Самые важные объявления Мад Ольгерд произносила с кафедры, причём приберегала к концу речи.
— Да, вынуждена вам сообщить неприятную новость, — Ангелоликая чуть сильнее округлила глаза с оттенком немного утрированной скорби. — Выражение «боевая септима» несовершенно. Мы с ним, хи-хи, просчитались. Ведь что получается? А, не догадаетесь! Получается, что оно принимает принцип семиричного деления Божеств и всего их творения. А значит, учитывает и живых людей, полных всевозможных несовершенств. Потому, как указано Владыкой, и наши боевые септимы в скором времени будут преобразованы в «боевые гексы» — по шесть участниц каждая.
— То есть, — на правах старшей ученицы переспросила Оксоляна, — в каждой из действующих септим выходит одна лишняя участница? Что будет с ними?
— Ты верно подметила, дорогая. С лишней участницей вам придётся расстаться. Это бывает грустно, но необходимо. И заметь, ваша септима пока не действовала. Только училась. Когда начнутся действия, очень возможны и боевые потери, — Мад обворожительно улыбнулась. — Тогда и решать ничего не надо. Если же потерь не будет, — Ангелоликая закончила жёстко, — избавимся от самой слабой!
От слова «избавимся» будто легкий холодок пробежал по мёртвой спине. Приятный или неприятный — сразу и не скажешь, но, определённо, бодрящий. Спасибо Мад Ольгерд за бодрость. Всяко пригодится.
— Нам предстоит естественный отбор? — осторожно спросила Бац. Она не старшая в септиме, но очень уж к тому стремится, вот и задаёт вопросы вторым голосом после Оксоляны. Добро, хоть вперёд не лезет.
Ангелоликая милостиво кивнула, и порывистая переписчица из Глукща радостно захлопала в ладоши:
— Вот здорово, подруги! После удаления слабого звена мы станем ещё сильнее! Я правильно поняла, Мад? — та, уходя, обернулась и снова кивнула, вызвав у глукщицы дополнительный приступ восторга.
Почему она так уверена, что избавятся не от неё?
Ах, да, верит в счастливую звезду естественного отбора.
Об этом виде отбора (жестоком, но справедливом) царевна уже не раз слышала на занятиях. Впервые — от Фарадео, чью безумно причудливую картину мира с дико Большими взрывами, множественностью миров, шарообразной моделью Земли и полным отказом от ярусности она давно уже приняла. Но Фарадео был первой весенней птичкой, вслед за которой великое множество тружеников храма просвещения, державшихся поскромнее, произнесли то же самое.
«Как известно, гипотеза о Семи Божествах до сих пор научно не подтверждена», — вещали скромные просветители, и разве что возразишь? Всё верно, всё уже «известно»: от Фарадео.
«Несомненно одно: теория Большого взрыва лучше объяснеет небесные расслоения каменной тверди на семь слоёв…» — и тут полное попадание! Фарадео сказал? Сказал. Оксоляна сомневается? Ничуть! Стало быть, несомненно…
«Частным приложением теории Большого взрыва для уровня функционирования живых организмов является единственно справедливый в мировом масштабе принцип естественного отбора…» — и тут ведь золотые слова! Очень правильный принцип этот естественный отбор: вернее не придумаешь. Опять же — и Большому взрыву не обидно.
«Если существование мира начинается со взрыва, — говорил Фарадео, — то и так понятно, что выживут не все. Хорошо ли это? Очень хорошо! Ведь если кто попало выживет, как бы потом не пришлось нам, избранным, толкаться в толпе на общих основаниях».
Конечно, отбор отбору рознь, и не всякий из них справедлив. Но естественный — он особенный. При нём отбирают сильнейших, самых лучших, чтобы они остались существовать, а слабейших отбраковывают.
* * *
Если ты принадлежишь к сильнейшим, тебя не тронут. А царевна Оксоляна — не только старшая ученица в своей септиме, она сильна уже по происхождению. Царевнами-то здесь, в храме Вечнотраурной Смерти, всяко не разбрасываются. Но вот из остальных — каждая хоть в чём-нибудь, да слаба. И каждая надеется, что слаба не она. И рада о том «по дружески» предупредить кого-то из более слабых подруг.
— В естественном отборе, — наставительно произнесла Бацилла тем же вечером, — проигрывает бесполезнейший! В том-то и высшая справедливость. Не так ли, царевна? — на что она намекает, выскочка из глукщского плебса, думает, в септиме от неё пользы больше всех?
И Бац не одинока. Самомнения здесь каждой не занимать, а у карлицы Тупси — так и на двоих достанет.
— Уйдёт та, которая слаба в главном, — хихикнула карлица, исподтишка подмигивая глуповатой купеческой дочери, — отбор-то будет естественный, а не искусственный, а значит, всё по-честному.
— По-честному, — с вызовом отозвалась та, — Мад рассудит…
— На что надеется эта клуша? На то, что Тупси ростом не вышла, и это против неё сыграет? — заговорщически шепнула Оксоляне торговка Данея.
— Может, и сыграет, — притворно перепугалась чуткая Тупси.
Оксоляна, которая в уме тоже успела прикинуть пару кандидатур на вылет, с сожалением признала:
— Лишнюю из нас определит Мад. Об остальном и спорить нечего.
Принципы естественного отбора верны, но непостижимы. Одной Ангелоликой ведомы. Хотя…
Хотя Оксоляна освободила бы свою боевую септиму от грязной шлюхи из Эузы, либо от ни к чему не пригодной купчихиной дочери.
А вот остальных однокашниц было бы, наверное, жалко.
