Нежный ангел

Бристол Ли

Ее звали Энджел — Ангел, и ее невинная прелесть в полной мере соответствовала имени. Никто бы не подумал, что Энджел Хабер блестяще управляется и с крапленой колодой, и с острым стилетом!

Неужели опасная красавица — та самая маленькая девочка, опекать которую когда-то поклялся Адам Вуд? Увы, сомнений нет!

Адам решает спасти свою подопечную от преступной жизни и повести к алтарю, но Энджел намерена дорого продать свою свободу.

Ей нужна только любовь — любовь подлинная и страстная, чувственная и самозабвенная…

 

Глава 1

1886 год

Он мог бы никогда не найти ее, если бы в то утро у него не кончился кофе и если бы после полудня он не поехал в табачную лавку. Есть много вещей, без которых человек может обходиться, идя по следу: хорошая пища, свежая вода, чистая одежда, удобная кровать и дружелюбное солнце над головой, когда он просыпается утром. Можно даже предположить, что некоторое время мужчина может обходиться без кофе или без сигарет — но только не без того и другого одновременно.

Солнце уже клонилось к закату, когда Адам Вуд прискакал в местечко Литтл-Хорс, что в штате Колорадо. Дождь шел три дня напролет, и улицы маленького городка тонули в грязи; грязь хлюпала под копытами коня, ее брызги летели на штанины, и брюки так испачкались, что их первоначальный цвет невозможно было узнать. Адам насквозь промок, замерз и выглядел жалко. Хотя дождь теперь только моросил, вода капала с полей его шляпы, стекая за ворот, а вещи его пахли плесенью. Ничто не манило его сильнее, чем желтый свет окон магазина вдали, разве что вывеска «Румз энд милз» напротив, через улицу.

Адам привязал лошадь возле магазина и пошел к двери, проваливаясь по щиколотку в грязь. Он так устал, что даже не мог ругаться. Сделав бесполезную попытку очистить подошвы о дощатый настил, он вошел в помещение и снял шляпу. Первый раз за эту неделю у него сегодня будет горячая еда, теплая ванна и крыша над головой. Но сначала он сделает то, ради чего сюда приехал.

До закрытия оставалось времени совсем чуть-чуть, и хозяин растерянно смотрел, как нежданный посетитель оставляет грязные следы на чистом полу.

— Вы что-то хотите?

— Да. Фунт кофе и банку табаку.

В магазине было тепло, пахло пыльными рулонами ткани и кислым сыром. Адам внезапно понял, насколько же он голоден.

— И отрежьте мне этого сыра на пять центов, пожалуйста.

Немного повеселев, что покупатель берет так много, владелец магазина положил табак и кофе на прилавок и снял стеклянный колпак с круга сыра.

— Давно в дороге?

— Да, — рассеянно ответил Адам. — Давно.

Он рассматривал полку с безделушками около окна: дамские веера, медные подсвечники, раскрашенные вазы. Его внимание привлекла фарфоровая музыкальная шкатулка, он наклонился и взял ее в руки, с улыбкой слушая металлические звуки вальса, зазвучавшего, когда он поднял крышку, Консуэло понравилась бы эта вещица. Она любила прелестные изысканные вещи, и каждый раз, когда Адам держал в руках что-нибудь красивое, он думал о ней. Он начал всерьез размышлять, а не купить ли ему эту музыкальную шкатулку только ради улыбки в ее глазах, которая непременно появится, когда он вручит ей подарок.

Он резко закрыл крышку и поставил шкатулку на полку. Зачем ей нужна безделушка, если он не привезет ей то, о чем она мечтает?

— Дома вас ждет девушка? — поинтересовался мужчина за прилавком. — У нас есть несколько очень милых вещиц, сделайте хороший подарок юной леди.

Адам что-то невнятно пробормотал в ответ и взял с полки деревянный почтовый ящик. Его не слишком интересовал этот ящик, и его желудок начинал напоминать ему о горячей еде, которая ждала его на другой стороне улицы. Но он уже давно не бывал в магазинах, и ему нравилось трогать славные безделушки и мечтать о лучших временах.

Он уже собирался вернуть товар на полку, как вдруг клеймо ремесленника на обратной стороне изделия привлекло его внимание. У него давно вошло в привычку проверять торговый знак на той или иной вещи — впрочем, он всерьез и не ожидал его обнаружить. На этот раз он не поверил своим глазам.

"Он долго смотрел на почтовый ящик, а затем протянул его хозяину:

— Вы знаете человека, который это изготовил?

Хозяин магазина поправил очки в проволочной оправе и бросил взгляд на маленькое клеймо.

— Ну да. Я его знаю. Его имя Хабер, Джереми Хабер.

Приезжает сюда раза два в год и продает свои товары. Хороший мастер, таких не много в здешних местах…

Адам старался говорить спокойно:

— Он приезжает сюда с девушкой?

Хозяин магазина посмотрел сначала удивленно, затем с подозрением.

— Да, со своей дочерью. Прелестная крошка, сколько я помню, она всегда путешествует вместе с ним.

— Наверняка вы не знаете, где они сейчас, правда?

Подозрение в глазах владельца магазина перешло в настороженность.

— Вы их приятель?

— Да, — ответил Адам просто.

Мужчина за прилавком поразмышлял немного, но что-то в лице молодого человека убедило его, что он безобиден.

Адаму обычно говорили правду, и он знал, что ему не лгут.

— В это время года они обычно останавливаются ниже по Платт-Ривер. Слышал, как в последний раз, когда они здесь были, они говорили что-то насчет Грин-Ривер.

— Грин-Ривер? — переспросил Адам. — Где это?

— Миль сорок на восток. Неблизкий путь, я вам скажу, да и надолго они не остаются на одном месте.

Адам посмотрел из окна на серый, пасмурный день.

Дождь снова полил, крупные капли падали в двухфутовые лужи, бежали по бокам его забрызганного грязью коня. Нужно взять другую лошадь, чтобы она могла скакать всю ночь.

Но даже в этом случае шансы найти их не слишком велики.

Желтые огни гостиницы через дорогу манили к себе.

Сорок миль…

Его плечи понуро опустились, когда он, отвернувшись от окна, обратился к хозяину магазина:

— Заверните-ка вместе с сыром немного содовых крекеров.

Он также купил и почтовый ящик. Он обошелся ему в два доллара, но если ему хоть чуть-чуть повезет, это окупится.

* * *

Энджел Хабер смотрела на мужчину, сидящего за столом напротив нее, с брезгливым презрением. Бедняга от отчаяния покрылся потом, а в его глазах, изучающих карты, которые он держал в руках, застыло выражение пойманного кролика. Может, она бы его даже пожалела, если бы не отвращение, переполнявшее ее. Если не умеешь играть, не садись за стол.

— Ну что, каменная рожа, — процедила она нетерпеливо, — что надумал? Ты в игре или выходишь?

Взгляд незадачливого игрока был устремлен к двери, как будто он ждал, что сейчас сюда войдет сам Господь Бог с горсткой наличных и выручит его из неприятной ситуации.

Его кадык нервно задвигался, когда он прикоснулся к картам, а затем повертел в руках две последние монеты.

— Послушайте, — начал он, — я почти разорен. Если бы кто-нибудь мог одолжить мне пять долларов…

Сидящий слева от него Ред Крейгор презрительно фыркнул, потом расхохотался:

— А почему мы в Сэм-Хилле должны захотеть это сделать, незнакомец?

— Потому что большая часть денег в этой куче моя!

Джимбо Кац, сидящий рядом с Энджел, захихикал:

— Эй ты, мистер, у тебя в руках нет ничего такого, что стоило бы пятерку. А ты что скажешь, Энджел?

Энджел только пожала плечами:

— Ни у кого из вас, ребята, нет ни в руках, ни где-то еще ничего такого, за что бы я заплатила.

Эти слова вызвали новый взрыв хохота и несколько непристойных шуток, но вскоре наступила тишина из-за того, что положение игроков было неравным. Никто не заходил слишком далеко, если рядом была Энджел. Во-первых, ее любили и им понадобятся ее деньги в следующей игре. Во-вторых, все знали, что никто в трех ближайших округах не мог сравниться с ней во владении ножом. В-третьих… это была Энджел.

Грин-Ривер был так себе городишко, а «Одинокий бык» — так себе таверна. Но у них было то, чего не было ни у кого другого: у них была Энджел. Она уже три месяца посещала «Одинокий бык», а это достаточный срок, чтобы заметить, как возрос интерес посетителей к этому заведению. Они восхищались ею, они смотрели на нее, они говорили о ней так, как гордый владелец ранчо говорит о хорошем участке пастбища. В городке не было ни одного мужчины, который бы не был хоть чуть-чуть в нее влюблен. Она принадлежала им всем.

Энджел приходила каждый вечер и садилась за столик, стоящий в центре зала, перебирала карты, ожидая начала игры. Она могла позволить мужчине купить ей стаканчик или два виски, но ничего больше им не позволяла. Она приходила сюда, чтобы играть. Мужчины приходили в таверну поглазеть на ее соблазнительную грудь, выпирающую сквозь мягкую ткань одежды, или, когда она была в игривом настроении и, как сегодня, надевала платье с очень низким декольте, полюбоваться на округлость ее белых плеч и на игру света и тени на ее ключицах, пока у них не пересыхало во рту и не мутилось в голове. Они глаз не могли оторвать от бликов закопченной лампы на ее черных локонах, и запоминали изящную линию ее подбородка, и иногда весь вечер проводили в ожидании, когда в этих больших темно-синих глазах или в уголках рта заискрится улыбка. Они, разумеется, тоже играли, но чаще всего проигрывали. Время от времени Энджел позволяла им выиграть, просто ради того, чтобы они приходили сюда снова, но ей необязательно было это делать. Они бы все равно возвращались.

Они не возражали, что она, казалось, была более заинтересована в картах, чем в них самих, их не беспокоило, что ее тон был резок, а ее речь подчас груба, им было все равно, что чаще всего ее глаза зажигались от удачной игры, а не от игривого смеха. Это была Энджел, и высокомерный, неприступный вид делал ее еще более желанной и еще более интригующей.

Сейчас она сказала:

— Вы собираетесь играть или только болтать об игре?

Уже поздно и мне пора домой.

— Незнакомец, похоже, вы выходите из игры. У меня есть… — Ред начал было раздавать карты, но проигравший схватил его за руку.

— Подождите! — Он быстро отпустил руку Реда и начал шарить по карманам, в его взгляде было отчаяние. — Послушайте, у меня с собой есть кое-что, что стоит намного больше пяти долларов. — Он вытащил какое-то ювелирное изделие и бросил его на стол. Он посмотрел сначала на одного игрока, потом на другого и, наконец, перевел взгляд на Энджел. Его глаза лихорадочно блестели, в них сквозила неуверенность. — Ну что?

Ред и Джимбо пожали плечами и право решать предоставили Энджел. Ни один из них не вложил больше двух долларов в игру и не сидел за столом ради самой игры. Незнакомец действительно проиграл много денег, но Энджел покрыла большую их часть. Все фактически сводилось к спору между ними двумя.

Энджел смотрела на кричаще-яркий, аляповатый кусок металла, который неизвестный поставил на кон, и гневно поджала губы. Это было что-то вроде креста, слишком крупного, чтобы быть изящным, украшенного цветным стеклом, на тусклой черной цепочке, которая была такой толстой, что на ней можно было бы подвесить колокольчик для коровы.

Энджел нахмурилась и покачала головой:

— И что я буду делать с этим старым куском олова? У вас нет чего-нибудь другого?

— Олова? — Мужчина чуть не задохнулся от возмущения, произнося это слово, и бросил быстрый взгляд через плечо, туда, где была дверь. — Говорю вам, леди, это стоит…

— О черт, ладно, кладите его на кон. — Энджел нетерпеливо теребила карты. — Я положу деньги за вас. Что у вас есть?

Было заметно, как незнакомец поник, когда положил карты на стол.

— Три туза.

— Черт, неудивительно, что вы хотели продолжить игру, — пробормотал Ред и бросил свои карты. — Крыто.

— У меня тоже, — кивнул Джимбо, — Пара валетов.

Незнакомец был уже на пути к сумме, поставленной на кон. Пот градом катился по его лицу.

Энджел спокойно произнесла:

— Похоже, у меня тоже крыто. — Она медленно развернула карты веером на столе. — Все, что у меня есть, это пара… тузов.

Пока незнакомец сгребал то, что было поставлено на кон, быстрый, как молния, Ред ударил его по руке с такой силой, что чуть не сломал ее. В тот же миг в руке Джимбо оказался револьвер.

— Ax ты, сукин сын! — прорычал он. — Не знаю, откуда ты родом, но у нас в колоде есть только четыре туза.

Глаза мужчины заметались в панике, его лицо побелело.

— Эй, подождите минуточку! Вы же меня не обвиняете?

Это какая-то ошибка. — Его взгляд забегал туда-сюда, от денег — на револьвер Джимбо, и тогда он совершил непростительную ошибку. Он кивнул на Энджел и спросил:

— А как насчет нее? Она единственная, у кого оказался лишний туз, разве не так?

Без сомнения, Джимбо застрелил бы его, если бы за секунду до этого Ред не вышел из себя и не врезал незнакомцу в челюсть. В тот момент, когда он сел на место, у незнакомца снова появилась возможность сгрести выигрыш, но он схватил только крест и тут же получил еще один удар, от которого его стул качнулся назад и он свалился на пол. Джимбо и Ред тут же навалились на него. Не прошло и полминуты, как люди, сидящие за другими столиками и до этого лишь наблюдавшие за происходящим, с одобрительными возгласами активно включились в драку, и у незнакомца больше не оставалось ни одного шанса.

Энджел быстро собрала деньги, пока их не сбросили со стола, и пересчитала их. Двадцать пять долларов и мелочь.

Неплохо. «Неплохо!» — прокричал ликующий голос внутри ее. Это была самая большая добыча за весь месяц. Незнакомец был не только плохим игроком в покер и вовсе никудышным шулером, но вдобавок он носил с собой слишком много денег. Еще несколько таких вечеров — и она сможет наконец выбраться из этого грязного городка.

Она незаметно спрятала деньги в лиф платья и поднялась. Тем временем Билл, буфетчик, разнимал драку, хотя от незнакомца уже не осталось ничего, кроме куска избитой плоти. Энджел подобрала юбки, когда проходила мимо него.

Сегодня она надела свою единственную чистую нижнюю юбку и не хотела испачкать подол кровью.

Билл закричал:

— Кто-нибудь уберет эту свиную тушу из моей таверны, пока мисс Энджел на нее не наступила?

Двое мужчин неохотно вышли вперед, взяли потерявшего сознание человека за руки и за ноги и поволокли его к двери.

— Мисс Энджел.

Энджел оглянулась — за ее спиной стоял Ред Крейгор, костяшки его пальцев кровоточили, а покрасневшее лицо победно сияло, он выглядел взволнованным и бесконечно довольным собой и протягивал ей оловянный крест.

— Думаю, это тоже ваше.

Энджел взяла крест, уголки ее губ брезгливо опустились, когда она взглянула на мужчину, которого как раз в это время выбрасывали за дверь.

— Мне следует вернуть его бедному сыну койота, — пробормотала она. Но, конечно же, она не могла этого сделать.

Это было делом принципа, и к тому же украшение показалось ей тяжелым, как будто было покрыто никелем. В конце концов, оно могло чего-то стоить. Она пожала плечами:

— Глупцы недостойны обладать богатством. — Она запихнула громоздкое украшение в сумочку и затянула на ней тесемку. — Спасибо, Ред. Доброй ночи, ребята, — обратилась она к присутствующим. — Было приятно иметь с вами дело.

Когда она выходила, ее сопровождал целый хор прощальных пожеланий: «Доброй ночи, мисс Энджел» и «Увидимся завтра, мисс Энджел».

На улице ей пришлось перешагнуть через незнакомца, и она тихо выругалась, когда ее нижняя юбка коснулась его лица. Да, все, похоже, идет к тому, что сегодня вечером ей придется все-таки простирнуть белье.

Она прошла полквартала на восток, пока толпа из таверны не стала редеть и звуки пианино не потонули в глубине ночи, затем проскользнула в узкий проход между лавочками «Фид энд сид» и «Уоткинс ливери энд тэк». Она открыла сумочку, скользнув пальцами по неуклюжему большому кресту, и вынула бутылочку туалетной воды. Торопливо сделав глоток яз бутылочки, она прополоскала рот, чтобы избавиться от запаха виски. Потом собрала волосы, уложенные в этот вечер в соблазнительную копну, падающую на плечо, и стянула их в пучок на затылке, прикрепив его шпильками к волосам на голове. После чего она затянула лиф платья, подняла вверх рукава, так что они закрыли ей плечи, и на два дюйма удлинила подол, расправив складки на поясе. Она встряхнула большую выцветшую хлопчатобумажную шаль, изящно набросила ее на голову, закрепив ее шляпной булавкой таким образом, что ее тело от макушки до талии оказалось стыдливо прикрыто.

После всех этих манипуляций она снова вышла на улицу.

Минутой позже она уже взбегала вверх по трем ступенькам лачуги на краю города и открывала дверь.

— Папа! — позвала она, запыхавшись. — Я дома!

Слабо, чтобы сэкономить керосин, горела лампа, и рядом с ней виднелся силуэт Джереми Хабера, который сидел с книгой в руках, низко наклонясь над столом. Когда дочь позвала его, он тут же отложил книгу, повернулся к ней, и улыбка озарила его лицо.

— Ты испортишь себе зрение, — укорила она его и вывернула фитиль лампы. И сразу же пожалела, что сделала это.

Он не был старым, но при резком свете лампы выглядел стариком. Натянутая на череп, его кожа, казалось, была слишком мала для его лица; тонкая, как папиросная бумага, она обнажала крошечные прожилки на носу и глубокие впадины под глазами. У него были жидкие волосы, их мягкие серебристые пряди были зачесаны так, чтобы волосы закрывали макушку, а контуры его рук проступали через рукава рубашки, напоминая ветви старого дерева. Он был очень худой, страшно худой.

Но когда он ее приветствовал, пожатие его руки было по-прежнему твердым, а в тот момент, когда он сказал: «Я уже начал волноваться», — свет в его глазах победил тени. Она поцеловала его в щеку.

— Извини, что я так поздно, папа. Вдова Симе попросила меня остаться и натереть полы в столовой. Завтра у нее будут гости из деревни.

Снимая шаль, она шагнула за занавеску, отделявшую часть однокомнатной лачуги, которую она называла спальней, от остальной части комнаты.

— Ты слишком много работаешь, — попенял ей отец. — И ходишь одна по улицам в темноте, рискуя нарваться на всяких подонков, которые шляются по городу…

Энджел посмотрела в заляпанное зеркальце, проверяя, в порядке ли ее волосы, вынула из-за подвязки нож и незаметно сунула его под подушку. Потом она достала свернутые в трубочку деньги из лифа платья.

— Слушай, папа. — Она вернулась в комнату, и когда опустилась на колени рядом с ним, ее лицо горело от волнения. — Мне сегодня заплатили, и к тому же вдова дала мне денег за мытье полов! Вместе с тем, что мы скопили, это почти пятьдесят долларов!

Озабоченность на его лице сменилась уважением.

— Так много?

Энджел кивнула и, сидя на коленях, приподняла незакрепленную половицу около печки.

— Завтра я собираюсь съездить на ферму Мэйсона и куплю нам к обеду ножку ягненка. И может быть, еще сладкого зеленого горошка, который ты любишь. Разве это не удовольствие — съесть что-нибудь вкусное вместо вечной тушенки? Держу пари, у тебя появится аппетит!

Она достала банку, которая стояла под половицей, отвинтила крышку и положила в банку банкноты и монеты поверх остальных лежащих там денег. Почти полная. Совсем скоро…

Энджел вернула банку в тайник.

— Осталось совсем немного потерпеть, папа, — улыбнулась она. — Мы выберемся отсюда. Мы уедем на запад, в Калифорнию, как ты хотел. Может быть, мы даже увидим океан еще до того, как выпадет снег!

Он засмеялся:

— Снег никогда не выпадает ни в Калифорнии, ни там, куда мы собираемся ехать, Энджел. Господь милостив ко мне, я смогу увидеть океан еще до того, как закончится зима.

Это здорово.

Его глаза приняли то нежное, мечтательное выражение, какое появлялось всегда, когда он говорил о Калифорнии, и Энджел положила руку ему на колено. Она не особенно доверяла его словам о Калифорнии, где было бесконечное лето и золотые пляжи, но она любила, когда в его глазах появлялось такое выражение. Когда он так смотрел, она почти верила во все это, и это было прекрасно.

Отец похлопал ее по руке и подмигнул ей.

— У меня тоже для тебя сюрприз. — Он взял костыли и медленно, с трудом поднялся на ноги. — Я сегодня тоже хорошо потрудился.

Энджел смотрела, как он бредет по комнате, тяжело опираясь на костыли, и еле сдерживалась, чтобы не прийти ему на помощь. В последнее время ноги беспокоили его сильнее; это все из-за сырости. Но он, кажется, стал меньше кашлять, и как только они переедут в более теплые края, кашель пройдет совсем. Она была в этом уверена.

Он направился к кладовой и нагнулся, чтобы что-то там взять. Затем повернулся, балансируя на костылях, и она увидела, что он держит в руках какой-то предмет, завернутый в ткань, футов шесть высотой.

— Что это, папа? — Энджел вернула на место половицу, подошла и взяла у него загадочный предмет.

Разворачивая ткань, она взглянула на отца вопросительно.

Она залюбовалась лежащим у нее на руках произведением искусства со смешанным чувством нежности и отчаяния. Это была чайка, искусно вырезанная из хрупкого кедра. Крылья ее были расправлены, шея выгнута дугой, лапки балансировали на плывущем по волнам кусочке дерева. Безукоризненно исполненная, она была изысканной, совершенной в каждой своей детали, завораживающе прекрасной — и абсолютно бесполезной.

Отец постоянно мастерил вещицы, подобные этой. Чайки, цапли, кулики, пеликаны — птицы, о которых никто и слыхом не слыхивал и знать не знал, да если бы даже люди и знали, никто в этих краях никогда не стал бы платить за них хорошие деньги. Он тратил много часов, иногда даже дней, чтобы смастерить их. Он прочесывал лесной склад в поисках кусочков безупречного дерева, шлифовал его и придавал ему форму, а затем с помощью ножа возрождал мертвое дерево к жизни, после чего лакировал его до блеска собственноручно изготовленными маслами и — вручал готовое изделие Энджел, для того чтобы она продала его в городе. Она наполняла корзину деревянными поделками, и иногда ей удавалось выручить за одну из них несколько пенни, продав безделушку какому-нибудь прохожему. Но чаще всего она совсем ничего не продавала и была вынуждена раздавать игрушки ребятишкам или, хотя это и разбивало ей сердце, избавлялась от поделок, сжигая их на костре за мастерской кузнеца.

Когда-то Джереми Хабер мастерил столы и стулья, даже китайскую мебель и комоды, и вот тогда они продавали эти товары торговцам и фермерам. Они не зарабатывали на этом слишком много, но это давало ему возможность сознавать, что он вносит свой посильный вклад в семейный бюджет.

Но потом его плечи и спина начали слабеть, и он уже не мог стоять на ногах так долго, как раньше, и теперь был вынужден довольствоваться изготовлением мелочей. Почтовые ящики, вазы для фруктов, подставки для ручек и чернильниц… а в последнее время еще и птички.

Энджел взглянула на него, улыбка дрожала на ее губах.

— Это так красиво, папа, — произнесла она ласково.

— Как ты думаешь, ты сможешь продать ее? Она больше, чем другие, я знаю…

— Да, конечно, — поспешила она его заверить. — Она принесет, я думаю, десять долларов!

— Десять долларов? — Он выглядел потрясенным. — Так много? За такие деньги можно купить хорошее седло!

Энджел засмеялась и бережно поставила фигурку на камин.

— Больше так не будет, папа. Никто больше ничего не получит за бесценок. А ты должен назначать высокую цену — только так люди станут думать, что они приобретают что-то ценное.

— Все-таки я не советую тебе завышать цены. Это не правильно, и я не хочу, чтобы ты становилась жадной.

Она улыбнулась и, взяв отца под руку, проводила его на место.

— Ну хорошо. Я продам эту чайку за семь долларов, если мне придется это сделать. Но она стоит намного больше. Ну а теперь посиди немного и поговори со мной. Хочешь что-нибудь поесть? Кажется, от ужина остался кофе и немного пирога.

Джереми ласково улыбался ей, опускаясь на стул.

— Нет, ничего не надо. Посиди рядом со мной. А то бегаешь по дому весь день, я едва успеваю посмотреть на тебя.

Она села рядом с отцом и облокотилась на стол.

— Расскажи мне какую-нибудь историю.

Старик хмыкнул.

— Бог мой, детка, разве ты не услышала от меня все истории, которые я знаю?

— Расскажи мне об океане, — настаивала она. — Обожаю слушать о тех временах, когда ты был еще мальчишкой.

Его взгляд снова стал удивительным, мечтательным" когда он сказал:

— Ну так вот, знаешь ли, в тех местах, откуда я родом, океан совсем другой на вид, не такой, как здесь. Мои родственники были рыбаками…

Энджел слушала его рассеянно, потому что он был прав: она слышала эту историю уже много-много раз. Она попросила отца рассказать об этом еще раз не столько ради удовольствия услышать, сколько потому, что ему было приятно рассказывать. И еще потому, что она любила слушать звук его голоса, когда он был таким тихим и спокойным, наполненным приятными воспоминаниями. И еще ей нравилось, что, когда он оглядывался назад, в свое детство, даже морщины на его лице разглаживались.

Самой Энджел не на что было оглядываться, у нее не было приятных событий в жизни. Она помнила миссионерский приют, где росла, и монахинь, которые сновали взад-вперед и внезапно набрасывались на тебя, как черные пугала. Она не любила приют, потому что у монахинь были резкие голоса и потому что они заставляли ее часами стоять на коленях на каменном полу и заучивать наизусть непонятные молитвы.

Потом был пожар, и много детей погибло; остальных распределили по государственным воспитательным заведениям, разбросанным по всей стране. Энджел провела не слишком много времени в приюте, но помнила, что это было темное, неприятное место.

Примерно через месяц приехали мужчина и женщина и забрали к себе Энджел и мальчика по имени Робби. Хозяин приюта представил дело так, будто Энджел и Робби очень повезло, но как только они забрались в фургон, их новые родители дали им понять, что не слишком любят ребятишек. У них не было собственных детей, а мужчине было нужно, чтобы кто-то помогал ему на ферме, женщина же нуждалась в помощи по хозяйству. Почти год Энджел таскала воду, мыла стены и полола огород, стирала одежду и пекла печенье, а жарким летом вместе с Робби ходила за плугом. Ей было всего восемь лет, а ее детство давно закончилось.

Потом однажды Робби упал со стога сена и сломал себе шею. Когда его хоронили, женщина поплакала немного, но мужчина сказал, что завтра же поедет в город и привезет другого мальчика. Этой ночью Энджел приняла решение убежать от этих людей.

Она была маленькой, но шустрой. Ей удавалось воровать яблоки с тележки и всегда выходить сухой из воды, к тому же она умела так ловко вытащить часы из кармана мужчины, что тот ничего не успевал почувствовать. Она могла прятаться в сене в железнодорожных вагонах, и никто даже не догадывался, что она там. Иногда она вспоминала, что сестры в приюте часто говорили, что Бог не одобряет грешников, настигает и поражает их, но прошло время, и она перестала беспокоиться о Боге. Энджел решила, что Он уже давно перестал о ней заботиться.

В конце концов она нашла полулегальную работу по уборке в таверне и там научилась играть в покер. Кроме карт, она узнала и многое другое, например то, что пьяные редко уделяют такое же большое внимание своим картам, как своему виски, и то, как легко можно опустошить кошелек мужчины, когда его брюки висят на спинке кровати в комнате какой-нибудь шлюхи.

Когда ей было двенадцать лет, она присоединилась к странствующим шлюхам, которые специализировались на том, что развлекали джентльменов в лагерях золотодобытчиков. Она была еще совсем ребенком, и за ней особенно не следили, поэтому облегчить кошелек золотоискателя от лишних наличных или золотого песка в то время, пока он был занят с одной из девушек, было не таким уж трудным делом. Позже вырученная сумма делилась поровну между Энджел и другими девушками. Она никогда не забирала себе всю выручку и каким-то непостижимым образом знала заранее, какую сумму можно стянуть, не вызывая подозрений, и благодаря этому ей удавалось избегать разоблачений и по , всей Дакоте, и в Колорадо.

Но однажды удача изменила ей, и от кулаков полудюжины рассвирепевших золотодобытчиков ее спасло только вмешательство высокого худого человека по имени Джереми Хабер. Он был столяром-краснодеревщиком из Мэна, и у него была мечта разбогатеть на серебряных рудниках. Пригрозив дробовиком, он отогнал мужчин от Энджел, избитой потерявшей сознание, и отнес ее в свой фургон.

Бедной девочке понадобилось много времени, чтобы к ней вернулись силы, и все эти недели она не ожидала от Джереми ничего хорошего и боялась его даже больше, чем добытчиков золота. Он всегда был очень добр к ней, но это ее лишь сильнее настораживало. Энджел жадно ела ту пищу, что он ей приносил, но в то же время бдительно следила за каждым его движением. Она стащила у него нож и стала носить его в сапоге. Как только Энджел достаточно окрепла, она сбежала.

Четыре дня и четыре ночи она пряталась в горах и уже почти умирала, когда Джереми ее нашел. Она была на грани обморока от голода и обезвоживания, и снова ему пришлось тащить ее на себе и потом выхаживать, пока к ней не вернулись силы. Но он не сделал попытки силой заставить ее вернуться к нему. Он оставил ей пищу и воду и показал, в каком направлении нужно идти, чтобы добраться до ближайшего селения, и собрался уезжать. Энджел подумала, что, возможно, это просто хитрость, но как бы там ни было, с ним все же лучше, чем жить одной в горах. И она пошла с ним.

Он отвез ее в Денвер и оставил у жены священника, которая носила платья из коленкора и хрустящие от крахмала фартуки. Энджел подслушала, как он обещал прислать деньги на ее пропитание и образование, и только тогда ей пришло в голову, что Джереми Хабер был тем, кем и казался, — добрым человеком, в планы которого не входило ничего другого, кроме желания спасти одинокую сиротку и сделать из нее достойного человека. Когда он уезжал из города, она поехала с ним.

Путешествуя вместе с Джереми, она поняла, что он не очень практичный человек и не слишком хороший следопыт. Он приглашал незнакомых людей в их лагерь, а на следующее утро делал вид, будто не заметил, что половина бекона исчезла вместе с незнакомцами. Он так плохо готовил, что даже койоты брезговали остатками пищи, валявшимися вокруг костра, он даже не мог обнаружить воду в пеньке после сильного дождя. Он каждый раз забывал зарядить винтовку, и олень спокойно уходил от него, а Энджел не уставала удивляться, зачем он зашел так далеко на запад. Если он хотел выжить, а это очевидно, то рядом с ним должен был находиться человек вроде нее.

Они еле сводили концы с концами, несколько лет работая на серебряных рудниках, но было ясно, что таким способом они никогда не разбогатеют. У Джереми не хватало деловой хватки, чтобы бороться за расширение участка, где было серебро, и когда он действительно нашел жилу, то не придумал ничего умнее, чем рассказывать об этом каждому встречному, считая своим долгом разделить с другими богатый рудный карман. Часто бывало, что Энджел приходилось оттачивать свое мастерство игры в покер ради нового колеса для фургона или обещать какому-нибудь негодяю с жадным блеском в глазах свою благосклонность, которую она вовсе не собиралась оказывать, за приличные деньги, чтобы добраться до другого города. Джереми часто расспрашивал ее об этих неожиданных подарках судьбы, но у Энджел всегда был наготове убедительный ответ — настолько убедительный, что он не мог не поверить. В какой-то момент по непонятной причине его спокойствие стало иметь для нее значение, и ей не хотелось его огорчать.

Она не помнила, когда начала звать его папой; через какое-то время ей уже казалось, что он и правда был ее отцом.

Он научил ее читать и заполнил ее головку рассказами о героях из дальних стран. Он учил ее одеваться, обучал хорошим манерам и правильной речи, что было необходимо для юной леди, а в лагерях, где были семьи, она даже ходила в школу вместе с другими детьми. Когда они въезжали в город, он заставлял ее ходить в церковь и выводил ее из себя тем, что клал их последний доллар на поднос для подношений. Когда дела у них шли хорошо, а у их соседей — не очень, он спокойно отдавал им половину своей провизии и на следующий день отказывался от ужина, уверяя, что не голоден. Возможно, он был самым большим чудаком, каких когда-либо встречала Энджел, но ведь всем известно, что чудаки — любимые дети Божьи. Но Энджел не доверяла заботу о своем отце Богу — это была ее обязанность.

Когда ноги Джереми раздробил рудовоз, забот стало больше, а денег — меньше.

Некоторое время Энджел старалась зарабатывать на жизнь честным трудом, моя полы и подавая еду, но однажды ей это надоело. Очень глупо по десять часов в день ползать на коленках, если за половину этого времени она могла заработать в два раза больше за карточным столом. Мир принадлежит тем, кто достаточно умен и умеет этим умом пользоваться, и Энджел оказалась в их числе.

Даже когда Джереми начал с тележки продавать мебель, колеся из города в город, ситуация с деньгами не улучшилась. Просто Джереми не был деловым человеком, и Энджел была вынуждена спорить с ним и присваивать каждый сэкономленный пенни, чтобы он не попал в карман какого-нибудь прожигателя жизни. Он так никогда по-настоящему не оправился после несчастного случая, и с каждой новой зимой он все больше старел и становился все более хрупким. Два года назад Энджел решила, что Калифорния больше не мечта, а суровая необходимость.

Она, улыбаясь, поцеловала отца в щеку, и он стал готовиться ко сну. Она думала о деньгах в банке под половицей.

Пока еще денег не хватало на два билета на поезд в Калифорнию, но цель уже была ближе, чем когда-либо. И у нее было еще то тяжелое украшение, которое незнакомец отдал ей под залог, и, может быть, завтра он придет его выкупить и принесет пять долларов. Если же он не явится за ним, Энджел его слегка отполирует и продаст священнику епископальной церкви, чтобы тот сделал подарок своей жене. Она усмехнулась при мысли о том, как широкогрудая жена священника будет щеголять с этой уродливой штукой из стекла и металла на груди, но главное — добыть деньги. Она попросит за него десять долларов. Нет, двенадцать. У священников всегда денег больше, чем они могут потратить.

Очень довольная собой, Энджел задула лампу и легла в постель. Она обещала отцу отвезти его утром на лесной склад. Он будет в течение нескольких часов, счастливый, бродить там один, а она сделает кое-какие покупки и узнает, сколько можно получить за этот крест. А еще может заехать на станцию и взять расписание поездов, чтобы вместе с папой изучать его по вечерам и мечтать.

Впервые за очень долгое время жизнь, кажется, начала меняться к лучшему.

* * *

Почти на рассвете Кейси и Дженкс нашли Риди Симса на платной конюшне, где он забылся тяжелым сном после неприятностей того вечера. Найти его не представляло большого труда, его след был такой же отчетливый, как грязные следы на снегу отсюда до Пуэбло; труднее всего было устоять перед желанием пристрелить его на месте.

Кейси схватил Риди за грудки и поднял его на ноги, ударив о стену с такой силой, что стоящая в соседнем стойле кобыла встала на дыбы и нервно заржала. Его лицо было в крови, нижняя челюсть распухла, отчего стала больше раза в два, один глаз заплыл и закрылся. Другой глаз выражал животный ужас.

— Видно, кто-то добрался до него раньше нас, — прокомментировал Дженкс, и в его презрительном тоне сквозило разочарование. Он отошел в сторону, достал револьвер и нетерпеливо положил палец на курок.

Кейси накинулся на несчастного Риди и стал душить его, пока здоровый глаз не вылез из орбиты.

— Ну, говори, продажный сукин сын, где он?

— Я не знаю, о чем ты…

Кейси размахнулся и ударил его в живот. Он слышал, как хрустнули ребра, и Риди повалился на пол, корчась от боли.

— Пристрели его, — приказал Кейси, и Дженкс направил на Риди револьвер.

— Нет, подождите! — прохрипел Риди. Он заслонил лицо руками, как будто хотел отгородиться от пули. — Бог свидетель, у меня его нет, не стреляйте!

— Ты знаешь, что бывает с человеком, который ворует у своих партнеров, правда? — Кейси сопроводил свои слова еще одним пинком, и Риди вскрикнул. — Правда?

— т Я не воровал его! Я только хотел отвезти его в Денвер, как мы договорились, чтобы продать его, а потом привезти вам вашу долю…

— Пристрели его, — повторил Кейси.

— Нет! — Риди прижался к стене и, закрыв лицо руками, разрыдался.

— Где он? — угрожающе прошипел Дженкс.

— Я… У меня его нет…

Кейси опять дал ему пинка, и Риди закричал:

— Но я знаю, где он! Я не могу взять его обратно… Мы вместе сможем его забрать… и потом все будет так, как мы договаривались!

— Где он? — спросил Кейси.

Риди сделал судорожный вздох и вытер лоб рукавом.

— Таверна… «Одинокий бык»… Там была женщина по имени Энджел. Я играл в покер… и проиграл его.

— Ты проиграл его? — изумился Кейси. Отвращение слышалось в его голосе, когда он добавил:

— Женщине?

Риди с готовностью кивнул.

— Но я собирался забрать его назад. Я знаю, где ее найти. Мы можем…

— Пристрели его, — приказал Кейси и отвернулся.

На этот раз Дженкс, и в самом деле это сделал.

 

Глава 2

Адам пришпорил свою лошадь и поскакал к железной дороге, которая проходила за грин-риверской гостиницей когда вдруг увидел девушку. К тому моменту он не смыкал глаз в течение двадцати четырех часов, последний раз полноценный ночной сон он смог себе позволить больше недели назад. Его взор затуманился от усталости, ныла каждая косточка, и он потерял способность четко мыслить. А потому он сначала не поверил своим глазам.

Взмахнув линялыми нижними юбками, она выходила из дощатой повозки, чтобы освободить застрявшее колесо, и на мгновение глаза их встретились. Ее темные локоны были стянуты лентой на затылке и спускались по плечам. Ее глаза были темно-синими, а кожа слегка золотистой. А лицо… Он как будто увидел Консуэло Гомес, ту Консуэло, какой она была двадцать пять лет назад. Их сходство казалось таким разительным, что у него перехватило дыхание, Он разыскивал ее три года! Иногда он был так далек от того, чтобы найти ее, и это дело казалось ему таким безнадежным, что после бесплодных поисков он возвращался к Консуэло, надеясь уговорить ее оставить эту затею. Но каждый раз ее спокойная улыбка и легкая печаль в глазах снова гнали его на поиски. Он боялся признаться себе, что это путешествие никогда не закончится. Иногда он представлял себя средневековым рыцарем, сказку о котором Тори рассказывала своим детям: всю жизнь он искал то, что никогда не существовало на свете, и в конце концов, так ничего и не найдя, состарился и умер.

Он искал ее следы в миссии, куда поместили ее ребенком он даже нашел одну из монахинь, которую после пожара вновь направили в Сан-Антонио. Под ее попечительством было всего десять детей, и она всех их помнила. Ребенка, который был рожден в канун еврейской Пасхи и которого принесли в их миссию, нарекли Энджел, и она росла, оправдывая свое имя. Она пережила пожар, и ее отправили в сиротский приют в Уичито. Что случилось с ней после этого, монахиня не знала.

Адам поехал в Уичито. Записи десятилетней давности сохранились, что само по себе было чудом, и вот он уже разговаривает с парой, которая ее удочерила. Для него не составило большого труда понять причину, по которой девочка сбежала от них. Это было его первое возвращение ни с чем после бесплодных поисков. Девочка дожила до восьми лет — это было все, что он узнал. Невозможно угадать, что стало с ней после этого, если только она не умерла.

Она могла сейчас находиться в любом уголке страны.

Но тоска в глазах Консуэло не позволяла ему сдаться.

Десять месяцев назад он наткнулся на имя Джереми Хабера, мастера по дереву, а девушку, которую он звал своей дочерью, тоже звали Энджел. Энджел не такое уж распространенное имя. Могли ли существовать две женщины с одинаковым именем, с темными волосами и голубыми глазами и приблизительно одного возраста? Надежда была слабой, но он не мог снова вернуться к Консуэло с пустыми руками.

И вот теперь она стояла не слишком далеко от него, и его предположение оказалось не совсем уж невероятным.

Это была дочь Консуэло. После стольких лет бесплодных поисков, после всех преград, которые пришлось преодолеть, он все-таки ее нашел!

Не двигаясь — лучше сказать, он не мог сдвинуться с места, — Адам смотрел, как девушка привязала к столбу поводья и вошла в таверну. Даже после того, как дверь за ней захлопнулась, он с ошалелым видом смотрел туда, где она только что стояла.

Потом так резко, как будто его окатили ледяной водой, он вышел из ступора. Он больше не испытывал ни усталости, ни голода, ни холода. Его отделяло несколько шагов от конца путешествия длиной в три года, а потому он быстро пересек улицу и пошел за ней.

* * *

Когда Энджел вошла в таверну, Билл протирал шваброй пол в баре. Увидев Энджел, он испугался, и не успела она с ним поздороваться, как он нервно спросил ее:

— Что вы здесь делаете, мисс Энджел?

В дневное время таверна была призрачным местом. Словно шрамами, она была покрыта тенями и пахла кислым виски и затхлым табачным дымом. Тишина отдавалась эхом, и перекладины окна бросали тени на пол, покрытый древесными опилками. Энджел пожалела, что не отложила свою миссию на вечер, но, как это у нее обычно бывало, нетерпение опять одержало верх. Папу она пристроила на лесной склад, и когда придет, чтобы забрать его оттуда, он очень обрадуется, узнав, что она принесла еще пять или десять долларов. Сегодня вечером она решила устроить праздник с настоящим обедом и хотела, чтобы он видел, что они могут позволить себе это, не трогая своих сбережений.

— Я подумала, может, вы знаете, где я могу найти того незнакомца — того самого, с которым я играла вчера вечером? Он уже уехал из города? — спросила она.

Билл торопливо обошел барную стойку, нервно поглядывая на дверь через плечо Энджел.

— Вы не должны здесь находиться, мисс Энджел. Утром сюда приходили двое мужчин, они искали вас и задавали кучу вопросов о вашей вчерашней игре. Они выглядели просто отвратительно, мисс Энджел.

Энджел нахмурилась и постаралась не замечать холодка, пробежавшего по спине.

— Искали меня? Что они хотели?

Билл покачал головой:

— Не знаю, но бьюсь об заклад, они плохие люди. Похоже, их здорово интересует та безделушка, которую вы выиграли у незнакомца.

— Эта… — Она хотела было открыть свою сумочку, где был спрятан крест, но вовремя спохватилась. Двое людей разыскивали ее и спрашивали о ней? Может быть, они захотят купить этот крест? Может быть, они просто хотят его забрать? Она должна все обдумать.

Энджел рассеянно кивнула:

— Спасибо, Билл.

Он тронул ее за плечо.

— Думаю, вам не нужно приходить сюда сегодня вечером, мисс Энджел. — Он еще раз опасливо покосился на дверь. — Этот незнакомец, мисс Энджел… его нашли мертвым сегодня утром. Убит выстрелом в голову.

Первое, что пришло ей в голову в тот момент, это сожаление, что исчезла возможность вернуть свои деньги. Затем .Она удивилась: какое отношение могло иметь к ней убийство неизвестного?

Она пожала плечами:

— Он был не слишком-то приятным парнем. Думаю, это сделал с ним человек, которого он обманул после того, как натворил дел здесь.

— Может быть, — нехотя согласился Билл. — Но все равно не нравится мне это: то, что его убили, и то, что эти плохие люди внезапно появились здесь и расспрашивали о вас.

Будьте осторожны, мисс.

— Хорошо, — ответила она, и вдруг ей пришло в голову, что эти двое могли оказаться представителями закона. А ей меньше всего нужно было, чтобы сейчас, когда дела пошли так хорошо, ее арестовали и посадили в тюрьму.

Энджел выходила из таверны как раз в тот момент, когда туда вошел какой-то человек. Она не обратила на него внимания, пока он не догнал ее и не произнес:

— Извините…

И тогда ей стало ясно о нем все, что требовалось узнать.

Она пошла вперед не останавливаясь.

— Мисс, можно вас на минутку? — окликнул он ее.

Она прибавила шагу.

Он не отставал.

Энджел прошмыгнула в узкий проход, но мужчина оказался проворнее, чем она ожидала. Она едва успела достать нож из-за подвязки, как он уже стоял рядом с ней. Он резко опустил руку на ее плечо, она увернулась и пнула его в ногу.

У него оказалась удивительная способность сохранять равновесие и быстро приходить в себя после нанесенного удара — и он только чуть откачнулся назад, а затем ударил ее правой рукой, пытаясь отнять у нее нож. Молниеносным движением она подняла нож вверх, намереваясь попасть ему по руке, но опять не рассчитала — может, он предвидел ее движение, но за долю секунды до того, как лезвие вонзилось в его плоть, его сильный толчок изменил направление удара и лезвие рассекло воздух.

Девушка отступила от него на шаг, прижимая к себе нож, готовая снова броситься на него. Она тяжело дышала, и он тоже. Его шляпа повисла на шнурках у него на шее, волосы на лбу повлажнели от пота, он стоял полусогнувшись, выдвинув ладони вперед, словно заслоняясь ими от ножа.

— Подождите минутку. Я не собираюсь причинять вам вред. Только… уберите нож. Я просто хочу поговорить с вами, — наконец заговорил он.

Он смотрел на нее, а не на нож, и это внушило Энджел уважение, хотя это уважение и делало ее уязвимой. Короткими шажками Энджел медленно двинулась в сторону — и он вместе с ней, все еще сохраняя оборонительную позу. Наконец она произнесла:

— Говорите.

— Меня зовут Адам Вуд. Я проделал долгий путь, чтобы найти вас. Я только хочу задать вам несколько вопросов.

Верьте мне, нож вам не понадобится.

У него был низкий, успокаивающий голос — голос, который был бы незаменим для коров и испуганных лошадей.

Энджел не была ни той, ни другой.

Она сделала неожиданный отвлекающий маневр ножом и за долю секунды, пока он следил взглядом за ее движением, успела использовать свой шанс. Она подставила ему ногу, он натолкнулся на стену, и через мгновение ее нож был прижат к его горлу.

— Ладно, Адам Вуд, — прошипела она, — задавайте свои вопросы.

Его руки были подняты, а глаза выражали естественный испуг человека, который внезапно оказался в столь незавидном положении. Она видела, как поднималась и опускалась его грудь, когда он делал вдох и выдох, но все остальное время он оставался неподвижным. И чересчур спокойным, чтобы она поверила ему.

Он спокойно проговорил:

— Если вы собираетесь перерезать мне горло, то лучше всего провести ножом слева направо. Тыкая в меня острием, вы лишь доводите меня до безумия.

Энджел непроизвольно сжала нож и прижала острием к мягкой плоти у ямки на горле незнакомца. Появилась кровь, но мужчина даже не вздрогнул.

Она чуть отодвинула нож.

— Что ты хочешь от меня? — спросила она.

Он осторожно посмотрел на нож и не ответил.

— Где твой напарник? Почему вы меня преследуете?

Ответа не было.

Энджел начала сомневаться, правильно ли Билл оценил ее положение. Этот человек не выглядел опасным; определенно в нем не было ничего, что могло бы напугать такого человека, как Билл, который за свою жизнь повидал немало всякого сброда. Это правда, он был изнурен дорогой и грязен, на щеках отросла светлая щетина, а красные прожилки на глазах говорили об усталости. У него были волосы цвета летней пшеницы, длинноватые на затылке и гладкие на макушке, где они были примяты шляпой, его глаза были голубыми — не жестко-голубыми, как оружейный металл, а нежно-голубыми, как рассвет. В его лице было что-то такое, что пробуждает в женщинах материнский инстинкт — но это, конечно, ничего не значило. Энджел слышала, что у Малыша Билли была физиономия, которая умиляла людские сердца, но он хладнокровно порешил пятьдесят человек, пока не нарвался на такого же, как он сам. А этот… он был далеко не ребенком. Его лицо было слишком худым, что делало его менее привлекательным, но за спокойным взглядом голубых глаз скрывался невозмутимый, с быстрой реакцией, познавший тяготы жизни. Может быть, он спокойный, и, может быть, он честный. Но он небезопасный.

С другой стороны, ремень для оружия на его бедре выглядел так, как будто его носили не только для украшения.

Он, возможно, ехал за ней с револьвером на взводе, или он мог выхватить его перед тем, как она схватилась за нож, или в любой другой момент после этого. Непонимание, почему он этого не сделал, так возбудило ее любопытство, что она убрала нож от его горла — всего на дюйм или два — и отступила на пару шагов назад.

— Чего ты хочешь от меня? — снова спросила она.

Он расслабился, почти опустил руки, но все еще держал их далеко от ремня с оружием.

— Ваше имя Энджел Хабер?

Она не ответила.

— Вы воспитывались в христианской миссии в пригороде Санта-Фе?

Это застало ее врасплох. Нож дрогнул в ее руке, и он заметил это.

— После того как миссия сгорела, вас отправили в сиротский приют в Уичито, где вас удочерила семья по фамилии Грегор, и…

— Кто рассказал вам все это? — оборвала она его хриплым голосом. Нож чуть не выпал из ее пальцев. — Кто вы такой, черт возьми?

Он опустил руки.

— Меня зовут Адам Вуд, — ответил он просто. — Ваша мать послала меня разыскать вас.

У Энджел закружилась голова. Ее мать. Ей было шесть лет, когда она впервые узнала, что у детей бывают матери.

Потом всякий раз, когда она слышала слово «мама», перед ней вставал смешанный образ Девы Марии и матери-настоятельницы. Мама. Это слово ничего для нее не значило.

Конечно, она знала, что ее родила какая-то женщина и что какая-то женщина ее бросила. Она думала об этой женщине так же часто, как котенок думает об оставившей его бездомной кошке. Это слово не имело к ней никакого отношения. А теперь этот человек приехал к ней и ожидает, что она поверит своей маме…

Внезапно она опять ощутила внушительный вес ножа в своей руке и резко вскинула его, обороняясь, прямо перед собой.

— Ты, гнусный лжец! — прошипела она" — Что тебе от меня надо? Где твой напарник?

Он выглядел усталым и раздраженным и еще каким-то… разочарованным, что ли? Он смотрел на нее и действительно был разочарован.

— Я не знаю, о чем вы говорите. У меня нет напарника, и я только что сказал, что мне нужно от вас. Я три года вас искал. Ваша мать хочет вас видеть. Она послала меня, чтобы я привез вас домой.

Энджел едва смогла удержаться от смеха. История была настолько абсурдной, что просто не могла быть правдой. Он ожидал, что она поверит, что через столько лет какая-то женщина послала его отыскать ее следы и привести ее домой… куда домой? И с какой целью? Он что, в самом деле ожидает от нее, что она поедет с ним просто потому, что он это сказал?

— Послушай меня, ты, изъеденное блохами отродье из помета бешеной собаки! Что бы ты там ни говорил, мне это совсем неинтересно, поэтому перестань слоняться по городу, расспрашивая обо мне прохожих, и прекрати меня преследовать. На этот раз я отпущу тебя, но если я увижу твою физиономию снова, я позову шерифа — если до этого сама не продырявлю твою шкуру. А теперь убирайся отсюда!

Мгновение он не отрываясь смотрел на нее. Затем произнес:

— Я устал. Мне нужна ванна, еда и хорошая постель. Я знаю, где вас найти, и я вернусь. Хотя теперь я не понимаю, зачем мне вообще это нужно.

Он полез в карман, и Энджел тут же направила на него свой нож. Но он только вынул из кармана что-то маленькое и плоское и швырнул это на землю.

— Если вы захотите со мной поговорить, я буду в гостинице.

Он повернулся и ушел.

Когда он удалился, Энджел не сразу вложила нож в ножны. Осторожно оглядевшись вокруг, она подняла предмет, который он бросил на землю. Это был дагерротип женщины… нет, не просто женщины. Женщины с густыми черными волосами, властным взглядом и с необычной линией подбородка, знакомой формой рта и носа… Это была не просто женщина. Это была она сама.

* * *

Когда Энджел заехала за Джереми на лесной склад, она была задумчива и подавлена. Она притворилась, что ее заинтересовали небольшие деревянные бруски, которые он выбрал для поделок, и задавала полагающиеся вопросы, но не могла сосредоточиться на его ответах. Адам Вуд… Неужели возможно, что он говорит правду? Правда ли существует женщина, которая претендует на то, чтобы называться ее матерью, и которая действительно послала этого человека, только чтобы найти ее? Энджел это казалось лишенным смысла. Какая сумасшедшая сука станет делать что-либо подобное? И зачем?

Сразу же, как только Энджел убедилась, что Адам ушел, она вернулась в таверну. Она расспросила Билла, был ли Адам одним из тех типов, которые расспрашивали о ней.

Смятение, охватившее ее, возросло еще больше, когда она увидела реакцию Билла: его описание той парочки так же отличалось от примет Адама Вуда, как американский кролик отличается от полевой мыши. До того как он последовал за Энджел, Билл никогда раньше не видел этого человека, и, насколько Биллу известно, он никого не расспрашивал о ней.

Так что либо Билл спятил, либо теперь за ней охотились уже трое. Энджел знала, что такое неприятности — у нее был нюх на них, и умение обходить их стороной давно стало ее второй натурой. Но тут было что-то другое.

Да, это неприятности, но какие-то странные. Она не могла их понять.

Когда она забралась в повозку и взяла вожжи, ей было не по себе. Может быть, уже пора уезжать отсюда? На собранные деньги можно добраться до Денвера, а Денвер — большой город. Там найдется множество разных возможностей для того, чтобы в ее кармане появились деньги, и там совсем нетрудно затеряться в толпе. Она хотела подождать, пока папа окрепнет, но…

— Что тревожит твою головку, крошка? Что-то случилось, пока ты была в городе? — спросил Джереми.

У нее на языке уже вертелась правдоподобная ложь, но его спокойные карие глаза смотрели на нее терпеливо и слишком проницательно. Она не хотела лгать ему, потому что скрывать это было бессмысленно. Им нужно как можно скорее уехать отсюда, и это будет легче осуществить, если его предварительно подготовить.

Она взяла вожжи в одну руку и открыла сумочку. Но вытащила не крест, а дагерротип.

— Я встретила человека, которому поручили найти меня.

Он дал мне все это, — тихо сказала она.

Джереми взял изображение дамы заскорузлыми руками ремесленника, и она увидела, как расширились его глаза, когда он взглянул на портрет. Значит, ее воображение тут ни при чем. Сходство было очевидным.

— Вот это да… — С радостным удивлением он переводил взгляд с портрета на нее. — Когда тебе это сделали? Как это попало к человеку, который тебе его дал?

