Наконец на другом берегу очередной реки Керолайн остановила лошадь, снова втащила меня на круп и сказала каким-то новым, смягчившимся голосом, в котором слышались даже романтические нотки:

— Быть может, Джек, мне суждено стать индейской принцессой, украшенной перьями и бусами.

До сих пор мне почти не доводилось ездить верхом, и я порядком устал от тряски, не говоря уже о том, что дрожал от страха, а грязная речная вода стекала с меня ручьями. Сидеть на широком крупе было страшно неудобно, я все время сползал назад, но всякий раз, когда пытался покрепче обхватить лошадь ногами, проклятая зверюга резко вздрагивала, стремясь высвободить свой зад из-под моего. Короче говоря, мы так и не стали с ней друзьями, а жаль, поскольку в этой бескрайней и враждебной стране дикарей мне сильно не хватало теплого участия хоть одного живого существа, относящегося ко мне с симпатией.

Нас догнал Старая Шкура, пересекший реку последним. Водная купель словно переродила его: если на том берегу, у каравана, он выглядел просто старым беспомощным дураком, то теперь держался гордо и властно. Позже я узнал, что река Плат (последняя, в которой я искупался) считалась южной границей его владений, и теперь он был у себя дома. Поравнявшись с нами, вождь жестко взглянул из-под полей цилиндра, коротко махнул рукой поверх закутанного в красное одеяло плеча, как бы говоря «Держитесь сзади!» и поскакал вперед.

Мы последовали за ним. Лошадь наша шла неохотно, то и дело дергая задом, но я уверен: она вовсе не протестовала против двойной ноши, а просто напоминала мне, что я не более чем бесплатное приложение к собственной сестре и цацкаться со мной никто не собирается.

Отправившись в обратный путь, индейцы вели себя по собственному усмотрению. Так, два воина, что приехали с вождем, перебирались через реку не там, где мы. Один переплыл ее ярдах в ста ниже по течению, держась за гриву лошади, а другой — примерно в миле выше, где она заворачивала. Последнего мы не видели около часа после переправы, и я уже злорадно предположил, что его унесло течением, когда, выехав на ровное место, мы снова встретили его: он сидел на земле рядом с мирно пасущейся лошадью и что-то мычал себе под нос. Старая Шкура проехал мимо него, наградив красноречивым взглядом. Тот молча встал, вскочил в седло и всю последующую дорогу вел себя тише воды, ниже травы.

Позднее, прожив некоторое время среди шайенов и привыкнув к их странностям, я вспомнил этот эпизод. На парня, как говорится, «нашло». Что-то обидело его: то ли выбранное им место переправы изобиловало зыбучими песками, то ли лягушка проквакала с берега нечто оскорбительное, но он настолько расстроился, что решил умереть, а потому сел на землю и затянул песню смерти. Когда-то, еще до прихода бледнолицых, индейцы гибли лишь от войн и позора. Но белый человек принес с собой кучу болезней — например, оспу, от которой вымерло целое племя мандан, — и это сразу лишило смерть по моральным соображениям всякого смысла, однако наиболее консервативные краснокожие, вроде нашего приятеля, все еще пытались возродить былую традицию.

Но у него так ничего и не вышло, потому что на следующий день я увидел его в индейском лагере, где он, глядя в маленькое зеркальце и высунув от напряжения язык, выдавливал на шее прыщ.

Путешествие стало легче, так как вождь ехал шагом и через каждые полмили останавливал маленький отряд, обращаясь к нам с речью на своем языке и делая какие-то малопонятные, но крайне выразительные знаки. Керолайн всякий раз истолковывала это как выражение восхищения ею и важно кланялась. Тогда он подолгу с досадой смотрел на нас, тяжело вздыхал и продолжал путь.

Думаю, пора вам кое-что объяснить. Нет, я сам все понял далеко не сразу, просто хочу избежать возможных заблуждений. Что же до Керолайн, то бессмысленно гадать, где кончалась ее уверенность и начиналось воображение, поскольку в ее голове эти понятия вечно переплетались.