* * *
Пошла вторая неделя, как Ангелоликая забросила удочку, а септиму в гексу так и не переформировывали, и к самому вопросу больше не возвращались. Уже и в самой септиме закончилась досужая болтовня на ту тему, «кого турнут». Кси, шлюха из Эузы, которая по итогам болтовни чувствовала себя уязвимее всего (ещё бы, во-первых, она шлюха, во-вторых — из Эузы) почти всю неделю держалась напряжённо и настороженно, но постепенно расслабилась. Небось, подумала, что пронесло, а сама идея расформирования септимы так и останется неосуществлённым проектом.
А вот Отксоляна уверена: не пронесёт. Просто насмешница Мад выбирает момент, когда удар покажется всего болезненнее.
Вопрос в том, эузской ли шлюхе предназначен удар?
Нет, коли вдуматься, то и царевна может оказаться лишней. Если Мад Ольгерд вдруг начнёт опасаться её усиления — уберёт из гексы как не в меру зарвавшуюся первую ученицу. Тогда все её старания быть полезной обернутся знаками нескромных честолюбивых претензий.
Вообще-то царевны всегда под подозрением, Оксоляне ли не знать? Скромнее надо быть. Царевне — в особенности.
Когда на второй неделе после тревожащего объявления Оксоляну будто невзначай пригласили в покои Мад, она сразу поняла: вопрос о переформировании септим подступил вплотную. Вот-вот начнётся!
Что ж, соображала она, идя по устланному чёрно-красным ковром коридору вглубь подземного лабиринта, если меня спросят, отвечу: лишняя среди нас, разумеется, Кси, так как она эузка, да ещё шлю… дама лёгкого поведения. Если кого и убирать, так её.
Дурочка же Клементильда из купчих — та слишком уж явно глупа, да и неизвестно, чья она дочка по отцовской линии, как бы не перейти дорогу сильному покровителю, который сумел же при всём умственном убожестве послать её учиться к нам в септу.
Что до остальных… Нет, конечно, же, Оксоляна сдаст и остальных, если понадобится. Но не хотелось бы. Всё-таки они полезные в гексе люди — даже неприятная заноза Бац.
Войдя в покои Ангелоликой, Оксоляна почувствовала: всё складывается намного опаснее, чем ожидалось, причём лично для неё. Ведь…
У Мад Ольгерд она застала поэтессу Лайл.
Ага, ту самую уземфскую поэтессу, чьи строки частенько вспоминала, когда задумывалась о грустной судьбе одиноких мертвецов посреди нетолерантного мира живых человечишек. У Лайл все стихотворения — только об этом.
— Хочу тебе, девочка, представить твою соотечественницу, — в ответ на поклон царевны произнесла Мад, — она только вчера добралась к нам из Уземфа, — прибавила с игривой таиственностью.
— Но мы знакомы. Здравствуйте, госпожа Лайл.
— Будь здорова, царевна Оксоляна, — взгляд чуть свысока. Гостья даёт понять, что уземфская иерархия сейчас не действует, а в здешней — она неизмеримо выше.
Если по-правде, подлинное имя поэтессы — Лейла, но она предпочитает называть себя на сугубо мертвецкий кранглийский манер. Оксоляне тоже так больше нравится, ведь она и сама мёртвая принцесса. И тоже горячо уважает порядки кранглийских земель.
Лайл — дочка бывшего уземфского визиря, который некогда сбежал в Запорожье, поскольку подвергался гонениям за переход в посмертие. Тот визирь в Уземф так и не вернулся, хотя власть сменилась и его, говорят, простили. Ясное дело: в Запорожье он устроился лучше. Но дочка — приехала в родной пустынный и полупустынный край, причём с важной миссией.
«Желаю наводнить нашу варварскую землю стихами, созданными по последней кранглийской моде» — вот как эту миссию определяла она сама. Но поговаривали, что стихи — лишь прикрытие для подлинной миссии: служить глазами и ушами западной некрократии при уземфском дворе.
Оксоляна думала: привирали, но сейчас…
Зачем поэтесса прибыла из Уземфа к Ангелоликой? Небось, собрала какой-то материал на Оксоляну. Ой, царевна, к жестокому своему стыду, знает, что это за материал.
После такой компрометации она вряд ли останется главой септимы. И, конечно же, это её не возьмут в состав гексы.
Да, так и есть.
— Лайл прошла через опыт наших боевых септим десяток лет назад, вскоре после основания храма, — доверительно сообщила Ангелоликая, — сейчас она наш главный представитель в царстве Уземф. И, разумеется, к ней стекаются все сведения о значимых событиях в этой земле…
Например, о разорении дворца в оазисе Гур-Гулуз, мысленно подсказала Оксоляна.
— …например, о разорении вашего дворца, — закончила Мад.
Ещё бы, мёртвое сердце царевны провалилось ещё глубже, уж наверное, вскрылись любопытные подробности…
— Вскрылись любопытные подробности нападения, — подтвердила Лайл, — установлены его подлинные причины… — а сама так ласково поглядела на царевну, что стало ясно: пора перехватывать инициативу.
— Да, конечно, — кланяясь, перебила Оксоляна, — простите, Ангелоликая, что я вам сразу не сообщила о некоторых известных мне подробностях. По правде говоря, мне казалось, что они не слишком важны…
Ну, вот тут Оксоляне и пришлось выложить начистоту всё, что доселе столь успешно скрывала о своих уземфских шалостях. От чтения мыслей — скрыла, но ведь никак не скроешь от множества шпионов на местах. Не зря её заранее предупреждал банкир Карамуф.
