Мне нравится глобализация.

Рискую отвадить от этих заметок изрядную долю читателей, но так сразу и признаюсь. Да, нравится. И мешать она может только тем, у кого комплексы.

А мне вот глобализация — нравится. Нравится своим удобством. Нравится тем, что в руках умелого человека заставляет быстрее вертеться мир. Нравится тем, что быстрее выявляет несостоятельность пусть и самых красивых, но лживых теорий.

Возможно, во мне в первую очередь говорит человек, для которого с самого рождения глобализация — образ жизни: родился в Гаване, учился в Монтевидео, работал в Лондоне. Эта книжка во многом будет посвящена как раз моим «путевым» впечатлениям. Только это будет не туризм, а всё больше политика. Экзотическая. Но и поучительная.

Я не раз и не два предложу читателю вместе со мной перебраться через границы. По земле — из Парагвая в Аргентину и из Уругвая в Бразилию. По воздуху — в Венесуэлу из США, из Гватемалы на Кубу и в Чили из Британии.

Уже сам набор перечисленных стран показывает, что речь пойдёт в основном про Латинскую Америку. Но, естественно, не обойдётся и без английского следа. Не зря же я столько лет провёл в Лондоне. Само собой, не обойдётся и без следа русского.

Эти три линии тем более сойдутся в главе, где я попытаюсь собрать воедино разрозненные до сих пор сведения о тайном участии СССР в «англо-аргентинской» войне за Фолклендские (Мальвинские) острова. Уже сейчас беру набор участников этой войны в кавычки, потому что та война никогда не была «англо-аргентинской». Берусь доказать, что то была репетиция большой, может и мировой, войны за Антарктиду.

Там же, на берегах Южной Атлантики, я попробую разобраться в «тайнах уругвайского двора», которыми до сих пор окутан первый чемпионат мира по футболу в Монтевидео. Первую футбольную команду в Уругвае основали английские инженеры- железнодорожники. А строили эту железную дорогу русские переселенцы. Почему же при таком глобальном «замесе» последний раз Уругвай выигрывал мировое первенство в 1950 году? Тоже очень поучительная история. И об этом — ещё одна глава этих заметок.

Мне действительно нравится влезать в детали жизни разных народов. Но мне также действительно нравится и «безликая» глобализация. Когда речь идёт о стандартах качества и об отказе от фантазий. Экспорт ли это коммунизма или демократии.

Это вовсе не означает, что я всех призываю ходить исключительно в «Макдоналдс», считать в долларах, летать исключительно «Боингами». Нет, давайте изобретать своё. Как Европа ответила Америке: на «Боинг» — «Эрбасом», а на доллар — евро. А свою кухню Европа оставила эталоном даже для всесильных янки. И это уже гений американской экономики постепенно превратил пиццу в понятие скорее американское, чем итальянское. Такому остаётся только завидовать.

А на Кубе, которой будет посвящена первая глава этой книжки, «Макдоналдса» вообще нет. Да и ладно бы. Если бы были свои национальные забегаловки. Но их тоже нет. Еды за пределами отелей для иностранцев вообще нет. Зато свобода от «империализма».

Только вот почему-то тысячи кубинцев, помахав перечёркнутым флагом США на митинге протеста, пытаются достать джинсы с флажком тех самых США. Не раз видел жителей Гаваны, которые дефилируют в такой «фирме» по набережной Малекон. На которую в другой день выкатывают пушки, чтобы отразить агрессию, — бывал в арсенале кубинских пропагандистов и такой спектакль.

Борьба с одной «двойной моралью» всегда порождает другую «двойную мораль». Причем куда более гнилую. Рядовых кубинцев заставляют думать об Америке ежедневно. Чего стоит ежедневная «пятиминутка ненависти», а на самом деле целый час, в который едва укладывается передача кубинского телевидения под названием «Битва идей». А вот рядовой американец про Кубу вспоминает эпизодически. Кто на высоте? Тот, кто вскидывается на сделанное другими, или тот, кто определяет повестку дня?

В России всё тоже начиналось с гремучей смеси подозрительности в адрес «империалистов» и попыток через знакомых достать «фирму». Начиналось с многокилометровой очереди на Пушкинской. И что такое «Макдоналдс» теперь? Так, сосисочная. Когда-то — почти с ресторанной судьбой. А сегодня — «забегаловка», с которой успешно конкурируют те же «Ёлки-Палки» и всякие «Картошки». Когда хотим — побеждаем. И здоровеем. И, кстати, глобализация нас к этому привела. Не открылись бы — не знали, что бывает лучше. Не знали бы, что бывает лучше, — не попытались бы превзойти.

