Ночь была черная, а деревья еще черней. Надоедливый осенний дождичек, мокрая дорога. Партизаны ворчали, спотыкаясь о какие-то кочки, о древесные корни, шлепая по невидимым лужам. Фыркали лошади, лениво скрипели телеги в тылу нашей небольшой колонны. И хотя до цели пути, до лагеря Бати в Ковалевичском лесу, оставалось уже недалеко, никто из нас не знал точно его расположения.
И вдруг:
— Кто идет?
Мы скорее догадались, чем увидели, что навстречу нам выдвинулась группа людей.
— Это мы, товарищ Черкасов, гурецкая группа, — ответил капитан Архипов, сопровождавший нас.
Ослепительной иглой проколол тьму электрический фонарик. Жмурясь от него, мы успели заметить, что с Черкасовым было человек семь, двое из них верхами.
Тот же самый голос спросил:
— Бринский здесь?
— Здесь.
— Комиссар Бринский из Чонгарской дивизии?
— Тот самый, — ответил я.
— А я Черкасов.
— Из Лепельской?
— Да.
— Вот хорошо, и тут друзья. Гора с горой не сходится…
Черкасов спешился.
— Двигайтесь дальше.
И подошел ко мне.
— Давай-ка закурим со встречей.
Свертывая цигарки, пропустили вперед колонну. Когда вспыхнула спичка, я посмотрел на Черкасова. Давно не видались, но он нисколько не изменился: все то же румяное молодое лицо, русые волосы. И те же по-старому знакомые глаза глянули на меня с улыбкой.
— Что, не узнаешь?
— Да нет, ты все такой же.
— И ты тоже… Еще не седеешь?
— Рано!
Догоревшая спичка обожгла пальцы.
— Ну, загляделись!.. Пошли!
Двинулись…
— Да-а, сколько лет!.. А ты не знаешь, где сейчас полковник Огурцов? — спросил я.
— Сергей Яковлевич? На Украине, командовал танковой бригадой… Вот человек!
— А про Михайлова не слыхал?
— Полкового комиссара? Где-то на Кавказе…
— Да ты хромаешь! — вдруг заметил я. — Угодила фашистская пуля?
— Царапнуло. Ерунда. Но до сих пор дает себя чувствовать. Ходить приходится много — натираешь. А врача нет, лекпом лечит…
Расспросами и воспоминаниями скоротали мы остаток дороги. А она, все такая же утомительная, извивалась в том же черном и неприветливом лесу.
Несколько раз строгими голосами окликали нас караулы, прежде чем между деревьями замелькали дымные костры лагеря.
Люди, сидевшие у огня, потеснились, чтобы дать нам место. Стали знакомиться. Пришедшие со мной переобувались, сушили портянки. Я оказался среди разведчиков. Веселый быстроглазый парень, оживленно жестикулируя, продолжал какой-то рассказ:
— …Я ему говорю: «Стой!» — а он бежит. Я тогда из автомата, но, конечно, вверх. Он так и скорчился от страха. «Вот, говорю, теперь разберемся»… А что, хлопцы, нет ли у вас закурить? — вдруг обратился он к нашим ребятам.
Появился кисет с табаком.
— О-о, да вы совсем богато живете, придется с вами дружбу заводить. — И, хитро подмигнув кому-то, веселый разведчик завернул цигарку в палец толщиной.
Ко мне подошел Черкасов:
— Антон Петрович, пойдемте к Бате.
Батя сидел у костра на толстом бревне, согнувшись и опираясь локтями о колени. Грел над огнем руки. В неровном мигающем свете он показался мне пожилым — почти старым, да я, по правде сказать, и ожидал увидеть именно такого, ведь он — «батя». Даже удивился, что у него нет бороды.
Оторванный голосом Черкасова от каких-то своих мыслей, он поднялся нам навстречу:
— Бринский?
— Гурецкая партизанская группа прибыла в ваше распоряжение.
— Здравствуйте. Садитесь.
В лагере Бати с первых же минут знакомства меня поразила четкая, налаженная дисциплина, как в хорошей воинской части. Не было того, что обычно называют партизанщиной, и в этом чувствовалась твердая рука командира. Я невольно сравнил его отряд с Гурецким, и сравнение было не в нашу пользу. А Батя в самом начале разговора спросил:
— Что у вас за люди? Такие же, как у Щербины?
Я понял, что это касалось дисциплины, и несколько смутился.
— Да… но и получше есть.
Тогда он рассказал о встрече с бойцами Щербины. Батя был один, и партизаны заподозрили в нем шпиона, хотели расстрелять без приказа командира, отобрали маузер и вообще вели себя недопустимо.