— Он говорит, что это моя мать. И еще он сказал, что она разыскивает меня, чтобы вернуть домой.

Энджел не знала точно, какой реакции ожидала от Джереми, но уж точно нелегкого удивления и радости, которые появились на его лице; когда он вновь взглянул на дагерротип.

— Господь милосерден, — произнес он ласково. — И вправду, через столько лет… Это просто чудо.

— Энджел рассердилась:

— Может, он лжет?

— Имея этот портрет в качестве доказательства? — Джереми отрицательно покачал головой. — Непохоже. — Он посмотрел на нее, и улыбка осветила его худое, болезненное лицо. Он был взволнован, его глаза искрились радостью. — Энджел, милая, ты знаешь, что это означает? У тебя есть семья, настоящая семья, и они хотят, чтобы ты вернулась!

— Моя семья — это ты, — резко оборвала его она и, взяв вожжи, щелкнула кнутом. Ее охватили гнев и какая-то смутная обида, причину которой она не могла понять.

Джереми схватился за борт повозки, и лошади побежали по дороге.

— Что он еще сказал? — нетерпеливо спросил он. — Он рассказал тебе что-нибудь об этой женщине? Когда ты собираешься встретиться с ней?

— Никогда. — Энджел не отрываясь смотрела на дорогу. — Мне она не нужна, так же как и я не была ей нужна восемнадцать лет назад.

— Энджел, ты не понимаешь, что говоришь. — Потрясение и обида в голосе были его самым сильным оружием.

Он разочаровался в ней. — Энджел, это твоя мать…

— Возможно. — Она с силой сжала в руках поводья, чтобы сдержать резкость тона, и лошади, возражая, задергали головами. Сделав над собой усилие, она заставила себя успокоиться и потянулась через сиденье, чтобы похлопать Джереми по руке. — Как бы там ни было, — улыбнулась она, — это не имеет значения. Нам ведь хорошо с тобой вместе, правда? Какое нам дело до этого бродяги, который приехал в наш город и доставляет нам беспокойство?

Он не ответил, к тому времени он уже хорошо усвоил, что, когда Энджел переходила на такой тон, спорить с ней было бесполезно. Но на его лоб легла морщинка, выражающая озабоченность, и разочарование не покидало его глаз.

Дом, который они снимали в Грин-Ривер, появился еще до того, как возник сам городок. Единственной причиной, почему его не снесли, было то, что его построил один из основателей поселения, и большая часть города принадлежала его наследникам. Он был сделан из глины и бревен, вместо окон промасленная бумага, закопченный, периодически засоряющийся дымоход, который, как правило, раз в месяц падал в печку. Энджел не могла представить, чтобы кто-то, кроме мышей, жил до них в этой развалюхе в течение многих лет, пока она не пришла и не предложила три доллара в месяц за аренду. Она выполола сорняки, которые росли под окнами, заслоняя свет, залатала промасленную бумагу и замазала щели между бревнами, чтобы не было сквозняков. Это было не ахти что, но это был их дом, и когда сейчас Энджел остановилась во дворе и увидела, что передняя дверь криво весит на петлях, промасленная бумага сорвана с переднего окна и болтается на ветру, ее охватила такая ярость, что если бы ей попались сейчас эти мерзавцы, она задушила бы их своими руками.

Она остановила лошадей и выпрыгнула из повозки, держа наготове нож.

— Оставайся здесь! — хрипло приказала она Джереми.

— Энджел, пожалуйста…

Но она уже стояла на пороге.

Они сбежали — она узнала это еще до того, как вошла в дом. Ее закуток был перевернут вверх дном. Занавеска, отделяющая место, где она спала, валялась на печке, их с отцом матрасы были искромсаны и разбросаны по комнате, кровати опрокинуты, кастрюли сметены с полок, содержимое кладовки рассыпано по полу, остатки муки и сахара растоптаны по маленькой квартирке. Коробочка с инструментами Джереми разбита, и ее содержимое валялось на полу, стол и стулья были сломаны. Перья из подушек летали по воздуху, под ногами хрустело битое стекло.

Энджел смотрела на этот кошмар и чувствовала, как ее охватывает слабость. Впрочем, это длилось недолго, на нее вновь накатила ярость, да такая сильная, что Энджел буквально задыхалась от гнева. «Будь они прокляты! Будь навечно прокляты их черные отвратительные душонки!..» Но больше всего ее возмущало не то, что они сделали, а то, что они исчезли раньше, чем у нее появилась возможность добраться до них.

И вдруг ее сердце замерло, и она с трудом через столы и стулья пробралась к участку пола возле печки. Она упала на колени и начала руками разгребать перья и муку, но все это не имело смысла. Незакрепленная половица была поднята, и банка исчезла.

Она долго сидела неподвижно, глядя на пустой тайник.

Она не могла дышать, не могла даже думать: таким глубоким был черный колодец потрясения, в который она медленно падала. Ярость, боль, ужас… отчаяние.

А затем она услышала шарканье шагов за спиной.

— Энджел, что такое… О Господи!

Джереми стоял на пороге, опираясь на костыли, и пока обводил глазами комнату, он, казалось, от потрясения уменьшался в размерах — так бумага свертывается в комочек на огне. Его руки с вздувшимися венами беспомощно сжимали костыли; отчаяние, обида и непонимание, отражавшиеся в его глазах, как ножом полоснули Энджел по сердцу.

— За что? — прошептал он. — У нас ничего нет, мы никому ничего не сделали…

Убитый незнакомец. Двое мужчин, которые ее разыскивали. Адам Вуд.

Энджел быстро поднялась я, пройдя через комнату, взяла Джереми за руку.

— Пойдем, — сказала она. — Забирайся в повозку, и побыстрее. Мы возвращаемся в город.

* * *

Адам брился, когда в дверь постучали. Ванна не сняла накопившейся усталости, а отбивная и яйца показались безвкусными. Он продолжал думать об Энджел, дочери Консуэло.

Он старался убедить себя, что ошибся, что это совсем другая девушка. Похоже, он совершил ошибку еще три года назад, когда впервые дал согласие на то, чтобы заняться этими поисками. Но в глубине души он не сомневался, что эта черноволосая мегера, которая хотела прирезать его в закоулке, была той самой девочкой, которую искала Консуэло. Той самой, которую он должен был забрать в Каса-Верде и представить Консуэло в качестве ее дочери. Ее любимой дочери, которую она оплакивала и о которой мечтала все эти годы.

Он знал, что должен быть готов к этому. Девчонка, воспитанная в сиротском приюте, с девяти лет предоставленная самой себе… Кого он ожидал увидеть? Аристократку с драгоценными украшениями и манерами выпускницы престижной школы? Удивительно, как она вообще дожила до восемнадцати лет, а что касается того, какой она стала за это время — ну что же, глупо было ожидать другого.

Но к этому он готов не был. Он дал согласие Консуэло найти ее дочь по одной-единственной причине: потому что она его об этом попросила, и он ни разу не подумал о последствиях. Единственным вопросом, который еще оставался, был вопрос, что ему теперь делать? Ясно, что девушка не хочет с ним ехать и ее не интересует ни мать, ни что-то еще.

Он не может заставить ее. Он не хочет заставлять ее. Разве он проделал весь этот долгий путь, провел годы в непрерывных поисках лишь для того, чтобы с помощью пинков и криков притащить домой дикую кошку, которая, похоже, в первую же минуту, увидев свою мать, плюнет ей в лицо?

Может быть, учитывая все обстоятельства, милосерднее будет сказать Консуэло, что девушка умерла?

Когда в его дверь постучали, Адам уже знал, что это она.

Кроме нее, больше никто не знал, что он здесь. Он смыл с лица мыльную пену, бросил полотенце на стул и торопливо надел рубашку. Прежде чем он открыл дверь, она успела постучать три раза.

Сейчас, когда она стояла так близко и у его горла уже не было ножа, сходство с Консуэло показалось ему таким поразительным, что на какой-то момент он просто онемел. Она была так красива, что у него защемило в груди. Горделивые черты нежного аристократического лица, пугающая глубина взгляда, пышная копна волос цвета воронова крыла, таких блестящих и живых, что, казалось, они сияют собственным внутренним светом, изгиб ее губ, поднятый вверх подбородок, плавность плеч и ее осанка, легкая и грациозная, заставляли мужчин неотрывно следить глазами за ее движениями, когда она шла по улице. Это была Консуэло. Но это была иллюзия. Оттолкнув Адама, Энджел прошла в комнату, не дожидаясь приглашения, и, сделав пару уверенных шагов по комнате, повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Так где же эта сука, которая претендует на то, чтобы быть моей матерью? — спросила она.

Он был разочарован. Стоявшая перед ним женщина с холодными голубыми глазами и небрежно уложенными черными волосами теперь не казалось ему красивой. Консуэло действительно была красива. Эта девушка не была ни элегантной, ни грациозной, ни неотразимой. Это была не Консуэло, и даже не ее бледная тень. Одетая в лохмотья и просящая милостыню на углу, ее мать затмила бы свое детище, как газовый шар — спичку. Нечего даже их сравнивать. Адам сам себе удивлялся, что обнаружил в них какое-то сходство.

Он застегнул пуговицы на рукавах рубашки и ногой закрыл дверь.

— Тебя еще чему-нибудь научили, кроме как вламываться в номера незнакомых мужчин?

Энджел не обратила на него внимания. Сначала она подумала, что он мог быть причастен к тому, что сделали с ее домом, но она оставила эту мысль еще до того, как вошла к нему в номер. Человек, который мог позволить себе снять номер в гостинице только для того, чтобы принять ванну, не нуждался в ее жалких пятидесяти долларах. Кроме того, у него не хватило бы времени, чтобы добраться до ее дома, учинить разгром, найти деньги и вернуться сюда — и при этом еще отлично выглядеть, как будто он собрался на светскую вечеринку. Кроме того, он привел себя в порядок, и причесанный, гладко выбритый, одетый в клетчатую рубашку и чистые хлопчатобумажные брюки он вообще не был похож на типа, которому доставляет удовольствие вспарывать стариковские матрасы. Энджел не выносила поспешных суждений, и она все еще не слишком ему доверяла, но зато она разбиралась в людях. Этот человек не мог быть вором.

Она повторила:

— Так где она?

Он наклонился над раковиной и, сполоснув бритву, насухо вытер ее полотенцем, перед тем как убрать.

— В местечке, которое называется Каса-Верде, в Нью-Мексико.

Нью-Мексико… Она прищурилась. Это было не совсем то место, куда она хотела ехать, но это было лучше, чем ничего. И по пути в Нью-Мексико они будут проезжать через Денвер. Чтобы куда-нибудь отсюда попасть, все равно нужно ехать в Денвер.

— Что ей понадобилось от меня через столько лет? — удивилась Энджел.

Взгляд его голубых глаз был оценивающим, а выражение лица — невозмутимым.

— Я думаю, — ответил он, — она скучает по вас.

Сделав усилие, чтобы удержаться от резкого ответа, Энджел спросила:

— И все, что от меня требуется, — это поехать повидаться с ней, верно?

— Верно.

— И вы оплачиваете дорогу?

В его глазах мелькнуло то ли удивление, то ли радость.

— Да, это так.

Джереми ждал в повозке внизу, и она не хотела оставлять его без присмотра надолго. И тогда она заявила:

— Без моего папы я никуда не поеду.

Эти слова весьма удивили Адама, но он не мог понять причину и постарался не показывать свое удивление. Он только кивнул.

— Поезд в Денвер отправляется через час.. Встретимся на станции.

И она ушла.

Адам стоял у двери и хмурился. Ситуация вышла из-под его контроля. Она уезжала с ним по собственному желанию, бесконечные поиски закончились, Консуэло вновь увидит свою дочь. Он должен был ощутить облегчение, но не мог.

Он чувствовал себя так, как будто собирался совершить самую большую ошибку в своей жизни.

 

Глава 3

Кейси и Дженкс стояли в тени на железнодорожной станции и вели наблюдение за Энджел.

— Думаешь, она носит его при себе?

— Должно быть, — коротко ответил Кейси. Он закурил сигарету и бросил спичку на край платформы, в пыль. — Почему же еще она покидает город в такой спешке?

Теперь с ней двое мужчин, и Дженксу от этого было не по себе. Калека не создаст больших проблем, но молодой… он может быть ее охранником. Они на это не рассчитывали.

— Говорю, давай возьмем ее сейчас.

Кейси посмотрел на него с отвращением:

— На глазах у всей этой толпы? У тебя нет даже тех мозгов, которые Господь дал суслику. Самая большая ошибка, которую я совершил в своей жизни, — то, что я связался с тобой.

Мускулы на лице Дженкса напряглись, а его пальцы сомкнулись на рукоятке револьвера.

— Это можно исправить.

Кейси еще раз раздраженно взглянул на своего напарника, который был меньше его ростом, и бросил сигарету. Дженкс был умственно отсталым и умел только целиться и стрелять, но он пока еще был нужен Кейси, а потому не следовало его раздражать.

— Держи его в кобуре, жеребец. В поезде будет уйма времени, — процедил он.

Он подождал, пока девушка и ее спутник помогли калеке сесть в вагон, затем не спеша направился к окошечку кассы.

За несколько минут до того, как поезд тронулся, Джереми пожаловался на жажду и послал Энджел за водой. Он удобно расположился на сиденье, вытянув ноги, и знаком предложил Адаму сесть рядом с ним.

Он не стал ходить вокруг да около и заговорил о том, что его волновало:

— Никто из тех, кто когда-нибудь был знаком с Энджел, не принимал ее за идиотку, а я знаю ее дольше, чем кто-либо. Если она хочет ехать с вами через полстраны, думаю, у нее есть причина вам доверять, и я буду последний, кто начнет сомневаться в правильности ее решения. Тем не менее я хочу, чтобы вы посмотрели мне в глаза и поклялись, что вы на самом деле тот человек, за кого себя выдаете, и что вы действительно везете мою девочку к ее матери.

Уважение Адама к старику резко возросло. Его с самого начала озадачили отношения между Энджел и Джереми Хабером, и за последние полчаса он не видел ничего, что помогло бы ему их понять. Как можно объяснить, что такая девушка, как Энджел, живет с калекой в два раза старше себя, и он не мог вообразить, чем Хабер ее удерживал. Также Адам не мог понять, почему она настаивала на том, чтобы взять его с собой, или почему он согласился на это. Вопросы Джереми сейчас не отражали ничего, кроме заботы отца о безопасности дочери, и это немного успокоило Адама. Это пока еще было лишено смысла, но ситуация постепенно становилась яснее.

Он встретил внимательный взгляд Джереми и ответил:

— Три года назад ее мать пришла ко мне и раскрыла тайну, которую хранила пятнадцать лет. Она попросила меня найти ее дочь, которую она отдала на воспитание сестрам из христианской миссии, и привезти ее к ней. В семьдесят первом году миссия сгорела, и она потеряла след дочери. Я искал ее три года.

Медленно, с улыбкой на лице, Джереми закрыл глаза. В трудный час его жизни снова вмешалась рука Господа, подарившая им чудо в лице Адама Вуда. Не важно, что с ним теперь случится, Энджел все равно будет в безопасности. У нее есть семья, которая любит ее, и скучает, и хочет о ней заботиться. Он может спокойно умереть, точно зная, что Энджел больше не останется одна.

Когда он снова открыл глаза, их застилала пелена слез, но он был слишком стар и слишком устал, чтобы его могли заботить подобные мелочи.

— А она хорошая женщина? Энджел будет с ней счастлива? — взволнованно спросил старик.

— Она самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо знал, — искренне ответил Адам. Он и надеялся, что такого ответа будет достаточно. Что касается счастья Энджел, оно пока его не слишком интересовало, гораздо важнее было не разочаровать Консуэло. Но он был тронут заботой Джереми. Несомненно, когда этот человек взял ее под свою защиту, Энджел получила намного больше, чем заслуживала.

— Почему она ждала так долго? — снова поинтересовался старик.

Это был вопрос, который не раз задавал себе Адам, и он не был уверен, что знает ответ.

— Многое изменилось для Консуэло за последние несколько лет. Отец Энджел… — Он быстро покосился на Джереми, не желая задеть его чувства, говоря о человеке, у которого было право называть Энджел своей дочерью. Но Джереми просто улыбнулся и кивнул, и Адам продолжил:

— Он умер. У Энджел была сестра, она вышла замуж. Может быть, до этого для Консуэло было слишком тяжело привезти Энджел домой. Может быть, тоскуя по отцу Энджел, она поняла, как коротка жизнь. Я не знаю.

То, что Джереми узнал от Адама, казалось, вселило в него новые силы.

— Сестра, — повторил он, и в его взгляде было удивление и радость. Целая готовая семья. Это хорошо. Очень хорошо.

Он облокотился на спинку сиденья, его руки обнимали костыль, и он долго с улыбкой мысленно созерцал будущее Энджел, каким он его себе представлял. Затем он снова взглянул на Адама, и в его взгляде появилось сдержанное спокойное выражение.

— Я старый человек, — заговорил он, — и жить мне осталось недолго. Я могу даже не дотянуть до Калифорнии.

Но теперь, когда вы здесь, моя девочка увидит океан, я ей это давно обещал. Буду ли я с вами или нет, позаботьтесь об этом.

Упоминание о Калифорнии смутило Адама, и он уже хотел задать вопрос, но тут вернулась Энджел. Адаму показалось, что она слишком поспешно их перебила:

— Я прошла весь поезд до конца, прежде чем нашла бочку с водой. Вот, возьми, папа. Я старалась нести воду аккуратно.

Нежность, с какой она обращалась со стариком, удивила Адама, хотя на станции он уже видел ее превращение из шипящей кошки в преданную дочь. Как долго она будет играть этот спектакль? И когда она настоящая?

Джереми попил из ковша и вернул его дочери, ласково похлопав ее по руке. Поезд выпустил струю пара и начал отъезжать от станции.

— Пойду отнесу ковш, — сказала Энджел.

— Я пойду с вами, — непринужденным тоном заявил Адам и поднялся со своего места.

— Хорошая идея. — Джереми улыбнулся дочери:

— Молодая девушка с твоей внешностью не должна бродить по поезду одна.

Адам прошел за ней до конца поезда, где она положила ковш рядом с бочкой. За все это время они не произнесли ни слова. Затем он открыл дверь за служебным вагоном, которая вела на открытую платформу, крепко взял Энджел за руку и провел ее туда.

Как только Энджел смогла восстановить равновесие, она тут же отдернула руку.

— Держите при себе свои проклятые руки! Если вы думаете, что смогли втереться в доверие к моему папе, это не дает вам права лапать меня! Ну говорите, что вам от меня нужно?

Адам полез в карман за листком бумаги и табаком.

— Ваш папа не был бы в восторге, узнав, как вы выражаетесь, — произнес он лениво. — Он никогда не слышал от вас таких слов?

Она выругалась и отвернулась к окну. Грин-Ривер — куча обшарпанных лачуг и домишек — медленно исчезал вдали.

— Конечно, — продолжал Адам, насыпая на бумагу табак. — Я не удивлюсь, если он многого не одобрит, узнав о вас еще кое-что. Например, как каждый вечер вы сидите в таверне, когда предполагается, что вы в это время занимаетесь каким-то делом. Кстати, что вы по вечерам должны делать? У меня не было времени, чтобы подробно это выяснить.

Она метнула на него колючий взгляд:

— Освободите моего папу от лишних подробностей. И не смейте пересказывать ему ваши грязные выдумки.

Адам положил бумагу на язык и свернул ее в трубочку.

— Похоже, вы к нему очень привязаны.

Даже одно упоминание об отце вызвало перемену в настроении Энджел. Ее плечи расслабились, и жесткая линия профиля смягчилась.

— Он единственный хороший человек из всех, кого я когда-либо знала, — просто ответила она. Она взглянула на Адама, и ее взгляд опять стал жестким. — И с тем человеком, который хоть раз попытается его обидеть, мы встретимся в аду.

Адам зажег спичку и, заслоняя ее ладонью, поднес к самодельной сигарете. Он не отрывал взгляда от Энджел и, кстати, начинал подозревать, что просто не в силах это сделать.

Он бросил спичку и взволнованно заговорил:

— Что, черт возьми, вы задумали, Энджел Хабер? Почему вы вдруг загорелись желанием как можно скорее уехать из города? Почему вы тащите вместе с собой этого старика?

Какую интригу вы замышляете?

Ее возмущение было так умело разыграно, что даже он чуть не попался.

— Вы единственный человек, который подумал, будто я стану целовать вам ноги за то, что вы принесли весточку о моей матери, о существовании которой я даже не подозревала. Мне кажется, что если у кого-то и есть право задавать вопросы, так это у меня!

— Но вы не задаете никаких вопросов, — заметил он, затягиваясь сигаретой и внимательно глядя на нее. — Вы не спросили у меня имя матери, вас не интересует, что случилось с вашим настоящим отцом, а также почему она послала меня найти вас по прошествии стольких лет, даже о том, почему она вас бросила. Думаю, все это объясняется тем, что вы не собираетесь ехать со мной в Нью-Мексико.

Энджел попыталась убежать, но он схватил ее за плечо и резко развернул к себе. Она начала вырываться, и он ослабил хватку, не снимая руки с ее плеча. Он ждал ее решения.

Может быть, она признает, что напрасно тратит свои силы, а может, согласится с ним поговорить. А пока ее глаза метали молнии. Адам, будто не замечая этого, очень тихо произнес:

— А сейчас послушайте, что я вам скажу, крошка. У меня была чертовски тяжелая неделя, а ночь и того хуже. Я не в настроении терпеть ваши вспышки злости, и если вы надеетесь, что только из-за того, что я приехал за вами в такую даль, я не высажу вас посредине пустыни, если вы зайдете слишком далеко, вы сильно ошибаетесь, а потому хорошенько подумайте, мисс, прежде чем убегать от меня.

Вы использовали меня, чтобы выбраться из города, и я этому рад. И это будет радовать меня до тех пор, пока вы будете помнить, что сейчас я несу за вас ответственность. Я очень терпелив, но у меня есть более важные дела, о которых я должен подумать, а ваши проблемы — это ваши проблемы.

Поэтому с этого момента будьте любезны следить за своими манерами.

Он отпустил ее, и она начала растирать на плече то место, где остались следы его пальцев. В ее глазах, вполне возможно, появился слабый проблеск уважения, но его было трудно различить за ненавистью.

Он оперся спиной об ограждение платформы.

— Почему вы сказали старику, что мы едем в Калифорнию?

Она вздернула подбородок и надменно проговорила:

— Потому что именно туда мы и едем.

Адам с трудом сдержал улыбку. Он восхищался ее наглостью!

— Ваша мать живет в Нью-Мексико.

— У меня нет матери! — глядя ему в глаза, прошипела она. — Тот старик в купе — это единственная моя семья, и он у меня на первом месте, вы понимаете это? Мы едем в Калифорнию!

Она повернулась, чтобы вернуться в вагон, но остановилась, когда он спросил:

— Почему именно в Калифорнию?

Она помолчала и, вздохнув, повернулась к Адаму:

— У него какая-то навязчивая идея. Он хочет увидеть океан. — Ее голос охрип. — Он говорил об этом все время, сколько я его знаю. И еще там тепло. Ему нужен теплый климат.

Адам немного помолчал.

— Как вы собираетесь туда добираться?

Она опять напряглась.

— Не беспокойтесь об этом. — Она открыла тяжелую дверь служебного вагона. — Как только мы приедем в Денвер… Просто не беспокойтесь об этом.

Взмахнув юбками, она шагнула в вагон и захлопнула за собой дверь.

Энджел двигалась через последний вагон, чтобы попасть на площадку следующего вагона, и вдруг остановилась — ей надо было успокоиться. Она с трудом разжала пальцы, которые были так сильно сжаты в кулаки, что ногти впились в ладони. Она распрямила плечи и вскинула голову. Она не ожидала, что Адам Вуд так быстро разгадает ее планы, в дальнейшем ей следует быть более осторожной, до сих пор она его недооценивала.

Он спросил ее, как она намерена добираться до Калифорнии, но он не собирался останавливать ее силой. Возможно, он пришел к выводу, что ему не следует этого делать. Если он так чертовски умен, он уже, должно быть, догадался, что она не знает, что будет делать, когда окажется в Денвере.

Машинально она положила руку себе на шею, где цепь от креста так сильно впивалась в ее тело, как будто это была наковальня. Она застегнула платье на верхнюю пуговицу, чтобы крест не был виден, и носила его на шее, обернув шаль вокруг плеч, чтобы скрыть под одеждой его внушительные размеры. Края креста царапали ее грудь, и она была уверена, что ее белье давно испачкано кровью, но ее это беспокоило меньше всего. Может быть, приехав в Денвер, она сможет заплатить этим украшением за комнату и еду, пока у нее не будет достаточно времени, чтобы разработать план.

Она услышала, как за ее спиной открылась дверь, и быстро направилась к следующему вагону. Для одного дня общения с Адамом Вудом ей было вполне достаточно, и, если она не поторопится, он займет место в вагоне рядом с ее папой. В таком случае остаток поездки ей придется терзаться беспокойством о том, что именно Адам расскажет старику.

В тот самый момент, когда она дошла до двери, ее схватили чьи-то грубые руки. Инстинктивно она ударила локтем и ногой назад, и когда ее локоть попал в цель, услышала, как кто-то вскрикнул. Она развернулась к нападавшему, одновременно пытаясь выхватить нож из чулка, но, прежде чем она успела его достать, чьи-то руки снова схватили ее и резко развернули к себе лицом. Людей было двое, а не один.

И Адама Вуда среди них не было. Она крутилась, лягалась, отчаянно пытаясь освободить руку и выхватить нож. Она мельком разглядела силуэты двух мужчин. Один, который держал ее руки, отведя за спину, был невысоким, жилистым, с крысиной мордочкой, с желтыми зубами и блестящими глазками; второй был высок и широкоплеч, и именно он выхватил у нее из руки сумочку, а потом порвал ее, чтобы исследовать содержимое.

— Ну ладно, маленькая леди! — Он тяжело дышал. — Успокойся. Мы только хотим забрать то, за чем пришли, а потом ты сможешь продолжить свой путь.

Он перевернул сумку, и убогое содержимое, хранившееся в ней, рассыпалось по площадке — старый носовой платочек с нарисованными на нем фиалками, который папа когда-то подарил ей на Рождество, три пенни, ее билет в Денвер… и дагерротип женщины, которая считала себя ее матерью. Когда он бросил дагерротип на пол вместе с другими мелочами, Энджел издала приглушенный крик ярости и сильно ударила его по колену.

Он, охнув, набросился на нее, и его лицо потемнело от гнева.

— Где он, сука? Куда ты его спрятала?

— Я не знаю, о чем вы говорите!

— Крест, черт возьми!

— Раздень ее, — предложил человек, который держал ей руки. Она чувствовала его горячее смрадное дыхание на своей шее. — Она, наверное, носит его на себе.

— Отойди от меня, грязный ублюдок!

Внезапно кто-то оттащил от нее высокого мужчину. Она не заметила, когда появился Адам, но в тот удивительный миг, когда хватка на ее руках вдруг чуть ослабла, она лягнула стоящего сзади нее мужчину и услышала крик, когда ее каблук вонзился в мягкую плоть. Она вырвалась, выхватила нож из чулка и метнула его. Нож попал в цель, и человек низкого роста упал на ограждения как раз тогда, когда Адам бросил туда же высокого. От тяжести доски затрещали, и оба нападавших полетели на землю. Не было слышно ни крика, ни грохота при их падении; были только сломанные перила, стремительный ветер и — тишина.

Адам повернулся к Энджел, тяжело дыша. Из его рассеченной губы капала кровь, но в целом он не пострадал. Его плечи были напряжены, кулаки сжаты, похоже, он ждал от нее каких-то объяснений.

Но Энджел только хрипло пробормотала:

— Я не нуждалась в вашей помощи.

Он приложил ладонь к ранке на губе.

— Я это понял.

Она вложила нож в ножны и нагнулась, чтобы собрать разбросанное по полу содержимое сумочки. У нее дрожали руки, и она не хотела, чтобы он это видел. Ее сердце так бешено колотилось, что было больно в груди.

Он наклонился, чтобы ей помочь, и их руки одновременно коснулись дагерротипа. Она отдернула руку, запихивая носовой платок и монетки обратно в разорванную сумочку. Он протянул ей изображение ее матери, но она долго колебалась, прежде чем взять его. Наконец Энджел выхватила у него портрет и небрежно сунула его в сумку.

— Я провожу вас на место. — У него был усталый голос. — Думаю, вам лучше оставаться там до конца поездки.

Она пристально посмотрела ему в глаза.

— Держите рот на замке. Я не хочу огорчать моего папу.

Адам открыл дверь в вагон и пропустил ее. Она шла впереди, и они не сказали друг другу ни единого слова.

* * *

После обеда, когда Джереми спал, а Адам только притворялся спящим, Энджел встала со своего места под предлогом, что собирается выйти по нужде. В маленьком клозете, где стоял горшок, было темно, и лишь небольшая полоска солнечного света, пробившись через грязное окошко под потолком, освещала помещение. Энджел наклонила голову и сняла с шеи крест. Она поплевала на подол нижней юбки и потерла им край креста. Черный слой легко сошел, и под ним показалась гладкая блестящая поверхность.

Это было не олово. Не свинец. Это было серебро. Чистое серебро.

У Энджел пересохло во рту, когда она смотрела на крест.

Серебро. Никто не будет прикреплять к серебру стеклянные бусинки. Это были рубины размером с половину голубиного яйца, по одному на каждой стороне креста, а в середине — созвездие из жемчужин, настоящих жемчужин, в оправе из того, что могло быть только золотом.

Она прижала крест к груди и закрыла глаза, стараясь дышать ровно. Она простояла так очень долго.

Он настоящий. Он принадлежит ей. И он стоит огромных денег.

 

Глава 4

Денвер оказался веселым, раскинувшимся вширь городом, с широкими улицами, по которым можно прогнать целое стадо коров, с огнями во всех окнах и музыкой, доносившейся из каждой двери. Это был самый большой город, который когда-либо видела Энджел, и он представлял собой сплав скрытых возможностей и опасностей. Здесь можно легко спрятаться. По нему можно передвигаться незамеченным, выслеживая своего врага. Здесь может притаиться убийца из переулка с револьвером или ножом, скрыться еще до того, как упадет на землю тело невинной жертвы.

И когда Энджел сошла с поезда, когда последние серые тени сумерек передавали эстафету ночи, она думала о темных переулках, а не об огнях. На своей шее она носила огромное состояние, и массивное украшение так сильно давило ей на грудь, что она дышала с трудом. Она не представляла стоимости креста в денежном выражении, но знала, что он стоит столько, что за него могут убить. Она знала, что за все пять лет работы на рудниках они с Джереми не выработали серебра даже на одно крыло этого креста. Она отдавала себе отчет, что рубины не растут на деревьях, а жемчуг не продается в магазинах, в которые она обычно ходила за покупками. Она понимала, что, возможно, носит на шее большую сумму, чем видела за всю свою жизнь или о которой когда-либо мечтала.

Но там, в Грин-Ривер, убили человека. И есть еще двое головорезов, живых или мертвых, которые, когда им представится возможность, приложат все силы, чтобы убить ее.

Больше всего она хотела поскорее избавиться от креста и запустить пригоршни в прохладное чеканное золото. Ей так этого хотелось, что у нее даже ныли пальцы. Но она должна быть очень, очень осторожна.

Ее мысли метались, а глаза перебегали с предмета на предмет, подробно рассматривая все, что попадалось ей на пути. Она не могла охватить взглядом все сразу и потому слишком поздно заметила, как Джереми споткнулся о ступеньку, спускаясь на перрон. Адам поддержал его под локоть, и, спохватившись, Энджел поспешила придвинуться поближе, чтобы занять его место, злясь на себя за свою невнимательность.

Джереми засмеялся и попытался ее отстранить:

— Перестань суетиться, малышка. Что, мне нельзя оступиться в темноте?

— Ты устал, папа, — спокойно сказала Энджел, но, посмотрев на него, она ощутила тревогу и вину. Его лицо было серым и изможденным, он тяжело дышал. Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила этого раньше… и это было еще одной причиной, по которой она должна как можно скорее избавиться от креста и поменять его на деньги, много денег, которые позволят им с комфортом доехать до Калифорнии и, может быть, даже купить дом. Дом на берегу океана. Папе это понравится.

— Сэр, после горячего ужина и спокойного сна вам станет лучше. Кондуктор говорит, что следующий поезд придет только завтра утром, поэтому нам придется здесь переночевать, — сочувственно произнес Адам.

Энджел метнула на него грозный взгляд, и массивный крест на груди показался ей еще тяжелее. Адам Вуд. После всего, что случилось, она почти забыла о нем и его глупых планах увезти ее в Нью-Мексико. Он представлял собой помеху, о которой в свете последних событий едва ли стоило беспокоиться, но она уже усвоила, что недооценивать Адама Вуда было бы большой ошибкой. Она должна как-то от него избавиться. За время до завтрашнего утра ей нужно продать крест и вместе с отцом сесть на поезд в Калифорнию, так чтобы Адам Вуд ничего об этом не знал.

И это, она была уверена, будет лучшей проверкой ее сообразительности.

Отель «Хейгуд» не был самым изысканным в городе — там не останавливались богатые скотоводы или работники железной дороги, — но он сильно отличался от грин-риверской гостиницы, от ее пяти грязных номеров с железными кроватями. Адам заказал отдельный номер для Энджел и один для себя и Джереми, чем поверг ее в смятение, так как это затрудняло для них с отцом побег из города тайком от Адама.

Она поспешила выразить свое мнение на этот счет:

— Папа плохо себя чувствует и нуждается в отдыхе. Ему нужен отдельный номер.

— Чепуха! — запротестовал Джереми. — Я не допущу, чтобы молодой человек из-за меня понес дополнительные расходы…

— Три отдельных номера, — твердо заявила Энджел администратору.

Энджел почувствовала устремленный на нее взгляд Адама, и в ее душу закралось подозрение, что он прекрасно понял, что она задумала. Ее сердце забилось сильнее, но она встретила его взгляд не дрогнув.

— Энджел, это глупо. Пет нужды платить за третий номер. Это чересчур расточительно, — настаивал Джереми.

Энджел холодно процедила, глядя на Адама:

— Он может себе это позволить.

Адам Молча повернулся к стойке и отсчитал еще несколько банкнот, чтобы заплатить за третий номер. Джереми все еще извинялся, когда администратор протягивал им ключи от трех номеров на втором этаже.

Они ужинали в ресторане гостиницы, но Энджел едва прикоснулась к еде. Ее мысли были заняты другим: сначала разрабатывала план, потом его отклоняла, но каждый раз, когда поднимала глаза, она видела устремленный на нее холодный взгляд Адама, смотрящего на нее как будто со стороны, наблюдающего за ней, читающего ее мысли. И это лишало ее уверенности.

Когда терпение Энджел кончилось, она со звоном положила вилку и спросила:

— На что вы так смотрите? Я измазала свое лицо или что-то еще?

— Извините, — пробормотал Адам, но вид у него был совсем невиноватый. И он не перестал смотреть на нее.

Джереми смущенно кашлянул:

— Извините Энджел, мистер Вуд. Мы не часто бываем на людях, и, может быть, я не уделял должного внимания ее манерам.

— Не надо извиняться за меня, папа, ни перед этим ковбоем, ни перед кем-то другим! У меня прекрасные манеры. Это ему нужно последить за своими манерами, — рассердилась она.

До того как Джереми успел вмешаться, Адам ответил:

— Вы правы. Пристально смотреть невежливо, но я ничего не могу поделать. Вы очень похожи на свою мать.

Это было не совсем правдой. Конечно, сходство с Консуэло было несомненным, но теперь он начал замечать и различия. Впрочем, Адам вовсе не из-за сходства сверлил ее взглядом. Он вспоминал тех двух типов в поезде, и то, как Энджел выхватила нож из чулка, а потом смотрела, как они оба, проломив ограждения, упали на землю, и при этом на лице ее не видно было никаких признаков волнения. Она была на волосок от изнасилования — и, похоже, едва заметила это. Она, не моргнув глазом, наблюдала, как двое мужчин летят под откос с движущегося поезда. Эта страна воспитала храбрых женщин, но Энджел Хабер — это было что-то особенное.

На протяжении всего ужина она сидела, уставившись в свою тарелку, как будто старалась придумать, как обратить в золото отбивную с картофелем. Такой же взгляд он наблюдал у мошенников, воров, хладнокровных убийц, но он был неуместен на лице юной девушки. Впрочем, почти все в Энджел можно было назвать неуместным.

Энджел опять его удивила, резко заявив:

— Завтра утром нас ждет долгое путешествие, и папе нужен отдых. Сейчас мы должны лечь спать.

Джереми промолчал, но когда Энджел поднялась, он с ней согласился:

— Я устал. Но для вас, молодых, нет причины отправляться спать так рано. Энджел… — Когда он повернулся к ней, его взгляд был каким-то странным, решительным; Почему бы тебе не остаться и не отведать пирога? Составь компанию мистеру Вуду, пока он пьет кофе.

Энджел пробурчала недовольно:

— Я не голодна.

Джереми почему-то выглядел смущенным, и это угнетало Энджел. Старик неловко повернулся к Адаму:

— Спокойной ночи, мистер Вуд. И благодарю вас.

Энджел раздражало, что ее отец за что-то благодарит Адама Вуда. Но больше всего ее взбесила улыбка, которая играла в уголках губ Адама, когда он поднялся.

— Спокойной ночи, сэр. — Он слегка наклонился к Энджел:

— Мисс Энджел, увидимся утром за завтраком.

Возможно, Энджел просто вообразила себе тень легкой насмешки в глазах Адама при этих словах, но она была уверена в обратном. Она взяла Джереми за руку:

— Пошли, папа.

— Я не хочу, чтобы ты была резка с мистером Вудом, — мягко выговаривал ей Джереми, когда они поднимались по лестнице. — Он всегда очень вежлив с тобой.

— Чересчур вежлив, — буркнула Энджел. Одной рукой она приподняла пыльные юбки дорожного платья, другой поддерживала Джереми. — Осторожно: здесь скользкие ступеньки.

— Он очень великодушен с тобой — с нами. Ты ведь знаешь, он вовсе не обязан был брать с собой еще и меня.

— Нет, он обязан. — Они дошли до номера Джереми, и Энджел вставила ключ в замок. — Я заявила ему, что без тебя не поеду.

Джереми молчал, пока она входила, зажигала лампу и осматривала комнату критическим взглядом. Кровать покрыта стеганым одеялом, и матрас не слишком сильно провисает; кувшин наполнен водой, а с узкого комода, судя по всему, недавно стирали пыль. За два доллара за ночь это не показалось Энджел роскошью, но она знала, что любая критика только заставит вновь протестовать Джереми по поводу излишеств в виде третьего номера. Кроме того, как Адам Вуд распоряжался своими деньгами, ее не касалось.

Она коротко кивнула:

— Думаю, на одну ночь этот номер вполне сойдет. — Она прошлась по комнате и, дернув за ручку, приоткрыла на несколько дюймов окно, впустив в комнату поток свежего ночного воздуха, и звуки пианино, и голоса, доносящиеся из таверны напротив, через улицу. — Шум тебя не будет беспокоить?

— Энджел, — заговорил Джереми, вздохнув. — Я никогда не умел контролировать тебя и думаю, сейчас уже слишком поздно начинать это делать.

Она взглянула на него и нахмурилась, увидев его печальное изможденное лицо. Он осторожно опустился на край кровати, сохраняя равновесие при помощи костылей, и Энджел подошла к нему. Он смотрел на нее, и его взгляд был ясным и твердым. Но что-то в этом взгляде заставило ее воздержаться от обычных банальностей, которые вертелись у нее на языке. Смущенная, она стояла в двух шагах от него.

Он тихо заговорил:

— Я не спрашивал тебя, что тогда случилось в Грин-Ривер. Наш дом перевернули вверх дном, и следующее, что я узнаю, это про незнакомца, с которым мы едем на поезде в Денвер и который говорит, что его послала твоя мать… и, может быть, я не хочу знать почему. Может быть, на протяжении многих лет происходило много такого, о чем я не хотел ничего знать. — У Энджел замерло сердце. Она хотела что-то сказать, но он остановил ее взмахом руки. В его голосе слышалась сила, которая за все годы, что они прожили вместе, проявлялась всего несколько раз. — Но сейчас все по-другому, Энджел. Этот Адам Вуд… он хороший человек.

У тебя есть настоящая семья, которая тебя ждет. Может быть, я не всегда делал все, как следовало бы, неверно воспитывал тебя, может быть, я был плохим отцом…

Теперь она уже больше не могла молчать:

— Нет, папа…

Она сделала шаг к нему, но он опять остановил ее. У него было решительное выражение лица.

— Но сейчас у тебя появился шанс получить все то, чего я тебе дать не смог. Я не позволю тебе упустить его, Энджел. Если ты откажешься от него, ты разобьешь мне сердце.

Энджел опустилась на колени рядом с ним и нежно погладила его по руке.

— Не беспокойся, папа, — улыбнулась она. — Плохие времена позади, и больше никто не причинит нам вреда.

Обещаю тебе это.

Он посмотрел ей в глаза и понял, что она говорит правду. Но он не знал, что эта правда не имела никакого отношения к Адаму Буду или к матери, к которой Адам должен был отвезти его приемную дочь, но теперь это было уже не важно. Плохие времена в самом деле закончились, и Энджел могла позаботиться о нем и о себе.

Он, улыбнувшись, коснулся ее щеки.

— Адам Вуд — порядочный человек, — проговорил он. — Девушка твоих лет не должна слишком поспешно отворачиваться от порядочных молодых людей. Они в жизни не так-то часто встречаются…

Энджел с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться.

— Папа, не сходи с ума! Ты…

Внезапно у Джереми начался кашель, и ее веселье быстро сменилось тревогой. Такого ужасного приступа, как сейчас, у него не было очень давно. От кашля он согнулся вдвое, лицо его стало темно-красным; он судорожно хватал ртом воздух, и каждый вдох вызывал новый хрип в его груди. Казалось, что хриплые, сдавленные звуки, которые он издавал, рвут его на части.

Трясущимися руками Энджел налила в стакан воды и поспешила к нему, обнимая его за плечи и протягивая ему стакан. Он знаком отказался.

— Я позову доктора, — испуганно произнесла она.

Он схватил ее за руку.

— Нет. — Его дыхание было неглубоким, но приступ, похоже, пошел на убыль. — Нет. Я просто… устал, и все.

Энджел со страхом смотрела на него, ее сердце трепетало, комок подступал к горлу, но через некоторое время ему стало легче. Он потянулся за водой, но его руки слишком сильно тряслись, чтобы держать стакан. Энджел помогла ему сделать глоток.

Его дыхание все еще было стесненным, но не таким болезненным, как раньше. Он заставил себя улыбнуться, и Энджел помогла ему лечь в постель, подложив под голову подушки. Она провела рукой по его бледному, влажному лбу.

— Слишком много волнений для одного дня, — успокоила она его. — После того как ты хорошенько выспишься, тебе станет лучше. И когда мы доберемся до Калифорнии…

В его глазах промелькнула тень, и ей показалось, что он хочет что-то сказать. Она знала, что он собирался ей сказать, и не хотела этого слышать — она не могла это слышать.

Поэтому она поспешила отвернуться от него и начала стаскивать с него ботинки.

— Когда мы приедем в Калифорнию, — продолжала она жизнерадостно и, пожалуй, чересчур громко, — солнце прогонит твои болезни. Ты почувствуешь себя на двадцать лет моложе, вот увидишь. Все будет просто замечательно.

Она встряхнула одеяло и закрыла ему ноги, а потом посмотрела на него, боясь того, что может увидеть на его лице.

Но он улыбался, протягивая к ней руку. Она сжала его пальцы, стараясь не замечать его изможденного вида и нездорового цвета лица.

Он произнес скрипучим голосом:

— Даже на двадцать лет моложе я все равно буду стариком. — Он закрыл глаза, и Энджел пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова. — Я был бы счастлив… увидеть, что ты зажила спокойной семейной жизнью с хорошим человеком. С человеком, который заботился бы о тебе.

— Я могу позаботиться о себе сама, папа, — ответила она мягко. Но его дыхание было ровным, а веки не дрожали. Он заснул.

Она наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

— Я могу позаботиться о нас обоих, — прошептала она.

* * *

Энджел пошла в свой номер, потрясенная больше, чем хотела бы это признать. Он не был стар. И он не был настолько болен. Он просто устал, вот и все. Зима была суровой, и эта старая лачуга, в которой гуляли сквозняки, не пошла на пользу его легким. Как только они доберутся до Калифорнии…

Калифорния… Если когда-то у нее и было сомнение в том, что ей следует делать, то теперь она знала это точно.

Завтра они сядут в поезд, который идет на запад, а не на юг, и ни Адам Вуд, ни кто-либо другой их не остановит.

Энджел еще раз проверила, заперла ли она дверь, плотно задвинула шторы, после чего взяла стул и просунула его в дверную ручку для надежности. Затем она села на кровать и через голову сняла тяжелую цепь.

Она держала крест двумя руками, устремив на него пристальный взгляд. Она ощущала его вес в своих руках и не отрываясь смотрела на него — и одно это уже давало ей захватывающее ощущение власти, от которого у нее кружилась голова. Крест был все таким же грязным, черным и уродливым, и даже его маленький кончик, который она отчистила, был тусклым от имевшегося на нем налета. Но когда она стала держать его прямо, в глубине одного рубина отразился огонь от лампы, он засверкал, и ее сердце забилось сильнее.

Джереми все время говорил о путях Господних и о руке .судьбы, и раньше она никогда не придавала значения этим словам. Но сейчас, вот в этот самый момент, она держала в своих руках судьбу, и не важно, имел ли Бог к этому отношение или нет — к ней в руки попало чудо. Она обещала папе, что не будет упускать своего шанса. И она не упустит его.

Во время ужина она решила, что единственное, что она может сделать, — это отнести крест ювелиру. Денвер — большой город, и она не сомневалась, что здесь есть магазины, которые занимаются покупкой и продажей таких изысканных украшений. Конечно, сейчас все они закрыты, а утром ей будет нелегко проскользнуть мимо Адама Вуда, чтобы отправиться на поиски такого магазина.

От необходимости выставлять крест напоказ в разных магазинах города для того, чтобы попытаться получить за него хорошую цену, ей стало не по себе, и после того, что произошло в поезде, возможно, глупее этого ничего нельзя было придумать. Конечно, учитывая, что Адам Вуд будет следить за ней, маловероятно, что она сможет ходить по магазинам в поисках лучшей цены, но как она могла согласиться на меньшее? Такой счастливый случай, как этот, больше не выпадет. Это был ее шанс, и она должна использовать его до конца.

У нее был только один выход. Возможно, сегодня вечером она не сможет найти человека, который мог бы купить крест, но в таком большом городе, как этот, можно найти кого-нибудь, кто согласится дать ей хорошую цену хотя бы за один рубин. Она скажет, что продает камень из обручального кольца своей бабушки или что-нибудь в этом роде. Никто не будет охотиться за крестом или выслеживать ее; а у нее хватит денег, чтобы доехать до Калифорнии, и еще останется почти целый крест, который она сможет продать позже. И самое важное, она окажется вне поля зрения Адама еще до того, как он обнаружит, что она скрылась в неизвестном направлении.

С большим усердием Энджел приступила к работе, пытаясь своим ножом выковырнуть из оправы рубин с левой стороны креста.

Через полтора часа она сдалась. Ее руки покрылись волдырями, кончик ножа затупился, а голос охрип от проклятий. Рубин не сдвинулся с места. Даже золотая филигранная оправа, которая выглядела воздушной, как кружево, оказалась прочной, как будто была отлита из чугуна.

— Будь проклят Адам Вуд, — прошептала она и в гневе отбросила крест от себя. Если бы он не следил за каждым ее шагом, у нее было бы время ходить по разным магазинам, у нее было бы время наводить осторожные справки, было бы время стать осмотрительной. Было бы время подумать.

Встав с кровати, она начала мерить шагами комнату.

Завтра утром он будет ожидать от нее, что она покорно сядет с ним в поезд — в поезд, который идет не в Калифорнию, а в Нью-Мексико. Если она откажется, ее папа захочет узнать причину. Если она откажется, Адам Вуд никогда не перестанет преследовать ее. Принимая во внимание все обстоятельства, вполне возможно, что он тоже охотился за крестом, как те двое в поезде…

Эта мысль пришла ей в голову так внезапно, что ее сердце бешено забилось в груди, ее охватили паника и гнев на себя за то, что она не подумала об этом сразу. Его неожиданное появление в городке, его расспросы о ней, нелепейшие истории о ее матери, бросившей ее давным-давно, которые он ей рассказывал, его настойчивость, когда он уговаривал ее поехать вместе с ним, и особенно то, как втерся в доверие к Джереми, — все это ее пугало.

Но вскоре ее сердце стало биться ровнее, и паника отступила. Нет, если бы ему был нужен крест, если бы он знал, что он у нее есть, к этому моменту он бы его уже забрал. Если бы ему был нужен крест, зачем бы он стал уговаривать ее уехать из города? И к тому же он помог ей избавиться от тех двоих, которые напали на нее в поезде. Нет, она теперь поверила в то, что Адам Вуд был тем, за кого себя выдавал, но от этого проблема, которую он представлял собой, не стала меньше.

И в ее интересах было оградить себя от любого риска.

Она взяла крест и задумчиво взвесила его на ладони. Затем, опять надев его на шею, засунула в лиф платья и вновь заколола шаль так, чтобы его очертания не были видны. Она села, чтобы спокойно все обдумать.

Она должна избавиться от Адама Вуда. И сделать это нужно сегодня же вечером.

* * *

Существует несколько хитростей, которые всегда могут пригодиться в жизни, и умение открыть запертую дверь без ключа относится к их числу. Энджел выдернула из пружин своей кровати кусочек скрученной проволоки и вставила ее в замочную скважину. Щелчок — и дверь в номер Адама открылась. Придерживая рукой дверь, чтобы она не скрипнула, Энджел бесшумно вошла в комнату.

Было три часа ночи, и в гостинице все давно спали. Даже такой большой город, как Денвер, ночью спал. Давно растаяли в ночи последние звуки пианино и последний цокот лошадиных копыт. Энджел босиком бесшумно ступала по деревянному полу. Она сняла нижнюю юбку и чулки, чтобы они не шуршали во время ее движения. Ее дыхание было легким, как ночь. Она долго стояла возле двери, вглядываясь в тени в темноте.

Наконец она смогла различить очертания длинного тела Адама, лежащего на кровати и укрытого одеялом; он безмятежно спал. Его шляпа и ремень с кобурой висели на столбике кровати, брюки были небрежно брошены на стул. Седельные сумки, которые заменяли ему саквояж, лежали на полу возле кровати. Наконец, решившись, Энджел прошлась по комнате.

Она не смотрела в сторону кровати. Как и у животных, у людей тоже есть инстинкты, которые работают, даже когда люди или животные спят; и она сосредоточилась на том, чтобы выполнить свою задачу быстро и тихо, не направляя на него свое внимание и надеясь не привлечь внимания к себе.

В кармане его брюк она нащупала большую пачку сложенных банкнот, и, довольная, набросила брюки на руку. Но она не могла позволить себе рисковать — у него в седельных сумках могло лежать что-то ценное. Она осторожно приблизилась к кровати и наклонилась, чтобы их поднять. Тюки были тяжелыми, и, медленно, очень медленно поднимая их с пола, она затаила дыхание. Внезапно ей пришло в голову, что надо было захватить с собой хоть какое-нибудь оружие, и она пожалела, что не сделала этого. Ее план сработает только в том случае, если Адам Вуд, проснувшись завтра утром, не обнаружит ни денег, ни одежды, а к тому моменту, когда он сможет найти помощь, они с папой будут уже далеко отсюда. Этот план полностью основывался на везении, а если бы она смогла вдобавок связать Адама, пока он спит, это было бы надежнее. Она ругала себя за то, что не просчитала все заранее. Если он проснется сразу после того, как она уйдет… Если он проснется сейчас…

Если он проснется сейчас, то, вполне возможно, он застрелит ее на месте. И хотя каждое последующее мгновение ее пребывания в чужом номере вызывалось необходимостью, перспектива быть застреленной ее совсем не прельщала. Значит, нужно достать его оружие.

По-прежнему намеренно избегая смотреть на спящего, не глядя никуда, кроме ремня с кобурой, она крадучись направилась к кровати. Его сумки она тащила на плече и после каждого шага задерживала дыхание, боясь, что его может разбудить неожиданный стук или звон содержимого мешков. Ремень с кобурой висел у изголовья, так что, заметив хоть какое-нибудь движение, он мог бы мгновенно выхватить револьвер. Энджел считала шаги. Семь… восемь… девять…

Она хотела вытащить оружие из кобуры, но ее рука нащупала пустоту. Кобуры на ремне не было.

У нее засосало под ложечкой за мгновение до того, как она услышала за спиной щелканье курка.

— Вот те раз, мисс Энджел, — протянул Адам Вуд. — Вот это сюрприз!

Энджел распрямилась и медленно повернулась на звук.

Он сидел в углу за дверью, скрытый тенью кресла с плотной набивкой. Даже сейчас она с трудом могла отличить его тень от тени, отбрасываемой креслом. Она посмотрела на кровать. Подушки! Под одеялами не было ничего, кроме подушек, уложенных таким образом, чтобы казалось, будто на кровати лежит человек.

Безжизненным голосом она произнесла:

— Я так и знала, что надо было захватить дубинку.

От света зажженной спички она сощурилась и отвернулась, но к тому времени, когда лампа рассеяла свой мягкий свет по комнате, она была готова посмотреть ему в лицо.

Он сидел, откинувшись на спинку кресла, положив ногу на ногу, на нем было только линялое нижнее белье и ботинки. Она ругала себя за то, что сразу не заметила отсутствия обуви. Она должна была подойти к кровати и, увидев, что ботинок там нет, мгновенно насторожиться. Не было никакого сомнения: в этой ситуации она не проявила обычно присущих ей наблюдательности и осторожности, а это бесило ее.

— Вы собираетесь застрелить меня? — спросила она равнодушно.

Револьвер был небрежно прислонен к его поднятому колену, и дуло смотрело прямо на нее. Не меняя выражения лица, Адам отвел ствол чуть в сторону и нажал на курок. Он безобидно щелкнул.

— Я боялся, что искушение окажется слишком велико, поэтому для пущей надежности вынул патроны. — Он положил револьвер на столик рядом с лампой и встал. — Ну, признавайтесь теперь, что вы собирались делать с моими брюками?

Энджел не ответила. Он стоял между ней и дверью — у нее не было возможности проскользнуть мимо него, даже если бы у нее была дубинка. Ярость клокотала в ее груди.

Она не привыкла проигрывать. И она не умела сдаваться.

Она сделала невозмутимое лицо и ответила таким же легким и небрежным тоном, каким говорил он:

— Вы так умны. Вы меня раскусили.

Он повел плечом.