Лимонно-жёлтые бальзамы приливали к щекам, когда Оксоляна повествовала о своих «милых забавах» в Гур-Гулузе.
Увы, она, как и многие из мертечих, одержима пагубными и предосудительными половыми страстями к… извините, живым телам. Она осознаёт весь стыд и срам своего порока, но не может ничего поделать: просто очень хочется. Желание нарастает где-то внизу живота, она, сколько может, сопротивляется, но иной раз, находясь в особо изнеженном состоянии — она просто не может сопротивляться властной звериной силе, и тогда, не отдавая себе отчёта в последствиях своих деяний…
— Всё это очень интересно, но, пожалуйста, покороче, — попросила Ангелоликая.
— В общем, я там, в Гур-Гулузе спала с живыми наложниками, — выдохнула Оксоляна, покрываясь лимонными пятнами.
— И что? — усмехнулась Ангелоликая Мад. — Многие спят с живыми. Нас подобным не удивишь, не правда ли, красотка Лайл? — та прыснула.
— Но, дело в том, что всех тех наложников, с которыми сплю, я немножко э… убиваю, — идиотским извиняющимся тоном произнесла Оксоляна, а на лбу у неё выступила испарина.
— Убиваешь? Что ж, с кем не бывает… — широко улыбнулась Мад, а старшая сертра по септиме Лайл в точности скопировала её улыбку.
— Я… понимаю, что в эти моменты веду себя недостойно мертвеца, — царевну бросило в озноб, но не останавливаться же на середине признания, — просто, когда начинаю, то не могу остановиться. В начале надеешься утолить страсть малой кровью, и это почти удаётся, но нет, всё-таки нет, и вот тогда, чтобы достичь окончательного удовлетворения (вы понимаете?) поневоле приходится раздирать живые тела заготовленными крюками, выпускать наложникам кишки, после чего, глядя в стекленеющие глаза, наматывать, наматывать, наматывать… Ну, как-то так, — тяжело дыша, остановилась она.
— Очень страстно получилось, вы не находите, Ангелоликая? — потешаясь над оксоляниным сбившимся дыханием, вымолвила Лайл.
— Это всё, что хотелось добавить? — с добротой во взоре спросила Мад.
— Почти, — выдавила из себя Оксоляна. — Осталось только заметить, что при таком способе наслаждений в спальне скапливается много трупов наложников. От них идут запахи, раздражающие живую прислугу. Мухи собираются, облепляют тела. Надо их куда-то выносить, чтобы не дразнить непосвящённых, ведь правда?
— Правда-правда, — теряя интерес, проворчала Мад.
— И вот ради этой надобности мои люди прорыли секретный подземный ход. Всё бы ничего, но по невежеству — наткнулись на святилище картау. Думали, оно заброшенное, а оказалось иначе. В общем, трупы моих наложников под их святилищем привлекли нежелательное внимание. Картау осерчали, напали на мой дворец в Гур-Гулузе… И потому я здесь.
Наступила пауза. Мад и Лайл переглянулись, потом поэтесса кивнула в знак подтверждения сказанного царевной.
— Что ж, твой поступок и впрямь предосудителен, — нахмурилась Мад, и для участниц наших боевых септим неприемлем. Знаешь, почему?
— Да, — с готовностью воскликнула Оксоляна, — я унизила и опорочила половой связью с живыми недостойными объектами светлый облик введённого в посмертие высшего существа…
— Немедленно брось эти бредни! Сказано же: твои шалости с наложниками никого, кроме тебя самой, не волнуют. А вот следы… — глаза Мад округлились, а зрачки уподобились колючим иглам… — следы надо вовремя заметать!
* * *
И снова на какое-то время о преобразовании септим в гексы Ангелоликая позабыла. Царевна страдала, ведь у неё так и не спросили мнения, кто в септиме лишний. Значит, всё-таки Мад ей не доверяет? Ещё бы: сведения из Уземфа не просто так получены — не без умысла. Её подозревали. И результат проверки неоднозначен. Вроде, шалости с наложниками страшным преступлением Ангелоликой не показались, но что, если она притворяется?
К тому же небрежение Оксоляны сокрытием следов, похоже, всерьёз разочаровало добрую Мад. О чём оно её говорит: о лени и тупости?
Между тем существование в подвальном лабиринте храма Вечнотраурной Смерти вошло в прежнюю колею. Снова учёба, снова периодические публичные службы, на которых участницам множества септим (покуда не гекс) предоставляется счастливая возможность увидеть друг друга — и даже поглядеть на смешных новичков в гостевых ложах.
Правда, друг друга в платьях, составляющих храмовую униформу, не особенно различишь, тем более, что и лица тоже сливаются в одно, будто ещё одна униформа большей глубины залегания.
Своих Осколяна ещё более менее различает: долговязую Бац, развязную Кси, карлицу Тупси, тупомордую Клементину, вечно озабоченную Данею и Рюх, котороая выглядит истинно как рюх, больше ни с чем не спутаешь. Но не оттого ли различает, что заранее знает их места в храмовом партере — все на одной скамье, с вырезанным на спинке знаком родной септимы? А расположись они вразброс, поди, затруднилась бы отличить даже карлицу от полнорослой женщины.
Может, если бы у царевны были товарки из других септим, они бы тоже в единый образ не сливались. Да только нет у неё товарок из других септим. И взяться им, если честно, неоткуда — поскольку каждая септима обитает, учится и тренируется отдельно. Лишь в коридоре когда пересечёшься — но проходя по коридорам храмового подземелья, вечно куда-то спешишь, нет времени остановиться, чтобы невесть с кем точить лясы.
