Иногда я вас презираю. Сидите себе там, молча надо мной нависая, выносите свои идиотические оценки. Это смешно, это не очень, это правда, это нет.

Правильно, вы знаете, как все было, через что я прошел, так что знаете, какая я грязная скотина. Вы от этого чувствуете свое превосходство? Типа, у вас вьсокие моральные принципы? Не качайте головой, я все вижу, вы на меня смотрите и думаете: вот шлюха. Я не такая, как вам сначала казалось, меня можно просто прочитать и без сожаления выбросить. Как прошлогоднюю рекламную листовку. Книга — почтой. Никому не нужная книга никому не нужной почтой.

Ну а вы-то кому нужны? Книгам больше не нужны читатели. Я могу сразу перейти на пленку. Моя история для вас слишком хороша. Они любят всяких там шпионов, экзотические города, секс и насилие, — там, в Голливуде.

Но. Подождите-ка. Я кой о чем забыло. В таком виде мне в Голливуд нельзя. Где грандиозный экшен в финале? Где мобилизация армейских сил, бряцанье оружием, самолеты и вертолеты, где сумасшедший миллиардер, лелеющий мечты о мировом господстве, где размашистые и бессмысленные «программные» жесты?

Что я за роман?

 

28

Ракушки снов

ИТАК. ВОТ КАК ЭТО ПРОИСХОДИЛО. НА САМОМ ДЕЛЕ. ЭТО правда, потому что так оно все и было, и прежде всего, именно так я оказался у вас. Можете верить или не верить, но принимайте все как есть, доверьтесь мне, это самый простой путь. Понимаете, я смогу выжить с вами или без вас, со мной так уже бывало раньше. Поэтому я с вами, и, кстати, оглядитесь-ка, видите вы здесь Миранду? Я выживу, потому что это в моем стиле.

Как бы там ни было, в конечном счете существует только два типа историй о влюбленных — сказки о любви и любовные романы.

В сказочках о любви обычно два человека воюют каждый со своими демонами по отдельности, решают свои внутренние конфликты, так что в конце концов они смогут соединиться, чтобы жить долго и счастливо. Когда приходит время соединиться, вуаль «долго и счастливо» набрасывается на все последующие годы, в которые влюбленным предстоит научиться, как им уживаться друг с другом, и решать все возникающие проблемы.

А вот любовные романы несколько другие. Влюбленные зачастую преодолевают препятствия вместе, тем или иным образом соединяются, телесно или духовно, причем гораздо ближе к началу истории, и потом стараются победить обстоятельства, угрожающие разлучить их друг с другом.

Имеется, конечно, еще одно, фундаментальное различие между этими двумя типами историй. Тогда как сказкам чаще свойственно кончаться смехом или свадьбой, любовные романы обычно кончаются слезами, если не смертями. Потому возможно, что альтернатива — то медленное умирание, которое чаще всего и поджидает любовь, высокомерное презрение, порожденное слишком интимным знакомством, когда черты, которые поначалу пленяют, постепенно линяют, привычки кажутся уже не симпатичными, а симптоматичными, не восторгают, а отторгаются, плюс мучительное понимание того, что жизненные дели, скорее всего, недостижимы, выхолощенные амбиции, подрезанные крылья, тягостная потребность помогать, без конца повторяющиеся споры — эта альтернатива обычно выглядит слишком противной или просто слишком приземленной, чтобы получился хороший роман.

До сих пор моя история была сказкой о любви. Принц и Принцесса встретились, преодолели препятствия, соединились и поклялись в вечной любви. Если сейчас вы меня отшвырнете и не прочтете больше ни единого слова, что ж, в таком состоянии они и останутся навсегда.

Я не утверждаю, что Миранда и Фердинанд — если вы все же проследите их историю чуть дальше — обречены идти по доске любви, нависающей над жестоким морем трагедии. Но даже я должен признать, что было нечто чрезвычайно идеалистическое в маленькой утопии, которою они в то время наслаждались. Жизнь в окружении ласковых синих вод лагуны, с ее весенними рассветами и пылающими закатами, в скромной рыбацкой хижине, возвращение к основам бытия, идиллия.

Конечно, если вы меня сейчас отложите и ко мне не вернетесь, вы никогда не узнаете, как вышло, что вы нашли меня, и кому-то может показаться пустой тратой денег покупка книги, которую вы не дочитали, но во сколько оценить вашу возможную печаль от продолжения этой истории? Как и в случае любой книги, где герой и героиня хотят разобраться в своих чувствах друг к другу прежде, чем книга кончится, вы должны сейчас догадываться, что есть определенный риск несчастливой развязки. Если вы действительно хотите, чтобы я продолжило мой рассказ, и понимаете, как мало тут можно предсказать заранее, вы должны сознавать, что вероятность превращения сказки о любви в любовную историю с трагическим концом чрезвычайно велика.

Может быть, нам стоило бы выйти из игры, пока мы в выигрышном положении — как попытался уйти из разведки Фердинанд, — пока у нас еще есть надежда, что двое влюбленных будут жить долго и счастливо. Может быть, вам стоило бы найти для меня удобную полку, и тогда, что бы ни произошло в действительности, они навеки будут вместе. Но опять же, навсегда и я останусь с вами, и останется на краешке сознания этот назойливый вопрос: «Чем же там все кончилось?»

Читайте-ка дальше.

* * *

Прошло почти две недели, и Мерсия уже отчаивалась когда-либо найти свою подругу. Ежедневные прогулки по Венеции стали утомительным кружением по одним и тем же надоевшим улицам. Они с Флиртом побывали в полиции и в британском консульстве, не добившись ничего, кроме беспомощных и раздраженных ответов. У Мерсии даже не было подтверждений того, что Миранда вообще приезжала в Венецию, она понятия не имела, в каком отеле та остановилась, паспорт ее нигде не был зарегистрирован, возможно, она здесь и не появлялась.

Их визит в консульство стал тревожным звонком для спецгруппы, занятой поисками Ультры ван Дика, уже получившими особое оперативное обозначение. И через пару дней двое типичных американских туристов оказывались повсюду, куда бы ни направились Мерсия с Флиртом. Как только жующие резинку агенты в бейсбольных кепках поняли, что Мерсия и Флирт еще более бестолковы, чем они сами, они упаковали свои большие шорты, футболки, белые носки, денежные пояса и надувные ягодицы, чтобы вернуться на базу с единственным объяснением: эта парочка является вражескими агентами, нужными Ультре исключительно для того, чтобы сбить ищеек со следа.

Почти две недели. Мерсия знала, что к этому моменту ей уже нет смысла возвращаться на работу, поэтому уезжать назад в Англию не спешила. Но с каждым днем Флирт плакался чуть больше, а предел его кредита по карточкам маячил все ближе. Она больше не могла этому противостоять; придется им вернуться домой с пустыми руками.

Стояло утомительно ясное и досадно теплое воскресное утро, когда Мерсия проснулась, сердито взглянула на телефон и заказала обратные билеты в холодный весенний Лондон. За окном церковные колокола перекликались своими мелодиями, которые эхом отражались от розовых кирпичных стен. На мостах и набережных, улочках и площадях одетые в праздничную воскресную одежду венецианцы, как надутые голуби, собирались на гнездовья в церквах. Счастливые, наслаждающиеся хорошей погодой, они приветливо улыбались и кивали друг другу. Только Мерсия и Флирт ковыляли угрюмо и молчаливо, придавившее их бремя клонило им головы к земле. Они медленно вышли на свой обычный маршрут по городу, выслеживая последние проблески надежды.

Мерсия брела, не замечая почти ничего, кроме лиц прохожих, смутно надеясь вдруг увидеть Миранду. Кроме того, она высматривала высоких темноволосых симпатичных мужчин. Про каждого из таких она думала: не Фердинанд ли это? Иногда ей удавалось настолько убедить себя, что она окликала сзади «Фердинанда», чтобы посмотреть, вдруг он обернется. Ни разу ни один не обернулся.

После кофе, молча выпитого погруженными в свои невеселые мысли Мерсией и Флиртом, они возвращались в отель по морской набережной. Когда они приблизились к площади Святого Марка, пройдя мимо темных входных дверей отеля «Даниэли», Мерсия заметила мужчину, целеустремленно шагающего во встречном направлении. Ее вдруг поразил проницательный взгляд его голубых глаз, весь его облик — атлетическая фигура, хорошего покроя костюм, ухоженные черные волосы; почему-то она сразу поняла, что это Фердинанд. Просто уже знала, что это он. Фердинанд прошел мимо в полушаге, и она остановилась, провожая его глазами.

— Фердинанд! — крикнула она. В пределах слышимости находились только пожилой продавец масок, читающий книгу, да мускулистый юный гондольер, аккуратно швартующийся к пирсу. Фердинанд обернулся.

— Это ведь вы? Правильно? — просияла Мерсия.

— Non so, — улыбнулся мужчина. — Mi scusi, non parlo inglese.

Слегка поклонившись, он развернулся и пошел своей дорогой. Мерсия обалдела как набалдашник трости. Она ошарашенно смотрела ему вслед.

Фердинанд тоже оказался в легком нокдауне, изумившись, что его оперативный псевдоним так непринужденно выкрикивают прямо на улице. Кто эта женщина и ее искалеченный компаньон? Он знал, что официально в МИ-5 всем предоставляются равные возможности при найме на службу, но никогда еще не видел одноногого и однорукого агента. Он счел за благо держаться на прежнем расстоянии. Понадежней привязав гондолу веревкой, Фердинанд расправил свою полосатую рубашку и стал прислушиваться к спору, вспыхнувшему между этой парочкой.

— Когда ты только это прекратишь? Это бесполезно, — сказал мужчина с одной ногой.

— Я была уверена, что это он, — возразила полногрудая блондинка.

— Ты хватаешься за соломинку. Пора с этим покончить.

— Пока я ее не найду, я это так не оставлю.

— Послушай. Нам осталось пробыть здесь несколько часов. Давай проведем их приятно.

— Нет. Я буду искать ее и искать.

— Может быть, это как с ключами, если их потеряешь, их можно найти, только когда перестанешь их искать. Они словно…

— Она тебе не какие-то там дрянные ключи.

— Я просто говорю, что иногда, если перестанешь искать…

— Просто заткнись. Если тебе нечего сказать, кроме этого.

— Ничего из этого не вышло, Мерсия. Ничего. Признай это. Мы возвращаемся домой ни с чем.

Мерсия. Фердинанд вглядывался в нее. Все подходит. Внешность, манера держаться. Это она. Подруга Миранды. Но кто этот человек с костылем? Не подстроено ли это? В окнах никого не видно, продавец масок безобиден, его Фердинанд видел и раньше. Поблизости больше никого, но площадка чересчур открытая. За несколько километров может располагаться снайпер, которого он так и не увидит. Вероятно, на высоте, как насчет колокольни на острове Сан-Джорджо Маджоре? Или на звоннице десятка церквей в пределах видимости? Он проверил их все, высматривая предательский солнечный зайчик, отразившийся от оптического прицела. Ничего.

Так может быть, это просто одна из тех благодатных возможностей, которые преподносит жизнь, и за которые надо хвататься, когда с ними встретишься? Благодатных? Единственное, в чем сходятся различные религии, так только в том, что мир, если и будет спасен, то будет спасен по благодати. Но таинственное и чудесное — это почти всегда вмешательство божественной руки. Или просто случайное стечение обстоятельств, как считают атеисты. Может ли это быть случайностью? Венеция — город маленький. Даже если это не ловушка, нужно ли подходить к ним? Что скажет Миранда, если он объяснит ей, что видел Мерсию, но ничего не предпринял? Эти проклятые вопросы. Ох, где эта определенность четко сформулированного задания! В сущности, проблема проста: подойти к ним или нет?

* * *

Поскольку вставать, не имея чем заняться днем, было все еще слишком рано, Миранда так и лежала себе клубочком во впадине, оставшейся на кровати от ушедшего Фердинанда, дремала и видела сны. Стягивающая кожу пленочка засохшей соли выступила на ее подрагивающих веках.

Рыбаки на юге Венецианской лагуны верят, что песок их пляжей состоит из осколков снов. Крупинки, которые каждое утро выковыриваются из уголков глаз, — это ракушки снов, просмотренных за ночь. Когда их смывают, они попадают в море и оседают на берегу, гигантском кладбище миллиарда лет сновидений. Но, как говорят, многие сны не досмотрены до конца, они еще не угасли в своих раковинах, и по ночам бродят, чтобы найти новые смеженные веки, проскочить внутрь, завершить свой путь. Вот потому-то здесь и снится так много вещей, которые никогда не видел раньше, и поэтому на отдыхе у моря все спят больше. Все знают, что обитатели Пеллестрины, когда о чем-то рассказывают, не делают различия между тем, что было во сне и наяву. Именно так. А может быть, мне это лишь приснилось.

Миранде снилось, что под ногами у нее снова земная твердь, а не бесконечные приливы и отливы морских вод под хижиной. Ей снились города с небоскребами, универмаги, большие машины, блеск хрома, вспыхивающие белозубые улыбки. Неожиданно проснувшись, Миранда взглянула на дверь. Поднявшийся бриз хлопал дверью о стену. Она потрясла головой. «Чем бы мне сегодня заняться? — задумалась Миранда. — А, знаю! — решила она. — Сегодня я могу сидеть и ждать. Для разнообразия».

* * *

— Гондолу? Цена божеская.

— Да ну ее в задницу!

— Si, я катаю на гондоле.

— Вас зовут Гвидо?

— Нет.

— Тогда в задницу.

— Вы ищете Гвидо?

— Да, — Флирт понимающе кивнул, — я уже вижу: вы знаете одного Гвидо. А то и сотню.

— Нет. Я знаю только одного. Он сейчас в отпуске.

— Ну и почему бы вам тогда не оттолкнуться, вы не даете нам спокойно поссориться.

— Пусть так. Сим-салабим, — Фердинанд повернулся к своей гондоле. Он попытался. Он не собирается рисковать, втягивая их в это дело, если они шпики.

— Постойте! — вдруг воскликнула Мерсия, бледнея. Фердинанд посмотрел на нее. — Что вы сейчас сказали?

— Сим-салабим? — спросил Фердинанд.

Мерсия рылась в сокровищницах памяти, стараясь вспомнить, где она слышала или читала эти слова раньше. Вот оно: записка на полученном Мирандой букете цветов, приглашающая ее на вокзал. Мерсия посмотрела на гондольера. Он был бы намного выше, если бы так не сутулился. Он был бы симпатичным без этого косоглазия, а судя по тому, что виднелось из-под его соломенной шляпы, он был темноволос.

— Вы… Вы знаете, да?

— Что он знает? — скептически спросил Флирт.

Мерсия продолжала:

— Вы знаете, где она, так?

— Вы хотите прокатиться, si?

Мерсия кивнула:

— Si.

Флирт посмотрел на небеса:

— О, нет. Хватит с меня этих паскудных катаний на гондолах.

Мерсия бросила на него испепеляющий взгляд:

— Нет. Никаких катаний. Одна ПОЕЗДКА на гондоле. Та, ради которой мы сюда приехали.

Они подошли к суденышку Фердинанда, стонущему у причала, бьющемуся в бурных потоках от движения катеров.

* * *

Фердинанд молча греб. По ветру, против ветра, долгое время он лавировал, менял направление, стараясь следить за колокольней каждой церкви, оставленной ими за кормой. Говорят, предназначенную для тебя пулю никогда не видишь, так что метод исключения может обеспечить им безопасность. Наверное, взять с собой Мерсию и ее приятеля — самый безумный риск, на который он до сих пор отваживался, не считая, конечно, питания рыбой из наиболее загрязненного места во всем Средиземноморье. Он постепенно продвигался на юг, прочь от города, настороженно оглядывая каждое виднеющееся судно, каждую возможную точку выстрела. Все его внимание было поглощено предупреждением атаки противника, для своих пассажиров он не оставил ничего. И ничего им не достанется, пока гондола не окажется, по крайней мере, вне зоны действия современного ручного оружия. Но краешком уха он слышал, как Флирт на что-то жалуется, а Мерсия его за что-то ругает.

— У меня осталась всего одна нога, и в ней еще теперь заведется ревматизм, я это точно знаю. Здесь все две недели было так сыро, и мы опять на проклятой гондоле и опять продрогнем и промокнем. Это уж точно в последний раз.

— Ой, заткнись, — огрызнулась Мерсия. — Ты что, не понимаешь?

Этого момента она и ждала две недели. Она была уверена, что их гондольер — Фердинанд. Она знала, что они скоро найдут Миранду. Впрочем, в одном Флирт был прав, здесь чертовски сыро. Она всей задницей чувствовала, что наживает себе геморрой. Потянувшись за ковром на носу, Мерсия подложила его под измученные ягодицы. Фердинанд продолжал сверлить взглядом далекие горизонты.

Только когда город превратился в неясное пятнышко, Фердинанд перестал сутулиться и заговорил со своим нормальным произношением.

— Простите. Нужна была уверенность. Слишком многие меня ищут.

Мерсия спросила:

— Вы Фердинанд, да?

Фердинанд кивнул.

— Так и знала. Где Миранда? Что вы с ней сделали?

Флирт недоуменно таращился на Фердинанда.

— С ней все хорошо. Я вас к ней доставлю. Мы вынуждены… э-э, прятаться.

— Почему? Что случилось?

Некоторое время Фердинанд снова греб молча, взвешивая риск.

— Вы умеете хранить тайну? — спросил он Мерсию со всей полагающейся серьезностью.

Мерсия кивнула. Флирт тоже кивнул. И пока Фердинанд греб на юг, к хижине, он рассказал им все — шпионаж, любовь, убийство, бегство, — рассказал, как умел, и большую часть времени его слушатели сидели с раскрытым ртом.

Вынужденный объяснять столь многое, Фердинанд не сразу всмотрелся в то, что открывалось в морской дали впереди, не сразу понял, что толстый столб черного дыма поднимается в том месте, где стоит их хижина. Паника, может быть, впервые в жизни, охватила его, он увидел форштевень гондолы, черный, без ковра, мгновенно все понял, вернулся взглядом к дыму и отчаянно закричал:

— Нет! МИРАНДА!

Мерсия повернулась посмотреть, почему он кричит. Увидела дым, и внезапно все поплыло у нее перед глазами, она знала, что Миранда была там. Фердинанд прыгнул и вырвал ковер из-под Мерсии, начал размахивать им, но понял, что уже поздно. Швырнув ковер Мерсии, чтобы она им махала, вернулся к веслу, ударил с напряжением каждой мышцы в теле, чтобы разогнать гондолу, он греб все сильнее и быстрее. Все это время понимая, что никогда уже ему не успеть. Не отрывая взгляда от языков пламени в основании косой черной колонны. Надеясь разглядеть весельную лодочку, вырвавшуюся из ада. Он с силой налегал на весло, но уже почти ожидал увидеть Миранду, возносящуюся на эти угольные облака. В голове звучали ее слова: «Я останусь в хижине. Сгорю в пламени».

* * *

Прошло еще почти двадцать минут, прежде чем они достаточно приблизились, чтобы разглядеть пожарище. Четыре обожженных сверху сырых сваи, которые раньше поддерживали хижину над водой, все еще торчали как дымящие печные трубы, заволакивая море удушливой мглой. Они плыли на гондоле через облака дыма и сквозь плавающие обломки, головешки и прочий хлам, успевшие упасть в воду, прежде чем пламя охватило все. Слезы застилали им взор и защищали глаза в этой жуткой безмолвной пелене. Фердинанд оглядывался, окликая ее по имени, но в ответ не слышал ничего, кроме плеска воды под килем. Время от времени они находили предметы одежды, распластанные на грязной воде.

— Там, там! — закричал вдруг Флирт, показывая рукой. Мерсия с Фердинандом, вглядевшись, направили гондолу к какому-то плавающему предмету. Наполовину затопленная, обуглившаяся, качалась на волнах весельная лодка, веревка все еще удерживала ее около сваи. Фердинанд вдруг пошатнулся, его последняя надежда рухнула. Он тяжело сел и мысленно увидел, как его уже перевозит Харон. Миранда исчезла в пламени, она сдержала свое слово. Мертва. Мертва. В его работе дело привычное. Но сейчас это представлялось необычным и пугающим. На его совести было немало убитых, участь которых его нимало не трогала, но теперь, теперь оказывалось, будто бы он никогда не видел смерть раньше, как если бы она сотни раз проходила мимо, так и не подав ему знака, ведь его это не волновало, а какое значение может иметь то, что тебя не волнует? Смерть Миранды его потрясла, он шептал про себя «нет, нет, нет» снова и снова, как будто слова могли что-то изменить, будто повторить много раз свои возражения достаточно, чтобы вызвать к жизни другую реальность. Миранда следила за красным ковром, а он нет. Миранда умерла, чтобы быть с ним по ту сторону жизни. С чего он взял, что может с такой легкостью перейти к штатской жизни? Какая самонадеянность — подвергнуть бедную невинную девочку такому риску и убить ее!