Давайте изобретать, давайте заставлять себе завидовать и мы. Давайте обустроим свои страны, как это удалось Европе и Америке. Давайте делать так, чтобы нас не боялись, а уважали. Давайте не ругать доллар и Америку. Давайте попробуем сделать лучше свой рубль, песо, реал, свой образ жизни.

Хотя, конечно, глобализация может быть и злом. Собственно, эта книжка — о том, как с ней, с глобализацией, обходиться. Особенно тем народам, которые сами же выключали себя из всемирной жизни, а потом судили о внешнем мире, исходя из своих, но ущербных представлений. Судят, комплексуя.

Проблема, с которой бесконечно сталкиваются и Россия, и Латинская Америка. Бесконечно наступаем на одни и те же грабли. Но винить в своих бедах предпочитаем кого угодно, кроме самих себя.

Для разгона — путевые заметки из совсем другой части света. Такой нордический рефрен.

По пути из Хельсинки в Петербург, в многочасовой пробке на границе вижу, как из рефрижератора течет вонючая вода. Бегу к водителю:

— Слышь, мужик, у тебя что-то из кузова льётся.

— А, да это рыба, — на удивление безразлично отвечает шофёр.

— Как это — рыба?

— Ну, мороженую рыбу везу из Финляндии.

— Так ведь испортится!

— Ну и ладно! Вся не испортится.

Груз международный. То есть застрахованный по всем европейским правилам. С учётом того, что очередь грузовиков на границе начинается за 25 километров до «священного рубежа», страховка включает издержки и от «быстрой» работы российской границы. То есть потом эти издержки войдут в цену товара, когда он доберётся до прилавка в России.

Но и такая рыба всё равно выигрывает у отечественной. Из Невы, Волхова или Волги, которые потом будет пересекать тот же грузовик. Но в Волге, на широте Твери, рыба плавает на поверхности и вылову не подлежит. Потому что рыба — с солитёром. Потому что Волга — загнила. Потому что Волга — перекрыта ГЭС.

— Сергей, а почему ты так не любишь коммунизм? — как-то огорошил меня вопросом коллега, который много моложе. Он не то что в ВЛКСМ не состоял — даже в пионерах не был. Я после такого вопроса даже растерялся, опешил. Начал с очевидного.

— Ну как тебе сказать? — начал я, которого даже на закате советской власти чуть не исключили из института за невинную заметку в стенгазете про то, что «многопартийность не худшее изобретение человечества». — При Ленине и Сталине погибли миллионы наших с тобой соотечественников, а при Хрущёве и Брежневе не миллионы, так тысячи продолжали сидеть за «политику».

— Но ведь коммунисты провели индустриализацию! — настырно отвечал мне мой коллега, который, повторю, ненамного меня младше. Но хочет восстановить социализм.

По идее индустриализация — это каскад ГЭС на Волге. Только вот с 2007 года Россия при всех её ГЭС покупает электроэнергию в Финляндии. Где рыба плавает не на поверхности, а в глубине озёр и рек. А электричества хватает даже и на экспорт.

Так почему, как и во времена Радищева, путешествие из Петербурга в Москву идёт по трассе М10, а не Е105? То есть не по европейскому маршруту, а по внутрироссийскому? И почему эта и без того убогая трасса превращается вообще в двухколейку при подъезде к границе ЕС? При этом дорога забита.

Заметки эти будут всё больше о Латинской Америке, но вот уже и сейчас я не обошёлся без «нордического» рефрена. А всё потому, что набрасывать эти заметки я начал... в многокилометровой и многочасовой пробке у населённого пункта с названием для кого-то, возможно, и романтическим — Торфяновка! Это такой автомобильный пропускной пункт на российско- финляндской границе.

Через Петербург и Хельсинки еду в местечко Кирьяккала. Потом по тому же маршруту буду возвращаться. Почему, вознамерившись провести отпуск на Балтике, еду я к финнам, а не, допустим, в Калининград? В российской Прибалтике — просто замечательно. Как раз в канун этого отпуска был под Светлогорском в командировке, у губернатора Бооса. Те же сосны, то же море, тот же воздух. Но в Финляндии... дешевле. А с детьми — и поспокойнее.