— Мне кажется, это как-то связано с тем, что вы хотели забрать мои деньги и оставить меня без гроша. Единственное, что меня удивляет: почему вы не попытались перерезать мне горло, и разом покончить со мной?

— Наверное, так и нужно было поступить, — вздохнула она. — Как вы догадались, что я приду?

— Я пять лет работал в конной полиции в Техасе и три года служил шерифом городка, в котором нужно было навести порядок. В конце концов, это просто естественно.

Она кивнула.

— Это многое объясняет. Наверно, вы хотите, чтобы я отдала вам ваши вещи?

Энджел быстро просунула руку под лямки его сумок, будто для того, чтобы бросить их на пол, и когда как следует их ухватила, она рванулась вперед и швырнула в него сумки с такой силой и так неожиданно, что он никак не должен был предвидеть это… но он предвидел.

Он увернулся, приняв удар полных тюков на свое бедро, что остановило ее движение вперед. В тот же миг он подставил ей ногу и толкнул ее. Она упала и довольно сильно ударилась об пол. Это ее ошеломило, и вдруг она осознала, что лежит на спине, распластавшись на полу, придавленная весом его тела, и, хватая ртом воздух, смотрит в его разгневанные голубые глаза.

Ей было так трудно дышать, что перед глазами ее заплясали искры, и она не чувствовала ничего, кроме отчаянного желания глотнуть воздуха, который с трудом пробивался в ее легкие. Грудь ее вздымалась, она задыхалась, в ушах появился звон. В какой-то миг она отметила особенности его фигуры — он был длинный и худой; она ощутила силу его мускулов, почувствовала жар его дыхания на своей щеке и вдохнула его запах — запах мыла и табака. И неожиданно она подумала о том, как прекрасны его глаза, горящие гневом, и как сильны его руки, но эти мысли пронеслись невнятным шепотом в глубине ее подсознания, и ее сердце внезапно бешено забилось — это было совсем не от страха перед ним. Да, это был страх, панический страх, потому что, если бы он хоть чуть-чуть пошевелился, он бы сразу ощутил очертания креста у нее на груди; даже сейчас он уже мог обнаружить цепь.

Она не могла больше такое терпеть.

— Слезай с меня, животное, — прошипела она, — или, клянусь Богом, я закричу на всю гостиницу.

— Меня не признает виновным ни один суд, — тихо ответил он.

Но тут же быстрым и ловким движением он скатился с нее и резко поднял ее с пола. Все еще держа ее за запястья, он повернул ее кругом и втолкнул в кресло с такой силой, что она подпрыгнула, когда ее ягодицы коснулись сиденья.

Но она не приняла вызов на дуэль, думая, как бы от него сбежать. Она сидела в кресле, терла запястья, покрытые синяками, и молча сверлила его взглядом, когда он отступил назад.

Он запустил пальцы в волосы, пытаясь привести их в порядок.

— Я страшно устал от тебя, леди, — вздохнув, признался он. — Последние два дня я дрался столько, сколько не дрался за эти последние три года, и скажу тебе правду, это начинает действовать мне на нервы. Поэтому давай покончим со всем прямо сейчас. Расскажи, что у тебя за проблемы?

Энджел язвительно ответила:

— Вы болван! Я всю жизнь убегала от таких, как вы, и до сих пор никто не мог меня поймать. Вы не можете заставить меня ехать туда, куда я ехать не хочу, К большому удивлению Энджел, он с ней согласился:

— Пожалуй, не смогу. Вы решили оставить меня без гроша в Денвере и отправиться в Калифорнию.

У нее на языке так и вертелось «Да!», но она вовремя сдержалась. Она не доверяла этому человеку — он умел расставлять ей ловушки. Вдобавок у него каждую минуту меняется настроение — то он в гневе, то спокоен и мил, то изучает ее, как жука на листке дерева, то прищурится, как будто читает ее мысли, и ты не знаешь, чего ждать от него в следующий миг — а это очень опасно.

Она дерзко подняла голову, но ничего не ответила.

Он подошел туда, где оставил свою рубашку и жилет: они аккуратно висели на плечиках на спинке стула. Она никогда не встречала мужчин, которые бы так аккуратно обращались со своей одеждой. В этом было что-то противоестественное и лишь усилило ее подозрения. Даже ее папа, единственный цивилизованный человек из всех, кого она встречала, не брал на себя труд вешать свою рубашку на ночь на плечики.

Адам вынул из кармана жилета бумагу и табак и начал скручивать сигарету. Теперь дверь осталась без охраны, и она могла бы сбежать. Но сейчас в этом не было смысла. Ее план провалился, и первый раз в жизни у нее не оказалось другого.

Но раньше ей никогда и не приходилось строить планы, как распорядиться целым состоянием. Она никогда не имела так много, чтобы нужно было волноваться об этом. И она никогда не встречала человека, который был бы так близок к тому, чтобы стать ей другом, как это случилось с Адамом Вудом.

Он не сразу зажег сигарету. Наконец он чиркнул спичкой, и тонкое облачко дыма поплыло по комнате. Он повернулся к ней:

— А что, если бы я отвез вас в Калифорнию?

Она тут же решила, что это новая ловушка, и, прищурившись, посмотрела в его глаза.

— Зачем вам это делать?

— Вы сказали, что хотите поехать туда, — пожал он плечами.

Мысли Энджел бешено заметались. Калифорния. Сан-Франциско. В Сан-Франциско большие магазины и банки и много богатых людей. Сан-Франциско находится недалеко от больших городов, расположенных чуть дальше на восток; ей не найти лучшего места, где она сможет продать крест. И в Калифорнии можно пожить подольше и походить по магазинам. Как только она попадет в Калифорнию, ей больше не придется беспокоиться об Адаме Вуде. Он может уехать или остаться, он может угрожать ей, но даже под дулом револьвера он не заставит ее ехать с ним — никто не заставит ее сделать это против ее желания.

Она станет богатой женщиной, и если у нее возникнет необходимость, она наймет нужных людей, чтобы они о нем позаботились.

Тут вдруг ей вспомнились те последние минуты, которые она провела с Джереми, и она почувствовала, как по коже ее пробежал противный холодок. Ее отцу нужны солнце и сухой воздух, и они нужны ему именно сейчас. Что, если она не сможет продать крест в Денвере? Что, если те люди вернутся или появятся другие, такие же, как они? Сколько часов и дней — часов и дней Джереми — она потеряет?

Калифорния — на деньги Адама Вуда и его билеты. И волки сыты, и овцы целы. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Но истинная причина, почему она не отвечала ему сейчас и предусмотрительно сохраняла равнодушное выражение лица, заключалась вот в чем: никто ничего не делает даром.

Он сидел на краю кровати, закинув ногу на ногу, курил сигарету и внимательно смотрел на нее. Многие мужчины выглядели бы глупо, разгуливая в своем нижнем белье с мешковатой ширинкой и обвисшим передом; большинство мужчин были бы смущены, если бы дама застала их в таком виде.

Но Адам Вуд вовсе не обращал на это внимания, и он совсем не выглядел глупо. Его уверенность в себе лишала ее спокойствия.

Наконец он заговорил:

— Знаете, умению идти по следу я научился у одного из лучших в стране следопытов. Я нашел вас один раз и найду вас снова, можете быть уверены в этом. Но дело в том, что это очень хлопотно, а мне не нужны лишние заботы. Поэтому давайте облегчим друг другу жизнь и заключим сделку.

Сделку. Теперь они подобрались к самому главному. Какую сделку?

Адам затянулся и выдохнул дым. Он уже перестал пристально, как раньше, смотреть на нее.

— Я отвезу вас и старика в Калифорнию, покажу вам все достопримечательности, свожу к океану. А потом вы поедете со мной в Нью-Мексико и встретитесь со своей матерью.

С этого момента вы будете сами по себе, вам даже не нужно будет там оставаться, если вы этого не захотите. Вам только необходимо с ней увидеться.

Это было слишком просто. Чересчур просто. Она опять прищурилась.

— А вам-то с этого какая выгода?

Он ответил не сразу, и она подумала, что он обдумывает какую-то ложь. Но когда он взглянул на нее, в его глазах она не увидела ничего, кроме правды, и вопреки здравому смыслу это ее рассердило.

— Я не могу везти вас к матери вот такой, — признался он откровенно. — Вас, Энджел Хабер, сначала надо немножечко приручить, и, может быть, маленький вояж в Калифорнию пойдет вам на пользу и вы успокоитесь. Предполагаю, что тогда вы не захотите пырнуть ножом собственную мать, увидев ее в первый раз. — Он пожал плечами. — Некоторые считают, что лучший способ укротить строптивую лошадь — ездить на ней, пока она не упадет. Но по-моему, немного сахару и тихий ласковый голос могут сделать то же самое гораздо быстрее — и главное — намного легче для мышц. И если побывав в Калифорнии, вы перестанете быть ядовитой змеей, именно в этом и заключается моя выгода.

— Вы самый большой чертов болван, которого я когда-либо встречала! — прорычала Энджел, и, если бы она сидела к нему поближе, она бы в него плюнула.

Тогда он добавил:

— Кроме того, я предоставлю вам возможность немного привести себя в порядок. Купить платья и, может быть, хоть чуть-чуть научиться хорошим манерам.

Он дразнил ее, она это понимала. Ее ногти вонзились в ладонь, а зубы она сжала так, что он услышал зубовный скрежет, но она ничего не ответила ему. Он перехитрил ее на этот раз — второго раза она не допустит.

Успокоившись, она заговорила:

— Должно быть, она вам много платит, эта женщина, которая так сильно скучает по своему драгоценному ребеночку, что посылала вас через полстраны, чтобы вы меня нашли. — Она не смогла сдержать злобу, прозвучавшую в ее голосе. — Она богата?

Он посмотрел на кончик сигареты и стряхнул пепел на пол.

— Нет, — ответил он. — Думаю, у нее достаточно средств, но она не богата. И она ничего мне не платит. Только компенсирует расходы.

И снова она почти поверила, что он говорит правду, и ее любопытство вырвалось наружу.

— Тогда почему вы этим занимаетесь? Если бы у вас была хоть капля мозгов, вы бы просто кашли какую-нибудь девушку и заплатили ей за то, чтобы она притворилась, будто она — это я. Зачем вам столько беспокойства?

— Потому что я дал слово, — просто ответил Адам.

Тогда она поверила наконец, что он говорит правду, и это выбило у нее почву из-под ног. Кто будет тратить целых три года, гоняясь за девушкой, которую он даже не знал, только ради простого обещания? Теперь он предлагает бесплатно отвезти ее и папу в Калифорнию, и все, что он просит взамен, — это помочь ему сдержать его слово. Непонятно, в каком мире живет этот человек? Она не очень хорошо представляла, как ей себя с ним вести, и ей не хотелось ввязываться в игру, правил которой она не знала.

Энджел встала и сделала несколько шагов к окну, сложив руки под грудью. Во всем этом была какая-то хитрость — должна была быть! Или, может быть, никакой хитрости и не было, и возможность такого варианта беспокоила ее еще больше, чем если бы она была.

— Итак, она не богата. Но весьма высокомерна. Так высокомерна, что вы стыдитесь показать меня ей такой, какая я есть.

— Я этого не говорил.

— Вы сказали, что мне нужно привести себя в порядок.

— Я сказал: вам нужно научиться себя вести.

Она повернулась к нему:

— Ну что ж, а теперь я тоже вам кое-что скажу, мистер.

Я прекрасно прожила восемнадцать лет такой, какой вы меня видите, и не собираюсь меняться сейчас — ни для нее, ни для кого-то другого. Принимайте меня вот такой, потому что это все, что вы получите.

Он щелчком бросил окурок в раковину и поднялся.

— Это означает, что мы все-таки заключаем сделку?

Сердце Энджел забилось сильнее. С самого начала она осознала, что у нее нет выбора. Что бы он там ни замышлял, она воспользуется открывающимися возможностями. А если он совсем ничего не замышляет… ну что ж, значит, он вполне заслуживает того, что получает.

— Сан-Франциско. Мы должны поехать в Сан-Франциско. Там есть океан, — проговорила она.

Он кивнул:

— А потом — в Нью-Мексико.

Она колебалась лишь мгновение:

— Да.

— Вы даете мне слово?

Она подняла голову, и ее взгляд был решительным.

— Да.

Он улыбнулся:

— Ваше слово гроша ломаного не стоит, правда?

Мгновение она смотрела на него, а потом ответила:

— Нет.

После чего повернулась и вышла из его номера.

 

Глава 5

Перед тем как покинуть Грин-Ривер, Адам на всякий случай послал Консуэло телеграмму, сообщая только, что обнаружил местопребывание ее дочери и они уезжают в Денвер, чтобы, сделав там пересадку, возвратиться домой. Теперь, когда планы изменились, он знал, что должен послать другое сообщение, и он пожалел о том, что отправил первое.

Как он и предполагал, на почте его ждала телеграмма. В ней говорилось:

* * *

«Я счастлива тчк Виктория говорит езжайте с комфортом тчк в банке Денвера ждет денежный чек тчк Консуэло».

* * *

Адам, хмурясь, некоторое время смотрел на желтый листок бумаги, ему было и весело и тревожно одновременно.

Виктория, или Тори, как ее звали все, кроме Консуэло, была сестрой Энджел, у них был один отец. Она была наследницей Каса-Верде, самого большого ранчо в Нью-Мексико, и женой лучшего друга и бывшего партнера Адама, Итана Кантрелла. Адам знал, что долгое время Тори не признавала Консуэло, публично признанную любовницу ее отца, и только после замужества Тори обе женщины наконец нашли общий язык. После смерти Кэмпа Мередита, отца Тори и Энджел, Консуэло приняла предложение Тори жить в Каса-Верде, а с рождением у Тори и Итана троих детей Консуэло стала неотъемлемой частью семьи.

Но Тори была упрямой, вспыльчивой женщиной, горячо и неистово защищавшей свою семью и твердо знавшей, как следует поступать в тех или иных случаях. Адам вовсе не ожидал от нее, что она с радостью примет свою сестру, о которой никогда даже не слышала, особенно учитывая то, что сестра эта родилась в результате любовной связи ее отца с женщиной, которую Тори когда-то ненавидела. Должно быть, Консуэло было непросто рассказать Тори о своем ребенке, и Адам знал, что она никогда бы этого не сделала, если бы ее не обрадовала телеграмма, которую он послал из Грин-Ривер и которая обещала ей, что ее потерянная в давние времена дочь через несколько дней переступит родной порог.

Теперь это больше не было тайной Консуэло, это было долгожданной возможностью, которая могла так никогда и не наступить. А потому в томительное ожидание была вовлечена вся семья, и тогда же открылись болезненные раны прошлого, возникли вопросы, которые слишком долго оставались без ответа, — и все это ради Энджел Хабер.

По-видимому, Тори восприняла новость спокойно, намного доброжелательнее, чем ожидал Адам, и банковский счет был ее приветствием сестре, которую она никогда не видела. Что она почувствует, когда встретит Энджел? Тори Кантрелл была доброй женщиной, но ее великодушие имело строгие границы. Она была нетерпима к обману и не любила глупцов, и ее благотворительность кончалась тогда, когда угроза нависала над ее семьей. Привезти Энджел Хабер в дом Тори — это все равно что засунуть двух гремучих змей в один мешок.

Адам многим был обязан Тори и Итану. Хотя они были почти ровесниками, Итан практически вырастил Адама, и из юноши, хулигана и бандита, Адам превратился в волевого и умного мужчину, четко знающего, чего он хочет. Именно Итан убедил Адама остаться в Драй-Уэллзе в качестве шерифа, и именно из племенного скота Итана Адам создал великолепный небольшой табун быстроногих лошадей, которые составили основу табуна одного из лучших ранчо в горах Хэтчет, которое было таким до тех пор, пока он не уехал, чтобы заниматься бессмысленными поисками Энджел. Боже мой, как он хотел теперь, чтобы она так и не нашлась никогда!

Тем временем лошади росли, и у Адама были хорошие помощники-ковбои. Итан их продавал, и счет в банке Драй-Уэллза неуклонно пополнялся. Адам и сам мог бы оплатить поиски девушки, но Консуэло упорно настаивала на своем вкладе в это предприятие, а теперь еще и Тори решила взять на себя часть расходов. Она бы обиделась и оскорбилась, если бы он отказался получить деньги по ее чеку, но ему было неловко пользоваться ее добротой. Он знал, что Тори не скажет ему спасибо, когда — если это вообще когда-нибудь случится — он привезет домой ее своенравную сестрицу.

Он скомкал телеграмму и послал ответное сообщение:

* * *

«Немного задерживаемся тчк следуем Сан-Франциско тчк подробности письмом тчк Адам».

* * *

Он ненавидел писать письма почти так же сильно, как ненавидел ездить на лошади под дождем, но у него не было выбора. Невозможно было объяснить события последних двух дней на телеграфном бланке. Он не был уверен, что сумеет объяснить это, даже если в его распоряжении будет целая кипа бумаги.

Когда Адам вернулся в гостиницу, Энджел ждала его в холле, и ему стало стыдно за то разочарование, которое он испытывал. Но он открыл для себя, что гораздо легче было заниматься ее поисками, чем стараться удержать ее рядом с собой. И как бы нечестно это ни выглядело, он бы предпочел сообщить Консуэло, что снова потерял ее дочь, нежели написать, что он везет ее домой.

На Энджел было вчерашнее дорожное платье, хотя она почистила его и погладила. Волосы были аккуратно убраны под сетку, пестрая шаль заколота высоко на шее, ручки ее изорванной, но отремонтированной сумочки были туго намотаны на пальцы. Насколько знал Адам, ни шляпы, ни перчаток она не носила. Но даже одетая с такой простотой — скорее даже со строгой простотой, — как сейчас, когда нервно мерила шагами холл от двери кокну, она производила неизгладимое впечатление. Эти блестящие черные волосы, потрясающие голубые глаза, высокие скулы и кожа персикового цвета… Ни один мужчина, проходящий мимо, не мог удержаться и не остановить на ней свой взгляд, не приподнять в приветствии шляпу, не кивнуть ей, и Адам видел, как даже сейчас мужчины замедляли свой шаг и приостанавливались, проходя мимо их окна.

Она была красива, Адам всегда знал это. Ее мать была красива. Консуэло могла заманить в свои сети любого мужчину и сделать так, чтобы он предложил ей весь мир. Одного поворота головы было достаточно, чтобы мужчины падали к ее ногам. В Энджел тоже это было… но у нее было и что-то свое. Ее красота была дика и свежа и так же загадочно опасна, как роза с шипами, и так же чарующа. Ему хотелось узнать, имеет ли она представление, какая власть над мужчинами заключена в ее тонкой, миниатюрной фигурке, какой силой она обладает, стоит ей лишь бровью повести или взмахнуть рукой; конечно же, она никогда не пыталась применить свои женские уловки в общении с ним. Однажды он обнаружил, что гадает о том, как бы он себя повел, если бы она так поступила, и эти мысли лишили его покоя.

С ней был Джереми, он сидел на краешке стула, опираясь руками на костыли и ласково поглядывая на нее. Время от времени Энджел останавливалась и говорила с ним или похлопывала его по руке, затем снова продолжала мерить шагами холл, всем своим видом выказывая нетерпение. Как всегда, Адама снова удивил их странный союз, так как любому было видно, кто кого опекает, и у него не было сомнений, что так было всегда. Конечно же, девушка, которая нашла в своем сердце место для сочувствия к старому калеке, не может быть совсем пропащей. Должно же в ней быть хоть что-то от ее матери.

Он пошел через холл, и Энджел налетела на него как фурия.

— Где вы пропадали? — взволнованно заговорила она. — Мужчина за стойкой сказал, что поезд отправляется в десять!

Мы опоздаем!

Адам удивился, потом смутился, когда за гневом в ее глазах разглядел страх. После всего, что устроила этой ночью, Энджел, оказывается, испугалась, что он уехал и бросил ее.

Он никогда не понимал женщин, но ее поведение вообще было невозможно понять, и не было никакого смысла даже пытаться это сделать.

— У меня были дела. Вы позавтракали? — спросил он.

— Да. — Она взяла свой саквояж и саквояж Джереми. — Я записала завтрак на ваш счет. А теперь поехали.

Адам взял у нее багаж и улыбнулся:

— Не волнуйтесь. Мне в жизни доводилось часто путешествовать в поездах, и ни один из них ни разу не отправился по расписанию.

— Я старался внушить ей то же самое, — вставил Джереми. — Но вы же знаете этих женщин — они родятся нетерпеливыми.

— Доброе утро, сэр. — Адам взял их багаж в одну руку и протянул другую, чтобы помочь Джереми, но тот справился сам. — На улице ждет коляска, на ней мы доедем до вокзала.

Идти пешком очень далеко.

— Хорошо хоть, вы подумали об этом, — язвительно заметила Энджел и направилась к двери.

Адам встретил беспомощный, извиняющийся взгляд Джереми и подмигнул ему. Мужчины не торопясь последовали за ней.

* * *

Пока Энджел не села в поезд, она не была уверена, что поступила правильно. Может быть, Адам Вуд ломал комедию и все, что он разыграл перед ней, было не чем иным, как просто школьным слащавым спектаклем? Может быть, он просто расставил ей хитрую ловушку, соблазняя ее обещаниями насчет Калифорнии, а она оказалась последней идиоткой, когда поверила ему. Когда она сядет в поезд, там ее, возможно, уже будут поджидать головорезы, они схватят ее и скрутят ей руки, или поезд, который, как она думает, едет в Калифорнию, на самом деле следует в Нью-Мексико.

Энджел понимала, что она рискует, и единственный вопрос заключался в том, стоило ли так рисковать. Но когда она увидела поезд, она признала, что ответ на этот вопрос — да.

Это было самое шикарное, что она видела в своей жизни. Совсем не похоже на узкую железнодорожную ветку, по которой они ехали в Денвер. Дорога Денвер — залив Сан-Франциско была роскошной железной дорогой, которая наряжалась в свои поезда также, как дама из большого города обувает туфли, застегивающиеся на длинный ряд пуговок. Пульмановские вагоны были окрашены в глянцевый коричневый цвет, а внутри было так изумительно, что у Энджел перехватило дыхание — она не представляла, что такое возможно в поездах. Накануне они сидели на жестких филенчатых скамейках — сегодня же они удобно расположились в салоне, в просторных креслах с обивкой цвета зеленого леса, а под ногами у них лежал тканый ковер рубинового цвета. На окнах висели портьеры из зеленого бархата, а все углы вагона закрывала зеленая бархатная драпировка, подвязанная декоративным золоченым шнуром с кисточками. Потолок и стены были инкрустированы ценным отполированным деревом, а по стенам развешаны газовые светильники с гофрированными абажурами.

Энджел изо всех сил старалась скрыть охвативший ее благоговейный трепет, но это далось ей непросто.

«Так вот как путешествуют богатые», — думала она. Ни сломанных колес повозки, ни ковыляния по колено в грязи, чтобы задобрить упрямого мула, ни ломоты в спине, ушибленного зада и мозолей на пальцах от управления упряжкой лошадей по дорогам, изрытым ухабами. Внезапно она перестала ощущать висящий на ее груди крест, как наковальню; она почувствовала его приятное тепло на своей коже — тепло, которое ее почти жгло. Это ее билет в другой мир. Еще несколько дней — и она станет богатой, одной из них. Когда они будут ехать в карете, ей больше не придется укрывать ноги Джереми одеялами, чтобы уберечь его от утренней прохлады. Они больше никогда не будут съеживаться под протекающей крышей повозки и выжидать, когда закончится буря. Вот это та жизнь, для которой она была рождена, мир избранных, о котором она слишком мало знала, чтобы мечтать о нем. Теперь, когда этот мир находился в пределах досягаемости, ее голова кружилась от предвкушения счастья.

Когда Джереми расположился в кресле у окна, Адам предложил ей осмотреть поезд.

Энджел не хотела соглашаться, ей не нравилось, когда его лицо принимало такое же покорное выражение, как у папаши, потворствующего капризам избалованного ребенка. Но она знала: он не допустит, чтобы она гуляла по поезду одна после того нападения бандитов, когда они ехали в Денвер. А ей и правда очень хотелось осмотреть поезд. Поэтому она равнодушно кивнула в знак согласия и вышла в коридор. Он предложил ей руку, и Энджел, наблюдая, как другие дамы в шляпках с перьями опирались на руку сопровождавших их мужчин, положила руку на его локоть. Она чувствовала себя собакой на привязи, но через некоторое время из-за охватившего ее возбуждения обо всем забыла.

Адам провел ее через спальные вагоны, спальные полки в которых располагались в виде двойных рядов по обеим сторонам коридора. Каждая постель была отгорожена занавеской, так чтобы можно было переодеться без посторонних глаз; один вагон был предназначен для женщин, другой — для мужчин. Энджел никогда и не предполагала, что в поезде могут быть кровати, и такое расположение постелей показалось ей верхом изобретательности. Там еще была туалетная комната с раковиной, зеркалом, комодом и краном с водой — Энджел слышала об изысканных отелях с подобными удобствами, но никогда, конечно же, в них не бывала.

Однако Адаму, по-видимому, ничего здесь не казалось необычным, и она воздержалась от комментариев.

В поезде был еще вагон для курения, где стояли красные бархатные шезлонги и медные плевательницы — там уже сидели мужчины, громко разговаривая и наполняя воздух едким синим дымом толстых сигар. Когда она проходила мимо, разговоры смолкли, и они проводили ее взглядами.

Это не беспокоило Энджел, она привыкла к тому, что мужчины всегда на нее смотрят. Что ей действительно показалось непривычным, так это то, что в то время, когда они на нее смотрели, ее сопровождал другой мужчина, и она чувствовала, как под ее пальцами у Адама напрягаются мышцы. Он как будто стал выше ростом, и его походка стала более неспешной, даже медленной, так что Энджел пришлось подвинуться к нему поближе. Сначала это ее раздражало, но, взглянув на него, она смутилась. Его взгляд был спокойным и уверенным, линия рта волевая, его поза… собственническая. Нельзя было найти более подходящего слова. Другие мужчины поняли это и отвели от нее взгляд или вежливо кивали, широким жестом поднимая шляпы, или гасили сигары, когда она проходила мимо. Это дало ей возможность почувствовать себя женщиной. Почти королевой. Когда она шла под руку с Адамом Вудом, мужчины смотрели на нее не просто как на красивую женщину, приятную для глаза, а как на настоящую леди. Ей было незнакомо это ощущение, и оно ей понравилось.

По вагонам прогуливались другие пассажиры, и Энджел поймала себя на мысли, что она подражает изысканно одетым дамам держать голову и семенить ногами. Ей хотелось бегать из вагона в вагон, дотрагиваться до разных предметов и громко кричать, запрокинув голову, чтобы увидеть ослепительные огни стеклянных люстр, рассмотреть узоры обивки стен… но она не удержалась от приглушенного возгласа восторга только один раз и это случилось, когда они пришли в вагон-ресторан.

Он был таким же большим и величественным, как внутреннее помещение церкви, с узорчатыми тканями на стенах и потолком, изготовленным из разных пород дерева, собранных в причудливом узоре, центр которого оказался как раз в середине потолка. Ковер был еще толще и пышнее, чем в вагоне-салоне, где у них были места, и по цвету напоминал блестящее золото. Вход и выход из ресторана закрывали бархатные портьеры. В одном конце вагона стояла большая изогнутая стойка, на которой красовался роскошный чайный сервиз из серебра. Столики и низкие мягкие стулья были расставлены группами. Пахло мебельным лаком и воском для свечей.

— А это для чего? — тихо спросила она, слегка проведя пальцами по тщательно отполированной стойке.

— Наверное, здесь играют в карты, пьют, разговаривают! После обеда пьют чай, — невозмутимо ответил Адам.

Она взглянула на него внимательно:

— Наверное? Вы говорили, что часто ездили в поездах.

— Но не в таких роскошных, как этот, — заметил он. — Я даже не могу сказать, что многие из тех отелей, где я останавливался, были столь же высокого класса, как этот поезд.

Энджел самодовольно улыбнулась и почувствовала себя немного увереннее. После этих слов она уже не так сильно старалась сдерживать свой восторг и донимала Адама бесконечными вопросами.

Он не знал, сколько продлится поездка, но предполагал, что меньше недели. Разумеется, по пути они будут останавливаться, но не на всю ночь. Нет, не нужно доплачивать, чтобы иметь возможность обедать в вагоне-ресторане, где столики покрыты белыми скатертями и украшены вазочками с цветами или свечами, но когда он сообщил ей, что меню состоит из более чем двадцати блюд, она не поверила.

В конце поезда располагался обзорный вагон с окнами из зеркального стекла, для удобства пассажиров здесь были поставлены кресла, диваны и маленькие столики. Когда поезд отъехал от станции, они как раз находились там. В этом вагоне собралось очень много пассажиров, они приветливо махали друзьям и родственникам, бросая последний взгляд на город, который оставляли, может даже, навсегда.

К вагону примыкала площадка для обозрения, также меблированная столами и стульями. Некоторые пассажиры пожелали рискнуть своими модными дорожными нарядами и подвергнуть их воздействию сажи, выбрасываемой паровозом, поэтому эта площадка была почти пуста. Ни на кого не обращая внимания, Энджел протиснулась сквозь толпу в обзорном вагоне и открыла дверь на площадку.

По мере того как поезд набирал скорость и тряска превратилась в равномерное покачивание вагонов, шум и грязь Денвера оставались позади. Скалистая сельская местность проносилась мимо с обеих сторон, солнце светило ей в лицо, ветер развевал черные волосы. Непреодолимое веселье охватило ее — свобода пахла солнцем, ветром и углем. Разве жизнь может быть такой прекрасной?

До Калифорнии всего тысяча миль, сейчас они находятся в свободной стране, и никто не остановит их бег. А в конце путешествия их ожидает рай. Богатство. Дом с несколькими сотнями окон, и столько солнца, что Джереми никогда больше не будет мерзнуть. Ее ждут шелковые платья, мягкие кожаные ботинки, настоящие перьевые матрасы. Стол, который никогда не будет пустым. Всю жизнь Джереми повторял ей:

— Проси, и ты получишь.

Она долго ждала и просила, и теперь пришел ее черед.

Теперь она получит.

Состав проехал поворот, и ее взору открылась волнующая панорама взмывающих ввысь Скалистых гор. Огромные и суровые, издали они казались голубыми, их вершины были покрыты снегом, а вид гор был столь величественным, что у нее захватило дыхание.

— Это стоит увидеть, правда? — Адам невольно озвучил ее мысли, и она, вздрогнув, посмотрела на него. Она почти забыла о нем.

Она снова повернулась к дороге.

— Как вы думаете, мы увидим хоть одного бизона? — спросила она, стараясь скрыть бурлящее в ней нетерпение.

— Сомневаюсь. Большинство бизонов, обитавших в этих местах, давно истреблены. Однако вы можете увидеть антилоп, койотов и диких кошек, если их не спугнет шум паровоза. Вы когда-нибудь проезжали через Скалистые горы?

Она покачала головой:

— Я мало путешествовала. А вы?

— Однажды я доехал до Вайоминга. Был в Шайенне. Но я никогда не бывал в Калифорнии. — Адам улыбнулся. — Мы оба едем туда в первый раз.

Она повернулась к нему, опираясь на ограждение, держа руки сжатыми в замок за спиной, и задумчиво рассматривала его.

— Вы странный человек, Адам Вуд. Вам кто-нибудь уже говорил это?

Он нахлобучил шляпу поглубже на голову, чтобы ее не унесло ветром, и сощурился на солнце.

— Не могу сказать, что да.

— Так вот, вы странный.

Она смотрела на него еще какое-то время, на его длинные сильные руки, которыми он держался за ограждение, на прямую спину и широкие плечи, налицо, где появились мягкие морщинки, когда он задумчиво рассматривал горный пейзаж. В поезде было запрещено носить оружие на поясном ремне, и без кобуры, висящей на бедре, многие мужчины выглядели бы уязвимыми, почти голыми. Но не Адам.

Видно было, что он уверен в себе, спокоен, сдержан, и отсутствие широкого поясного ремня только привлекло ее внимание к его худым ягодицам и брюкам, которые сидели на нем лучше, чем они могли бы сидеть на ком-либо другом.

Энджел отрывисто спросила:

— Вас дома ждет девушка?

Он колебался только мгновение.

— Нет.

— Почему?

Адам ответил, не отрывая взгляда от гор:

— У меня есть дела поважнее, чем бегать за женщинами.

— Но, охотясь за мной, вы пробежали довольно большое расстояние.

Тогда он посмотрел на нее, и от искрящейся улыбки, которая озарила его лицо, ее щеки неожиданно залила краска.

— Да, — согласился он. — Вы правы.

Энджел отвела взгляд, она была раздражена и почему-то очень рада. Мужчины не заигрывали с ней. Мужчины с ней не флиртовали. За всю жизнь она не припомнит ни одного, кто бы позволил себе с ней подобные вольности. Но ей следует усвоить, что Адам Вуд не обязательно будет вести себя так, как она от него ожидает.

— Но вы меня еще не поймали, — напомнила она ему.

— А мне никогда этого особо и не хотелось. Думаю, любому, кто захочет вас поймать, придется очень несладко.

Она чувствовала на себе его взгляд — как ей показалось, насмешливый взгляд. Это тоже было с ней впервые: то, что над ней подтрунивают. Она не была уверена, что ей это нравится.

Энджел сказала со всем достоинством, на какое была способна:

— Папа, наверное, уже волнуется. Мне пора возвращаться.

Когда она уходила, Адам задержал свой взгляд на грациозной линии ее спины и покачивающихся бедрах, возможно, чуть дольше, чем следовало, а затем последовал за ней.

Большую часть времени Адам провел, глядя на Энджел со своего места через ряд, иногда открыто, иногда украдкой.

Она настояла, чтобы Джереми занял место у окна. Большую часть времени она проводила, склоняясь над ним, тихо восклицая, когда в ландшафте за окном показывала ему какое-нибудь новое чудо, мимо которого они проезжали. От ее заботы Джереми как будто становился сильнее и энергичнее, черпая жизненную энергию из радости Энджел, и этот процесс радовал Адама. Они негромко смеялись и тихо о чем-то беседовали, правда, слов Адам не слышал — погруженные в свой собственный мир, они представляли собой приятное для глаза зрелище. Глаза Энджел сияли, щеки горели, она была такой, какой и должны быть молодые девушки; полная надежд и радующейся жизни — любому случайному наблюдателю она показалась бы обворожительной. Незнакомые пассажиры, проходя мимо них, снисходительно улыбались, и когда Адам смотрел на нее, его охватывало изумление и желание ей покровительствовать и даже, пожалуй, ревность — чувство, которое было для него новым.

Адам привык к тому, что женщины реагируют на него определенным, весьма предсказуемым образом. Он не вполне понимал причину этого и был уверен, что ничего не делал для них специально, но женщины на него западали сразу. Он им нравился, они ему доверяли, и очень часто они слишком быстро дарили ему свое сердце. И не его вина, что ему нечего было предложить им взамен, и если он иногда использовал то, что так нравилось в нем женщинам, что бы это ни было, то это тоже не его вина. Он усвоил, что, когда наконец все приводилось в порядок и раскладывалось по полочкам, выходило, что жизнь — это честная сделка, в которой никто не отдавал ничего даром.

Энджел Хабер была первой женщиной, которую он не мог расположить к себе парочкой вежливых слов, первой женщиной, которая не смягчалась, когда он ей улыбался, первой женщиной, которая так долго и так сильно сопротивлялась, — первой после ее матери. Но Консуэло — это другое дело, это всегда было совсем другое дело. Энджел — это просто девушка, вспыльчивая, ругающаяся плохими словами и в чем-то даже опасная. Однако он ловил себя на мысли, что часто гадает, что бы ему такое совершить, чтобы ее глаза заискрились, когда она на него взглянет, и как сделать так, чтобы она смеялась так же, как она смеется сейчас. А еще он недоумевал, почему внезапно для него стало так важно, чтобы она перестала ему лгать.

Может, это произошло потому, что Энджел показала ему, какой, возможно, была Консуэло, пока Кэмп Мередит и прожитые годы не собрали свою дань. Может быть, это было что-то другое. Но поездка, которая начиналась как ненавистная обязанность со слабой надеждой на удовлетворительный исход, приобретала новое качество, становясь для него чем-то вроде вызова. Просто потому, что ему нравилось видеть улыбку Энджел.

Когда вечером они пошли в вагон-ресторан, у них было хорошее настроение, а еда очень сильно отличалась от той, какую они ели накануне в гостинице. Джереми говорил о переменах, которые произошли в железнодорожных перевозках за последние двадцать лет, и рассказ старика увлек Адама. Когда Энджел просматривала меню, ее глаза округлились, и она заказала себе семь блюд, начиная от имитации черепашьего супа и кончая двумя десертами: сладким кремом с персиками в бренди и куском шоколадного торта. Этот кусок торта оказался таким большим, что почти вываливался из стеклянной тарелки, на которой он был подан. Когда она заказала себе второй стакан вина, Джереми сделал ей выговор, а она скромно потупилась, но Адама этот спектакль не мог ввести в заблуждение. У него появилось чувство, что она держит свой бокал со спиртным не менее умело, чем мужчины, и это показалось ему забавным.

От внимания Энджел не ускользнул тот факт, что Адам целый день смотрел на нее изучающе, но ей было все равно.

Пир и веселье вокруг обострили ее чувства; она хотела все попробовать, все прижать к своей груди с жадным восторгом, и никто — даже Адам Вуд — не мог помешать ей наслаждаться тем миром, который перед ней открывался. Джереми тоже был счастлив, он целый день ни разу даже не кашлянул. Адам, несмотря на то что был не в состоянии оторвать от нее глаз, к обеду слегка ослабил бдительность. Когда он оставил их с Джереми, чтобы пройти в вагон для курения, это было как публичное признание ее свободы, и Энджел воспрянула духом.

Она сидела за столом напротив отца, маленькими глоточками отпивая кофе, но взгляд ее снова и снова падал на сложенные банкноты, которые Адам оставил на столе для официанта. Когда Джереми объявил о своем намерении отправиться спать, Энджел встала, чтобы проводить его в спальный вагон. Но перед тем как выйти из-за стола, она быстро смахнула рукой сложенные купюры и незаметно засунула их в свою сумочку.

Когда Энджел начала учиться азартным играм, она делала это только ради денег. Первой и главной причиной, почему она садилась за стол для игры в покер, было желание добыть хлеб и мясо для обеда… но с течением лет, так постепенно, что она почти не заметила, как это случилось, к этому добавился новый элемент. Когда она брала колоду карт и смотрела в глаза своих партнеров за столом, она чувствовала себя солдатом на войне и точно знала, как эту войну выиграть. Она встречала противника на своем поле и всегда выходила победителем. Ей помогала какая-то неведомая сила. Ей доставляло удовольствие, когда в ходе игры во взглядах партнеров, которые поначалу разглагольствовали на тему мужчин и женщин, постепенно появлялось уважение к ней. Она любила наблюдать, как они изо всех сил стараются сосредоточиться на игре, когда она пожимала плечами или вскидывала голову. И ей нравился звон монет, когда она сгребала их со стола, ей нравилось ощущать их в своих ладонях. Но больше всего ее завораживала власть, возбуждение, непоколебимая уверенность в том, что из этой игры она обязательно выйдет победителем.

Сегодня ей не нужны были деньги. Если в Сан-Франциско все пойдет хорошо, ей никогда не придется больше играть. Но как голодный ребенок, случайно оказавшийся на пиршестве, начинает набивать карманы печеньем, так и она не могла упустить ни одной возможности. Сегодня ей нужна победа… и что-то еще.

Потому что, когда она вошла в элегантный вагон-ресторан с резным потолком и мерцающими люстрами, с чернокожими официантами в белых пиджаках, снующими взад и вперед, выполняя капризы богатых клиентов, она почувствовала себя частью этого общества, она ощутила свою принадлежность к этому кругу. И синее дорожное платье, и скромная сеточка для волос исчезли, и в ее воображении она была одета в ярко-красное атласное платье с турнюром и шлейфом, с большим декольте в форме сердца и с бриллиантовым ожерельем на шее. Ее волосы были забраны вверх и украшены жемчужинами и перьями, на руках красовались длинные белые перчатки. Когда она вошла в вагон, все замолчали, и все головы повернулись в ее сторону. Они видели красоту, они видели богатство, они видели власть.

С высоко поднятой головой, в синем дорожном платье Энджел вошла в буфет, с невозмутимым видом скользнув взглядом по толпе — не с улыбкой, а лишь с намеком на нее.

Разговоры не прекратились, но некоторые мужчины стали заикаться. Официанты в замешательстве поглядывали друг на друга. Да, мужчины провожали ее взглядами, кто-то восхищался ею, кто-то смотрел раздраженно. Здесь больше не было других женщин.

Энджел посмотрела на одну группу людей, затем на другую. Некоторые мужчины были старыми, другие — молодыми. Некоторые были одеты в темные пиджаки или городские костюмы, кто-то был одет небрежно, как Адам. Но у всех у них были деньги, и они были готовы их потратить.

Краешком глаза она видела, как один из официантов нерешительно направился к ней, но незнакомец за столом справа остановил его, сделав ему едва заметный знак рукой. Он улыбнулся ей, и она подошла к столу.

Когда она остановилась перед тремя мужчинами, они вскочили со своих мест.

— Господа! — проговорила она. — Добрый вечер. Я хотела бы узнать, интересуется ли кто-нибудь из вас игрой в покер?

Кто-то выдвинул стул для нее.

* * *

Адам не понимал, почему он так долго не мог вычислить, куда она исчезла. Он не стал тратить время на расспросы проводника в спальном вагоне; даже при коротком знакомстве он ее слишком хорошо знал, чтобы предположить, будто она способна так рано уйти, чтобы заняться каким-нибудь женским делом. Он искал ее в вагоне-ресторане, вагоне-гостиной, обзорном вагоне и на наружной площадке.

Не найдя ее ни водном из этих мест, он все больше и больше злился на себя. В его обязанности не входило ее охранять, а она едва ли могла соскочить с поезда. Но он не забывал, какой по-детски непосредственной и доверчивой она выглядела в этот день, как горели ее щеки и как сияли от возбуждения ее глаза. Он помнил о двух головорезах, от которых им удалось отбиться, и о том, как она могла привлечь к себе внимание, даже просто проходя мимо по комнате. Он думал о том, как мало в ней оказывалось здравомыслия, когда дело касалось ее безопасности, и о том, какие сомнительные личности занимают дешевые места в хвосте поезда.

К тому времени, когда он добрался до буфета, его нервы были натянуты, как кожа барабана, он с трудом сдерживал бешенство. Когда Адам увидел, что она сидит за столом с тремя мужчинами плутоватого вида, держа в руке разложенные веером карты, ему пришлось заставить себя немного постоять в сторонке, чтобы подавить горячее желание броситься к ней и вытащить ее из-за стола за волосы.

Он сделал вид, будто случайно подошел к столу, и встал так, чтобы находиться вне поля зрения Энджел, пока досконально не изучил лица всех игроков. Он кивком поздоровался с каждым из них, и они посмотрели на него настороженно. Когда мужчина, сидящий слева от Энджел, поднял ставку, Адам неторопливо вышел вперед, взял карты из руки Энджел и положил их лицевой стороной на стол.

— Извините, господа, дама заканчивает игру.

Никто из сидящих за столом не успел ничего возразить, а Энджел не смогла произнести ни слова, потому что он схватил ее за руку, поднял со стула и увел за собой.

Когда они оказались в коридоре, за бархатными портьерами, где их никто не видел и не слышал, она выдернула свою руку. Ее глаза сверкали от гнева.

— Да как вы смеете? Вы не имеете права…

— Конечно! — выпалил он. Адам редко выходил из себя, но когда это случалось, лучше всего было дать ему возможность выпустить пар. Его нервы были натянуты до предела, и он сдерживал себя из последних сил с того самого момента, когда встретил Энджел Хабер. — У меня нет никакого права давать вам советы, и в мои обязанности не входит оберегать вас от неприятностей, но тем не менее я это делаю!

Она метнула в него взгляд, исполненный презрения, и повернулась, чтобы снова пойти в вагон. Он схватил ее за руку и развернул к себе с такой силой, что края ее нижней юбки всколыхнулись, как от ветра.

— Если вы вернетесь туда, — прошипел он тих, — сегодня или в любой другой день, клянусь, я задам вам хорошую порку.

Она в ярости вырвала руку, но вместе с гневом в ее глазах мелькнула настороженность.

— Я не нуждаюсь в соглядатаях, а также в глупых советах о том, что я должна делать! Если есть на свете хоть что-то, где мне не нужны советчики, так это игра в карты, и…

Он засмеялся отрывистым смехом, но глаза его при этом оставались серьезными.

— Леди, вы ввязались в игру, которая настолько выше вашего разумения, что через минуту-другую вас бы потопили и вам бы даже не хватило ума успеть это понять! Может быть, вы и умеете обращаться с полупьяными ковбоями и горняками, которые и до пяти считать не научились, но эти люди — профессионалы! Они ищут себе жертву, чтобы вывалять человека в дегте и перьях и сбросить его с поезда.

— Я в тот момент как раз у них выигрывала!

— Они бы не взяли вас в игру с вашими деньгами, а если бы они обнаружили, что у вас и денег-то никаких нет… — Он прищурился, окинув ее взглядом с головы до ног, и не закончил фразу.

Энджел не дрогнув выдержала его взгляд.

— Я всегда выигрываю.

Он испытующе посмотрел на нее:

— Вы мошенничаете?

Она задрала носик.

Иногда.

Он усмехнулся уголком рта, и его гнев мгновенно улетучился.

— В таком случае надо было оставить вас им на растерзание. В чем этот мир уж точно не нуждается, так это еще в одном карточном шулере. — Он поднял голову и язвительно усмехнулся:

— Интересно, что бы папа подумал о своей маленькой девочке, если бы увидел ее сейчас?

Ноздри Энджел расширились от гнева. Она могла выдержать его ярость, даже его насмешки и шутки, но его издевка, направленная на ее папу, ужалила Энджел в самое сердце. Она и так ради данного Адаму обещания и для того, чтобы сохранить приличия, позволила ему слишком много, а потому не обязана стоять здесь и выслушивать завуалированные угрозы. Она не обязана!

— Вам ведь так легко сделать это, правда? — Она сжала кулаки, стараясь, чтобы голос ее не дрожал. — Наш отважный техасский рейнджер, считающий себя святее Бога, смотрит свысока на бедных грешников вроде меня! Да что вы можете знать обо мне или о моем папе, вы, одевающиеся в костюмчики у лучших портных, обедающие в вагонах-ресторанах с двумя вилками возле каждой тарелки! Вы когда-нибудь выскребали породу из земли, до крови раздирая пальцы, и засыпали после этого голодным, потому что кто-то более удачливый, чем вы, добрался до ценной руды первым?

Хоть когда-нибудь вы соскребали плесень с последнего куска хлеба, а потом вынуждены были с ножом в руке отстаивать свое право его съесть? Не смейте говорить мне, как себя вести, что делать и как думать, потому что вы ничего не знаете о моей жизни!

Слушая ее горячую исповедь, он становился все серьезнее, но Энджел это не принесло удовлетворения. Она едва это заметила.

— Вы уверены в этом? — спросил он.

— Да! — выпалила она. — Да, я уверена, потому что я знаю вас, знаю, к какому типу людей вы относитесь. Вы все упрощаете, рассуждая; это хорошо, а это плохо, и все должно быть именно так, а не иначе, — и вы даже не замечаете, когда все получается совсем наоборот. Вы слабак, Адам Вуд! Вы думаете, что все будет замечательно, пока вы соблюдаете закон и делаете так, как вас учили — выполняете свои обещания, снимаете шляпу при встрече с дамами и поступаете правильно. Но вот что я вам скажу: такие люди, как вы, долго не задержатся в этом мире, если такие, как я, о них не позаботятся. Я умею драться, умею мошенничать, знаю, что нужно для того, чтобы меня не поймали.

И я не стыжусь этого. Поэтому перестаньте смотреть на меня свысока, слышите?

Энджел остановилась, ее грудь вздымалась, глаза сверкали, и под впечатлением ее слов на один долгий миг Адам задержал на ней свой взгляд. Ей не нравилось, когда он так на нее смотрел — как будто видел ее насквозь. Ей было жаль, что она слишком во многом ему призналась; лучше бы она вообще ничего не говорила. Лучше бы коридор не был таким узким, лучше бы он не стоял так близко. Его ноги касались ее юбок, и в коридоре не было места, чтобы уйти, не отступив. Но она этого не сделает.

В его глазах появилась нежная, грустная улыбка, и он заговорил:

— Я хочу рассказать вам кое-что, Энджел. Я родился в очень бедной семье, в которой кусок хлеба — заплесневелый или нет — был деликатесом к ужину. Нас было восемь братьев и одна пара башмаков на всех. Никто из нас не умел ни читать, ни писать. Я научился драться, держа нож в зубах, а к десяти годам умел наводить дуло на человека, словно это была белка… В возрасте не старше вас я был на пути в преисподнюю, и я бы сейчас гнил в тюрьме — или на шесть футов ниже, — если бы один человек однажды не подошел ко мне и не наставил на путь истинный. Да, жизнь тяжела, и, возможно, вы кое-что знаете об этом, а может, и нет. Но пользуйтесь тем, чем Бог наделил вас, и когда-нибудь, если вам повезет, жизнь станет совсем другой.

Если Энджел и дивили его признания, она постаралась этого не показать. Но было трудно оставаться равнодушной и не растрогаться от его слов, когда он смотрел на нее так грустно и стоял так близко, что ее кожу начало покалывать.

Или, может быть, причина была совсем не в том, что он стоял рядом с ней, а в чем-то другом… в том, что в его глазах было что-то такое… и в том, как они настигали ее, касались ее и хотели затянуть ее в свою глубину.

Так категорично, как могла, она произнесла:

— Итак, вы творите добро. И сейчас хотите спасти мир.

— Нет. — Он протянул руку и легко коснулся ее волос.

Она не могла в это поверить, но он именно так и сделал! И она не скинула его руку. Он перевел свой взгляд туда, где кончики его пальцев ласкали прядь ее волос, и нежно пояснил:

— Только одну девушку.

У Энджел сердце забилось быстрее, и ее охватило похожее на смущение чувство, которое закручивалось в ней в спираль, но если говорить откровенно, это было не смущение.

Она не знала, что случилось с того мгновения, как он увел ее из буфета, и до этой минуты, но это нарушило привычный ход вещей. Все в Адаме Вуде нарушало привычный порядок вещей. Он должен был вызывать ее ярость — но не вызывал.

Она должна была ударить его по руке — но не сделала этого.

Кончиками пальцев он слегка касался ее ушка, нежно лаская ее, отчего у нее захватило дух. Ни один мужчина, кроме ее папы, не трогал ее с такой нежностью; она даже не знала, что другие мужчины вообще способны на это. Его глаза не отпускали ее, как будто просили о чем-то, как будто видели что-то внутри ее, то, что она не хотела ему сейчас показывать, и заставили ее почувствовать, что однажды она сама захочет это ему показать.

Наконец она опустила глаза и отстранялась от его прикосновений, — Я недостойна того, чтобы меня спасали, — прошептала она хрипло и начала протискиваться мимо него, надеясь уйти.

Он коснулся ее талии и мягким, плавным движением повернул к себе. Ей следовало знать о том, что должно было случиться потом, — и, возможно, она это знала, — может быть, в какой-то мимолетный миг слабости и смятения она желала, чтобы это произошло, Все случилось очень быстро и легко, без колебаний или паузы, но она могла бы сопротивляться, если бы только захотела. Он положил свою ладонь ей на талию, привлек ее к себе, так что она почти касалась его своей грудью. Она выставила ладони, чтобы защититься от его рук, но была слишком ошеломлена, чтобы оттолкнуть его. Он взял ладонью ее подбородок и нежно поднял ее лицо. Она увидела его глаза.

Его губы коснулись ее губ.

Какими мягкими были его губы! Они были как бархат, они были такие теплые, такие приятные! Энджел думала, что его лицо грубое, как наждачная бумага, а оно было гладким, теплым, слегка пахнущим лавровишневой водой. Она почувствовала жар, который поднимался внутри ее, он шел от него и делал ее еще горячее… и то, как билось ее сердце, сначала неловко колотясь в груди, а затем разбилось на ломаные маленькие вибрации так быстро, что у нее закружилась голова. Ее горло сжалось, и от изумления она ощутила странную пустоту в животе, как будто кто-то ударил ее между ребер, и такими непонятными были боровшиеся в ней эмоции, что ее мышцы стали мягкими и податливыми. Ничего из этого не должно было происходить с ней только из-за того, что ее целовал Адам Вуд.

Но все это с ней происходило. Она задохнулась, и ее голова кружилась, когда его губы упивались ею, нежно вытягивая из нее и вызывая к жизни все, что было для него важно. Его рука на ее спине была твердой, его мышцы под ее пальцами напряглись, и, стоя рядом с ним, она плавилась как воск, погружаясь в него, пока жар, обжигавший ее лицо и горевший в ее теле, не вспыхнул в ее груди и в животе, там, где соприкасались их тела. Его тело рядом с ней было твердым. Там, где она была слабой и податливой, он был сильным. На одно бесконечное мгновение он забрал ее разум себе, он держал ее тело и заставил его отвечать на его команды, он наполнял ее ощущениями и делал ее своей.

Это не могло длиться долго. Мгновение, может, пару мгновений. Да и это было слишком долго. Но ей казалось, это длилось вечность. Адам отпустил се, сначала руки, потом губы. Энджел на него не смотрела. Она сделала судорожный выдох и позволила вселенной вернуться в прежнее положение, она хотела посмотреть на него, но испугалась своей слабости и своего смущения, которые он прочитал бы в ее глазах. Она боялась силы, которую могла увидеть в его взгляде, и того, что, если бы она на него посмотрела, все могло бы опять начаться сначала, а она не была уверена, что хотела этого… Она вовсе не была уверена.

И она оттолкнула его, и, возможно, он произнес ее имя, но она не оглянулась. Она торопилась уйти от него в спальный вагон, куда он не мог за ней последовать. Но даже будучи в безопасности в своей отгороженной шторой постели, она хранила вкус его губ на своих губах, а его запах оставался на ее коже, и она долго еще не могла заснуть.

 

Глава 6

Адам сидел в вагоне для курения, когда Энджел подошла к нему. В середине холодного промозглого дня в сердце Скалистых гор большинство пассажиров дремали на своих местах, или читали газеты, доставленные на последней остановке, или спокойно беседовали в салоне. Все были подавлены гнетущей атмосферой, которую создавал туман, висевший за окнами и приглушавший пейзаж. В вагоне было несколько мужчин, но Адам сидел в стороне от них, откинувшись на спинку большого кресла у окна. Он курил, глядя в одну точку и размышляя о том, нужно ли ему вообще было целовать Энджел. Может, и нет, но его тянуло к ней как магнитом, и наконец он пришел к выводу, что самое умное, что он может сделать, — это продолжить в том же духе. Потому что встречи с ней каждый раз заканчивались чем-то большим, чем он ожидал.