Мерсия смотрела на него. Ей нужно было, чтобы он это сказал.

— Миранда была там? — Она показала на пожарище.

Фердинанд кивнул, молча глядя на то, что осталось от их идеального домика.

— Она мертва? Вы это хотите сказать?

— Да! Да! — с покрасневшими глазами крикнул Фердинанд. — Я просто убил ее! Вы довольны?

Мерсия все еще не могла до конца это осмыслить.

— Почему? Что случилось? Зачем она, ну, в огонь-то зачем?

— Мера предосторожности. Я обещал вывесить сигнал, что со мной все в порядке, и не вывесил. — Он не видел смысла объяснять Мерсии, какой это был сигнал.

— Но она могла уплыть. Она могла добраться отсюда до берега, — они уже выплыли из самого густого дыма, и остров Пеллестрина был хорошо виден.

— Она сказала, что не станет. Она сказала, что лучше умрет. А я ей не поверил.

Мерсия слишком долго сдерживала слезы, и теперь они хлынули потоком.

— Мертва? Миранда? Мертва?

Только Флирт сохранил какое-то самообладание, а эти двое сидели, уронив головы в ладони. Одной рукой Флирт стал загребать веслом, направляя гондолу к острову.

 

Вертикаль страсти

Теория заговора

Мы можем даже наблюдать кастовую систему, выстроенную на этой психологии подавления собственного «я»; иерархию жертв и хищников. «Мы» — пролетариат, романтические массы, и «они» — победители, подлинные правители нашего общества, сильные мира сего. «Они» — это те, кто выше любви, кто вне нее, кому она не нужна в своем личностном, интимном аспекте. У «них» нет времени и желания заниматься любовью, разве что в том смысле, чтобы стряпать ее для нас и продавать.

У политиков, генералов промышленности, кинозвезд, этих икон нашего общества, которые так обворожительно нам улыбаются со страниц иллюстрированных журналов, что у всех них общего? Общее у них обилие денег, власти, иногда того и другого, неколебимая вера в свою ценность. Их «я» невредимо. Они не знают самоотречения ради других, они сохраняют себя для своего онанистического нарциссизма. Их самомнение, размером уже с Солнечную систему, разбухает за счет надежд, грез и вдохновения миллионов несчастных влюбленных. Они берут любовь, не отдавая ее, и на каждой фотографии их ухоженных домов, их замороженных объятий и ледяных улыбок эти чудовища эгоизма постоянно рекламируют тем или иным образом главный элемент своей системы, этот губящий душу, подсаживающий на иглу, затуманивающий разум галлюциногенный наркотик, который держит нас, мечтателей, в коме и параличе, свой базовый товар: любовь.

В таком угнетенном любовью обществе эгоисты процветают, находят путь к богатству, власти, а может быть, и к счастью, тогда как большинство из нас, убежденных, что нам предстоит обрести рай благодаря романтической любви, согласны делать то, что нам говорят, отречься от самих себя, и все только ради того, чтобы в итоге оказаться раздавленными эгоизмом этих бессердечных, пустых и мелочных себялюбцев.

Финансовые и романтические достижения выглядят внутренне несовместимыми. Финансы не поют романсы. В пословице «не везет в картах — повезет в любви» карты, о которых идет речь, — это Visa, Access и American Express.

И может быть, именно религиозный аспект любви яснее всего раскрывает существование ее политической подоплеки, хорошо скрытых истинных целей.

В наше просвещенное время мы отдалились от религии и ее суеверий, чувствуем себя в сигах взглянуть на нее объективным, критическим оком. Мы готовы прислушаться к лозунгу Маркса: «Религия… есть опиум для народа». Многие из нас сегодня считают неоспоримым тот довод, что религия может стать инструментом в руках Государства и богачей, инструментом для подчинения неимущих, необразованных и доверчивых масс. В большинстве религий очень туманно говорится о награде, ждущей нас лишь в каких-то иных существованиях, например в загробной жизни, или грозят вечными муками там, чтобы добиться надлежащего поведения здесь. От верующих требуется послушание и служение Это довольно полезно, если вам захочется управлять этими верующими. Не слишком невероятной тогда выглядит догадка, что религия может использоваться — теми, у кого власти побольше, а легковерия поменьше, — в качестве снотворного, наркотика, чтобы усыплять и подчинять себе массы.

Любовь — транквилизатор для живущего в каждом из нас идеалиста, и опасный наркотик для многих, для тех, кто, не беспокойся они так о своей внешности, о своем имидже в глазах своих возлюбленных, могли бы сотрясти самые устои Государства в попытке построить на его месте новое, «идеальное».

Государство — мое, ваше, любое — по самой своей сущности сосредоточено на самозащите, самосохранении и собаку съело в сокрытии истинной природы своей власти. Идеалисты, молодые, энергичные, наделенные пылким воображением — вот постоянная угроза для существования любого стремящегося к самосохранению государства.

Представьте себе, что Государство — это вы. Если вы ошибочно разыграете комбинацию с мечтателями, свои садовые орудия они сменят на осадные, розы и грезы променяют на угрозы и грозы, они приставят свои карьерные лестницы к вашей цитадели, разрушат ваши стены и застенки. Но дайте им мечту, дайте им недостижимую цель, дайте им ложную надежду, пустые иллюзии, дайте им любовь, небесную или земную, — и реальный мир останется вашим, их кровь, пот и жилы окажутся золотой жилой для вас.

Если мы в силах представить себе, что у любой религии может быть циничная политическая подоплека, то мы должны прийти к выводу, что она возможна и у любви.

 

29

Сикораксы

ПОЛАГАЮ, У НАС ВОЗНИКЛА НЕБОЛЬШАЯ ЛОГИЧЕСКАЯ ошибка в духе «Бульвара Сансет»; примерно как в том случае, когда история рассказывается от лица плавающего в бассейне трупа. Если я было в хижине и сгорело вместе с Мирандой, как я могу теперь быть здесь, с вами? Не исключено, однако, что Фердинанд в качестве меры предосторожности мог прятать меня в каком-то тайнике, чтобы использовать как козырь в переговорах, если их все-таки схватят. Не исключено. Что там произошло на самом деле, я честно вам расскажу, но простите мне, если я немного повременю с разгадкой. Мне теперь нужно думать о голливудских продюсерах. История моей любви окончена, я вышел из треугольника, и все оставшееся по отношению к нам с вами — просто повествование. Правдивое, но, как и все повествования, не более чем интрига, напряженная струна от того, что читателю уже известно, к тому, что ему предстоит узнать.

* * *

Опечаленный Фердинанд меланхолически помог Флирту в общем молчании довести гондолу до берега. Умы у всех были заняты теми вопросами без ответа, которые всегда задает смерть; лица застыли, как окаменевшие маски, словно не в силах выразить такое потрясающее горе, горе за пределами слез.

Вздорные чайки, следя за коптящими остатками рыбацкой хижины в безумной надежде все-таки высмотреть немного копченой рыбы, уселись вдоль низенькой каменной стенки, отделяющей от лагуны неухоженную, заросшую тростниками землю Пеллестрины. Мореплавателей они попытались отпугнуть зловещими криками и угрожающим хлопаньем крыльев. Когда гондола коснулась стенки, они с ужасным шумом поднялись всей стаей и начали метать фантастически пахучие экскременты на вторгшееся судно. Путешественники взобрались наверх, на тропу и, все еще не в состоянии задуматься, что им делать дальше, уселись, как и чайки, на стену у высокой травы и слушали птичью свару.

Постепенно, однако, проснулась потребность освободиться от чувства вины и найти виноватых.

— Как это случилось? — Мерсия повернулась к Фердинанду. Тот сидел, качая головой, глядя на дым, вдыхая прах, словно это мог быть прах Миранды, и тем самым они смогли бы навеки соединиться.

— Она подожгла хижину, — глухо сказал он.

— Зачем? Зачем она это сделала?

— Потому что я ей сказал поджечь.

— Что? — Мерсия не могла этому поверить. — Вы сказали ей? Сказали ей сделать это? — она показала рукой на дым.

— Да. Нет. Не сжигать себя. Поджечь хижину, сесть в лодку и плыть оттуда.

— Зачем? Зачем ей это было делать?

Флирт, уже знакомый со взрывоопасным характером Мерсии, попытался внести примиряющую оптимистическую нотку.

— Она могла добраться до берега вплавь, разве нет?

Фердинанд его игнорировал.

— Чтобы они не схватили ее, если схватят меня.

— Они? — выпалила Мерсия. — Они? Это проклятое шпионское начальство? Жалкие мастера подлых игр, полоумные хозяева секретных застенков? Это и есть «они»?

Фердинанд пожал плечами.

— Что за хренью она здесь занималась? — кричала Мерсия. — Почему именно она? Почему вы не отправили ее назад в Лондон? В безопасное место? Как вы посмели навязать ей свою грязную жизнь? Какое вы имели право так ею манипулировать?

Фердинанд оглянулся на нее, но не ответил.

— Вот дерьмо! — начала ругаться Мерсия. — Какое гребанное гадство! Как только мы вернемся в какое-нибудь цивилизованное место, я тебя, приятель, сдам. Ты или поганый псих, или самый главный преступник во всем мире. Ты не повернешь дело так, что мы ее убили. Меня на это не купишь. Ты велел ей поджечь дом. Она мертва только из-за того, что ты ей сказал, и с тобой то же самое будет, вот увидишь.

— Думаешь, я не в обезьяньей заднице видел твои угрозы? — заорал в ответ Фердинанд, налившийся кровью, сорвавшийся со всех катушек. — Думаешь, для меня это хоть что-то значит сейчас, когда ее нет? Думаешь, я не сделал бы то же самое для нее? Не занял бы ее место? Думаешь, ты одна имеешь право на ее любовь? — И уже спокойнее навстречу несущему дым ветру: — И даже хуже того. Всю свою жизнь я так ошибался, я думал, что только сумасшедшие могут всем жертвовать ради любви. Всю свою жизнь, а теперь я понял, что я сам один из этих сумасшедших. Я бы сделал в точности то же самое. Если бы только…

— Ты член моржовый. Онанист хренов. Ты убийца, душегуб и ослиная жопа.

— Послушайте, — начал Флирт.

— Да пошел ты! — бушевала Мерсия. — Я в свое время почистила пару нужников, но такого дерьма нигде не видывала! Ты сгниешь в той же преисподней, где гниет твоя совесть!

— Нет, я правда думаю, что это может быть что-то важное, — опять начал Флирт.

— Ценю ваши усилия, но они ни к чему, — пробормотал Фердинанд. — Меня уже ничто не заставит почувствовать себя большим дерьмом.

— Принимай мои обвинения как мужчина! Ты не можешь остановиться только на своей ненависти к себе, я хочу, чтобы ты и мою почувствовал. Всю мою ненависть, ты, кусок дерьма!

— Похоже на дождевую тучу, — Флирт показал на другую сторону лагуны. И Мерсия, и Фердинанд посмотрели туда. На севере, в направлении Венеции, в небо поднималась какая-то густая черная туча. Вглядываясь, они одновременно услышали отдаленное глухое жужжание, приближающееся вместе с тучей, как будто это был огромный рой насекомых, за много километров устремившийся на них.

Фердинанд спрыгнул в лодку и вынул из кормового ящичка тяжелый плотный смокинг. С приближением роя стали различимы отдельные насекомые в нем, а жужжание превратилось в мощный гул, становившийся все громче. Фердинанд надел смокинг и снова выбрался на берег, поглядывая на черную зловещую тучу, с шумом несущую им какое-то откровение, словно из пророчества о всадниках апокалипсиса. Чувствуя облегчение оттого, что предстоит заняться реальным делом, а не погружаться больше в гибельные глубины собственного сердца, Фердинанд твердо посмотрел на рой жутких насекомых и еле слышно произнес только одно слово: «Сикораксы».

* * *

Он знал, что они появятся, он представлял это себе, видел во сне, рассчитал время, скорость, направление. Они возникали в мыслях Фердинанда как вестники судьбы, и теперь наяву пришли свершать свое возмездие. Вертолеты «Сикоракс», излюбленная десантная машина у спецназа средиземноморских сил НАТО. Они охотятся стаями и наводят ужас на всех, кто их видит, они летят низко и быстро, выставив с обоих боков кошмарными клешнями — в точности как у жуков — ракеты на наружной подвеске. В каждом находится восемь человек, вооруженных до зубов и хорошо обученных стремительно действовать по принципу «прилетаем, побеждаем, улетаем», прежде чем кто-нибудь, особенно массмедиа, успеют хоть глазом моргнуть. Откуда-то они узнали, что он здесь. Могли Мерсия и Флирт все же оказаться агентами? Взглянув на них, Фердинанд увидел застывший на их лицах ужас.

— Бежим! — заорал он.

— Мне подпрыгивать? — спросил Флирт.

— Сюда. — Фердинанд помог Флирту подняться, и, словно не в меру ретивые родители на школьных соревнованиях по парному бегу на трех ногах, они бодро поскакали в сторону деревни. Все мысли о том, чтобы сдать Фердинанда, у запаниковавшей Мерсии разом куда-то испарились. Эти стремительно приближающиеся, на лету зловеще посверкивая чем-то страшным, огромные насекомые, безусловно, были машинами типа «сначала стреляй, потом разберемся». Повернувшись к Флирту и Фердинанду, Мерсия помчалась за ними вдогонку.

Они бежали вдоль берега, а рокот ужасных черных машин становился все громче, все оглушительнее. Они хромали и спотыкались уже у прибрежных домов, когда рой над лагуной разделился на три части. Две группы вертолетов охватили деревню с боков, а третья нацелилась точно в центр. Фердинанд взвалил на себя Флирта и со всех ног кинулся в деревню. Мерсия, сорвав с себя туфли на высоких каблуках, босиком старалась догнать его.

San Pietro in Volta — деревушка обычно очень сонная. Военные действия она последний раз видела в 1944 году, когда силы союзников высадились здесь в ходе освобождения Северной Италии. Вышеупомянутые действия свелись к тому, что один матрос спрыгнул с лодки и спросил на забавно исковерканном итальянском языке, где тут Венеция. В центре деревушки находится Г-образная площадь: часть ее выходит к лагуне, а на других двух сторонах стоят белые домики, небольшой банк и кафе с полустершимися буквами Da Nana над полосатым бело-зеленым навесом. По вторникам рядом с площадью причаливает лодка с фруктами и овощами, по четвергам появляется торговец рыбой, и на этом, пожалуй, вся деловая активность в деревушке исчерпывается. Время от времени для одного из редких здесь подростков покупается новый мопед, с которого, по обычаю всех континентальных европейцев, сразу снимают глушитель, чтобы, разъезжая по трехсотметровой деревенской улице, потрясать ее в несколько раз усиленным шумом самой настоящей газонокосилки. Тот день, однако, приходился на воскресенье, и все три часа обеденного перерыва кругом было пустынно. Из трубки фонтана брызгала водичка, по пустой площади несло ветром обертки мороженого, да женщина в темных очках и блестящем черном платье пила из стакана чай с лимоном за одним из столиков во дворе кафе.

Шум двигателей превратился теперь в басистый рокот, заполнивший всю деревню; «сикораксы» остановились и зависли в нескольких сотнях метров над лагуной, перемалывая винтами воздух с неумолчной монотонной угрозой. Едва не прихрамывая от напряжения, Фердинанд вбежал на площадь деревушки и огляделся, где бы спрятаться. Пока он стоял, выбирая, он оказался в перекрестии доброго десятка прицелов.

Мерсия догнала Фердинанда, они одновременно посмотрели на кафе, переглянулись и побежали к его дверям. Женщина в черном, оторвав взгляд от вертолетов, обнаружила бегущих на нее людей с отпечатком угрюмой решительности на лицах. Ее стакан с чаем упал и разбился.

— Мерси! — вскричала она. — Боже!

— Миранда? — пытаясь на бегу перевести взгляд с двери кафе на женщину в черных очках, Мерсия споткнулась. Она шлепнулась задницей на камни, подняв тучу пыли. Фердинанд помог ей подняться, продолжая тащить Флирта. Женщина в черном сняла темные очки, и на мгновенье вертолеты исчезли, время и движение застыли, физика спасовала перед психологией. То была Миранда.

— Миранда? — эхом откликнулся Фердинанд, изумленный, потрясенный, счастливый, недоумевающий, ужаснувшийся, не верящий глазам, я мог бы продолжать, но не хочу припутывать сюда мое личное мнение. Затем его наполнила жуткая непреклонность: теперь он категорически обязан остаться в живых и защитить ее, обязан перед ней. Из горла его сама собой вырвалась громкая жесткая команда.

— Миранда! — приказал он. — Внутрь! Быстро!

Едва они вчетвером протиснулись в дверь кафе, как с боков каждого из вертолетов свесились веревки. Фердинанд схватил столик и поставил его перед дверью. Обогнул стойку бара в поисках другого выхода. Бармен уже снимал все свои драгоценные бутылки виски с полок за стойкой, как всегда делали в его любимых вестернах.

Снаружи послышалось громогласное объявление из мегафона на центральном вертолете — предостережение для местных жителей, естественно, на забавно исковерканном итальянском, не выходить из домов. Производится задержание опасного преступника. Операция скоро закончится. Затем капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт очень отчетливо сказал по-английски:

— Это первое и последнее предупреждение. У вас ровно одна минута на то, чтобы выйти из здания, держа руки на затылке. Неподчинение будет рассматриваться как акт агрессии, на который последует немедленный вооруженный ответ сухопутных сил НАТО. Вы меня поняли?

Пока эхо отражалось от стен домов, с вертолетов были сброшены черные мешки, по пути вниз превратившиеся в надувные лодки. Фердинанд вытащил свое личное оружие, большой черный пистолет, а другие наблюдали в окно, как спецназовцы в черных масках, увешанные разнообразным вооружением, посыпались из «сикораксов» и заскользили по тросам к поджидающим их на воде лодкам.

Мерсия и Миранда посмотрели друг на друга.

— Боже мой, — сказала Мерсия.

— Как ты здесь очутилась? — спросила Миранда не менее потрясенным тоном.

— Ты мне позвонила. Ты попала в беду. Миранда, я поверить не могу, ты жива, — сказала Мерсия, хватаясь за Миранду, за ее руки, лицо, ноги, просто чтобы удостовериться.

Миранда посмотрела на Флирта и кивнула ему.

— Привет, ты выглядишь… — Она попыталась подобрать слово для характеристики человека, который со времени последней встречи едва ли не уполовинился; слово «иначе» казалось единственным не слишком обидным вариантом. И повернулась к Фердинанду. Он поднял голову, их взгляды встретились. Она улыбалась: — Так что случилось? Это ведь не из-за моей ошибки? Я смотрела, смотрела, но его там не было.

Брови Фердинанда рассекла умоляющая морщинка. Мерсия заволновалась:

— Не было? Чего там не было?

— Красного ковра, — ответила Миранда.

Мерсия посмотрела на Фердинанда и поняла, как все было.

— Так это он? Это он был сигналом? Ковер? — Она повернулась к Миранде. — Черт. Я взяла его, чтобы сидеть. Эти деревянные сиденья слишком твердые для моей задницы и…

Фердинанд выглядел смущенным.

Миранда подошла к Фердинанду и наградила его долгим поцелуем.

— Как хорошо, что все мы здесь, что все мы живы, — умолкнув, она качала головой и улыбалась.

— Скоро будем не все, — вмешался Флирт, показывая в окно.

Коммандос, которые уже высадились, бегом занимали свои позиции, укрываясь в тактически важных пунктах и выставляя оружие в сторону кафе. Другие неторопливо гребли к берегу, лавируя, пригибаясь к бортам, прячась, в любой момент готовые начать бой.

— Откуда они узнали? — пробормотал Фердинанд, в основном самому себе. — Кто или что навело их на след?

У Мерсии не было времени рассортировать в уме вопросы, так что они сыпались из нее вперемешку.

— Как ты оказалась здесь? Мы думали, что ты в хижине.