Спрашивается: финны виноваты? Или, может, американские империалисты? А ведь, как ни странно, и такие разговоры приходится слышать. Причем от очень образованных людей.

Итак, граница России и Финляндии. Отечественная её сторона. Торфяновка. 21 июля 2007 года, 12 часов 7 минут пополудни.

Вот уже почти два часа как я гуляю около машины, опираюсь на машину, сижу в машине. Успел вот уже даже набросать кое-какие заметки и сбегать в соседний магазинчик за сушками. Но очередь за это время так и не сдвинулась. К границе пролетают только машины с блатными питерскими номерами. У меня, признаться, административный ресурс в той части России тоже есть: как знают мои постоянные зрители, я хорошо знаком с губернатором Матвиенко. Хватило бы одного звонка кому-нибудь из её помощников. Но принципиально не хочу пользоваться никакими знакомствами. Буду стоять как все. Время у меня есть. Есть и богатый опыт пересечения других границ. Вот и посмотрю. Вот и сравню.

Нечто подобное пункту «Торфяновка» я видел только на КПП «Фалькон». Но то — на границе... Парагвая и Аргентины.

Чтобы проще представить: всё — как в фильме «Роман с камнем». Автобус с суровыми и молчаливыми метисами. Для полноты картины не хватает только, чтобы вместе со скарбом они везли каких-нибудь петухов и поросят. Хотя, кажется, внизу, в багажном отсеке, кто-то и кудахчет.

То была поездка из парагвайской столицы Асунсьон в не менее славную столицу аргентинской провинции Чако, в Ресистенсию.

Славный город-герой Ресистенсия — в действительности, конечно, городишко заштатный и провинциальный. Но, что называется, с потенциалом. Если в моих словах и звучит ирония, то только по причине того, что это — типичный случай, где потенциал огромен, а вот дальше разговоров... Короче, знакомый сюжет.

В переводе на российские реалии Ресистенсия — это как областной центр на пересечении дорог из России, Украины и Белоруссии. Типа Калуги. По идее, должна процветать. Это по идее...

Призванный же процветать город Ресистенсия находится на перекрестке не только автомобильных, но ещё и водных путей МЕРКОСУР.

Есть такой «общий рынок» Аргентины, Бразилии, Парагвая и Уругвая. Рынок этот никак не «раскочегарится», но потенциал — действительно огромный. Народу столько же, как в Штатах или Европе. Природные ресурсы — астрономические. Но вот порядка — мало. Но это поправимо. Собственно, его, порядок, я и ехал устанавливать в отдельно взятой отрасли.

Не предполагая, что в Южной Америке, и особенно в Аргентине, вот-вот разразится чудовищный финансовый кризис и всю экономику словно пропитает «мёртвой водой», я задумал тогда основать что-то вроде факультативного, но перспективного «совместного предприятия»: такое СП ведущих телеканалов МЕРКОСУР, спутникового телеканала ЕС и тех моих коллег в СНГ, которые также освещают интеграцию. Проект получался для европейцев познавательным, а для участников из СНГ и Южной Америки — позволяющим заработать.

Мандат от вещателей в Брюсселе у меня уже был. Оставалось мобилизовать моих приятелей в СНГ и в Южной Америке. К последним я как раз и ехал. Тем более что они сами вызвались организовать финансирование этого проекта: из бюджета той самой аргентинской провинции Чако.

В парагвайском Асунсьоне меня ждали коллеги с легендарного телеканала «Телефутуро». В переводе — «Телебудущее». И они действительно заглянули в будущее в ночь, когда парагвайцы свергли своего, казалось вечного, диктатора Стресснера. Кому-то надо было объявить об этом по телевидению, но ни один из старых ведущих для этого не подходил: все имевшиеся «телезвёзды» стойко ассоциировались с сервильным служением диктатуре. И тогда «Телефутуро» пошёл ва-банк: посадил в кадр редакторов, которые до этого всегда работали «за кадром». А в тот день на многие годы вперёд стали «лицом» новых теленовостей. И соответственно — моим «ключиком» к парагвайским власть имущим.

«Ключиком» к властям аргентинским выступал другой мой знакомец, Хорхе Морелло. Тот замечательный всемирный типаж телевизионщиков-«моторчиков», которые способны взять заштатный канал и сделать из него «конфетку». У себя, на севере Аргентины, в Чако, Хорхе — непререкаемый авторитет.