Нет, он не жалел, что поцеловал ее. Просто он не мог понять, зачем он это сделал, и желание узнать причину беспокоило его больше, чем он хотел это признать. Адам предчувствовал приближение неприятностей, и Энджел Хабер была не чем иным, как источником этих неприятностей; он знал это раньше и понимал сейчас. Как правило, он не целовал всех подряд хорошеньких девушек лишь потому, что они хорошенькие, и совсем не поэтому он поцеловал Энджел.

Правда заключалась в том, что в тот вечер она затронула какие-то струны в его душе, и это ошеломило и смутило его.

Минуту назад она была ему чужой, а через мгновение — уже нет. Минуту назад она была полудиким, непредсказуемым, своенравным ребенком, а когда она оказалась в его объятиях, она была уже… кем-то другим. И это приводило его в замешательство.

Итан любил укорять Адама, что он слишком много думает, — возможно, так оно и было, и проблема заключалась именно в этом. А может быть, все дело было в том, что он знал, что если бы у него снова появилась возможность, он опять сделал бы то же самое.

Сначала ее силуэт, затем запах ее духов — похожий на дождь в горах — известили Адама о ее появлении, подняв по тревоге. Его мышцы напряглись, как происходило всегда, когда она была рядом, и он поднял на нее взгляд.

Сегодня она оделась в коричневое коленкоровое платье и повязала желтую ленту вокруг скрученного и заколотого шпильками пучка волос на затылке. От контраста этой ярко-желтой ленты и ее угольно-черных волос у него перехватило дыхание. Это было как луч яркого солнечного света, пронзивший тучи. Он почувствовал, что все мужчины, курившие в вагоне, смотрят на нее так же восхищенно, как и он. У Энджел была такая особенность — она блестяще умела использовать мелочи, тонкие, почти незаметные нюансы, которые поражали мужчин прямо в сердце и заставляли их, забыв обо всем на свете, думать только о ней; яркая лента, манера вскидывать голову, небрежно расстегнутая пуговка, мелькание тонкой щиколотки в момент, когда этого меньше всего ожидаешь. У любой другой женщины эти приемы выглядели бы просто дешевкой. Но что касается Энджел, никто никогда не был наверняка уверен, делает ли она это специально или это была та самая естественность, в которой и заключался ее шарм.

Только болван не счел бы ее соблазнительной. Адам не был болваном, но он был слишком умен, чтобы не рассуждая шагнуть в расставленные сети такой женщины, как Энджел. «Отныне, — напомнил он себе, — ты должен вести себя поосторожнее».

На Энджел их последняя встреча, казалось, никак не отразилась. Она все так же смело встречала его взгляд и так же была остра на язык. Правда, большую часть времени она проводила, читая вслух своему отцу, а в обеденное время давала мужчинам возможность поговорить наедине, но в ее поведении не было ничего, что бы показывало, что между ней и Адамом что-то изменилось. Однако с того вечера они первый раз остались вдвоем.

Адам мягко спросил ее:

— Скажите, почему каждый раз, когда я вас вижу, вы находитесь там, где вам быть не следует?

Энджел наморщила свой носик и села в кресло напротив него.

— Ну и накурено же здесь! — проворчала она.

— Думаю, поэтому этот вагон и называется «вагон для курения».

Она посмотрела вокруг, и другие мужчины один за другим устремили на нее свои взгляды. Некоторые даже потушили свои сигары и вышли из вагона. Она передернула плечами и, сложив руки, положила их на столик, который отделял ее от Адама. Она смотрела на него, и оттого, что ничто в ее глазах не выдавало, о чем она думает, Адам почувствовал, как его мышцы напряглись.

— Я хочу вас кое о чем спросить, — проговорила она.

Он стряхнул пепел сигареты в медную плевательницу, надеясь, что его молчание приведет ее в замешательство. Но это на нее не подействовало.

— Откуда вы знаете, что нашли ту самую девушку?

Он не смог скрыть своего изумления:

— Что?

— Меня, — нетерпеливо пояснила она. — Откуда вы знаете, что та девушка, которую ваша подруга поручила вам найти, — это я?

Мышцы Адама расслабились. Он объяснил ей, как он проследил ее жизненный путь, начиная от миссии, куда определила своего ребенка Консуэло, и с каждым его словом она все больше хмурилась. Когда он закончил свой рассказ, она выглядела разочарованной.

— В этой части страны полно детей-сирот, — заметила она, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Детей-сирот даже больше, чем взрослых. Все-таки вы можете ошибаться, и, возможно, я совсем не та, кого вы искали.

Адам был озадачен. Ее слова прозвучали так, как будто она надеялась, что он ошибся.

— Да, это правда, — согласился он. — Но среди них не так много таких, кто воспитывался в католических миссиях… особенно детей мексиканского происхождения.

Она настороженно взглянула на него:

— Разве моя мать — мексиканка?

— Наполовину мексиканка, — ответил он осторожно, — наполовину индианка.

Невольная гримаса отвращения скривила ее губы, а в глазах загорелось возражение.

— В таком случае я точно знаю, что вы ошиблись! Посмотрите на меня! — Она вытянула руки, чтобы он сам это увидел. — Я — белая! Даже дураку это ясно!

— Ваш отец был белым, — сказав Адам очень спокойным тоном.

Она поджала губы и посмотрела в окно. Адам не мог видеть вихрь эмоций, что бушевал в ее глазах, но это было видно по тому, как она согнула пальцы на столике, в том, как напряглись ее плечи и выпрямилась спина. И внезапно он понял, почему она никогда раньше не задавала подобных вопросов, почему она делала вид, будто ей неинтересно все, связанное с ее матерью, или с ее прошлым, или с той жизнью, которая могла бы стать и ее жизнью. Она просто не хотела этого знать. Сначала Адам не понимал почему, но когда она снова к нему повернулась, тот факт, что задать эти вопросы сейчас стоило ей немалого мужества, стал для него очевиден.

Ее тон был бесстрастным, но тень чего-то очень похожего на страх или неуверенность таилась в ее чистых голубых глазах.

— Так это имение, — сказала она, — это ранчо, где она живет… Каса-Верде… Папа говорит, оно большое. Кто она — экономка?

— Нет. — И внезапно Адам все сразу понял. Почему раньше ему не приходило в голову, как это трудно будет ей объяснить? Как она все воспримет, когда услышит в первый раз?

Он осторожно заговорил:

— Ее… ваш отец всегда хотел, чтобы она там жила. После его смерти ваша сестра Тори попросила ее переехать на это ранчо.

Ее брови чуть поднялись, но ее тон не выдал ни малейшего интереса.

— У меня есть сестра?

— Сестра по отцу. — Теперь он почувствовал более твердую почву под ногами. — Она вышла замуж за моего лучшего друга. У них трое детей… — Он нашел в себе силы улыбнуться. — Было трое, когда я их видел в последний раз.

Она пропустила эту информацию мимо ушей.

— А она? — То, как Энджел произнесла это слово, напряжение в ее голосе, презрительная усмешка на губах подсказали Адаму, что она говорит о своей матери. — Чем она занималась перед тем, как переехала на большое ранчо?

Адам сказал ей правду:

— Она владела таверной.

В ее лице ничего не изменилось.

— А он? — спросила она холодно. — Человек, который сделал меня незаконнорожденной?

Адам молчал дольше, чем следовало. Кэмп Мередит был одним из наиболее изворотливых, наиболее известных бандитов на юго-западе. Его состояние было построено на крови других людей. Он был королем, а его королевство владело тем, что он награбил и украл; солдатами в его армии были убийцы, воры и бандиты. Но он любил свою дочь Тори и защищал ее всей своей жизнью. Адам предполагал, хотя в это было трудно поверить, что он и Консуэло тоже любил.

И дело закончилось тем, что Итан, который приехал в Каса-Верде, чтобы уничтожить Кэмпа Мередита, начал уважать его и восхищаться им.

Ничего из всего этого он не мог вместить в несколько коротких фраз. Ничего из всего этого не помогло бы ответить на вопрос Энджел.

Наконец он с трудом произнес:

— Ваша мать любила его. Он был добр к ней.

— Но не настолько добр, чтобы на ней жениться, — процедила Энджел. Адам не мог ничего добавить. А Энджел проявляла настойчивость. — Так кто же он был?

Адам посмотрел ей в глаза.

— Его звали Кэмп Мередит. Он более десяти лет возглавлял одну из самых неуловимых преступных банд к западу от Миссисипи. Но в конце… — даже много времени спустя эти слова дались ему нелегко, — он стал просто владельцем ранчо.

Руки Энджел были теперь сжаты в маленькие крепкие кулачки. Она смотрела на них, но ни один мускул не дрогнул на ее лице. Адам ощутил внутри себя пустоту.

— Так вот оно, значит, как, — протянула она и взглянула на него. Адам никогда не видел такой безнадежной тоски в женских глазах и никогда бы не хотел еще раз увидеть это.

Ее улыбка была холодной и натянутой. — Дочь шлюхи-метиски и бандита. Яблочко от яблоньки не далеко падает, разве не так?

Она встала, высоко держа голову, и ушла из вагона.

Адам хотел окликнуть ее, но не знал, что он мог бы ей сказать. Он загасил сигарету и сердито швырнул ее в пепельницу.

Вдруг он услышал спокойный голос за спиной:

— Тяжело, когда не остается ничего другого, кроме как сказать правду, какой бы горькой она ни была, правда?

Адам не знал, как долго Джереми слушал их разговор, но, похоже, он все слышал. Старик обошел вокруг стола и тяжело опустился в кресло, в котором сидела Энджел. Адам ожидал увидеть разочарование или даже ярость на его лице, но не увидел ни того, ни другого. Но почему-то от этого ему стало гораздо хуже.

— Не надо было ей говорить, — вздохнул Адам.

— Думаю, у вас не было выбора. — Джереми поудобнее устроил свои больные ноги под столом и поставил рядом костыли.

Адам опустил глаза.

— Знаете, я никогда не задумывался о том, как она это воспримет. Мне никогда не приходило в голову, каково это — не знать, кто твои родственники или откуда ты родом, а потом узнать все это так внезапно, как она узнала это сейчас. Надо было подумать об этом.

Джереми улыбнулся. Это была улыбка старика, который знал слишком много боли, чтобы его что-то могло теперь поразить, но он до сих пор чувствовал боль других людей.

— Наша Энджел очень жесткая. Ей пришлось стать такой. Господь свидетель, я не был ей большой опорой в жизни. — Едва заметным жестом он указал на свои ноги. — И ей пришлось самой заботиться о себе, ведь помочь ей никто не мог. Поэтому она стала такой. Но в ее характере осталась доброта, которую она не показывает людям… Иногда мне кажется, что она гораздо добрее, чем она сама считает. Я потратил полжизни, чтобы объяснить ей, что ее доброта — лучшее, что есть в нас, но это не помогло. Возможно, все, что ей нужно, найти человека, который прорвется через эту ее жесткость и заставит Энджел посмотреть на себя со стороны.

— А может быть, вы ошибаетесь, — задумчиво произнес Адам. — Возможно, доброта — это не самое лучшее ее качество.

Взгляд Джереми поте плел.

— Наверно, вам лучше знать. И может быть, вы — единственный, кто сможет приручить мою Энджел.

Первый раз Адам удивился тому, как хорошо Джереми понимал девушку, которую когда-то выбрал себе в дочери…

И еще ему было интересно, было ли то, что Энджел хранила в тайне от своего отца, действительно секретом для него или из любви к своей дочери он просто вынужден был мириться с этим.

— Не многие смогли бы сделать то, что сделали для нее вы. Ей есть за что вас благодарить, — улыбнулся Адам.

Старик отрицательно покачал головой.

— Она бы сделала это лучше. Я только дал ей кров, и пищу, и образование, насколько это было в моих силах. Остальное она сделала сама. Временами я даже думал, что без меня она бы жила гораздо лучше… и я, поверьте, о ней беспокоюсь. О том, что с ней случится, когда меня не станет. Не потому, что я боюсь, что она не сможет позаботиться о себе — она сможет это сделать. А потому, что… — Он посмотрел в глаза Адаму ясным, серьезным взглядом. — Когда меня не будет в живых, ей станет не о ком больше заботиться. А иметь кого-то, о ком можно позаботиться, сынок, самое важное, что есть на свете. Только это и поддерживает нас в жизни.

Адам отвел глаза от пристального взгляда старика, внезапно почувствовав себя неловко. В последние три года его жизнь была сосредоточена вокруг Энджел Хабер: ее поисков, розыска ее следов. Но он никогда не думал о ней. Даже после того, как он нашел ее, она была для него препятствием, которое необходимо преодолеть, обязанностью, которую нужно исполнить, проблемой, которую надо решить. Теперь, когда он был вынужден думать о ней, вещи уже больше не казались ему черно-белыми, как раньше, и о чем только ему не приходилось волноваться!

Теперь Адам должен был думать о другом, о чем он раньше не задумывался, и теперь он многое видел совершенно в новом свете. Он размышлял о том, например, как они все-таки похожи: он и Энджел. Она напомнила ему о худших чертах его характера, на которые он старался не обращать внимания и которые всегда пытался скрыть, так же как Энджел пыталась скрыть свою уязвимость глубоко в своей душе. Она его злила, она расстраивала его. Она заставляла его вспомнить, как плохо жить одному.

Он подумал о Консуэло. Он постарался посмотреть на нее глазами Энджел, а это нарушало привычный порядок вещей, выбивало из колеи, и он очень долго не мог заставить себя все-таки сделать это. Даже когда он говорил о ней что-то, а Энджел слушала, ему казалось, что речь идет о какой-то другой женщине, с которой он не был знаком. Девушка из таверны, любовница известного бандита. Консуэло — самая смелая, самая сильная и чистая душой женщина, которую он когда-либо знал, и с той минуты, как он ее встретил, он по ее приказу и без лишних вопросов с готовностью отдал бы за нее свою жизнь. Но теперь… теперь он удивлялся тому, как женщина могла отдать своего младенца и пятнадцать лет даже не поинтересоваться, что с ним случилось и где он! Это была уродливая, коварная и предательская мысль, как грязное пятно на белом атласе, и он постарался поскорее отбросить ее. Но смутные сомнения и вопросы, которые не беспокоили его раньше, потому что, казалось бы, он знал на них все ответы, по-прежнему невнятно звучали в его подсознании, как остаток чего-то нечистого.

Гораздо легче было совсем ни о чем не думать. Но он никогда не умел этого делать.

Он бросил взгляд на Джереми:

— Думаю, она сейчас очень переживает. Может быть, вам стоит пойти поговорить с ней?

— А что я могу ей сказать? — Он уставился в одну точку. — Возможно, у вас это лучше получится?

Адаму так не казалось. И ему совсем не хотелось говорить с ней. Но уже через пару минут он поднялся и пошел искать Энджел.

* * *

1868 год

Все в Драй-Уэллзе знали, что Кэмп Мередит и его банда вернулись в город. Городок, который как будто вымирал во все остальные дни, вдруг внезапно ожил. Веселая пальба на улицах, победные выкрики, бесплатное вино, которое лилось рекой, кулачные бои, сломанная мебель, жестокие драки с нанесением увечий. Консуэло Гомес всю ночь трудилась за стойкой, разливая вино, терпеливо снося грязные шутки, наблюдая, как другие девушки игриво отвергают ухаживания бандитов Мередита или, что было гораздо чаще, покорно им подчиняются. Но никто никогда не позволял себе вольностей с Консуэло. Она была женщиной Кэмпа Мередита, и оскорбить ее означало приговорить себя к жестокой и мучительной смерти.

Когда наступили первые предрассветные часы, ее уже настолько охватило радостное волнение, что она с трудом его скрывала. Кэмп отсутствовал всего несколько месяцев, но они показались ей годами. И вот он дома, и она встретит его прекрасной новостью, приятным сюрпризом, она с гордостью сообщит ему о маленьком чуде, которое растет у нее внутри. Она — женщина Кэмпа Мередита, а это делает ее самой влиятельной женщиной в городке. Она думала, что никогда не попросит о большем, но сейчас у нее было все, о чем она не смела и мечтать. Она носила ребенка Кэмпа Мередита.

Ей было известно, что ее возлюбленный женат и где-то на востоке у него есть ребенок. Это для нее ничего не значило, так же как это ничего не значило для него. Дистанция огромного размера отделяла Кэмпа Мередита от того, что он оставил там, где-то далеко. Здесь, в это время и в этом месте, он принадлежал ей. А она — ему.

Она ушла в свою комнату и переоделась в самое прелестное из своих платьев. Весь вечер Кэмпа не было в таверне, но сейчас он придет к ней. Их встречи всегда были тайными.

Когда он ворвался в комнату, лицо его было красным, а глаза сверкали от возбуждения. Он был пьян, но он часто бывал пьян. Он издал радостный возглас, швырнул шляпу на кровать, схватил Консуэло за талию и закружил ее, пока у нее все не поплыло перед глазами.

Она смеялась, и визжала, и умоляла опустить ее на пол, а когда он отпустил ее, минуту стояла, пошатываясь, пока все не встало на свои места. С Кэмпом всегда было так. Так головокружительно.

— Клянусь, милая, это было самое большое дело, которое мы провернули! — объявил он. Широкими шагами он подошел к бюро, где специально для него всегда хранилась бутылочка бурбона, и налил себе стаканчик. — Все прошло как по маслу. Я богатый человек, дорогая, ты знаешь это?

Черт возьми, я правда богач!

Он кричал и смеялся, глотая свой бурбон.

— Теперь я могу основать ранчо, о котором я тебе говорил. И построить дом, большой дом, там, на холме.

Прекрасное имение, достаточно большое для семьи…

У Консуэло защемило в груди. Она не могла поверить своим ушам.

— Для семьи? — Она сделала неуверенный шаг вперед — ее переполняла радость. — Ты хочешь сказать… Ах, Кэмп… это значит, мы сможем пожениться и завести детей?..

Его неожиданно сердитый, злой взгляд заставил ее замолчать, и хотя в следующую минуту он постарался смягчить: выражение лица, было уже слишком поздно. Этот взгляд пронзил ее, как нож, и она почувствовала, как рана прошла через все ее тело и коснулась жизненно важных органов.

— Ну, милая, — заявил он бесцеремонно, — не начинай молоть чепуху. Понимаешь, я тебя очень ценю, но это было бы очень несправедливо. У меня есть жена, прекрасная жена из хорошей семьи, и она родила мне очаровательную маленькую девочку. Зачем мне какие-то внебрачные дети-полукровки? И тебе они тоже не нужны.

Нож повернулся, вырезая огромные куски из ее сердца, она, растерянная, истекала кровью.

Должно быть, Кэмп увидел, как изменилось ее лицо, потому что сделал к ней шаг и сказал уже более мягко:

… — Ну, перестань дуться, дорогая. Ты же знаешь, что я говорю правду. А теперь, когда у меня есть деньги, я скоро пошлю за своей семьей, поселю их в новом большом доме, и, думаю, все между нами изменится. Шлюхи ей не по душе, и полукровки — тоже. — Он хихикнул. — Не могу сказать, что я виню ее за это.

Консуэло почувствовала, как ее охватил страшный, обжигающий холод. Полукровка. Шлюха. Она, женщина Кэмпа Мередита, гордилась этим, она была защищена, она была влиятельной! Никто не смел говорить с ней так. Только не в его присутствии. Наполовину мексиканка, наполовину индианка, она знала, кто она, и знала, что ей стоило выжить.

Но никто никогда не говорил с ней так. Никто.

Его хихиканье еще долго звучало в ее ушах, и кровь стыла в жилах. А потом он подошел к ней, ухмыляясь:

— Ну, давай, дорогая, пошла спать. Нам нужно это отпраздновать.

Полукровка. Шлюха. Она смотрела, как он приближается к ней, на лице его была написана похоть, вот он раскрывает руки, чтобы ее обнять, тянет к ней губы, чтобы задушить ее своими поцелуями, пахнущими бурбоном, — и она ненавидела его в этот момент, ее охватила такая ослепляющая ярость, какую она еще никогда ни к кому не испытывала. Он не может так поступить с ней. Не может.

На столе лежал кривой нож, и, не сознавая, что делает, она схватила его и бросилась на Кэмпа. Она увидела испуг на его лице, но даже застигнутый врасплох, даже пьяный, он отреагировал молниеносно. Он схватил ее за запястье и заломил ей руку за спину. Она вскрикнула скорее от гнева, чем от боли; она боролась с ним, пинала его ногами, молотила кулаком свободной руки, и никто из них двоих не понял, как все это случилось. Все произошло в одно мгновение.

Она почувствовала острую боль на своей щеке, боль пронзила ее от виска к губам, и она отшатнулась. Нож выпал из руки Кэмпа и звякнул об пол. Он уставился на нее, бледный от ужаса и потрясения, а она почувствовала, как кровь сочится по ее лицу. Она ощущала ее вкус на раскрытых губах.

— Боже мой, — прошептал Кэмп. — Боже мой, Конни, что я наделал!

Он схватил полотенце, висевшее рядом с умывальником, с грохотом опрокинув кувшин с водой. А она смотрела на него остекленевшим взглядом. Он попытался прижать полотенце к ее ране, но она отстранила от него свое лицо.

— Конни…

Она никогда не забудет его взгляд — потрясенный, извиняющийся, неверящий. Но она не забудет и те слова, которые он ей сказал в этот вечер. И никогда не простит его.

Она повернулась и ушла из комнаты, ушла из таверны, ушла из его жизни.

 

Глава 7

Обзорная площадка была пуста. Горы по обеим сторонам походили на окутанные туманом огромные аморфные призраки. А ветер казался Энджел холодной влажной ладонью на ее лице. Мелкий моросящий дождь намочил ее волосы и кожу, на ее ресницах от дождя появлялись крошечные капельки, которые мешали ей ясно видеть. Она замерзла и была рассержена.

Она злилась на себя за то, что спросила, и злилась на него за то, что он ей ответил. Она злилась на незнакомую женщину, которая одним распутным, похотливым актом с никчемным, трусливым бандитом ввергла ее в нищету. Но больше всего она была зла на ребенка, каким она была, на эту неразумную, с затуманенным взором часть ее личности, которая упрямо цеплялась за ее подол, с какой бы силой она ни пыталась ее стряхнуть, и которая позволила ей мечтать, что ответы на ее вопросы могут быть другими.

Она не удивилась. Чему тут удивляться? Она видела, каких детей оставляли родители: никудышных, слабых, уродливых. Ненужных заморышей, самых плохих, таких, которых никто не хотел взять себе. Койот уходит и оставляет больного щенка умирать. Рыжая рысь отталкивает изуродованного котенка от своего соска. А люди, выбросившие Энджел из своего гнезда, ничем не лучше этих животных, поведению которых они подражают. Нет, она ничуть не удивилась.

Но она не была ни уродливой, ни хилой, ни изувеченной. И когда, будучи еще очень маленькой, она узнала, что у маленьких девочек есть мамы и папы и свои кроватки, она не могла в это поверить. И начала фантазировать, чтобы скрыть боль. Она представляла себе, будто ее мама была принцессой, а папа — отважным рыцарем, и они отсутствуют, выполняя высокую миссию, оставив ее в добрых руках сестер, пока в королевстве не будет наведен порядок. По мере того как она росла, ее фантазии менялись, и теперь она убаюкивала себя мечтами о святых миссионерах, которые оставили ее здесь на время, пока они проповедуют на западе и пока не подготовят дом к ее приезду. Миссионеры превращались в банкиров, железнодорожных служащих, знаменитых артистов. Но всегда ее фантазии заканчивались счастливо — однажды они к ней вернутся.

К тому времени, когда миссия сгорела и она поняла, что никто не собирается забирать ее, фантазии посещали ее уже не так часто. Родители многих детей в приюте умерли, и она надеялась на то, что ее родителей тоже не было в живых. Но по-прежнему ей нравилось представлять, кем они могли бы быть, и в ее мечтах они всегда были достойными, богатыми, хорошими людьми. После того как ее удочерил Джереми, она больше не фантазировала — она понимала, какой стала ее жизнь. Однако в какой-то части ее разума, о которой она и не подозревала, закрепился образ любящих родителей, которые оставили ее не по своей воле. В мечтах ее родители были в каком-то смысле — хотя она никогда не знала в каком — особенными и даже великими. А потом в ее жизнь вошел Адам Вуд и перевернул все с ног на голову.

И это приводило ее в бешенство. Так, что, даже узнав, что ее мать сейчас жива, она не была готова узнать правду.

Она достала из сумочки дагерротип и посмотрела на него. У женщины, изображенной на портрете, было ее лицо, ее волосы и ее губы, но она была чужой, и когда Энджел на нее смотрела, ей хотелось плакать. Она чувствовала себя идиоткой. Ну в самом деле, чего она могла ожидать от женщины, которая бросила своего ребенка, как выкидывают изношенную скатерть? Что она окажется святой?

Она покрепче сжала портрет в пальцах и замахнулась, собираясь его выбросить. Вдруг чья-то сильная рука схватила ее за запястье.

— Не делай этого, Энджел, — спокойно проговорил Адам. — Если ты это сделаешь, будешь сожалеть о своем поступке всю оставшуюся жизнь.

Она попыталась выдернуть руку. Кипевшая в ней ненависть к женщине, которая когда-то ее бросила, внезапно переключилась на Адама Вуда, с его спокойными глазами и тихим голосом, такого опрятного и хорошо одетого и такого самодовольного. Что он знал об этом? Разве его хоть сколько-нибудь заботило, что ей пришлось пережить?

И кого он видел, когда смотрел на нее сейчас? Ее мать?

Она швырнула в него портрет.

— Заберите его, — прошипела она. — Судя по всему, он больше значит для вас, чем для меня.

Маленький портрет ударился ему в грудь и со звоном упал на пол. Адам и не думал поднимать его, тогда это сделала она, сначала сильно, со злостью стукнув по нему кулаком, а затем медленно выпрямившись.

Она держала дагерротип в руке и опять смотрела на него.

Ее сердце билось сильно и ровно, а Адам был так же тверд и непоколебим, как горы, которые их окружали. Туман плыл вокруг них, и в тонком, тоскливом, напоминающем завывание свисте паровозного гудка, казалось, эхом отражалась угроза. Ее рука напряглась так, что металлическая рамка врезалась в ладонь. Энджел подошла к Адаму вплотную и положила ладонь ему на грудь. Потом, задрав жилет, ловко засунула портрет в карман его рубашки. И не спешила убирать свои руки.

Молча она подняла голову и взглянула на Адама.

— Знаете, вы не первый мужчина, который меня поцеловал, — заявила она.

Его лицо оставалось бесстрастным.

— Правда?

Ее руки заскользили вниз по его груди, касаясь его налитых мускулов и твердых очертаний ребер.

— Меня целовали многие.

Она почувствовала, как его сердце забилось сильнее, и осознала свою власть над ним. Ее руки двинулись ниже, к его животу, она шагнула к нему, и теперь их тела соприкасались. Ее руки легко обхватили его талию, поддразнивая и оставляя горячие следы на его спине, и кончики ее пальцев возбужденно трепетали от дерзкого вызова, который она ему бросала. Его дыхание стало частым.

Потом ее руки скользнули вниз, за его ремень, и прикоснулись к ягодицам. Он с силой схватил ее за запястья.

Его голос был тихим, но каким-то странно-напряженным.

— Что вы делаете?

Энджел подняла голову и посмотрела на него, вытянув шею и слегка приоткрыв рот. Она не раз видела, что так делали шлюхи в таверне.

— Разве вам это не нравится? — прошептала она.

Она увидела, что он покраснел, а в глазах его был холод.

Очень тихо он произнес:

— Девочка, вы играете с тем, о чем не имеете никакого представления.

Ее сердце победно забилось. Он стоял очень близко от нее, его пальцы крепко сжимали ее запястья, и она чувствовала его дыхание на своих губах. Она подвинулась еще ближе и прикоснулась к его губам. Быстро, очень быстро она прервала поцелуй, а затем ее губы заскользили по его подбородку.

Теперь он держал ее запястья не так крепко, как раньше.

— Энджел, прекратите.

Она высвободила свои руки и, сунув их под его жилет, заскользила пальцами по его спине. Она прижалась к нему грудью, и ее губы коснулись его шеи, которая была твердой на ощупь и соленой на вкус. Она чувствовала, как под ее прикосновениями его мышцы напрягались и оживали, и ощущала собственный жар, который в ней поднимался, и, когда он положил руки ей на талию, она уже не была уверена, кто был хозяином ситуации. Она даже не была уверена, что ее это сколько-нибудь волнует.

Она приблизила губы к его губам, и дальше было только одно долгое иссушающее мгновение жара, мрака и неровного дыхания, а потом он резко оторвался от нее. Его грудь вздымалась, глаза сверкали.

— Чего вы хотите? — спросил он хрипло.

Неспешно и осторожно она прижалась к нему всем телом, проводя ладонями по его рукам. Ее переполняла обида и жажда того, чего ее насильно лишили, — вкуса его губ, тепла его рук после долгих лет одиночества. И еще в ней закипал гнев. Гнев и ненависть, потому что она не могла позволить, чтобы ее снова оттолкнули.

— В чем дело, Адам? — спросила она вкрадчиво, поднимая к нему свое лицо. — Разве я что-то делаю не правильно?

Разве я это делаю не так хорошо, как моя мать?

Она почти прошипела последнее слово, и как только оно было произнесено, Адам схватил ее за плечи и отбросил от себя.

— Прекратите! — Он сильно встряхнул ее. — Никогда больше не смейте так говорить о ней!

Энджел вырвалась из его рук.

— Почему бы и нет? — небрежно спросила она. — Это же правда! Какая жалость, что ее не было рядом, чтобы научить меня, как стать умелой шлюхой…

Ярость, пылавшая в его глазах, была такой сильной, что ей показалось — он ее сейчас ударит. Она напряглась, готовясь отразить удар, но он только резко повернулся, собираясь уходить.

— Правильно! — закричала она. — Уходите! Это сделать очень легко, правда? С чего это вы должны быть лучше, чем все остальные мужчины? Вы просто искатель приключений.

Идите же!

Он оглянулся. Его кулаки были сжаты, зубы стиснуты, но выражение его глаз больше не было таким яростным. Он четко и внятно произнес:

— Ваша мать не шлюха! Она просто влюбилась не в того человека, вот и все. А что касается всего остального… вам было бы легче, если бы я солгал? Вы этого хотели?

Ярость медленными пульсирующими волнами уходила из Энджел, а ее эмоции постепенно теряли свой накал. Она подняла голову и долго смотрела на Адама.

— Вы болван, — произнесла она устало. — Вы думаете, что это все из-за них, так ведь? — Она опять взглянула на него. — «Девушка из таверны и бандит»… Вы в самом деле думаете, что я ожидала для себя большего? Я их ненавижу не за это. А за то, как они со мной поступили. За то, что они бросили меня, хотя не должны были этого делать. За то, что все эти годы я думала, что их нет в живых. За все мои фантазии, за все то, о чем я мечтала. За то, что на все эти годы они оставили меня одну…

Она не закончила. Ее плечи опустились, глубина безысходного отчаяния была такой же бездонной, как густой туман вокруг. Адам сделал шаг в ее сторону, но остановился.

Что он может ей сказать, чем утешить, какие отговорки может ей предложить? Он приехал к ней и привез то, что, как он думал, станет самым великим подарком всей ее жизни он привез весть о ее семье. У него больше не было ничего, что он мог бы ей подарить. И он не был уверен, что хотел бы попытаться это сделать.

Внезапно дневной свет исчез, и поезд погрузился во тьму.

Он услышал, что Энджел издала какой-то звук: сдавленный крик, почти вопль. Инстинктивно он бросился к месту, где она только что была.

— Все в порядке, — произнес он. — Это просто туннель.

— Где вы? — Ее голос был тоненьким, отчаянным, натянутым на грани истерики, которую он слышал у нее впервые.

— Я здесь.

Он протянул руку, сначала в одну сторону, потом в другую, и наконец его рука наткнулась на рукав ее платья.

— Что случилось? — закричала она.

— Это туннель, — повторил он и взял ее за локоть.

Она бросилась к нему, впиваясь ногтями в его руки, безумная и оцепеневшая от ужаса, и Адам не знал, толи оттолкнуть ее, то ли прижать к себе. Темнота, движение поезда и стук паровозных колес, отдающийся в туннеле гулким эхом, сбили его с толку, а Энджел вдруг перестала быть похожей на ту девушку, какой она была минуту назад.

— Нет! — Звук, который она издала, был паническим стоном, и он слышал, как она дышит, часто и прерывисто. — Нет, только не туннели… Не заставляй меня входить в туннель.

Звук давил на нее, она чувствовала запах глубинной темной земли и сырой породы, ее опять окружали холод и тьма.

Ее папа чуть не умер в туннеле. Она слышала стоны, но ничего не могла сделать, она слышала, как он кричал, но не могла найти его, ее заманили в ловушку в недрах земли, и выхода не было… Он ей обещал, что они больше никогда не войдут в туннель. Он обещал…

Но теперь с ней другой человек, сильный и здоровый, и он крепко обнимает ее. Он не может развеять тьму, и его тепло не может побороть холод, но это другой человек, и они сейчас находятся в другом месте, и ей стыдно за себя, но она не может сдержать свой страх; она собрала все силы, чтобы не кричать, но ей хочется кричать, крепко зажмурив глаза, чтобы заглушить этот звук, стереть из сознания этот запах…

— Ненавижу их, — произнесла она, задыхаясь. Она не услышала своего голоса: шум был слишком сильным. — Я всегда их ненавидела.

— Все хорошо. — Адам снова и снова повторял эти глупые, бессмысленные слова. Она стала какой-то маленькой, она сжалась в его объятиях, ее напряженное тело безжизненно окаменело, дыхание стало сдавленным и прерывистым. Это испугало его. Он держал ее, и, когда у нее подкосились ноги и она рухнула на пол, он упал вместе с ней, продолжая держать ее в объятиях и повторяя: «Все хорошо».

— В туннеле водятся крысы.

— Здесь нет никаких крыс.

— Там трудно дышать… нет воздуха, ., там так темно…

— Энджел, перестань, прошу тебя.

— Обними меня.

— Я обнимаю тебя. — Он сильнее обхватил ее руками, прижавшись лицом к ее волосам.

— Я не чувствую, как ты меня обнимаешь!

И тут вдруг она не выдержала. Она заплакала, увлажняя его рубашку слезами, такими же холодными, как дождь, слезами, которых, казалось, было слишком много для такой маленькой девочки. Единственное, что он мог разобрать, было:

«Ненавижу их, ненавижу их, ненавижу их…» — очень тихие слова, звучание которых заглушала его грудь.

Немного позже, хотя было все еще темно, она перестала плакать. Ее кулачки, лежащие на его груди, были сжаты, ее голова покоилась на его плече, а голос прерывался от нервного шока, когда она прошептала:

— Ты не понимаешь. Ты не сможешь понять. Вот почему я ненавижу их. Я всегда их буду ненавидеть. Папа чуть не умер в шахте. Мне пришлось ползти в темноте, чтобы его найти… в туннеле так темно… так ужасно темно…

Адам почувствовал, как что-то перевернулось в его душе.

Он не знал, что сказать. Поэтому он молча стоял на коленях и держал ее в объятиях. Он долго не отпускал ее, даже когда поезд уже давно миновал туннель.

 

Глава 8

Оставшееся время до конца путешествия Энджел избегала Адама. Возможно, ее смущала близость, внезапно возникшая между ними в туннеле, — близость, которая была теснее и надежнее, чем физическая связь. Может быть, Энджел все еще не могла оправиться от разочарования, нахлынувшего на нее после того, как она узнала правду о своих родителях. А может, она, как и все пассажиры, просто устала. Она ухаживала за Джереми и большую часть времени проводила у окна, наблюдая, как поезд мчался по Великому Западу.

— На равнинах виднелись останки минувшей эпохи: белые кости бизонов и быков, сломанные колеса фургонов, брошенная мебель и разбитая домашняя утварь — все это было как вехи на пути труднейшего продвижения на запад первых поселенцев. Джереми это приводило в восторг, и каждая новая встреча с останками материальной культуры прошлого, мелькавшими за окном, вызывала в его памяти очередную историю. Адам слушал его с огромным интересом, поражаясь эрудиции этого человека и с каждым рассказом все больше восхищаясь его глубоким проникновением в прошлое и в суть человеческой природы, но что касается Энджел, она была невнимательна и рассеянна.

Солт-Лейк-Сити всех приятно удивил, и короткая стоянка в этом городе воодушевила пассажиров. Многие называли его западным Эдемом, и он и в самом деле был похож на рай. Это был богатый, зеленый край с обилием цветущих растений, с огромными фруктовыми садами, выстроившимися в бесконечные прямые ряды. Вода с вершин гор, покрытых снегом, бежала по краям широких, тщательно подметенных улиц города и питала влагой обильную растительность. Город поднимался над морем так высоко, что воздух был наполнен чистой и бодрящей свежестью. После нескольких часов без копоти и спертого воздуха поезда Джереми, выглядевший заметно поздоровевшим, пообещал Энджел, что это только начало того, что они найдут в Калифорнии. И как только она услышала название их пункта назначения, к ней начала возвращаться ее прежняя живость, и она теперь с восторгом слушала его описания земли обетованной.

Но передышка была короткой. Вскоре они отправились в Огден и в Элко, штат Невада, а оттуда начался долгий путь через бесплодную пустыню. Они впервые в своей жизни увидели живущих в пустыне индейцев — конный отряд пайютов. Индейцы верхом на лошадях настороженно следили за проходящим поездом, и Адам подумал, что их появление, может быть, хоть немного взволнует Энджел. Но ничего подобного не случилось. Даже когда группа грязных, неопрятных шошонов села в поезд на одной из остановок, вызвав ужас у всех пассажиров, Энджел, похоже, едва это заметила.

И она только однажды сама, без побуждения Джереми, заговорила с Адамом. Это случилось, когда они доехали до гор Сьерра-Невада.

Оказавшись в горах после жары и пыли пустыни, Адам вздохнул свободнее. Воздух был чистый и бодрящий, напоенный ароматом хвойных деревьев, которые на фоне голубого неба являли собой ошеломляющий контраст темно-зеленого с ярко-синим. Когда поезд сделал резкий поворот, взору наблюдателей предстал впечатляющий вид на озеро Доннер, раскинувшееся перед ними, и Джереми рассказал историю легендарного отряда Доннера, который однажды зимой попал в горах в окружение врагов и, чтобы выжить, был вынужден поедать тела умерших соратников. Из вежливости Энджел делала вид, что внимательно слушает отца, но было ясно, что она думает о чем-то своем.

Все утро она сидела, крепко обхватив руками колени, рассматривая высокие горные склоны, проносящиеся мимо, а поезд трудолюбиво пыхтел и неуклонно двигался вперед, объезжая отвесные скалы. Когда Джереми задремал, Адам решил постоять в проходе рядом с Энджел, чтобы вместе с ней полюбоваться видом, открывавшимся из ее окна.

— Прекрасный вид, правда? — спросил он.

Она не смотрела на него.

— Здесь опять будут туннели? — Ее голос дрожал от страха.

— Нет, — ласково ответил Адам, не зная, солгал он или нет. — Вряд ли.

Удача сопутствовала ему, потому что, если поезд и втягивался в длинные туннели, это происходило ночью, когда Энджел спала. Больше с ними не случалось подобных происшествий.

С вершин гор дорога спускалась на семь тысяч футов вниз, где раскинулся город Сакраменто — это уже была Калифорния. Когда они спускались вниз с гор к месту назначения, машинист вел паровоз без пара, на поворотах пользуясь только тормозами. Группу усталых, грязных, раздраженных пассажиров Калифорния приветствовала всем своим обещанным солнцем, яркими красками ослепительных цветов и распускающимися фруктовыми садами. Адам увидел, как в первый раз после того, как они проехали Скалистые горы, у Энджел засияли глаза.

Но до Сан-Франциско была еще сотня миль.

* * *

После «золотой лихорадки» из грязной маленькой деревушки Йерба-Буэна Сан-Франциско, возникший в годы бума в результате экономического подъема, вырос в шумный городок, где жили миллионеры, горняки, игроки и бандиты. А потом, в 1850 году, случился пожар, и вновь отстроенный Сан-Франциско расцвел и разросся до размеров большого города.

К 1886 году в Сан-Франциско работали театр, оперная труппа и начинающий оперяться симфонический оркестр.

Город освещался фонарями, в домах были лифты, выпускалось много разных газет, и маленький городок, которому предрекали смерть после окончания «золотой лихорадки», благоденствовал и в конце концов получил статус международного центра. Самые богатые и влиятельные людя становились здесь еще богаче и обретали еще большую власть. Они строили особняки и роскошные здания для развлечений и устанавливали свои границы приличий и нормы нравственности. В то же время их щедрость распространялась и на сам город, делая его одним из самых прогрессивных в стране.

Вагоны фуникулера, ходившие по Бродвею, были чистыми, недорогими и быстрыми, и самый благоустроенный фуникулер в мире курсировал от подножия Телеграф-Хилл до ресторана на его вершине. Богатые и элегантные жители заполучили в свое распоряжение Ноб-Хилл.

Там, за гранитными подпорными стенами, возвышался огромный дом Лиланда Стэнфорда, по стилю напоминающий итальянские виллы. Дальше, по Калифорния-стрит, особняк Хопкинса из резного и пиленого красного дерева соперничал по красоте с построенным из железистого песчаника домом Флуда с латунным забором стоимостью в тридцать тысяч долларов.

И между холмами, немного к юго-востоку, недалеко от парка «Золотые Ворота», лежал Китайский квартал, муравейник с узкими улочками и переулками, магазинчиками, в которых торговали животными, травами, овощами и где на верхних этажах размещались полутемные жилые помещения. А еще там была улица Игроков, кишмя кишащая салонами, где заключались пари, публичными домами, опиумными притонами — местами, где все продавалось и покупалось за огромные деньги.

Первый беглый взгляд на Сан-Франциско разочаровал Энджел. После райского великолепия Сакраменто она ожидала увидеть ослепительно голубой океан, обильную растительность и сияющие небеса. Но город встретил ее холодным сырым туманом, темным мрачными заливом, где волны с плеском обрушивались на берег, и невыносимым запахом тухлой рыбы. Переправа на пароме через залив из Окленда была скучной и утомительной, и настроение Энджел было таким же. Где позолоченные особняки, роскошные магазины с витринами из зеркального стекла, вечное калифорнийское солнце? Как мог ее папа так ошибаться?

Неужели она проделала такой путь и прошла через все испытания ради этого?

Пока Адам искал кеб, она стояла на пристани вместе с Джереми, крепко держа по саквояжу в каждой руке, чтобы обезопасить себя от уличных воров, которые рыскали вокруг, искоса поглядывая на них и временами разражаясь хриплым смехом. Джереми старался подавить кашель, но хрип в его груди стал еще сильнее. Отвратительный промозглый туман проникал сквозь ее одежду и даже сквозь нижнее белье, и Энджел дрожала от холода. Джереми, ослабевшему от долгой поездки, было намного труднее переносить такую погоду.

— Холодно! — проворчала она, бросая на Адама, когда он вернулся, сердитый, обвиняющий взгляд.

— Это точно, — согласился он и взял у нее один саквояж.

Даже Джереми слегка пожурил ее:

— Ну что ты, Энджел, ты же не можешь ждать от мистера Вуда, что он сделает что-то с погодой. — Но его слова завершились очередным приступом удушающего кашля, и Энджел быстро взяла его под руку.

— Ради Бога, давайте уйдем отсюда, — буркнула она раздраженно. — В этом городе есть приличная гостиница?

— И не одна. — Адам провел их к ожидавшему двухколесному экипажу и забросил багаж наверх. — Мы даже можем найти среди них такую, где есть камин.

Адам и Джереми украдкой обменялись улыбками, но Энджел было не до веселья. Ее беспокоил серый цвет лица Джереми, его тусклый и безжизненный от усталости взгляд, и даже его улыбка скорее походила на гримасу. Может, не надо было ей настаивать на этой поездке? Может быть, лучше было остаться в Денвере, предварительно избавившись от Адама любыми доступными ей способами? Глупо было верить этим сказкам о благотворной, восстанавливающей силы природе золотой Калифорнии. А океан? Холодная, зловонная лужа, где можно подхватить любую болезнь. Разве она еще не усвоила, что никогда ничего — ничего! — не бывает так, как обещано?

Она проехала полстраны и чувствовала себя усталой и опустошенной. С каждым днем она замечала, что ее папа становится все слабее и бледнее, и ее начинала терзать печаль и переполнять тревога. Она поддерживала в нем силы, вновь и вновь уверяя его в том, что океанский воздух и яркое теплое солнце исцелят его, что они ему просто необходимы. Да, она заранее все спланировала. И то, что в Сан-Франциско уж точно должно иметься, — так это банк, Она заложит крест в ломбарде, получив максимальную сумму, какую ей дадут за него, и…

— Энджел, — прошептал Адам, — смотрите.

Она суетилась, укрывая ноги отца одеялом, и не смогла ответить сразу. Первым голову к окну повернул Джереми, который, порывисто дыша, отдыхал с закрытыми глазами.

Он улыбнулся.

Энджел посмотрела за окно. Они миновали гавань, с ее толпой и зловонием, и вдруг сквозь туман начало проглядывать солнце, и там, где его лучи касались широких, чисто выметенных улиц, оно отражалось от них, ярка блестя на булыжниках мостовой. Экипаж поднимался по такому крутому склону, что Энджел прижало к спинке сиденья, но все-таки она с интересом разглядывала прекрасные трехэтажные дома с ящиками для цветов и ухоженными газонами, которые теснились по обеим сторонам улицы. Наконец они доехали до вершины холма и начали медленно спускаться по склону и вскоре оказались в деловом районе, где в разгар дня уличное движение было оживленным. Конская упряжь позвякивала, извозчики грузовых повозок кричали, и одетые в элегантные костюмы высокие мужчины со шпорами, понукая кнутом холеных гнедых жеребцов, прокладывали себе путь сквозь толпу. С левой стороны послышался грохот, Энджел выгнула шею и с изумлением, затаив дыхание, воззрилась на выкрашенный в ярко-красный и золотой цвета красивый трамвай, который прогромыхал мимо, тяжело двигаясь по рельсам. Даже когда он исчез за ближайшим холмом, она еще долго не отрываясь смотрела ему вслед.

Они миновали большой банк, расположенный в здании из белого мрамора, над входом в который висела вывеска с буквами в четыре фута высотой, выкрашенными золотой краской. Еще здесь были магазинчики с крошечными табличками, вежливо извещающими о том, что войти в них могут только самые богатые; в витринах стояли раскрашенные манекены, разодетые по последней моде. Неторопливо шагающие по улицам мужчины в высоких накрахмаленных воротничках и в шляпах-котелках размахивали тросточками с серебряными набалдашниками, а женщины… У Энджел глаза заболели смотреть на их пышные наряды. Турнюры шириной в два фута, поднятые вверх шелковыми лентами, красивые маленькие шляпки, украшенные страусовыми перьями, сизо-серые перчатки с жемчужными пуговками, туфли-лодочки из телячьей кожи, выглядывающие из-под тонких юбок при каждом их шаге… От каждого движения этих леди веяло элегантностью, утонченностью и блеском.

Проезжая по более спокойному району, они увидели нянек в накрахмаленной серо-белой униформе, которые толкали или раскачивали детские коляски, гуляя по дорожкам в чистых, ухоженных парках. Экипажи останавливались на краю широкого бульвара, и головки в изысканных шляпках высовывались из окон, чтобы поболтать. Энджел увидела забавное зрелище: очень толстая дама, разодетая в шелка, волокла за собой на поводке маленькую кудрявую собачку.

— Наш отель здесь, — сказал Адам. — «Вашингтониан».

Он не самый роскошный в городе, но меня уверили, что это то, что надо. Он расположен напротив парка, который называется Вашингтон-сквер.

Экипаж обогнул маленький парк с внушительной статуей Бенджамина Франклина и низкими деревцами, растущими полукругом и окаймляющими тенистые газоны и клумбы с яркими цветами. Высокий белый фасад отеля «Вашингтониан» выходил в парк, а с обеих сторон здания располагались ряды деревьев и маленькие фонтанчики.

Это было настоящее произведение искусства, выполненное излитого чугуна и витражного стекла, со светящейся мансардной крышей, украшенной слуховыми окнами и множеством башенок. Здесь были широкие, вымощенные кирпичом пешеходные дорожки, и беседки, увитые виноградными лозами, и навесы из ткани в бело-зеленую полоску над фасадом. Адам сказал, что этот отель не самый шикарный, но Энджел в жизни не видела ничего более величественного и более грандиозного.

Из вредности она отказала ему в удовольствии в очередной раз убедиться в ее вопиющем невежестве. Когда их экипаж остановился перед входом, она лишь слегка кивнула, выразив свое одобрение, и промолвила:

— Ну что ж, это и правда то, что надо.

Пока Адам расплачивался с кучером, а Энджел помогала Джереми выйти из экипажа, к ним вышел портье и забрал их багаж. Она с трудом сдерживала нетерпение, ей хотелось все осмотреть. Но она шла медленно, чтобы отец успевал за ней. Огромные двойные двери сверкали желтым и красным мозаичным стеклом с изображением павлина, а сама дверь была сделана из красного дерева. Внутри, в холле, виднелась изогнутая лестница темного цвета, с перилами из слоновой кости, и кабина лифта. Всюду были разостланы красные ковры и развешаны плюшевые драпировки с золотыми кисточками, тут и там стояли мягкие удобные стулья и мраморные столики, висели зеркала в золотых рамах, но Энджел не могла отвести глаз от лифта. Она видела, как в эту странную кабинку вошел мужчина, закрыл дверь и кивнул служащему в униформе. И тогда хитроумная штуковина оторвалась от пола, поднялась над холлом, пока, в конце концов, не исчезла в отверстии в потолке и, вероятно, продолжила свое движение дальше.

— На это стоит посмотреть, правда? — заговорил Джереми. — Помнишь, я однажды читал тебе об этом в денверской газете? Хотя я никогда не думал, что мне когда-нибудь доведется самому увидеть, как работает это устройство.

До этого момента Энджел не сознавала, как крепко она вцепилась в Джереми, а теперь, молча кивнув, убрала руку.

Ее интересовало, сколько стоит поездка в лифте, и есть ли шанс уговорить Адама ее оплатить. Ей казалось, что ее сердце выпрыгнет из груди от счастья, что теперь продажа креста — дело нескольких часов, после чего она сможет кататься в лифте столько, сколько захочет, и в любое время, когда захочет.

Адам подошел к длинной стойке из красного дерева, за которой стоял администратор, и вернулся к ним с ключами от их номеров.

— Мы на четвертом этаже, — сообщил он. — Служащий говорит, что ваш номер выходит окнами в парк. — Он протянул этот ключ Энджел. — Ваш папа и я будем жить в номере напротив, через коридор. — Он жестом показал на коридор. — Вы готовы подняться? Наш багаж уже отнесли.

Без единого слова Энджел пошла за ним через холл к лифту.

Джереми шутливо заметил, насколько удобнее подниматься на четвертый этаж на лифте, нежели карабкаться по лестнице, а Энджел затаила дыхание, стараясь не выдать своего волнения. Это было так же увлекательно, как совершить полет, как находиться на вершине мира! Правда, когда холл исчез из поля зрения за кирпичной стеной, было уже не так здорово, но чудо снова вернулось, когда маленькая кабинка остановилась и сначала железная дверь, а потом и деревянная открылись — и они вошли в длинный, покрытый ковром коридор.

По обеим сторонам коридора, а также рядом с лифтом стояли папоротники в горшочках, а потолок был увешан огромными шарами газовых ламп. Высокие окна из витражного стекла бросали мерцающий желтовато-красный свет на узорчатый ковер. Комнаты были обозначены прибитыми к дверям литыми латунными номерами. Лифтер показал им, где находится туалетная комната, в которой, по его словам, имелись горячая и холодная вода и все прочие удобства.

Сначала мужчины проводили Энджел в ее номер, и тут у нее вдруг перехватило дыхание. Безусловно, это был не дворец, но номер выгодно отличался от тусклых, грязных меблированных комнат со столом — и даже от относительно чистой денверской гостиницы, которая теперь казалась ей примитивной. Пол натерт, белое покрывало на кровати безукоризненно чистое. Окна занавешены шторами с раппортом в виде столистной махровой розы, на стоящем у камина кресле с подголовником — кружевные салфеточки. Резной шкафчик был открыт, и там аккуратно висели ее единственное сменное платье и нижняя юбка, а саквояж лежал на дне шкафа. В комнате был даже маленький туалетный столик, покрытый кружевной скатертью, а на ней стояло зеркало.

Ей было очень трудно оторвать взгляд от всех этих роскошных излишеств, на которые она взирала, широко распахнув глаза, и которые она оценила по достоинству. Она не могла найти в себе силы повернуться к отцу.

— Этот номер, наверное, стоит целое состояние, — говорил он в это время Адаму.

— Он может себе это позволить, — резко перебила его Энджел. — Послушай, пойдем, хватит здесь стоять, разинув рот и вытаращив глаза. Иди в свой номер и как следует отдохни. Тебе надо лечь в постель. А что нам нужно сделать, чтобы получше натопить комнаты? Все еще очень холодно, Джереми опять было начал, хотя и слабо, возражать, но она твердо стояла на своем. Номер мужчин был даже больше, чем ее, с кушеткой возле окна и, как она с удовлетворением отметила, с большим камином. Она помогла Джереми усесться на кушетку, накрыла его плечи шалью и обернула ноги одеялом, а Адам в это время разжег огонь. Он пообещал послать за углем и горячим пуншем, о котором Энджел и не подумала, и только убедившись в том, что все возможные в данной ситуации дочерние обязанности она выполнила, Энджел повернулась к двери.

— Я думал немного попозже проехаться по городу. Хотите поехать со мной? — спросил ее Адам.

Энджел колебалась. Именно это она и собиралась сделать, но планировала уйти одна. Адам, возможно, догадался об этом и потому пригласил ее на прогулку в присутствии ее отца.

Джереми тут же вмешался:

— Конечно же, она хочет прогуляться. Ни слова, мисс, — строго сказал он, увидев, что она готова возразить. — Я буду сидеть здесь весь день, укутанный в шаль, только если ты пообещаешь мне, что поедешь с мистером Вудом и хорошо проведешь время. И расскажешь мне обо всем за ужином.

— Прогуляемся немного? — предложил Адам.

Она поняла, что у нее нет выбора, и неохотно согласилась. Она повернулась, как будто хотела идти в сторону своего номера, но Адам не закрыл дверь, пока не удостоверился, что она действительно вошла к себе в комнату.

Конечно, если бы он не следовал за ней по пятам, ей было бы намного проще провернуть свое дело, но настоящей причиной, почему ей так не хотелось отправляться вместе с ним на прогулку, было не это. В поезде ей казалось, что она сойдет с ума оттого, что он постоянно смотрит на нее, причем так, как будто она без белья, нет, как будто он видит ее насквозь, что в некотором смысле так и было. Она никак не могла выбросить из головы тот случай в туннеле и по ночам лежала без сна, вспоминая его голубые глаза, его встревоженный взгляд. Она так сблизилась с ним, как никогда не сближалась ни с одним мужчиной, и дело даже дошло до поцелуев. В те минуты слепого ужаса она прижималась к нему, зависела от него, а такого у нее не было ни с кем и никогда. Никогда за всю ее жизнь. Он знал о ней все, вплоть до самых сокровенных тайн ее души, он знал ее слабости — она же не знала о нем ничего.