— Я хотела остаться. И осталась. Я облила стены бензином и подожгла, и все охватило пламенем. Оно было такое горячее, Мерсия. И я подумала, черт, я не смогу. К тому времени лодка уже горела. Я просто прыгнула в воду и поплыла.

— Что нам теперь всем нужно, так это немножко побольше оружия, — сказал Фердинанд, хлопая себя по карманам смокинга. Миранда подняла прозрачный пластиковый пакет с застежкой, лежавший у ее ног. Там был пистолет, который дал ей Фердинанд, избранные цитаты из косметички, ее электронная карточка, бинокль и, самое главное, я. Взяв пистолет, она выложила его на стол.

Глаза Мерсии широко раскрылись. Миранда выглядела как Миранда, она разговаривала как Миранда, но ее застенчивая подруга, бесспорно, сбросила с себя защитную оболочку, если не две. Начать с того, как небрежно она обращалась с этим металлическим членом, предназначенным для снятия всех вопросов о членстве, с пистолетом. А потом, ее платье. Мисс Не-хочу-показывать-свои-формы сидела в черном платьице — умереть не встать — влажно липнущем к ее телу, как если бы она была куколкой доктора Нет. Она положила своего «делателя вдов» с уверенностью крутого профессионала. Ей хватило хладнокровия ожидать атаку спецназа, попивая чаек в кафе. И если это была новая Миранда, осталось ли что-нибудь, чему Мерсия может научить ее?

Фердинанд опять поцеловал Миранду и забрал пистолет. Она смотрела на него с обожанием. О, да, ее еще учить и учить, подумала Мерсия.

— Только ты могла вляпаться в такую историю, — сказала она, — и всем нам теперь придется повертеться.

Но все мы сидели молча. Слова казались нам пустыми, только чувства имели значение. Только чувства.

Мегафон снова лязгнул.

— Вы не выполнили наши требования, — режущим как бритва голосом сказал кто-то. — Вы окружены. Немедленно выходите, иначе мы применим к вам все имеющиеся в нашем распоряжении средства.

Мерсия, Флирт и Миранда повернулись к Фердинанду. Он закрепил на своем пистолете лазерный прицел и через окно целился им в один из вертолетов. Прищуриваясь, он сказал:

— Слушайте меня, вот наш план. Через полминуты, увидев, что мы не вышли, он начнет обратный отсчет. Я хочу, чтобы вы все прошли на кухню. Когда он досчитает до трех, открывайте дверь и все положите руки на затылок. Сзади есть переулок, одним концом он выходит к лагуне, другим — в деревню. В нем будет два, может быть, три человека, и они будут в вас целиться. Вы услышите паузу в отсчете, а потом грохот. Стрелки отвернутся в ту сторону и, если повезет, побегут туда. В этот момент вы должны пойти на прорыв, они побегут направо, а вы бегите влево. Бегите по переулку до конца деревни. Там увидите прибрежную стену, перелезайте ее по одному из проходов и у воды найдете достаточно валунов и скал, чтобы спрятаться. Они не будут вас преследовать.

— Почему не будут? — спросил Флирт.

Фердинанд коротко глянул на него.

— Потому что будут думать, что нас разорвало на кусочки, даже хоронить нечего. — Фердинанд расстегнул свой смокинг, на подкладку были нашиты ленты, удерживающие колбаски взрывчатки.

— Ты не собираешься… — При виде взрывчатки у Миранды перехватило горло.

Фердинанд отрицательно помотал головой:

— Нет, если получится.

— Тогда обещай, что придешь к нам, — настаивала Миранда.

За окном вновь послышался голос:

— Так как вы не подчиняетесь нашим приказам, мы даем вам последние десять секунд на то, чтобы покинуть здание. Десять. — Процедура была стандартная, но капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт считал медленно, растягивая удовольствие, понимая, какой панический ужас нагнетает внутри кафе. Ультра составит какой-нибудь идиотский план, будет строить из себя героя и даст капитану все основания его уничтожить. Он улыбнулся. — Девять.

Мерсия и Флирт потащились на кухню.

— Обещаешь? — просила Миранда.

— Иди. Иди же.

— Восемь.

— Не уйду, пока не обещаешь.

Фердинанд закусил губу, он не может лгать ей, в этом он поклялся.

— Семь.

— Пожалуйста, Фердинанд, ты обязан прийти к нам.

— Иди. Пожалуйста.

— Шесть.

— Я без тебя не уйду.

— Пять.

Миранда все говорила:

— Я тебя один раз уже потеряла. Я думала, они тебя схватили, но не могла себя заставить убить себя. Теперь у меня есть еще один шанс.

— Четыре.

Фердинанд повернулся к ней.

— Я тебя люблю. Не умирай, живи. Достаточно меня одного — живи, Миранда, и иди.

— Три.

Исполнительные Мерсия и Флирт открыли заднюю дверь, шагнули, держа ладони на затылках, навстречу людям в масках. Миранда пробежала на кухню и тоже положила ладони на затылок. Один из спецназовцев, настороженно оглядываясь, помахал рукой, подал сигнал человеку в конце переулка у лагуны. Тот, в свою очередь, подал сигнал на «сикораксы». Один из вертолетов подлетел поближе, наблюдать за эвакуацией. Когда он повернул, чтобы облететь кафе кругом, Фердинанду представился один-единственный шанс изменить ситуацию. Открытый кокпит был виден в лазерном прицеле, в центре находилось плечо пилота. Фердинанд спустил курок, и плечо разнесло в клочья. Внезапно потерявший управление вертолет бросило в одну сторону, потом в другую. А потом он врезался в еще один вертолет, и оба они рухнули в море, что сопровождалось серией мощных взрывов.

Спецназовцы с задней стороны кафе кинулись к лагуне смотреть, что случилось. Миранда побежала. Мерсия помогала Флирту скакать на костыле. Оглянувшись, Миранда увидела ее мучения. Побежала назад помогать.

— Беги, Миранда! — закричала Мерсия. — Беги! Мы им не нужны. Только ты и он, а с нами ничего не будет.

Миранда смотрела на подругу, понимая, что та права. Неожиданно Мерсия притянула к себе Миранду свободной рукой и крепко, нежно, страстно поцеловала ее в губы.

— Беги, — шепнула она.

Миранда побежала по переулку.

Мерсия с Флиртом спешили за нею, но спецназовцы уже обернулись. В переулке прогрохотали оглушительные выстрелы, и Флирт упал.

— Нога, моя нога, они прострелили мне проклятую ногу, — стонал Флирт. Мерсия остановилась и на коленях склонилась над ним. Спецназовцы приближались, выставив оружие и командуя:

— Лечь! Лечь на землю! Лечь на землю лицом вниз, руки на затылок!

Мерсия подчинилась, и Флирт, как (и чем) мог, последовал ее примеру.

Миранда бежала изо всех сил, на бегу она то и дело пригибалась, бросалась в сторону, на мгновенья останавливалась перевести дух в укрытиях, и наконец рокот вертолетов стал слабеть. Дома вдруг кончились, и на просторе ее приветствовали высокие тростниковые заросли. По песчаной тропинке пробралась к прибрежной стене, вышла на идущую вдоль нее дорожку. Быстро поднялась по крутым бетонным ступенькам, которые вели на верх стены.

Наверху ветер растрепал ей волосы, а перед глазами открылась панорама накатывающих из-за горизонта нескончаемых водяных валов, пенные буруны обрушивались на берег. Влево и вправо тянулись длинные цепочки массивных белых валунов и бетонных блоков, сваленных здесь, чтобы укрепить защиту острова от моря. Прежде чем устремиться вниз, в укрытие меж валунами, Миранда бросила прощальный взгляд на деревню. Увидела нависшие над ней вертолеты, и тут в середине деревни стало всплывать огромное дымное облако, вскоре дополненное мощным звуковым ударом от сильнейшего взрыва.

— Фердинанд! — закричала она на ветру. Потом горестно спустилась по ступенькам, чтобы найти укрытие среди покрытых водорослями камней.

* * *

Пока Миранда прокладывала себе путь к свободе, а Мерсию и Флирта волокли к берегу лагуны, где швырнули в моторную лодку, Фердинанд подготавливал свой следующий ход с невозмутимым спокойствием лунатика, хотя и смертельно опасного. На кухне он нашел рулон серебристой фольги, затем походкой танцора прошелся вдоль всех плит и духовок, включая их на полную мощность, раскочегарил печь для пиццы, а когда жара стала невыносимой, ушел, оставив взрывчатку из своего смокинга на столе посередине.

В зале он заглянул под стойку бара, где сидел и молился спрятавшийся владелец кафе и велел ему выходить.

Тот испуганно выбрался наружу. Сложив ему руки на затылке, Фердинанд провел его к входной двери и вытолкнул на улицу. Проследил, как он подбежал к спецназовцам, которые опрокинули его на землю и начали пинками проверять, нет ли у него оружия. Тем временем Фердинанд переключил свое внимание на стоявший у входа десертный холодильник со стеклянной дверцей. Включил режим размораживания, и из воздушных клапанов пошел холодный воздух. Фердинанд стал вытаскивать полки; фруктовые торты и тирамису сыпались на пол. Опустошив холодильник, Фердинанд обмотал себя фольгой, прихватил с пола одно пирожное и забрался внутрь.

Мускулы на небритой челюсти капитана Ремингтона-Вилкинсона-Жиллетта пульсировали от напряжения. Пулеметы своего вертолета он нацелил на кафе, большой палец не отрывал от красной кнопки пуска ракет на рукоятке управления. Он косил глазом через пуленепробиваемое стекло в сторону кафе, но больше смотрел на экран инфракрасного монитора. Мгновением раньше было видно, что внутри кафе есть еще один живой человек, а теперь он исчез. Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт предпочел бы сам ворваться внутрь и лично разделаться с этим наглым ублюдком. Но сейчас он не может рисковать тем, что Ультра улизнет. Теперь этого нельзя делать, после потери двух «сикораксов», что и так достаточно трудно будет объяснить в рапорте.

— Ты можешь прятаться, но тебе оттуда не убежать, — процедил сквозь зубы капитан и с силой надавил на кнопку. Две ракеты с инфракрасными головками, рванувшись вперед от левого и правого борта вертолета, прочертили длинные полосы и ударили в кафе. Они прошли насквозь стену здания и разбили аквариум, освободив лобстера, двух зевающих рыб и краба. Фердинанд увидел, как они обогнули его холодильник, крутясь вокруг друг друга, свернули прямо в палящий жар кухни со всеми ее горящими печами. В следующее мгновенье кухня взорвалась, наполнив все пламенем, которое вырвалось наружу из дверей и обожгло холодильник. Начали рушиться перекрытия — первый этаж осел и превратился в груду развалин. Густой дым наполнил воздух, а Фердинанд спокойно сидел в своем прохладном убежище, ел тирамису и любовался фейерверком. В конце концов на руинах кафе остались только несколько наиболее прочных предметов кухонного оборудования, коллекция бутылок виски, спрятанная под стойкой бара, и большой холодильник.

Пока дым, постепенно разгоняемый вертолетными лопастями, был еще слишком густым, чтобы спецназовцы сунулись на разведку; Фердинанд выскреб свой десерт до дна, вдохнул побольше воздуха, выскочил из холодильника и побежал. Он промчался сквозь дым по тому же самому переулку, по которому убежала Миранда, и выскочил в чистое поле. Добрался до дороги и взлетел по лестнице, примыкающей к прибрежной стене, и ринулся вниз по ступенькам с громким шепотом:

— Миранда, где ты, Миранда?

* * *

Так мы все трое снова собрались вместе. Не в грозу с громом, молнией и дождем, а в маленькой пещере, образованной гигантскими валунами. Фердинанд и Миранда смеялись, целовались, в общем, вели себя как дети с повышенной возбудимостью. Я стоически переносил это, пока они, наконец, не огляделись кругом и не начали говорить дело.

— Мерсия и Флирт?

— Живы. Схвачены. Но с ними все будет хорошо; теперь им нужен только я. И, может быть, ты, если они знают, что ты для меня значишь.

— И что теперь?

— Скоро они за нами придут.

— И куда же мы направимся?

— Ну, логично было бы пойти направо и двигаться к южной оконечности острова. Найти там лодку, доплыть до материка. Мы могли бы просто затеряться в Италии.

— Тогда пошли.

— Но, — сказал Фердинанд, не двигаясь с места, — они знают, что с нашей стороны было бы логично поступить так, поэтому они будут нас там ждать. Поэтому мы пойдем туда, — Фердинанд показал налево. — В сторону Лидо. Там сядем на паром.

Фердинанд взял Миранду за руку и спустился с ней к воде. Сняв обувь, они босиком побежали по песчаному мелководью; холодная вода плескалась у них под ногами. Бежали они до самого мола с маяком и залезли на откос.

Мол был длиною метров семьсот. Он представлял собой уходящую под прямым углом в море узкую каменную насыпь с бетонной дорожкой наверху. По сторонам от него в море тоже виднелись валуны. Волны пенились, разбиваясь о белые камни и перекатываясь через них, вдоль всего пути до раскрашенной в красную и белую полоску башни на дальнем конце мола. Прибрежная стена, подходящая к молу на этом обрывалась. Дальше на север был пролив, достаточный для прохода не слишком крупных судов, а за проливом — берег острова Лидо.

Фердинанд не пошел к маяку, а подбежал с биноклем в руках к прибрежной стене. Высунувшись над ней, он навел бинокль на выступающий в море причал для паромов, которым кончалась идущая вдоль прибрежной стены с внутренней стороны острова дорога. Слева на этой дороге, чуть поодаль от причала, приземлились два вертолета, около них стояли и лежали спецназовцы с оружием наизготовку.

— Хочешь еще поплавать? — весело спросил Фердинанд. — Катание на пароме для нас отменяется.

Они прошли чуть-чуть по молу, чтобы войти в воду, поглядывая на зеленые деревья и на точно такой же мол с маяком на острове Лидо. Миранда хотела уже спуститься по каменистому откосу, но Фердинанд удержал ее и показал рукой на другую сторону пролива. Там по берегу Лидо бежали спецназовцы в масках, постепенно занимая позиции для стрельбы. Фердинанд с Мирандой, быстро пригнувшись, развернулись и спустились по откосу с противоположной от пролива стороны мола.

— Блин, — сказал Фердинанд, — похоже, они как-то узнали, что в кафе мы не остались.

Миранда прошептала:

— Что нам теперь делать?

— Пойдем. — Фердинанд повел ее вдоль откоса, помогая прыгать с камня на камень, к башне маяка. Бетонная дорожка кольцом охватывала башню, здесь камни вокруг были навалены высоко, выше дорожки. Это была наиболее далеко выдающаяся в море точка суши, и отсюда, от маяка, им прекрасно было видно все, что происходило на обоих островах.

Крошечные черные фигурки появлялись на далекой теперь прибрежной стене и рассредотачивались влево и вправо. Бежали по ее верху и вдоль нее, со стороны моря. Фердинанд следил за ними, напряженно вглядывался, оценивал их сектора обзора, искал брешь в оцеплении, место для прорыва. Потом он прочесал близлежащие скалы, будто за одним из камней мог вдруг найти водяной мотоцикл, чтобы на нем удрать по воде. И наконец, уже совершенно неожиданно, тело его обмякло. Словно бы в одно мгновенье весь азарт борьбы, все надежды, вся его хладнокровная уверенность его покинули. Он подошел и сел рядом с Мирандой, прислонившейся к стене маяка.

— Теперь, — тихо сказал он, — это, похоже, вопрос только времени.

— Что? — Миранда не могла поверить, что слышит это от него. — Это все? Здесь все кончится? Такого просто не может быть! Ты всегда умеешь найти выход. Давай, не сиди.

— Мы могли бы поплыть в море, но у них лодки и вертолеты, и скоро они нас обнаружат. У нас не получится уйти от них. Но чудеса все же бывают.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот то, что нам нужно. Чудо. Когда я встретил тебя. Это было маленькое чудо. Теперь мы вместе, мы нашли то, что мы оба искали. Мы прожили достаточно долго, чтобы сказать друг другу: прощай. Это чудо. Ты — чудо. Чудеса бывают, Миранда. И иногда они тоже кончаются.

— И это все? Это твой ответ? Ты мне советуешь встать на колени и молиться? — Миранда смотрела на далекий синий горизонт, на вечно волнующееся море, потом выглянула из-за стены маяка в другую сторону, туда, где сновали спецназовцы, постепенно приближаясь, обыскивая остров. — Должен быть какой-то выход, мы слишком долго к этому шли.

Фердинанд встал, чтобы еще раз глянуть на море, и Миранда пошла за ним.

— Миранда. Послушай. Иногда приходится просто признать, как далеко ты зашла. Что бы теперь ни случилось, оно того стоило.

Они вдвоем выглянули из-за маяка. Группа спецназовцев уже двигалась вдоль мола, проверяя каждый камень по обе его стороны.

— Это все, Миранда, — сказал Фердинанд. — Я только хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и всегда буду любить.

Миранда разрыдалась. Они обнялись и ждали.

Сквозь жалобный плач испуганной Миранды послышался нарастающий гул. Фердинанд посмотрел в ту сторону. Над ними вдруг пронесся маленький гидросамолет. Он повернул, огибая маяк. Снизился, немного пролетел в сторону острова, снова повернул и сел на волны в сотне метров от них. Фердинанд и Миранда посмотрели на спецназовцев, остановившихся, чтобы понять, что происходит, а потом повернулись к самолету, бегущему по волнам все ближе и ближе к ним. Из кабины вылез человек, и, встав на поплавок, принялся махать им рукой. Фердинанд поднял свой бинокль.

— По-моему, он машет нам. Понятия не имею, кто это. Твой друг? — Он протянул бинокль Миранде. Та взяла его и навела на улыбающегося, машущего рукой человека.

Миранда помахала рукой в ответ.

— Да, — сказала она, — да, это он. Тони Изсоседей.

 

Вертикаль страсти

Теория заговора

Коль скоро любовь — усовершенствование религии, коль скоро любовь — божество для взрослых, давайте вкратце рассмотрим, какие преимущества приносит Государству или сильным и власть имущим такой способ правления, основанный на одержимости любовью вместо одержимости Богом.

Самое, наверное, очевидное — любовь не требует дорогостоящих храмов для религиозных отправлений, ей даже не нужен специальный «день богослужения», который стал бы для пролетариев предлогом побездельничать. Она не нуждается в библии, в священниках и пророках, она, сама себя сохраняя в своих мифах, не нуждается в организационных структурах.

Любовь гораздо эротичнее всех религий, кроме нескольких восточных, самых эзотерических культов. И все-таки она поощряет продолжение рода и брачные узы, причем с полным ощущением свободы воли. Можно ли придумать более эффективный социальный нейтрализатор, нежели обычай сковывать два противоположных, психологически несовместимых пола узами мрака? Пардон, я имел в виду «узами брака». В брачных отношениях полов много позиций, но главная позиция — патовая. Договор, в котором каждый участник добровольно обязуется демпфировать и поглощать выделяемую другим энергию, как позитивную, так и негативную, разрушительную, тем самым связывая ему руки, снижая его опасный для окружающего мира потенциал Одиночки делают дело, пары без конца спорят.

Еще в древности римляне поняли, что самая эффективная форма партнерства — триумвират. Но и по сию пору нас убеждают соединяться в противоборствующие пары. В случае разногласий у троих возможно «подчинение большинству», но у двоих всегда будут «неразрешимые противоречия».

Далее, когда несправедливость жизни становится невыносимой, религия должна предлагать клапан для выхода пара. Христиане могут недоумевать, почему это «пути Господни неисповедимы». Ну а в любви жаловаться не на кого. Если она оборачивается несчастьем, что, кстати, неизбежно, жертвы винят самих себя или друг друга, но никогда — Государство, в котором они живут. То реальное Государство, которое как раз и поощряет это безумие через своих авгуров.

Тем не менее главное усовершенствование любви по сравнению с религией — это, надо полагать, ее почти безграничная коммерциализуемость. Ведь наш мир — это мир торговли и капитала, где для любого института единственный путь к выживанию вымощен золотом. Церковь могла столетиями наживаться на коммерции, от средневековой торговли индульгенциями до сверкающих во тьме голлографических мадонн двадцать первого века, но любовь способна продать все что угодно, и при этом еще всучить свой сертификат священного качества. Когда вы видите рекламу, ссылающуюся на любовь, вы хотите купить товар не только потому, что это обещание любви лично вам, но и потому, что любовь изображается как самое прекрасное, что только можно себе представить. В рекламе любовь прекрасна, и разве люди, у которых роман, не покупают самые лучшие товары?