— Люди в партизанских условиях иногда распускаются, — сказал Батя в заключение. — Может быть, и у вас такие?
— Могут быть и такие, — сказал я, — но в основном народ хороший.
Беседа затянулась. Батя говорил о Большой земле, о наших задачах, о своем отряде. Расспросив меня, он и о себе рассказал подробно. Зовут его Линьков Григорий Матвеевич, родился он в Оренбурге, заядлый охотник, знаток и любитель леса. Старый член партии, участвовал в гражданской войне, партизанил. Теперь — инженер, и большого труда ему стоило отпроситься на работу в тылу врага.
Недавно в их отряде погиб начальник связи, единственный человек, у которого был шифр для радиопередач. В результате все радиостанции отряда могли только принимать вести с Большой земли, а работать на передачу не могли…
— Значит, не всё мы предусмотрели, когда собирались лететь, — закончил Батя. — Нельзя было давать шифр только одному человеку. Если бы у каждого радиста был шифр, мы сейчас были бы связаны с Большой землей. Не предусмотрели, а для партизана каждая непредусмотренная вовремя мелочь может стоить жизни.
Скитаясь по лесам и болотам, без связи и без товарищей, он много перетерпел от этих непредусмотренных мелочей и много, должно быть, передумал.
Во время разговора я ближе присмотрелся к Бате. И вовсе он не старый: сорок, ну — сорок два, сорок три года. Широкий, лоб, пристальные глаза. Чувствуется человек твердого характера и большой смелости, но смелости не безрассудной: он знает, что делает, умеет все рассчитать и взвесить. Это и по разговору видно. Я сразу почувствовал уважение и доверие к своему новому начальнику.
Лагерь затих, костры догорали, партизаны давно уже спали в своих шалашах. Пора и нам! Немного остается до осеннего позднего утра…
* * *
Серый рассвет едва пробивался между соснами, когда я по приказанию Бати построил своих бойцов. Батя поздоровался, ответили дружно, а он строго оглядел шеренги, замечая командирским глазом и плохую выправку, и движение, и разговоры в строю. Мне видно, как вытянулся под его взглядом сутулый Перевышко, стал серьезным шутник Пат. Затем, начиная с правого фланга, Батя пошел вдоль строя, подробно расспрашивая бойцов, интересуясь даже мелочами прежней их жизни и работы. Казалось, что он своими проницательными глазами хочет заглянуть в самую душу человека, узнать каждого, понять, оценить, на что он пригоден.
Все это: и взгляд, и внушительная фигура, и строгая внимательность к людям — произвело на наших ребят сильное впечатление. Правда, сначала они так же, как и я, были несколько удивлены и, пожалуй, даже разочарованы, увидев своего нового начальника без бороды, но потом почувствовали, что он именно «батя». Это несколько грубоватое, но по-своему нежное слово лучше всего характеризует то глубокое доверие, с каким относились к нему партизаны. Много мне пришлось слышать разговоров на эту тему, но вернее всех сказал Саша Волков, тот самый веселый разведчик, который закуривал у нас этой ночью:
— Если Батя с нами, то будь мы хоть у черта на рогах — не пропадем!
Мы тоже почувствовали это с первого дня пребывания в его отряде и не ошиблись. На протяжении трех с лишним лет руководил он нашей борьбой с захватчиками. Личным примером, не щадя своей жизни, учил нас быть смелыми, беспощадными, стойкими. Он передавал нам свой богатый опыт старого коммуниста, партизана гражданской войны, опыт охотника и следопыта.
Вспоминается партизанское собрание, которое проводил Батя в этот день. Под уныло моросящим дождем бойцы расположились на поляне в шинелях и ватниках военного образца, в черных гражданских пиджаках. Оружие у каждого при себе: винтовки в руках, автоматы на груди, пистолеты и гранаты у пояса. И тут же рядом несколько ручных пулеметов и два «максима». Некоторые из партизан для внушительности опоясались крест-накрест пулеметными лентами. Правда, ленты эти наполовину пусты, да и носить их таким образом неудобно, но зато вид у бойцов действительно партизанский. У нас немало было ребят, которые очень заботились о том, чтобы походить на бывалых партизан даже своим внешним видом, и ничего зазорного в этом не было, потому что воевали они неплохо.
Появился Батя.
— Встать! Смирно!
Четкий рапорт, как и полагается в военной части.
— Вольно! Садитесь!