Гости храма — те на однородном фоне хорошо различимы. И лица различимы, и даже сути. Эта пришла в храм договориться, чтобы извести соперницу. Та — сугубо пожрать. А вторая справа в купеческой ложе вся в перепуге и надеждах — видать, попала в тяжёлую ситуацию с долгами, готова выпутаться любой ценой.
Оксоляне неизменно льстило, что гостевая ложа «для принцесс» от службы к службе пустовала. Хотя мало ли в мире земель? Оттуда могут явиться принцессы, с которыми беглой уземфской царевне вовсе не обязательно соперничать.
Не обязательно, а всё же обнадёживает, что их нет!
* * *
А потом Оксоляна подружилась с Лайл. Это вышло несложно, ведь как поэтессу она соотечественницу давно уважала, и даже могла к месту процитировать пару-тройку любимых двустиший. Последнее не могло не тронуть чувствительного к похвале сердца дочери визиря. К тому же, хотя в иерархии храма Вечнотраурной Смерти Лайл и стояла несколько выше (ибо прошла подготовку несколькими годами ранее), зато сейчас, вызванная из Уземфа, оказалась в храмовой школе совсем одна — без своего круга общения. С кем же ей теперь сблизиться, как не со своей же уземфкой! Да и приятно, наверное, почувствовать себя старшей подругой царевны.
Но что за выгода самой Оксоляне дружить с Лайл? Да прямая: с доносчицами всегда лучше быть в добрых отношениях — и тогда они представят тебя в более выгодном свете. Лишнего на тебя не скажут, а верное — пусть и не спрячут, но облекут в более мягкие выражения.
К тому же мнение высокопоставленной подруги может очень пригодиться в грустный момент отсева, ведь в каждой боевой гексе станет на одну участницу меньше, чем в сегодняшних боевых септимах.
В знак вечной дружбы Оксоляна и Лайл не смешивали бальзамы из вен в винном кубке, как требовал устаревший сестринский обычай Уземфа. Нет — они обменялись именными «призрачными шкатулками», разумеется, предварительно пересадив свои тени. На шкатклке с душой Оксоляны теперь написано «Лейла», на шкатулке с душой Лайл — «Оксоляна, царевна Уземфа». Оксоляна бы ещё приписала «на добрую вечную память», да разве на призрачной-то шкатулке чего напишешь? Без виртуоза-некроманта, без специального начертательного ритуала — никак не выйдет.
Не откладывать же ради пустой надписи начало самой вечной памяти!
* * *
Суета ускоряет достижение совершенства, ибо приучает к постоянной готовности к действию без расхолаживающей оглядки на его смысл.
Не успели подзабыть о переформиравании септим в гексы, а тут новая напасть — пираты. Вернее, не такая уж и новая: проклятия свободным капитанам с южных берегов моря Ксеркса звучали на каждой публичной службе. Особенно капитану Кьяру, который среди них самый злостный и меньше других уважает мертвецов.
Но, хоть проклятия и звучали, одно дело проклинать, а другое — реально вредить капитану Кьяру и всем его зарвавшимся головорезом. Так вот, Ангелоликая на очередной службе дала понять полному набору боевых септим, что время вредить уже пришло.
Царевна затруднилась бы сказать, что это заявление значило для других септим, но для её собственной оно намекало на первое серьёзное испытание.
Произнося ключевые слова «время пришло», грозная Мад смотрела поочерёдно в глаза Оксоляне, Бац, Рюх, Клементине, Данее, Кси, Тупси — и, казалось, дрожала от едва сдерживаемого гнева. От гнева на них, что они до сих пор не сделали дерзким пиратам ничего плохого?
Ангелоликая сперва говорила, потом кричала, заводя весь храмовый зал, а на платье её в такт громким звукам извивалась изумрудная брошь в форме насекомого — на сей раз это был воинственный богомол, изготовившийся к атаке.
— Мы должны всемером справиться с пиратами моря Ксеркса? — шепнула на ухо царевне насмерть перепуганная Бацилла. — Интересно, как она это представляет?
— Боюсь, Ангелоликая ждёт нашего плана, как это сделать, — сквозь застывшие в преданной улыбке зубы процедила в ответ Оксоляна.
— Нашего? — нервно хихикнула Бац. — Или всё-таки твоего?
И к сожалению, она права. Задача разработать план, как правило, предлагается первой ученице септы, а реализуют уже все сообща.
Но это же несправедливо! Я из Уземфа, а Уземф — царство пустынное, там нет моря! Что я, уземфская царевна, видевшая с детства одни лишь корабли пустыни, предложу против настоящих морских парусников?
Кажется, ясно, к чему это задание. К верному обезглавливанию септимы, вот к чему. Хотят, чтобы она не справилась. Хотят её заменить. За что, о Ангелоликая, за что?
* * *
К счастью, подходящий план у Ангелоликой всё-таки был. Ну, как подходящий — за неимением чего получше. И мало кому в септиме Оксоляны он приглянулся, ну разве только непутёвой Кси — уж она-то нечто подобное по крайней мере умеет.
— Вы шутите, Ангелоликая? — спросила Оксоляна, втайне всё-таки надеясь, что нет. Ибо если хитроумная Мад шутит, значит, план по изведению морских пиратов должна показать она, царевна пустынножителей. А нет у неё подобного плана. Ни с собою, ни на уме.
— Как хотите, — с недобрым прищуром произнесла Мад, — как хотите, но помните: час переформирования септимы в гексу не за горами. Кто изъявит желание отказаться от испытания, с той мы распрощаемся без малейшего сожаления!