Любовь повышает продажи, и делает это, эксплуатируя самый фундаментальный наш страх — страх одиночества И в этом парадокс, ведь чтобы любовь стала действенной, мы все должны страдать от одиночества, нас должно в глобальном масштабе объединять одиночество каждого из нас. Все мы должны быть едины в нашем одиночестве. И все же любовь, или идеологизированная культура, манипулирующая нашей верой в любовь, запрещает нам признавать этот наш невыносимый страх.

Глава одиннадцатая

КТО ОНИ?

ДО СИХ ПОР РЕЧЬ В НАШЕМ ИССЛЕДОВАНИИ ШЛА О НЕ СОВСЕМ естественной истории любви, о ее истинной сущности. Коль скоро мы признаем, что любовь может быть неестественным явлением, то вправе заподозрить, что у нее существует причина, цель, ради которой она создана. Ибо, как и у всего сущего, у нее должна быть причина, а как у всего неестественного, причина эта сомнительного свойства, весьма далекая от простосердечного поощрения позитивных чувств, способствующих продолжению рода и выживанию биологического вида. Предназначение любви,

 

30

Взять за грудки

СМОТРЮ Я СЕЙЧАС НА ВАС, И ВЫ ТАК ПОГЛОЩЕНЫ, ТАК в меня углубились, в общем, я сожалею, если недавно немного погорячился. Дело, наверное, в том, что я, вернее, оба мы с вами знаем, что конец близок, скоро должна последовать развязка. Словом, я сожалею, что я вам там наговорил, не думаю, что действительно это подразумевал, но сейчас, похоже, вы читаете меня с гораздо большим интересом, бесспорно, большим, чем когда-либо проявляла Миранда. Может быть, от меня только и требовалось, что рассказывать подходящую для вас историю. Может быть, вам и всегда-то была нужна только голливудская версия.

Но мы вдвоем с вами проделали такой долгий путь, и я все сильнее чувствую, что стал частью вас. Может быть, дело в том, что вам уже виден конец, все меньше становится неизвестного будущего на страницах в вашей правой руке. И вы видите, как прошлого, слева от вас, становится все больше.

Полагаю, мне просто хочется, чтобы вы знали — что бы ни произошло и что бы ни происходило, я унесу вас с собой, ваш запах, страницы, которые вы заляпали, вас. Вы навсегда останетесь в моей истории, как я могу остаться в вашей. О, а моя история, силы небесные, что с ней стряслось? Это же было такое размеренное повествование. Но когда я рассказываю ее сейчас, я понимаю, что по ходу дела у меня даже нет времени задуматься, как быстро мы соскользнули от нежных ритмов любовного романа к бешеному темпу переполненного действием триллера. Только действие и почти никаких чувств. Полагаю, это неизбежно: когда вы движетесь к концу, к развязке, водоворот вращается все быстрее. Конечно, книги не похожи на жизнь, они всегда заканчиваются преждевременно.

Мне должно быть стыдно за себя, точнее, жизни должно быть стыдно за себя, что она создает такие насыщенные адреналином ситуации, которые вряд ли пойдут на пользу чьим-либо нервам.

И вот, из всего возможного и невозможного — чудо, появление спасителя. Жизнь в самом деле иногда злоупотребляет нашей доверчивостью и превосходит своим неправдоподобием вымысел. Впрочем, для такого странного появления Тони были свои причины, ведь, как мы знаем, компьютерный гений Тони был не столько deus ex machina, сколько oboltus in machina.

* * *

— В воду! — Фердинанд, который никогда не медлил воспользоваться подвернувшейся возможностью, схватил Миранду за руку и повлек ее по камням к дальней оконечности мола. — В воду! — повторил он.

Они посмотрели на клубящиеся меж валунов пенные буруны, потом друг на друга и вместе бросились в волны. В неожиданно холодной и неожиданно спокойной воде платье развевалось вокруг ее тела, струясь в медлительных потоках чужого для Миранды мира моря. Мгновенье безмятежности, погружения в текучесть, в затягивающее отливное движение воды.

У Миранды вдруг сдавило грудь, и она, задыхаясь, вынырнула на поверхность. Осмотрелась. Вот игрушечные фигурки бегущих по молу спецназовцев. Некоторые, припав на колено, целились из своих автоматов. Слышны были зловещие удары входящих в воду пуль, но не слишком близко. Фердинанд вынырнул немного дальше нее. Оглянувшись, он призывно махнул Миранде рукой. Они поплыли. Они энергично пробивались вперед через волны, подбадривая друг друга улыбками и брызгами, и наконец, Фердинанд добрался до самолета. Он вылез на стойку поплавка. Вместе с Тони они с двух сторон подхватили Миранду и вытащили из воды.

— Кажется, я подоспел как раз вовремя, — сиял довольный Тони.

— Да, спасибо, — деловито сказал Фердинанд и показал на подбегающих к маяку спецназовцев. — Но если мы сейчас же не поднимемся в воздух, мы все-таки можем опоздать.

— Это… — посмотрел Тони на Миранду.

— Это Фердинанд. Послушай. Нам бы немного поторопиться. Нельзя ли сразу взять и взлететь? Пожалуйста.

— Конечно же, — улыбнулся Тони, — конечно.

Миранда вскарабкалась в кабину, с некоторым избытком энтузиазма подталкиваемая снизу Тони. Он втиснулся вслед за ней, пролаял приказ пшюту, и пока Фердинанд взбирался по лестнице, самолет уже набирал скорость, удаляясь в открытое море от спецназовцев, остановившихся у маяка.

— Пристегнитесь, пожалуйста. Возможно, будет болтанка, — сказал летчик с классической в авиации сверхсдержанностью, с невозмутимым хладнокровием опытного аса, хотя самолет уже немилосердно болтало на каждой из множества стремительно несущихся навстречу волн. Фердинанд едва успел забраться внутрь, как самолет достиг скорости отрыва и начал подпрыгивать, задевая гребни самых высоких волн, а потом оторвался окончательно. Когда он круто пошел вверх, Тони с ликованием посмотрел на Миранду.

— Ты в отпуске? Эта местность выглядит как курорт. Хорошо отдохнула? — спросил Тони, словно бы немного рассеянно интересуясь, чем могут заниматься отпускники в ленивый воскресный день.

— Тони? — удивлялась Миранда.

— Я правда так рад тебя видеть, Миранда, знаешь, когда наяву, это всегда по-другому.

— Тони?

— Я подумал, они могут схватить тебя; похоже, тебе пришлось здорово от них побегать. Я знал, что они следят за мной, но у меня и мысли не было, что я подвергаю тебя такому риску.

— Тони, как ты здесь оказался?

— Ну, я просто примчался повидать тебя.

— Тони, ты живешь в комнатке в Шепердз-Буше. Меньше двух недель назад ты был свободным художником без гроша в кармане, жил на пособие. И какого хрена ты здесь делаешь, облетая венецианские острова на гидроплане и спасая людей от воинства сатаны?

Тони выглянул в окошко:

— Да нет, мне это воинство кажется вполне человеческим.

— Ладно, Тони, я попытаюсь сказать это так, чтобы ты понял. — Миранда обвела рукой кабину. — Вот это не имеет отношения к компьютерам.

— Да нет, конечно же, имеет, — возразил Тони. — Как раз таки имеет. Именно так я тебя и нашел. Ты вышла в сеть IBT, ты сообщила мне, что ты там, — он показал в сторону быстро удаляющегося острова. Фердинанд посмотрел на Миранду вопрошающе.

— Нет, я этого не делала, — закачала головой Миранда.

— Твоя электронная карта?

— Ну да, я сняла немного денег, — признаюсь Миранда.

У Фердинанда широко раскрылись глаза.

— Ты воспользовалась банкоматом в деревне?

— Ну, я добралась туда вплавь, у меня совсем не было денег. Мне хотелось попить горячего, и, ну, в общем, да. А что?

— Вот как они узнали, — сказал Фердинанд, — вот как они узнали, что ты там.

Тони взглянул на Фердинанда.

— Они? — спросил он. — Они тоже отслеживают ее счет?

— Конечно. В ту же секунду, как ты вставила карту в банкомат, он установил связь с Англией и… — Фердинанд умолк и взглянул на Тони. — Что значит «тоже»?

— Я поставил контрольную программу, отслеживающую счет Миранды, после того как она исчезла.

— Вы и такое умеете? Какой у вас уровень? Шестой? Седьмой?

— У меня нет номера, — гордо ответил Тони. — Я свободный человек.

— Простите, что беспокою вас, сэр, — не оборачиваясь, вмешался пилот своим вкрадчиво спокойным голосом, — но на радаре появились три объекта, приближающиеся сзади на скорости четыреста десять километров в час.

— Сикораксы, — сказал Фердинанд. — Кто бы вы ни были, они вам не друзья.

* * *

В этот момент Мерсия уже в который раз беседовала, точнее, пыталась достичь взаимопонимания, с врачом. Теперь, правда, это был военный хирург на авиабазе Виченца — в полной боевой готовности к операции, окруженный ассистентами в масках, руки в перчатках подняты вверх, как у сдающегося полиции ковбоя.

— Пули больше не попадают в человека поодиночке. Из-за всего этого автоматического оружия, которое применяют в наши дни, человек оказывается настолько нафарширован свинцом, что мы вынуждены возвращаться к средневековым методам всякий раз, когда с конечностью происходит нечто подобное.

— Вы имеете в виду ампутацию, — сказала Мерсия, глядя на него с ожесточением. У нее не было настроения выслушивать вежливые иносказания, тем более, что ее приковали наручниками к водопроводной трубе.

— В принципе, учитывая, в каком состоянии находится другая его конечность, может оказаться, что это даже способствует поддержанию равновесия, сейчас у него центр тяжести смещен, а так можно будет уменьшить проблемы с передвижением.

— Как это у вас получается, что отсутствие ног уменьшит проблемы с передвижением?

Доктор молчал, и Мерсия увидела, что его глаза под маской пытаются извлечь оптимистический ответ откуда-то с потолка.

— Его легче будет катать на коляске?

* * *

— Далеко нам еще до дома? — перегнувшись через плечо пилота, Тони рассматривал мигающие отметки целей на радаре.

— Мы войдем в наше воздушное пространство только минут через пятнадцать.

— А как скоро они нас догонят?

— Сэр, они подобрались на дальность пуска ракет, пока мы разговариваем.

— Но они не стреляют.

— Нет. По крайней мере, пока. — Пилот оглянулся на Фердинанда. — Вы сказали, это сикораксы?

— Да.

Пилот мгновенно распознал у Фердинанда военную закалку, такую же, как у него самого; еще один, перешедший на другую сторону.

— Вооружение?

— По бокам обычные пулеметы на турели. Ракеты: две инфракрасного самонаведения на боковых подвесках и одна управляемая оператором, на центральной подвеске.

— Есть соображения, почему они до сих пор не выстрелили?

— Может быть, они думают, что у нас на борту есть их друг, — Фердинанд многозначительно покосился на Тони.

Пилот проследил за его взглядом.

— Нет. Не он. У него нет друзей.

Миранда дулась на своем сиденье и глядела в окошко. Все это чисто мужские разговоры — цели, оружие, действие, время, дальность, скорость. Где здесь место для души и сердца? Какое ускорение у любви, угол отклонения у слез, огневая мощь чувств? И тут, посмотрев на Фердинанда, так уверенно рассуждающего именно здесь и именно сейчас о пространственно-временных категориях, она улыбнулась. Когда бы он ни входил в ее мир чувств, он сразу утрачивал свою очаровательную самоуверенность, которая так ее поразила и заставила так сильно желать его. Он был как девственник, ощупывающий, пробующий на вкус чувства, проверяющий их, выясняющий, что они с ним делают, для чего они, к чему ведут его. Но здесь, в мире оружия, скорости и прочих штук, он чувствовал себя гораздо непринужденней. Может быть, с ее стороны было нечестно уводить его от всего этого. А если им удастся убежать? Будет ли он действительно счастлив, сделав свое существование безопасным, воспитывая детей, позволив ей ограничить его жизнь, его цели, его честолюбие? Может быть, она разрушает в нем то самое, что так ее восхищало и привлекало.

Тони, вытесненный из разговора двух мужчин, начавших сыпать сокращениями и цифрами, переместился поближе к Миранде.

— Здорово, правда?

— Я все равно не понимаю, как мы здесь встретились.

— Ну, я тоже не совсем понимаю, каким образом ты оказалась настолько близко к этим моим делам, — ответил Тони, — но все примерно так, как я и рассказывал. Я боялся, что они тебя схватят, и отправился тебя искать.

— А они — это…

— Ты знаешь. Те, кто преследовал нас с самого начала. Те, кто не хочет, чтобы мы довели до конца «ВСЕ 1.1». Те, кто знает, что у меня к тебе особые чувства. Я не до конца уверен, кто они, — какая-то международная организация секретных служб. Я выясню. Этот тип, который с тобой, наверняка знает больше, чем говорит.

— Тони. Они гонятся не за тобой. Они гонятся за ним и за мной, потому что я с ним.

— Это он тебе так сказал, да?

Миранда на минутку задумалась.

— Да, — ответила она, — верно.

— Так, может быть, — быстро подхватил Тони, в шуме моторов поближе склоняясь к ее уху, — может быть, он просто рассказывает тебе всякую всячину, а подстроено все для того, чтобы добраться до меня. Посмотри, вот он, в моем самолете, его преследуют вооруженные до крыши вертолеты, но они не стреляют, — Тони заговорщицки покивал ей. — Это интересная мысль, правда?

Способность доверять была у Миранды изничтожена до основания некоторое время назад, и теперь она готова была поверить в возможность всего, что только угодно. Но когда любая ложь может оказаться правдой, а любая правда — ложью, то можешь с тем же успехом выбирать, во что верить, исходя просто из своего желания. Возможно, Тони прав, подумала она, но она этого не хочет, так что по этому одному-единственному критерию выходит, что он не прав. Когда рассудок отказывается тебе служить, остается только верить собственному сердцу.

Сзади быстро нарастал громкий рокот.

— Вот и они, — крикнул пилот. Миранда выглянула в окошко. По обе стороны от самолета гудели отвратительные черные «сикораксы». Третий, решила она, летит прямо за нами или чуть выше.

Капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт был не рожден, он был отлит, выпрессован, отштампован из самого розового, износоустойчивого, долговечного пластика, из которого формируются спецназовцы. Насколько нам известно, не исключено, что гениталий у него не было, а на пояснице имелась тисненая надпись: «Made in Taiwan». Чистейшая порода, выведенная для раскачивания на тросе и поединков с акулами; капитан один стоил целой роты. И поэтому он не был прирожденным командиром. Трудно приказывать другим сделать что-то, когда можешь гораздо лучше сделать это сам. Проблема в том, что по требованиям армейской иерархии после нескольких поединков с акулами ты уже посылаешь на такие поединки других. Но Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт принадлежал к категории, которую в армии называют «бойцы с ВИЗГом», не потому, что они часто срываются из-за тупости подчиненных или визжат, когда идут в бой на врагов, хотя капитан грешил и тем и другим, а потому, что ему всегда хотелось сначала «взять-их-за-грудки» или хотя бы «видеть-испуг-в-зрачках-их-глаз». Он терпеть не мог уничтожать противника, не видя его, тем более такого скользкого типа, как Ультра. Именно поэтому он добрых десять минут следовал за гидропланом на юго-восток, не выпустив ни одной ракеты. Он не хотел позволить Ультре исчезнуть в огненном шаре взрыва, если не сможет сначала увидеть страх в его глазах. Убедиться в своей победе.

Когда три вертолета уравняли свою скорость с гидропланом, пристроившись по бокам, Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт заглянул в его кабину и впервые увидел Ультру. Типичный отличник из разведшколы, смазливый везунчик, гладко выбритый, скорее всего, говорит на дюжине разных языков, как будто не все едино, что за тарабарщину несут в этих недоразвитых странах. О чем с ними разговаривать, если собираешься убивать их, бомбить, ну, по меньшей мере, ввести эмбарго на ввоз туалетной бумаги, чтобы посмотреть, как они зарастают собственным дерьмом? Он взглянул на Ультру со всей ненавистью, которую обойденные по службе копят в себе десятилетиями. Помахал ему рукой, улыбнулся, сжав зубами сигару:

— Ты покойник, щенок.

Затрещало радио в его шлемофоне:

— Сэр, до сербского воздушного пространства четыре с половиной минуты. Нужно сбивать его сейчас, сэр.

Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт переключил передатчик на открытую волну:

— Гидроплан Д-6 сорок девять, я командир сиксов. Вы нарушаете международные правила авиаперевозок, укрывая известного террориста. Предлагаю изменить курс на три и семь градуса к северу и следовать на авиабазу Виченца. Прием.

Нет ответа.

— Гидроплан Д-6 сорок девять, я командир сиксов. Вы получили предупреждение. Если вы немедленно не измените курс, мы будем вынуждены применить оружие, чтобы остановить вас.

Нет ответа.

— Сэр, до сербского воздушного пространства три минуты пятьдесят секунд. Это закрытая для полетов зона, сэр.

— Я знаю, что это зона, закрытая для факанных полетов, но для полетов факанных сербов, а не для нас.

— Сэр, уверен, что вы знаете — если мы войдем в зону, это может быть расценено как нарушение достигнутых договоренностей, и будет считаться актом агресс…

— Заткнись, воин, — капитан слишком хорошо все это знал, но теперь он уже был готов. Он занял лучшие места, чтобы видеть, как наглая ухмылка Ультры будет стерта с его лица и размазана по всей Адриатике. Он рявкнул: — Цель уничтожить!

— Принято. Просьба к вам, сэр, принять в сторону, взрыв может задеть вашу машину.

— Ох, ядрена вошь! — Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт увел свой вертолет прочь от гидроплана, снова пристроившись параллельным курсом метрах в пятистах.

* * *

Фердинанд, увидев, как «сикораксы» с обеих сторон и сзади увеличили дистанцию, понимал, что они готовы нанести решающий удар. Пилот поглядел на Фердинанда.

— Как по-вашему, чем они выстрелят сначала?

— Ракеты с инфракрасными головками дешевле, но управляемую можно развернуть, если она промахнется, и, признаемся честно, ею попасть труднее и интересней.

— Ну, пусть тогда попробуют попасть. — Пилот внезапно двинул штурвал от себя, и самолет, клюнув носом, начал круто пикировать прямо в море. Вертолеты преследователей с воем устремились вдогонку. Миранду затошнило сильнее, чем после месячного запоя, но поскольку унитаз, чтобы увенчать эти позывы, отсутствовал, да и перегрузка прижала гортань к ушам, так что даже сглотнуть было бы трудно, она осталась сидеть как была, оцепенело следя через лобовое стекло за головокружительным приближением сверкающих на солнце волн.

В нескольких метрах над огромным синим валом пшют с натугой вывел самолет из пикирования, вернув его к горизонтальному полету. Миранда, голова у которой неудержимо запрокинулась назад, громко стукнулась затылком о заднюю стенку. Они мчались вперед на бреющем полете. Пилот внимательно смотрел, как преследующий их вертолет снизился и попытался пристроиться сзади. Самолет летел так низко, что это был почти серфинг, умопомрачительная скорость явственней ощущалась сейчас, когда они проносились над самыми волнами.

— На такой скорости, если заденем поплавком волну, из всех нас получится суп, томатный суп Кэмпбелла, — засмеялся пилот, явно получающий больше удовольствия от смертельного риска, чем его штатские пассажиры. Как заметила Миранда, лицо Тони приобрело тот мерзкий оливково-зеленый оттенок, который имеют стены в старых больницах и крупных учреждениях.

На этой сверхмалой высоте у вертолета-преследователя возникла небольшая проблема. Чтобы поддерживать нужную скорость, он вынужден был наклониться вперед под углом почти в сорок пять градусов. Лопасти едва не задевали воду, и пилот понял, что ему нужно немного отстать и снова набрать высоту. Гидросамолет выиграл какое-то время. При таком наклоне невозможно стрелять из пулеметов, ракета с инфракрасной головкой не захватит цель, а управляемая ракета, пущенная с такой малой высоты, не успеет развернуться. Она бы просто ударила в воду, исчерпав на несколько десятилетий вперед квоты по вылову рыбы в этом районе.

Фердинанд что-то сказал пилоту на ухо. Тот кивнул и указал туда, где сидела Миранда. Фердинанд подошел и встал перед ней на колени. Улыбаясь, он аккуратно развел ее ноги в стороны. Миранда подумала — если жить им осталось считанные секунды, то стоит попробовать все что угодно, — и поощрительно улыбнулась в ответ. Фердинанд залез в ящик с инструментами, расположенный под ее сиденьем, и достал небольшую паяльную лампу, запасенную для срочных ремонтов. Поднявшись, зажег ее и отрегулировал так, что из сопла било чистое голубое пламя.