Она не хотела проводить с ним время. Она мечтала, чтобы Адам Вуд как можно скорее исчез из ее жизни.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, размышляя о том, стоит ли закрыть дверь на ключ. Минуту она просто стояла, в изнеможении опустив плечи, освобождаясь от привычного напряжения и просто любуясь прелестной комнатой, и даже позволила себе поверить, что в конце концов ее мечты и планы вот-вот осуществятся.

Они добрались до Калифорнии. Крест в целости и сохранности висит у нее на шее. Вопрос нескольких дней, а может быть, нескольких часов — и она сможет продать его за звонкую монету, а потом ее уже никто не остановит. У Джереми появится домик у моря, пусть даже это море прохладное и туманное. Она больше никогда не войдет ни в одну таверну. А что касается той женщины в Нью-Мексико и бандита, который уложил ее в койку и сделал ей ребенка, — ребенка, о котором он все равно бы не заботился, даже если бы и знал о его существовании, — Энджел никогда больше о них не вспомнит. Если она когда-нибудь и будет думать о них, то лишь для того, чтобы презрительно над ними посмеяться. Когда у нее заведутся деньги, никого не будет волновать, кто она и откуда родом.

Торжествующим жестом она отбросила шаль, взялась за цепочку, выдернула крест из лифа и звонко его поцеловала.

Она сняла цепь с шеи и взяла крест двумя руками, поднеся его ближе к свету, восхищаясь им, даже таким тусклым. Но потом лицо ее стало задумчивым, потому что она вспомнила о другой проблеме.

Было ясно, что сегодня, когда ее будет сопровождать Адам, ей не удастся оценить стоимость креста. По этой причине ей, возможно, вовсе не следует показывать крест кому-то или где-то, пока она не найдет человека, которому она будет доверять настолько, что захочет совершить с ним сделку. Она помнила о ворах на пристани — и никогда не сможет забыть тех двоих в поезде или того, кого убили в Грин-Ривер. Она понимала, что если в поезде ей удалось сохранить крест, нося его на себе, то в таком городе, как Сан-Франциско, она уже не может так рисковать. Ей был необходим надежный тайник.

Энджел проверила шкаф, рассмотрела и отклонила вариант хранения креста под матрасом, поискала плохо закрепленные филенки в обшивке стены и половицы и выдвигала по очереди все ящики бюро. Потерпев неудачу, она встала посреди комнаты и, нахмурившись, окинула ее взглядом. Может быть, все же надежнее носить его на шее: слишком много людей входит в ее номер в любое время, когда захотят, меняя постельное белье, распаковывая вещи, вешая платья…

Ее взгляд упал на предметы, которые горничная достала со дна ее саквояжа и положила на туалетный столик. Щетка для волос, несколько лент, большая Библия, которую Джереми подарил ей на шестнадцатилетие. И тут ее осенило.

Она вытащила из подвязки нож, подошла к туалетному столику и открыла Библию. Попросив прощения у Джереми, а не у Бога, она вонзила нож в страницы книги.

В пять минут она вырезала в страницах превосходный маленький ящичек для креста. Когда Библия была закрыта, никто бы никогда не догадался, что она содержит что-то еще, кроме слова Божьего. Но когда она была открыта… Энджел улыбнулась, восхищаясь своей искусной работой. Украшенный драгоценными камнями крест, засунутый в страницы книги, смотрелся очень естественно. И если есть хоть какая-то правда на свете, пусть святая книга прямо сейчас сослужит свою лучшую службу, защитив драгоценность, от которой зависит вся грядущая жизнь Энджел.

Она вздрогнула от стука в дверь, а затем услышала, как Адам зовет ее. Торопливо выдвинув ящик, она положила в него Библию и спрятала нож. Когда, открыв дверь, она увидела Адама, ее лицо не выражало ничего, кроме намека на сдержанную улыбку, которую он был волен толковать как угодно.

* * *

Они катались в кебе по улицам города и по парку. Полуденное солнце беспощадно расправилось с туманом, и Энджел теперь видела тот Сан-Франциско, который представлял собой большее, чем даже она ожидала: дерзкий, деловой, искрящийся жизнью и полный возможностей. Адам объяснял ей, как работают троллейбусы, и рассказывал о том, как на канавах и на проигрышах зарвавшихся игроков и нищих горняков были построены великолепные особняки Ноб-Хилла. Несмотря на свои проблемы, Энджел была очарована городом и вытягивала шею, чтобы получше рассмотреть красивые кованые железные ограды и дворцы с башенками. Когда эти люди начинали, они были не богаче ее. Они приехали сюда со своей мечтой и какой-то суммой денег — и посмотрите, кем они стали: столпы общества, финансовые короли, богаче, чем даже боги. Это был город, где наживались и проматывались громадные состояния, город, где благоволили любому, у кого имелись деньги, или тому, у кого была перспектива их получить. Ее место было здесь, это был ее город.

От охватившего ее возбуждения сердце у нее колотилось, щеки горели, но она постаралась скрыть от Адама свое удовольствие и волнение.

— Откуда вы столько знаете об этом? — подвергла Энджел сомнению его осведомленность. — Вы же сами говорили, что никогда здесь не были раньше.

Адам пожал плечами:

— Я слышал об этом. И читал в газетах. Хотя увидеть город своими глазами — это совсем другое дело.

— Вы совсем как мой папа, — пробурчала она. — Вечно разглагольствуете о том, о чем не имеете ни малейшего представления.

Но когда они оказались в деловом районе и он начал ей рассказывать о людях, которые построили банки и железные дороги и в результате держат теперь бразды финансового правления над большей частью западных штатов страны, она вся превратилась в слух.

Он распорядился остановить кеб перед выстроившимися в ряд магазинами с расположенными перед ними навесами ярких расцветок и с витринами из зеркального стекла.

— Не желаете ли выйти и заглянуть в магазины?

Она желала, и даже очень сильно. Но взглянула на него с подозрением:

— Какой вам интерес ходить по магазинам дамского платья и ювелирным салонам?

— Небольшой, — согласился он. — Но женщины это любят. Вы женщина, и я подумал, что вы захотите в них заглянуть.

Ей так хотелось сказать ему; чтобы он" еще раз подумал, но стоило немного пройти вперед — и она увидела целых три ювелирных салона и, конечно, не могла пройти мимо.

Она позволила ему помочь ей выйти из кеба и подождала, пока он рассчитается с кучером.

— Почему вы так милы со мной? — спросила она.

И тогда он сделал нечто удивительное — он улыбнулся, взял ее за руку и ответил:

— Потому что мне нравится видеть вашу улыбку.

От его ласкового взгляда и простых слов, которые он произнес, у нее засосало под ложечкой. Она торопливо отвела глаза и приняла решение больше никогда не улыбаться.

Но это было легче сказать, чем сделать. В магазинах было столько всего великолепного и прелестного, такого, чем можно было любоваться и чем можно было восхищаться!

Взгляд, нетерпеливо пробежав по витринам и полкам, вдохновил столько удивительных грез и волшебных мечтаний!

Настанет день — и когда-нибудь она будет носить эту чудесную маленькую шляпку с веточкой вишни, когда-нибудь она будет прогуливаться по городу в красных ботиночках из телячьей кожи, держа в руках зонтик от солнца, украшенный кисточками; когда-нибудь она узнает, как шуршат, скользя по ее коже, шелка нижних юбок.

Но пока она, к сожалению, всего лишь бедная девушка в поношенном синем дорожном платье, с простой сеткой для волос, и каждая проходившая мимо по улице элегантно одетая дама своим видом напоминала ей об этом.

Рассматривания витрин оказалось недостаточно. Когда Энджел на целую минуту замерла перед салоном модистки, жадным взглядом изучая маленький конфекцион в пене кружев и газа, Адам открыл дверь магазина и жестом пригласил ее войти. Не успела она опомниться, как уже сидела за столиком с очаровательной шляпкой на голове, удивленно глядя в зеркало и не веря, что это ее собственное отражение.

Она уже больше не чувствовала себя плохо одетой и немодной. Благодаря изящной шляпке даже убогий вид вылинявшего синего платья с потертым воротником волшебным образом преобразился в достойную элегантность. Прозрачная розовая кисея обрамляла ее лицо и делала волосы блестящими. С левой стороны дерзко свисали кружевные ленты. Ее глаза распахнулись, щеки порозовели, и лицо чудесным образом преобразилось. Она была прекрасна в эту минуту.

— Примерьте вот эту, — предложил Адам и снял с глиняной головы манекена синюю плетеную шляпку из пальмового листа, украшенную кружевами и перьями.

Сгорая от нетерпения, Энджел надела ее. Шляпка удобно сидела на ее головке и завязывалась под подбородком широкой яркой лентой. Несомненно, это была самая красивая шляпка, которую Энджел видела в своей жизни. Стоило ей тряхнуть головой, как белые перья затрепыхались, и Энджел тихо засмеялась:

— Она не очень хорошо будет защищать лицо от солнца, верно? — заметила она и опять тряхнула головой только для того, чтобы снова заставить перья колыхаться.

— Конечно, — невозмутимо произнесла продавщица, — она ведь не для этого предназначена. По правде сказать, эта шляпка для девушек, у которых челки подстрижены по моде.

Энджел обратила внимание, что девушка не отходила от нее ни на шаг, как будто боялась, что Энджел испачкает шляпу, и неодобрительное нетерпение в ее глазах означало, что она уверена — они не собираются ничего покупать. Резким рывком Энджел развязала ленту и швырнула шляпку на стол.

— Пойдемте, — заявила она. — Мне эти глупости ни к чему.

Она ушла из магазина не оглядываясь, и ей пришлось подождать Адама на улице.

— Не стригите себе челку, — посоветовал он, когда подошел к ней. — Это делает женщину похожей на телку с изогнутыми рогами.

Энджел вспомнила, что продавщица носила челку и с трудом сдержала смешок. Та девушка из магазина и в самом деле чем-то напоминала корову.

— Давайте зайдем сюда, — предложил Адам. Он открыл дверь магазина женского платья.

— Для чего? — Она подозрительно посмотрела на него. — Вы собираетесь купить себе бальное платье?

Он хмыкнул:

— Это зависит От того, смогу ли я найти что-нибудь, что будет мне впору.

На этот раз у женщины, которая их встретила в магазине, были теплая улыбка и проницательный взгляд человека, который работает уже давно и знает, что в Таком городе, как Сан-Франциско, люди, имеющие много денег, могут выглядеть так, как будто у них нет ни гроша. Она была полной и, одетая в черный атлас с белым кружевом на воротничке и манжетах, выглядела почтенно, но от каждого ее движения веяло элегантностью и стилем. Помещение было меблировано как гостиная — с маленькими диванчиками, креслами и столиками, на которых стояли бутылочки шерри и серебряные чайные сервизы. По всей комнате были расставлены манекены, одетые в такие сногсшибательные наряды, что у Энджел закружилась голова.

Ее внимание тут же приковалось к роскошному зеленому бархатному платью с вырезом в форме сердца и турнюром с завязывающимся легким зеленым бантом. Под юбкой платья была вставка из зеленого муарового шелка, а шлейф был длиной в два фута.

— Превосходный выбор, милочка, — улыбнулась женщина, и Энджел виновато отдернула руку от роскошной ткани, которую поглаживала. Но женщина одобрительно качнула головой:

— Ваша фигура просто создана для таких моделей, не правда ли? Впрочем, я думаю, вы могли бы надеть это платье прямо с манекена, без каких-либо переделок!

Энджел несколько растерянно улыбнулась ей в ответ и отвернулась от манекена. «Когда-нибудь», — подумала она, — Это платьице очень милое, — вмешался в их разговор Адам, указывая жестом на некрасивое льняное платье довольно уродливого оттенка глубокого сливового цвета, доказывая этим, что у него совсем нет вкуса и он ничего не смыслит в женской моде.

Продавщица неодобрительно поджала губы.

— О, я так не думаю. Оно не подходит к оттенку ее кожи и цвету глаз… Вам не кажется, что это кремовое будет смотреться на ней гораздо лучше?

Было приятно позволить продавщице какое-то время водить их от одной модели к другой, делая вид, что они — настоящие покупатели, что у Энджел кошелек полон монет, и соглашаться с ней, что «да, сизо-серый превосходно сочетается с кружевным воротничком» и что «и впрямь бледно-розовое платье для прогулок великолепно освежит цвет лица»… Энджел чувствовала себя маленькой девочкой в кондитерской лавке, только на этот раз, хоть она и уйдет сегодня с пустыми руками, скоро она сюда вернется.

Адам совершенно покорил продавщицу, и, пока они были поглощены беседой, Энджел ненадолго оставила их, чтобы вновь подойти и еще разочек тоскливо посмотреть и потрогать зеленое бархатное платье. Она никогда раньше и представить себе не могла, что в жизни есть так много вещей, которых можно желать, и она никогда не предполагала, что от желания иметь что-то может заболеть живот и пересохнуть в горле. От желания не просто иметь платья и прелестные шляпки, не только владеть домом на берегу океана, но и получить кое-что более глубокое и неосязаемое… Иметь право войти в такой вот магазин, не притворяясь богатой.

Чтобы продавцы смотрели на нее так, как эта продавщица смотрела сейчас на Адама, будто он был для нее главным покупателем. Идти по улице с высоко поднятой головой, и чтобы люди уступали ей дорогу. Чувствовать, что она принадлежит к этому миру. Именно этого она хотела так сильно, что у нее заболел живот. И именно к этому она так сильно стремилась.

Когда Адам подошел и встал рядом с ней, она оставила зеленое бархатное платье, ни разу не оглянувшись на него на прощание, и вышла на улицу, где светило солнце. Она стиснула зубы и твердым шагом направилась к ювелирному салону. Не сказав Адаму ни слова, она толчком открыла дверь и решительно вошла в салон. И тут на мгновение она чуть не потеряла самообладание.

Она никогда не видела ничего подобного. Внутреннее убранство помещения, отделанного филенкой и украшенного пушистыми коврами, тонуло в полумраке. На стенах висели картины в золоченых рамах, везде мерцали изысканно изготовленные зеркала. В огромной витрине на черном бархате лежали выставленные на обозрение кольца, перстни, ожерелья и серьги. Даже запах в ювелирном салоне был изысканным! Энджел, в своем вышедшем из моды платье и без перчаток, чувствовала себя здесь нищей серой мышкой и абсолютно неуместной.

— Не знал, что вы питаете слабость к подобным безделушкам, — прокомментировал Адам.

Если бы он еще что-нибудь добавил или если бы он не сказал ничего, она бы сразу ушла отсюда. Но теперь она повернулась к нему.

— Почему? — спросила она. Хотя ее щеки пылали от гнева, она старалась говорить тихим спокойным голосом, как будто находилась в церкви. — То, что я бедный, отверженный отпрыск бандита и шлюхи, вовсе не означает, что я не сумею по достоинству оценить красивые вещи! И это также не значит, что я никогда не смогу их иметь! Слушайте, что я вам скажу, Адам Вуд…

Услышав мелодичный звон дверного колокольчика, тут же появился продавец, оборвав Энджел на полуслове. Ей пришлось проглотить обиду, злясь на себя за то, что она чуть не выдала ему свои планы на будущее. Дернув плечиком, она отвернулась от Адама и взглянула на продавца.

Он, в свою очередь, окинул их довольно скептическим взглядом. Видимо, он пришел к выводу, что они не могут себе позволить что-то купить в его магазине, и это привело Энджел в ярость. Тем не менее продавец довольно вежливо поинтересовался:

— Здравствуйте. Чем могу вам помочь?

Энджел подняла голову и сдержанно ответила:

— Мы дадим вам знать, когда нам что-нибудь понадобится.

Ее высокомерие, очевидно, показалось продавцу многообещающим, потому что он засуетился и обратился к Адаму с некоторой надеждой в голосе:

— У нас прекрасный выбор колец, сэр. Может быть…

— Нас не интересуют кольца, — отмахнулась Энджел, но подошла к витрине, чтобы осмотреть ювелирные украшения. От вида всех этих сверкающих камушков и изысканных художественных изделий из драгоценных металлов у нее перехватило дыхание, но она с удовлетворением отметила, что ни один из выставленных предметов не был так же великолепен, как ее крест.

— Где вы берете все эти штучки? — спросила она равнодушно.

Продавец, похоже, удивился:

— Как это где? Ну, естественно, большую часть товара мы заказываем у европейских ювелиров, некоторые изделия изготавливаются по индивидуальному заказу здесь, в Сан-Франциско. Если вы имеете в виду, что у вас есть какой-то драгоценный камень, мы будем счастливы разработать для него дизайн оправы, изготовить саму оправу и вставить в нее ваш камень.

Энджел указала на серебряную брошь, украшенную изысканной резьбой и гроздью рубинов:

— Эта вещь похожа на старинную.

Продавец улыбнулся и взял с прилавка бархатный подносик с брошью.

— Мадам хорошо разбирается в этом. Это изделие и правда старинное — семнадцатого века. Мы приобрели его в Англии, на распродаже имущества.

Энджел проницательно посмотрела на него:

— То есть вы покупаете у людей старинные вещи?

Продавец казался удивленным и растерянным и, держа руку на бархатном подносе, ответил:

— Конечно, покупаем. Мы очень гордимся нашей коллекцией…

— И если кто-то придет сюда, скажем, с жемчужным ожерельем своей бабушки, вы купите его?

Он поставил поднос обратно на витрину и насторожился.

— Это будет зависеть от качества изделия. У мадам есть что-то, что она желала бы принести сюда для оценки?

Энджел заметила, что Адам слушает их разговор с большим вниманием. Она показала на брошь:

— Сколько стоит что-то вроде этого?

Продавец вынул из кармана карточку, на одной стороне которой было напечатано его имя и адрес магазина, и на обратной стороне написал цену. Энджел взяла карточку и чуть не задохнулась от изумления. Семьсот пятьдесят долларов! Семьсот пятьдесят долларов за крошечную брошку с кусочками рубинов… Ее крест весил по меньшей мере в десять раз больше, жемчужины и рубины в этой броши были по размеру намного меньше, чем в ее кресте, где они достигали по размеру половины голубиного яйца.

Ее сердце забилось так сильно, что она испугалась, как бы он не услышал его бешеный стук, и она не решилась заговорить, чтобы не выдать своего волнения. Поэтому, не сказав больше ни слова, она сунула карточку в сумку и повернулась к выходу.

Адам приподнял шляпу в знак прощания и открыл перед ней дверь.

— Что все это значит? — мягко поинтересовался он, когда они вышли на улицу.

— А может, я собираюсь украсть мамочкины фамильные драгоценности и заложить их? — с вызовом бросила она ему, а ее сердце в это время продолжало выскакивать из груди. — Я уверена, у нее найдется немало драгоценностей, а я хоть что-нибудь да заслужила за все эти годы, когда перебивалась на свином жире и заплесневелом хлебе.

Адам с силой схватил ее за руку.

— Энджел, перестаньте! — взмолился он.

Энджел начала было выдергивать руку из его пальцев.

Но ее остановило не то, что он слишком сильно ее держал, а его взгляд — он был мрачный и сердитый, но, кроме того, в нем присутствовало еще кое-что… что-то очень похожее на обиду.

— Сейчас же… прекратите это! — повторил он и отпустил ее руку. А она стояла и смотрела на него испепеляющим взглядом. — Перестаньте обвинять свою мать и перестаньте жалеть себя. Вы не можете всю оставшуюся жизнь ненавидеть ее за то, о чем вы даже не имеете представления, — это то же самое, что ненавидеть себя, разве вы не понимаете?

— Вы сумасшедший!

— Нет, я не сумасшедший. — Он говорил спокойным, веским тоном, и если бы она попыталась уйти, он бы ей не позволил. — Если говорить обо мне, то мне очень жаль.

Жаль Кэмпа Мередита и Консуэло, и жаль, что ей пришлось вас оставить в сиротском приюте, потому что она была слишком молода, испугана и бедна, чтобы поступить по-другому. И мне жаль, что я вынужден был искать вас, чтобы рассказать эту правду, потому что, если бы я знал, сколько боли вам это принесет, я бы никогда этого не сделал.

Она смотрела на него не моргая. Его лицо было суровым, а глаза потемнели от боли, но еще до того, как она это заметила, слова уже сорвались с ее губ:

— Надеюсь, вы говорите то, что думаете?

Она ожидала, что он смущенно отведет взгляд, но он продолжал смотреть на нее. Он выдержал ее взгляд и смотрел на нее с такой искренностью, которая казалась почти пугающей, настолько она была глубокой.

— Я говорю то, что думаю, — произнес он мягко. — Я не хочу, чтобы вас кто-нибудь снова обидел или что-нибудь опять вас ранило, Энджел Хабер. И если я каким-то образом к этому причастен, обещаю, больше это не повторится.

В его глазах было что это такое — или, может быть, его слова были тому виной? — но от этого «что-то» Энджел показалось, что из нее выкачали весь воздух. У нее закружилась голова и ослабли колени, но ее совсем не пугало то, что она вдруг стала слабой, потому что Адам был рядом и заботился о ней. Эта слабость заставляла ее желать, чтобы он о ней заботился. Ее переполняло смущение и сочувствие, и все внутри ее вдруг начало страстно жаждать чего-то большего, чем новое платье или туго набитый кошелек, и это беспокоило ее, потому что это новое стремление ей было непривычно. Она знала только, что ей очень хочется, чтобы он всегда так на нее смотрел.

Но все это длилось только одно мгновение, и она отвела глаза первой.

— Нам пора отправляться в гостиницу, — хрипло произнесла она.

— Я не люблю оставлять папу одного надолго.

 

Глава 9

Оставшуюся часть дня Энджел провела с Джереми, а Адам был так задумчив — или настолько обижен, — что вовсе не подходил к ним. Энджел пересказывала папе все детали своей поездки по городу и развлекала его, изображая хорошо одетых дам и их манеры и джентльменов, которых она видела на улицах, или передразнивала напыщенную продавщицу с челкой. Когда она описывала шикарные магазины, ломившиеся от изысканных нарядов, ее глаза сияли. А когда она серьезным тоном заверила его, что у них когда-нибудь тоже будут все эти вещи и даже еще больше вещей, он поддержал игру и стал вместе с ней фантазировать о том, как они потратят состояние, о существовании которого он даже не подозревал.

К тому моменту, когда Адам вернулся, хотя никто не знал, где он пропадал, Джереми уже не был таким бледным, и он меньше кашлял. Он с энтузиазмом согласился на предложение Адама сегодня вечером поужинать в одном из модных вечерних клубов, где была сцена, на которой певцы и танцовщицы развлекали посетителей во время ужина.

Энджел вернулась в свою комнату, довольная тем, как прошел день, несмотря на то что крест она не продала. Может быть, завтра ей удастся улизнуть от Адама и вернуться в тот ювелирный салон только для того, чтобы посмотреть, как у того чванливого ювелира, считающего себя таким умным, глаза полезут на лоб, когда он увидит, что она принесла на продажу. Она заперла дверь и достала карточку из сумки, собираясь для надежности положить ее вместе с крестом, но вдруг замерла, а потом резко повернулась к своей кровати. На ней стояла целая коллекция коробок разных размеров и форм: круглые, квадратные, длинные плоские коробки, небольшие узенькие коробочки. Осторожно, как будто опасаясь, что из-за коробок кто-нибудь выскочит и схватит ее за горло, Энджел подошла к кровати. Она подняла крышку ближайшей к ней круглой коробки и вдруг почувствовала, как ее сердце останавливается.

Уютно расположившись среди скомканной папиросной бумаги, в коробке лежала шляпа! Не просто шляпа, а та самая шляпа. Пена кружев и тюль розового цвета делали шляпку такой прелестной, что Энджел в ней была похожа на сказочную принцессу. Дрожащими пальцами она вынула шляпку из коробки, подошла к окну, изумленно оглядела ее, потрогала нежный тюль и жесткие оборки кружев. А потом, словно под гипнозом, она посмотрела на другие коробки.

Она бережно отложила шляпку в сторону и открыла крышку большой плоской коробки. У нее перехватило дыхание, и несколько секунд она смотрела не моргая на содержимое коробки. Там, на фоне белоснежной бумаги, лежало то самое зеленое бархатное платье, блистая и маня своим великолепием! Она потрогала платье. Оно было настоящим.

Энджел вынула его из коробки и очень бережно приложила к своей фигуре. Она повернулась к овальному зеркалу, стоящему в простенке, и посмотрела на свое отражение. Она казалась себе королевой Англии, наряженной в зеленый бархат и муаровый шелк. И тогда, издав приглушенный крик, она прижала платье к своей талии и закружилась с ним по комнате, а роскошные зеленые складки вздымались над полом. В полном восторге она смеялась, как ребенок. Она аккуратно повесила платье на спинку кровати и начала потрошить остальные коробки.

Костюм кремового цвета для прогулок. Желтое, цвета лютиков, дневное платье с пелериной в тон платью, с черными узкими полосками. Маленькая шляпка с кружевами и перьями. Черные ботинки из кожи козленка, такой же мягкой, как масло, расплавившееся на солнышке, и пара туфель-лодочек с завязками из белых ленточек в рубчик. Но это было только начало. Нижние юбки — две хлопчатобумажные и одна шелковая — и чулки, настолько прозрачные, что через них просвечивала ее рука. Серые перчатки с крошечными жемчужными пуговками. Милая маленькая сумочка с вышитыми на ней розами и мягкая белая шаль, прикоснуться к которой то же, что прижаться щекой к котенку. Там был даже зонтик от солнца! Она его раскрыла и вертела над головой, смеясь от удовольствия, глядя на узоры из света и тени, которые он бросал на ее лицо.

Это было как все праздники Рождества и все ее дни рождения, вместе взятые, праздники, которые она никогда раньше не отмечала, как исполнение девичьих грез, как сказка, — и ничего из всего этого ей не принадлежало…

Энджел щелчком захлопнула зонтик и посмотрела на всю эту массу красочных и белых как кипень тканей, разбросанных по кровати. Она все больше мрачнела. Она бросила зонтик на кровать и, выйдя в коридор, бесцеремонно постучала в номер, который Адам занимал вместе с ее отцом.

Адам открыл дверь, но Энджел не решилась заговорить с ним сразу же: она не могла вести с ним беседу там, где Джереми мог ее услышать. Поэтому она кивком велела ему следовать за ней и вернулась в свой номер.

Она встала прямо на пороге и сердито показала на беспорядок на кровати.

— Объясните, что, черт возьми, это все значит? — в гневе вскричала она.

Адам посмотрел в ту сторону, куда она показывала; его большие пальцы были заткнуты за ремень.

— Разве вам это не подходит? Продавщица в магазине сказала, что…

— Я уже говорила — мне не нужны подобные глупости, а если бы они были мне нужны, я бы купила все это сама! Я не нуждаюсь в благотворительности ни таких типов, как вы, ни шлюхи-полукровки, которая хочет купить мое расположение!

Выражение лица Адама стало жестким.

— Я думал, вам понравятся эти вещи, — процедил он. — Похоже, я ошибался. — Он повернулся и направился к двери.

Но Энджел не могла позволить, чтобы все закончилось так просто. В ней вскипала ярость, которая была вызвана не только оскорбленной гордостью, но и тем фактом, что она трогала все эти прелестные вещицы, держала их в руках, успела их полюбить, а теперь должна была от них отказаться.

— Это ваш способ меня перевоспитать? — прошипела она. — Нарядить меня в кружево и перья, чтобы я была достаточно хороша и могла встретиться со своей святой мамочкой? Чтобы ей не было неловко за меня?

Адам повернулся к ней, его лицо ничего не выражало, взгляд был непроницаем.

— Я не такой болван, чтобы думать, будто вы примете что-то от Консуэло, хотя, я уверен, она захотела бы подарить вам все это. Все эти вещи — предмет женской гордости и зависти. — Он ткнул пальцем в сторону кровати. — Я думал, они сделают вас счастливой, только и всего. Я заметил, как вы ими восхищались, и, учитывая то, что мы собираемся пробыть здесь несколько дней, я не видел причины, почему бы вам не получить удовольствие, одевшись красиво в том городе, где умеют ценить стильных женщин? — Он пожал плечами. — Если они вам не нужны, просто положите их в коробки и отошлите в магазин. Мне все равно.

Он опять повернулся, чтобы уйти.

Против своей воли Энджел снова бросила взгляд на кровать и почувствовала почти физическую боль от мысли, что ей придется расстаться с такими красивыми вещами.

— Подождите! — сердито позвала она.

В конце концов, она могла позволить себе иметь все эти вещи. Было глупо отсылать их обратно, а потом, через несколько дней, когда она продаст крест, выкупать снова. И Адам… Ее растрогало, что Адам подумал о ней и ему захотелось доставить ей удовольствие. А она не привыкла быть растроганной — в этом смысле. Папа очень огорчится и расстроится, если она обидит Адама, отвергнув его великодушный жест. Конечно, она не была уверена, что ее отец положительно отнесется к тому, что она приняла такой личный подарок от Адама Вуда, но она всегда может ему сказать, что эта одежда куплена на деньги ее грешной матери. К ней папа относился хорошо бог знает почему.

Энджел подняла голову и заявила:

— Я не собираюсь быть с вами любезной.

Он пожал плечами:

— Как хотите.

Она пропустила его реплику мимо ушей. Не так-то легко с ним разговаривать.

— Как только у меня появится возможность, я заплачу вам за все эти вещи.

Ей показалось, что в уголках его губ она заметила что-то вроде улыбки.

— Если только вы действительно этого захотите. Однако я думал, что ваш папа будет просто лопаться от гордости, увидев вас сегодня вечером в этом зеленом платье. Я слышал, что здесь поздно ужинают, так что будьте готовы к девяти.

— Я в самом деле хочу вам за все заплатить! — закричала она ему вслед, когда он уже закрывал дверь.

Она немного помедлила в нерешительности, все еще сомневаясь, правильно ли поступила. Затем подошла к бюро, открыла Библию и прикоснулась к кресту. Он казался таким массивным и роскошным на ее ладони. Она обязательно расплатится с Адамом. И это будет только начало. Скоро ее шкаф будет забит бархатными платьями и шелковыми нижними юбками, на каждый день месяца у нее будет особая шляпка, и несколько дюжин пар вечерних туфелек из телячьей кожи, и перчатки с пуговками из настоящего жемчуга…

Она повернулась к кровати, и ее лицо озарилось улыбкой настоящей радости, когда она окинула взглядом все лежащее перед ней великолепие. Чудесно будет увидеть, как засияют папины глаза, когда она спустится вниз в этом зеленом платье.

Она приняла душ, оделась и провела непомерное количество времени, укладывая свои волосы так, чтобы воспроизвести прическу, которую она видела на портрете, висевшем на стене в ювелирном салоне. Она опустила волосы на лицо и расчесала их щеткой, чтобы они были пышными, а затем вернула их на место и затянула в узел на затылке, оставив свободными несколько локонов, которые шаловливо спускались на ее плечо. Она жалела, что у нее нет драгоценностей или украшений для волос, и не понимала того, что именно их отсутствие и делает ее неотразимой.

Но пока не была застегнута последняя пуговица и не была приведена в порядок последняя складка на платье, она не признавалась себе, что горела нетерпением увидеть не только папины глаза, но и глаза Адама Вуда.

Разочарование ее не постигло! Адам и Джереми ожидали ее в коридоре, и она спустилась по лестнице одна. Они в тот момент стояли возле двери и разговаривали, и первым взглянул в ее сторону Адам. Потом он посмотрел на нее еще раз. Затем он уставился на нее, открыв от изумления рот.

Он тронул Джереми за руку, и тот тоже повернулся, чтобы увидеть ее.

Зеленое платье сидело на ней как влитое, как будто было сшито по ее фигуре. Вырез платья приоткрывал ее грудь и вызывающе обнажал несколько дюймов плеча, перед тем как плавно перейти в длинные узкие рукава. Вставка из бледного зеленого шелка облегала ее живот и, расширяясь вокруг щиколоток, шуршала, когда она делала шаг. Бархатный шлейф плавно скользил по ступенькам, когда Энджел спускалась по лестнице.

Зеленый бархат заставил ее кожу сиять и придавал ее волосам глубокий глянцевый оттенок воронова крыла. Ее глаза блестели от возбуждения и гордости, а природная грация ее движений превратилась в невинную соблазнительную красоту, которая всегда была ей свойственна. Не только Адам с Джереми, но и все в холле — и мужчины, и женщины — оглянулись, чтобы посмотреть на нее, когда она проходила мимо.

Но Энджел в этот миг смотрела только на Адама. Мужчины заранее привели себя в порядок, начистив до блеска ботинки и тщательно причесавшись. Пиджак ее отца был вычищен губкой и отутюжен, и Джереми надел к нему узенький галстук. На Адаме был модный городской костюм из коричневой шерсти, и он выглядел таким красивым, как будто сошел с картинки из каталога «Товары — почтой». Он смотрел на нее так, как смотрел бы человек на что-то, что было слишком роскошным, чтобы быть настоящим. Его глаза распахнулись от удивления и восхищения, когда его взгляд скользил по ней, осматривая ее с головы до ног. Он взял ее руку и склонился над ней.

— Мисс Энджел, — проговорил он ласково. — Вы прекрасны.

Радость, которая переполняла Энджел, была так сильна, что у нее кружилась голова. Ни один мужчина ни разу не склонялся к ее руке. Ни один мужчина никогда не смотрел на нее с таким благоговением. Она почувствовала себя принцессой.

А потом она повернулась к отцу. Его взор затуманился от гордости, и дрожащей рукой он дотронулся до ее щеки.

— Я всегда представлял тебя такой, — произнес он хрипло.

И Энджел в этот момент поняла, что это дорогого стоило — увидеть гордость в папиных глазах, услышать его слова. Это бы того стоило, даже если бы она украла эту одежду и ее заключили бы потом в тюрьму, — просто подарить Джереми радость стоило всего этого.

В ее жизни никогда не было такого счастливого вечера, как этот, и — Энджел была в этом уверена — никогда больше не будет. До этого ей казалось, что все самое чудесное и грандиозное она уже видела в поезде, но выяснилось, что это ничто по сравнению с богатством и безудержностью ночной жизни Сан-Франциско.

Они ужинали в клубе, где отгороженная верхняя галерея возвышалась над сценой, которая находилась под ней, и их столик стоял прямо напротив этой галереи. Столик был накрыт белой льняной скатертью, такой тяжелой и твердой, что она царапала руку Энджел, а на больших серебряных вилках были выгравированы розы. На каждом столике стояли розы, и все огромное помещение сверкало в огнях свечей и люстр. Адам заказал бутылку шампанского «Маме», и Энджел наслаждалась его сухим, приятным вкусом. Множество блюд, которые все приносили и приносили, ввергало ее в шок, и ни одно название не показалось им знакомым. Свежая зелень с уксусом, омар под сливочным соусом, какое-то блюдо под названием «спаржа», которое Энджел, понаблюдав за другими посетителями, в конце концов отважилась есть руками. Рыба какого-то неизвестного сорта, посыпанная орехами, нарезанное ломтиками красное мясо, фаршированное зеленью, а между блюдами подавали небольшую чашечку ароматизированного льда.

Джереми едва успел остановить Энджел, когда она собралась глотнуть из этой чашки, где была вода с ломтиком лимона и где другие посетители ополаскивали пальцы, но Энджел ничуть не смутилась. Она была слишком взволнована.

А сцена… На сцене творились чудеса! Стоящие в ряд девушки в красно-белых платьях с оборками поднимали ноги и показывали свои кружевные панталончики, и никто, похоже, не считал это неприличным… кроме, пожалуй, Джереми, который делал вид, что не обращает на них внимания. Красивые юноши, одетые в серебристое и белое, танцевали и пели на сцене, а также там выступали жонглеры и даже дрессированный медведь на привязи. Аплодируя, Энджел отхлопала себе все ладони, а от смеха у нее заболел живот.

Поднос с десертом был еще более изысканным, чем в поезде, а потом официант принес маленький серебряный поднос с портвейном и сигарами для мужчин и кружевную салфеточку с тремя шоколадками от Гирардели для Энджел. Это было сказочно, восхитительно, и Энджел хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось. Но когда представление подошло к концу, Адам взглянул на часы и тактично заметил, что им пора уходить, и Энджел поняла, что он заботится о ее отце. Хотя папа возражал, было видно, что он устал, а Энджел была слишком поглощена обстановкой и мелодиями, которые звучали в ее голове, чтобы это заметить.

Когда они вернулись в отель, Энджел совсем не хотелось идти к себе в номер. Она не представляла, как она вдруг снимет это чудесное платье, распустит волосы и снова облачится в поношенную ночную сорочку, как будто никогда не было этого волшебного вечера. Джереми настоял, чтобы Адам побыл внизу с Энджел, пока сам он будет готовиться ко сну.

Энджел стояла на крыльце, вглядываясь в темные аллеи парка, и говорила:

— Вам не обязательно стоять здесь со мной. Я не маленькая девочка. — Но на самом деле ее не возмущало его присутствие. По правде говоря, хоть она и старалась этого не показывать, Энджел была рада, что он остался с ней. Девушка не может чувствовать себя принцессой, если рядом нет прекрасного принца, который бы ею восхищался.

Он стоял близко от нее, возле перил, и от него пахло дорогим вином и сигарами и всем тем, что составляет лучшее в мужчине.

— Нет, обязательно. Мужчина должен быть последним идиотом, чтобы оставить такую красивую женщину одну, — с улыбкой ответил он.

От довольной улыбки на ее лице появились ямочки, хотя она постаралась, чтобы он не заметил ее радости.

— Вы говорите глупости, — сказала она.

— Я говорю то, что думаю.

Она глубоко вздохнула. Ночь благоухала цветами… и Адамом.

— Должно быть, у вас много денег, — заметила она.

Он грустно произнес:

— Это ведь очень важно для вас, правда?

— Конечно, это важно, — ответила она, пожав плечами, будто это само собой разумелось, — особенно если у человека никогда не было никаких денег.

— Ну что ж, думаю, мне тоже известно, каково это. Я хорошо зарабатываю. Вполне достаточно, чтобы потратить эти деньги в городе, который я никогда больше не увижу.

Мне вроде бы и не на что больше их тратить. У меня нет семьи или чего-то вроде этого.

Она почувствовала на себе его взгляд, он вызвал у нее странное ощущение покалывания на шее. Она не поднимала на него глаз. Последующие слова ей было довольно трудно сказать без того, чтобы не смотреть на него, когда она их произносила:

— Было… мило с вашей стороны потратить часть ваших денег на нас Я имею в виду сегодняшний вечер. Папа… он в своей жизни видел не так уж много радости. Я счастлива, что у него был этот вечер.

— Я делал это не для него, Энджел, — ласково ответил Адам.

Покалывание усилилось, перемещаясь вниз по позвоночнику, ее охватило волшебное ожидание и любопытство.

Ей было интересно, что она увидит в его глазах, если сейчас посмотрит на него. Ей хотелось знать, что произойдет, если она повернется к нему. Ее интересовало, что она сделает, если он положит руку ей на плечо, или коснется ее волос, или наклонится, придвинувшись к ней, и слегка коснется губами ее шеи. Ночь была сказочной, и Адам был частью этой сказки, и она не хотела больше задавать себе вопросы.

Но она не повернулась к нему, не посмотрела на него. И он не прикоснулся к ней. Ее руки только сильнее сжали. перила, и она проговорила, возможно, чересчур жизнерадостно:

— Вам не кажется, что папа выглядит теперь намного лучше? Я беспокоилась, что поездка слишком утомит его, но я думаю, что пребывание здесь принесло ему больше пользы, чем любое лечение.

Адам ничего не ответил, выражая этим свою неуверенность, а Энджел была слишком возбуждена, чтобы верно истолковать непонятную паузу.

— Надеюсь, он не переутомился сегодня вечером. Я думал завтра нанять экипаж и съездить к океану, — сказал он.

Энджел повернулась к нему, ее глаза сияли.

— Ах, Адам, правда? Это будет просто замечательно!

— Я же вам обещал, — напомнил он, и в его взгляде была такая нежность, ласка и доброта, что она опустила глаза и покраснела.

Потому что если бы она посмотрела на него чуть дольше, если бы она позволила этой тихой, ласкающей душу улыбке держать ее в плену хотя бы еще одну секунду, все бы изменилось. И это пугало ее.

— Тогда, думаю, мне лучше пойти спать. Завтра предстоит трудный день, — промолвила она.

— Я провожу вас.

— Нет, — торопливо отказалась она. — Оставайтесь здесь и курите, или что вы там хотите еще делать. Увидимся завтра утром.

Адам не возражал, когда она стремительной походкой направилась в холл.

Ей хотелось оглянуться и еще раз поблагодарить его за чудесный вечер, который он ей подарил. Она даже замедлила шаг и начала поворачиваться назад, но в последнюю секунду остановила себя, быстро поднялась по ступенькам, и пока не скрылась в своем номере, она чувствовала на себе его взгляд.

* * *

Энджел нарядилась в свое новое желтое платье, надела шляпку с кружевом и тюлем, а в ее руках, затянутых в перчатки, красовался изящный зонтик. Когда она проходила по холлу, люди смотрели на нее так, как будто она была важной персоной, дамой с положением, и на эти восхищенные взгляды она отвечала небрежным кивком, так, как это делали знатные дамы, которых она встречала на улице. Но в ее душе вертели сальто маленькие невидимые светлячки радости, и она думала: «Вот как все должно быть. Вот для чего я рождена».

И как бы она сейчас желала, чтобы та метиска с темными глазами, которая ее родила, увидела ее триумф! Дело в том, что она была уверена, что через некоторое время сможет оплатить свою поездку в Нью-Мексико в собственном, персональном купе, украшенном красным с золотом, с двумя слугами, ухаживающими за ней не за страх, а за совесть, и тогда она сможет пригласить мисс Консуэло — как-там-вас-зовут — на чай, и она даже не будет плевать ей в лицо, потому что важные дамы, дамы со средствами, могут позволить себе быть снисходительными.

Она грезила наяву, видения, проплывающие в ее голове, заставляли ее глаза сиять, и лицо ее горело от предвкушения, и, рисуя картины в своем воображении, она чуть не засмеялась от удовольствия. Все ее мечты сбывались — почему бы не сбыться и этой мечте? Оглушительный триумф ее первого вечера в Сан-Франциско, как пузырьки шампанского, будоражил ей кровь, а утро оказалось ясным и безоблачным. Сегодня они наконец-то увидят океан. Наконец-то они и вправду ступят на золотистый берег, и услышат шум волн, и увидят, как солнце сверкает на поверхности воды.

Она своими глазами увидит все то, о чем ее папа рассказывал ей всю ее жизнь, но во что она в глубине души никогда не верила, и теперь она наконец узнает это на собственном опыте. Она узнает все это и узнает гораздо больше, а… она еще даже не продала крест.

Но когда она вышла на улицу, где около экипажа ее уже ждали Адам и Джереми, в ее бьющую ключом радость закралась тень тревоги, угрожая испортить ей праздник. Джереми уже с утра выглядел усталым, его кожа была болезненного сероватого оттенка, и, когда он взял ее руку, чтобы пожать ее, его рука оказалась холодной и дрожала. Теплый свет, который всегда появлялся в его глазах, когда он ее видел, стал тусклым, как будто этот свет заслонял туман.

— Папа, — произнесла она озабоченно, — не стоит сегодня никуда ехать. Вчера ты поздно лег спать, и…

— Чепуха! — Сила, с какой он произнес это слово, вызвала приступ кашля, и его плечи затряслись. Он сжал ее руку. — Я полжизни мечтал показать моей девочке океан, и сегодня наконец этот день настал. Ничто не заставит меня отступить.

В его словах слышалась такая отчаянная решимость, что это испугало Энджел.

— Но…

Адам слегка тронул ее за руку.

— Нам лучше отправиться в путь до того, как станет слишком жарко.

Она взглянула на него, чтобы возразить, но слова замерли у нее на устах. Его пристальный взгляд, устремленный на нее, был тверди, казалось, нес какое-то молчаливое послание — не просьбу, а приказ. Оба мужчины, каждый по-своему, объединились против нее, и сегодня ей придется им уступить.

А затем Адам ей улыбнулся:

— Вы в это утро очень хороши. Ведь правда, сэр?

— Да, — согласился Джереми, и в его глаза стало возвращаться знакомое сияние, которое было достаточно убедительным, чтобы Энджел забыла о том, каким слабым он выглядел. — Такая же хорошенькая, как будто вышла из витрины магазина. Разве это будет не безобразие не взять ее на прогулку и не похвастаться ею перед всеми?

Адам с ним согласился, и мужчины продолжили легкую шутливую беседу, предназначенную для того, чтобы отвлечь Энджел, пока они садились в экипаж и отъезжали от отеля.

Их стратегия скоро сработала, а когда экипаж проехал несколько миль, Энджел даже сумела убедить себя, что ее папа и правда выглядит лучше.

Они проехали через парк «Золотые Ворота» — благоухающую зелень деревьев, — который очень контрастировал с суетой города, окружающего его. Мимо них проезжали красивые экипажи с нарядно одетыми дамами — такими же нарядными, как она, гордо думала Энджел. Цокот лошадиных копыт был звонким на дороге и поглощался на участках, где росла трава и полевые цветы. На виноградных лозах красовались лиловые соцветия, виноград рос по всему городу, лозы ниспадали с деревьев и карабкались на низкие стены, и в воздухе стоял приятный сладкий запах, который не был похож ни на один из знакомых ей ароматов.

Это не был плод воображения Энджел: лицо Джереми и впрямь становилось все более оживленным, а его глаза выглядели уже не такими тусклыми, когда Энджел крутилась то в ту, то в другую сторону, показывая ему красивые виды города и задавая миллион вопросов. Она была рада — возможно, немного эгоистично, — что ей не удалось отложить их поездку к морю. Одетая в новое платье, она чувствовала себя красивой; солнышко сияло, а впереди их ждал океан. Это был день, когда мечты сбываются, — и разве могла она выдержать разочарование томительного ожидания до следующего дня?

Энджел была так поглощена поездкой, что почти не заметила, когда они приехали. Она услышала отдаленный грохот и вздохи, звучание которых было похоже на сильный ветер. Она почувствовала в воздухе запах соли и, высунувшись из окна, заметила некоторое изменение в цвете неба: оно приобрело более насыщенный, чем в городе, глубокий оттенок. Адам попросил кучера остановиться и выпрыгнул из экипажа, чтобы открыть дверь.

— Отсюда нам придется идти пешком, — сообщил он.

Энджел выпорхнула из кареты прежде, чем он успел подставить ей лесенку.

— Это далеко?

— Нет, но я не хочу заставлять лошадей подходить близко к обрыву.

Энджел сделала несколько шагов вперед, почти пробежала, и увидела место, где земля резко обрывалась на две сотни футов вниз, усеянная острыми обломками скал и зарослями кустарника. Грохот, как она поняла сейчас, был вызван волнами, с шумом разбивающимися внизу о берег, — звук, описание которого она слышала так часто, что невозможно было спутать его ни с чем другим. Грациозные белые птицы с пронзительными криками погружались в воду, а затем взмывали ввысь. И соленый бриз дергал ее шляпу и теребил юбки.

Радостное возбуждение ускоряло ее шаги, когда она прибежала к Джереми и взяла его за руку.

— Океан здесь, рядом, он прямо перед нами! — воскликнула она; — Ты слышишь его?

Он смотрел на нее, его глаза сияли, и щеки покрылись румянцем, который прогнал все следы болезни.

— Это музыка для моих ушей! — ответил он. Он положил свою морщинистую руку на ее нежную ручку, лежащую на его плече, и сильно сжал.

Адам подошел к ним со складным стулом под мышкой, который взял из кареты.

— Будьте осторожны, — посоветовал он. — Под ногами камни.

Но Энджел и, как она подозревала, ее папа были слишком взволнованы, чтобы быть осторожными. Джереми взял свои костыли, но, казалось, опирался на них уже не так тяжело, как в предыдущие дни, и Энджел только слегка ему помогала, держа его за руку. Адам шел следом, очень близко от них.

На краю обрыва земля осела и переходила в каменистый, извилистый склон с тянущимися вдоль него острыми, неровными выступами. Справа от них была узкая тропинка, которая вела к маленькому, защищенному от ветра пляжу. Внизу лавина белой пены набегала на берег, играя с галькой, швыряя голубые струи в воздух. А дальше… дальше, насколько мог видеть глаз, лежало пространство непрерывно меняющихся оттенков синего, белых гребней, катящихся к берегу, теней, гоняющихся за светом, поднимающихся и постепенно исчезающих волн, обрушивающихся на берег и разлетающихся брызгами на солнце. Шум океана напоминал любовный шепот, теряющийся в громе биения сердца. Воздух был таким, каким она никогда не дышала. И от этого размаха, цвета, движения и от этого природного великолепия у нее перехватило дыхание.

— Ах, папа! — выдохнула она.

Он опять сжал ее руку.

— Знаешь, Энджел, мне кажется, что ты мне никогда не верила, когда я тебе рассказывал о том, какой он, океан.

— Да, папа. — Жадными глазами она как будто пыталась выпить все, что видела вокруг. — Я не могла поверить… Ах, папа, как здесь красиво!

— Мне кажется, что я наконец-то вернулся домой, — произнес он просто, и когда она повернулась к нему, его лицо выражало спокойствие и умиротворенность. Она никогда, за все те годы, что его знала, доверяла ему и любила, не видела у него такого выражения лица. Его глаза оживились от света и нахлынувших воспоминаний, улыбка стала мягкой и расслабленной, и морщины, которые время и пережитые страдания выгравировали на его лице, разгладились. Это было лицо человека более молодого, которого, к ее величайшему сожалению, она раньше не знала. Она видела лицо человека, не обремененного ни заботами, ни тяжелым трудом, человека, которому ничто не угрожало. Человека, для которого понятие «дом» обозначало время, а не место, и который сумел найти дорогу назад, вернуться сюда — пусть ненадолго, и пусть даже мысленно.

— Запах моря, — пробормотал он, — крики чаек, ветерок на моей коже… Не знал, что когда-нибудь я все это испытаю вновь. Я счастлив, что увидел это еще раз.

Энджел протянула к нему руки, молча обняла его и закрыла глаза, вместе с ним упиваясь моментом. «Все это, и еще больше, — думала она, — намного больше, я подарю тебе все это… Вот увидишь. Это только начало».

Она отошла от него на несколько шагов, ее глаза сияли.

— Ты хочешь спуститься вниз, папа? Помнишь, ты мне рассказывал, как ходил босиком по краю океана?

Он усмехнулся, легко коснувшись ее волос, которые выглядывали из-под шляпки.

— Нет, детка, боюсь, ушло то время. Я уже не смогу резвиться на берегу.

Она постаралась не показать своего огорчения, но тут заговорил Адам:

— Туда, на тот маленький пляж внизу, ведет тропинка, которая не кажется слишком крутой.

Энджел покачала головой:

— Нет, это глупо. Слишком далеко для папы, я думаю…

— Ты иди, Энджел. Я за свою жизнь много раз бегал смотреть на прибой, а теперь хочу увидеть, как ты сделаешь это впервые, — улыбнулся Джереми.

Она колебалась:

— Я не хочу оставлять тебя…

— Иди, — повторил он твердо. — Не лишай меня главной радости дня.

После этого Энджел уже не могла притворяться, что идет с неохотой. Она удостоверилась, что ему удобно сидеть на складном стуле, который принес Адам, и накрыла его ноги одеялом. Когда они с Адамом начали спускаться по тропинке, отец помахал ей рукой.

На наиболее опасных и крутых участках пути Адам брал ее за руку, один раз камни поцарапали ее новые туфли из телячьей кожи, но Энджел этого даже не заметила. Она шла так быстро, что в какой-то момент Адаму пришлось схватить ее за талию, чтобы удержать от падения с узкой тропинки вниз головой, но когда он начал отчитывать ее, она лишь засмеялась и ускорила шаг.

Она запыхалась, когда перелезла через небольшую каменную глыбу, прошла по колючей траве и, наконец, ступила на поблескивающий золотистый песок узкого морского залива. Волны вздымались, и разбивались, и простирали свои стеклянистые пальцы по песку, в нескольких футах от них. Она чувствовала брызги на своем лице, а ветер поймал ее юбки и играл ими. Она повернулась и подняла руку, приветствуя своего отца. Она видела его вдали, там, высоко, он сидел на краю скалы и махал ей в ответ.

Она сложила ладони у рта и прокричала ему:

— Смотри на меня!

Когда она запрокинула голову, ветер подхватил шляпку, и она слетела с ее головы. Смеясь, Адам поймал ее, перед тем как она закружилась по песку, а волосы Энджел, освободившись от заколок, разметались вокруг лица. Но ей было все равно. Она наклонилась и расстегнула туфли.

— Что вы делаете? — удивился Адам — Иду в воду. — Когда она взглянула на него, ее глаза сияли безудержным весельем, потому что в этот день она не могла быть осторожной, не могла быть невозмутимой, не могла быть сдержанной. Ни с Адамом, ни с кем-либо другим. — Вы идете?

— Вы с ума сошли? Вода холодная!

— Трус! — насмешливо бросила она через плечо и побежала к воде, ничуть не заботясь о том, что на ней были новые чулки и юбка.

Адам оказался прав. Волна, которая набежала на берег и намочила ее чулки, действительно была холодной, но эта прохлада бодрила. Энджел побежала вперед, поближе к пенящимся волнам. Она забыла о том, что на ней было новое платье. Она не обращала внимания на сломанные ракушки и камни под ногами. Ее окружали океан и воплощенные детские мечты.

Энджел снова оглянулась, чтобы помахать своему отцу как вдруг земля ушла у нее из-под ног. Она вскрикнула и стала размахивать руками, а песок вымывался из-под нее приливом, и даже небо, казалось, наклонилось. Но внезапно рядом возник Адам, и его сильные руки схватили ее за подмышки как раз в тот момент, когда она начала падать; она натолкнулась на него, и в следующий миг их обоих ударило набежавшей волной, и они упали на колени, вымокнув до нитки.

Энджел огляделась, сама не зная чему. Она промокла насквозь; Адам тоже. Ее новая юбка пострадала, новые чулки порвались. Но выражение гнева и изумления на лице Адама показалось ей таким комичным, его руки, державшие ее за талию, были такими теплыми и сильными, а солнце и вода плясали вокруг них — и она засмеялась.

Через мгновение Адам засмеялся вместе с ней и оттолкнул ее от еще одной сбивающей с ног волны. Импульсивно Энджел нагнулась и выкопала наполовину зарытую в песок ракушку.

— Посмотрите! — воскликнула она, протягивая ее Адаму.

Он, улыбаясь, взглянул на ракушку.

— Зачем она вам?