И распрощается. И не пожалеет. Кто бы усомнился.
— Но… милая Мад… У нас просто не получится! — давясь не выпущенными наружу более жёсткими возражениями, проблеяла Бац.
— Получится, — пообещала госпожа, — как-никак, вы существа женского пола. Должно получиться.
— Но, простите, Ангелоликая, — торговка Данея, к немалому изумлению Оксоляны, усмотрела главную суть проблемы, — как быть, если на нас… просто не будет спроса?
— Не будет спроса? На участниц моей боевой септимы? — Мад откровенно издевалась. — На кого не найдётся спроса, ту мы более не задерживаем. Считаем, что в её возможностях исходно жестоко ошиблись.
— А я ненавижу мужчин, — обиженно протянула Клементина, — в особенности живых. Мама говорила, все они такие грубые волосатые животные…
— Мужчин придётся полюбить. По крайней мере, на время выполнения миссии. Как это сделать? Ну, похоже, в вашей септиме есть та, кто способна всех остальных научить.
Ошарашенные взляды обратились к смущённой Кси.
— Я что, я попробую, — пробормотала дама лёгкого поведения.
* * *
Если бы не угроза вылететь из септимы в момент её ужимания до гексы, разве кого-то вдохновили уроки примитивной «ночной бабочки»? Но угроза вполне реальна, и вдохновиться пришлось.
Как они это делают, а? Ну как это у них получается, что фланируют по «кварталам гостеприимства» этакими размалёванными фифами, на которых и посмотреть противно, а любители всё-таки находятся? Уроки эузской подстилки царевне Оксоляне явно не шли впрок.
А ну ещё раз. Побольше румян поверх белил — может, поможет?
Увы. Царевна смотрелась в зеркало и видела там кого угодно, но только не похотливую завлекательницу мужских сердец. Осанка — это она выдаёт! Сгорбиться, что ли? Нет, слишком карикатурно. А глаза — в них ни искры животной похоти. Откуда же возгореться пламени?
Я сама их не хочу. В этом-то всё и дело.
Да где ж его взять-то, пламя желания к кому попало?
Может, стоит своих наложников повспоминать в соблазнительных позах — авось поможет? Не помогало. Кишки, намотанные на кулак в порыве страсти — в те высокие минуты возбуждало, теперь же не трогает. И, по правде говоря, жаль бездарно потраченной собственности!
Эх, если б уметь остановиться до момента, когда загнанный тобою наложник падёт, влекомый лютой погибелью — тогда б его можно было использовать снова, и снова, и снова. Вышибить из седла, и снова оседлать, и по-новой заездить, и крючьями, крючьями… Нет, что-то сейчас не возбуждает. Одна скучная злость, злость-раздражение, без грана азарта.
Так, надо посмотреть себе в глаза, и трижды повторить: «Я — дама лёгкого поведения! Я — дама лёгкого поведения! Я — дама лёг…» — Тьфу, чтоб мне сдохнуть: насчёт дамы верю, а с лёгкостью поведения лютая заминка. Это лёгкое поведение, словно баржу неподъёмную тянешь волоком по руслу пересохшей реки! Озабоченное — да! Но никак не лёгкое.
Только откуда взять нужную лёгкость, если наутро тебя придёт проверять сама Ангелоликая? И в глаза заглянет, и речь послушает, и стан обнажит, и походку оценит. Не должно быть в походке царского достоинства! Вот только как его оттдудова убрать, если даже саму осанку не удалось мало-мальски приблизить к простым людям?
В каждом жесте — дистанция. В каждом слове — преимущество над собеседником. И даже диалектные говоры — и те мерзейшим образом облагораживаются, когда пытаешься ими себя намеренно унизить.
Ух, подлая царевнина кровь — достанется тебе заместо уземфского наследства отбраковочная яма без опознавательной таблички. Соберись!
Снова: «Я — дама лёгкого»… Эх, ну ни чуточки не легко!
Когда царевне казалось, что у неё уже немного получается, она звала потаскуху Кси, требуя экспертного заключения. Благо, кельи участниц септы находились рядом, в одном коридоре, защищённом извне решётками.
Кси приходила по первому зову (это других она заставляла себя долго ждать, а первую ученицу, да ещё царевну — как не уважить?). А вот оценками — ну совсем не радовала.
Оксоляна и сама понимала, что её потуги — ну очень натужны, что поведение не легчает, что даже моральная беззаботность и распущенность становится почему-то предметом предварительного рассуждения.
— А ну-ка, царевна, покажите упражнение перед зеркалом! — не то просила, не то командовала эузская подстилка.
Оксоляна давила в себе проявления гонора и слушалась:
— «Я — дама лёгкого поведения!»…
— Стоп! — изумлённая Кси внимательно смотрит в глаза царевны. — Я разве такие слова предлагала повторять?
— А какие? — Оксоляна чувствует себя корова коровой.
— Ну точно уж не про какую-то «даму»! — издаёт сучка смешок. — Там и всего-то два слова в тексте: «Я — шлюха!».
Ах, да, вспоминает Оксоляна. В самом деле — запуталась в терминологии. Конечно же, просто шлюха. Вот как бы только подобное о себе любимой произнести?
Оксоляна пробует, и у неё неожиданно получается. Один раз, второй.
— Я — шлюха! — с вызовом говорит прямо себе в лицо. И верит, улыбаясь зеркалу.
— Вот-вот! — подружка Кси тоже ею довольна. Скоро возьмёт в собственную компанию. Цеплять шпану из подворотен Шкмо.