Когда вертолет поднялся на высоту метров в пятьдесят, обе инфракрасные головки получили возможность захватить цель на автосопровождение. Не нуждаясь в прямом визуальном целеуказании, они просто чувствуют тепло от двигателей самолета и наводят ракету точно на него. Пилот вертолета пощелкал выключателями, переключив головки в режим поиска.

Миранда отстегнула свой ремень безопасности и метнулась к дверце самолета, чтобы выглянуть наружу. Воздушный поток едва не вытянул ее из кабины, так что пришлось вцепиться в раму. Под собой она увидела Фердинанда, опасно зависшего под поплавком и пробирающегося к хвосту самолета; паяльная лампа по-прежнему горела.

Миранде был виден и вертолет, преследующий их сзади. Вот он подобрался поближе к самолету, потом подотстал, выбирая оптимальный угол для пуска ракет. Миранда заметила, что с фюзеляжа срывается в воздух прозрачная жидкость, от которой чувствовался запах бензина. Обернувшись к пилоту, она крикнула:

— По-моему, у нас утечка!

— Нет, — закричал в ответ пилот, держащий палец на маленьком тумблере над головой, — это я сливаю топливо.

Миранда снова выглянула наружу. Вертолет был теперь далеко позади, но у него по бокам словно бы что-то отвалилось. У Миранды широко раскрылись глаза, когда она поняла, что это ракеты, летящие прямо на них. Они медленно провалились вниз до высоты гидроплана и с ускорением рванулись вперед.

Фердинанд потянулся с поплавка ближе к центральной оси самолета и бросил паяльную лампу в струю выливающегося топлива. Море за самолетом мгновенно вспыхнуло, пламя рванулось назад быстрее, чем они летели вперед. Внезапно самолет резко пошел вверх, и Миранда осела на пол. Фердинанд вцепился в стойку. Позади них тянулся огненный хвост, языки вздымались прямо от воды, словно пламя самой преисподней, сверкая ярким оранжевым светом, изверглось из моря.

Ракеты первыми пронзили стену огня. Настигнув свой источник тепла, они взорвались двумя огромными, ослепительно белыми шарами. Выпустивший их вертолет, хотя и пытался уклониться, не имел никаких шансов. Он врезался во встречную ударную волну взрыва и в мгновенной вспышке разлетелся на куски, брызнул во все стороны струями пламени.

Грохота взрыва уже не было слышно, видны были только вспучивающиеся красно-черные клубы да изящные дуги метеорами взлетающих в небо и устремляющихся вниз обломков. Гидроплан с гудением набирал высоту, удаляясь от громадной огненно-дымной тучи.

— Чуть ли не на нашем огороде, — прокричал пилот, указывая вниз на один из больших военных кораблей, которые патрулировали Адриатику, неторопливо двигаясь по краю потенциальной зоны военных действий у берегов бывшей Югославии.

* * *

Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт с горестным недоумением и яростью смотрел, как дымящиеся обломки штурмового вертолета, кружась, падают в море. Ультра ускользнул из разрушенного кафе, а теперь уничтожил еще одну проклятую вертушку. Капитан посмотрел на удаляющийся от места катастрофы гидроплан, так и есть, вот он, Ультра, мать его, ван Дик, все еще цепляется за стойку, не в силах влезть в кабину из-за давления набегающего воздушного потока, но очень даже живой и, надо полагать, невредимый. Как обычно, капитану пришла в голову все та же мысль: если хочешь, чтобы что-то было сделано, нужно это делать самому.

— Подведи нас поближе к этому ублюдку, — приказал он своему второму пилоту, пробираясь к пулемету у двери. Рывком открыл дверь и, схватившись за гашетки пулемета, закричал в сторону маленькой фигурки на гидроплане: — Ты покойник, сучоныш!

Хотя Фердинанд был еще вне досягаемости и для голоса, и для пулеметов, капитан выпустил короткую очередь, чтобы унять свое нетерпение. Догоняя Ультру, капитан был намерен в конце концов все-таки увидеть испуг в его зрачках.

С расстояния меньше пятисот метров Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт выпустил в борт гидросамолета очередь. Это должно их испугать. Он аккуратно прицелился в приближающуюся фигуру Фердинанда. Он ждал, ждал своего чудесного мгновенья, пальцы его подрагивали, а силуэт беспомощно висящего на стойке Фердинанда заполнил уже все поле прицела.

Многое можно сказать о пользе регулярных визитов к окулисту, каким бы хорошим вы ни считали свое зрение. Случись это всего лишь годом раньше, постепенно прогрессирующая близорукость Ремингтона-Вилкинсона-Жиллетта еще позволила бы ему не приближаться на несколько лишних метров. Увы, время и окулисты не считаются с человеком. Сближаясь на эти три метра, чтобы Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт мог различить не только глаза, но и зрачки своего противника, не просто увидеть, но и заглянуть в глубину его темно-зеленых радужных оболочек, натовский вертолет капитана вторгся, помимо личного жизненного пространства Фердинанда, в воздушное пространство сербов.

Ремингтона-Вилкинсона-Жиллетта рывком отбросило назад, когда вертолет заложил крутой вираж, отворачивая прочь от гидроплана.

— Нет! — крикнул капитан всем богам. — Нет!

Он вернулся к открытой двери, когда вертолет выровнялся, и смотрел вслед гидроплану, улетающему к побережью Черногории.

— Дай мне связь с «АВАКСом»! — гаркнул он в микрофоны шлема. — Пусть выследят эту паскуду.

* * *

Все молчали. Они победили, им удалось вырваться на свободу. Фердинанд по-прежнему висел внизу, а самолет теперь плавно снижался над мирными водами окруженного горами большого залива, вторгающегося в сушу, будто длинный язык. Самолет скользнул по его зеркальной поверхности, подняв тучу мелких брызг, и постепенно замедлился. Фердинанд вернулся в кабину, пока они потихоньку подруливали к пристани.

— Так мы дома? — сказал Фердинанд. — Это Тиватский залив, да?

Тони кивнул, а Миранда рассматривала новый пейзаж. Скалистые склоны возвышались над тихими водами, подошвы их были покрыты густым лесом, а высокие серые пики увенчивались снежными шапками. Вдоль береговой черты оторочкой шли высокие деревья, нависающие над узкими пляжами, все это имело вид первозданной природы. Выше по одному из склонов виднелся над деревьями большой дом в стиле Тюдоров, из красного кирпича с деревянной надстройкой. Над одной из высоких печных труб вился дымок.

— Где мы? — спросила Миранда.

— Добро пожаловать в Сербию и Черногорию, — ответил пилот, — на родину лучших вояк после Аттилы.

— А здесь жил Генрих VIII и все такое? — спросила она, показывая на дом.

— Нет, — улыбнулся Тони, уже восстановивший нормальный цвет лица. — Это просто моя причуда. Дом с родины.

— Он твой?

— Практически все, что ты здесь видишь, мое. Я купил это в прошлом году.

— Тони, — сказала Миранда, — я знаю, что в хромающей экономике кредиты могут далеко завести, но это же безумие.

— Миранда, деньги, как и все на свете — это просто набор чисел.

— Черт, — прервала она его, — мы еще не отделались от них, они высадили поисковую партию. — Группа хорошо вооруженных людей в грязной полевой форме оцепляла пристань.

Тони вгляделся и опять улыбнулся своей улыбкой, которая уже начинала несколько раздражать.

— Не беспокойся, их я тоже купил, — он комично приподнял брови.

Самолет остановился у пристани рядом с мощным катером. Пассажиры выбрались на щелястый дощатый настил, вдоль которого построились их вооруженные телохранители. Тони заговорил с кем-то вроде их командира, а Фердинанд шепнул Миранде:

— Крутые у тебя друзья. Ты кое о чем умалчиваешь?

— Нет, — замотала головой Миранда. — Пару недель назад это был живущий по соседству со мной неудачник, а теперь это какой-то Говард, мать его, Хьюз.

— Он знает, кто я такой?

— Не спрашивай меня. Похоже, он знает размер моих трусиков, так что я уже ничему не удивляюсь.

Тони повернулся к ним:

— Миранда и… э-э… — он смотрел на Фердинанда.

— Фердинанд, — сказал Фердинанд.

— Да, конечно же, Фердинанд, вы мои гости. Милости просим; давайте поднимемся в дом, мы придем как раз вовремя, чтобы узнать шестичасовые новости и выпить немного сока с джином.

— Да ты рубаха-парень, — сказал Фердинанд, покровительственно ему подмигнув. Все трое направились к берегу, сопровождаемые взводом охраны.

 

Вертикаль страсти

Теория заговора

как я доказываю, отнюдь не в том, чтобы приносить какую-то пользу любящему или любимому, так как фактически она превращает их обоих в рабов. Она превращает их в утративших невинность, пристыженных служителей храма любви, порабощенных тем самым воображением, которое, как нам столетиями твердили, должно нас освободить.

Но кто же выковал эти цепи? Кто держит в руках этот бич и на самом деле правит миром? Кто эти властители нашего воображения? Может быть, это скатанные в рулоны грезы Голливуда? Или, скажем, издательский бизнес, стряпающий для нас романы, или массмедиа, руководящие нашей жизнью, вместо того чтобы освещать ее? Нет. Это просто инструменты. Но для кого и для чего?

Самый точный портрет можно найти в рассуждениях параноиков и любителей теорий всемирного заговора. «Они» — те безымянные, которые исключают нас, это всегда именно «они». Те, кого мы видим не среди нас, а со стороны. Те, в чье число мы не входим, но стремимся войти. Иные. Неизвестные. Во мраке.

Они.

Но кто они?

Полагаю, нам не нужно искать дальше тех, у кого сегодня сосредоточена реальная власть; ведь она и всегда была у них. Задумайтесь, кто на самом деле распоряжается вашей судьбой, кто фактически принимает решения относительно вашей жизни, кто контролирует каждый ваш шаг и каждый замысел, не будучи при этом вашей любящей мамой? Взгляните на «них», потому что они всегда на том же месте. На протяжении всей истории «они» никогда не упускали власть из рук, их хватка никогда не ослабевала, их анонимность никогда не нарушалась. «Они» всегда были молчаливы, чтобы мы не могли узнать, у кого отбирать подлинную власть. Но они на месте.

В наших поисках нам нет нужды заглядывать дальше собственных карманов, ибо на Западе деньги и власть сделались синонимами. Благодаря Марксу рынок теперь стал символом мировой власти. Взгляните пристальным и открытым взглядом, и вы увидите двуликого Януса, чудовище с двумя головами: один череп, держа нас в повиновении и страхе, финансируется нашими налогами, другой вымогает остаток. Это черепа национальный и транснациональный.

Уже стало слишком очевидно, каким образом транснациональные корпорации с их коммерческими интересами эксплуатируют любовь. Я уже показывал, что производители газированных напитков пользуются любовью для продажи своих нектаров, и что поэтому сохранение мифа о любви они прежде всего расценивают как выгодное средство маркетинга. Разумеется, дело обстоит несколько сложнее, но данный трактат посвящен другой голове чудовища, гораздо более коварной. Эта голова — Государство.

Впрочем, не старайтесь найти «их» в правительстве; этот зоопарк — не более чем камуфляжная раскраска Государства, калейдоскоп деятелей, партий, позиций; их словоблудие, раздоры, расколы и разногласия — все это нужно только для того, чтобы отвлечь наше внимание, внимание народных масс, от истинных махинаций, от целей и средств Государства. Правительства подобны нашим одеждам. Они наши, но рано или поздно изнашиваются, они сносны, пока не заносятся; тогда мы их меняем. Их цвет и покрой мы подбираем для себя по настроению. Иногда мы бываем жадными, иногда добросердечными. В какие-то моменты мы чувствуем себя обязанными заботиться о неимущих и обездоленных, в другие — только о себе самих. Иногда мы меняем министров как перчатки. Отнюдь не случайно, что в Британии шкаф для одежды так и называется «кабинет». Реальной власти у них нет, их ставят и снимают в угоду прихотям электората, согласно переменчивым политическим веяниям. Важно, что они создают видимость перемен, чтобы нас постоянно сбивали с толку их лицемерие, показуха, притворная непримиримость, велеречивые рассуждения о благе народа и благоговейный трепет, с которым они держатся за свои кресла…

…И чтобы мы не могли увидеть настоящие шестерни и приводные ремни политического механизма и поворачивающих рычаги механиков. В этом и заключена истинная причина того, что на Западе так ревностно отстаивают демократию — демократическая форма правления как нельзя лучше подходит для этой пьесы в театре теней, позволяя подлинным политическим воротилам сохранять безопасную анонимность. Власть имущим ничто не грозит, пока им не захочется еще и славы.

Итак, если парламенты и сенаты — это обезьянки, то кто же шарманщики?

 

31

Бирнамский лес

— НОЛЬ ОДНА ТЫСЯЧНАЯ ПРОЦЕНТА МОЕГО ЛИЧНОГО гербового сбора от каждой сделки, совершаемой на фондовых биржах Гонконга, Токио, Лондона и Нью-Йорка, — разглагольствовал Тони в гулком зале своего псевдотюдоровского особняка. Миранда смотрела на него отсутствующим взглядом. — Всякий раз, когда кто-нибудь покупает или продает акции, — продолжал Тони, сдувая фальшивую пыль веков с якобы дедушкиных часов, — он платит небольшой сбор соответствующей фондовой бирже, а та, в свою очередь, делает небольшой взнос в мой фонд через цепочку различных международных банков. Все, разумеется, по справедливости. Замечательно то, что заметить это практически невозможно, ведь система настолько автоматизирована, а если бы кто-то и заметил, утечка слишком незначительная, чтобы стоило тратить время и деньги на ее ликвидацию. Но на круг выходит порядка миллиона в месяц. На средства моего фонда и построено все это, и куплены вот эти, — Тони кивнул на застывшего у двери солдата. — Это не воровство, Миранда. Это просто приоритетное перераспределение средств. Это обеспечение работы «ВСЕ 1.1» до естественного окончания последовательности. По сути дела, это необходимо для блага всего мира.

В этот момент Фердинанд назвал Тони подлецом, мошенником и маньяком.

Фактически он просто кашлянул. Вежливо и негромко прочистил горло, но поразительно, каких эффектов можно добиться благодаря слегка воспалившимся гландам. Покашливание Фердинанда было одним из тех маленьких лингвистических шедевров, столь частых в нашей повседневности, когда один только звук подразумевает целые тома невысказанных слов, но сам по себе ничего такого не означает. Фердинанд проделал все это с надлежащей интонацией и в надлежащий момент, чтобы не только выразить циничные сомнения, но и подчеркнуть, что Тони сошел с рельсов здравомыслия задолго до конечной станции.

— «ВСЕ 1.1»? — откашлявшись, переспросил Фердинанд настолько серьезно, что это прозвучало лишь слегка иронически.

Но все поняли, что он имеет в виду. Тони глянул на него так, будто бы Фердинанд кашлял на всех зеленой желчью, и повернулся к Миранде:

— Это точная копия дома Томаса Мора, в котором он жил в Челси. Ну, знаешь, Мор, человек на все времена. Утопия и так далее.

Миранда не знала.

— Точная копия? Зачем?

— А мне нравится. Ведь здесь так здорово, вся местность выглядит как Европа триста лет назад, Это единственная часть Сербии, которая так близка к Западу, и все-таки живет по своим законам. Вряд ли я здесь единственный, кто в Европе вне закона.

— Да уж, — сказал Фердинанд, — кроме вас здесь еще несколько сотен военных преступников.

Тони наконец признал за Фердинандом право голоса.

— Для всего мира очень важно, чтобы моя работа была завершена, и если уж приходится делать это здесь, где Запад не может меня достать, то почему бы не создать такие условия, которые мне нравятся? За этой страной будущее. Она — для мыслителей, способных вырваться из интеллектуальной колеи типичной западной пропаганды. Для мыслителей, стремящихся к свободе, это место, где они будут свободными, не боясь преследований, не страдая от жары и мух, как в странах третьего мира, и от строгостей фундаментализма. Все они соберутся здесь. Те, чье мышление выходит за рамки.

— За всякие рамки, — сказал Фердинанд. — Психи, которые не могут жить в реальном мире, и преступники. В основе этой страны лежит геноцид.

— А в основе какой он не лежит?

Фердинанд подумал и нехотя кивнул.

— Так, дайте мне разобраться, — сказала Миранда. — Ты вовсе не был таким нищим, как прикидывался. Но ты жил в халупе в Шепердз-Буше просто шутки ради?

— Там было хорошее убежище. Могли бы найтись недоумки из бюрократических правоохранительных органов, которые назвали бы то, что я делаю, мошенничеством; а мошенников обычно ловят, когда окружающие замечают, что они вдруг разбогатели. Но это не мошенничество. Мошенничество, это когда цель — деньги сами по себе. Я только изымаю и использую средства, которые Запад, не будь он таким ограниченным, сам бы мне выделил для продолжения моих исследований. — Умолкнув, Тони посмотрел на носки своих ботинок и сказал почти шепотом: — И, и, и мне так хотелось быть рядом с тобой.

Неожиданно Фердинанд, всю жизнь не выдававший своих чувств — главным образом потому, что большую часть жизни ему и выдавать-то было нечего — хотя и сдержанно, но явственно начал злиться. Весь такой хладнокровный, бесстрастный, невозмутимый суперагент разведки очутился на пороге первого в своей жизни взрыва эмоций и не знал, как быть. Ему успели отвести спальню в западном крыле, тогда как у Тони и Миранды спальни находились в восточном. Интерес Тони к Миранде был достаточно явным, клоун этот Тони или нет; он захватил господствующие позиции в пространстве вокруг Миранды, и Фердинанд впервые обнаружил в своем скудном эмоциональном репертуаре чувство ревности. Он взрослел, мог бы сказать он, а взросление всегда болезненно. Может быть, следует сообщить Тони, в самых недвусмысленных выражениях, о своих отношениях с Мирандой. Но ведь дело не только в том, что он гость, — нет, ему действительно никак нельзя раздражать хозяина дома, если учесть, что только Тони отделяет его теперь от объединенного возмездия разъяренных сил НАТО. Потом его сразила убийственная мысль, которая до него подкосила многих, гораздо лучше него разбирающихся в чувствах: может быть, Миранде больше по душе ее старый сосед, оказавшийся в придачу мультимиллионером. И ревность еще чуть глубже запустила в него свои когти.

* * *

Во время всей экскурсии по дому Миранда замечала, что ее упорно лишают малейшей возможности перекинугься словечком с Фердинандом. Когда же Тони наконец вынужден был отлучиться в свою псевдотюдоровскую «мальчиковую комнату», Фердинанд, что было еще досадней, предложил ей не рассказывать об их взаимоотношениях. Пусть они ее не обременяют и не сковывают. Поэтому, когда все разошлись по своим комнатам, Миранда чувствовала себя несколько расстроенной из-за того, как эти двое мужчин реагируют друг на друга. Если бы она осознала, что каждый из них по-своему борется за нее, это могло бы вызвать у нее удовлетворенную улыбку. А так, в атмосфере полунамеков и полуправды она лишь боялась сплетающейся коварной паутины, в которой рано или поздно обязательно запутается. Потому что этим кончалось всякий раз, когда она пыталась солгать.

* * *

Словно беженцы из пьесы Ноэла Коуарда, все они в тот вечер переоделись к ужину. Фердинанд получил черный галстук, а Миранда нашла на своей кровати платье, которое выглядело на миллион долларов; иными словами, выглядело оно еще консервативнее, чем на эту сумму — усыпанное, как блестками, созвездиями бриллиантов и с ярлыком модельера. Несмело, как бы невзначай, примерив его и оценив, насколько дешево она сама смотрится по сравнению с этим халатиком от блестящего кутюрье, она его отложила и надела привычное и удобное черное платьице, которое носила с тех пор, как подожгла хижину.

В обеденном зале с деревянными балками высоко наверху, с поддельными гобеленами, развешанными на стенах, перед большим, весело потрескивающим камином, за длинным массивным столом из темного дуба, суп был съеден в тишине многозначительных взглядов и поощряющих улыбок. Наконец, перед подачей главного блюда, сидящий во главе стола Тони отставил свою фальшивую пивную кружку и повернулся к Фердинанду.