Снова усаживаются, но после команды, после рапорта все уже как-то подтянулись, стали строгими, словно короткие и резкие слова вернули бойцов в ряды армии. Да оно так и есть. Это не формальность, это дисциплина, цементирующая наши ряды. Чем был слаб Гурецкий отряд,? Вместо строгого приказа, вместо четкой, не допускающей возражений команды, мы уговаривали. А разве на войне можно уговаривать? Дружба дружбой, а служба службой. Об этом еще Суворов говорил: ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда…
Григорий Матвеевич рассказывает о войне, о положении на фронтах. Фашисты рвутся к Москве, но столица превратилась в неприступную крепость. Батя всего месяц назад сам был там и видел, как создается народное ополчение. Тысячи женщин и подростков идут с лопатами и топорами строить вокруг города доты и дзоты, копать противотанковые рвы и окопы, сооружать непроходимые линии надолб. Под огнем и под бомбами «мессершмиттов» и «юнкерсов» они выполняют свое дело. А в городе при каждом налете вражеской авиации жители поднимаются на крыши домов, чтобы тушить немецкие зажигалки, девушки-зенитчицы бьют по фашистским самолетам. Комсомольцы и комсомолки переходят линию фронта, ведут разведку, подрывают дороги и склады во вражеском тылу. Кузнецы и жестянщики, токари и слесари великого города готовят для своих защитников гранаты и минометы. В цехах эвакуированных заводов ремонтируют танки, делают-автоматы. Весь народ поднялся на защиту столицы, и Гитлера в Москву не допустят. И мы в тылу врага также должны поднять людей. Ведь вокруг нас такой же свободолюбивый и никому еще не покорявшийся народ, такой же народ, что защищает Москву.
Григорий Матвеевич говорит, но это не просто доклад о текущем моменте, это — живой рассказ очевидца и участника, это — горячий призыв к действию, к беспощадной борьбе с захватчиками.
…И еще вспоминается примечательная мелочь, но уже совсем другого рода. Завтракать в этот день мне пришлось из одного котелка с Батей, и он, хлебая жидковатый пшенный суп, сетовал:
— Эх, ухи бы!.. Ведь вы на самом озере жили, привезли бы рыбы. Какую бы уху мы сварили!
— Я, Григорий Матвеич, в этом деле не специалист.
— И много теряете. Вы не знаете, что такое уха! Когда-нибудь я вам приготовлю настоящую, рыбацкую. Это не то, что вам жена дома сварит.
С этого дня мы вошли в состав первого белорусского партизанского отряда особого назначения. Я был назначен заместителем Бати. Комиссаром отряда был Кеймах (носивший в отряде фамилию Корниенко), начальником штаба Архипов. Из наших гурецких ребят Перевышко и Немов получили командование взводами.
А на другой день, продолжая свою оперативную работу, отряд вышел в деревню Липовец, чтобы организовать там группу народного ополчения. Для отряда Бати это было делом не новым, но мы участвовали в этом впервые.
Разведка еще днем сообщила, что немцев в Липовце нет, а старосту, которому заранее было поручено собрать людей, партизаны знали как надежного человека. И все-таки мы двигались к деревне тихо, скрытно окружили ее и выставили заслоны со стороны Краснолук и Лепеля.
Моросило. Стояла непроглядная темнота — ни огонька, ни звездочки. Но деревня полна была приглушенных звуков: шаги, скрип калитки, тихие, неясные разговоры.
Когда мы пришли в хату старосты, там было полно народу. Я немного отстал и, протискиваясь к середине, к столу, где уже заняли места Батя, Черкасов и Корниенко, услышал случайный, вполголоса, разговор между колхозниками.
— Этот из Москвы. С самолета выбросили.
— Тише! Тише!..
И все умолкли в напряженном ожидании.
— Товарищи, вы находитесь на земле, временно захваченной фашистами, — начал Батя, делая упор на слове «временно». — Фашизм беспощаден, с ним нельзя жить в мире…
Он рассказал, как весь народ поднимается на борьбу с врагом, как в Москве и Ленинграде создается народное ополчение. И жители оккупированных немцами территорий тоже должны включаться в эту борьбу. Все мужчины призывного возраста обязаны активно участвовать в ней. Для этого и в Липовце создается группа народного ополчения.
Затем капитан Черкасов зачитал приказ. Привожу его полностью:
«Приказ № 5Командир партизанского отряда особого назначения БАТЯ.
По первому партизанскому отряду особого назначенияКомиссар КОРНИЕНКО.
22 октября 1941 годаНачальник штаба АРХИПОВ».
Деревня Липовец
1. Гитлеровская Германия напала на нашу Социалистическую Родину, чтобы захватить землю, обильно политую потом и кровью нашего народа, чтобы уничтожить все завоевания Великой Октябрьской социалистической революции. Фашисты уничтожают колхозы, фабрики, заводы, разрушают школы, расстреливают мирное население. Они пришли, чтобы уничтожить нашу счастливую жизнь и счастье наших детей. Они хотят возвратить власть помещиков и капиталистов, а наш свободолюбивый народ превратить в рабов немецких князей и баронов. Они несут нам смерть и слезы.
