Вдоль дороги вился длинный плюмаж, окутавший туманной дымкой раннюю осеннюю желтизну техасских лесов. Кусты и деревья казались изображениями на зернистой рыхлой бумаге. Они гнали к Сабине, на юго-восток, почти семьсот голов скота. Четверо опытных ковбоев скакали по бокам стада, заставляя его двигаться в нужном направлении, отрезая путь тем животным, которые пытались отбиться от стада, собирая слабых и хромых. Это был нелегкий труд, но погонщики прекрасно знали свое дело.

Взглянув на Дасти, Скунс спросил:

– Есть какие-нибудь следы?

Парень утер пот со лба. Покачав головой, ответил:

– Нет. Пока ни одного.

Скунс разломил плитку прессованного табака. Сунув одну половину в рот, пробормотал:

– Не могу поверить, что они пропустят нас к Сабине и не попытаются напасть. – Он протянул приятелю кусок табака.

Дасти нахмурился:

– А я вот не могу поверить, что мы спокойно гоним скот, когда должны были бы охотиться за бандитами.

Скунс усмехнулся:

– Неужели не видишь, что у нас нет выбора?

– Верно, нет. И это меня чертовски нервирует. Мерзавцы кружат где-то поблизости и только и ждут удобного момента, чтобы наброситься на нас.

Дасти окинул взглядом стадо. Кивнув на Элизабет, ехавшую чуть поодаль, проговорил:

– Как ты думаешь, она действительно уедет и бросит нас? Скунс перегнулся через луку седла и сплюнул табачную жижу.

– Думаю, да.

– Джед не позволит ей уехать. Скунс снова усмехнулся:

– Ни один мужчина не сможет уговорить женщину, если она закусила удила.

Дасти покосился на приятеля.

– Но ведь он ее муж. Скунс пожал плечами:

– Они наговорили друг другу слишком много обидных слов. Слишком много даже для супругов. К тому же этой маленькой леди пришлось несладко. И хорошо, если она пока не знает, что ее ждет впереди.

Дасти пристально взглянул на Скунса, однако промолчал. Минуту спустя он все же отважился на вопрос:

– Ты же не думаешь, что он хочет, чтобы она уехала?

– Не знаю и не хочу знать. Но скажу тебе честно: мне будет ее не хватать.

Оба взглянули на изящную женскую фигурку, покачивавшуюся в седле. Трудно было поверить, что прошло всего четыре месяца с тех пор, как Элизабет появилась на ранчо.

Она сидела в дамском седле – элегантная, как принцесса, даже в своем пыльном сером платье и в потрепанной мужской шляпе. Спина ее была совершенно прямой, плечи развернуты. Руки непринужденно и изящно держали поводья.

Тут один из быков отбился от стада, и Элизабет, пустив лошадь легким галопом, без малейших усилий усмирила быка.

Скунс хмыкнул:

– Ты только посмотри на нее. Будь я проклят, если когда-нибудь видел похожую… Черт возьми, да я бы за шесть недель научил ее владеть лассо лучше, чем Рио.

Дасти улыбнулся:

– Думаю, немного найдется такого, чего она не умела бы делать.

– Жаль только, что она об этом не знает, – заметил Скунс. Выругавшись сквозь зубы, он погнал свою лошадь к голове стада – там бык-лидер пытался повернуть не в ту сторону.

Сначала все дни казались Элизабет каким-то нескончаемым кошмарным сном. И она действительно была словно во сне – не помнила, когда и что ела, не помнила, когда спала, а когда сидела в седле. Она знала лишь одно: ее муж собрал новое стало и теперь гнал его на скотоприемный пункт в Сабину, где агент должен был купить скот; после этого Джед собирался посадить ее на пароход, отплывающий в Алабаму.

Но время шло, и в один из дней Элизабет вдруг почувствовала, что жизнь возвращается к ней. В этот день она заметила, как удивительно, как завораживающе горят сухие ветки в костре. Она с восхищением смотрела, как тонкая струйка дыма поднимается в ясное голубое небо. А потом, когда уже стемнело, прислушивалась к голосам мужчин, объезжавших стадо. Она слышала и вой койота, и сейчас этот вой показался ей удивительно прекрасным – то был голос одинокого, но свободного существа.

Ее глаза открывались постепенно, день за днем, и она начинала видеть окружающий мир так, будто просыпалась от долгого сна. Она начала замечать солнце и теперь любовалась его золотистым блеском. Любовалась и ручьями, сверкавшими в лучах солнца, точно алмазы. Любовалась невероятной синевой неба, казавшегося теперь ярче и неизмеримо прекраснее, чем когда-либо. А ночью, когда на черном бархате неба появлялись звезды, похожие на ярких светлячков, она закрывала глаза, ослепленная этим светом, и со вздохом засыпала. Она спала крепко, без сновидений. А утром ее будили розоватые лучи рассвета, ласкавшие щеку.