Самое главное в том, что вождь и не думал выкупать Керолайн и меня у бледнолицых из каравана. Он всего лишь хотел принести свои извинения от имени всех шайенов за невольную бойню и, как человек честный, любящий белых людей и резонно опасающийся солдат из Ларами, привел лошадей в качестве компенсации за нанесенный ущерб и случайные убийства.

А в результате Керолайн, со своей неуемной романтической натурой и умением делать скоропалительные выводы, унаследованным от нашего па, вскочила на первую попавшуюся лошадь, прихватила с собой меня и помчалась вперед, таща за собой Старую Шкуру и двух его вояк. Вождь решил, что мы отправились с ними, дабы получить более щедрое возмещение убытков, и в своих речах к нам во время столь частых остановок пытался протестовать против подобной несправедливости, сравнивая нас с койотами, преследующими свою добычу.

Керолайн смотрела на него с любовью, но бедный индеец видел в ее глазах лишь жадность и жажду наживы. В последующие годы я очень привязался к Старой Шкуре. Ему катастрофически не везло, а этого, согласитесь, уже достаточно, чтобы проникнуться к человеку симпатией.

Как вам теперь понятно, ни одна из сторон не понимала, что происходит, и все же мы с Керолайн чувствовали себя несколько лучше старого вождя, ожидая от него лишь приюта и пропитания на обозримое будущее, тогда как он решил в конце концов, что мы демоны и дожидаемся ночи, дабы лишить его разума. Трясясь в седле, он громко молился своим богам, моля защитить его и покарать нас, особо советуя подослать гремучую змею или парочку голодных волков, но, как на беду, по дороге попадались одни зайцы, выгнанные из норок недавним пожаром в прерии. Забегая вперед, скажу, что зайцы вообще искали его общества. Я просто голову сломал, пытаясь понять, в чем дело. Казалось, будто все длинноухие в округе знали вождя в лицо, так как при виде его вставали на задние лапы и укоризненно заглядывали ему в глаза, как бы говоря: «Мы о тебе неважного мнения, старина.» Разгадка оказалась совсем простой. Старый вождь просто провонял зайчатиной, потому что долгое время из-за отсутствия иной дичи питался этими милыми зверьками, носил (в холода, разумеется) их шкурки, которыми покрывал также свой типи. Теперь он шарахался от них, искренне веря, что они в отместку называют его про себя его подлинным именем, насылая тем самым неисчислимые несчастья.

Воистину, стоило Старой Шкуре высунуть из палатки кончик носа, как вокруг раздавалось шуршание: это сбегались зайцы…

Но вернемся к путешествию. Так вот, у краснокожего есть только одна надежная защита от такой напасти, как мы с Керолайн: так, чтобы мы ничего не заподозрили, не обращать ни малейшего внимания на наши козни, обескуражив этим хозяина демонов. А если индеец идет к своей цели прямо и решительно, то тем самым изгоняет темные силы без малейшего вреда для себя. И Старая Шкура, натянув на голову свое красное одеяло, ехал поодаль с таким видом, будто он — единственное живое существо во всей прерии к северу от реки Плат.

Третий воин (если вторым считать того, кто недавно пытался умереть) маячил где-то в полумиле от нас, то слева, то справа, то впереди, высматривая врагов и что-нибудь съедобное. Во все времена при избытке первых, шайены остро ощущали недостаток второго.

Таким вот порядком мы продвигались к лагерю шайенов, разбитому не далее чем в полете стрелы к северо-северо-востоку от реки, однако нашему маленькому отряду потребовалось около четырех часов, чтобы добраться туда, поскольку старый вождь непрестанно петлял и кружил, стремясь обескуражить демонов в лице нас с Керолайн.

Солнце еще висело над горизонтом, но прерия уже начала окрашиваться в багряные тона. Тому, кто хорошо знает эту землю, достаточно осмотреться по сторонам и, даже не глядя на небо, с потрясающей точностью определить время, судя лишь по освещению. Я имею в виду белого. Индейцу же это ни к чему, так как, с нашей точки зрения, он едет ниоткуда и никуда. Колумб, к примеру, мог сказать: «Так, пора отплывать. На дворе уже 1492-й, и, ежели я не пересеку синий океан до полуночи 31 декабря, Америку не откроют аж до девяносто третьего года». У краснокожих все совсем не так. На языке знаков, например, «день» и «сон» выражаются одинаково, а глядя на прерию, индеец не станет гадать, который час, зато с уверенностью расскажет, какие звери пробегали здесь за последнюю неделю, какие птицы пролетали и как далеко до ближайшей воды.