Не важно! Главное — лёд тронулся. Теперь она легко сумеет превратиться в то самое, о чём говорит.
Какое милое слово: «шлюха». Оксоляна попробовала, как оно нежно перекатывается на языке — и осталась очень собой довольно.
Дело за малым — удовлетворить и Ангелоликую во время утренней инспекции.
* * *
Инспекция прошла удовлетворительно. Мад Ольгерд хоть и морщилась, глядя на потуги учениц сойти за всамделишных портовых шлюх, но аттестовала каждую. Предварительно аттестовала.
— Выглядите терпимо, — уделила чуток похвалы, — развязность в манерах появляется — это хорошо. Следующий шаг — испытание в действии. Да… Подготовьтесь: через час выезжаем.
— Что, уже сразу в порт Саламина? — отрывисто спросила Оксоляна, пытаясь выдать нарастающий ужас и замешательство за боевое нетерпение.
На самом деле надеялась, что «не сразу». И, надо же, угадала.
— В Саламин поедет Лайл, — сказала Мад Ольгерд специально для царевны, так как другие с уземфской поэтессой знакомства не водили.
— Одна, вместо нас? — Оксоляна и обрадовалась, и тут же обиделась, но то и другое напрасно. Ангелоликая пояснила:
— У неё есть некоторый опыт содержания борделей, понятно? Ваше появление в Саламине надо ещё подготовить. А вот главная миссия — за вами.
— А куда же теперь едем мы? — уточнила въедливая Бац.
— В мой личный замок для наслаждений, — усмехнулась Ангелоликая, — тренироваться.
Оксоляна даже захлебнулась от нахлынувшей нежности. Как, неизменно скрытная Мад покажет их септиме своё интимное гнёздышко? Таким знаком доверия впору гордиться! Гордиться сильнее, чем даже происхождением из рода покуда живых уземфских царей. Спасибо, Мад!
— Обещаю, мы с честью покажем себя на тренировке! — с чувством воскликнула она. И нарвалась на отповедь:
— Хорошо-хорошо. Только лучше без чести. Излишняя вещь при исполнении той роли, которую вам всем предстоит сыграть.
* * *
Замок Окс-в-Дроне. Добираться к нему пришлось кружным путём — судя по разговорам в дороге, с самим Дроном что-то случилось. Ангелоликая с двумя неотличимыми от неё двойниками-телохранительницами везда септиму в своём наглухо закрытом от мира экипаже, но звуки-то извне долетали. В них было много горечи по погибшему Дрону, много злости на некоего рыцаря Дрю.
Рыцарь Дрю погубил город в одиночку? Что ж, почему тогда им всемером не справиться с пиратством в море Ксеркса?
Что ещё говорили? Пропасти. Там, вокруг Дрона — одни пропасти. Хорошо, хоть замок Окс-в-Дроне находится намного южнее. Иначе практическое занятие, задуманное Мад, пришлось бы проводить в обстановке куда менее уютной.
Экипаж прогрохотал по подъёмному мосту, заскрежетала решётка.
Палец госпожи в изысканном кранглийском перстне поманил царевну из общего отделения экипажа за непроницаемую для взоров и ушей перегородку. Оксоляна подобострастно поспешила на зов.
— Здесь меня знают как Клеопатрикс, — Ангелоликая произнесла это доверительно, точно видела в Оксоляне сообщницу в предстоящей весёлой проделке.
— Я запомню, Клеопатрикс, — пообещала начальница септимы. — И другим передам.
— Другим не надо, — со значением произнесла Мад. — Другие должны просто молчать.
— Молчать — и всё?
— Ну, и, конечно, делать, что мы скажем.
* * *
— Е-еду-у-ут! — прокатился по замковому двору радостный клич. — Госпожа Клеопатрикс, какое счастье!
Дверца экипажа распахнулась, первыми в неё выскочили телохранительницы, за ними степенно спустилась Ангелоликая, поманила за собой Оксоляну — и под руку с нею вступила на разворачиваемую слугами на ходу чёрно-красную ковровую дорожку. Вслед за ними из экипажа высыпала остальная септима, но на дорожку более никто вступить не решился.
Мудро, мысленно похвалила царевна их нерешительность.
— Госпожа Клеопатрикс, мы вас так ждали, так ждали! — откуда-то сбоку от Оксоляны вынырнул мажордом, в ноги поклонился хозяйке, заливаясь — неужели слезами?
— Как вам мои слуги, дорогая, — Мад заговорщически толкнула царевну локтем, — не правда ли хороши?
— Они ведут себя как живые, — пролепетала Оксоляна, — неужели?..
— Разумеется, нет, — Ангелоликая хихикнула, — замок Окс-в-Дроне находится теперь глубоко в Запорожье. Впрочем, как и Окс-в-Кляме, где вы, возможно, бывали у цанцкой своей подруги Лулу Марципарины, — она внимательно поглядела в оксолянины глаза, но не прочла там ожидаемого и продолжила. — В общем, слуги — мертвее не бывает. Просто они притворяются живыми, поскольку знают, что это доставит мне удовольствие. Не правда ли, мой Личардо?
— Точно так! — поклонился мажордом, — всегда рады доставить удовольствие вам, госпожа Клеопатрикс, и вашей гостье, госпоже… э…
— Оксоляне, — милостиво разрешила его затруднение Мад, — наследной царевне земли Уземф. Обращайтесь с ней соответственно.
— Слушаюсь! — возопил Личардо.