Элизабет постепенно возвращалась к своим обязанностям кухарки, чтобы высвободить для Рио время – ведь ему следовало присматривать за стадом, и она стала прислушиваться к разговорам мужчин, иногда даже принимала в них участие. Кроме того, она взяла на себя некоторые обязанности погонщика и неплохо с ними справлялась, что и продемонстрировала сейчас Дасти и Скунсу.

Близился полдень, и следовало дать животным отдых, а также перекусить и напоить лошадей.

Дасти подъехал к Элизабет:

– Вот там есть ручей, миссис Филдинг, Рио уже направился туда с лошадьми.

Элизабет кивнула и повернула свою лошадь в указанном направлении. Она знала: мужчины рассчитывают, что на костре уже сварятся бобы к тому времени, когда они устроят стадо на отдых. К ее удивлению, Дасти поехал с ней рядом.

– Красивая местность, правда? – спросил он неожиданно.

Элизабет мечтательно улыбнулась. Почему она прежде не замечала этих ярких красок и чудесных теней? Почему не замечала этой красоты? А может, и замечала, но теперь забыла…

– Да, очень красиво, – согласилась она. – Кажется, сегодня стало чуть прохладнее.

– Похоже, что зима будет мягкой, – сказал Дасти. Какое-то время они ехали молча. Элизабет старалась подавить желание повернуться в седле и поискать глазами Джеда. Сегодня он все время перемещался. Она видела только движущуюся точку. Он то оказывался далеко впереди, потому что рыскал в поисках воды, то занимался другими важными делами. Но ни разу не приблизился к Элизабет и не сделал попытки ехать рядом с ней. Она была благодарна мужу за это – ей все еще тяжело было видеть его.

Во время отдыха, а также вечером, у лагерного костра, когда она сворачивалась в клубочек под своим одеялом и над головой у нее сияли звезды, ей не удавалось не замечать его, не удавалось не слышать его голос – и эти минуты были самыми тягостными. Воспоминания возвращались и уносили ее в прошлое – они мучили, ранили, терзали. В такие минуты ей хотелось закричать.

И с каждым днем ей становилось все труднее отвергать прошлое. Она пыталась захлопнуть дверь, ведущую в прошлое, пыталась не допустить, чтобы чувства взяли над ней верх, однако ей не удавалось убежать от воспоминаний, не удавалось похоронить преследовавшие ее чувства и мысли. Просыпаясь по утрам, Элизабет не могла удержаться от того, чтобы тайком не бросить на него взгляд, и она видела, как муж надевает сапоги, как приглаживает ладонью волосы, прежде чем надеть шляпу. Когда же Джед заговаривал с ней, благодаря за чашку кофе или объясняя что-нибудь, она старалась не смотреть ему в глаза. Она боялась увидеть в них то, что заставляло ее вспоминать недавнее прошлое. Ей не хотелось думать о прошлом. Ей не хотелось страдать и тосковать.

Но с каждым днем становилось все труднее противиться потребности смотреть на него, быть с ним рядом. Элизабет казалось, что присутствие мужа каким-то образом придает ей силы, поддерживает ее. Иногда она спрашивала себя, удастся ли ей когда-нибудь полностью освободиться от его власти. И каждый раз ответ был один и тот же: нет, не удастся.

Тут Дасти, нарушив молчание, вдруг выпалил: – Миссис Филдинг, я не хочу, чтобы вы уезжали! Элизабет замерла в седле. Однако не было смысла и дальше избегать разговора об этом. Теперь уже, после долгих дней пути, она не могла отрицать очевидное, не могла себя обманывать…

Собравшись с духом, Элизабет проговорила:

– Я должна уехать, Дасти. И вы знаете это лучше, чем кто бы то ни было. – Взглянув на молодого человека, она вдруг воскликнула: – О, Дасти, как вы можете оставаться здесь после того, что пережили?! Неужели вам не страшно?!

Сдвинув шляпу на затылок, он в задумчивости пробормотал:

– Думаю, вы правы, мне страшно. Но я не боюсь смерти. Дело не в этом. Когда приходит твое время, ты едва ли можешь что-либо сделать. Кроме того, главное ведь не в смерти. Главное – это жизнь. Верно?

– Но зачем вам… такая жизнь? – Ее руки судорожно вцепились в поводья. – Как вы можете так говорить, после того как убили вашу семью? Как вы можете так спокойно относиться к нападению индейцев? Неужели вам здесь так нравится?

Дасти с изумлением посмотрел на собеседницу. Потом тихо проговорил:

– Я и забыл, что вы об этом не знаете, миссис Филдинг. На нашу хижину напали не индейцы, а бандиты, белые люди. И предводитель у них – мерзавец по имени Хартли.

Элизабет в ужасе уставилась на Дасти.