Когда я говорю, что Старая Шкура ехал с отсутствующим видом, это следует понимать так, что он в отличие от нас ни о чем таком не волновался. Вождь прекрасно знал, где находится, и, когда один из его разведчиков, Красный Загар (думаю, пришла пора назвать его по имени), указывая на пригорок впереди, показал ему согнутый палец, спокойно кивнул и остановился. Красный Загар соскочил с лошади, бросил на землю свое одеяло, на которое положил отстегнутый пояс, а затем, зажав в руке лук и колчан со стрелами, лег на живот и быстро, как змея, пополз вперед. Скоро даже подошвы его мокасин скрылись из глаз, и лишь легкое колыхание высокой травы выдавало какое-то движение.

Немного спустя с вершины холма до нашего слуха долетело «танннг, танннг» — это две стрелы слетели с тетивы его лука. Старая Шкура снова тронул коня, и через минуту мы уже наблюдали, как Красный Загар вспарывает полосатое брюхо вилорогой антилопы. Стрелы лишь ранили ее в заднюю ногу, но ему удалось изловчиться и настигнуть свою добычу, а потом уже добить ножом. К горизонту на бешеной скорости удалялось облачко пыли — остальные антилопы в испуге удирали от места гибели своей подруги. Да, эти создания умеют бегать…

Затем Красный Загар срезал с зада убитого животного черно-белый хвостик, намереваясь использовать его впоследствии как украшение, а после мощным ударом ножа рассек грудную клетку, достал еще бьющееся сердце и показал его мне.

Я вздрогнул, но он схватил меня одной рукой за нижнюю челюсть, а другой принялся запихивать сердце мне в рот. Это был акт высочайшего гостеприимства и самопожертвования, поскольку он и сам обожал теплое сердце свежезарезанной антилопы, но я-то этого не знал!

Челюсти непроизвольно сжались, к горлу подступила необоримая тошнота, однако он все же заставил меня проглотить кусок, а потом отпустил. Я долго выплевывал изо рта кровавую кашу, вкуса которой описать даже не берусь. Самое странное, что меня так и не вывернуло, более того, вскоре я почувствовал необычайный прилив сил, зрение и обоняние обострились, даже зад перестал болеть. Пока я прислушивался к своим ощущениям, Красный Загар закончил разделку туши и приторочил ее к седлу.

Вскоре после этого мы прибыли в лагерь шайенов, стоящий на берегу ручья. Селение представляло собой несколько дюжин замаскированных палаток, на лугу за ними паслось около тридцати лошадей. В воде резвилась орава хихикающих бронзовых ребятишек, которые плескались и брызгались, нападая друг на друга. Несколько молодых воинов сидели кружком на берегу, степенно куря трубки; вокруг суетились скво. Две девицы тащили к палаткам бизонью шкуру, полную сухого помета того же животного. Дров в прерии, прямо скажем, немного, и бизонье дерьмо — единственное топливо. Остальные молодые женщины таскали воду, скребли шкуры, шили мокасины и куртки, мяли ягоды, короче говоря, занимались работой, на которую каждая индианка обречена от рассвета и до заката, когда ее мужчина, отложив в сторону трубку и лук, отправляется делить с нею ложе.

Мы спустились к ручью, и никто не обратил на нас ни малейшего внимания, но, стоило ехавшему последним Красному Загару показаться на берегу с тушей антилопы на седле, женщины подняли радостный визг. Позже я узнал, что мясо в племени было редкостью, его удавалось добыть лишь раз в десять дней, а основную пищу составляла дикая репа. В этом, возможно, и крылась причина невезения Старой Шкуры.