— Я подарю ее папе, — не задумываясь ответила Энджел, вытирая песок с блестящей поверхности. — И тогда с ним все время будет его океан.

— Вы выглядите как маленькая девочка, — улыбнулся он.

Легкая тень промелькнула по ее лицу.

— Мне кажется, я ею никогда не была. Маленькой девочкой, я хотела сказать.

Когда Адам дотронулся до ее подбородка, его пальцы были влажными и прохладными. От его прикосновения она затрепетала.

— Жаль, что я не знал вас тогда, — проговорил он. — Тогда бы у вас все сложилось по-другому.

Энджел взглянула на него. Его глаза приобрели цвет солнца и ртути, но его взгляд был нежнее бархата. Он был без шляпы, и соленый ветер растрепал его светлые волосы.

Она никогда не видела такого доброго и мужественного лица, и внезапно ее посетила удивительная мысль, что в этом чудесном месте она должна была быть только с ним. Она не стала отстраняться, когда его пальцы погладили линию ее подбородка и скользнули на ее шею, ее мышцы нисколько не сопротивлялись, когда это легкое, мягкое, бесконечно нежное движение заставило ее наклониться к нему. Ее дыхание участилось, губы раскрылись, чтобы поймать воздух, и лишь на мгновение она ощутила вкус соли на своих губах, прежде чем почувствовала вкус его губ.

Она не забыла его первый поцелуй. Десятки раз или даже больше, с тех пор как однажды он поцеловал ее, она вновь и вновь мысленно переживала его сладость, и слабость, охватившую ее в тот миг, и наслаждение, размягчающее разум.

Она не забыла ни то томительное желание, которое нарастало внизу ее живота, ни тот жар, который кипел в ее венах, ни то, как вкус его губ пропитывал все ее поры, все ее уязвимые места, не оставляя ничего, кроме его власти. Но теперь, снова заблудившись в его объятиях, она как будто забыла все это. Как будто это было в первый раз, и как будто любое воспоминание, которое у нее когда-либо было, заслонили новизна и чудо его поцелуев.

Ее руки без колебаний обвили его шею, и ее тело прижалось к нему. В ее голове был рев океана и вздохи ветра — и Адам. Он окружал ее, заслонял ее, наполнял ее своим теплом и своей силой. Смешанное с восторгом изумление и головокружительная радость, от которой захватывало дух, переполняли ее, и ей казалось, что это сказка: это чувство, этот день, этот человек.

Когда его губы неохотно отпустили ее губы, оставив тепло дыхания на ее щеке, ее пальцы инстинктивно сжались на его шее, желая продолжения, но затем она заставила себя ослабить объятие. Она открыла глаза, и день, казалось, заблистал еще ярче, чем раньше. Свет солнца отражался от скал и песка и от кончиков ее волос, собирался в его глазах и согревал ее душу своим блеском. Посмотрев в его глаза, она увидела там волшебство, обещание счастья, она увидела мгновение, которое могло бы длиться вечно, и всего этого она жаждала всей душой.

— Энджел… Вы, наверное, не понимаете, что делаете со мной, — хрипло прошептал он.

— Нет, — так же шепотом ответила она, задыхаясь. — Не понимаю.

Кончиками пальцев он обрисовал контур ее губ, еще влажных от его поцелуя. От его прикосновения дрожь любовного томления и наслаждения пронзила все ее существо.

А затем он опустил руку.

— Может быть, — произнес он, — это и к лучшему.

Она могла заставить его поцеловать ее снова — она знала это. Но ее ненасытность немного пугала ее, как будто она боялась, что если она попросит слишком много от сказки, становившейся ее жизнью в эти несколько дней, то она внезапно потеряет все. Поэтому ее руки покори но соскользнули с его шеи, и, вдруг отчего-то смутившись, она взглянула на ракушку, которую все еще сжимала в руке, — Это мой самый счастливый день, — вздохнула она.

Он взял другую ее руку в свою и сплел се пальцы со своими, внимательно наблюдая за тем, как они соединяются вместе.

— Если бы я мог, я бы все дни сделал такими, как этот.

Она подняла на него глаза, и ее сердце запрыгало и затанцевало в груди.

— Вы так много для нас… для меня сделали. Почему? Я никогда ни о чем вас не просила. Почему вы так добры ко мне?

В его глазах промелькнула смешинка, и Энджел от волнения затаила дыхание. А затем его губы тронула едва заметная улыбка, и она знала, что он ответит совсем не то, что хотел сказать на самом деле.

— Я и сам не знаю. — Он взглянул на утес. — Нам пора возвращаться.

Энджел кивнула и пошла надевать туфли.

Она торопливо поднималась по тропинке, подгоняемая восторгом, который заряжал ее энергией при каждом случайном прикосновении Адама к ее спине, руке или плечам, и от этого восторга ей казалось, будто ноги ее едва касаются земли. Когда Энджел была на середине пути, она крикнула:

— Папа! Подожди немного, и я тебе покажу, что я нашла!

Он не ответил, и она ускорила шаг.

Когда Энджел окликнула его еще раз и опять не получила ответа, она постаралась не обращать внимания на тревогу, закравшуюся ей в душу. Но Адам тоже прибавил шагу, держа руку на ее талии, чтобы она поспевала за его широкими шагами. Когда каменистая тропка сменилась низкорослой травой и она увидела своего папу, безвольно сидящего на стуле, где они его оставили, ее уже не нужно было подгонять.

Она побежала к нему, ее легкие разрывались, а сердце превратилось во вспухший узел яростной боли, выдавливающий кровь в вены. Ее лицо стало мокрым от пота, руки холодными, а ноги одеревенели. Казалось, что расстояние между ней и отцом — это черная дыра во Вселенной, и хотя Энджел бежала изо всех сил, это расстояние все никак не уменьшалось.

Она спотыкалась о свои юбки, и только сильная рука Адама удерживала ее от падения. Энджел подняла юбки до колен, чтобы они не мешали бежать. Она попыталась позвать отца еще раз, но смогла только судорожно что-то прохрипеть.

И вот она увидела лицо Джереми: белое, неподвижное, как камень, увидела его губы с пятнами крови на них. Одна его рука безжизненно перевесилась через подлокотник кресла, он не шевелился.

— Папа! — вскрикнула она и упала на землю у его ног.

Она терла его ледяные руки, трясла его за хрупкие плечи, но он все равно не двигался.

Адам резко оттолкнул ее, и Энджел на него замахнулась, но он не обратил на нее внимания и наклонился над Джереми.

— Оставьте его! — закричала Энджел, отталкивая Адама. — Дайте мне посмотреть на него, не надо…

— Прекратите! — Он яростно схватил ее за плечи. — Послушайте меня. Он дышит, он жив. Мы должны срочно отвезти его к врачу. Бегите к экипажу и подведите лошадей как можно ближе. Пожалуйста!

Она видела, как Адам наклонился и взял на руки безжизненное тело ее отца, и тогда она уже больше не колебалась. Она побежала к экипажу.

 

Глава 10

Это было похоже на страшный сон. Раньше Энджел часто снились кошмары; она так привыкла бороться за счастье и так свыклась с тем, что ее счастье вдруг внезапно превращалось в ужас, что она уже научилась ожидать этого, и ей давно следовало бы стать невосприимчивой к подобным вещам. Но те кошмары никогда не были похожи на этот.

Возвращение на сумасшедшей скорости в город, голова Джереми на ее коленях. Кровь, сочившаяся из его рта при каждом кашле, хриплое дыхание, ее юбка, окрасившаяся в темно-красный цвет. Боль в его глазах, когда он пытался говорить, дрожь в ее пальцах, когда она гладила его лоб и бормотала какие-то слова, бессмысленные слова, которые не несли утешения, потому что она оцепенела от ужаса. Худощавый врач в очках, которого после поисков, показавшихся вечностью, они все-таки нашли, забрал папу за ширму и оставил ее одну ждать и мучиться в агонии… Это было какое-то нагромождение впечатлений, обрывков воспоминаний, это были неясные, расплывчатые образы, окутанные ледяной пеленой и принадлежащие, казалось, не ей, а кому-то другому.

Через полчаса врач вышел, и его взгляд был печален. Он посмотрел на Адама и отрицательно покачал головой.

Энджел хотела наброситься на него, схватить его за руки, и трясти его, и кричать на него, чтобы он забрал обратно свой взгляд, чтобы он перестал так качать головой. Но она лишь молча стояла у окна в холодном пятне солнечного света, в горле у нее пересохло, и она не могла издать ни звука, не могла даже сдвинуться с места.

— Я мало чем могу помочь в данной ситуации, — проговорил врач. — Этот случай… гм… болезнь слишком запущена. Ему понадобится постоянный уход.

— Я буду ухаживать за ним. — Энджел наконец смогла заговорить, но ее голос был хриплым и напряженным и был не похож на ее обычный голос. — Я всегда за ним ухаживала. Я…

Врач снял очки и протер их носовым платком.

Его взгляд был добрым и сочувствующим.

— Ему нужен профессиональный уход, мисс, ему нужно больше, чем вы можете ему дать. У нас в городе есть прекрасная больница Святой Марии. Там чисто, тихо и почти все время дежурит врач. Конечно… — он опять взглянул на Адама, — это дорого.

— Я могу себе это позволить, — торопливо прервала его Энджел все тем же хриплым голосом. — Если ему следует отправиться в эту больницу, не беспокойтесь насчет денег.

— Как нам туда добраться? — спросил Адам.

— Будет лучше, если сейчас мы не станем его никуда перевозить. Я подготовлю карету «скорой помощи», и давайте встретимся здесь, скажем, часа через два?

Врач говорил и на листочке бумаги записывал адрес, потом протянул его Адаму. Адам взял Энджел за руку.

— Пойдемте, Энджел, я отвезу вас в гостиницу.

Она посмотрела на него так, как будто он внезапно потерял рассудок.

— Я останусь с папой!

— Он без сознания, — произнес врач. — Он даже не узнает, что вы здесь.

Энджел отдернула руку.

— Мне все равно! Я нужна ему, и я его не оставлю. — Она с тоской посмотрела на ширму.

— Энджел, — спокойно проговорил Адам, — вы будете ему нужны немного позже. Вам нужно вернуться в гостиницу и привести себя в порядок. Вы хотите, чтобы ваш папа, проснувшись, увидел вас в этом платье?

Энджел взглянула на свое новое платье, залитое кровью от талии до бедер. Брызги крови попали даже на лиф и рукава. Она почувствовала тошноту и страх, подступающие к горлу, и медленно покачала головой.

— Нет-нет, — прошептала она. — Это… напугает его.

Адам снова взял ее за руку. Он еще о чем-то поговорил с врачом, но она не слышался их разговора. Когда они дошли до двери, она спросила:

— Вы позаботитесь о нем? Вы посмотрите за ним, пока я не вернусь? Потому что у меня есть деньги, я смогу вам заплатить. И в больнице тоже скажите им об этом.

Врач уверил ее, что он позаботится обо всем, и ей ничего не оставалось, как оставить своего папу в руках чужого человека.

* * *

Энджел думала о том, что, наверное, это она во всем виновата. Не нужно было везти его сюда, не надо было заставлять его совершать это ужасное путешествие через полстраны. Затхлый воздух в поезде, утомление, холодный туман гавани… Бдение допоздна вчера вечером, а затем сегодняшнее утро… Надо было это понимать, она должна была это понимать, но она была слишком эгоистична, ей слишком хотелось получить все и сразу, и все случилось по ее вине.

Она сбросила запачканные кровью юбки и оставила их, скомканные, валяться на полу бесформенной кучей, затем швырнула в эту кучу лиф и достала свое поношенное синее дорожное платье. «Я все улажу, папа, — клялась она в отчаянии. — Обязательно. Вот увидишь, все будет хорошо. Я устрою так, чтобы все было хорошо».

Негнущимися дрожащими пальцами она застегнула лиф старого платья и небрежно стянула волосы в узел, воинственно вонзая шпильки в прическу. Затем она торопливо подошла к ящику бюро и вынула оттуда Библию.

Крест по-прежнему лежал внутри, целый и невредимый.

Она дотронулась до холодного тусклого металла, наполняясь какой-то сверхъестественной силой оттого, что он нес в себе. Она хотела было его вынуть, но вдруг в дверь постучали. Она поспешно захлопнула Библию.

— Я готова! — крикнула она и быстрым шагом направилась к двери.

Адам стоял, держа в руках шляпу, он был серьезен и удручен, но выглядел, как всегда, мужественным и сильным.

— Я подумал, что вашему папе может что-нибудь понадобиться — какая-нибудь книга или что-то подобное. Я не знал, что захватить с собой, — произнес он.

Энджел проглотила комок в горле, потому что его забота сделала с ней то, что не смог сотворить шок последних часов. Она почувствовала, как на сердце ее потеплело, и решительно поборола это ощущение.

— Да, — проговорила она хрипло. — Книги. Ему понадобятся его книги. И еще ему нужна смена одежды. Его одежда вся… испорчена. Я соберу ему что-нибудь.

Она торопливо направилась через коридор в номер, который занимали Адам и ее отец. Адам пошел было за ней, но в последний момент передумал: он не хотел навязывать Энджел свое присутствие. Вероятно, ей захочется побыть одной, пока она будет делать то, что вполне может оказаться последней услугой человеку, которого она называет своим отцом.

Адам знал, что Джереми Хабер не вернется домой из больницы, если он вообще до нее доберется, и подозревал, что Энджел, конечно же, где-то в глубине души тоже это понимает. За свою жизнь он насмотрелся на умирающих людей, хороших и плохих, тех, чья смерть была возмездием, или тех, кто ее не заслужил, но любая смерть всегда вырывала какой-то кусок из его сердца, и эта рана потом долго кровоточила. Но никогда ничья смерть не казалась ему настолько несправедливой, как эта.

Джереми Хабер был хорошим человеком. Адам успел его полюбить и научился им восхищаться, а Адам никогда не восхищался кем попало, С момента знакомства со стариком он видел, что Джереми стар и болен и долго не протянет. Он подозревал, что сам Джереми не испытывал ни страха, ни паники оттого, что его час пробил.

Но Энджел… У Адама в горле стоял комок и сосало под ложечкой из-за Энджел. Она этого не заслужила. Она достойна лучшей доли, ей это просто необходимо. У нее в жизни и так было много потерь и много страданий, которые случились не по ее вине; разве есть хоть какая-то справедливость в том, что единственная цель ее жизни, ее единственное счастье будет вырвано у нее как раз тогда, когда она больше всего в нем нуждалась?

Взгляд Адама упал на Библию, лежащую на бюро. Он удивился, увидев такую вещь в ее комнате, но в то же время это почему-то не показалось ему странным. Он взял Библию в руки, рассеянно пробегая страницы. Ему хотелось бы знать, неужели Энджел читала ее, пока он не вошел в ее комнату, старалась ли она найти там хоть какое-нибудь утешение или надежду? Может быть, Джереми захочет, чтобы Библия была с ним в больнице.

Книга раскрылась, и Адам, пораженный, застыл в изумлении.

Целый рой вопросов промелькнул в его голове, а вместе с ними возникло множество возможных ответов. Ее скоропалительное решение уехать из Грин-Ривер. Головорезы в поезде. Ее неожиданная попытка обокрасть его в Денвере.

Ее пронзительный уверенный голос, категорично утверждающий: «У меня есть деньги!»

Он вынул крест из гнезда, где он хранился, и почувствовал, как куда-то глубоко, на дно его души, опустилось нечто похожее на отчаяние. Вес креста свидетельствовал о том, что он был сделан из настоящего серебра, и это означало, что камешки — целая дюжина камешков — тоже были настоящими. Откуда к Энджел могло попасть такое сокровище?

На этот вопрос был возможен только один ответ.

«Энджел, — думал он со смесью гнева и отчаяния. — Вот черт, Энджел…»

Если бы крест принадлежал ей на законном основании, она не держала бы это в таком секрете. Она бы не стала терпеть лишения и не поехала бы с ним через всю страну против своей воли, если бы могла продать этот крест.

Мужчина в нем — тот, что начал питать слишком сильную симпатию к женщине, доверять которой, он знал, было просто глупо, — принуждал его поговорить с ней откровенно, объявить о своей находке, потребовать объяснений в надежде, что ответ, который он получит, позволит ему жить, как прежде. Законник в нем понял все.

Он сжал зубы, и его взгляд стал жестким. Адам закрыл Библию и положил ее туда, где она лежала. Он слышал, как Энджел захлопнула дверь его номера, и, не раздумывая и не колеблясь ни мгновения, молниеносным движением положил крест себе в карман. Затем он повернулся лицом к двери.

* * *

Больница представляла собой ужасное место, и в первую минуту, войдя туда, Энджел в ужасе отшатнулась. Побеленные стены, блеклый, унылый пол. В помещении было сыро и пахло смертью и угасанием. Сестры в белых одеждах и белых головных уборах быстро сновали по узким коридорам, и так же быстро на Энджел нахлынули воспоминания.

Миссия, ее ноги, которые болели у нее после долгого стояния на коленях на каменном полу, бесконечные молитвы, тишина, одиночество…

В какой-то момент она остановилась, и только твердая рука Адама на ее локте заставила ее двинуться вперед. Где-то в недрах этого ужасного места лежит ее отец, одинокий, больной, страдающий. Она должна быть рядом с ним.

В длинной палате, куда их провели, стояли ряды кроватей, а в этих кроватях лежали люди — стонущие старики, мужчины среднего возраста лежали на простынях, испачканных кровью, здесь были даже молодые люди, страдающие от боли и недугов. Здесь пахло испражнениями и болезнями, и воздух был пропитан хриплым дыханием умирающих.

Одна из сестер подвела их к кровати Джереми, и Энджел упала на колени рядом с ним — ноги ее не держали.

Его лицо приобрело восковую бледность, глаза были обведены огромными темными кругами. У губ был синюшный оттенок, но из них все еще вырывалась слабая струйка дыхания.

Возле кровати стоял человек, это был другой врач, не тот, которого они видели раньше. Он посмотрел на Адама:

— Вы его родственник?

— Это мисс Хабер, — ответил Адам, — его дочь.

— Мы создаем ему максимально возможные удобства, больше мы мало чем можем ему помочь. Теперь это только вопрос времени, — тихо произнес он.

Энджел сердито подняла голову.

— Не говорите так! Как вы можете так говорить? Мы привезли его сюда для того, чтобы его вылечили! Это ведь ваша работа, разве не так? Ну так делайте все, чтобы ему стало лучше!

Доктор смутился и взглянул на Адама, но затем, видимо, передумал говорить то, что собирался сказать.

— Мы даем ему опиум, чтобы снять боль. Какое-то время он будет спать.

Энджел повернулась к отцу и положила руку ему на лоб.

— Я буду здесь, когда он проснется.

Доктор некоторое время постоял, не зная, что сказать, а потом молча ушел.

Адам тронул ее за плечо.

— Вам незачем оставаться здесь. Он…

— Я остаюсь, — упрямо заявила она, не глядя на него.

Он помолчал немного.

— Мне нужно уйти ненадолго. Я вернусь за вами после обеда.

Энджел не ответила. Она была рада, что он ушел, потому что теперь все стало, как раньше: только она и ее папа, как это было всегда. И как это должно было быть.

Она взяла его холодную руку и приготовилась ждать, когда он проснется.

* * *

Элистой Льюис, скупщик редких драгоценных камней и искусный ювелир, убрал лупу и неохотно вернул крест Адаму.

— Мне очень жаль, — вздохнул он. — Я не могу предложить вам сумму, равную стоимости этого изделия.

— Ничего страшного. — Адам откинулся на спинку маленького неудобного кресла возле покрытого черной скатертью стола, за которым напротив него сидел ювелир. — Я не собирался его продавать. Что вы можете о нем сказать?

Элистой Льюис облегченно вздохнул, узнав, что ценный предмет искусства не уплывет в руки его конкурентов, вновь положил крест на свою ладонь с длинными, изящными пальцами.

— Так… я бы сказал, что он испанский. Возможно, это святая реликвия. Он старинный, очевидно, древний. Но даже если бы он не представлял собой исторической ценности, я не мог бы оценить стоимость этих камней. Найти безупречный рубин такой величины, да еще эти сапфиры… — Он снова печально покачал головой. — Даже держать такой предмет в руках — и то большая честь.

Адам нахмурился:

— Значит, святая реликвия…

— Собственность Святой католической церкви, — пояснил ювелир. — Обычно ассоциируется с чудом и заключает в себе, как говорят, особые магические свойства… — Он неуверенно взглянул на Адама. — Могу я вас спросить, сэр, как к вам в руки попала эта вещь?

Адам покачал головой.

— Эта вещь мне не принадлежит. Я навожу справки об этом кресте по поручению моего друга. Есть ли какая-нибудь возможность выяснить, откуда она?

— У меня есть книги, — задумчиво произнес Льюис, — и я могу навести справки у своих коллег… Если вы оставите мне крест на вечер, думаю, уже завтра я смогу получить для вас ответ. Конечно же, я выпишу вам квитанцию, — поспешил он добавить.

Адам кивнул и поднялся.

— Я был бы вам весьма признателен.

С квитанцией в кармане он направился к выходу, а крест остался в сейфе ювелира, но в дверях Адам оглянулся. Элистой Льюис вопросительно посмотрел на него.

— Есть еще кое-что, о чем бы я хотел вас попросить, — проговорил Адам.

* * *

После полудня Джереми наконец открыл глаза. Через пару часов после прихода Энджел одна из сестер была настолько любезна, что принесла для нее стул, но у Энджел все равно ныла спина, а ее плечи подрагивали оттого, что она долго стояла, склонившись над Джереми, и смотрела, как поднимается и опускается его грудь, оценивая каждый его вздох, охраняя его, как страж, как будто одно ее присутствие могло сделать так, что беда минует его.

Его сухие губы задвигались, но он не произнес ни звука.

Энджел быстро вскочила на ноги и налила из кувшина воды в маленькую керамическую чашку. Он сделал пару глотков, большую часть воды пролив на грудь.

— Энджел, — произнес он. Его голос был скрипучим и чуть громче, чем шепот.

— Я здесь, папа. — Она положила руку ему на лоб.

Он был слишком слаб, чтобы улыбнуться, но улыбка светилась в его глазах.

— Ты выглядишь… усталой. Тебе нужно пойти домой, отдохнуть.

Она упрямо покачала головой:

— Нет, я не оставлю тебя. — Когда-то мать бросила ее в таком же месте. Она не поступит также с единственным человеком, которого она любила в своей жизни, с единственным человеком, который любил ее и которого она называла своим отцом.

Несмотря на все усилия, его глаза закрылись. Энджел показалось, что он как будто ускользает от нее, и она отчаянно пыталась придумать что-нибудь, чтобы этого не случилось.

— Папа, посмотри. — Она рылась в своей новенькой красивой сумочке, пока не нашла то, что искала. — Я тебе кое-что принесла. — Она вложила ему в руку маленький предмет. — Это морская раковина. Я нашла ее сегодня утром.

Если ты приложишь ее к уху, ты сможешь услышать шум океана.

И снова, когда он открыл глаза, в них был слабый проблеск улыбки.

— Я помню, — прошептал он. — Ты была такой хорошенькой, когда играла там, на берегу. Такой, как я всегда и мечтал. Ждал… так долго. Я рад, что смог увидеть это перед тем, как…

Энджел не могла дать ему договорить.

— Тебе уже лучше, папа, — заговорила она быстро. — Ты не кашлял весь день, и все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Скоро тебя выпишут, и когда ты…

Он сделал слабое движение головой, лежащей на подушке.

— Энджел, — прохрипел он. Чувствовалось, что ему стоило больших усилий говорить внятно, держать свои глаза открытыми и смотреть ей в глаза. — Я скоро покину тебя.

— Нет!

Он искал руку Энджел и, найдя, сжал ее. Пожатие его руки было слабым, что встревожило Энджел.

— Да, я покину тебя. Но это ничего, девочка. Все, чего я хотел, — это видеть тебя счастливой и чтобы о тебе заботились. Теперь твоя мать ждет тебя. У тебя есть дом, семья, и…

— Нет! — категорично повторила она. Ее голос был тихим и хриплым от гнева и слез испуга. — Я не хочу слушать такие глупости. Ты — единственная семья, которая мне нужна, и ты поправишься. Мне не нужна моя мать. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Его глаза закрылись.

— Я так устал, извини… — Его голос стал совсем слабым. Энджел сильнее сжала его руку.

Через мгновение он пробормотал:

— Твоя мать… тебя любит, Энджел. Она тебе и вправду нужна. Гораздо больше, чем ты думаешь…

А затем он уснул, и его дыхание было все таким же поверхностным и хриплым, и, что бы сейчас Энджел ни сказала, это уже не имело значения.

Она вложила морскую раковину в его руку и, опустив голову на подушку рядом с Джереми, закрыла глаза.

— Мне она не нужна, — сквозь слезы проговорила она. — И я никогда не полюблю ее. Не покидай меня, папа…

* * *

1868 год

Когда сестра вошла в комнату, Консуэло с трудом села на узкой жесткой кровати, на которой лежала, инстинктивно прикрывая рукой недавно заживший шрам на щеке. В руках сестры был маленький, завернутый в белье кулек, и, приближаясь к Консуэло, сестра Магдалена улыбалась.

— Вот она, — нежно произнесла сестра, положив ребенка на руки Консуэло. — Вот ваш маленький ангел.

Консуэло завороженно смотрела на личико спящей дочурки, и у нее перехватывало дыхание. Такая маленькая, а уже само совершенство. Ее кожа успела утратить обычную для новорожденных красноту и была цвета персика и сливок; сестры расчесали густую копну ее темных волос, и они лежали на ее головке сверкающей волной. Она спала, поджав губки, подложив под щечку крошечную ладошку и согнув длинные изящные пальчики.

— Ax, — прошептала Консуэло и больше не могла вымолвить ни слова. Затем она взглянула на сестру Магдалену:

— Она и впрямь похожа на ангела, правда?

Сестра кивнула и осторожно присела на кровать рядом с ней.

— Детей посылает Господь.

— Да, — спокойно согласилась Консуэло, и лицо ее омрачилось болью. — Даже если они появляются совсем не по велению Господа.

Сестра Магдалена нежно провела пальцем по щечке младенца.

— Она обрела свой дом среди нас, дитя мое, ибо как бы долго ни пришлось ждать, чтобы найти кого-то…

— Нет, — перебила ее Консуэло. Инстинктивно она обняла ребенка, и спящая малышка пошевелилась. — Нет, я вернусь за ней. Мне нужно найти работу и дом для нее, но она — моя. Я никому не отдам ее.

Сестра выглядела обеспокоенной.

— Ты уверена, дитя мое? То, что ты задумала, будет трудно осуществить. А она такой прелестный ребенок. Есть много прекрасных бездетных пар, которые…

— Нет, — твердо повторила Консуэло. — Это мой ребенок. Моя Энджел. Я сделаю все возможное, и я вернусь за ней. — Она беспомощно взглянула на сестру. — Разве вы не видите, что я люблю ее? Она единственное существо в моей жизни, которое полностью мне принадлежит, и… я люблю ее.

Сестра Магдалена улыбнулась и погладила руку Консуэло.

— Я понимаю тебя. И ради этой любви, которую мать испытывает к своему ребенку, Благословенная Дева тебе поможет и вновь тебя к ней приведет.

Консуэло смотрела на спящего младенца, трогала его крошечную ручку, гладила шелковистые волосики.

— Я обязательно вернусь, — шептала она. — Я не смогу жить без тебя. Мне нужно уехать ненадолго, чтобы найти нам дом, но я вернусь и заберу тебя. Обязательно.

 

Глава 11

Два дня и две ночи Энджел дежурила у постели Джереми. Она ничего не ела, а если и засыпала, то всего на несколько минут, сидя на своем стуле. Несмотря на то что к Джереми редко возвращалось сознание, она постоянно с ним разговаривала; она продолжала говорить с ним до тех пор, пока у нее не охрип голос, и тогда она начала говорить шепотом. Она вспоминала о том времени, когда они были вместе, о том, чем они будут заниматься, когда он поправится… о доме на берегу океана, где в каждой комнате будет солнце, о том, как они будут гулять по пляжу и разъезжать в экипаже с открытым верхом.

Адам смотрел на нее со смешанным чувством горечи, безысходности и отчаяния, с душераздирающим сочувствием и сопереживанием, которое он старался подавить в себе, но которое невозможно было не заметить. Не важно, каким человеком была Энджел или что она вытворяла в жизни. В ее душе было что-то, что он слишком хорошо понимал. За показной бравадой скрывалась беззащитность девочки, которой требовалось так много и которая так мало имела, а теперь она столкнулась с тем, что вот-вот потеряет то единственное, что у нее было в жизни. Адам хотел облегчить ее страдания, но не знал как.

Она была резка с нянечками и каждый их шаг сопровождала расспросами, чем весьма затрудняла им работу по уходу за пациентом. Она жаловалась на шум и запахи и постоянно критиковала работу уборщиц. Она была беспощадна к докторам. Но худшее из всего этого было то, что она наотрез отказывалась слышать их советы и рекомендации по уходу за больным. Она не допускала и мысли, что Джереми никогда не выйдет из этой больницы, и, когда кто-нибудь говорил ей об этом, она приходила в бешенство.

Адам видел, что она на грани помешательства. Она может иметь железную волю, но, как и у всех остальных людей, у ее организма есть определенные физические пределы. Он понимал, что поступит нечестно, если воспользуется ее помешательством и слабостью, вызванными сильным переутомлением. Но когда стало очевидно, что у нее больше нет сил протестовать и спорить с ним или с кем-то другим, он крепко взял ее за руку.

— Энджел, — попросил он, — возвращайся в отель. Поешь что-нибудь и немного отдохни. Какая польза от того, что ты так изводишь себя?

Она попыталась выдернуть свою руку, но не смогла сделать даже этого. Ее глаза опухли, под ними набухли темные мешки, тонкая кожа вокруг скул натянулась и выглядела прозрачной и бледной.

— Нет, — произнесла она бесцветным голосом. — Я нужна ему.

— Он спит. Когда он проснется, ты будешь нужна ему гораздо больше.

Энджел провела рукой по лбу своего отца.

— Он ведь проснется, правда?

— Да. — Еще одна ложь. Сколько раз за последние дни он ее обманывал? — И вдобавок ко всему ему вредно волноваться. А он будет переживать за тебя, если увидит, как ты выглядишь.

Энджел провела рукой по своему лицу, как будто хотела стереть с него усталость. Ее голос был монотонным и лишен эмоций.

— Эта больница просто ужасна. Мне нужно увезти его отсюда. Здесь наверняка есть больница получше.

— Я посижу с ним, пока тебя не будет, — пообещал Адам.

Он увидел, что она отрицательно качает головой, и тогда добавил:

— Я привез тебя из Колорадо в Калифорнию и пока еще ни разу не подвел. Ты что, не доверяешь мне, не соглашаясь, чтобы я побыл с ним несколько часов?

По-видимому, его слова ее смутили, и некоторое время она их обдумывала.

— Он испытывает к вам симпатию, — заметила она. — Может быть… все будет хорошо.

— Конечно, все будет просто отлично. Покачиваясь от слабости, она поднялась со стула.

— Мне нужно… Я должна кое-что сделать. Эта больница… нам нужны квалифицированные доктора. Я отлучусь ненадолго.

— Можешь не торопиться. Я посижу с ним. — Он сел на стул, на котором сидела она. — Поспи немного, Энджел. Все будет прекрасно.

Она не верила ему, он видел это по ее глазам. Но у нее не было выбора. Наклонившись, она поцеловала отца в лоб и ушла из больницы.

* * *

Когда Энджел вышла на улицу, было уже темно. Улица была окутана серым туманом, шел моросящий дождь, иона не знала, было ли это время рассвета или вечерних сумерек, да ее это и не волновало. Она не могла вспомнить название гостиницы и слишком устала, чтобы попытаться это сделать.

Тогда она просто пошла куда глаза глядят.

В воздухе пахло лошадиным навозом и мокрыми булыжниками, кухней и дымом от угля и — чуть-чуть — океаном.

Прошла целая вечность с тех пор, как она чувствовала песок под своими ногами и ощущала брызги океана на своем лице и какой-то краткий миг держала счастье в своих руках.

Да и вообще, случалось ли это когда-нибудь с ней?

Тогда ее поцеловал Адам. Его губы были мягкими, а руки — сильными, и в его объятиях весь мир кружился и исчезал. Ах, как ей хотелось сейчас, чтобы ее кто-нибудь обнял.

Как ей нужен сейчас какой-нибудь человек, который бы все уладил. Она должна продать крест и получить за него много денег, и тогда она вытащит папу из этой жуткой больницы.

Она отвезет его в Балтимор, или Бостон, или, если это потребуется, в Лондон, к самым лучшим докторам и медсестрам, которые будут лечить его чудодейственными лекарствами, которые могут купить только самые богатые люди.

Ее папа серьезно болен, она это знает, но он не умрет.

Если он умрет, она останется совсем одна во тьме, а она этого не выдержит.

Капли дождя прилипали к ее лицу и оседали на юбках, от сырости ее волосы начали виться, а шпильки — выпали из прически. Топот копыт и шум колес грохотом отдавались от мостовой, и вокруг каждого фонаря возникло желтое сияние, которое ничего не освещало. Ее ноги болели, а дыхание было прерывистым от подъема на холм.

Она не знала, где находится, и ей это было безразлично. Она так устала.

Через некоторое время широкие бульвары и тихие дома сменились узкими, извилистыми улочками, где постройки теснились близко друг к другу, а фасады магазинов были обшарпанными и убогими. В воздухе стоял запах рыбы, масла и экзотических специй. В темноте мелькали какие-то тени, наглые глаза пялились на нее, чьи-то пронырливые фигуры скользили мимо. Сердце у нее стало биться немного быстрее, потому что опасность, которая витала в воздухе, обостряла ее чувства. Причиной этого был не страх, а возбуждение. Жизненная энергия опять побежала по ее венам, а необходимость быть начеку сразу прогнала усталость.

Некоторые окна были ярко освещены, и она слышала доносящиеся изнутри голоса и раскаты смеха. Слышались быстро, без пауз произносимые слова иностранной речи, из которой она не поняла ни слова. Из окон падал свет, и можно было рассмотреть лица людей на улицах… их желтую кожу, темные раскосые глаза, мужчин с длинными косичками. Группа мужчин собралась у костра посреди улицы, передавая по кругу бутылку и выкрикивая что-то на своем экзотическом языке. Яркий, ослепительный свет костра плясал на их странных силуэтах и зажигал их темные глаза, и все это было похоже на сцену из ада. В этот момент Энджел показалось, что она и правда попала в ад.

Вдруг над ней нависла тень, и чья-то мускулистая рука протянулась между Энджел и стеной дома, возле которого она стояла, и перегородила ей дорогу. Высокий мужчина смотрел на нее маслеными глазками.

— Так, барышня, — протянул он. — Куда это мы направляемся?

Судя по его виду, он был моряком, с нечесаной светлой бородой, сломанным зубом и дыханием, тяжелым от перегара. Он выглядел так себе, но она слышала, что моряки возвращаются из экзотических стран с карманами, туго набитыми деньгами. Сегодня у нее было желание взять себе часть этих денег. У нее было желание сделать много чего еще.

Она смерила его взглядом.

— Это зависит… — не растерялась она. — Вы купите даме выпивку?

Он ухмыльнулся и взял ее за руку.

* * *

Адам не знал, как долго он просидел в палате, слушая стоны умирающих и больных, лежащих на соседних койках.

Он видел, как тяжело дается Джереми каждый его очередной медленный, хриплый вдох, и знал, что любой из них может оказаться последним. Как Энджел могла выдерживать это так долго? Как она смогла просидеть здесь долгие часы и не сойти с ума?

Ему не совсем было понятно, почему он вообще здесь сидит. Он уже ничего не мог сделать для Джереми Хабера, да и никто уже ничего для него не мог сделать. Не нужно было ему отпускать Энджел из больницы одну. Ему следует вернуться в гостиницу и проверить, там ли она. Ему нужно проверить многое. Но он сидел здесь… потому что он дал слово Энджел.

Чтобы время проходило быстрее, он писал письмо Консуэло, стараясь словами передать то, что он нашел в Энджел, пытаясь хоть как-то подготовить ее к тому, что обнаружит она… но это было невозможно. Письмо давалось ему тяжело; слова были не самым эффективным его оружием.

Возможно, он сможет сказать ей все лично… или не сможет?

"Она очень похожа на тебя..

Достаточно правдиво.

«Вздорная и эксцентричная» — это явная недооценка, и к тому же он не знал, как это написать без орфографических ошибок. Он пытался найти другие слова. «Смелая. Красивая. Умная». Какой она была, когда океанское солнце сияло в ее глазах, а лицо ее раскраснелось, когда черные шелковистые волосы развевались по ее плечам'.. Она была как песнь ветра в его объятиях. Что чувствовал он в тот момент, когда ему казалось, что он больше никогда не сможет обнимать ее столько, сколько захочет, или целовать так же крепко, или даже настолько близко к ней подойти.

Он бросил на листок бумаги сердитый взгляд. Энджел Хабер — лгунья и воровка и еще бог знает кто. Только болван может ей доверять, и тем не менее он не мог выбросить ее из головы. Как объяснить Консуэло то, что он и сам не способен понять?

«Это твоя вина, — внезапно подумал он, уставившись на лист бумаги. — Ты виновата, что полюбила этого подлого бандита Кэмпа Мередита и отвернулась от собственного ребенка. Она не могла не вырасти такой, какой она стала, и это чудо, что она вообще осталась жива. Это твоя вина…»

Он резко отбросил эту мысль, шокированный и ужаснувшийся, когда понял, что его разум предал его. Неужели во всем этом виновата Энджел? Она настраивает его против женщины, которой он посвятил жизнь с того самого момента, когда впервые ее встретил, — против хорошей женщины…

«Хорошей, — предательски нашептывал ему коварный внутренний голос, — ноне совершенной…»

Он раздраженно скомкал листок, и вдруг увидел, что Джереми пошевелился. Адам встал, пытаясь найти какую-нибудь нянечку, но был уже поздний час, и длинная комната опустела.

Джереми открыл глаза. Адам подошел к изголовью кровати и склонился над ним, чтобы услышать, если он о чем-нибудь попросит.

Старик долго смотрел на Адама затуманенным от обезболивающих лекарств взглядом, а затем заговорил:

— Адам…

Адам почувствовал облегчение, увидев, что Джереми узнал его.

— Да, сэр, это я.

Джереми попытался заговорить, но его усилие вызвало слабый, сиплый кашель. Адам собрался было выйти из палаты, чтобы поискать нянечку или врача, но Джереми потянул его за рукав. Адам остановился.

— Энджел… — выговорил наконец Джереми.

— Я отправил ее в гостиницу, чтобы она немного отдохнула. Я могу послать за ней, если вы хотите.

— Нет… — Старик слабо шевельнул головой на подушке. — Лучше… хочу поговорить… с вами.

Адам подвинулся ближе. Он с трудом разбирал, что говорил Джереми.

— Энджел… — прошептал старик. Чувствовалось, что ему стоило огромных усилий выговорить слово или сформулировать мысль. — Я беспокоюсь о ней. Такая своевольная… Нужен человек, который бы… заботился о ней.

Адам хотел было заверить старика, что Энджел и сама может прекрасно о себе позаботиться, но не стоило говорить это сейчас. Тем более что это не соответствовало действительности.

— Я уже больше не могу… о ней заботиться. Я очень… — Эти его слова внезапно оборвал острый приступ боли, исказившей его лицо; пытаясь с ней справиться, он сжал руку Адама. — Я очень хотел… научить ее, — закончил он, задыхаясь.

Адам положил ладонь на руку Джереми, не зная, что сказать и что делать.

Старик все смотрел на Адама. Впервые за то время, что прошло после его беспамятства, его взгляд был ясным, острым и осмысленным.

— Вы… понимаете ее, — прошептал он. — Вы знаете…

И тогда к Адаму наконец вернулся дар речи, и он хрипло проговорил:

— Да. Я знаю.

— Я вручаю ее вам, — ровным тоном произнес Джереми. — Вы будете о ней заботиться.

— До моего последнего вздоха, — хрипло поклялся Адам, и, когда он произнес эти слова, он понял наконец, как глубоко лежала правда и как долго он старался не видеть ее. Он сжал руку старика:

— Я буду о ней заботиться. Даю слово.

Джереми улыбнулся и закрыл глаза.

* * *

Маленькая таверна была душной и прокуренной, ею заправлял китаец со злобным взглядом, за стойкой сидели в основном моряки, которые выглядели еще более угрюмо, чем он. Там было много пьяных, некоторые были пьяны от опиума, некоторые — от того сорта дешевого виски, который раньше пила Энджел. Витавшее в таверне настроение было неуловимым, колеблющимся — от насилия до раскатов смеха и непристойных песен. Из-за занавешенной комнаты до Энджел донесся крик женщины, это был ужасный, леденящий душу звук, но он был не настолько страшен, как последовавшая вслед за ним зловещая тишина.

Это было жуткое место, худшее из всех, где бывала Энджел. Спертый воздух был пропитан угрозой. Мужчины, которые смотрели на Энджел, даже тот, который сидел за изрезанным столом напротив нее и то и дело подливал виски в ее стакан, ухмылялись и облизывали губы, как стая голодных койотов, окружившая раненого зайца. Энджел знала, что перед тем как она покинет это заведение, с ней случится что-то ужасное. Но ей было все равно. Она была готова к этому, даже была бы рада. Потому что не было на свете ничего, что было бы хуже того, что ожидало ее в больничной палате. А здесь по крайней мере у нее была возможность сразиться.

Виски затмило ее разум, делая его невосприимчивым к боли, она становилась безрассудной и дикой. По ее венам струилось отчаяние, а шум, табачный дым и опасность действовали на нее, как вино, и Энджел ощущала себя в собственном тесном и забаррикадированном мире, куда ни смерть, ни одиночество вторгнуться не могут. Здесь она сама несла за себя ответственность. Здесь она могла управлять собственной судьбой. Здесь она могла взять, что ей было нужно, и никто и ничто не могло ее остановить.

Когда верзила моряк с косматой бородой обнял ее и поднял со стула, она пошла с ним, смеясь, откинув голову, поднимая ноги так, чтобы мелькали ее нижние юбки. Это вызвало гиканье и крики других мужчин. Он кружил ее по комнате в странном импровизированном танце, бормоча что-то сквозь пьяную ухмылку, что, возможно, было непристойно, но она не слышала слов и не хотела слышать. Она просто засмеялась и обняла его за пояс, притворяясь, что веселится на славу, а в это время осторожно сунула руку в его карман и ухватила пальцами лежащую там пачку банкнот.

Денег было много, больше, чем она ожидала найти, когда она вынула их и свернула в трубочку, которая уместилась в ее кулаке, и сердце ее часто забилось от радости победы. По правде говоря, количество денег не было важно — имел значение сам факт, что она сделала это, что она победила…

И вдруг моряк схватил ее за волосы и дернул их с такой силой, что она откинулась назад и от испуга вскрикнула. Он по-прежнему ей улыбался, обдавая ее запахом виски, но его сверкающие злобой глаза выдавали, что он замыслил что-то недоброе и жестокое.

— Думаешь, ты очень умная, паршивка? Залезла в мой проклятый карман, рассчитывая, что я так напился, что этого не замечу? Ну, клянусь Богом, я заплачу тебе, но никак не раньше, чем получу товар!

Он бросился на нее, и она увидела свой шанс, свой единственный шанс. Она с силой пнула его в пах. Он согнулся, вопя от боли, но ее инстинкты были притуплены алкоголем, усталостью и потрясением; она рванулась к двери, но опоздала ровно на одно мгновение. Кто-то схватил ее руку и заломил назад; она вскрикнула, почувствовав, как растягиваются сухожилия и удлиняются кости, и, оцепенев от боли, еще сильнее сжала деньги в кулаке. Она ощущала запах пота и слышала смех мужчины, который держал ее, и попыталась освободиться, отчего ее рука чуть не переломилась пополам.

Моряк, стоявший согнувшись от боли, повернулся к ней. Его глаза пылали гневом. Он размахнулся и ударил ее.

Удар пришелся ей по губам, и она ощутила соленый при, вкус крови во рту. Боль ударила ей в голову, и какое-то мгновение она ничего не видела и не слышала. Инстинктивно она начала вырываться из рук незнакомца, рискуя сломать себе руку, и в какой-то бешеный, отчаянный миг неистовства ей показалось, что один из ее ударов попал в цель, потому что державший ее мужчина вдруг ослабил хватку, и она выдернула руку из его пальцев.

Освободившись, Энджел зашаталась, почувствовав, как в ее беспомощно повисшую руку вонзаются острые иглы боли. Но деньги она не бросила. Пошатываясь, она направилась в ту сторону, где, как она предполагала, должен был находиться выход, но внезапно ее сильно ударили о стену, и железная рука схватила ее за горло.

Сквозь туман в ее глазах неясно вырисовывался звериный оскал нависшего над ней моряка и его сверкающий, яростный взгляд. Но даже когда он ее душил, даже когда он сдавливал ее горло и она задыхалась, она только все крепче сжимала деньги в своем кулаке. Он что-то говорил, но из-за шума в ушах она ничего не могла разобрать. Ее губы онемели и вспухли, кровь стучала в висках. Она ловила ртом воздух, но не могла его вдохнуть. Она царапала лицо моряка свободной рукой. Он только ухмылялся и еще крепче сжимал ей горло.

И вдруг раздался выстрел. Она услышала его ясно и четко, как взрыв среди доносящихся как будто издалека голосов, которые ее окружали. Моряк отпустил ее горло, воздух наполнил ее легкие, и у нее все поплыло перед глазами. Прозвучал еще один выстрел, и верзила-моряк зашатался. И неожиданно, что казалось совершенно невероятным, Энджел услышала, как ее назвали по имени.

Для надежности прислонившись спиной к стене, возле двери стоял Адам. Он медленно переводил свой револьвер с моряка на его приятелей и на любого, кто захотел бы сдвинуться с места. У него был жестокий стальной взгляд.

— Энджел! — снова позвал он ее. — Уходи отсюда!

Она, спотыкаясь, поплелась к нему.

В таверне воцарилась мертвая тишина, угрюмые, настороженные взгляды были устремлены на Адама, и она поспешила к двери, возле которой он стоял. Поравнявшись с ним, она не остановилась, она хотела поскорее выбраться отсюда и не видела ничего, кроме двери. Но внезапно он с силой схватил ее за запястье, скрутил его и дернул с такой силой, что она вскрикнула. Ее кулак разжался — и банкноты упали на пол.

С хриплым гневным криком она ринулась к разбросанным деньгам, но Адам оттащил ее и с силой вытолкнул за дверь, на улицу, держа ее за руку безжалостной железной хваткой, толкая ее вперед, а затем потащил ее волоком, когда она хотела сбежать. Возможно, он слышал то, что она, охваченная яростью и ужасом, не слышала: шаги бегущих людей, крики и звуки выстрелов. Она не обращала на них внимания. Она понимала только, что он здесь, хотя он не должен был здесь находиться, понимала, что она сейчас бежит, хотя она не должна убегать, понимала, что она проиграла.

Когда он затащил ее за угол какого-то здания и прижал к стене, она набросилась на него, царапая его лицо ногтями до крови.

— Подонок! — вопила она. — Вы не имели права! Это были мои деньги…

— Замолчи! — Его голос был как яростное шипение, прорвавшееся сквозь неровное дыхание, он с силой зажал ей рот ладонью, а потом притиснул ее голову к своему плечу. Она сопротивлялась, и тогда он всем телом навалился на нее, прижав ее к холодной стене бедрами и грудью.

Она не могла дышать. Ее шея продолжала болеть после того, как ее чуть не задушили, и боль волнами пульсировала в голове. Адам злобно впился пальцами в синяк, который оставил на ее лице кулак моряка. В холодном влажном воздухе из его рта вырывался пар, и его тело с силой вдавилось в нее, оставив на ее теле горячий жесткий отпечаток, его грудная клетка больно придавила ее грудь, острые кости бедер вонзились в ее нежные бедра. Внутри ее булькало и пузырилось густое черное варево страха, и эта ядовитая жижа проникала во все уголки ее разума. Это был ужас, вызванный не тем, что произошло в таверне, не тем, что опасность все еще шла за ними по пятам. Этот страх был порожден тем, что здесь был Адам, а он не должен был здесь находиться; тем, что он разыскал ее, а он не должен был ее найти, он не должен был…

Он слегка повернул голову и замер в позе напряженного внимания, вслушиваясь в тишину, все так же держа свой револьвер на взводе. В какой-то момент она увидела, как пышные облачка его дыхания исчезли, но она не слышала того, что было слышно ему; ее сердце билось слишком громко, и у нее шумело в ушах. Но затем звуки, которые он только что слышал, похоже, смолкли; напряжение стало медленно его отпускать, и он отстранился от нее. Он убрал револьвер в кобуру, а затем снял руку с ее рта.

Без груза тела Адама, который поддерживал ее, Энджел бессильно обмякла и стояла, опираясь спиной на стену, ловя ртом воздух и давясь от внезапного судорожного кашля.

— Как вы нашли меня? — спросила она. Ее голос был хриплым, она задыхалась от гнева. — Вы не должны были здесь находиться, вы…

— Я слишком хорошо знаю тебя, Энджел, — произнес он тихо. — Найти тебя было нетрудно.

— Мы договорились, что вы будете в больнице, вы обещали, что вы будете…

— Энджел…

Она увидела это в его глазах и не позволила ему произнести это вслух.

— Лжец! Я вам доверяла, а вы…

— Энджел, послушай меня…

— Нет! — Бешеными, острыми, как нож, лапами истерика пробила себе дорогу на поверхность. — Нет, я не хочу вас слушать, все, что вы говорите, это ложь! Я возвращаюсь в больницу, к папе, я ему нужна!

Она начала протискиваться мимо него, но он схватил ее за плечи.

— Энджел, его больше нет.

Это было произнесено спокойно и веско, тоном, не оставляющим сомнений, на фоне пустой и ненужной торжественности дождевых капель, падающих с крыш в темноту Эти слова были произнесены так тихо, что она их не услышала, она просто отказывалась их слышать.

— Я бы никогда не оставила его одного. Почему вы так поступили? А если он проснется, а меня нет? Он не должен оставаться там один!

— Энджел…

— Не трогайте меня! — Ее голос был визгливым и истеричным, она старалась вырваться от него. — Не смейте говорить мне, что делать. Вы не можете запретить мне находиться рядом с ним! Вы бросили его там! Вы оставили его умирать…

— Энджел, перестань же, ради Бога!

— Не перестану, не перестану! Вы гнусный лжец, и я не стану вас слушать. Я…

Он закрыл ей рот поцелуем. Он крепко держал ее в своих объятиях, а ее тело рядом с ним было жестким и неподатливым, она сопротивлялась. Ночь была наэлектризована от бешеных страстей и от неприкрытого отчаяния. Он видел ужас в ее глазах, и все, что он мог сделать, — это привлечь ее к себе, побороть ее сопротивление, обнять ее покрепче и защитить — и поэтому он поцеловал ее.

Сначала она пыталась оттолкнуть его, но затем прижалась к нему всем телом. Под натиском его губ ее губы раскрылись, и она издала какой-то звук: то ли рыдание, то ли приглушенный крик; его затягивало в нее, и отчаянно, безнадежно он упивался ее поцелуем. Их объятие было порождено не страстью, а другой, более глубокой и примитивной потребностью. Их руки сцепились, их тела прижимались друг к другу, побуждаемые безумием, жаждой, необходимостью, грубой и необузданной… жаждой жить, надеяться, обрести уверенность и определенность, — необходимостью бросить якорь в гавани, охваченной штормом, потребностью увидеть в темноте заветный маяк. Он прижимал ее к себе, и она впилась тонкими пальцами в его шею, а его пальцы вдавились в ее бедра. Безумие, жажда, оглушающая пустота в его голове. Он ощущал соленый привкус крови на ее губах и понимал, что так не должно быть. Он хотел остановиться, он должен был остановиться…

Но когда он отнял свои губы от ее губ, она схватила его лицо и опять стала искать его рот своими губами. Его губы на ее губах не могли ничего говорить. Его тело, прижатое к ее телу, было горячим, и сильным, и полным жизни. Когда он обнимал ее, ода уже не была больше одинока. Когда он ее целовал, она не боялась.

Все бесполезно.

Он взял ее лицо в свои ладони и убрал свои губы с ее рта.

— Не бросай меня, — в отчаянии взмолилась она.

— Я не брошу тебя. Я здесь.

Она начала дрожать. Она ничего не могла поделать с этой дрожью. Ее ноги больше не держали ее, и она опустила голову на плечо Адама.

— Я оставила его, — шептала она. — Я оставила его там одного умирать.

Он снова обнял ее, нежно, надежно. Он коснулся ее волос своими губами. Он ничего не говорил, просто здесь, в темноте, долго-долго держал ее в своих объятиях.

* * *

К тому времени, когда Адам привез ее в отель, наступил рассвет. В холле никого не было, и из экипажа до лифта он нес ее на руках. Она не протестовала. Казалось, она даже не заметила, что он принес ее в свою комнату. Он запер дверь на задвижку, положил ее на кровать, и она молча свернулась калачиком. Адам сидел рядом и гладил ее волосы, пока у нее не закрылись глаза. Энджел так и не проронила ни слова.

Он накрыл ее одеялом, а потом сел в кресло возле двери, охраняя ее сон.

 

Глава 12

Кейси почти убедился в том, о чем уже давно подозревал: он единственный в их компании имеет хоть какие-то мозги. При падении с поезда Дженкс сломал ногу, и она распухла. Он до сих пор плохо ходил и постоянно ныл по этому поводу. Из-за глубокой раны на голове он провел в горячке два дня, и Кейси предположил, что эта рана заклинила его мозги окончательно. Он был как подлый пес, единственным достоинством которого была его подлость, а теперь, когда у него выхлестали всю его душонку, он вообще ни на что не годился.

Кейси давно бы уже бросил своего подельника, предоставив ему возможность заботиться о себе самому, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что сам он при падении с поезда сломал руку, и Дженкс был нужен Кейси, чтобы быть его руками. Кейси мог держать револьвер в левой руке, но сколько-нибудь метко стрелять левой он не мог, а ввяжись он в кулачный бой, так совсем бы пропал. Возможно, с девчонкой он бы и справился — может быть, — но теперь, когда рядом с ней находились двое мужчин-защитников, перевес сил был на ее стороне.

Он не мог ждать, когда рука заживет, хотя у него было искушение именно так и поступить. Его источник обогащения находился в Сан-Франциско, хоть это-то ему удалось выяснить из расписания поездов. Сколько они там пробудут — если они все еще там — и сколько времени пройдет, прежде чем они продадут крест — если они уже его не продали, — об этом можно было только догадываться.

Каждый упущенный день снижал его шансы вернуть то, что принадлежало ему по закону.

— Это проклятие, — ныл Дженкс и рассеянно тер шишку на лбу. Кровоподтека уже не было, и корка отпала пару дней назад, но шишка была размером с куриное яйцо и не рассасывалась. Она выглядела как рог, прорастающий прямо над левым глазом. — Обворовывать церкви нехорошо.