Параллельно с журналистикой занимается ещё и разведением скота. А параллельно с разведением скота — политикой, каковой в Аргентине считается и откровенное политиканство. Но Хорхе как раз местные нравы знает. И ему верят. Ради лишней встречи с ним (или с теми, кого он считает нужным представить) все свои дела бросают местные министры и «олигархи». С ними мы и встречались. В кабинетах, где по очереди сосали чай-мате. И в местном клубе «Ротари», где съели, кажется, целого телёнка. Причём по-аргентински: с гландами, кишками, губами и т. д.

Но это будет потом. А сейчас мне надо было до Хорхе ещё добраться. Итак, дорога Асунсьон, Парагвай — Ресистенсия, Аргентина.

Не успел я в ночи отъехать от Асунсьона, как вот уже и лотки с парагвайскими пирожками из маниоки. Парагвайцы обязательно закупаются ими в дорогу за рубеж. Для них запах этих пирожков — дым отечества. Собственно, появление лотков с этими пирожками и есть предвестник границы. От окраины Асунсьона до этих лотков — каких-то полчаса. Настолько узок тот небольшой пограничный «буфер», который только и остался у столицы Парагвая.

Когда-то Асунсьон был глубоко в тылу, глубоко внутри территории страны. Но от той, когда-то очень значительной территории мало что осталось после войны с соседями. То была не война, а настоящий геноцид. Но в остальном мире про него мало кто знает. Тогда, в 1861—1865 годах, все напряжённо следили за Гражданской войной в США. Америка уже тогда была очень важной державой. И мало кому было дело до похода, с которым на парагвайцев одновременно выступил «Тройственный альянс» Бразилии, Аргентины и Уругвая. До «общего рынка» было ещё далеко, и будущие братья устроили тогда соседям-парагвайцам настоящую бойню. Парагвай потерял половину территории и три четверти населения. Чистой воды геноцид!

И 140 лет спустя Парагвай так и не оправился. Когда-то эта земля, которую обустраивали миссионеры-иезуиты, считалась в Южной Америке самой благополучной. С тех пор — наверное, самая несчастная. Вот уже 140 лет — на вечных задворках.

Был, правда, короткий «ренессанс». К началу 1930-х годов в Парагвай перебрались русские офицеры из армии Врангеля. А тут — очередная война, но уже с другим соседом: с Боливией. Тогда-то русские офицеры и помогли своей новой родине одержать убедительную победу. В истории той войны есть даже такой эпизод: оставляя окоп, боливийцы вывели на доске послание парагвайцам: «Если бы не ваши русские офицеры, мы бы давно загнали ваше войско за реку Парагвай». В списке главных героев той войны — русские офицеры Канонников, Серебряков, Беляев.

Я познакомился с их потомками, когда в 1990 году, придя с работы, мой отец, тогда заместитель торгпреда СССР в Уругвае, рассказал, как сегодня в дверь советской торговой миссии без всяких предварительных звонков вдруг постучалась «группа товарищей со странным акцентом». Они предложили всякие необычные товары, вроде пальмового мыла. А когда дело дошло до представлений, оказалось, что это — парагвайцы. И все как один с русскими фамилиями.

Конечно, тогда они и думать не могли, что через 17 лет в Парагвай с первым таким визитом прилетит уже и министр иностранных дел России. В сентябре 2007 года Сергей Лавров присматривал в Асунсьоне здание для уже полноценного посольства России. Но в конце 80-х до этого было ещё далеко: тогда русские парагвайцы осуществляли ещё только «разведку боем», проговаривали открытие ещё не посольств, а хотя бы первых связей с родиной предков, где, как они увидели, режим уже не такой безбожный.

Вернёмся, впрочем, к тому, к чему привели Парагвай не единичные и загадочные советские дипкурьеры, а бежавшие туда русские «белоэмигранты», офицеры армии Врангеля. После победы русских парагвайцев над Боливией, после «минутного возрождения» Парагвая в истории республики — опять откат.

Окончательно в её отсталости страну законсервировала диктатура Альфредо Стресснера. Длилась она рекордные даже для Южной Америки 35 лет. Все эти годы в «республике» шли репрессии против инакомыслящих или просто недостаточно лояльных. Попасть за решётку (документальный случай) можно было, если у тебя дома находили рыбные консервы с советской маркировкой. Они совершенно легально продавались в соседней Аргентине. Куда парагвайцы совершенно спокойно выезжали и во времена диктатуры. Вот ведь тоже парадокс! Зато убежище в Парагвае находили всевозможные мерзавцы со всего света. От Мартина Бормана (считается, что нацистский партайгеноссе скончался именно там) до свергнутого никарагуанского диктатора Анастасио Сомосы.