Их собаки заслуживают отдельного описания. В этом небольшом лагере жило больше тридцати дворняжек всех мастей и цветов, но преобладал гнойно-желтый окрас, хотя встречались и пятнистые. Вся стая непрестанно что-то делила, визжала, лаяла, выла и грызлась. Сторожа из них были, прямо скажем, никакие, особенно по ночам, когда они разбредались по лагерю и вдохновенно вторили песням койотов, так что любой пауни мог безнаказанно проскользнуть к лошадям и спокойно увести хоть целую дюжину.

Встретив нас у ручья, собаки принялись шнырять между копытами лошадей и прыгать, стремясь достать зубами до безжизненно болтающейся под седлом Красного Загара головы антилопы. Они проявляли чудеса ловкости, уворачиваясь от ударов плети, висевшей у индейца на левом запястье, которыми он щедро, но совершенно беззлобно их осыпал: так лошадь отгоняет хвостом слепней. Собаки щерились, обнажая желтые клыки, однако кусаться не смели. Если же плетки у вас нет, то единственный способ отделаться от индейской собаки — это не обращать на нее внимания. К несчастью, я узнал об этом довольно поздно, и мне пришлось пережить тогда несколько малоприятных минут. Там оказалась одна грязная белая собачонка с красными глазами и слюнявым ртом, которая по одной ей ведомой причине предпочла туше антилопы меня. Она вертелась у крупа нашей с Керолайн лошади, смотрела мне прямо в глаза, поднимая при этом верхнюю губу и низко угрожающе рыча. Я перетрусил, заерзал на своем и без того неудобном сиденье, но тут же получил от Керолайн удар локтем в бок, отчего едва не познакомился с милым песиком поближе.

— Не позорь меня перед нашими друзьями, Джек, — прошипела сестра, продолжая важно улыбаться собирающимся вокруг индианкам. Те, впрочем, были полностью поглощены видом мяса и не удостоили нас даже взгляда. Керолайн явно начинала терять терпение. Не знаю уж, что она там себе навоображала, но при первом взгляде на индейский поселок дрогнуло бы даже самое стойкое сердце. В голове неискушенного гостя тут же возникал вопрос: «Хорошо, передо мной их свалка, а где же город?» На мысль о свалке наводил и специфический аромат: над лагерем, словно туман, висели запахи, вдыхаемые с каждой новой порцией воздуха и повествующие обо всех без исключения процессах жизнедеятельности людей и их четвероногих помощников. Сейчас, правда, было довольно трудно оценить это по достоинству, поскольку все прочие запахи перебивала вонь лошадиного пота. Вообще, едва ваши легкие вдыхали подобную пряную смесь, вы понимали, что оказались в совершенно ином мире.

Однако, как и все прочее, запахи, если жить среди них, создают свою собственную реальность. Много лет спустя, оказавшись в поселке белых, я едва не задохнулся и долго еще тосковал по безвозвратно утерянной атмосфере индейской деревни.

Красный Загар спешился и, гордо выпятив грудь, пошел по лагерю, предоставив женщинам снимать с его лошади тушу антилопы. Вскоре он оказался в кругу других воинов, закурил трубку и принялся хвастаться удачной охотой. Старая Шкура между тем подвел свою лошадь к большой обшарпанной палатке, пестрящему сине-желтыми изображениями фигурок людей, стреляющих из лука, многочисленных солнц и треугольных гор, бросил поводья в руки стоящего рядом мальчишки, одетого в одну короткую кожаную рубаху и мокасины, низко нагнулся, придерживая цилиндр, и почти что вполз внутрь.

— Вот мы и дома, — сказала моя сестра Керолайн. Выглядела она крайне озадаченно. — Но можем ли и мы войти? Вот в чем загвоздка.

— Керолайн, — ответил я, — наше путешествие меня вконец измотало, отец убит, мать невесть где, а эта белая собака все еще пускает слюни. Я боюсь слезать.

Наконец-то Керолайн снова почувствовала себя хозяйкой положения.