— Так чем вы зарабатываете себе на жизнь? — спросил он, словно скептически настроенный отец предполагаемой невесты.

— Собственно, я недавно ушел в отставку, но за исключением последних двух недель я был разведчиком.

Все солидность с Тони как рукой сняло. Впрочем, скажем честно, в этом он все равно никогда не был особенно силен.

— Правда? — воскликнул он в щенячьем восторге, раскатав губу с тем выражением, которое встречается, только когда слушают сказку. — Вау!

Фердинанд в ответ приветственно поднял свой стакан.

— Так выходит, вы за мной охотились? — спросил Тони. — Вы работаете на Государство?

— Работал.

— Так вы и научились всем этим штукам с вертолетами?

— Нет. Это была просто бравада и глупость.

— Так что же они знают?

— О вас?

Тони кивнул, и Фердинанд пожал плечами:

— Насколько мне известно, ничего. Хакер, работающий на Балканах? Такой примерно масштаб криминала?

— Я не хакер, я защитник окружающей среды, я перераспределяю богатства, награбленные в этой стране за последние столетия.

Фердинанд улыбнулся; он встречал немало доморощенных маньяков, мечтающих о мировом господстве, но этот был по-настоящему трогательным.

Тони взглянул на Миранду:

— Ты ему веришь?

Миранда кивнула.

— Тогда, — спросил Тони, — что там делали все эти коммандос?

На этих его словах маленькая плоскогрудая и черноволосая югославка, утопающая в дурно сшитом наряде квазислужанки, внесла в зал кастрюлю a la Renaissance, набитую подлинной мечтой вегетарианца — соевым творогом.

* * *

Конечно, мы, как и Миранда, успели узнать все это раньше, но не столь всеведущим личностям, реальным людям, боюсь, приходится просиживать штаны в попытках подоходчивей изложить друг другу свои истории. Книги высшей категории, не испытывающие потребности повторять одно и то же или заполнять страницы ерундой, имеют обыкновение вежливо отворачиваться в сторону, пока пережевывается эта жвачка. Поэтому, думаю, достаточно будет сообщить, что Фердинанд рассказал Тони всю правду о любви и обо мне. Как убежденный конспираноик, Тони с упоением выслушал теорию о заговоре, лежащем в подоплеке наших чувств и самих теорий о всемирном заговоре.

— Можно мне на нее взглянуть? — попросил он. — Пожалуйста.

А когда ему протянули меня, добавил:

— Дайте мне отсканировать ее, всю эту книгу. Я размещу текст в Интернете, мы обязаны поведать об этом миру, — взывая к чувствам коллективизма, которые у Фердинанда еще как-то не проснулись. Фердинанд пожал плечами.

— Спрашивайте Миранду, книга ее.

Миранда вдруг вскинулась, осознав, что едва не заснула.

— Что?

— Насчет твоей книги, могу я ее взять на время?

— Ты хочешь ее прочитать?

— Нет, я хочу сделать компьютерную копию текста, чтобы опубликовать ее в Интернете, и весь мир узнал, что Государство от нас скрывает.

— Э-э, конечно, — сказала Миранда. — Это же не я ее написала и вообще.

Но она не была совсем уж непричастной к моей истории, не так ли?

После неописуемой фальши тюдоровского пудинга Тони рассказал Фердинанду о «ВСЕ 1.1» и о том, что финансировал «Балкан Телеком», чтобы провести в страну широкополосные телефонные линии и поддерживать связь с программой, работающей в Лондоне.

Похрапывающая над своей тарелкой Миранда внезапно проснулась.

— Пардон, — сказала она, отодвинув свой стул и несколько неуверенно поднявшись на ноги. — Я очень устала и должна лечь спать, — после чего, пошатываясь, удалилась.

— Долгий трудный день, — прокомментировал Фердинанд. — Послушайте, Тони, можно мне воспользоваться вашей электронной почтой?

Тони взглянул на него с подозрением:

— Чтобы предупредить ваших хозяев? Сообщить им, где вы?

— Если бы так, я мог бы послать e-mail с помощью моей зажигалки, согласны?

Тони задумался.

— На самом деле это и не имело бы никакого значения. Им сюда не добраться. Это место охраняется небольшой действующей армией, им пришлось бы посылать войска, а учитывая политическую напряженность в регионе, этого не может случиться скоро.

— Я, кстати, в любом случае намерен отсюда убраться, — сказал Фердинанд, опуская упоминание о Миранде. — Мне нужно послать письмо американцам. У меня свидание с Америкой.

Итак, мужчины вышли из-за стола и спустились в похожий на бункер подвал тюдоровского особняка, компьютерный офис с кондиционером воздуха и ультрасовременным оборудованием. Программа «ВСЕ 1.1» была на месте, она благополучно работала, принимая картинки из Лондона.

Тони взял меня в руки и подверг самой неприятной, унизительной, как медосмотр, процедуре чтения, какой я только подвергалась в жизни. Каждую страницу обнажили в порнографическом стиле анатомического атласа и распростерли на стекле, чтобы вдоль и поперек изъездить фотоглазом. На такое идут исключительно ради продолжения рода. Вот только фотокопировальный автомат, с его слепящим, обесцвечивающим краску светом, для чувствительной книги гораздо страшнее.

Тем временем Фердинанд послал зашифрованное письмо на адрес [email protected].

* * *

Миранда проснулась. Она плохо понимала, что ее разбудило, однако осмотрела свою тонущую в ночном мраке квазиспальню на предмет обезглавленных квазипривидений. Ничто не шелохнулось. Но определенно ведь что-то было! Миранда встала на кровати на коленях, вцепившись в столбик эрзац-балдахина. И тогда это повторилось. Приглушенный стук в дверь. Миранда слезла на пол и подошла к большой дубовой двери. Чуть-чуть приоткрыла ее и выглянула. Там со свечой в руке стоял Тони. Как только их глаза встретились, он потупился и заговорил, обращаясь к своим тапочкам:

— Я не знаю, я просто засомневался, ну, в общем, я подумал, вроде нужно, наверное, спросить еще раз. Я хочу сказать, ты могла передумать, ну, теперь, когда ты узнала, что я делаю.

— Могла передумать? — Миранда спросонок еще плохо соображала.

— О чем я тебя спрашивал, когда последний раз тебя видел, в Шепердз-Буше. — Тони на мгновенье перехватил ее взгляд и снова уставился в пол.

— А, да, конечно. — Миранда задумалась, почему в памяти лучше всего сохраняются вещи сравнительно важные. Тони явно помнил ту ночь во всех подробностях. Миранда ее практически вычеркнула.

— Так может быть, ты?

— Э-э, ну, Тони…

— Теперь, когда ты увидела мой дом, увидела, что я делаю, как я живу, — Тони осмелился поднять глаза. — Миранда, ты будешь жить, как принцесса, все, чего захочешь, все, все будет твое.

Конечно же, именно принцессой она и мечтала стать в детстве, и по возможности сказочной. И вот, налицо имелся принц в собственном замке, он хотел подарить ей весь мир, и она поняла, что, случись это несколько недель назад, до Фердинанда, она бы, наверное, согласилась. Я имею в виду, что принц может быть немного со странностями, но ведь мужчины рождены для того, чтобы их перевоспитывать, не так ли? Нет, увы, как ни старайся, Фердинанда из него не получится. Миранда взглянула в его по-собачьи молящие глаза.

— Тони, я хотела бы. Для меня все изменилось, для меня, как бы сказать, раздвинулись горизонты. — Уже говоря это, она понимала, что схема «мы друг другу не подходим» не подействует, у Тони, похоже, столько денег, что можно перевернуть весь мир, если только она захочет. Она обратилась к своей коллекции способов дать отставку, в свое время у нее были возможности испытать их на себе, и выбрала самый худший, совершенно неоспоримый «дело не в тебе, а во мне». — Я не смогу сделать тебя счастливым, я слишком требовательная… — Миранда ненавидела себя за эти сползающие с ее языка слова. — Ты заслуживаешь лучшего, какая-нибудь хорошая, славная девушка действительно сможет тебе дать…

Признаюсь, мне не хочется продолжать. То, что она говорила, вызвало у нее стыд за себя, а у Тони — слезы. Он заплакал, повернулся и ушел. Миранда проводила глазами огонек его свечи, исчезнувший в холле, и на мгновенье подумала — что же Фердинанд не нашел дороги в ее комнату? Боже, как бы она хотела, чтобы он был здесь!

* * *

Рассвет прорвался в Тиватский залив как сквозь девственную плеву, пролив кровавый солнечный свет на тихие воды и окрасив высоко на склонах белые снежные простыни в ярко-алый цвет. Что-то пришло сюда извне, что-то возмутило целомудренный покой этой не испорченной цивилизацией земли. Что-то большое и длинное, твердое и мокрое.

Серый линкор под знаком «Юнион Джека» и натовского глобуса, вьющихся на ветру, застыл у входа в залив. Огромный, безмолвный и грозный, он встал на якорь в соответствии с самым вольным толкованием границы территориальных вод Черногории. Его орудия задирались в небо как утреннее свидетельство мощной военной потенции.

— Красная заря на голубом небе, — пробормотал Фердинанд, обозревая панораму в бинокль. — Как нам назвать эти краски? Крапп Маррена и Ляпис Лазурь?

Фердинанд протянул бинокль Тони. Еще до рассвета разбуженные офицером из сербской гвардии Тони, они поднялись в горы к наблюдательному пункту, откуда был замечен корабль. С этой точки, расположенной высоко над прибрежными лесами, хорошо просматривались дали Адриатики. Тони поглядел на линкор в бинокль.

— Думаете, они это всерьез?

— Может быть, просто хотят запугать нас.

— Они не посмеют высадить войска, — сказал Тони, — если не хотят спровоцировать самый кровавый балканский кризис с тех пор, как эрцгерцог Фердинанд прокатился в Сараево.

Фердинанд не был настолько в этом уверен. Он знал, что просто так они не уйдут. Что-то готовится. Он еще раз вгляделся вдаль, нет ли там других кораблей, но молчаливой угрозой виднелась только эта стальная коробка, наполненная людьми, которых он когда-то с гордостью называл своими коллегами.

— Не тревожьтесь, они пришли не за вами, они пришли сюда только ради одного, — опустив бинокль, Фердинанд серьезно смотрел на Тони. — Взять меня.

Кивнув, Тони тоже обшарил биноклем горизонт.

— А я, — продолжил Фердинанд, — через день-другой уезжаю.

— Когда предполагаете?

— Зависит от ответа на мое письмо.

* * *

Спускаясь обратно через лес, оба мужчины молчали. В качестве прелюдии к разговору, к словам, которые ему не совсем удобно было бы высказать, Тони начал шаркать ногами и заикаться.

— Она… она очень мила, правда?

— Кто? — спросил Фердинанд, как будто и так не знал.

— Миранда. Она… э-э, необыкновенная.

— Да, она очень славная. Это не вяхирь там воркует?

— Я… я в самом деле люблю ее.

— Он. Сто лет их не слышал.

— Фердинанд, я, я всегда любил ее.

Фердинанд остановил Тони, отечески положив руку на плечо:

— Вы ей сказали?

— Я, ну да, прошлой ночью.

— Прошлой ночью? Вы виделись с ней прошлой ночью? — В глубине этого темного леса шевельнулся монстр, и глаза его сверкнули зеленым.

— Да, я пришел к ее двери.

— И что дальше?

— Что дальше? Ну, я попросил ее, если захочет, остаться здесь.

— И что она сказала?

Тони вдруг глянул Фердинанду в глаза:

— Знаете, я думаю, что это витютень.

Фердинанд почувствовал, что к нему вернулось дыхание.

— Кажется, сейчас еще не время…

Остаток пути вниз они проделали, прикидываясь орнитологами.

* * *

Хотя на протяжении дня наблюдатели сообщали обо всех до одного движениях на борту линкора, казалось, что корабль встал на стоянку для рутинной морской практики.

После обеда Тони, извинившись, ушел в свой компьютерный кабинет, и Фердинанд с Мирандой наконец-то остались наедине. В поисках интимной обстановки они поднялись по винтовой лестнице, которая вела на крышу дома. Наверху, высоко над миром, в своих личных небесах, они уселись рядом на черепицу крутого ската часовенки и смотрели вдаль на залив.

Поскольку сидели они все равно слишком низко, чтобы увидеть за гористым мысом, ограничивающим залив, военный корабль, Фердинанд молча размышлял, нужно ли говорить ей, что он там. Она казалась такой счастливой. Разве можно ей сейчас сказать что они, собственно, никуда не убежали? Что враги не побеждены, а просто собирали силы? В следующий раз, что бы они ни предприняли, удар будет в сто раз сильнее, чем раньше. Не то чтобы ему никогда не доводилось бывать в подобных ситуациях, ожидая нападения врага, глядя, как двинулся Бирнамский лес; он сотни раз переживал такое выворачивающее кишки ожидание, но затишье именно перед этой бурей не было похоже на другие. Теперь ему было что терять. Если бы в какой-нибудь момент его карьеры разведчика ставки оказались столь же высоки, он бы ни за что не дожил до этого дня. Предчувствие, предощущение неизвестной каверзы противника бурлило внутри него, словно нагнетая давление, чтобы его взорвать.

— Великолепный вид, да? — произнес он, созерцая окрестности и изображая глубокий умиротворенный вздох.

Миранда кивнула.

— Я люблю тебя, — в который раз сказала она. — Люблю, очень люблю.

Взор ее широко раскрытых глаз лихорадочно блуждал по его лицу, будто она могла вобрать его в себя, как-то сохранить в себе его целиком.

Миранда без предупреждения навалилась всем телом сверху на Фердинанда, прижала его голову к черепице, целуя его страстно, с упрямым вожделением, желая только одного — обладать им.

Она положила голову Фердинанду на грудь и слушала стук его сердца, их сердец. Удары сливались в блаженно-безмятежном ритме. А потом к ним подметался другой звук. Всхлипывающий звук.

Миранда оглянулась на дверь лестничного колодца. Там был Тони. Он стоял в дверном проеме, сгорбившись, слегка присев, судорожно сжимая колени и страдальчески приложив к животу руку с листком бумаги. Он плакал как ребенок, рыдания сотрясали его, лицо покраснело; по щекам текли слезы, и кулаком он без конца их размазывал, точно мог вместе со слезами стереть и сам свой плач, и его причину.

— Я пришел, — сумел выдавить он, — пришел сказать, что вам прислали e-mail.

Посмотрел на Фердинанда. Листок бумаги выпорхнул из его руки. Тони повернулся и начал спускаться по лестнице, захлопнув за собою дверь.

— Надо было сказать ему, надо было сказать, — укоризненно повторяла Миранда.

— И разбить ему сердце?

— Мы все равно это сделали, и это было неизбежно, но мы выбрали самый худший способ, — отрезала, подходя к двери, Миранда. Спускаясь вниз по лестнице, она звала Тони.

Фердинанд поднял листок бумаги, прочел письмо и улыбнулся.

* * *

Миранда кинулась в комнату Тони, но он исчез. Она искала его по всему дому, пустыми коридорами пробегая из комнаты в комнату, кричала:

— Тони! Тони! — но ответа не было.

— Миранда! — ответный крик, нет, это Фердинанд. — Миранда!

Она выбежала из дому, повернулась и посмотрела на крышу. Фердинанд стоял на парапете, показывая рукой вниз по склону холма:

— Он внизу, пошел на причал.

Миранда устремилась вниз к заливу по пыльной тропе между деревьями. Когда она подбежала к причалу, Тони на дальнем его конце уже что-то кричал лениво загорающему пилоту. На бегу Миранда увидела, что пилот натянул свои шорты и залез в кабину гидросамолета. Тони последовал за ним. Когда он закрывал дверцу, Миранда вцепилась в рукоятку.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Очень! — Она постаралась перевести дух. — У меня никогда не было к тебе таких чувств.

Тони смотрел прямо перед собой.

— Поехали, заводи моторы.

— Тони, не надо, не уходи, я все равно хочу, чтобы мы, — сама поражаясь банальности и неубедительности своего предложения, — остались друзьями.

Моторы загудели. К причалу быстро приближался Фердинанд.

— Тони, пожалуйста, давай все обсудим. — Миранда крепко сжимала ручку.

— Отпусти, — сказал Тони. — Отпусти ее.

— Нет, — возразила она. — Не пущу, пока мы с тобой не поговорим.

— Миранда, здесь не о чем говорить, ты получила то, что хотела, — он показал на подошедшего Фердинанда. — А теперь отпусти.

Фердинанд всунул голову в кабину:

— Тони, вам нельзя лететь, они подумают, что вы спасаете меня.

— Они? Кто это они? — Миранда посмотрела на Фердинанда.

— Вы и не собирались просто так уехать, да? — вприщур поглядел на Фердинанда Тони.

— Я вас понимаю, — ответил Фердинанд, — и мне очень жаль, я просто думал, что это может вас задеть.

— Кто такие они? — настаивала Миранда.

— Отпусти, Миранда, все кончено.

— Кто такие они?

— Военный корабль, стоит там на якоре, — Тони махнул рукой на запад.

— Что? Там стоит проклятый корабль, и никто и не подумал сказать об этом мне?

— Тони, они собьют вас, вы даже развернуться не успеете.

— Поехали, — приказал Тони пилоту.

У Миранды чуть истерика не началась.

— Нет, Тони, не надо, не надо так из-за этого…

— Вперед, — твердо сказал Тони.

Моторы взревели, так что поплавки затряслись в воде. Самолет тронулся, и Фердинанд отцепил пальцы Миранды от ручки. Словно освободившись, самолет рванулся, набирая на водной глади скорость и прорезая ровную прямую дорожку через ясное отражение гор. И вот он взлетел. Они вдвоем молча смотрели с причала, как он забирался в небо, разворачиваясь при этом на восток, прочь от линкора. Вот самолет поднялся уже высоко, вышел из виража, направился на восток и к югу. Им пришлось козырьками приставить ладони над глазами, чтобы проследить его путь в солнечном небе. Потом самолет вдруг начал рыскать, повернул назад на северо-запад и устремился в пикировании прямо к горловине залива.

В тщетной попытке преодолеть суровые акустические законы ослабления звука Фердинанд закричал в небо:

— Нет, нет, не туда, разворачивайтесь обратно!

Пикирование продолжалось. И тут из-за гористого мыса ударила молния, огонь стремительно понесся к гидроплану. Им оставалось только безмолвно, с растущим ужасом смотреть, как он настиг цель, и в ясном небе вспыхнул ослепительный шар. На мгновение все словно бы зависло в воздухе, потом к земле потянулись полосы черного дыма. Миранда смотрела, открыв рот и онемев. Обломки самолета со свистом попадали в залив, разбив его зеркальную поверхность и взгорбив ее волнами. Потом волны стихли, превратившись в морщинки, морщинки разгладились, и ничего, ничего не осталось.

— Смотри, смотри, — сказал Фердинанд, глядя в другую сторону. Далеко на юго-востоке колыхался купол одинокого парашюта. Достав бинокль, Фердинанд навел его туда. Пилот гидроплана за стропы разворачивал парашют вглубь суши.

— Гадство, — сказал Фердинанд. — Вот же гадство.

* * *

Моя первая смерть. Да, на «сикораксах», наверное, были пилоты, но это первая смерть моего персонажа, человека, которого я знал. Это, что ни говори, потрясение. Некая крайность. Все так хорошо начиналось, как тихая городская мелодрама, и вот ставки поднялись настолько высоко, что, по-моему, это было неизбежно, вопрос только времени. И все же такой славный парень.

* * *

Линкор весь день оставался неподвижен. Изредка взлетали и садились вертолеты. Подошло еще одно британское судно, потом и третье, встали на якорь, загораживая выход из залива. Ждали. Сербские гвардейцы Тони получили плату до конца месяца, поэтому до тех пор они были рады подчиняться Фердинанду. Но теперь, после гибели Тони и самолета, представлялось, что шансов выбраться отсюда живыми меньше, чем страниц в учебнике политшпионажа.

Несмотря на старания Фердинанда, Миранда все как-то не могла отойти от потрясения. Она запиралась в комнате и подолгу плакала, а потом, когда слезы кончались, смотрела в стену. Она заказывала горы шоколада, который неизменно попадал в унитаз после краткого визита в верхнюю часть ее желудка. Она постоянно прокручивала в голове вопросы, на которые находила миллион разных ответов.