Дальше в суетне и толкотне, похожей на поведение живых слуг, Оксоляну и остальную септиму размещали в комнатах дворца. Отдавая распоряжения множеству горничных и слуг, Личардо не забывал жаловаться госпоже на тяжёлые времена.
— А как переволновались мы, как переволновались! Сколько земли под землю ушло вместе с городом Дроном, страшно себе представить! Изволите ли верить, госпожа Клеопатрикс, это не иначе, воля самого Владыки Смерти спасла наш бедный Окс, ведь жуткие пропасти начинаются от нас ну совсем-совсем близко… — кажется, мажордом основательно переборщил, прикидываясь живым и непосредственным, но Мад его не останавливала. Может, ей нравился искусственный отблеск животного страха в его мёртвых глазах? Или царевна чего-то не поняла…
Ну, зато уразумела главное. Заглянув в отведенную ей комнату, а также в соседние комнаты, где остановились Бац, Рюх, Клементина и так далее, царевна увидела только двуспальные кровати, а кроме кроватей там ничего и не было. Ясно, что предназначение комнат — не сон, а испытание определённого рода.
Хоть отдохнуть бы сперва с дороги, затравленно подумалось Оксоляне, только бы не всё сразу… И тут же она испугалась, не пропустила ли команду что-то начинать. Прислушалась:
— Да уж, Дрю мерзопакостен, Дрю нехорош, — отвечала мажордому добродушная госпожа, — я всегда говорила, что посланники Смерти ненадёжны. Пусть помянут мои давние предостережения…
Но не учпела Оксоляна успокоиться, как Ангелоликая резко оборвала беседу, движением руки куда-то услала подобострастного Личардо. Тот исчез, но лишь затем, чтобы поспешно вернуться с другой стороны, уже без ноющей боли на лице, зато с гордо выпяченным пузом.
— Любовники доставлены, госпожа Клеопатрикс, — поклонился мажордом. — Как вы и говорили, в большем количестве, чем обычно…
— Это разумно, потому что я не одна, — милостиво кивнула Мад. — Что ж, пусть введут.
Мажордом распорядился, и в распахнутые двери зала стражники стали вволакивать за шипастые ошейники живых крестьянских парней. Ну, вернее сказать, едва живых. Они почти не сопротивлялись, и смотрели вокруг такими мутными глазами, что толком и не понять, чувствуют ли они боль от вонзающихся в шею шипов, или вообще уже ничего не чувствуют.
— Лежалый товар, — заметила Мад.
— Перекупщик сказал, только вчера пойманы, — извиняющимся тоном промямлил мажордом. — Правда, ещё с недельку-другую ушло на доставку в замок. Прямой маршрут через Большую тропу мёртвых сейчас не действует — уж простите, госпожа.
— Материал вяловат, — признала Ангелоликая, обернувшись уже к боевой септиме, — да у нас в Запорожье вполне свежего и не добудешь. Но особенности физиологии живых тел вы худо-бедно прочувствуете. Выбирайте, уединяйтесь, пробуйте.
* * *
С одурманенными живыми людьми в латаных крестьянских блузах участницам боевой септимы придётся учиться женственности. Без иронии даже не произнесёшь. Что ж, Оксоляна выбрала себе парня немного почище прочих — придётся ведь прислонять к собственному телу, а до запачканного селюка даже перстом без отвращения не притронешься.
Конечно, когда-нибудь придётся поработать и над отвращением подобного рода, но ведь не с этого же начинать.
Более-менее чистого паренька царевна за ошейник увела к себе в комнату, стала раздевать и тут обнаружила, что любовничек-то завшивленный. И такое омерзение к нему поднялось, что впору обменять, но как же его заменишь, когда в зале госпожа Клеопатрикс и мажордом — точат лясы о постигших Дрон бедствиях, но на самом-то деле следят, замечают.
Разбаловали уземфскую царевну элитные наложники её земли — щистые, умащённые восточными благовониями, услужливые.
Селюк лежал бревно бревном и Оксоляной не интересовался. Небось, думал о жалкой своей участи после замковых ночей страсти (если умел и мог, конечно, хоть о чём-то думать, тупое одурманенное животное).
Да что о ней, участи, думать? Разве и так не ясно, что обратно через Порог Смерти никто его не повезёт? Надо было не попадаться, а сейчас — поздно. Только и осталось в жалкой крестьянской жизнёнке, что несколько мигов неземного наслаждения в объятиях Оксоляны. Так используй, скотина!
Нет же, крестьянский сын был по-прежнему туп и безучастен к мёртвым уземфским прелестям. Нет, конечно же, Оксоляна довела горе-любовничка до разрядки, да и не раз — помогло её длительное знакомство с физиологическими особенностями мужчин — но ведь это совсем не то, чему стремилась их обучить Ангелоликая!
Участницы септимы должны уметь завлекать, а не давать утоление. Без того, чтобы завлечь пиратское отребье, намеченного плана миссии в Саламине никак не выполнишь!
Намучившись с любовником, Оксоляна от избытка усердия взяла второго, но и тот оказался не лучше. Только и успеха, что не лежал бревном, а прелести её лапал. А в остальном — то же самое.
В общем, знакомство с физиологией живых мужчин в этот раз явно не задалось. Мужское естество, как выяснилось, имеет то отличительное свойство, что оно подтверждает, или не подтверждает силу и притягательность твоих прелестей. Так вот, когда не подтверждает — от стыда впору пойти провалиться в пропасти нижнего мира. Благо, распахнуты они где-то здесь, в Дроне, неподалёку.
* * *
К полуночи своё естествоиспытание завершили все участницы септимы. Редко кто из них при этом светился от радости, причём эта редкость вышла из числа тех, которые не встречаются вообще.