— Ну уж эта поганая шавка меня точно не остановит, — твердо заявила она и, едва не врезав мне по физиономии каблуком сапога, когда перекидывала ногу через седло, тяжело спрыгнула на землю. Собака и ухом не повела. Следуя примеру вождя, Керолайн тоже отдала поводья индейскому мальчишке, пялившемуся на меня во все глаза. Я в ответ выразительно посмотрел на собаку, у которой на морде было написано, что она просто мечтает встретить меня внизу.

Парень оказался сообразительным и отвесил псине такого пинка, что она с воем скрылась из глаз. Я был очень ему благодарен, но и виду не подал, а просто спешился и, задрав нос, последовал за Керолайн, уже топтавшейся у входа в типи. В конце концов мы набрали полные легкие воздуха, словно собираясь нырять, и вошли.

Внутри царил таинственный полумрак. Огонь горевшего в середине земляного пола слабенького костерка из бизоньих лепешек позволял различать контуры предметов; еще немного света падало из дымохода, то есть дыры в самой вершине конуса. Оказавшись внутри, вы никогда бы уже не назвали запахи снаружи едкими и противными. Здесь просто невозможно было дышать, как если бы вы оказались под водой.

Немного спустя мои глаза привыкли к темноте, и я увидел дородную женщину, ставившую на огонь какую-то посудину. Она даже не посмотрела в нашу сторону. Вокруг неподвижно сидели странные темные фигуры, откинув головы на кожаные стенки палатки и протянув ноги к огню, но, присмотревшись, я понял, что это просто свернутые бизоньи шкуры. Было так темно, что мы продвигались вперед на ощупь, ежесекундно опасаясь наткнуться на спящего дикаря, которому подобное вторжение могло и не понравиться. Лишь почти обогнув очаг, мы увидели Старую Шкуру, тихо сидящего по ту сторону костра. Керолайн едва не свалилась на него, но вовремя успела вцепиться в полог и удержалась на ногах.

Вождь держал в руках каменную трубку со стянутым медными кольцами деревянным мундштуком длиной фута в полтора. Нам некуда было деваться, и мы просто стояли и смотрели на него. Он запустил руку в небольшой кожаный мешочек и набил трубку, а толстая женщина сунула в огонь прутик, подержала его там, пока на конце не засветился красный уголек, а затем передала Старой Шкуре. Тот раскурил трубку и передал ее Керолайн.

Моя сестра, какой бы тертой она ни прикидывалась, никогда в жизни не курила. Она повертела трубку в руках, приличия ради восхищенно поцокала языком и отдала назад. Вождь сообразил, что она не понимает, чего, собственно, от нее хотят, и повелительно ткнул пальцем в бизонью шкуру справа от себя, приказывая ей сесть. Затем он вставил мундштук ей в рот, вытянул губы и сделал ими несколько всасывающих движений, сопровождающихся характерными звуками.

Керолайн послушно повторила. Уверен, что все происходящее в палатке она восприняла как некий сексуальный ритуал или нечто в этом роде. Вождь между тем бормотал заклинания, отводя от себя злую волю гостей, и с облегчением вздохнул, когда изо рта Керолайн повалил дым. Индейцы верят, что демоны не выносят дыма, поскольку он — следствие очистительного огня.

Наконец Старая Шкура забрал у сестры свою трубку, из которой уже поднималась лишь жиденькая струйка дыма. Глаза Керолайн остекленели и слезились, но она молча вцепилась зубами в шейный платок в ожидании самых ужасных последствий и не проронила ни звука. Да, старуха Керолайн была парнем что надо.

Вождь выбил трубку и якобы случайно просыпал всю золу сестре на сапоги, желая ей тем самым (как я узнал впоследствии) всяческих напастей. Затем он снова залез в кисет, достал щедрую щепотку адской смеси, в которой лишь жалкая часть была табаком, а остальное составляли сушеные листья и коренья, а также порошок из мозга бизоньих костей.

Индейцы изобрели курение. Вот, пожалуй, и все, что они изобрели.

После того как он прикончил вторую трубочку своего зелья, его настроение резко улучшилось. Вождь хихикал, добродушно болтал, а потом обратился к женщине у очага. Видимо, он отдал ей какие-то распоряжения, так как она тут же вышла, потом вернулась и бросила в булькающую на огне посудину кусок антилопьего мяса.