Фердинанд предавался раздумьям. Он сидел за компьютером Тони, глядя на выдаваемые программой «ВСЕ 1.1» картинки, казалось бы, продолжая дело Тони, но без должной сосредоточенности. Вопросы, возникшие пару недель назад, тогда несли с собой такое освобождение, такое раскрепощение, а теперь захватили власть над ним, сковывали его ум. Он забыл о линкоре и ожидании нападения, он просто сидел и поражался, как далеко его любовь, это его чувство, смогло завести его. Он не стал убивать Миранду, потому что она была невинной, но теперь умер другой невинный человек. Он попытался оправдать эту смерть, напоминая себе, что Тони был мошенником, хакером, но это не помогало, суть в итоге оставалась та же — Тони получил пулю, предназначенную для него. Он не должен был умирать. А ради любви? Действительно ли люди умирают ради любви? Сам бы он умер? Миранда сказала, что не сможет, но сначала она говорила, что умрет. А он сможет? Это и составляет истинную любовь? Как любили те, кто жили долго и счастливо и умерли в один день? Они уже не любили? А может быть, медленное умирание самой любви из-за порожденного привычкой презрения еще хуже? Может быть, лучше умереть, пока не умерла любовь.

Он читал меня, это было прекрасно, но я чувствовала, что нужна ему только чтобы отвлечься; ведь он ознакомился с одним из моих клонов еще давным-давно, я была не слишком интересным повтором. И все, что он мог извлечь из меня — то, что он любит, как бы это ни называлось, для чего бы это ни понадобилось, к чему бы это ни вело, и будет любить, и либо любовь сгорит и умрет, либо он сам. А пока он знал, что отныне составляет его сущность, что определяет каждую его мысль — это любовь. Миранда.

* * *

На следующее утро Фердинанд перечитывал меня, когда пришло сообщение с наблюдательного пункта. Он закрыл меня, взял свой бинокль, и мы поднялись к двери Миранды. Он постучал.

— Миранда, — ласково позвал он через дверь. Последовало долгое молчание.

— Что? — в конце концов раздался хриплый со сна, приглушенный, будто бы в подушку, ответ.

— У меня новости, ты должна это увидеть.

— А это не может подождать?

— Нет. Нет, это действительно очень важно.

Миранда открыла дверь. Осмотрела Фердинанда. У него не выросли дьявольские рожки; он не выглядел как соучастник убийства. С рук его не капала кровь. На лице тоже не было потеков размытого слезами макияжа. Кожа не пошла пятнами от безысходного отчаяния. Вид у него был немного усталый, но без покрасневших глаз и без мешков под ними.

— Заходи. — Тут она увидела у него в руках меня. — Только избавься от этой проклятой книги.

От меня, да что я такого сделало? Она видела от меня только хорошее. С меня началось это преображение ее жизни, я практически без посторонней помощи нашел для нее высокого темноволосого симпатичного незнакомца, о котором она всю жизнь мечтала, я спокойно принял ее равнодушие ко мне и отстал от нее, а теперь ей хватает наглости говорить, чтобы меня выбросили, и это после всего, через что мы прошли вместе. О, женщины, о, неблагодарность, нет, ну что это за гнусная читательница такая? Вот дура!

Она утопала назад к своей кровати:

— Это из-за нее и начались все неприятности. — Фердинанд вошел в комнату вместе со мною. — Если бы не эта книга, Тони был бы жив, нам не надо было бы никуда бежать, народ Пеллестрины не лишился бы своего кафе, а у приятеля Мерсии могли бы остаться на месте все его руки-ноги, и, и, и… — Она плюхнулась на кровать.

— И мы бы никогда не встретились, — докончил Фердинанд.

— Но разве можем мы любить, если знаем, что для кого-то это обернется несчастьем?

— Кто сказал, что любовь не эгоистична?

Фердинанд обхватил ее руками и прижимал к своей груди, пока к ней не вернулись слезы.

— Мы оба убили его. Милый, безобидный Тони.

Фердинанд кивнул:

— Как бы то ни было, здесь мы живая мишень, и мы только что получили наш билет на эвакуацию.

— Как это?

Фердинанд показал ей электронное письмо, которое принес Тони, от своих [email protected]: «USS„Starbucks“ прибыл и стоит на якоре за мысом».

— Они ждут нас. Если мы сможем отсюда выбраться, то все, дело сделано.

— Сделано. Поплывем в Америку?

Фердинанд кивнул.

— Но?

— Но мы должны, чтобы попасть на место, пробраться мимо британских кораблей, а учитывая, что они сделали с Тони, не думаю, чтобы они салютовали нам. Кстати, есть еще одна новость с наблюдательного пункта. В залив входит моторная лодка с одного из британских судов, вероятно, там официальные парламентеры, они предъявят нам ультиматум, чтобы мы сдавались. Не исключено, что мы сумеем что-то сделать, скажем, взять их в заложники. — Фердинанд протянул Миранде свой бинокль. Она вскочила и выглянула в окно. В самом деле, через залив к их причалу направлялась лодка. Миранде хорошо был виден белый костюм морского офицера, сидевшего на руле.

— Выглядит совершенно безобидно, — заметила она. Затем навела бинокль на одного из пассажиров, это оказалась женщина.

— Боже! — воскликнула Миранда. — Просто поверить не могу. Это же Мерсия!

Фердинанд подскочил к окну, и она отдала ему бинокль.

— Она самая, — сказал Фердинанд. — И с ней там Флирт, и Ляпис, и Барри, и, Бог мой, это же… — Он опустил бинокль, чтобы объявить Миранде, кто же там еще, но она уже исчезла, сбежала по лестнице в одном халатике и кинулась к входной двери.

 

32

Любовь сделала свое дело

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА, НЕУЖЕЛИ ВЫ НЕ ЧУВСТВУЕТЕ? ВСЕ самое главное произойдет здесь. Мои персонажи собрались в одном месте, так что история каждого сможет найти надлежащее завершение. А это уже интереснее, чем в реальной жизни. Но ведь не исключено, что именно поэтому до сих пор и любят книги, выдуманные истории. Они кончаются, и обычно к концу все сюжетные линии сходятся, что гораздо приятнее, чем наоборот. Но ведь у нас все происходило на самом деле, и только моя книжная природа подталкивает меня к ясной и определенной развязке. И хотя жизнь персонажей вполне может продолжаться дальше, за пределы этих последних нескольких страниц, я, как книга, как и всякий художник, знаю, когда остановиться. Впрочем, воображение не останавливается никогда. Что-то я без меры расчувствовался и даже не рассказал вам, что было дальше. Но впереди у нас осталось так мало, и где-то на краешке сознания у вас, я уверен, уже теплится мысль, что все будет кончено, и очень скоро.

* * *

Протолкавшись через ряды сербских солдат, стоявших у причала с автоматами наизготовку, Миранда подбежала к Мерсии и обняла ее.

— Слава богу, ты цела!

Она улыбнулась Флирту, фыркнула на Троцкого и Барри, помогла старичку с каркасом Циммера выбраться на причал. Фердинанд поднял электрическое инвалидное кресло и водрузил в него Флирта. Морской офицер отдал честь Фердинанду, а Перегноуз почему-то отдал в ответ честь офицеру. Затем повернулся к Фердинанду:

— Я прибыл, чтобы…

— Позже, — сказал Фердинанд. — Почему бы нам не пройти в дом, освежиться, чего-нибудь выпить, а уж потом вы мне сможете подробно рассказать, для чего вы прибыли.

Перегноуз глянул на сербских солдат с их автоматами и решил, что торопить события не стоит. Все общество направилось к дому, а сербская гвардия осталась с подозрением смотреть на морского офицера, пока тот не отвязал свою лодку и не отчалил восвояси, через весь залив к его горловине.

Пока гости шли по тропке через лес, где мирно ворковали голуби, Миранда, взяв Мерсию за руку, поспешила вперед, показывать дорогу. Фердинанд молча шел рядом с Перегноузом, подталкивая коляску Флирта. Барри помогал преодолеть крутой уклон старичку, не перестававшему подпевать в такт мелодии из плеера:

Миранда, словно хозяйка поместья, принимающая гостей на загородном уикенде, стояла у входа в холле и отводила каждому соответствующую комнату.

— Обед, — объявила она, — будет через час. Мы все соберемся за столом, и послушаем, что имеет сообщить нам Троцкий.

— Троцкий? — ощетинился Перегноуз. — Я, мать вашу, официальный представитель британского правительства и вооруженных сил, вы не имеете права называть меня Троцким.

— Вы, кроме этого, пытались убить меня, и я имею право называть вас любым гадским именем, каким захочу, — ответила Миранда.

По большому холлу прошел общий одобрительный шепоток. Перегноуз возмущенно удалился.

— Увидимся за обедом. Пойдем, Барри.

Барри поспешил вслед за ним по лестнице. На полпути он остановился и обернулся к присутствующим.

— Не будьте к нему слишком строги, — сказал он. — Последние несколько дней мы провели в вертолетах и на кораблях, а он плохо переносит качку.

И скрылся за углом лестничной клетки, догоняя Перегноуза.

* * *

Миранда привела Мерсию к себе в комнату. Мерсия сразу взвизгнула и вскочила на кровать, принялась прыгать на ней, ударяя макушкой в тяжелый балдахин на четырех столбиках.

— Это классно!

— Мерсия?

— Да?

— Тони погиб.

— Тони? Тони Изсоседей? Ты о нем говоришь? — Миранда кивнула. — Нет, я видела его пару недель назад, там, в Лондоне.

— Это его дом.

— Это дом Тони?

Миранда опять кивнула.

— Мы говорим об одном и том же человеке? О бедолаге, который жил на одном этаже с тобой?

Миранда кивнула еще раз.

— Это все его?

— Было.

— Ты знала, что у него такие средства?

— Нет. Я ничего этого не знала, но он забрал нас с Пеллестрины, а вчера взлетел на своем самолете, а на корабле подумали, что это Фердинанд, и сбили его, и теперь он мертв.

— Вау. Вот жалость-то. Еще один тип скопытился, — ответила Мерсия.

— А ты как?

— Ну, накушались мы досыта, и они оттяпали моему бойфренду еще одну ногу, и там было полно, просто тучи, моряков, чтобы их доводить. И ничто этих амбалов, у которых руки-ноги и прочие причиндалы ходуном ходят, так не достает, как мысль, что я — не с ними, а с безруким и безногим мужиком. Такая несправедливость их с ума сводит. Жаль, что я не придумала это раньше, он — самый эффективный мужчиновыводитель. Он идеален. У нас с ним все наладилось. Я вроде бы начала понимать, как можно жить с мужчиной, если только пройдешь через ужасы первой недели. Это классно.

Мерсия села рядом с Мирандой и обняла подругу.

И так они достигли полного взаимопонимания. Миранда поняла, как Флирт может быть для Мерсии идеальным мужчиной, — как олицетворение неполноценности мужского пола. Мерсия узнала о планах Миранды переехать с Фердинандом в Америку. Они поклялись, что бы ни случилось, никогда не забывать друг о друге, в жизни и даже в смерти. Подруги навсегда.

* * *

Обед был простой, из трех блюд, в духе местных традиций — капуста в разных ее ипостасях. Собственно, коль скоро ради этого император Диоклетиан решил оставить Рим и сказал, что империя прирастать будет Югославией, то было бы удивительно, если бы местные жители почти за два тысячелетия ухитрились не найти множество способов замаскировать излюбленный овощ под удобоваримую пищу для нескончаемой череды несъедобных школьных обедов. Местных жителей и тогда не радовало, что чужаки приходят и как дома устраиваются на их земле, не радует и сейчас. Обед был подан с обычным презрением, которое славяне испытывают к своим работодателям. По крайней мере, им хватает гордости плюнуть в блюдо, прежде чем его подавать.

Перегноуз, пока все рассаживались, положил на стол большую морскую рацию. Он остался стоять во главе стола, озирая всех по очереди, перехватывая взгляды, и когда наконец добился общего внимания, сказал:

— Мы уже потеряли достаточно много времени. Ультра ван Дик, думаю, вы знаете, для чего я здесь. — Вот оно и пришло, его мгновенье торжества, застольный гамбит в духе Ле Карре.

Все повернулись посмотреть на Фердинанда на другом конце стола, все, кроме старика, который подпевая своему плееру, кивая в такт.

Фердинанд пожал плечами.

— Я уполномочен вести переговоры о вашей сдаче. — И все опять посмотрели на Перегноуза, словно это был теннисный матч.

— Серьезно? — спросил Фердинанд. — Тогда почему для этого прислали вас?

— Кому капусты? — предложила Миранда.

— Потому что, в отличие от некоторых, они уважают мой авторитет, ценят мои дипломатические способности. Я знаю вас лучше, чем они, — Перегноуз показал на Мерсию и Флирта. — Мы привезли сюда друзей Червонного интереса в качестве жеста доброй воли, чтобы показать, что они живы-здоровы, в качестве мирной жертвы.

— Мирной жертвы? — переспросил Фердинанд. — С каких это пор британские вооруженные силы приносят мирные жертвы?

— Как бы то ни было, вы можете убедиться, что с ними все в порядке.

Фердинанд показал на Флирта:

— У него осталась только одна конечность.

— Он жив. И ездит на прекрасном электрическом кресле.

— Цезарев салат?

— Видеть живым и здоровым мне удивительно не его, а вас, Перегноуз.

Перегноуз сердито глянул поверх своих проволочных очков:

— Не зовите меня Перегноузом, — прошипел он. — Я Ляпис Лазурь.

— Излагайте уж требования.

— Вам дан срок до половины тре… я хочу сказать, до четырнадцати тридцати. В это время придет катер, чтобы забрать нас. Если вы сядете на него, вы не будете уничтожены вместе со всем этим поместьем. Если нет, что ж, да смилуются над вами небеса. Нет, мерси.

— Что? — спросила Мерсия.

— Нет, я просто говорю, что не хочу цезарев салат без шпротов. Вот, если хотите.

— И вам мерси, — сказала Мерсия.

Перегноуз плюхнулся на свой стул, и Барри утешающе погладил его по руке.

— А что нам мешает просто уйти отсюда?

— Вы по всему периметру окружены спецназом сербской полиции, — улыбнулся Перегноуз. — Сюда нацелены наши крылатые ракеты. Выбраться отсюда живыми можно только на том катере.

— Что ж, вы довольно храбрый человек, надо отдать вам должное, — сказал Фердинанд, с хрустом прожевав квашеную капусту.

Перегноуз занервничал:

— Почему это?

— Сидеть здесь, когда вы знаете, что вся эта огневая мощь нацелена сюда, на нас с вами.

Перегноуз глянул в окно на залив, и на лбу его выступили капли пота. Он вытер его салфеткой.

— Салат под майонезом?

— И еще, — небрежно сказал Фердинанд, приберегая лучшее под конец, — вы объяснили, почему здесь эти двое, — он показал на Мерсию с Флиртом, — но он-то почему здесь? — и показал на старика, который лихо наяривал на воображаемой гитаре.

— Это наблюдатель от ООН, — сказал Перегноуз.

— Это же рамолик! — воскликнул Фердинанд.

Мерсия кивнула Миранде:

— Сразу же его заподозрила, когда встретила его в Шепердз-Буше.

— Очевидно, он очень опытный, — сухо ответил Перегноуз.

— О, это да, — согласился Фердинанд, — но вы знаете, кто это?

— Я же сказал, это наблюдатель от ООН.

— Черта с два он наблюдатель. Это Пол Пеннигрош.

Разумеется, для Мерсии и Флирта это было только имя, которое они слышали от Фердинанда, но для всех остальных из нас оно прозвучало чрезвычайно волнующе и проникновенно. Меня это, вероятно, потрясло больше всех. Я имею в виду, встреча с моим создателем. Он выглядел не так, как мне запомнилось. Теперь это был усохший помешанный старичок, но как только Фердинанд назвал его, я понял, что он прав. Это мой автор. У Миранды, которая хотела свалить все дерьмо на меня, знаете, как несправедливы такие женщины, его имя отдалось в ушах колокольным звоном. Казалось непостижимым, что человек, давно отправленный ею в ссылку куда-то на периферию, вдруг оказывается в центре внимания.

— Автор, писатель… — Она не знала, что и сказать. — Тот, кто написал ту книгу. Это он?

— Чушь, — сказал Перегноуз.

— Вас ведь с нами не было, когда мы приступили к операции «Рабы любви»? — поинтересовался Фердинанд.

— Нет, но. Не было. Но это же не ученый, это полный кретин. В общем, я думал, что Пеннигроша ликвидировали.

— Нет, только сделали лоботомию, и теперь у него зависимость от инструкций, которые поступают отсюда, — Фердинанд показал на плеер.

— Зависимость от инструкций? — переспросила Мерсия, единственная, кто видел Пеннигроша без плеера.

— Лоботомия — операция довольно грубая. После удаления такой важной части мозга, которая отвечает за жизнедеятельность, лишаешься способности управлять своими действиями, не можешь даже жить простой повседневной жизнью. Поэтому ему необходима постоянно крутящаяся двадцатичетырехчасовая запись с инструкциями, которые напоминают ему о таких вещах, что нужно одеться, ставить одну ногу впереди другой, когда идешь, что нужно питаться, нельзя снимать наушники. Если он слишком долго останется без наушников, он может просто забыть, что нужно дышать.

Все посмотрели на забывчивого профессора с сочувственным ужасом. Он тряс головой и пел.

— Похоже, он еще и музыку наладился слушать, — сказал Фердинанд.

— Ты знал об этом? — спросила Миранда.

— Это не я решал.

— Это бесчеловечно.

— Теперь я это знаю. Я многое понял. Следует ли мне убить его сейчас, избавить от такой жизни? — Фердинанд достал из кармана свой большой пистолет.

— Нет! — в один голое вскричали Мерсия и Миранда.

— Я имел в виду его, — Фердинанд показал на Перегноуза.

Перегноуз ощутил сырость в штанах.

— А, ладно, — Миранда пожала плечами.

— Ты тоже многое поняла, Миранда, — улыбнулся Фердинанд, кладя пистолет на стол.

— Что здесь делает Пеннигрош? — спросил Перегноуз.

— Хороший вопрос.

— Почему бы не спросить его самого? — предложила Миранда.

Перегноуз осторожно приблизился к профессору. Потихоньку снял наушники. Пеннигрош перестал раскачиваться и с некоторым испугом посмотрел на Перегноуза; огляделся, будто не мог понять, как он здесь очутился. Сделал несколько глубоких вдохов и поочередно всмотрелся в каждого из присутствующих.

— Вот, — сказал он, глядя на наушники, по-прежнему свисающие из руки Перегноуза. — Отрекся я от волшебства. Как все земные существа, — закашлялся, — Своим я предоставлен силам. — Выхватил наушники и снова надел их себе на голову.

Мерсия повернулась к Фердинанду:

— Вот таким он и был, когда я пыталась поговорить с ним.

Перегноуз взорвался:

— Это возмутительно. В четыре… в четырнадцать ноль-ноль я буду ждать здесь, внизу, вашего ответа. Я хочу, чтобы к тому времени все опять собрались. — Он схватил свою рацию и вышел, не дождавшись капустного мусса.

После его ухода воцарилась такая атмосфера, очистить которую, кажется, можно было, только громко пукнув.

— Странно, — нарушил молчание Флирт, — даже взрослые люди путаются, переходя от двенадцатичасовой к двадцатичетырехчасовой шкале. Четыре — четырнадцать, вместо два — четырнадцать. Прибавлять нужно двенадцать часов, а не десять.

— Двенадцать? — в замешательстве переспросил Барри, глядя на свои часы. — Парень, который мне их продал, должно быть, долго смеялся.

* * *

После обеда, за час до назначенного Перегноузом срока, в доме было очень тихо. Солдаты ушли к границам поместья, чтобы противостоять полицейским силам. Мерсия в роли парламентера вела переговоры о выходе на свободу, как это умела только она, с молоденьким, очень симпатичным и очень глупым сержантом полиции, Флирт уехал к морю покататься на своем электрическом инвалидном кресле, Пеннигрош что-то мурлыкал, стоя у входной двери и глядя на залив, словно и в самом деле восхищаясь морским пейзажем, а Барри и Питер молча сидели на кровати в комнате Перегноуза. Фердинанд с Мирандой бродили по дому, раздумывая над мучительными вопросами, переговариваясь, умолкая, сознавая, что скоро все кончится тем или иным образом. Вошли в часовню, в прохладе уселись на суррогатную скамью. Миранда крепко прижалась к Фердинанду.

— Ты ведь не собираешься сдаваться, — тихо сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Если я сдамся, мы больше никогда друг друга не увидим, поэтому нет. Но дело в том, что я даже не уверен, идет ли теперь речь о сдаче.