Ты знаешь, что случается с тем, кто украдет что-нибудь из церкви, Кейс? Только посмотри, что произошло с нами.

— Заткнись ты со своими вонючими проклятиями! Такого просто не бывает, и если бы у тебя была хоть половина мозгов, которые Бог дает любому болвану, ты бы знал об этом. — После того как они упали с поезда, проклятие стало для Дженкса постоянной темой для разговора, и это начинало действовать Кейси на нервы — возможно, оттого, что он сам уже начинал думать, не было ли в этом какой-то доли правды.

— Помнишь, что говорил тот священник? — продолжал настаивать Дженкс. — Он говорил, что это святыня…

— Эти проклятые святоши думают, что все, к чему они прикасаются, священно, — пробормотал Кейси, меряя шагами узкую комнату и выглядывая из покрытого тонким слоем копоти окна. Сан-Франциско был холодным, грязным, ужасно уродливым городишком, и Кейси не мог дождаться, когда они уберутся отсюда. Куда ни глянь — кругом китайцы. Каждый божий день идет дождь. Воняет тухлой рыбой.

Комната, которую они снимали, находилась над чем-то вроде рыбного магазина; она кишмя кишела клопами, а запах был таким, что ему казалось, что в конюшне, где он раньше ночевал, и то пахло лучше.

— Он говорил, что этот крест чудотворный, — волнуясь, продолжал Дженкс. Он сидел на краю служившей постелью маленькой раскладушки и кривым ножом стриг себе ногти. Он занимался этим уже два часа; удивительно, как у него вообще остались какие-то ногти на пальцах. — Священник говорил, что тот, кто украдет этот крест, навлечет на себя Божью кару и с ним произойдет большое несчастье. Он говорил, что крест сам себя защитит.

— Единственное большое несчастье, которое я вижу, это ты, болтающий всякую чушь, как проклятый идиот! — Это не совсем соответствовало действительности, и, может быть, именно это больше всего и беспокоило Кейси.

Когда-то, после скитаний по Невадской пустыне, они вышли к горам, где их нашли индейцы и забрали в свою деревню. За их доброту Кейси и Дженкс отплатили им похищением их святыни. Провернуть это дело оказалось проще простого. Кто бы мог подумать, что в глинобитной хижине, где ютилась церковь, затерянной глубоко в горах, может храниться такая ценная вещь, как этот крест? Кто мог представить, что эти индейцы оставят его вот так, без охраны, в одном лишь стеклянном футляре, так что любой мог просто зайти и взять его? Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой! Да, им здорово повезло.

Едва они выбрались из горного края, как один из их партнеров пошел против своих, подельников. Кончилось тем, что им пришлось прикончить его — и ради чего? Они пока еще так и не вернули себе крест. Они выследили ту девчонку на полдороге в Колорадо — и что из этого вышло? У Кейси сломана рука, а Дженкс стал почти слабоумным, и они оставались все такой же голытьбой, как и раньше. За то время, которое они потеряли, занимаясь проклятым крестом, они бы обворовали полдюжины мест, провернули бы пару дел с банками — и сейчас бы спокойно тратили свои денежки южнее границы, попивая текилу в обществе дорогих шлюх, а не торчали бы в этой ужасной дыре в ожидании вестей, которые могли так никогда и не получить. На первый взгляд казалось, что это будут легкие деньги, но теперь Кейси думал, что лучше бы он никогда не услышал об этой проклятой церквушке в Сьерре и лучше бы ему никогда в жизни не видеть этот крест. Выходило так, что крест приносил несчастий больше, чем стоил сам, особенно тому, кто привык брать то, что плохо лежит.

А что, если они проморгали девчонку? Что, если она уже распорядилась крестом и спешно покинула город в неизвестном направлении на деньги, которые должны были принадлежать им? Сколько еще они будут гоняться за этим куском серебра и камнями?

— Если бы я захотел зарабатывать себе на жизнь честным трудом, я бы стал кассиром в банке, — пробормотал он вслух.

Это показалось Дженксу очень смешным, и он нервно засмеялся. Кейси захотелось ему хорошенько врезать.

В дверь поскреблись. Кейси устремился вперед, вынимая револьвер из кобуры. Сумасшествие Дженкса, похоже, относилось исключительно к кресту, потому что он не забыл, как о себе позаботиться. Он резко оборвал смех и притаился за дверью, держа наготове нож. Кейси вышел вперед и осторожно отворил дверь.

Он грубо втолкнул в комнату мальчишку и закрыл за ним дверь как раз в тот момент, когда Дженкс вышел вперед и приставил нож к горлу мальчика. Узкие глаза маленького китайца наполнились ужасом, и Кейси ударил Дженкса по руке.

— Что ты принес? — спросил он мальчишку.

Мальчик с опаской взглянул на Кейси и перевел дыхание.

— Женщина, которую вы ищете, со старым калекой и желтоволосым мужчиной, она здесь.

Дженкс бросил неуверенный взгляд на Кейси.

— Может быть, это совсем не та женщина, Кейс? Сам понимаешь, вокруг много черноволосых девушек.

Кейси посмотрел на него с раздражением. Слова Дженкса прозвучали так, как будто он хотел, чтобы это была не та женщина.

— Ты уверен, мальчик? — спросил он. — Ты уверен, что это та самая женщина, которую мы ищем?

Мальчишка гордо расправил плечи.

— Мои люди работают на кухнях, в гостиницах и в меблированных комнатах на каждой улице города. Нет ничего, чего бы мы не знали. Вот адрес. — Он вынул листок бумаги из рубашки, которая была великовата для его худенького тела, и Кейси вырвал листок из его рук.

— Деньги, будьте добры, — вежливо сказал мальчик.

Кейси бросил на него злобный взгляд.

— Дай ему денег, Дженкс.

— Может, мне просто перерезать ему горло?

— Дай ему денег, черт возьми! Если он нашел нам нету женщину, пусть знает, что мы найдем его.

С недовольным видом Дженкс вынул из кармана серебряный доллар и бросил его китайчонку. Тот ловко поймал на лету монету и низко, в пояс, поклонился.

— Вы не пожалеете, что не убили меня, — невозмутимо произнес мальчик. — Потому что у меня есть еще информация для вас. Та женщина — всего две ночи назад ее видели здесь. Она танцевала в таверне дяди моего двоюродного брата. За ней приходил желтоволосый мужчина, и в таверне была перестрелка.

— Его убили? — нетерпеливо спросил Кейси.

Все так же спокойно мальчик отрицательно покачал головой:

— Никого не убили. Но старик, ее отец, он умер.

Кейси нахмурился, сбитый с толку. Одной проблемой стало меньше, хотя старик никогда не представлял собой серьезной угрозы.

— Ладно, мальчик, ты хорошо поработал. А теперь проваливай. — Он кивнул на дверь. — Мы дадим тебе знать, когда ты опять нам понадобишься.

— Рад услужить. — Пятясь к двери, мальчик снова низко поклонился.

Кейси был рад, что мальчишка ушел. Все эти его поклоны, не говоря уже о ломаном английском, нервировали его.

— Надо было спросить его, где эта гостиница, — бормотал он себе под нос, глядя, прищурившись, на адрес, написанный на листочке. — Господи, как я ненавижу города, где не знаешь, как найти дорогу!

Поняв, что конец гонки уже близок, Кейси почувствовал, что им овладевает нетерпение.

— Чего ты ждешь? — рявкнул он на Дженкса. — Надевай сапоги. Теперь мы ее не упустим.

Сон, который начинался ясными небесами и океанскими бризами, закончился серым дождливым днем, таким же холодным, как ее опустошенное сердце. Погода плакала вместе с Энджел. Калифорния оказалась ложью. Прекрасная жизнь тоже оказалась ложью. Ничто, о чем всю жизнь мечтал Джереми, не сбылось.

Около могилы, выкопанной на краю городского кладбища, стояли трое: Энджел, Адам и священник методистской церкви. Священник спросил Энджел, не хочет ли она бросить на гроб первую горсть земли. Энджел подошла к краю могилы и постояла там минуту, глядя на дешевый сосновый гроб.

Затем раскрыла ладонь и бросила вниз морскую ракушку. Ракушка упала, гулко стукнувшись о дерево. Энджел отвернулась. Она даже не посмотрела, как из-под навеса соседнего мавзолея вышли могильщики, чтобы сделать свою работу.

Энджел удалялась от могилы, пошатываясь от усталости, и бесцельно брела мимо забытых людьми покосившихся надгробий. Она шла к выходу. Адам остался с ней, и она не знала причины этого. Она смутно помнила, что в последние три дня он был с ней все время, не оставляя ее ни на минуту, но ее воспоминания об этих днях не приносили ей облегчения. Все, что произошло после того, как Адам выволок ее из таверны, она помнила, как в тумане. Это был кошмар, который не имел к ней никакого отношения. Но теперь этот кошмар закончился. Она наконец очнулась от страшного сна. Мир был холодным и жестоким, но ей нужно было продолжать жить.

Это отвратительный город. Как она раньше этого не замечала? Он холодный и зловонный, и тут все время идет дождь. Первое, что она должна сделать, — это выбраться из этого города. Здесь все напоминало ей о Джереми и о его глупых неосуществимых мечтах.

Адам тронул ее за руку и жестом показал на ожидавший их экипаж. Она бы, пожалуй, прошлась пешком, но дождь припустил сильнее, и ей не хотелось испачкать платье. Оно было кремовое, его цвет не подходил к похоронам, но у нее осталось только одно чистое платье — это. Она забралась в экипаж и откинулась на спинку сиденья, вслушиваясь в шум дождя, монотонно стучавшего по крышам.

— Я хочу выпить, — вдруг сказала она.

— Нет, — ответил Адам. Его тон не был злым. — Мы возвращаемся в гостиницу и пакуем вещи. Мы едем в Нью-Мексико.

— Как же! Здесь, дорогой мистер, мы с вами расстаемся.

Сделка завершена. Я в вас больше не нуждаюсь.

Ее голос звучал грубо, но лицо было усталым, лишенным эмоций… лишенным всего, кроме твердого внутреннего стержня жестокой решимости, благодаря которому она смогла выжить и не сломаться. Когда Адам видел ее такой, у него сердце кровью обливалось, и он ругал Джереми за то, что он умер, и обвинял Консуэло за то, что она бросила свою дочь, и злился на себя за то, что не мог ничего изменить. Он предвидел, что так получится. Он знал, как повлияет на нее случившееся. Но остановить смерть он был бессилен.

Он не знал, что сделать для нее, поэтому добавил металла в голос и заговорил с ней на единственном языке, который она понимала:

— Вы задолжали мне кучу денег, барышня. Сделка остается, в силе.

Она стиснула зубы и подняла голову, но ничего не ответила.

— Посмотри на меня, Энджел.

Она по-прежнему не смотрела на него, и он взял ее за подбородок и уверенно и твердо повернул к себе ее лицо.

Под ее глубоко запавшими глазами лежали лиловые тени.

Сияние, которое когда-то так оживляло эти глаза, потускнело, остался только едва уловимый след. Ранка на губе после удара моряка почти зажила, но одна сторона лица у нее вспухла, и на ней красовался теперь едва заметный голубоватый синяк. Когда он осторожно дотронулся до этого синяка, она отстранилась.

— Почему ты делаешь это, Энджел? — спросил он хмуро. — Почему ты делаешь это с собой?

— Вы получите свои деньги, — процедила она сквозь зубы, сжав кулаки. — Только оставьте меня в покое.

— Ты умная девушка. Ты знала, что случается в таких местах. Ты пришла туда в поисках драки.

— А что еще вы ожидали от дочери шлюхи и бандита? — язвительно парировала Энджел. — Я ведь воспитывалась в канаве, и мне не хотелось бы слишком далеко уходить от своего дома!

Он заметил спокойно:

— Может быть, ты и права. Возможно, канава — как раз и есть твое место.

Она повернулась к нему, охваченная гневом. Глаза ее сверкали.

— Я могу сама о себе позаботиться. Я не нуждаюсь в ком-то, кто…

— Неужели? — Его голос был грубым. — Ты продолжаешь доказывать, что тебе никто не нужен, даже если для того, чтобы это доказать, тебе захотелось рискнуть жизнью? Я был не прав. На самом деле ты глупа.

— Может быть, я просто устала от людей, пытающихся изменить меня! — Ее лицо покрылось красными пятнами. — Этот никчемный старик… вы… даже эта барменша из таверны, которая, по вашим словам, является моей матерью и которую я никогда не видела… Она — последний человек в мире, у кого есть право судить меня! Может быть, я просто не хочу быть частью чужой мечты. Вам когда-нибудь приходило это в голову?

Ее голос был таким визгливым, что могли бы потрескаться стекла. И такими же сильными и бурными были ее эмоции, которые сейчас обрушились на него. Адам инстинктивно протянул к ней руку, как бы он сделал, будь перед ним кобылица с бешеным нравом, но она увернулась.

— Мне надоело это, вы слышите? Мне надоело притворяться, и я устала всю жизнь заботиться о добродетельных слабаках, у которых не хватает здравого смысла, чтобы позаботиться о себе самим. Я — это я, и я не хочу больше быть хорошей, доброй и заботливой. Этот старик всю свою жизнь только и делал, что подставлял другую щеку для удара, и посмотрите, куда это его привело! — От отвращения она издала сдавленный стон и указала рукой на заднее окно в экипаже. — Это было ложью, все было ложью! Единственный способ выжить в этом мире — нечестно играть, жестоко драться и думать прежде всего о себе, потому что никто не сделает это за тебя. Вы слышите? Никто!

Ее голос сорвался, она закрыла себе рот рукой, сдерживая рыдания. Адам взял ее за обе руки, она старалась их вырвать, но не слишком сильно. Он твердо держал ее руки, и от попыток справиться с громкими рыданиями ее плечи тряслись.

— Энджел, — заговорил он серьезно, — ты знаешь, так не должно быть, и так не будет. У тебя есть семья, и ты нужна им…

— Мне они не нужны! Мне не нужен… никто!

— И у тебя есть я.

Она набрала воздуха в легкие, готовясь выкрикнуть что-нибудь злобное и оттолкнуть его от себя, но не смогла. Медленно и неотвратимо подступили слезы — она слишком устала, чтобы сдерживать их. Она слишком устала, чтобы бороться со слезами, она была больше не в силах бороться вообще, и, когда он привлек ее к себе и заключил в объятия, она уткнулась лицом в его плечо и дала волю слезам, которые намочили его пиджак, и у нее появилось чувство, будто она наконец вернулась домой после долгого пути. Потому что правда была не в том, что он был ей нужен. Он был тем единственным, что осталось в этом мире и без чего она не смогла бы жить.

С того самого дня, как он ворвался в ее жизнь, он всегда был рядом, сражаясь на ее стороне, оберегая ее от опасности, устремляясь ей на выручку, когда она меньше всего ожидала помощи. Она ненавидела его за это, но не могла ничего с этим поделать. Она представила, что могла бы прожить вот так всю свою жизнь, с ее горестями и радостями, и каждый раз, бросив взгляд через плечо, видеть его рядом, видеть его рядом… Она не хотела зависеть от него, не хотела в нем нуждаться. Он был мягким, как ее папа, слишком хорошим, чтобы долго ее выдержать; она не желала иметь дел с такими, как он, и он не имел права вторгаться в ее жизнь, заставляя ее нуждаться в том, чего у нее никогда не будет.

Но когда она была в его объятиях, он был тем единственным, что стояло между ней и зияющей ямой темной пустоты, которая угрожала поглотить ее, он крепко обнимал и охранял ее, и в его объятиях она больше не была одинока. По крайней мере какое-то время она не была одинока.

Энджел ощущала поцелуи Адама на своих волосах, чувствовала, как его грудь вздымается при каждом вздохе. Он хрипло прошептал:

— Ах, милая! Что мне сделать? Что мне сделать, чтобы тебе стало легче?

«Просто обнимай меня, — думала она. — Обнимай меня и охраняй, прогони все плохое и никогда меня не отпускай».

Экипаж качался и трясся, копыта лошадей ритмично цокали, и упряжка медленно прокладывала себе путь по полуденной улице с оживленным движением. Шум дождя по крышам напоминал отдаленный шепот океана, дождь запечатал их внутри их собственного, нежного и тайного мира.

Слезы высохли, но Энджел по-прежнему оставалась в объятиях Адама.

Она чувствовала, как он ласково теребил прядь ее волос, как его пальцы нежно гладили ее шею. Она ощущала трепет и тепло, которые наполняли ее тело, стирая боль и прогоняя страх. Когда Адам касался ее, все страхи ее отступали. Она желала его прикосновений, они были ей нужны, она была движима не страстным импульсом девочки на пороге открытий, а спокойной уверенностью женщины, которая уже открыла для себя ту единственную правду, которая имеет значение.

Ее голос, все еще хриплый от слез, был ровным и немного удивленным. Она не поднимала лицо от его плеча.

— Ты отнес меня в свою комнату, в свою постель.

Его рука, гладившая ее волосы, замерла.

— Но ты не дотронулся до меня. — Она медленно подняла лицо и посмотрела на него. — Почему?

Его рука опустилась на ее плечо, его пальцы ласкали ее шею. Его голос был низким, каждый нерв и каждая клеточка его тела отзывались на ее поднятое лицо, на ее глаза со следами слез. Ее ясный и смелый взгляд был таким искренним, начисто лишенным притворства и фальши, что, только глядя на нее, он уже ощутил желание.

Он сказал ровным голосом:

— Это было бы не правильно.

— Я бы не остановила тебя.

Ему было трудно это произнести:

— Я знаю.

Она подняла руку и дотронулась до его шеи, где жесткий белый воротничок рубашки касался горячего тела.

— Я была бы рада, — добавила она просто.

Воротник душил его; огонь перетекал из ее пальцев в его кожу. В этот момент ему надо было ее остановить, ему следовало сказать что-нибудь резкое, что бы завершило обсуждение вопроса, или что-нибудь доброе и благородное.

Ему нужно было оттолкнуть ее и спасти себя, спасти ее, спасти от этого мгновения, которое к лучшему или к худшему изменит все между ними. Но все уже зашло слишком далеко. Каждый раз, когда они встречались, огонь, который загорелся, вспыхивал все ярче и сейчас был очень близок к тому, чтобы выйти из-под контроля. Он сам виноват. Надо было знать заранее. Но он так сильно хотел Энджел, что это затмило здравый смысл; он хотел ее, такую необузданную и красивую, такую нежную и ранимую, ему хотелось защитить ее и приручить ее, он хотел ее, потому что она была его. И как он ни старался, он не мог перестать ее хотеть.

Его пальцы скользнули по кружевной косынке, которая была на ее шее, по хрупким ключицам и нежной груди. Ее грудь возвышалась всего лишь в нескольких дюймах от его пальцев. В нескольких дюймах… Его тело ныло и горело, сердце гулко отсчитывало мгновения, которые словно бы остановились, когда он принимал решение. Ее маленькая рука, все более и более пробуждающая в нем откровенность, скользнула по его плечу и осталась лежать на его груди, там, где тяжело билось сердце. Он сделал глубокий судорожный вдох, и ее запах, невинный и неприкрашенно женский, как. наркотик, наполнил влажный воздух.

«Я буду добр к тебе, Энджел, — думал он. — Только позволь мне быть с тобой…»

Ее губы раскрылись, и Адам был бессилен совладать с собой. Он обхватил руками ее голову, наклонился К ее липу, и тут экипаж остановился.

Их губы так и не встретились.

Он не мог отпустить ее. Он услышал скрип рессор, когда кучер начал отсоединять кузов экипажа. Ее глаза искали его глаза, ожидая и желая. Она прошептала:

— Отведи меня снова в свою комнату, Адам. Я могла бы… Позволь мне быть твоей женщиной.

Стук сердец. Свернувшаяся в спираль, вызывающая трепет потребность.

— Ты действительно этого хочешь, Энджел? Быть моей женщиной, как твоя мать была женщиной Кэмпа Мередита?

Она не отпрянула, она оставалась все в той же позе. Но все в это мгновение кончилось, он увидел это в ее глазах.

Адам отдавал себе отчет в своих словах, он видел, что его слова вонзаются в нее, как маленькие отравленные стрелы. Но он не мог остановиться. Время застенчивости и игр прошло, все зашло слишком далеко. Его пальцы сжали ее голову, и он хрипло произнес:

— Я научу тебя любви, Энджел. Я покажу тебе лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, лучшее, что может быть вообще. Я сделаю тебя моей женщиной, и ты не будешь разочарована. Но я должен знать. Ты действительно этого хочешь?

Энджел медленно отстранилась от него и сидела в строгой, гнетущей тишине, пока не подошел кучер, чтобы открыть дверь. В голове у нее царили хаос, смятение, потрясение, но не по той причине, по которой он думал. Он что, хотел ее обидеть? Он думал, что она пришла к нему сейчас так же, как тогда, в поезде, чтобы посмеяться над ним, чтобы наказать себя за то, что она оказалась дочерью шлюхи, и наказать его за то, что он заставил ее узнать об этом? То, что он думал, почти не имело значения. Потому что его слова не обидели ее, и она смутилась не из-за того, что он отверг ее — если он сделал именно это. Она вдруг внезапно поняла что-то, что ей было неприятно, это бушевало в ней и будоражило ее чувства.

Разве ее мать чувствовала то же самое, когда легла в постель с тем бандитом? Понимала ли она так же четко, как отличала день от ночи, что этот человек погубит ее, или ее сердце так же таяло, когда он касался ее, и так же взрывалось от страсти, когда она смотрела на него? Она так же чувствовала себя опустошенной, когда его не было рядом, и она верила, что одна ночь в его объятиях стоила того, чтобы потерять весь мир?

Потому что Энджел все это чувствовала. Потому что чувства, которые пробудил в ней Адам Вуд, были бурными, не подчиняющимися воле, лишенными какого-либо здравого смысла. Она отказывалась доверять ему — но он был наиболее заслуживающий доверия человек из всех живущих на земле. Она презирала его спокойную силу и его ровный нрав, но она целиком и полностью полагалась на них. Она ненавидела его за то, что он с ней делал, но он всегда был в ее душе, был под ее кожей, и она хотела его — сейчас или на всю жизнь, она просто хотела стать частью его.

И если бы внутри ее рос и шевелился ребенок, что бы она сделала, куда бы она пошла? Стала ли бы она об этом думать в тот момент? Решила ли бы она в тот момент-, что все это стоило того?

Она узнала ответ на эти вопросы. Это было тяжело и причиняло ей боль, но теперь она знала ответ.

* * *

Адам проводил Энджел в ее номер, и она больше не смотрела на него. Его кожа натянулась, у него пересохло в горле, и каждая частица его тела все еще была напряжена от желания, и пустота потери почти поглотила его. Он хотел сказать, что ему жаль, но ему не было жаль. Он хотел попытаться заставить ее понять, но он сам не понимал.

Он открыл дверь и тронул ее за плечо.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него, и вдруг внезапно отпрянула в сторону. Нет, это кто-то резко отшвырнул ее от него, и она влетела внутрь комнаты с ужасом на лице. Адам бросился к ней, и дверь за ним захлопнулась. У него было полсекунды на то, чтобы бежать за револьвером, которого не оказалось на бедре, а потом яркий белый свет взорвался в его голове.

 

Глава 13

Они застали ее врасплох. Этого бы не случилось, если бы ее рефлексы не были притуплены усталостью и скорбью, если бы ее так не отвлекли будоражащие, приводящие в смущение мысли, если бы ее разум не дрогнул от воспоминаний о прикосновении Адама. Но перед тем как она смогла вскрикнуть, или дать им отпор, или нагнуться за ножом, который, даже когда была нарядно одета, она носила, прикрепив к внутренней стороне бедра, в ее рот запихнули кляп, грубо толкнули ее на пол вниз лицом, руки дернули за спину, и она почувствовала, как веревка больно врезалась в запястья.

Все, что находилось в ее номере, было разодрано в клочья. Матрас почти стащили с кровати, столы и стулья были перевернуты, ящики бюро поставлены перпендикулярно, скудное содержимое шкафа было разбросано по всей комнате. Ее глаза в панике искали Библию, которая, хотя и валялась на полу, у Пала, не раскрывшись. Крест! Даже еще не узнав тех двоих с поезда, она поняла, зачем они пришли. Она несколько дней не видела крест, иногда в долгие, темные, пустые дни она вообще забывала о нем. Но теперь они за ним пришли.

Но они его не получат. Адам… Адам лежал ничком возле двери и не шевелился, и вид темно-красного пятна, окрасившего золотистые волосы на затылке, заставил ее сердце учащенно забиться от страха, заставил целый мир померкнуть в неумолимом ужасе. Нет. Он не умер. Он поднимется, в любой момент он поднимется и придет ей на помощь, так, как всегда приходил. Но он не двигался.

«Адам! — кричала она про себя. — Адам, не умирай, пожалуйста, не умирай! Пожалуйста, вставай, ты нужен мне!»

Но кляп, которым они заткнули ей рот, давил на ее язык и затруднял дыхание, и она не могла проронить ни звука.

Один из нападавших грубо, за волосы, поднял ее на ноги, и ее глаза потемнели от боли. Ее посадили в кресло. Руки были больно отведены за спину, но она не пыталась освободиться. Ее взгляд был устремлен на Адама, и в этом взгляде были и просьба, и мольба…

Другой человек, у которого рука лежала на оружейном ремне, сильно прижал ствол револьвера к ее виску.

— Значит, так, барышня, — произнес он. — Я выну эту затычку из твоего рта, чтобы мы могли немного побеседовать. Но я предупреждаю тебя, что если ты закричишь или даже тяжело задышишь, я размажу твое хорошенькое личико по стенам этого номера. — Для большей убедительности он ткнул револьвер ей в висок. — Он у тебя?

Его партнер, более молодой и худой, подошел, прихрамывая, к Адаму и презрительно пнул его сапогом.

— Кейс, мне кажется, он еще жив. Ты хочешь, чтобы я его прикончил?

— Лучше свяжи его. — Кейси не смотрел на Адама. — Он может нам понадобиться.

Энджел не могла отвести глаз от Адама, когда Дженкс стал туго завязывать веревки на его руках и ногах. Он не шевелился.

Кейси внезапно грубо схватил ее за подбородок и заставил ее посмотреть на него.

— Ты слушаешь меня, женщина? Только пикни — и он мертвец!

Со страхом, вцепившимся в ее горло, как птица острыми когтями, Энджел дала понять, что поняла его.

Кейси засунул пальцы ей в рот и выдернул кляп. Когда она ловила ртом воздух, ее горло непроизвольно издало несколько давящихся звуков.

— Где он? — спросил Кейси. — Что ты с ним сделала?

Дженкс помог Адаму сесть, чтобы убрать его от двери, в случае если им придется срочно смыться. Голова Адама бессильно повисла. Он застонал.

Энджел вздрогнула, и по ее телу прошла волна облегчения. Когда она увидела, что Адам пытается открыть глаза, у нее от радости закружилась голова. Он снова застонал. Он жив!

Она перевела взгляд на Кейси и заставила свое сердце перестать громко биться. На лице ее застыло холодное презрение.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — процедила она Ей показалось, что он собирается ее ударить, и она напрягла все силы, чтобы не застонать. Тогда он перевел взгляд на Адама и махнул револьвером, давая знак своему партнеру. Тот подошел к Адаму и равнодушно пнул его ногой в живот.

Приглушенный крик боли, который вырвался из груди Энджел, был слабым эхом стона Адама. Он беспомощно сидел, прислонясь к стене, его губы были синими.

Кейси ухмыльнулся:

— Переживаешь за него, да? Ну, это упрощает дело. — Усмешка исчезла с его лица, и он приставил револьвер к ее горлу. — Так где же этот проклятый крест?

Оружие, давящее на горло, причиняло ей боль, ей было трудно говорить, но Энджел не хотела этого показывать. Ее мысли бешено заметались в голове. Они не нашли его. Они перерыли весь номер, они бросили на пол Библию, но не нашли его! Этот крест воплощал в себе ее будущее. Она провезла его целым у невредимым через всю страну. Она отразила две попытки отнять его у нее. Теперь никто не сможет украсть у нее крест. Никто, если она будет действовать с умом.

Она с трудом проговорила:

— У меня его нет. Я давно его продала.

— Врешь, паршивка, — прошипел Кейси. — Если бы ты придала его, ты бы сейчас не сшивалась здесь. Где он?

— Я же сказала, я…

— Убей его, — приказал Кейси своему партнеру.

Все произошло в один миг, но в такие мгновения вся жизнь проносится у человека перед глазами. Небрежным движением Дженкс наставил револьвер на Адама. Глаза его были открыты, но затуманились от боли. Он смотрел на Энджел. Она вспомнила, как крест лежал в ее руке, тяжелый и теплый, вспомнила сверкание драгоценных камней, ослепляющее разум обещание богатства. Дженкс взвел курок. Красивые платья и перчатки с перламутровыми пуговками, изысканно украшенные железнодорожные вагоны и далекие страны. Крест принадлежал ей. Она выиграла его без обмана и жульничества, она сохранила его и защитила от посягательств, она его заслужила, она строила планы на будущее, которое откроется перед ней благодаря ему… Крест принадлежал ей. Она с трудом сводила концы с концами, экономила на всем, влача жалкое существование, и всю жизнь мечтала о чем-то подобном. Она никогда не верила, что это и правда случится, но это все же случилось.

Крест принадлежит ей, и никто не в силах отнять его у нее…

Дженкс направил револьвер в лоб Адама, и, когда его палец уже готов был нажать на курок, злорадная ухмылка скривила губы.

Дом на берегу океана, солнце в каждой комнате…

— Нет! — крикнула она. — Я… я не продала его. Он у меня.

— Энджел, — прохрипел Адам. — Не надо…

Она тяжело дышала, глядя, как Дженкс медленной, как ей казалось, неохотно опустил револьвер. Кейси откинулся на спинку кресла и молча смотрел на них.

Она сознавала, что все ее мечты, все ожидания блестящего будущего в эти секунды превращаются в прах, и секунды эти казались ей бесконечными. Но это не имело значения. Ведь это были просто мечты.

Она смогла овладеть своим голосом.

— Библия, — произнесла она и удивилась, как ровно звучал ее голос. — Я вырезала в ней углубление в форме креста.

Он находится внутри.

Расслабленное, уродливое лицо Кейси расплылось в улыбке:

— Ну что ж, очень умно. Никогда бы не подумал.

Он посмотрел на партнера и, кивнув в ее сторону, сказал:

— Держи ее на прицеле, — и подошел к Библии.

Он раскрыл ее и нашел вырезанное в ней углубление. Энджел не знала, что он увидел, но заметила, как он изменился в лице. Он взял Библию за уголок и потряс ее. Из нее ничего не выпало. Он повернулся и швырнул книгу в Энджел. Библия, раскрывшись, упала к ее ногам, и углубление в форме креста, вырезанное в ней, было четко видно.

Там было пусто!

Лицо Кейси исказилось от бешенства, но больше всего Энджел испугал его голос. Кейси говорил спокойно и лениво, и в его голосе таилось какое-то сводящее с ума леденящее душу удовольствие, когда он произнес:

— Эй, Дженкс, хочешь поразвлечься?

Дженкс неуверенно посмотрел на него, а когда до него наконец дошло, он похотливо облизнулся. Он сунул револьвер в кобуру и снял с ремня тяжелый нож. Алчным взглядом он посмотрел на Энджел и шагнул к ней.

Адам изо всех сил старался не потерять сознание. Боль в голове была не просто болью, а серией взрывов, и каждый из них был сильнее предыдущего. Они следовали после каждого удара его сердца и после каждого малейшего поворота головы. Он ни на чем не мог сосредоточить свой взгляд — каждый раз, как он пытался сделать это, им овладевали тошнота и бессилие, и для того чтобы держать глаза в фокусе, он стискивал зубы.

Он пытался развязать себя, но бандит неплохо поработал: даже будь он в хорошей форме, он не смог бы ослабить веревки. Обезвреживание преступников стремительным натиском было исключено: он был связан, и даже если бы смог подняться на ватные ноги, он не успел бы сделать и шага по комнате — тот, который был повыше, убил бы его одним выстрелом, или другой воткнул бы свой нож в горло Энджел.

В бессильном гневе он смотрел, как, широко расставляя ноги, с безумной ухмылкой на лице, человек с ножом направился к Энджел. Когда он сел на нее верхом, Энджел издала приглушенный крик и отвернулась от него.

— Будешь мне врать, паршивка? — тихо прошипел Кейси. — Посмотрим, захочется ли тебе врать, когда мой приятель разделается с тобой.

— Я не вру! — В голосе Энджел слышалась настоящая паника. — Я думала, что он там! Я сама его положила туда!

Яне…

Дженкс взял ее лицо и поднес нож к ее глазу.

— Сейчас я буду выкалывать тебе глаза, сначала один, потом другой. — Его голос дрожал от садистского удовольствия. — Сейчас я…

— Хватит! — хрипло выкрикнул Адам. — Оставьте ее! У нее нет креста — он у меня.

Кейси удивленно взглянул на него.

Адам боролся с головокружением, нервной дрожью и парализующей болью.

— В кармане пиджака. — Он тяжело дышал, и от этого голос его был еле слышен. — Во внутреннем кармане.

Кейси свирепо посмотрел на него:

— Мне пришлось слишком долго добираться сюда и пролить немало пота из-за этого креста. Я не поддамся на твои уловки, мистер!

— Никаких уловок, — устало произнес Адам. — Обыщите меня. Он здесь.

Кейси сделал Дженксу знак:

— Держи его.

Прошло несколько минут, прежде чем Дженкс подчинился, угрюмо, с большой неохотой. Он вложил нож в чехол и присел на корточки рядом с Адамом, грубо прижимая его к стене, а одной рукой держал его за горло. Кейси разорвал пиджак Адама и в правом потайном кармане сразу же нашел крест.

Когда Кейси достал крест, его глаза засверкали алчным огнем. С ладони его, покачиваясь, свисала цепочка от креста.

— Ну, что ты; черт возьми, про него знаешь? — Он взглянул на своего компаньона. — Про твое дурацкое проклятие? Я же говорил тебе, мы его вернем. Я ведь тебе говорил.

Дженкс взглянул на крест и тяжело сглотнул. Его рука сжимала горло Адама уже не так сильно, как до этого.

— А сейчас мы убьем их?

Кейси резко поднялся на ноги, засовывая крест в карман штанов.

— Не будь идиотом! Сделаешь один выстрел в таком месте — и все законники в радиусе мили начнут охотиться за тобой. Кроме того, мы получили то, за чем пришли. Они не смогут нас остановить. Если они расскажут кому-нибудь об этом, то сами закончат свою жизнь в тюрьме за похищение этой проклятой штуки, а мы будем жить в роскоши в Рио-де-Жанейро.

Дженкс нахмурился:

— Где?

— Просто заткнись, и убираемся отсюда, — приказал Кейси. Он открыл дверь и осторожно огляделся. Затем он повернулся к Энджел:

— Теперь можешь кричать сколько влезет, барышня. Это тебе не поможет.

И они ушли.

Но Энджел не кричала. Она продолжала сидеть, ошеломленная, не верящая, потрясенная. Все пропало: ее сокровище, ее будущее, ее единственный шанс стать кем-то в этом мире, иметь что-то… Все это украл Адам. Адам.

Большая прекрасная мечта обрушилась на нее, как дар небес, и вот от нее ничего не осталось. Чему же тут удивляться? Разве она не понимала, что все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой? Сначала папа, потом крест.

Но Адам…

— Мистер возвышенный и всемогущий законник, — тихо произнесла она, — всего лишь обыкновенный воришка и лжец, совсем как я.

Адам не смотрел на нее. Он не мог смотреть на нее.

— Подойди сюда. — Его голос был хриплым от боли и усилий, он пытался освободиться от веревок. — Нам надо постараться развязать друг друга.

Она не пошевелилась.

— Все ваши прекрасные проповеди — пустые слова. Вы приходите сюда, когда меня нет, и крадете единственную действительно ценную вещь, которая у меня есть. Вы в прямом смысле слова украли ее у меня.

— Черт возьми, Энджел! — Звук собственного голоса отдался острой болью в его голове. — Я не совершенен, я никогда не говорил, что я совершенен! Я был не прав, договорились? Я сделал это, и я был не прав, и если ты хочешь ненавидеть меня за это, можешь сделать это позднее, потому что сейчас я — единственное, что у тебя осталось, и мы должны помочь друг другу!

— Да, — неохотно согласилась Энджел.

Она поднялась и подошла к нему.

— Ты собираешься преследовать их?

— Садись. — Стараясь не стонать от боли, Адам подвинулся, уступая ей место. — Попытайся развязать узлы на моих веревках.

Она стояла и задумчиво смотрела на него.

— Мой нож, — произнесла она усталым голосом. — Ты должен достать его.

Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее, и у него все поплыло перед глазами. Он не сразу понял, о чем она говорит, и вдруг он вспомнил про нож, который она носила на бедре.

У него пересохло в горле, а в голове сильно пульсировала боль.

— Садись, — повторил он хрипло, — как можно ближе.

Она, пошатываясь, опустилась на пол, под прямым углом к его рукам, связанным у него за спиной. Она двигалась к нему, пока ее юбки не коснулись его рук. Адам тоже подвинулся к ней и напрягся, когда ткань юбки легла на его пальцы. От этих усилий у него закружилась голова, и сердце его билось так сильно, что напоминало удары молота по наковальне, а руки начали дрожать. От напряжения и боли в голове у него на лбу и верхней губе выступила испарина.

— Я не ненавижу тебя, — вдруг произнесла она. Ее голос, странно лишенный эмоций, был сух и слегка задумчив. — Я полагаю… Наверное, ты думал, будто ограждаешь меня от неприятностей. Ты бы не смог думать по-другому, не сейчас по крайней мере. И тебе не нужны деньги. Ты богат.

— Яне… богат.

Адам сполз по стене на несколько дюймов, и теперь его пальцы шарили у нее под юбкой. Для того чтобы продвинуть свои руки дальше, необходимо было опять подвинуться, но сначала ему нужно было передохнуть.

— Я знала, что скорее всего ничего не получится, — продолжала она таким же бесстрастным, задумчивым тоном. — Такое богатство не достается таким, как я. Но некоторое время…

«Боже мой, Энджел», — думал он в отчаянии, но для того, чтобы сказать это вслух, требовалось приложить усилие. А ему сейчас нужны были силы, чтобы продвигать свои руки вперед.

Ее щиколотка была маленькой и хрупкой, его шершавые пальцы наткнулись на тонкую ткань ее чулок. Под мягким покровом юбок кожа была мягкой и теплой, как пар.

Он не хотел об этом думать, но его воображение рисовало заманчивые картины, и у него пересохло в горле. Он снова поменял положение тела, чтобы двигаться дальше вверх.

— Так или иначе все это я делала ради папы, — проговорила она спокойно. — И теперь это не имеет значения.

Адам перестал двигаться, оцепенев от навалившегося на него шквала угрызений совести и от непоколебимой решимости, которая сжала его сердце. «Никогда больше, Энджел, — поклялся он себе. — Больше никто не обидит тебя снова…».

Он сжал зубы и стал продвигать свои руки вверх, путаясь в ткани ее нижней юбки. Его пальцы пробежались по ее икре, твердой, гладкой и шелковистой, пока не встретили сопротивление твердого металла, спрятанного в кожаном чехле.

— Я постараюсь быть осторожным, — пообещал он, тяжело дыша. — Я не хочу тебя порезать.

Он почувствовал, как напряглись ее мышцы, когда его пальцы сомкнулись вокруг рукоятки ножа, медленно вынимая его из кожаных ножен. Острие застряло в нижней юбке, и он чуть не выронил нож из рук. Он сжал пальцы и отодвинулся от нее, а затем его плечи бессильно опустились, голова закружилась, но он старался не потерять сознание.

Энджел подвинулась так, что их пальцы сплелись, и он с радостью переложил нож в ее руки. Он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сделать это самому.

Энджел старалась перепилить его веревки, а Адам, насколько мог, развел кисти рук в стороны, обеспечивая большее натяжение. Казалось, это длилось вечность, но наконец веревки начали перетираться, а затем с треском разорвались и обвисли. Энджел уронила нож на пол, и Адам снова подвинулся к ней, чтобы развязать ей руки.

— Ты ведь не собираешься их преследовать, правда? — спросила она со слабой ноткой беспокойства в голосе.

Адам с трудом повернул одеревеневшее тело, чтобы развязать веревки на своих ногах. Когда он наклонялся, у него темнело в глазах.

— Ты этого хочешь?

— Нет, — ответила она торопливо, более торопливо, чем он ожидал, и легко похлопала его по плечу. — Ты сейчас не в форме. Этим ты себя убьешь.

— Спасибо за заботу, — улыбнулся Адам, но когда он попытался встать, кровь потекла по его шее, и он почувствовал, что сейчас упадет.

Энджел опустилась на колени рядом с ним, обхватила его руками, помогая ему встать на ноги. Адам задержал дыхание и рукой заслонил живот — удар бандита пришелся на его желудок, поэтому ребра не были сломаны, но живот очень болел. Он проклинал подступавшие волны тошноты и мушки, плывущие перед глазами, из-за которых ему приходилось тяжело наваливаться на Энджел, но без ее помощи он бы не дошел до кровати.

— Подожди.

На секунду она оставила его, чтобы поправить матрас на его постели, и он тяжело упал на него. Она осторожно подняла его ноги на постель и положила подушку ему под голову. До этого момента слабость, которую он ощущал, не позволяла ему протестовать, но когда она начала расстегивать его рубашку, он схватил ее за руку.

— Перестань. Не нужно так суетиться из-за меня.

— Я привыкла, — торопливо ответила она. — Мне нужно осмотреть твой живот — место, куда тебя ударили. Сильно болит?

— Не очень, — солгал он, больше не пытаясь остановить ее, когда она задрала его рубашку, потому что видел, как дрожат ее руки, и за показной храбростью он слышал страх в ее голосе. Проявлять заботу было для нее делом обычным. Она привыкла бороться со смертью, и голодом, и темнотой ночи, и сейчас ей нужно было что-то делать. Он понимал ее состояние: ей необходимо было чем-то себя занять.

Поэтому он больше не пытался остановить ее, даже если бы ему хватило сил на это.

Энджел и правда было необходимо чем-то себя занять, Пока она ухаживала за Адамом, в ее памяти не оживал ужас последних часов. Заботясь о нем, она не пыталась анализировать поступок Адама и то, что она узнала о себе, — то, что было начисто лишено смысла. Пока она ощущала тепло его кожи, пока она собственными глазами видела, как поднималась и опускалась его грудь, когда он дышал, она ненадолго забывала, насколько он был близок — они оба — к смерти совсем недавно. В эти минуты она забывала о своей беспомощности, с какой она смотрела, сидя со связанными руками и онемевшим горлом, как Дженкс нажимал на курок.

Она отстегнула воротник рубашки Адама и отбросила его в сторону, его внутренняя часть была мокрой от крови.

Энджел откинула полы рубашки, чтобы она не давила ему на плечи, и вытащила ее из брюк. У него была мускулистая широкая грудь со светлыми волосками — они росли от середины груди и гнездились вокруг плоских коричневых сосков. Чуть пониже ребер, возле пояса, виднелся огромный лиловый синяк. Окружавшие его участки тела уже начинали опухать. Легонько дотронувшись до него, она почувствовала, как напряглись его мышцы.

Она бросила на него вопросительный взгляд:

— Больно?

— Немного. — На этот раз она не могла разобрать, лжет он или нет, но боль и тревога в его глазах заставили ее отдернуть руку.

Она подошла к умывальнику и смочила водой из миски два полотенца; одно она выжала и принесла ему, другое, чтобы нагреть, повесила на камин.

— Мне жаль, что я не смог справиться с бандитами, — посетовал Адам. — Может быть, тебе надо было дать им меня пристрелить?

Она отрицательно мотнула головой и села рядом с ним.

— С того дня, как я тебя встретила, ты только и делаешь, что спасаешь меня. Думаю, я задолжала тебе целую жизнь. Можешь чуть-чуть повернуться? Я хочу положить это тебе на голову.

Адам повернул голову на подушке, стараясь не вздрагивать, когда она начала смывать кровь с раны на его затылке.

Хотя боль была не такой сильной, как раньше, но нежность ее прикосновений действовала на него сильнее, чем удар по голове.

Он с трудом произнес:

— Энджел, я хотел объяснить тебе про крест…

— Кровь уже не течет, но у тебя там шишка размером с куриное яйцо. — Она скомкала окровавленное полотенце и встала, чтобы принести нагретое полотенце, которое она положила на синяк на его животе. — Сейчас тебе станет легче.

Ему и в самом деле становилось легче.

— Энджел, послушай…

Энджел упрямо покачала головой:

— Не сейчас. Хватит на сегодня всяких переживаний, пока мне не нужны никакие объяснения. — Она подошла к шкафу, поискала что-то за ним и достала наполовину опорожненную бутылку. — Если захочешь, расскажешь обо всем позже. А сейчас тебе нужен отдых. — Она налила немного жидкости в граненый стакан и протянула ему:

— Выпей это.

Адам недоверчиво посмотрел на нее:

— Где ты это достала?

Она пожала плечами:

— У торговца змеиным ядом. Иногда это помогало папе, когда он кашлял.

Адам осторожно попробовал напиток. За обманчивым вкусом лакричного ароматизатора безошибочно угадывалась острота алкоголя. Он выпил все залпом и почувствовал, как тепло растекается по его венам, разъедая внутренности. Крепость сто градусов — это не шутка!

Пока она заменяла теплое полотенце холодным, он старался не дышать, тихо ругаясь от боли, Энджел улыбнулась и забрала у него стакан.

— Поспи немного, а потом ты почувствуешь себя лучше.

— Черт возьми, Энджел, что было в этой бутылке? — Его голос был хриплым, а по рукам и ногам растекалась приятная истома, как после трех выпитых друг за другом стаканов хорошего виски.

— Это поможет тебе заснуть, — ответила она с улыбкой, очень довольная собой.

Острой иглой его пронзила паника или что-то похожее на нее, и он схватил ее за запястье, пытаясь сесть.

— Ты никуда не уйдешь, — прохрипел он, задыхаясь. — Черт возьми, Энджел, это не стоит того. Если только ты послушаешь меня…

Она казалась удивленной.

— Я никуда не ухожу. — Она легко отцепила его руку от своего запястья. — Я не брошу тебя в таком состоянии.

Он оставил свои попытки сесть. Когда его голова вновь коснулась подушки, он как будто погрузился в мягкое облако. Все казалось далеким, мутным и неосязаемым, даже его собственные мысли. Он на ощупь поискал ее руку и почувствовал прикосновение ее пальцев — они нежно погладили его руку.

— Не делай этого, Энджел, — проговорил он тихо, но к тому моменту, когда эти слова были произнесены, он уже не мог припомнить, что именно она не должна была делать. — Черт побери… Я должен о тебе заботиться. Я дал слово…

Но эти слова повисли в воздухе, его глаза закрылись, и он больше ничего не сказал.

Убедившись, что он заснул, Энджел сняла с него ботинки, укрыла его одеялом, а затем прошлась по комнате. Она взяла свой нож и задумчиво посмотрела на него. Она не могла объяснить ни того, почему приняла решение, ни того, могла ли она вообще утверждать, что приняла решение сознательно. Но наконец она положила нож на стол и подошла к кровати, чтобы сменить компресс на животе Адама. Затем поставила стул возле изголовья, устроилась поудобнее и так и сидела на нем не шевелясь, пока день не сменился ночью.

 

Глава 14

Адама разбудил запах кофе. Почувствовав этот запах, он на мгновение мысленно вернулся в лучшие времена, туда, где жизнь была спокойной. Голова еще болела, в памяти были провалы, и когда он осторожно вытянул руки и ноги, то обнаружил, что от вчерашней переделки, в какую они попали, остались напряжение и слабость.

Опасность. Он быстро открыл глаза и резко вскочил на ноги. Его сердце тревожно стучало. Занавески были задернуты, и комната тонула в мягком свете лампы и слабо горящего камина. Энджел стояла, наклонившись над столиком перед окном, и разливала кофе по чашкам.

Он облегченно вздохнул, протер затуманенные сном глаза и попытался смирить бешеный стук сердца.

— Ты не погналась за ними? — хрипло спросил он.

Энджел повернулась, держа в руке чашечку с кофе.

— Ты представляешь, оказывается, можно попросить того человека за стойкой внизу, и он пошлет за любой едой, какую только пожелаешь, а потом ее принесут прямо в номер!

Она говорила так, будто это самая невероятная новость, какую она когда-либо слышала, как будто не существовало ничего более важного, чем это открытие. Энджел дала ему кофе, и он, держа чашку в руках, оглядывал комнату, пытаясь вспомнить, что же произошло вчера.

Она все привела в порядок, и нигде не осталось никаких следов того, что с ними случилось. На столике вместе с кофейником стояли тарелки с едой и одна использованная тарелка, означавшая, что она уже позавтракала. Адам потягивал горячий, крепкий кофе и недоуменно качал головой.

— Ты не перестаешь меня удивлять, — пробормотал он.

Она повернулась к нему.

— Тебе лучше?

— Почему же ты не погналась за ними? — спросил он с любопытством.

— Я принесла тебе супа.

— Я бы сейчас съел большой бифштекс с кровью.

— Возможно. Но суп тебе полезнее.

Она села рядом с ним на кровать, держа в руках тарелку с супом.

— Вот. Поешь немного.

Адам взял у нее тарелку и поставил ее на пол.

— Тебе не нужно за мной ухаживать, Энджел, — заявил он уверенно. Он мог бы добавить еще кое-что, но сейчас, когда он смотрел не отрываясь в ее глаза, он видел: она знает, что он хочет сказать. Он не ее отец, да у него и нет желания занять его место в ее жизни. Ему не нужно это от нее, он просто не допустит такого. И хотя, возможно, ему следует дать ей это понять более мягко, хватит уже играть в эти игры.

Даже если ставки слишком высоки.

Энджел торопливо отвела глаза, и когда она заговорила, в голосе ее слышалось смущение:

— Я знаю.

Он сделал еще один глоток. Ее волосы были приведены в порядок и теперь блестели на свету. Две верхние пуговицы лифа сломались, видимо, во время схватки с преступниками, но она, казалось, невинно оставалась в неведении по поводу нескольких дюймов тела, которые обнажали расходящиеся кружева, просвечивая через ткань сорочки. Она сидела рядом с ним, случайно или намеренно, и ее открытая шея приковала его взгляд. В своем воображении он ощущал тепло ее маленькой руки, от которой к его плечу шли невидимые токи.

— Я задал тебе вопрос, — напомнил он.

Было видно, что она встревожилась.

— Какая разница?

— Большая.

Она могла легко обмануть его, могла сказать, чтобы он не лез не в свое дело. Она могла вовсе отказаться ему отвечать. Но каким-то странным образом все те слова, какие она использовала раньше, больше не казались ей простыми. И к тому же сказать ему правду уже больше не казалось ей признанием своей слабости, как она считала совсем недавно.

— Может быть, мне совсем не улыбалось рисковать жизнью, — вздохнула она. Она сложила руки на коленях и посмотрела на них, а потом опять взглянула на него. — Что ты говорил обо мне, помнишь? Что я ищу драки? Так я сумела доказать, что могу позаботиться о себе сама… Но доказывать это сейчас не было для меня очень важно. Я просто подумала, что гораздо важнее — остаться здесь, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. — Она повела плечами и произнесла с подчеркнутым равнодушием:

— Думаю, сейчас они уже далеко отсюда, и крест тоже.

Может быть, это и к лучшему. С тех пор как я впервые взяла в руки этот крест, эта тусклая тяжелая штука приносила мне одни несчастья. Я бы никогда не повезла папу сюда, через полстраны, если бы не была уверена, что смогу продать крест, и вот теперь он… — Ее голос прервался. — Теперь он умер. Я и сама чуть не погибла дважды. А ты… — Она взглянула на него, надеясь на то, что он увидит в ее глазах всю глубину того, что она испытывает. Она не привыкла откровенничать, ей было трудно позволить себе стать такой уязвимой. — Мне жаль, что ты пострадал, Адам. Это я виновата, и… мне очень жаль.

Адам протянул руку и нежно взял Энджел за подбородок. Ему так много хотелось ей сказать, так много нужно было объяснить, о многом хотелось ее расспросить… Но ему не следовало прикасаться к ней. Потому что в тот миг, когда он почувствовал шелковистость ее кожи под своими пальцами, в тот миг, когда он посмотрел в ее блестящие глаза, все слова вылетели у него из головы. Все, на что он теперь был способен, — это смотреть на нее, ощущать тепло ее кожи и любоваться ею.

Она не возражала и не пыталась отодвинуться. Он перевел взгляд на небольшой, едва заметный синяк в уголке ее рта, и ничего не смог с собой поделать — он наклонился и нежно поцеловал это пятнышко. Он почувствовал, как она затаила дыхание, и ее губы раскрылись навстречу его губам. Он ощущал ее вкус, и ему хотелось ощущать его снова и снова. Он хотел собрать весь ее вкус на кончик своего языка, проследить очертания ее губ, жадно целовать рот, но тогда он уже не сможет справиться со своим желанием.

Он опустил руку и отодвинулся от нее, стараясь рассуждать спокойно.

— Я лучше пойду.

Куда он пойдет? Ни его номер, ни другой отель, ни даже Нью-Мексико — ни одно место на земле не будет достаточно далеко, чтобы он смог выбросить Энджел из головы.

Он отодвинул кофейную чашечку и уже начал подниматься, когда она спросила его просто и искренне:

— Почему?

Он взглянул на нее и вдруг понял, что не может придумать ни одной причины. Конечно, существовали тысячи причин, и она знала о них так же хорошо, как знал о них он, но ни одна из них не казалась важной в этот момент. Может быть, дело было как раз в этом?

Он не мог оторвать от нее взгляда. Не мог просто встать и уйти.

— Мы пережили вчера тяжелый день, Энджел.

Она кивнула.

Он с трудом заставил себя продолжить:

— За эти два дня тебе пришлось многое испытать. Думаю, что сейчас в твоей душе поселилось ощущение пустоты и потери. Но может быть, скоро ты взглянешь на все по-другому. Может быть, совсем по-другому ты взглянешь и на меня.

— Я смотрю на тебя по-другому каждый раз, когда тебя вижу, — ответила она.

Ему было так трудно не коснуться ее, когда она стояла так близко. Ему было трудно не обнять ее, когда каждая клетка его кожи трепетала от потребности чувствовать ее рядом.

Ему было так трудно не поцеловать ее, когда он видел в ее глазах, как она этого ждет.

Он повернулся, чтобы найти свою рубашку. Затем он проговорил неуверенно:

— Все изменится, если я останусь здесь. И может быть, ты возненавидишь меня за это.

— Ты думал, что я скажу «нет»? — Ее голос был тихим, удивленным.

Адам повернулся, сжимая в руке рубашку, и пристально посмотрел на нее. Она сидела на кровати, стиснув руками колени, глядя на него с каким-то нерешительным изумлением, и едва заметное смущение разрумянило ее щеки.