Вскоре по палатке пополз аппетитный запах. Причем он явно просочился и за пределы жилища вождя, поскольку минут через пять у входа раздались голоса и появились гости. Первым явился следивший за лошадьми мальчишка, за ним — еще одна дородная индианка, очень похожая на нашу хозяйку, а следом — детина в коже и перьях, его подружка, Красный Загар и целая процессия детей, возглавляемая удивительно красивой женщиной с блестящими черными волосами и добрыми, как у самки оленя, глазами.

Вся толпа села кружком вокруг очага и уставилась на котелок. Большинство пришло со своими чашками и костяными ложками. Никто не сказал ни слова и даже не посмотрел на нас с Керолайн.

Минуту спустя мы с сестрой получили по полной кружке бульона, затем обслужили остальных. Старая Шкура не притронулся к еде, а просто сидел на своей буйволовой шкуре и бросал вокруг себя довольные взгляды.

И тут мне вспомнилось, как краснокожие, приходившие к нашему каравану и пившие кофе с печеньем, всегда говорили «хау, хау». Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке и был страшно голоден, но еда принесла мало пользы моему бедному желудку, будучи практически несъедобной. Объясню почему. Мясо антилопы приготовили крайне неудачно. Индейцы щедро приправляют свою еду салом и совсем не пользуются солью (они ее тогда почти не знали). Кроме мяса в котелок бросили изрядную толику ягод виргинской черемухи, разварившихся в полную кашу, и несколько кореньев, не имеющих никакого вкуса до тех пор, пока вы их не проглотите. После же этого они ползут вниз по пищеводу, оставляя ощущение, будто вы наелись битого стекла.

Однако, как упоминалось чуть выше, я вспомнил их странное восклицание и решил его вставить. На нас по-прежнему не обращали никакого внимания, но я уже понял, что настроение индейцев меняется мгновенно, и, обращаясь прямо к Старой Шкуре, громко и внятно заявил: «Хау, хау, хау». Согласитесь, это требовало определенной смелости. Керолайн пребольно ткнула меня в бок, но Старая Шкура остался страшно доволен.

— Хау, хау, — немедленно отозвался он и произнес речь, в которой, как я узнал потом, дал мне мое первое индейское имя — Маленькая Антилопа, или Вока на языке шайенов. Само по себе это имя мало что значит для меня, так как, живя у индейцев, я их сменил немало. Но оно было первым. Боюсь, вам трудно представить себе, что чувствует десятилетний мальчишка, оказавшийся в племени дикарей. Ничего, я помогу. Я искренне полагал, что моя смелость может стоить мне скальпа, и впал в щенячий восторг, когда этого не случилось.

Кроме того, я отвлек на себя внимание вождя, чем сильно помог Керолайн, которая поспешно выловила из своей чашки большой кусок вареной антилопы и незаметно выбросила его, подпихнув под нижний край обтягивающих типи шкур. Снаружи тут же раздалось счастливое тявканье и звук поспешно удаляющихся собачьих лап.

Чем больше я приглядывался к обычаям племени Старой Шкуры, тем более привычной и нормальной казалась мне жизнь дикарей. Правда, было в ней и немало непонятного. Так, например, повздорив с приятелем и даже всерьез подравшись с ним, индеец мог уже через несколько минут сидеть за его «столом» спокойно, как клерк в конторе. Многие эмоции белых людей так и оставались для краснокожих загадкой. Они просто не видели в них смысла. Индейцы вообще сильно отличаются от всех прочих народов.

Позднее Старая Шкура признался, что испытывал к нам тогда двойственное чувство: он боялся демонов и хотел от них избавиться, но уже никак не мог этого сделать, поскольку эти самые демоны преломили с ним хлеб, то есть антилопу, в его палатке, оказав ему великую честь.

Акт преломления антилопы был чисто символическим, ведь по индейским законам хозяин не может прикоснуться к еде, пока все его гости не насытились, но, как говорится, положение обязывает.