Была, правда, при диктаторе Стресснере попытка хоть как-то оживить экономику. Может быть, к этому Стресснера подтолкнула и грустная судьба никарагуанского Сомосы, который грабил- грабил свою республику и был свергнут, а когда бежал в Парагвай, был там убит «народными мстителями». Вот Стресснер и решил хоть как-то умаслить своих граждан, подкинуть им хоть какой-то заработок. И объявил страну, всю её суверенную территорию, одним большим «магазином беспошлинной торговли».

Именно с тех пор в Парагвае — шикарный шопинг. За сущие копейки — лучшая японская электроника. Магазины — на каждом углу. Правда, реальное богатство это, как водится, принесло лишь единицам. Они и населяют те несколько кварталов в Асунсьоне, где кажется, что находишься в лучшей части Майами. Что до остальной страны, то она благополучно и стремительно превратилась в огромный «пылесос» всемирной контрабанды.

Именно поэтому в Парагвае нельзя арендовать машину и съездить на ней в соседнюю страну. Заранее предполагается, что арендатор может оказаться угонщиком-контрабандистом, которого потом ищи-свищи. И это отчасти правда. По крайней мере, я в ту ночь на штрафстоянке на «ничьей земле» между Парагваем и Аргентиной увидел машины даже с испанскими номерами. Вот даже откуда гоняют!

Из-за этих проблем с арендой машин я и ехал на автобусе. Но знал, что даже и так проверка на границе будет как нигде тщательной.

Так и есть. На «священном рубеже» уже выстроились таможенники и пограничники обеих ныне братских республик, Парагвая и Аргентины.

Аргентинцы — посветлее. Хотя север Аргентины — это не иммигрантский, европейский по сути Буэнос-Айрес, но и здесь процент смешанных браков белых с индейцами невелик. Метисы, конечно, попадаются. Но большинство — всё-таки белые, или скорее белые.

Парагвайцы — не просто посмуглее, а типичные такие индейцы. Племя гуарани. Но очень важные. Всё-таки в форме, а это в Парагвае — сразу принадлежность к «высшей касте». Даром что ли в Асунсьоне даже президентский дворец облупился, зато со времен диктатуры всегда блестят свежей краской казармы. Опора власти. Которая, если что, и сейчас выкатывает на улицу танки. Сам видел. На пустом месте выкатили. Так, чтобы помнили.

Но КПП «Фалькон» — это даже по местным меркам выселки. Пыль не прибивает даже тропический ливень, он и начался как раз при выезде из Асунсьона. Какие-то блохастые дикие псы, которых неотёсанная, но брезгливая солдатня пинает ногами.

Сам «священный рубеж» — дырявый навес на проржавевших стойках и две кибитки, в которых ютятся «старшие». К парагвайскому «старшему» потом пришлось заходить отдельно. Его подчинённый, рядовой пограничник, оказался... неграмотным. Диалог получился поразительный.

— Доброй ночи.

— Доброй ночи. Ой, а что это вы мне даёте?

— Паспорт.

— А удостоверение личности у вас есть?

— Внутреннее удостоверение личности вы, наверное, проверяете у парагвайцев и аргентинцев. А я — ни тот, ни другой.

— А...

— Вот, глядите, паспорт.

— Какая интересная штука! А вы откуда?

— Из России.

— Это где?

— Неважно. Вот вам паспорт, проверяйте.

— А что проверять?

— У меня там виза стоит.

— Ой, виза... А куда вы дальше едете?

— Сейчас в Аргентину. Потом обратно к вам, в Парагвай. У меня из Асунсьона обратный рейс в Европу.

— Но если я вам сейчас поставлю штамп, вы же не сможете вернуться.

— Почему же? У меня многократная виза. Вот, смотрите, здесь же написано.

И тут я понимаю, что пограничник... не умеет читать. Не поверив мне, он побежал к старшему. Который и подтвердил ему всё то, что я ему только что рассказывал.

Разобрались с паспортом — начинается «шмон». Таможенники тщательно, с расстановкой, копаются в вещах всех без исключения пассажиров. Весь процесс растягивается на час. Сначала проверяют смуглые парагвайцы, потом — белые, но не менее смурные аргентинцы.