Лучше других испытание вынесла подружка Кси. Ей, как-никак, не впервой, к селюкам уже попривыкла. Хотя в Шкмо они и мёртвые, но… Собачья работа — по-иному и не скажешь!
Оксоляна чувствовала благодарность к Ангелоликой, что та не подглядывала в испытательные альковы. Такое доверие льстило, хотя и вынуждало брать ответственность на себя.
К прибытию в Саламин всей семёрке придётся стать не просто настоящими жрицами любви, но и способными затмить остальных портовых шлюх. Как обрести такую способность — их дело. Крестьянские парни в замке Окс, конечно, чем могли, помогли, но могли-то — очень немногое.
— Уездились? — с теплотой, отличающей образ «доброй тётушки», спросила Мад.
Умеет же найти подход! Доброе слово пришлось вовремя и, как всегда, открыло ей исстрадавшиеся сердца учениц.
Ой, уездились, ой, умаялись, ой, что за чурбаны неловкие эти сельские парни, уж лучше, наверное, упражняться с конём или уземфским верблюдом, чем с этакими увальнями.
— Конь и верблюд — это дело! — искренне рассмеялась Ангелоликая. — Обязательно попробуйте. Жаль только, в Саламине вам встретятся не кони и не верблюды, а всё те же крестьянские парни, разве что более привычные к качке. Укачаем этих морских сволочей?
— Укачаем, укачаем! — раздались азартные возгласы.
Будто и не переживали только что позора наедине с мужской неподъёмной плотью.
Потом угомонившихся Бац, Рюх, Тупси, Кси, Данею и Клементильду слуги запертли на ночь прямо в испытательных комнатах, а Оксоляну — на правах старшей в боевой септиме — Ангелоликая пригласила посетить свой заветный «подвал вожделения», тайный ход в который открывался из-за ширмы в парадной спальне «госожи Клеопатрикс».
Проследовав узким коридорчиком в подвал, Оксоляна и Клеопатрикс вышли в другую спальню — не парадного, а куда более фривольного вида.
Широченная постель, окружённая столами с блестящими в алом свете магитческих канделябров пыточными приспособлениями завлекающее отражалась в огромном цельном потолочном зеркале — Оксоляна давно хотела такое завести, но в Уземфе такие не делают, а в Гур-Гулуз и подавно не доставишь без того, чтобы возбудить пересуды.
Клещи, кинжалы, смирительные манжеты — знакомые принадлежности. На стене — крюки, на которых так удобно развешивать художественные композиции из внутренностей любовника.
Оксоляна с нежностью погладила ладонью ближний к ней крюк.
— Узнаёшь? — озорно хохотнула Клеопатрикс.
Как не узнать? Крюки выкованы в Уземфе, с клеймами лучших мастеров, обслуживавших дворец в Гур-Гулузе.
Ангелоликая бережно сохранила каждое средство наслаждения, найденное её людьми на пепелище царевниного оазиса и перенесла сюда.
Но зачем?
— Я хочу видеть! — хрипло молвила Клеопатрикс. — Видеть, как это работает. С крюками я до сих пор не понимаю… — она горестно развела руками. Но зато в остальном — искренне поддерживаю!
— Вы меня поддерживаете? — пролепетала царевна, недопонимая. — Простите, Клеопатрикс, но в чём именно?
— Ну как же… Скачка на живом, но уже издыхающем теле… Или чтобы вспарывать животы зазубренным кинжалом, да так, чтобы пар от кишок!.. — Ангелоликая мечтательно облизнулась. — Поверь, дорогая, не тебя одну всё это заводит!.. А вот с крюками не понимаю. Умоляю, покажи мне наконец, как это работает!
К щекам Оксоляны прилил лимонный бальзам.
— Конечно, Клеопатрикс, я всё вам покажу, всё что умею… — и на какой-то миг царевне показалось, что постыдное приключение с крестьянами в замке Окс-в-Дроне наконец-то обернётся триумфом. Она отыграется!
— Тогда я велю Личардо заготовить материал.
Неужели правда? Сердце царевны забилось чаще.
Уж для собственного-то алькова Мад наверняка доставила лучших наложников, обученных в Уземфе или Карамце, а не жалкий материал, отбракованный природой на замызганных крестьянских дворах. С такими племенными жеребцами — и Оксоляна себя покажет.
А может, царевна даже всхлипнула от желания, Личардо сейчас приведёт Хафиза? А что, Ангелоликая ведь многое про неё знает. Наверное, запомнила и имя наложника, который избежал своей участи в Гур-Гулузе. Знаменательно бы было, если бы интересный фокус с развешиванием кишок на крючьях Оксоляне пришлось показать именно на нём.
Вышло бы достойной точкой сегодняшнего вечера…
Увы, чуда не произошло. В соседней стене с той, куда были вбиты уземфские крючья, открылся проход, и верный Личардо, пыхтя, втащил за ошейники пару не подающих признаков жизни крестьянских тел. Каким тошнотворным диссонансом они смотрелись в столь богато убранной тайной опочивальне!
Неужели Ангелоликая сама этого не чувствует?
Но Клеопратрис не остановила Личардо, пока тот не перетаскал сюда всех крестьян, свежепопользованных участницами септимы.
А потом Ангелоликая лучащимся страстью взором уставилась на эту едва шевелящуюся груду тел, сваленную в угол секретной спальни, горячо сжала холодную оксолянину ладонь и, сглотнув слюну, скомандовала:
— Здесь все четырнадцать. Начинай!