После взаимного «хау, хау» вождь шепнул несколько слов толстухе у котелка, и она знаками объяснила мне, чтобы я шел за ней. Я повиновался, и мы направились к выходу, огибая по дороге сосредоточенно жующих и чавкающих, как козлы, шайенов. Оказавшись снаружи, я взглянул на небо. Оно уже наполовину потемнело, а на горизонте было исполосовано пурпурными мазками, отделенными друг от друга розовыми прожилками.

В том возрасте я не очень-то разбирался в красотах природы, а вспомнил сейчас о небе лишь потому, что, опустив голову, я увидел у типи своего давешнего врага — проклятущую белую собаку. Я сделал вид, что мне до нее и дела нет, но это не помогло. Ее зубы с вожделением сомкнулись на моей штанине, и она наверняка сожрала бы меня, если бы в этот момент женщина не оглянулась.

Ее звали Бизонья Лёжка, и она была женой Старой Шкуры, а другая толстуха в палатке — ее младшей сестрой по имени Белая Корова, которая по традиции шайенов перебралась после свадьбы сестры в ее новый типи и исполняла те же обязанности при вожде, что и его жена, причем в полном смысле этого слова.

Но, как бы там ни было, Бизонья Лежка рассмеялась и, показывая на собаку, о чем-то меня спросила. Истолковав мой затравленный взгляд как утвердительный ответ, она оторвала от моих штанов протестующе визжащего пса и внесла его в палатку, где тут же раскроила ему череп каменным молотком, опалила на огне шкуру, разрезала тушу на несколько кровоточащих кусков и бросила в котелок вариться. Все это время она не переставала улыбаться.

Старая Шкура смотрел на нее с нескрываемой гордостью. Для индейца нет большего лакомства, чем вареная собака, особенно если она белая. Неделями не видя мяса, шайены все же не трогали собак, приберегая их для празднеств и важных гостей.

Боюсь, однако, что мы с Керолайн не смогли оценить по достоинству ту честь, которой удостоились. Сестра стойко перенесла бойню у каравана и даже смерть нашего па, но зрелище убийства и разделки несчастной собачонки прямо у нас на глазах доконало ее, и она сидела теперь скрестив ноги, беззвучно раскачиваясь из стороны в сторону и впившись зубами в крепко сжатый кулак.

Именно в этот момент Старая Шкура внезапно посмотрел на Керолайн и так громко чихнул, что цилиндр сполз ему на левый глаз, а затем и вовсе свалился, так как чих повторился. Еще дважды его большой нос издавал звуки, напоминавшие лай голодной лисицы, а медаль на груди прыгала и со шлепком возвращалась на место.

Все собравшиеся мгновенно позабыли об угощении и уставились на нас, словно увидели впервые. Женщина с оленьими глазами даже пересела рядом с Керолайн и стала ее пристально разглядывать. Та же изо всех сил пыталась сдержать рвоту, поскольку из котелка начал распространяться запах мокрой шерсти, повешенной для просушки слишком близко к огню. Красивую индианку звали Падающая Звезда, она была женой Красного Загара и родила ему семерых детей, находившихся здесь же, в палатке, включая и самого младшего, таращившегося на всех бусинками блестящих птичьих глаз. Его кожаная люлька была устроена так, что он мог спокойно справлять все свои надобности, не покидая ее.

Любопытство Падающей Звезды отвлекло Керолайн от проблем с желудком, она протянула ей руку и, собравшись с силами, сказала:

— Страшно рада познакомится, миссис…

Но, вместо того чтобы ответить на приветствие, индианка вдруг запустила руку сестре в штаны, а затем быстро ощупала ее грудь. Закончив осмотр, она почти крикнула Старой Шкуре одно единственное слово: «Вехоа!» — и зажала рот рукой. Вождь и все остальные в изумлении повторили ее жест.

Рано или поздно индеец обязательно начинает чихать, если где-то рядом находится белая женщина. Некоторые объясняют это тем, что женщины бледнолицых пользуются духами и пудрой, но я категорически заявляю: моя сестра не знала иной косметики, кроме простого хозяйственного мыла.

Но как бы вы ни толковали внезапный насморк Старой Шкуры, факт остается фактом: до этого никому из шайенов и в голову не приходило, что Керолайн женского пола.