Правда, и про тех, и про других известно, что коррупционеров хватает и там, и там. Едва отъехали от границы и я наконец заснул, как почти мгновенно проснулся. Это заскрипели тормоза. Потому что автобус опять остановили. На этот раз — не пограничники или таможенники, а аргентинские жандармы. Перепроверяют результаты работы коллег на границе. К счастью, уже без «шмона». Только перепроверка документов.

Отключившись после всей этой ночной свистопляски, наконец засыпаю. А когда просыпаюсь, то, как мне кажется, я уже пропустил свою остановку.

Водитель автобуса — парагваец. Соседняя, но заграничная Аргентина для него — тёмный лес. Ничего подсказать не мог. Остальные пассажиры ехали ещё дальше и про транзитную для них Ресистенсию ничего толком не знали. От греха подальше, прошу притормозить у первой же остановки и выхожу.

Оказываюсь где-то в степи, у какой-то полуразрушенной фермы. Через дорогу под дождем резвятся непонятно откуда взявшиеся дети. Но у них тем более ничего узнать не удаётся. Дети пампы. Почти Маугли. Дождь всё это время только усиливался. Мобильный не работал. Таксофон отсутствовал по определению.

Как выяснилось потом, вышел я не позже, а раньше. А мой аргентинский приятель Хорхе, не дождавшись меня там, где я должен был выйти, погнался за моим автобусом. Догнал его в следующем по трассе городе Формоса. Допросил водителя. Тот по описаниям понял, что речь обо мне. Оказывается, за глаза он обозвал меня «гринго». Наверное, из-за моей свежей рубашки. Но объяснил, где же это он этого «гринго» выбросил.

Там, у заброшенной фермы, под навесом, где я укрылся от дождя, Хорхе меня и нашёл.

Такой вот всё-таки благополучный финал истории с пересечением экзотической границы Парагвая и Аргентины.

...А теперь я стою на границе двух европейских стран: России и Финляндии. Стою уже два часа на подъезде к «Торфяновке». И думаю, что нечто подобное действительно переживал только тогда, в Южной Америке. Но нет! Российско-финляндская граница — это будет похлеще.

Час, второй. Третий. Четвёртый! В случае с Парагваем я давно уже и границу бы пересёк, и жандармами в Аргентине был бы повторно проверен. А здесь я только подъезжаю к финскому КПП.

На российском же КПП происходило нечто невообразимое. Нет, понятно, что разгар отпускного сезона. Что выходной. Что машин больше, чем обычно. Понятно и даже замечательно, что пограничники стали запускать легковые автомобили на те полосы, где обычно обслуживаются только грузовики. Но почему, если есть будка пограничника, ему бы и не пропускать машины по принципу: подъехали к тебе, принял паспорта, проверил, отпустил, принял следующий автомобиль?!

А здесь... Ну почему этому упитанному прапорщику нужно построить нас в два ряда? Открыт-то один! Потом в каждый ряд впускать почему-то по три машины. Заставить всех выйти. Выстроиться в пешую очередь к пограничной будке. Сбегать в будку таможенника напротив. Обругать проезжающих за то, что заполнили одну, а не две декларации (хотя было четыре часа на то, чтобы всех об этом предупредить). Потом забыть, кто уже у будки был, а кто нет. Перепроверить паспорта. Попросить открыть багажник, чтобы убедиться, что в машинах нет нелегалов. И только после этого выпустить тебя в сторону «фиников»!

У которых тот же процесс длится не 4 часа, а 20 минут!

Но при этом большинство в России считает, что «финики» — это «тормоза», а вот мы — самые лучшие. О чём и сообщают друг другу по финским сотовым телефонам «Нокиа».

Эта книжка будет и про то, как и что я научился сравнивать.

Сравнения будут не обязательно с Россией. И не обязательно такими уничижительными, как про «Торфяновку» и Парагвай. Такой сверхзадачи у меня вовсе нет. Хотя, конечно, сегодня тем более тревожно и печально, когда Россия сравнима с такими задворками третьего мира.

Как человек часто пересекающий границы, я постоянно наблю даю поучительную и отрезвляющую подноготную. Про которую ни в каком репортаже не расскажешь. Там это — лишнее. Хотя, возможно, эти истории и есть самое интересное.

Итак, это будут заметки с полей журналистского блокнота. Получится три «Ф»: Фидель, Фолкленды и футбол.