— А что же будет?

— Не знаю. — Он глубоко заглянул ей в глаза. — Если мы сможем понять, почему все мы собрались здесь, — он кивнул на дом, — тогда узнаем. Может быть, они хотят все здесь разбомбить. Может быть, они нас просто отпустят. Может быть, мы найдем путь к бегству.

* * *

Оставалось двадцать минут, когда Миранда и Фердинанд подошли к входной двери и смотрели на Пеннигроша, пытаясь измерить глубину пучины, в которую он погрузился. Несмотря на трагичность момента и сострадание к профессору, они оба испытали странное волнующее чувство какой-то, черт возьми, исходящей благодати.

Пеннигрош снял наушники и улыбнулся:

Он похлопал себя по карманам, словно в рассеянности искал свои очки, и вошел внутрь.

Фердинанд смотрел ему вслед.

— Книга, его книга, конечно же, вот в чем дело. Что у всех нас общего?

Миранда смотрела непонимающе.

— Все мы здесь, — продолжал Фердинанд, лицо его светилось внезапным озарением, — единственные люди, исключая самого Краппа Маррену, кто знает об этой книге, и вот мы собраны в одном и том же месте. Он сложил все яйца в одну корзину и намерен сделать омлет. Они не будут ждать, пока вернется Перегноуз, они хотят только удостовериться, что все мы вместе. — Он кинулся в дом. — Миранда, хватай вещи, тащи Пеннигроша, спускайся к причалу. Быстрее.

— Что? Почему? — крикнула она ему вслед.

— Потому что они все здесь испепелят!

* * *

Фердинанд пробежал по дому, приказывая персоналу немедленно уходить в сторону дальней ограды. Взлетев по лестнице, ворвался в комнату Перегноуза. Барри и Питер отпрянули друг от друга.

— Послушайте, — сказал Фердинанд, понимая, что он, кажется, некстати. — Пару недель назад я не стал бы этого делать, но, в общем, теперь я считаю, что каждый имеет право на свой шанс. Я только хотел сказать вам, что никакого катера не будет.

— Разумеется, катер будет.

— Мы бежим отсюда, вам бы лучше тоже, потому что они ударят по дому ракетами, как только вы сообщите им, что все мы собраны вместе. — Фердинанд кивком показал на лежащую на кровати рацию.

— Чепуха, — усмехнулся Перегноуз. — Вы… мы для них слишком ценные кадры, они так с нами не поступят.

— Сейчас почти два. Катер уже должен был бы войти в залив, так? Давайте, выгляните в окно.

Перегноуз подошел к окну, взглянул на водную гладь залива, и убедился, что она пуста. Ринулся к кровати и схватил рацию:

— Золотой вождь, я Лазурь, ответьте.

Из недр приемопередатчика раздался пронзительный писк.

— Золотой вождь, прием.

Фердинанд узнал характерный звук работающего радиомаяка.

— Блин, вот он, сигнал, — он показал на рацию. — Вы только что выдали им точные координаты вашего местонахождения.

— Золотой вождь, прием?

Где-то там, в международных водах, капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, блеснув глазами, радостно оскалился. Приборы жужжали и мигали, на экране высвечивались цифры. Дальность, азимут, угол места. Вполне в пределах досягаемости. Когда он нажимал на кнопку, Фердинанд, в девяти километрах оттуда, прыжками бежал по лестнице вниз.

— Золотой вождь, я Лазурь, прием? — безнадежно бубнил Перегноуз. Прижимая рацию к уху, снова выглянул в окно. Над сверкающей водной гладью темное пятнышко, двигающееся быстрее, чем самолет, обогнуло мыс и устремилось через залив прямо к ним.

— Блин, — сказал Перегноуз.

Барри тоже подскочил к окну и увидел приближающуюся ракету. Даже когда крылатая ракета подлетела к берегу и нацелилась на радиомаяк в рации, Перегноуз все еще кричал:

— Золотой, мать твою, вождь, прием, мать твою!

Барри, с его могучими и безошибочными инстинктами, порывисто обнял Питера и поцеловал его, очень крепко.

— Я, я люблю тебя, — сказал он.

И в это мгновенье Перегноуз уронил рацию и ответил Барри поцелуем, самым чудесным поцелуем в своей жизни.

Ракета пробила стену, и кирпичная кладка, псевдотюдоровские балки, дранка, штукатурка, доски, Барри и Перегноуз мгновенно были разметаны взрывом. Фердинанд едва успел выскочить в дверь, как позади него рухнули стены.

Подлетали все новые ракеты, рассеиваясь по территории, ударяя в лес и в постройки. Фердинанд бежал по лесной тропинке, когда начался обстрел из дальнобойных орудий. На полпути к причалу он догнал Миранду и Пеннигроша. Пеннигрош сидел на бревне среди вспыхивающих ярким пламенем деревьев. Миранда тянула его за руку, но он отказывался идти. Наушники болтались у него на шее, и он заметил, что Фердинанд к ним потянулся.

Пеннигрош посмотрел на Фердинанда умоляюще, как будто все понимал. Поманив его к себе, прошептан на ухо:

он тряхнул наушниками, —

Пеннигрош взял за руки Миранду и Фердинанда, соединил их ладони. Рядом упал снаряд, расщепил дерево сверху донизу; оно вспыхнуло.

Пеннигрош крепко сжал им руки.

— Пожалуйста, — сказала ему Миранда, — пожалуйста, пойдемте, — опять потянула его, но он сидел бездвижно.

— Все грешны, — сказал Пеннигрош, глядя им в глаза, — все прощенья ждут… — и последнюю строчку Фердинанд произнес с ним в унисон: — Да будет милостив ваш суд.

Фердинанд кивнул старику, он все понял.

— Пойдем, — сказал он Миранде, — он хочет остаться.

— Он погибнет, не можем же мы его здесь оставить. Фердинанд взял Миранду за плечо:

— Он так хочет, отпусти его.

Вдвоем они вбежали на причал. Фердинанд отвязал швартов катера и впрыгнул на него вслед за Мирандой.

— Если мы сейчас же отчалим и направимся к американскому кораблю, мы отвлечем огонь на себя. Твои друзья, и даже Пеннигрош, смогут выжить.

* * *

— Чего же мы тогда ждем? — спросила она и сдвинула рукоятку вперед. Мотор затарахтел, загудел натужно, но не взревел, и катер не сдвинулся с места.

— Черт, — сказал Фердинанд и откинул кожух мотора. Пока он его осматривал, а Миранда поеживалась от каждого взрыва, на причал выкатился Флирт. Приближаясь к катеру сзади, он увидел ком намотавшихся на винт водорослей. Могучим усилием своей единственной руки Флирт выбросил себя из кресла, грузно упав на деревянный настил причала. Под аккомпанемент разрывов падающих на окрестные холмы снарядов Флирт подполз к краю. Сунул руку в воду, тянулся все глубже и глубже, пока не ухватился за клубок водорослей, тогда дернул и почувствовал, что они рвутся. Мотор вдруг взревел, и катер, вспенив воду, устремился вперед.

Грохот вышедшего на режим мотора заглушил вопль, который издал Флирт, увидев, как его последняя конечность с фонтанами крови взлетает в воздух. Склонивший голову в моторный отсек Фердинанд только плечами пожал, когда обороты резко возросли, и сразу бросился к рулю.

Флирт, лежа на причале, смотрел им вслед, а новые снаряды падали уже по всему побережью, выбрасывая столбы зловонного черного дыма.

Катер помчался к мысу, чтобы выйти в открытое море, пронестись мимо британских кораблей к американской мечте. Его бросало и кренило на волнах, взметенных взрывами, которые постепенно сужали кольцо вокруг него.

Когда они обогнули мыс и увидели морской простор, американский корабль вдали и британскую эскадру на пути к нему, кругом вставали уже стены бушующего огня и вскипающей воды. Катер с Фердинандом за рулем и прижавшейся к нему Мирандой вился среди них, уворачиваясь, мелькал в редких просветах, пока огненной и дымной тучей не поднялся последний взрыв в самом центре, который закрыл собою все и сотряс окружающие британские корабли. Потом, когда дым рассеялся, и волны улеглись, на поверхности уже ничего не было. Они исчезли. Любовь сделала свое дело.

 

Вертикаль страсти

Теория заговора

Стоит поскрести эти «движения», и под внешней оболочкой мы увидим, что все они густо замешаны на представлении о власти, укрепляя тех, кто ею в действительности обладает. В шестидесятые студенты верили, что обретут власть, покуривая травку и открещиваясь от мыла.

В викторианскую эпоху англичане верили, что их разновидность консервативного капитализма и общий страх бедности — единственно возможный способ существования для всего мира и для мировой власти. Религиозные войны, как все мы признаем в наше безбожное время, были предлогом для захвата власти с помощью навязанного всем и каждому страха оказаться неугодным Богу. Сила была права, и прав был страх. Затем, на гребне самой могущественной, высшей власти с ее страхом ядерного уничтожения произошел разворот к современному идеологическому разладу. Тому, кто казался наименее способным властвовать, доверяли руководить. Воцарился страх искренности. Престарелые актеры, улыбающиеся пиарщики, солидно выглядящие идиоты стали избранниками народа, когда власть была передана осторожным и ограниченным мировым лидерам. А искусство, как и модернизм в целом, всегда использовалось, чтобы разделить их и нас. Массам было не до искусства в девятнадцатом веке, а в двадцатом они уже не могли его понять. Тогда как имеющие власть или деньги всегда могли. Те, у кого нет власти, всегда боялись искусства. И всегда будут бояться. В этом суть.

Страх. Страх. Страх. Все построено на страхе, который, как я уже показал, сразу уводит человека в царство воображения, к негативной мотивации в жизни. Вы действительно думаете, что все эти движения были случайностью, отражением стихийного «ощущения эпохи»? Более вероятный ответ: организованные попытки одной безликой силы отобрать власть у другой.

А когда они получают власть, они хотят сохранить ее. В поисках безопасности для себя эти силы манипулируют обществом, заставляют идти воевать за принцип или посвятить ему свою жизнь. Доктрины изобретаются для того, чтобы держать нас в строю, никакой моральный кодекс не может восприниматься всерьез в эпоху на пятьдесят лет раньше или позже его господства.

Итак, действительно ли невозможно, чтобы то, как мы видим мир, то, что мы чувствуем, во что верим, что любим, поощрялось, направлялось, контролировалось и регулировалось «власть имущими»? Ими. Теми, кого мы сегодня неопределенно называем «службами».

Любовь — самое неприметное, тонкое и коварное средство для такого влияния. Я не верю в заговоры, это просто еще одна отдушина воображения для страха и паранойи, но глядя на эту историческую перспективу беспристрастным и непредубежденным взглядом, я вынужден признать возможность того, что имеющие над нами власть службы пропагандируют похоть и дурачат нас ее мифическим объяснением. Любовью.

Глава двенадцатая

ВНУТРИ МИНИСТЕРСТВА ЛЮБВИ

Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений… Война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила…

Джордж Оруэлл. (1903–1950), «1984» [72]

…А страх — это любовь. В ходе моего исследования мне пришлось сделать несколько неожиданных выводов относительно любви. И прежде всего о том, что «влюбленность» — не вполне естественное эмоциональное состояние.

В конечном счете нельзя сказать, что мы так уж нуждаемся в любви. В иерархии наших потребностей она стоит в самом конце списка, где-то перед роскошью и очень далеко от таких первоочередных нужд, как воздух, вода, пища, тепло, кров, безопасность, продолжение рода, высокая самооценка и тому подобное.

Но что наша эмоция любви действительно делает с нами — так это ослабляет нас, ставит нас под угрозу оказаться жертвой любого, у кого появится хладнокровное стремление контролировать других.

Найдется много доводов в пользу того, что такая заинтересованность в контроле существует и всегда существовала; что в обществе сегодня действует хорошо организованная и отлаженная система специфического промывания мозгов — так сказать, «промывания любовью».

Истинная власть, скрывающаяся за фасадом известного нам Государства, судя по всему, как раз тем и занята, что обеспечивает процветание той эксплуататорской, злой, безумной, разрушительной эмоциональной силы, которую мы называем любовью; не дает ей зачахнуть в своих собственных интересах — а это демографическая стабильность, воспитание эмоционально неустойчивых, неуверенных в себе индивидуумов, не склонных устраивать революции.

В своем романе «1984» Джордж Оруэлл описывает некую спецслужбу, занимающуюся массовым промыванием мозгов. В ее главном здании находится одиозная «комната 101», в которой каждый встречается с самым невыносимым своим страхом. Любой, кого заподозрят в отсутствии любви (к Большому Брату), подвергается в этой комнате перевоспитанию страхом.

Не правда ли, звучит знакомо? Не указывают ли все мои умозаключения к настоящему моменту на деятельность такой государственной спецслужбы? Оруэлл называл ее «Министерством любви».

Если сотрудники спецслужб, «они», те, кто направляет и контролирует любовь, входят составной частью в государственную систему, не должен ли я предположить, что у нас действительно есть секретное «Министерство любви»? Может ли на самом деле втайне существовать могущественная государственная структура, которая регулирует наши эмоции и поощряет нашу психологическую фиксацию на любви, хотя и не к Большому Брату, а к нашим предполагаемым «возлюбленным»?

Откровенно говоря, собрав все свидетельства, с которыми мы уже ознакомились, я начал думать, что такое возможно. Как мне представлялось, все собранные к тому моменту факты указывали, что «Министерство любви» действительно существует. Оруэлл описал не свой вымысел, а факт, замаскированный под фантазию. Мы можем только предполагать, что было бы, если бы он напрямую изложил факты так, как они есть, — вероятно, мы бы ему не поверили, но «они», сотрудники настоящего Министерства любви, отвели бы его в персональную «комнату 101».

Получалось, что в ходе моих исследований я собрал множество косвенных улик, но ни одного прямого доказательства для суда. К счастью, в нашем многократно проанализированном и проинтерпретированном мире, где практически не осталось уже подлинных фактов, академические исследования и исторические гипотезы не сталкиваются с такими строгостями, как в суде. Здесь чрезвычайно весомые косвенные свидетельства могут составить убедительное доказательство, хотя и не бесспорное. Удачливый ученый может не доказывать самоочевидные вещи со всей строгостью, достаточно представить множество разумных доводов, пока противоположная точка зрения не покажется всем еще более разумной. То, что любовь есть результат социальной пропаганды, промывания мозгов, выглядело для меня не просто возможным, а в высшей степени вероятным.

И вот тогда лиге удалось проникнуть в самое средоточие того государственного механизма, который я изучал теоретически; я получил все прямые доказательства, о каких только мог мечтать.

В жизни многих преподавателей наступает момент, у кого-то прямо на кафедре, в моем же случае — у писсуаров общественной уборной Сент-Жиль, когда к ним подходит вестник. Вестник отводит их в сторонку и тихо говорит, что их хочет видеть «человек в Виктории».

Вообще говоря, это счастливый случай, обычно означающий для преподавателя солидный прирост доходов и определенного рода популярность среди наиболее одаренных и симпатичных студентов, подумывающих о карьере в секретных службах. Даже у самых замшелых преподавателей внештатная должность «поисковика талантов» для британской разведки заметно улучшает финансовое положение и повышает социальный статус.

Человек в Виктории? Много что находится in Victoria, например, в саду Виктории стоит здание секретных служб, но здесь, боюсь, мы имеем дело с глуповатой шуткой тех, кто знает римские цифры. M.i.V. означает МИ-5. Умение разгадывать кроссворды из «Таймс» часто помогает в жизни.

Правду сказать, когда появился «вестник», джентльмен в синем комбинезоне со шваброй и связкой туалетных дезодорантов через плечо, я был несколько ошарашен. Хотя и не таким образом, каким были ошарашены в этом месте многие мои коллеги по части надомных промыслов. Даже на следующий день в 5 часов 40 минут на Паддингтоне я, возможно, по наивности, не видел никакой связи между результатами моего исследования и реальностью, отразившейся в моих предположениях о тайной деятельности Государства.

В тот момент никто, как я думал, даже не видел моего труда, и хотя доклад о моих изысканиях был запланирован в Обществе Зулейки Добсон, я из осторожности ни словом не обмолвился о его содержании.

Оглядываясь назад, можно сказать, что книги, которыми я пользовался в нашей библиотеке, учитывались в моей карточке, и их тематика могла навести «человека в Виктории» на определенные подозрения. И все же, когда встретивший меня в доме на набережной Миллбанк добродушный лысеющий сотрудник разведки протянул мне фотокопии той самой главы, которую вы сейчас читаете, я совершенно растерялся.

— Прежде чем мы начнем беседу, — сказал он, протягивая мне ручку, — подпишите это.

Он указал на лежащий на столе бланк с текстом Закона о секретности. Сгорая от любопытства, я подписался и вернул ему ручку.

— И еще, Пеннигрош, — начал он довольно агрессивно, — сами понимаете, теперь, когда вы это подписали, — он кивнул на документ, — если вы, выйдя отсюда, расскажете или запишете хоть что-то из того, что здесь услышите, это будет расцениваться как государственная измена. В нашей стране за это до сих пор полагается смертная казнь.

Я кивнул.

— Так вот, узнать мы хотим, кто именно передал вам эту информацию, их имена, адреса и так далее. — Он встряхнул перед моим лицом страничками фотокопий.

— Это просто исследование, — ответил я ему, пытаясь приветливо улыбнуться, — выводы, полученные с помощью книг, изысканий. Это гипотеза.

Мой дознаватель оказался по-военному упертым и около часа отвергал все мои доводы, пока до него постепенно не стало доходить, что и такой вариант может быть правдой.

— А тот факт, что я оказался у вас, — закинул я удочку, — и вы задаете мне такие вопросы. Не означает ли это, что я угадал правду? Это действительно Министерство любви? Образно говоря, конечно?

Слегка побледнев, он вышел из комнаты, вскоре вернувшись с симпатичным молодым человеком, которого я узнал — лет пять назад он окончил колледж Сент-Джон. Новый собеседник радушно пожал мне руку, восторженно отозвался о моих лекциях, принялся меня обхаживать и потчевать, словом, показал, что неучтивы только неучи.

— Итак, профессор, — сказал он наконец, — уверен, что у столь интеллигентного человека, как вы, не вызовет удивления, что мы с некоторых пор следим за вами. Главным образом потому, что мы уверены — вы нужны нам и нашей стране.

— Вы предлагаете мне работу?

— Ну, разумеется. Мы хотели бы, чтобы вы к нам присоединились, помогали присматривать за светлыми головами, появляющимися в университете. — Юноша написал на листке бумаги какие-то цифры и подвинул его ко мне. — Столь деликатное поручение требует соответствующих гонораров.

Я взглянул на сумму, до неприличия круглую, развратную, как огромная силиконовая грудь, и понял, что отказаться от такого предложения было бы нереально. Меня, мою диссертацию, они расценивали как угрозу и не хотели головной боли со мной, предпочитая, чтобы я сам встал на их сторону. Они покупали мое молчание. Разве я мог согласиться? Но если я откажусь, мне придется жить, никогда не зная, откуда ждать удара, где меня подстерегает опасность, и, самое, наверное, худшее, я никогда в точности не буду знать, как вообще функционирует заговор любви, тот механизм, разобраться в котором я так долго пытался.

Я согласился, дорогой читатель, согласился не из страха, но из любопытства. Я заполнил и подписал вербовочную анкету, я возложил руку на нужную книгу и принес присягу — в общем, за какой-то час я стал добропорядочным, высокооплачиваемым шпионом.

— Приветствуем вас в наших рядах, — сказал молодой человек, снова пожав мне руку и лучезарно улыбаясь. — В ближайшие несколько недель условимся о способах выхода на связь и так далее.

— А это, — сказал я, указывая на фотокопии моего труда, — со всем этим я могу распрощаться?

Молодой человек нахмурил брови со старательной серьезностью:

— Да, боюсь, что сотруднику секретной службы не подобает публиковать теории о том, чем занимается его ведомство.

— Но это не просто теории, — возразил я, — не так ли?

Молодой человек довольно долго смотрел на меня.

— Понимаю. Ваш пытливый ум на этом не успокоится.

— После таких долгих усилий — нет.

— Что ж, чтобы удовлетворить ваш интерес, думаю, я могу кое о чем рассказать.

— Я был прав, Министерство любви действительно существует?

— И да, и нет. Я имею в виду, что в каком-то немаловажном смысле оно сохранилось до сих пор, и, если бы не определенные события в начале девятнадцатого века, вы со своими выводами попали бы в самую точку. Еще чаю?