– Лорд Хартли?! Но… вы уверены? Он кивнул:

– Это они испугали и разогнали наше стадо и стреляли в открытую дверь хижины. Если бы мы сразу же пошли по их следам и перестреляли их всех, ничего бы не было, – с горечью в голосе добавил Дасти. – Ничего не случилось бы, и вы не поехали бы в Алабаму.

Элизабет в смущении покачала головой:

– Но… я видела их. Это были индейцы. Их лица были раскрашены, а в волосах – перья…

Дасти пожал плечами:

– Это излюбленный трюк всех трусов. Им известно о беде, постигшей чероки. Поэтому они и решили, что все можно свалить на индейцев. – Дасти немного помолчал, потом вновь заговорил: – Понятия не имею, чего ждать от такого человека, как Хартли. Лучше дайте мне индейца. Я по крайней мере буду знать, чего от него ожидать. Но когда имеешь дело с безумным белым человеком… – Дасти умолк и снова пожал плечами.

Элизабет пыталась осмыслить услышанное. Неужели лорд Хартли, такой образованный, такой элегантный, такой сдержанный и утонченный джентльмен, – неужели он способен на нечто подобное?

Пристально взглянув на молодого человека, она сказала:

– Дасти, вы ничего не понимаете. Лорд Хартли… Я знаю, что у него есть недостатки, но он, конечно же, не способен на такое… Лорд Хартли – джентльмен, и он прекрасно воспитан. Не могу представить, что он способен на подобные поступки. Ведь вы его обвиняете… – Элизабет внезапно умолкла.

Она вдруг вспомнила драку на корабле и поняла, что, возможно, пыталась убедить в невиновности лорда Хартли не Дасти, а себя.

Дасти утер рукавом лоб и пробормотал:

– Иногда случается, мэм, что хорошее воспитание – только прикрытие. А джентльмены… Они бывают разные. И внешность человека ничего не значит. – Он взглянул на Элизабет. – Вот вы, например… Кто бы мог подумать, что такое маленькое и хрупкое создание, как вы, может ездить верхом не хуже ковбоя? В первый день, когда вы вышли из повозки… О, я подумал, что вы не продержитесь у нас и недели. Но вы обвели нас всех вокруг пальца. Клянусь, именно это вы и сделали. Потому что при всем своем хорошем воспитании и изящных манерах вы самая сильная женщина, какую я видел в жизни.

Элизабет была тронута этим признанием. Пытаясь скрыть охватившее ее волнение, она проговорила:

– Я вовсе не сильная, Дасти. Я долго держалась, крепилась… Но потом не выдержала и сдалась.

– Миссис Филдинг, вы не сдались, – с уверенностью возразил Дасти. – Возможно, сейчас у вас возникло такое ощущение, но в вас гораздо больше мужества, чем вы предполагаете.

„Нет, – подумала она, – я не ошибаюсь. Я оставила свой дом ради этой ужасной жизни на границе. Я избежала смерти от огня и воды. Я вышла замуж за человека, который не желал меня. Я жила все это время, страдая от одиночества и страха, и боролась за то, чтобы заслужить любовь своего мужа, но так и не заслужила ее. Я пережила нападение безумцев, стрелявших в нас, и свои собственные кошмары. Но теперь все кончено. Больше терпеть я не в силах“.

Она тихо проговорила:

– Я не могу здесь остаться, Дасти. Мне некуда возвращаться. Все, что я пыталась создать, все, что мы строили и надеялись построить, – все это погибло. Я потеряла все.

Дасти хмыкнул и покачал головой.

– Миссис Филдинг, знаете, сколько раз я терял все? Я не раз строил хижину, чтобы у меня был приют на зиму, а потом строил кораль. Но приходили команчи, или ударяла молния, или случалось наводнение… И я двигался дальше, и снова валил деревья, и опять строил дом. Я устраивал себе логово в пещере или делал шалаш из веток, чтобы укрыться от дождя и ветра. Я укрощал мустангов или нанимался на временную работу. Для меня не имеет особого значения, где я нахожусь и чем занимаюсь, пока я могу прокормить себя. А на ранчо вашего мужа я застрял на три года, но, пока вы не появились, у меня не было настоящего дома.

Дасти внимательно посмотрел на Элизабет и с задумчивым видом продолжал:

– Я понимаю, мэм, что для женщины тяжело потерять то, чем она гордилась. Мне кажется, я хорошо это чувствую. Но всегда окажется, что есть еще деревья, которые можно срубить, есть еще колья, которые можно вбить в землю, чтобы поставить палатку. А такие вещи, как горшки, плошки и кастрюли, всегда можно купить в фактории. Но то, что вы давали нам, пока жили на ранчо, невозможно заменить ничем… Да, этого ничем не восполнишь.

Элизабет судорожно сглотнула и отвернулась. 4Ей нечего было сказать.

Но слова Дасти запали ей в душу. Снова и снова они всплывали в ее памяти в самые неподходящие моменты в течение дня, а потом и бессонной ночью. И как она ни старалась, ей не удавалось заставить себя не думать о прошлом и не оглядываться назад.