2. На борьбу с немецкими захватчиками поднимается весь советский народ. По примеру Москвы и Ленинграда трудящиеся создают народное ополчение. В занятых немецкими захватчиками районах создаются партизанские отряды, диверсионные группы для борьбы с немецкими поработителями, для взрыва мостов, железных дорог, порчи телефонно-телеграфной связи, для уничтожения складов, для налетов на штабы и обозы. Надо создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия всюду и везде.
Приказываю:
1. Все граждане призывного возраста, оставшиеся на временно оккупированной территории, являются военнообязанными и должны в партизанских отрядах и группах народного ополчения вести активную борьбу против гитлеровских захватчиков и их пособников.
2. В деревне Липовец создаю группу народного ополчения из граждан призывного возраста.
3. Командиром группы народного ополчения назначаю Булая Виктора Васильевича.
4. Предупреждаю всех граждан деревни Липовец о сохранении полнейшей тайны о существовании группы народного ополчения. За выдачу группы или ополченца виновные будут расстреляны как изменники и предатели Родины, а имущество будет конфисковано.
5. Все граждане деревни Липовец должны оказывать всяческую помощь партизанам, особенно раненым и больным.
Черкасов умолк. В наступившей тишине Батя обвел присутствующих строгим взглядом.
— Ясно, товарищи?
— Ясно! — раздалось сразу несколько голосов.
— Теперь прошу покинуть помещение. Остаться только ополченцам.
Недолгая толкотня у двери, шарканье ног, а потом — опять тишина. В хате остались только будущие ополченцы.
— Товарищи ополченцы, — сказал Батя, — сейчас вам зачитают присягу и примут ее от вас. После принятия присяги получите первое боевое задание… Товарищ Бринский!
Я вышел на середину хаты.
— Встать! Повторяйте все… — И начал читать медленно, с остановками. И казалось, что молодые голоса, повторявшие слова присяги, не вмещаются в комнате. Головы были обнажены, лица торжественны и суровы. Люди знали, что этой клятвой они включаются в тяжелую борьбу с сильным и жестоким врагом.
Вот текст присяги народного ополченца:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, находясь на территории, временно оккупированной немецкими поработителями, вступая в ряды народного ополчения для борьбы с врагом, для освобождения своей матери Родины, клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, строго хранить тайну, ни при каких условиях не выдавать врагу моих товарищей из ополчения и партизан. Я клянусь, что буду до конца предан своему народу, своей Социалистической Родине и Советскому Правительству. Я клянусь защищать ее мужественно, с достоинством и честью, не щадя своей крови и жизни для достижения полной победы над врагом. Я клянусь, что буду мстить врагу за честь своей Родины, за слезы матерей, жен и детей. Я клянусь, что беспрекословно и честно буду выполнять все приказы командира. Если я нарушу эту присягу, то пусть меня накажет суровая кара советского закона и всеобщее презрение».
Затихли слова присяги, ополченцы все еще стояли с непокрытыми головами. Булай четкими шагами подошел к Бате.
— Товарищ командир, группа народного ополчения деревни Липовец готова выйти на задание.
— Хорошо, — ответил Батя, — даю вам сорок минут сроку. Чтобы через сорок минут быть здесь. Иметь с собой пилы, топоры и ломы.
Люди расходились. Булай давал им короткие указания, и видно было, что он пользуется среди односельчан полным авторитетом. Поэтому Батя и назначил его командиром. Очень осторожный в таких случаях, Григорий Матвеевич предварительно не раз беседовал с ним, проверил его, присмотрелся к нему и увидел, что это человек верный. Лучший бригадир в колхозе, комсомолец, член бюро райкома. В этом году его должны были принимать в партию, но война помешала. Теперь он активно помогал партизанам и был одним из организаторов молодежи. Ополченцы охотно подчинялись ему. Ни один из них не опоздал к указанному сроку. И если на собрание они пришли одетые чисто, а некоторые даже щеголевато, то теперь на них была повседневная колхозная роба — потрепанные пиджачки, залатанные брюки. Принесли и пилы, и топоры.
На первый раз липовецкой группе дано было задание уничтожить телефонную связь между Холопиничами и Краснолуками и подпилить сваи мостов на дороге Краснолуки — Столбец. Вскоре группа вышла из деревни.
…А потом в ненастной осенней ночи тихо посвистывали питы, глухо охали топоры. Падали телефонные столбы, обрывая провода; тяжело оседали поврежденные мосты.
Так мирные жители лесной белорусской деревни активно вступили в войну.