— Раньше… когда ты спросил, хочу ли я стать твоей женщиной, ты был уверен, что я скажу тебе «нет».

Она осеклась, потому что он посмотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше. А она засомневалась, что может сказать это в принципе: вряд ли такой человек, как Адам, готов к тому, чтобы захотеть это услышать сейчас, если он вообще когда-нибудь захочет это услышать. Но также она была уверена в том, что ее чувства не изменятся, и если она не заговорит о них сейчас — то когда же? Все вокруг изменилось. А они, быть может, изменились слишком быстро. Или, возможно, у них ушло слишком много времени на то, чтобы измениться… Может быть, это началось в тот самый день, когда он обнял ее в туннеле, и тогда, в его объятиях, она впервые поняла, что такое надежность. Перемены пугали ее уже тогда и продолжают пугать теперь. Но больше всего она боялась того, что однажды он просто исчезнет из ее жизни, и она никогда не узнает, чем бы могла обладать, если бы он с ней остался.

Она с силой сжала колени, ее щеки пылали, но она не видела другого выхода. Она откровенно скажет ему обо всем.

Торопясь, она продолжила:

— Ты думаешь, это из-за моей матери, думаешь, я хочу доказать, что я могу быть такой же плохой, как она… и, возможно, я действительно плохая, но я не чувствую себя такой, когда ты рядом. Или, может быть, ты думаешь, что теперь, когда папа умер, я одинока и испугана, и, может быть, так оно и есть, но разве ты не видишь, что я всегда была одинокой и испуганной… пока не встретила тебя. Ты сумел изменить мое отношение ко всему, и я…я хочу быть с тобой. Но может быть… — Она тревожно ловила его взгляд:

— Но может быть, ты не хочешь меня?

Кровь Адама перекатывалась по венам тяжелыми, медленными волнами, и на гребне каждой из них вырастал новый импульс желания, восторга и беспомощности. Она, сидевшая на кровати, выглядела такой маленькой, такой уязвимой — и предлагала ему себя! Она не сознавала, что делала. Но ни за какие богатства в мире он не согласился бы уйти от нее теперь.

Его рубашка упала на пол, и он подошел к Энджел. Он сел рядом с ней, коснулся ее лица, а потом запустил пальцы в ее волосы и хрипло проговорил:

— Я хочу тебя.

Тьма в ее глазах сменилась светом, она сделала короткий вдох, и для возбуждения ему уже не нужны были поцелуи. Даже один взгляд на нее, даже простое поглаживание ее кожи будили в нем вихрь желаний. Он обнаружил шпильки, которые удерживали ее волосы, и вынул их неловкими, как будто распухшими пальцами. Ее волосы, черные и блестящие, как изящный атлас, волнами рассыпались по ее плечам, он брал их пряди в ладони, вдыхая их аромат, упиваясь их красотой. Он слышал ее нежное дыхание и ощущал, как ее ладони в невинной ласке скользили вверх по его обнаженным рукам. От ее прикосновений жар острыми иглами пронзал его кожу.

Заниматься с женщиной любовью всегда было для Адама самым простым, самым естественным делом на земле. Он получал удовлетворение и наслаждение, и ни одна из женщин, с которыми он спал, ни разу не пожалела о том, что его узнала. Раньше он считал, что этого достаточно. Но с Эндхел все обстояло по-другому, и он с удивлением обнаружил присутствие легкой нервозности в своем желании.

Самому получить наслаждение было просто, и до сегодняшнего дня для него только это и имело значение. Но Энджел должна получить больше, чем другие. Он не хотел, чтобы она потом жалела об этом. Он не хотел, чтобы она его возненавидела. Он боялся ее потерять — вот в чем было дело.

Он отогнул ткань платья, где оторвались две верхние пуговицы, и кончиком пальца провел по узкой полоске шеи, который теперь обнажился. Он почувствовал, как она напряглась, когда он расстегнул следующую пуговку, и тогда он остановился и поднял взгляд на ее лицо.

— Тебе необязательно это делать, Энджел, — прошептал он. То, как он произнес это, было нечто средним между шепотом и бормотанием, и его голос звучал хрипло и прерывался. — Не делай это только потому, что я заставляю тебя, или потому, что ты думаешь, будто я хочу, чтобы ты это делала.

Ее щеки горели, губы приоткрылись, она часто дышала.

Ее глаза искали его глаза со смесью любопытства и небрежения.

— Все это так… странно.

— Да. — Он ласкал изгиб ее шеи. — Думаю, да.

Она опустила глаза и расстегнула следующую пуговицу, а потом еще одну и еще, пока ее лиф не распахнулся от шеи до талии и не показалась кремовая прозрачная ткань ее сорочки. Адам, боясь дышать, бережно и осторожно через голову снял с нее лиф платья и отбросил прочь.

Он видел очертания ее грудей, ее бледно-розовую кожу и то, как поднималась и опускалась ее грудь с каждым вдохом. Завязки на ее сорочке были невероятно крошечными; они дважды выскальзывали из его дрожащих пальцев, прежде чем он сумел развязать бантик, который стягивал ткань.

У него отчаянно билось сердце и на лбу выступил пот, когда он положил пальцы на ее плечи и медленно потянул одежду вниз, к ее талии. А затем, глубоко вздохнув, заключил ее в объятия и положил на постель.

Энджел охватил жар от его объятий, от прикосновения его обнаженной кожи к ее коже, жестких волосков на его груди — к ее груди. У нее перехватило дыхание и закружилась голова, когда она опустилась на подушки, окутанная его жаром и его силой, и ей казалось, что ее рассудок переполнился слишком большим количеством эмоций, с которыми она уже не могла совладать. Сначала она стеснялась, но теперь, запертую в тайной интимности прикосновений, ее унесло куда-то туда, где ее наверняка ждало счастье.

Он взял в ладони ее груди, и она задохнулась, ошеломленная странностью этого прикосновения и того отклика, который оно вызвало в ней. Головокружительный, бросающий в дрожь прилив тепла, напряжение внизу ее живота, какое-то непонятное томление… а затем она почувствовала его губы там, ощутила его поцелуи, жадные и жаркие, и удовольствие было таким, какого она никогда раньше не испытывала. Да, удовольствие, но также и нарастающая жажда чего-то, что она не могла определить словами, вызвали у нее тихий стон.

Стыдливость и застенчивость были забыты, и ее руки ласкали его спину, исследуя гладкую поверхность и налитые мускулы его плеч. Как странно и захватывающе было узнать мужчину с этой стороны, быть с ним так близко, что, казалось, их кожа слилась воедино, чувствовать, как его прикосновения зажигают огонь в ее крови, и позволять его поцелуям уносить прочь ее мысли, ее прошлую жизнь.

, Она не возражала, когда его неловкие пальцы справились с пуговицами на ее юбке. Или когда он поднялся, чтобы стянуть с нее платье и белье, и теперь она лежала обнаженная рядом с ним. Ее сердце учащенно билось, вызывая головокружение и страстное желание, от которого тело ее содрогалось. Он прошептал ее имя и нежно погладил ее ноги, и от этой ласки она ослабела. Он прижимал ее к себе, и прикосновение мягкой ткани его фланелевых брюк к ее голым ногам и обнаженному животу показалось ей странным. Он начал расстегивать брюки, и она отвернулась.

Она думала, что уже познала пик дивного наслаждения, что в простом объятии она уже достигла с ним величайшей близости, но ничто не могло подготовить ее к ни с чем не сравнимому ощущению, когда он прижал ее к своему обнаженному телу. Неведомая и чуждая природа мужского тела, открытого для того, чтобы женщина могла увидеть его, коснуться его и познать — мускулистые бедра и твердые икры, плоские участки и острые углы, места гладкие и покрытые волосами, его дыхание, биение его сердца все стало вдруг частью ее существа. Она была охвачена им, опьянена им, беспомощна перед чудом совершить открытие, познавая его.

Как нежен он был, когда обнимал ее, когда его пальцы ласкали те ее места, которые были так чувствительны, и едва ли это было ей привычно, и весь он олицетворял собой свернувшуюся в спираль силу и скрытую мощь. Страстное желание накатывало на нее волнами жара, он поднимался из глубин ее тела в потаенные места и горел там. Она искала его губы и трепетала от его поцелуев; жар сделал ее равнодушной ко всему, кроме нарастающего желания внутри ее.

Когда ноги Адама стали нежно раздвигать ее бедра, она напряглась, сопротивляясь ему, но мудрый инстинкт взял свое, и она начала уступать его настойчивому призыву. Она чувствовала на своей щеке его учащенное горячее дыхание, она видела, как сверкали его глаза и как его лицо потемнело от желания. Он что-то шептал ей, но из-за шума в голове она его не слышала.

Он резким толчком вошел в ее тело, и она тихо вскрикнула, но это не был грубый толчок. Он был сильным и странным, что доставило ей неожиданное удовольствие, но что это было — ее неискушенный разум не мог определить. Она вцепилась в его спину, прижимая к себе, она задышала с трудом, когда он устремился в нее еще глубже и начал медленно двигаться в ней.

В этот раз она так много узнала, много такого, о чем даже не подозревала раньше, пока Адам не научил ее тому, что это было естественно. Каково это — стать частью другого существа, не просто телом, но разумом и сердцем? Что означает что-то разделять с кем-то, свободно дарить что-то, желать дарить так же отчаянно, как она желала получить… зависеть от другого, слиться с другим, впустить другого человека в глубину своей души и знать, что в ней есть место, которое никогда не будет принадлежать никому, кроме него, которое, когда его нет там, всегда будет пустовать.

Как это случилось, что ужасная агонизирующая боль нарастала и нарастала, пока ей не захотелось кричать от наслаждения — и как эта боль могла показать ей, что все в ее существе, все, что она когда-либо знала или думала, что знает, — внезапно рассеется и превратится в мерцающие волны наслаждения, такого сильного, что все в ее существе, все, что она когда-либо знала или думала, что знает, — все изменилось навсегда. Ее переполняла радость, желание сказать ему сотню, тысячу вещей, и сознание того, что ничего не нужно говорить. Он обнимал ее. Он целовал ей руки и гладил ее волосы. И она заснула в его объятиях, спокойно и безмятежно.

* * *

Когда Энджел проснулась, она долго лежала с закрытыми глазами, гадая, не должна ли она почувствовать себя плохо. Ей было интересно знать, должна ли она испытывать стыд или сожаление, или могут ли ее теперь причислить к той же категории, что и девушек из таверны, на которых она смотрела с таким презрением и к которой принадлежала ее мать. Ее интересовало, думал ли Адам о ней что-то похожее.

В конце концов она решила, что, возможно, она и принадлежит к числу этих девушек, и он, возможно, именно так о ней и думает, но это не имело для нее очень уж большого значения, как она опасалась. Потому что он нежно обнимал ее и, пока он ее обнимал, ей было все равно, кем она стала или что о ней подумают другие.

— Ты хорошенькая, когда спишь, — улыбнулся он. — Я давно уже не сплю и все это время любуюсь тобой.

Было так странно лежать обнаженной, накрывшись простыней, и слышать рядом мужской голос. Она почувствовала легкое волнение и, открыв сонные глаза, не смогла удержаться от вопроса:

— Как ты догадался, что я проснулась?

Он наклонился и нежно поцеловал ее взъерошенные волосы.

— Я согрел для тебя кофе, оставшийся со вчерашнего дня. Хочешь кофе?

Она увидела, что он уже надел брюки и лежал на одеяле, прижимая ее к своей обнаженной груди. На его животе виднелся синяк, и это напомнило ей о том, что случилось. Но теперь ей казалось, что это случилось так давно, что как будто этого и не было вовсе. Но это все же было на самом деле, и червячок страха в ее груди испортил совершенство чудесного дня.

Она села, прикрывая грудь простыней, и рукой пригладила волосы. Она никогда не спала с распущенными волосами, как какая-нибудь распутница.

Она нерешительно взглянула на него и подумала, что, наверное, это самое трудное — после всего, что было, не знать, что делать и что говорить, не знать, чего он от нее ожидает. Жаль, что он не снял одежду и не лежал сейчас под одеялом вместе с ней — тогда бы она придумала, что делать.

Но он просто нежно взглянул на нее и произнес:

— Сегодня мы должны многое успеть сделать, Энджел.

Она огорчилась. Он сказал совсем не то, что она хотела услышать.

— Например?

— Например, нам надо найти священника и пожениться.

Энджел, до этого момента напряженно рассматривающая складки простыни, которые она старательно расправляла, устремила на него изумленный взгляд:

— Что?

Он улыбался, наматывая прядь ее волос на свой указательный палец.

— Ты же говорила, что хочешь быть моей женщиной, — ласково напомнил он ей. — Ты думаешь, я пошел бы на то, что у нас было с тобой, если бы не хотел на тебе жениться?

У Энджел закружилась голова. Пожениться! Выйти замуж! Выйти замуж за Адама! Она станет замужней дамой, будет вести хозяйство, и у них будут дети… У них с Адамом будут дети. Респектабельность, надежность, постоянство — все то, о чем она раньше и не мечтала, потому что раньше ей просто не приходило в голову, что когда-нибудь все это у нее будет. Он хотел не попользоваться и бросить ее, как тот бандит попользовался ее матерью; он не собирался держать ее рядом и спать с ней, пока она ему не надоест. Он хотел на ней жениться. Жениться на ней.

Должно быть, он принял ее молчание, вызванное бесконечным изумлением, за сомнение, потому что быстро добавил:

— Послушай, я не говорю, что могу многое тебе предложить. Большую часть жизни я скитался, потом представлял закон, и не более того. Но у меня там, в Нью-Мексико, есть маленький домик — на вид так себе, но, я думаю, женские руки могут там все исправить — и еще есть хороший земельный участок, который постепенно превращается в одно из лучших ранчо на этом берегу Миссисипи. Ты не будешь богата, но и нуждаться ни в чем тоже не будешь. Я сделаю все, чтобы…

— Ах, Адам. — Эти слова были произнесены очень тихо и прерывались на каждом новом слоге от восторга, от безмерного счастья, которое переполняло ее и грозило перелиться через край. Она закрыла глаза и судорожно обняла его. — Я и не дум ала…Я не знала, что ты…Я очень хочу выйти за тебя замуж!

Он глубоко вздохнул и крепко обнял ее. От этого пылкого объятия влюбленного мужчины Энджел испытала такую невероятную радость, что почти перестала дышать.

— У нас будет много детей, — прошептала она, — и они никогда не будут голодными, брошенными и одинокими. У нас будет настоящий дом с настоящими тарелками и скатертью на столе и стеклянными окнами. У нас будут стеклянные окна?

Его сильные и нежные пальцы заблудились в ее волосах.

— Стеклянные окна, — повторил он хрипло. — И столько детей, сколько ты захочешь.

Но вдруг она заколебалась, потому что легкая тень сомнения омрачила ее восторг и вернула к реальности.

— Может быть… — Она заставила себя немного отодвинуться и посмотреть на него. — Может быть, тебе не следует так торопиться? — спросила она. — Может быть, я не буду такой уж хорошей женой. Я совсем не умею себя вести, я привыкла делать все по-своему, и я никогда не жила на одном месте больше полугода. Может быть, я поставлю тебя в неловкое положение перед твоими утонченными друзьями?

Лицо Адама медленно расплылось в счастливой улыбке, и Энджел охватила безмерная радость.

— Ты отлично впишешься в круг моих друзей. К числу моих лучших друзей принадлежит твоя сестра, и она так на тебя похожа, что ты даже не поверишь.

Ее сестра. Ее мать. Ее ожидает целая семья, если она выйдет замуж за Адама. И даже если не выйдет, они будут ее ждать. Перспектива встретиться с ними и даже постараться полюбить их была уже не такой ненавистной, как ей казалось раньше. Она все еще не знала, как ей к этому относиться, но пока она с Адамом, может быть, это не будет так уж плохо? Ничего не может быть плохо, пока она с ним.

И за все, что он подарил ей, она должна была ему еще Одну вещь. Она не хотела поднимать этот вопрос, она хотела стереть прошлое, как стирают пыль, но если она не скажет все сейчас, подобно пыли, с первым сильным бризом этот вопрос возникнет снова. Поэтому она вздохнула и, не отрывая от него взгляда, четко произнесла:

— Я хочу тебе кое-что сказать. Этот крест… Я не крала его. Я знаю, ты думаешь, что я украла его, но я этого не делала. Я честно выиграла его в покер. Я даже не знала, чем владела, пока… ну, пока не начались все эти неприятности в Грин-Ривер.

Что-то погасло в глазах Адама, когда ему тоже пришлось вернуться к неприятной действительности. Он спокойно произнес:

— Я знаю, что ты не украла его, Энджел. И сейчас я должен признаться, что не собирался похищать его у тебя. Думаю, ты понимаешь это, правда? Я нашел крест случайно, но когда увидел его, я сразу понял, что он принесет нам несчастье. Поэтому я отнес его к ювелиру, чтобы узнать его стоимость.

Игла неуправляемой жадности уколола Энджел.

— Что он сказал? — нетерпеливо спросила она.

Адам облокотился на спинку кровати, держа в объятиях Энджел, уткнувшуюся щекой в его плечо.

— Он сказал, — проговорил он равнодушно, — что ему нет цены. Во всяком случае, он стоит больше денег, чем он видел за всю свою жизнь. — Энджел судорожно вздохнула. — Он сказал, что эта вещь из какой-то церкви. Она была украдена скорее всего в одном местечке в Сьерра-Неваде под названием Милагрос. Это бедная заброшенная деревушка, никто точно не знает, где она находится. Но церковь стоит там с тех самых пор, как триста лет назад через эту деревушку проходили испанцы, и, как рассказывают, один испанский солдат вез этот крест с собой аж из самого Старого Света для того, чтобы он охранял его в бою или что-то вроде этого. Когда он и его солдаты были высоко в горах, после дождей внезапно началось наводнение, и они все чуть не погибли. Солдат призвал на помощь силу креста, чтобы она их защищала. Наводнением чуть не снесло половину горы, но это произошло рядом с солдатом и его товарищами, и они не пострадали. Он назвал это место «Миракл» — «чудо», выстроил там церковь и оставил в ней свой крест. Этот крест под присмотром священника должен был охранять деревню от бед. Это легенда. Пока крест находится там, он будет охранять эту деревню. Но если церковь когда-нибудь лишится своего креста, произойдет нечто ужасное. Думаю, это что-то вроде проклятия.

Энджел, пытаясь спокойно разобраться во всем, какое-то время молчала. Самое большое впечатление на нее произвела не эта глупая чепуха о всяких там чудесах и испанских священниках, а тот факт, что бесценный предмет много десятилетий валялся в захудалой церквушке, о существовании которой никто и не подозревал.

Наконец она заговорила:

— Ну что же, я надеюсь, что те бандиты получат по заслугам. Я имею в виду, если крест и правда проклят. — Ее слова не прозвучали так уверенно, как ей бы хотелось. Ей по-прежнему было больно думать, что ее крест — ее крест — находится в руках тех грязных подонков.

Адам немного помолчал. Затем он отстранил Энджел от себя и сел на край кровати.

— Не совсем так.

Он поднялся, прошел через комнату и открыл ящик комода. Занавеси были задернуты, и номер тонул во мраке.

Энджел не видела, что у него в руках, пока он снова не сел рядом с ней и не раскрыл ладонь.

В руке у него лежал крест.

У нее остановилось дыхание, она стала ловить воздух ртом и потянула руку к кресту… но вдруг остановилась и отдернула руку. «Это невозможно. Как ему удалось?..»

Она вопросительно посмотрела на него, и он объяснил:

— Я заказал его копию. Я думал… — Он выглядел несколько смущенным и торопливо отвел взгляд. — Я решил, что, возможно, будет нелегко уговорить тебя отказаться от твоей затеи, поэтому собирался положить копию в Библию, пока не придумаю, что делать с настоящим крестом. Я только вчера его получил. Бандиты забрали копию. Этот крест настоящий — все время находился здесь, как видишь, целый и невредимый.

Большую часть того, что он сказал, она пропустила мимо ушей. Ее охватила невероятная радость. Она взяла крест и долго смотрела на него не отрываясь, считая рубины, любуясь тусклым мерцанием жемчужин, вспоминая каждую черточку налета и каждую зазубрину. Чтобы убедиться в его подлинности, повинуясь импульсу, она попробовала его на зуб, а затем громко рассмеялась. Это он!

Это ее крест! Он вернулся к ней! Он настоящий! Он принадлежит ей!

— Ах, Адам!. — вскричала Энджел. Она от восторга подпрыгнула на кровати, прижав крест к груди, потом прижала его к щеке. — Ты самый умный мужчина на всем белом свете! Ты сделал это, ты перехитрил их всех, и теперь он наш!

Мы теперь богаты! — Она бросилась Адаму на шею, смеясь и обнимая его и чуть не плача от счастья.

Но к ее удивлению, Адам напрягся, взял Энджел за руки и слегка отстранил ее от себя. Его взгляд был спокойным, когда он взглянул на нее.

— Нет, — произнес он решительно. — Мы не богаты.

Мы вернем его туда, откуда он был украден.

 

Глава 15

Она долго потрясенно смотрела на него. В одной руке она все еще сжимала крест, другая рука соскользнула с его плеча и бессильно упала. Наверное, она ослышалась. Или не поняла его. Вернуть его? Это лишено всякого смысла. Он уже возвращен. Он возвращен ей — той, кому он принадлежит. Он принадлежит ей. Адам перехитрил преступников и вернул ей крест, и это правильно. О чем, черт возьми, он говорит?

Адам как-то странно смотрел на нее. Его голос звучал чуть-чуть неестественно, когда он попытался ей объяснить:

— Энджел, ведь он ворованный! Может быть, его украли те двое бандитов, может быть, кто-то другой, а потом бандиты украли крест у него, но мы не можем оставить его у себя. Он не наш. Он принадлежит той маленькой церкви высоко в горах, и именно туда мы должны его отвезти.

— Ты сумасшедший, — проговорила Энджел тусклым голосом.

Только два этих слова и крайнее изумление на лице, как будто она не могла поверить в то, что он сказал, — в первое мгновение это была единственная ее реакция, А затем к ней вернулся дар речи, и она закричала:

— Это все из-за шишки на твоей голове, она повредила твои мозги, вот и все! Ты не понимаешь, что говоришь! Ты даже не знаешь, о чем ты говоришь!

— Знаю. — Его взгляд стал холодным, а голос спокойным. Чересчур спокойным. — Может быть, это тебе следует подумать о том, что ты говоришь. Этот крест не твой, Энджел. Ты не имеешь никакого права продавать его, и если бы ты продала его, ты бы жила на ворованные деньги, на деньги, украденные у церкви. Ты хочешь, чтобы это легло камнем на твою совесть на всю оставшуюся жизнь?

— Я не крала его! — крикнула она негодующе. — И какое мне дело до церкви? Церковь никогда не делала мне ничего хорошего, и, кроме того, если бы они действительно дорожили этим крестом, они никогда бы не допустили, чтобы его украли! — Она крепче стиснула крест в своих руках, как будто защищая его, и не сознавая этого, она отодвинулась от Адама, так что они больше совсем не касались друг друга.

Что-то похожее на страдание отразилось в его глазах, и он тихо заговорил:

— Энджел, милая, я понимаю, что ты сейчас испытываешь. Я знаю, как несладко тебе пришлось в жизни и как ты боишься бедности и одиночества. Но теперь ты не одинока, разве ты не видишь? Теперь я буду о тебе заботиться. И он нам не нужен. — Адам жестом показал на крест. — Там, в Нью-Мексико, у нас будет все, что нам необходимо. Нас ждет прекрасная жизнь, которая со временем будет становиться все лучше. Он нам не нужен.

Энджел попыталась вникнуть в смысл его слов.

Она старалась представить себе уютный домик и большое ранчо, ночи в надежных и теплых объятиях Адама.

Их детей, ужин на плите, занавески на окнах. Но что ей было известно о таких вещах? Никто никогда о ней не заботился, никто даже не пытался заботиться о ней. Люди использовали ее, зависели от нее, отталкивали ее, забывали про нее, и, может быть, Адам сейчас делает то же самое. Она вспомнила обещания, которые давал ей Адам, ей очень хотелось в них поверить. Но оказалось, что единственное, о чем она могла в этот момент думать, — это о том, какой незащищенной она чувствовала себя сейчас, когда лишь одна тонкая простыня скрывала ее наготу. И еще она вдруг подумала о том, каким жестким и тяжелым был крест в ее руке.

Она покачала головой, и ее голос был хриплым, когда она заговорила:

— Нет, ты не понимаешь. Теперь нам можно не ехать в Нью-Мексико. Тебе больше не придется всю жизнь разводить лошадей: этот крест даст нам возможность поехать куда угодно и заниматься чем угодно! Мы можем стать богатыми, Адам. Такими же богатыми, как важные банкиры и железнодорожные магнаты. Если захотим, мы даже сможем купить себе железную дорогу и построить большой роскошный дом прямо здесь, в Сан-Франциско, или в любом другом месте, где ты захочешь. И нам никогда — слышишь, никогда! — не придется беспокоиться о том, что мы снова станем бедными! Разве ты не видишь? Тот человек — тот ювелир, с которым ты говорил, — сказал, что даже он не знает, сколько стоит этот крест. Может быть, он стоит гораздо больше денег, чем их имеется в самом большом банке Сан-Франциско. И ты не можешь просто взять и отказаться от него, Адам! Как ты можешь думать о том, чтобы отказаться от него?

Адам медленно убрал руку с ее плеча. Какое-то короткое мгновение она все еще чувствовала тепло его руки на своем плече. А потом оно стало медленно исчезать… Совсем как тепло его взгляда. Его постепенно заменяло что-то, что она еще не знала, как назвать… что-то похожее на разочарование. Почему он разочаровался в ней? Это ведь ее предали! Она держала в руках то, что принадлежало ей по праву, а он пытался забрать это у нее. Тогда почему он так на нее смотрит? Она знала только, что от этого взгляда она чувствует холод внутри и злость. И холодок одиночества — тот, что прогнала из ее жизни их близость, — начал вновь подкрадываться к ней, как сквозняк из раскрытого окна. Он не имел права заставлять ее переживать все это снова. Он не имел права так на нее смотреть.

Адам встал и отошел от нее. Великолепный силуэт его сильной обнаженной спины вырисовывался на фоне яркого солнца, льющегося из окна. Энджел пронзила острая боль воспоминаний о гладкости его кожи под ее пальцами, его мускулах, напрягающихся от ее прикосновений, об удивительной близости, которая их связала. И это воспоминание перечеркнуло чувство потери, потому что сейчас его широкие плечи отвернулись от нее, а его сильная шея подчеркивала непреклонность и непоколебимость его решения.

— Я думал, что тебе хватит. Что тебе хватит меня. Что тебе будет этого достаточно. — Он засунул руки в карманы брюк, а мускулы его плеч бугрились под кожей. — Похоже, я ошибся.

Ей захотелось закричать, что он не ошибся. Что ей достаточно его. Что ей его более чем достаточно. Что он — это все, о чем она когда-либо мечтала. Она хотела вскочить с кровати и броситься ему на шею и показать ему, что все обстоит именно так. Больше всего на свете она не хотела, чтобы он презирал ее. Она не могла его потерять.

Но крест… Это было единственное, что у нее когда-либо было и что принадлежало ей одной. Это не просто кусок металла с камнями, это вся ее жизнь. Он означал свободу и роскошь и отсутствие необходимости беспокоиться о том, что они будут есть завтра и чем они будут согреваться холодной зимой. Он означал ее будущее. Это больше чем предмет рос-. коши — этот крест символизировал надежность. Он давал ей уверенность, что на нее больше никогда не будут смотреть свысока. Он гарантировал ей отсутствие страха перед завтрашним днем. Как Адам мог попросить ее от всего этого отказаться? Как он мог?

Она заговорила стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и убедительно:

— Это ради нас с тобой, Адам, разве ты не понимаешь?

Эти деньги — они будут и твоими тоже, я не думала забирать их себе. Я хотела, чтобы у нас с тобой впереди была хорошая жизнь. И она у нас с тобой будет, если только…

— Вот в этом и заключается разница между нами, — резко оборвал он ее. Он повернулся, и в его глазах было то, что она ожидала и одновременно боялась увидеть — презрение.

А еще — гнев, закипающий в нем. — Мне не нужны эти деньги! Если я их возьму, я не смогу жить в мире с самим собой.

— И это делает тебя в сто раз лучше меня, правда? — выкрикнула она, больше не сдерживая свою злость и свою обиду. — Тебе обязательно нужно было бросить мне это в лицо!

— Да, — ответил он спокойно. Он смерил ее взглядом, и его глаза были такими отрешенными, что, казалось, он смотрел сквозь нее. — Наверное, это действительно делает меня лучше тебя. Я до сих пор не считал, что это возможно, но, похоже, это еще одна деталь, в которой я ошибся.

Она чувствовала, как он отдаляется от нее, ускользая сквозь ее пальцы, как туман на ветру, и ужас, овладевший ею, был похож на то, как будто где-то глубоко внутри ее разрывали на части. Но она, продолжая обеими руками сжимать крест, грубо ответила ему:

— Ты болван. Ты думаешь, что твои высокие правила о том, что хорошо и что плохо, могут решить все проблемы?

Но они не могут положить мясо в твою тарелку, и не бросят дров в твой очаг, и не затащат меня в твою постель! Мне надо было понять это раньше. Я думала, ты другой, а ты такой же, как папа, — отдаешь последнюю монету пройдохе-нищему на улице, когда твоя семья голодает, и все только потому, что это правильно!

Его глаза сверкали от гнева, как горящие угли.

— Моя семья никогда не будет голодать!

Она пропустила его слова мимо ушей. В ней бурлили обида, гнев — и страх, они затмили собой все остальное, даже страх одиночества.

— Ну что ж, я не такая, как ты, и горжусь этим, — прошипела она. — И вот что я еще тебе скажу: можешь больше не утруждать себя заботами обо мне, потому что ты мне не нужен! — Она с вызовом потрясла перед ним крестом. — У меня есть вот это, и это делает правой меня, ты понял? Ты мне не нужен!

Лед в его глазах раскалился добела и обжигал ее холодом. Он возвел между ними хрупкий щит, вроде того, каким первое дыхание зимы покрывает землю безлунной ночью.

Энджел взглянула на него и почувствовала, что свет померк вокруг нее, и все тепло целого мира вдруг, незаметно для нее исчезло, и только образовавшаяся в ней пустота болезненно пульсировала в ее сердце.

— Вот как? Значит, так, Энджел? Наша близость ничего для тебя не значила? Я попросил тебя стать моей женой — и это тоже ничего для тебя не значит? Значит, тебе никто не нужен? Ты просто не хочешь, чтобы тебе кто-нибудь был нужен.

Ей хотелось закричать:

«Нет, это не правда! Ты очень мне нужен! И я сделаю все, все на свете, чтобы ты перестал смотреть на меня так…» Но она не могла этого сказать, потому что то, что он хотел от нее, было как раз той единственной вещью, которую она не могла для него сделать.

Она смотрела на крест в своей руке. Он был реален. Он был материален. И таким он останется навсегда.

Ему она могла доверять. А Адам… он хотел, чтобы она бросила все ради него. «Я была так близка, — думала она. — Я была так близка к тому, чтобы иметь все…»

Мать бросила ее, оставив на произвол судьбы. Ее папа умер, навсегда покинув ее, чтобы она, как могла, сама пробивала себе дорогу, — впрочем, она это делала всю жизнь. А теперь Адам ожидает от нее, что она поверит его словам о том, что он будет о ней заботиться, поверит просто потому, что он ей это сказал? Он ожидает от нее, что она, услышав эти слова, откажется от единственной вещи, которая может обеспечить ее будущее — их совместное будущее, — и в дальнейшем будет безропотно принимать все, что преподнесет ей жизнь?

Адам — лучшее, что было в ее жизни. Он олицетворял собой все хорошее, мужественное, надежное, что проложило дорогу сквозь мрачный туман борьбы и разочарований, который окружал ее с самого рождения. Он — то чудо, получить которое в дар она никогда и не надеялась. Он замечательный, он настоящий, он… в общем, совсем как крест.

Как мог он попросить ее выбрать что-то одно? Как он мог?

Но именно это он и делает! Она подняла голову и сжала крест в кулаке.

— То, что мне нужно, — устало проговорила она, — сейчас у меня в руках.

Он долго смотрел на нее, так долго, что она собрала все свои силы, чтобы не съежиться под его взглядом.

— Все не так просто, Энджел.

В два прыжка он подскочил к ней и, схватив за запястье, вырвал крест из ее рук. Она вскрикнула и бросилась на него, но он увернулся. Простыня упала, обнажив ее грудь, но она не заметила этого. С пронзительным яростным криком она перевалилась через кровать, но простыни обвились вокруг ее ног, и она чуть не упала. Ухватившись за изголовье кровати, она рывком отбросила скрученные простыни.

— Отдай его мне! — хрипло приказала она. — Он мой.

Ты не можешь его забрать! Отдай его мне!

Его дыхание тоже было неровным, он напрягся.

— Тогда все стало бы легко и просто для тебя, да, Энджел? Ты сделала свой выбор, и теперь ты ждешь от меня, что я оставлю тебя с тем, что ты выбрала, и уйду. Так вот, у меня тоже есть право голоса в этом деле, и я не собираюсь легко сдаваться. Если мне придется затащить тебя в ад, я сделаю это, но не сдамся!

Их разделяло меньше половины комнаты, он сжимал крест с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев. Она могла бы на него наброситься — пинать его ногами, царапать его лицо, бить его кулаками, чтобы вырвать крест. Но она знала, что ей не удастся одержать над ним победу, пока он сам не захочет отдать ей крест. У него было такое холодное и гневное выражение лица, что она понимала: он скорее умрет, чем отдаст ей крест. Не потому, что он был ему нужен, а потому, что он не хотел, чтобы крест был у нее.

— Ты не смеешь так поступать! — закричала она.

— Смею, черт возьми! В полдень отправляется поезд, и мы с тобой на нем поедем.

— Я никуда с тобой не поеду! Ты не сможешь заставить меня! Ты не смеешь поступать так со мной!

Он сделал судорожный вдох.

— Смею, — ответил он, — я смею поступать так с тобой.

И с собой. Я намерен вернуть этот крест тому, кому он принадлежит, и ты поедешь со мной.

— Нет, не поеду! Ты не заставишь меня вернуть его, ты не посмеешь!

Она держалась за спинку кровати, собираясь ударить его, собираясь бить его кулаками и вместить в рыдание свою ярость, и разочарование, и безысходность. Но она понимала, что это будет все равно что броситься на каменную стену. Она не ожидала такого от Адама. Она вовсе не ожидала такого. Совсем недавно он открыл ей мир, о существовании которого она не догадывалась, а сейчас он сам разорвал его в клочья.

— Почему? — спросила она хриплым голосом, и ее голос был слабым от потрясения и от того, что в ней клокотал протест против его предательства. — Тебе даже не нужен этот крест, он не имеет к тебе никакого отношения! Зачем ты так поступаешь?

Он спокойно посмотрел на нее, а потом весь гнев, вся обида, разочарование и ярость вдруг разом испарились, и осталась только усталость.

— Может быть, — заговорил он, — я все еще думаю, что ты заслуживаешь спасения.

Сказав это, он направился к двери.

— Одевайся, — бросил он на ходу. Его голос был тусклым и усталым. — Я должен сдержать все обещания, которые дал.

Дверь с приглушенным скрипом закрылась за ним, и Энджел осталась одна.

* * *

Для того чтобы даже просто войти в магазин, которым владел Элистой Льюис, Кейси и Дженксу понадобилось все их мужество. Во-первых, возможно, им могли не разрешить пачкать ковер в одном из фешенебельных магазинов на Хай-стрит, а во-вторых, они не знали, можно ли вообще таким, как они, иметь дело с таким человеком, как Элистой Льюис. Речь шла о краденом товаре — это было ясно даже неискушенному покупателю. А они привыкли иметь дела с людьми, которым было что скрывать, и поэтому они не задавали лишних вопросов.

Если бы они обратились к мистеру Льюису или к любому из его коллег, вся сделка заняла бы не больше часа. Но в этом странном, как они считали, городе только каждый десятый разговаривал на американском английском, и им приходилось надеяться на удачу. Только на следующий день, к вечеру, им удалось связаться с человеком, известным под кличкой Красный Глаз.

Услышав такое имечко, они предполагали, что увидят индейца или старого бандита. Поэтому Кейси с некоторой тревогой отдернул занавеску, отделявшую внешнюю часть магазина от задней комнаты. К своему удивлению, он обнаружил там китайца.

Он сидел на полу на груде подушечек, за низеньким черным столиком, на котором были разбросаны мелкие монеты и куски какого-то непонятного металла.

Его руки торчали из чересчур длинных рукавов красного шелкового халата, как крылья неизвестной птицы. Его голова была совершенно лысой. Когда Кейси и Дженкс вошли, он сидел, согнувшись над столом, и через увеличительное стекло смотрел, прищурившись, на какие-то железяки.

Он даже не взглянул на них, когда они вошли!

Вывеска над входом гласила, что это магазин часов, и передняя комната была завалена пыльными часами: большими, маленькими, часами с кукушкой, часами со звоном.

Несинхронное тиканье звучало, как щелканье челюстей гигантских насекомых и проникало через тонкую занавеску в заднюю комнату, как будто не было никакого барьера. Звук действовал Кейси на нервы, а Дженкс начал нервничать с той самой минуты, как они открыли дверь.

Видя, что человечек продолжает смотреть в лупу, как будто вовсе не замечая их, Кейси пару раз кашлянул и произнес, как ему велели:

— Я от вашего племянника.

Человечек отложил в сторону маленький механизм, который только что изучал, и взял в руки другой. Кейси подумал, что они попали не туда. И глупый китаец, который послал их в этот магазин, ошибся или подшутил над ними, и этот тощий человечек в женской ночной одежде, наверно, всего лишь тот, за кого себя и выдавал — обычный часовщик.

Кейси начал выходить из себя, и от тиканья часов у него заболела голова. Единственным, что останавливало его от того, чтобы не вынуть револьвер и не сделать дырку в потолке или в том, что подвернется под руку, была мысль о том, что ему придется начинать сначала поиск человека, который достаточно хорошо знает этот варварский город, чтобы продать то, что ему не принадлежало, тому, кто не имел права это покупать.

Он видел, как взгляд Дженкса нервно метался по комнате, как будто он искал спасения, и почувствовал запах пота своего компаньона. Молчание продлилось еще пару секунд, он уже собирался стрельнуть куда-нибудь, не думая о том, чем ему это грозит, но как раз в этот момент китаец отложил свое увеличительное стекло.

— У вас есть что-то для меня, — сказал он.

Это был не вопрос, а утверждение, но облегчение, охватившее Кейси, когда он обнаружил, что человечек по крайней мере говорил на сносном английском, сменилось раздражением, когда он услышал монотонную, равнодушную речь и заметил бесстрастное выражение его узких черных глаз.

Он осторожно произнес:

— Как сказать. Мы продаем не часы, наша вещь стоит недешево. Про вас говорят, что вы знаете людей, которые хорошо заплатят за качественный товар.

— Дай ему это, Кейс, — пробормотал Дженкс, слизывая пот, выступивший на верхней губе. — Надо покончить со всем этим делом и поскорее убираться отсюда.

Кейси не обратил на него внимания и продолжал смотреть на маленького китайца. Он никогда раньше не предполагал, что очень трудно смотреть на того, кто смотрит на тебя не моргая.

— Перед тем как я покажу вам, что у меня есть, нам надо кое-что уточнить. Если хоть одна живая душа узнает, откуда этот предмет, — ты мертвец. Если попытаешься обмануть меня — умрешь еще быстрее. Мы поняли друг друга, да? "

Китаец молча протянул к нему руку ладонью вверх.

Дженкс подтолкнул Кейси в бок, и тот зло сверкнул на него глазами. Но правда заключалась в том, что Кейси и сам страстно желал поскорее продать этот крест. С тех самых пор, как они забрали его у той девицы, Кейси потерял сон.

Он объяснял себе это тем, что был слишком взволнован, планируя, на что он потратит вырученные деньги. На самом же деле почти все время он проводил, вздрагивая при виде чьей-нибудь тени и прислушиваясь к каждому скрипу ступенек, и как он ни старался не думать о том ужасном проклятии, о котором без конца твердил ему Дженкс, он постоянно о нем вспоминал. Хорошо бы поскорее вытащить крест из кармана и поменять его на звонкую монету.

Он кивнул Дженксу, который, взведя курок, встал у закрытого занавеской дверного проема. Видно было, что он нервничает до такой степени, что застрелил бы даже бездомную кошку, если бы ей случилось прошмыгнуть в комнату.

Кейси достал крест из кармана и положил его на стол.

Человечек взял в руку увеличительное стекло и посмотрел на крест. Он долго рассматривал этот предмет, поворачивая его то так, то эдак, поднося его к свету, двигая лупу вниз по всей его длине, а потом снова вверх, изучая каждый изгиб и каждую закорючку. Он так долго разглядывал крест, что Кейси почувствовал, как пот стекает по его спине. Тиканье часов громом отдавалось в его ушах.

Наконец Красный Глаз положил лупу на стол;

— Хорошая работа, очень хорошая, — сказал он. — Это Сейерз, один из самых лучших мастеров в ювелирном деле.

Кейси бросил победный взгляд на Дженкса:

— Лучший, да?

Человечек удовлетворенно кивнул:

— Каждая хорошая работа — произведение искусства и всегда пользуется спросом. Это изделие что-то необыкновенное, но, возможно, я смогу продать его для вас.

— Сколько? — спросил Кейси, сделав над собой усилие, чтобы его голос не звучал слишком нетерпеливо.

Красный Глаз посмотрел ему в глаза по-прежнему без всякого выражения.

— Вы понимаете, что мы берем комиссионные?

Кейси нетерпеливо кивнул.

— Это моя политика — говорить моим клиентам откровенно, сколько я хочу получить от сделки. Это позволяет избежать недоразумений в дальнейшем.

— Сколько? — повторил Кейси.

— Я, наверное, смогу продать это… — китаец сделал удивительно грациозный жест рукой с длинными пальцами, показывая на крест, лежащий на столе, — за двадцать пять американских долларов. Вы получите за него десять долларов.

Далее последовал промежуток времени, отмеченный нарастающим пронзительным тиканьем часов, в течение которого Кейси думал, что он, наверное, все не так понял. И затем прозвучала еще более длинная мелодия «тик-так, тик-так», пока он не овладел собой и не проговорил хрипло:

— Что вы сказали?

Лицо Красного Глаза оставалось все таким же равнодушным и бесстрастным.

— Это честная цена, уверяю вас. Вы можете спросить…

— Двадцать пять долларов? — заорал Кейси. — За настоящее серебро и рубины? Черт возьми… Может быть, вы имеете в виду десять тысяч? Вы меня за дурака принимаете?

Да я сейчас пристрелю вас на месте!

Красный Глаз пожал плечами:

— Как вам будет угодно. Должен сказать, что обычно я не имею дел с предметами такой низкой стоимости, но поскольку это изделие Сейерза… — Он опять пожал плечами и подтолкнул крест к Кейси. — Вы сможете без проблем продать его сами. Удачи, джентльмены!

Кейси уже схватился за револьвер, но когда китаец отбросил от себя крест, он замер. Он не мог в это поверить.

Китаец даже не хотел его брать! Он предложил им за него десять долларов, и это могло быть надувательством, но теперь он вообще не хочет его брать. Что-то здесь не так. Здесь что-то не сходится.

— Что, черт возьми, происходит? — прорычал Кейси. — Вы сказали, что он хороший. Что тот, кто его изготовил, — лучший мастер в ювелирном деле.

— Так и есть, — заверил его Красный Глаз. — Мистер Сейерз — прекрасный ювелир, пользующийся огромным спросом, особенно среди богатых американских дам, которые очень не хотели бы, чтобы их драгоценности похитили. Он делает такие превосходные копии, что только эксперт может заметить подделку. Он очень гордится своими работами. Может так случиться, что он захочет выкупить его у вас обратно, — предложил он услужливо.

Слово засело у Кейси в голове: «подделка»! Однако он все еще не мог связать одно с другим. Он по-прежнему ничего не понимал.

Дженкс, оставивший свой наблюдательный пост у двери, внимательно слушал их разговор. Наконец он тихо проговорил:

— На нем лежит проклятие. Я же говорил тебе, что он проклят.

Если бы он стоял к нему поближе, Кейси, вероятно, ударил бы его, но сейчас у него не было на это времени. Он очень старался сосредоточиться, чтобы понять то, что говорил китаец. Это было все равно что пытаться собрать из кусочков разбитое оконное стекло.

— О чем, черт возьми, вы говорите? — свирепо вопрошал он. — Эта штука не из городского магазина, она… не важно, откуда она! И даже если бы она и была из магазина, я знаю, сколько стоит серебро. Уж точно не двадцать пять долларов. Вещь такого размера не может так дешево стоить!

— Ax, — тихо вздохнул Красный Глаз, и Кейси впервые увидел его улыбку. Впрочем, она не украсила его лица.

Китаец взял маленький молоточек с резиновым наконечником и подвинул крест. Прежде чем Кейси успел остановить его или спросить, что он собирается делать, Льюис с размаху ударил молоточком по кресту.

Онемев от ужаса, Кейси смотрел, как китаец выбил один из рубинов из гнезда, и он покатился по столу. Упав на пол, он разбился, словно… стекло. Кейси заставил себя снова перевести взгляд на крест, но не мог поверить тому, что увидел. Молоточек с резиновым наконечником оставлял на серебре вмятины, также как брошенный камень оставляет вмятины на оловянной консервной банке.

Точно так же.

— О Господи всемогущий, — пробормотал Дженкс. — Это подделка. Он с самого начала был подделкой.

Олово. Олово и стекло. После всего, через что им пришлось пройти, они получили подделку. Поездка через полстраны, убийство компаньона, сломанная рука, размягчение мозгов у Дженкса — все это ради куска олова и стекла!

Кейси захотелось немедленно кого-нибудь убить. Не важно кого, но у него перед глазами плясали кровавые огоньки, и никогда еще ему так сильно не хотелось кого-то убить.

Ближе всех и доступнее оказался китаец, и с грозным нечленораздельным ревом Кейси бросился к нему. Словно по волшебству, в руке китайца появился длинный острый кинжал.

— Думаю, наше дело на этом завершено, — сказал он спокойно. Он больше не улыбался.

Кровавые огоньки звериной ярости по-прежнему прыгали у Кейси перед глазами, и он повернулся к Дженксу, ища у того поддержки. Дженкс стоял, небрежно опустив револьвер, и широко улыбался.

— Это подделка! — заявил он так, будто это была самая славная новость за всю его жизнь. — Он не был проклят, никогда не был, потому что все это время он был фальшивкой!

— Заткнись, слюнявый идиот! — рявкнул Кейси. — Это тот ковбой, который украл его у нас, подсунул нам эту подделку! Я убью его, даже если мне придется объехать полземли, чтобы его найти. Я убью его! Никто не посмеет одурачить меня и удрать, слышишь? Он мертвец! — Он грубо толкнул Дженкса в плечо:

— Пошли отсюда. Нам предстоит трудная работа.

Блаженная радость быстро исчезла с лица Дженкса.

— Ты собираешься разыскивать крест, Кейс? Ты снова собираешься отправиться на его поиски?

— Да, черт возьми, собираюсь, и я собираюсь его заполучить! Но сначала я утоплю того ковбоя в его собственной крови.

Он шагнул за занавеску и сделал три больших шага, прежде чем осознал, что Дженкс не идет за ним. Он повернулся:

— Что с тобой? Пошли отсюда!

Дженкс проглотил комок в горле. Его лицо было бледным и мокрым от пота, а в глазах была пустота.

— Я не поеду, Кейс. Я не хочу больше связываться с этим крестом.

Кейси подумал: «Надо его пристрелить на месте, так, как пристреливают лошадь, сломавшую ногу, или брехливого пса». Но как раз в этот момент все часы, находившиеся в комнате, вдруг заскрипели, заскрежетали, забили и зазвонили — все вместе, но не все разом. От этого любой человек, даже будучи в лучшей форме, чем Кейси, потерял бы на время контроль над собой. Он выхватил револьвер и палил из него до тех пор, пока в барабане не кончились патроны, но меткость, когда он стрелял здоровой левой рукой, его подвела, и пули угодили только в два часовых механизма. В Дженкса он не попал.

Он засунул револьвер в кобуру и толкнул дверь. Звон всех этих часов громом звучал у него в ушах. Дженкс тупо смотрел ему вслед и, потрясенный случившимся, стоял как идиот. Ну и путь стоит, решил Кейси, от Дженкса все равно мало толку, и когда разум вернулся к нему, он подумал, что без Дженкса справится лучше.

Часы еще долго били, и еще дольше Дженкс стоял не двигаясь, а затем, облегченно вздохнув, оглянулся на китайца, который все так же невозмутимо сидел за столом. Он подошел к нему немного неуверенно и поднял крест, вертя его в руке. Дженкс посмотрел на китайца.

— Пять долларов? — спросил он.

Красный Глаз улыбнулся и достал коробочку с чеками.

Дженкс вышел из магазина с таким чувством, как будто только что заключил самую удачную сделку в своей жизни.

 

Глава 16

Во времена «золотой лихорадки», когда сотни тысяч мужчин и женщин ринулись в Сьерра-Неваду в поисках золота, Орион был быстро растущим шумным городом. На западном склоне Великих гор в уродливом изобилии возникали ночные заведения, гостиницы, платные конюшни, публичные дома и бары.

Но теперь «золотая лихорадка» осталась в далеком прошлом, и Орион начал хиреть. От его былого процветания почти ничего не осталось. Он представлял собой жалкое зрелище: вдоль железнодорожных путей стояло нескольких тесно жавшихся друг к другу обшарпанных зданий, по улицам носилась трава перекати-поле. У жителей города — тех немногих, которые там еще жили, — был тусклый взгляд и безнадежный вид, как будто единственное, что еще привязывало их к умирающему городу, было отсутствие у них сил, чтобы отправиться в другое место. Иногда еще можно было встретить какого-нибудь горняка, упорно промывающего золотоносный песок высоко в горах, отказывавшегося верить в то, что шахты, бывшие когда-то плодоносными, с течением времени выработались и исчерпали себя. То и дело в городе мелькали лесорубы, собирающие для себя снаряжение, перед тем как отправиться в край сосен, елей и секвой. Там шлялись бродяги, некоторые из них скрывались от правосудия. Другие просто прятались здесь.

Вот уже сорок лет Чарли О'Нил владел платной конюшней и магазином тканей в Орионе. И кого только он здесь не повидал! Он наблюдал за тем, как люди приезжали и уезжали, с абсолютным равнодушием. Это равнодушие было вызвано тем, что приезжали они или нет, сам он все равно останется здесь, привязанный к этому медленно разрушающемуся городу до самой своей смерти.

Но молодые люди, которые сошли с поезда в то утро, не были похожи ни на горняков, ни на бродяг, ни на лесорубов: Как и большинство приезжавших, они направились прямо в его магазин, чтобы подготовиться к предстоявшему походу в горы. Эта парочка вызвала его любопытство.

Женщина — хотя она показалась ему скорее девушкой — купила мужскую рубашку, брюки и теплую куртку. Несмотря на то что наступало лето, высоко в горах все еще лежал снег. Ее компаньон-мужчина оказался довольно умен и знал все о погоде в горах, хотя никто ему об этом не говорил. Она выглядела угрюмой и обиженной и была неразговорчива.

Принимал решения и задавал вопросы ее спутник.

Ну что ж, как и все эти сорок лет, разговаривая с путешественниками, Чарли на все знал ответ. Он откинулся на плетеную спинку потертого кресла, следя за тем, как мужчина сложил покупки на прилавок, и, перед тем как заговорить, аккуратно сплюнул табак в медную пепельницу у своих ног.

— Да, — вежливо ответил он на вопрос мужчины, — я знаю, где находится этот Сьюдад-де-Мираклз. — Он не утруждал себя испанским произношением. — Дорога длиной в четыре дня выведет вас на другую сторону Эль-Дьябло. Это большая гора, вершину которой вы увидите по левую сторону от железнодорожной станции. Она все еще покрыта снегом.

Молодого человека, по-видимому, слегка обеспокоило то, что он услышал, и он бросил тревожный взгляд на девушку. Он, возможно, не предполагал, что это так далеко.

Он повернулся к Чарли:

— По какой дороге нам ехать?

Чарли прыснул со смеху:

— Какая дорога! Господи, там уже тридцать пять лет нет никакой дороги! С тех самых пор, как одна идиотская горная компания пыталась найти там золото — притащила туда свои буры и кирки и целую роту землекопов, которые изрыли всю гору, но не нашли там ни крупицы золота. — Он пожал плечами. — Может быть, там осталась какая-нибудь тропинка, по которой вы сможете пройти. Но не возлагайте слишком больших надежд, что там вы что-нибудь найдете. Как я уже сказал, там нет ни грамма золота.

Конечно же, он понимал, что эти двое приехали сюда не за золотом — они не купили ничего, кроме кирки и мотыги.

Но он вынужден был признаться себе, что его начало раздирать любопытство по поводу того, что же на самом деле они ожидали там найти.

Женщина бросила на своего компаньона сердитый взгляд и в первый раз после появления в магазине заговорила:

— Ты слышал? Там нет дороги, там нет никакого городка. Вся затея не стоит и выеденного яйца!

Чарли посмотрел на нее с интересом, а затем протянул:

— Ах, не-е-т, там все-таки есть городишко. Скорее, я бы сказал, деревня. Там стоит только церковь да живет кучка индейцев.

Ошеломленная, девушка переспросила:

— Индейцев?

Чарли кивнул:

— Да, пару сотен лет назад несколько испанских священников построили там церковь, утверждая, что в этом месте произошло какое-то чудо или что-то в этом роде, — думаю, из-за этого городок и получил свое название: Сьюдад-де-Мираклз — «город, где есть чудо». Они собирались в этих горах проповедовать христианство, построить там несколько миссий. Но задача оказалась им не по зубам, и они бросили это дело. Поэтому городок Сьюдад-де-Мираклз так и остался там стоять, сам о себе заботясь. Там и сейчас есть священник, небольшая школа и больше ничего.

— Индейцы, — снова повторила девушка, чуть не задохнувшись от этого слова.

— Они очень миролюбивые, — заверил ее Чарли, — не беспокойтесь. Называют себя «мивок», и их совсем мало осталось. Тех, кого не убили белые люди, истребили болезни.

Наверное, индейцы решили, что высоко в горах они будут в безопасности, поэтому и остались там. Они никому не мешают, и их никто не беспокоит. — Он Поднял бровь и посмотрел на девушку, больше не в силах сдерживать свое любопытство. — А все же что у вас там за дело?

Женщина отвернулась — рассерженно, как показалось Чарли, — и на его вопрос ответил мужчина.

Он заметно нервничал, и у него был растерянный вид.

— Нам нужно доставить послание священнику.

Наблюдательный Чарли подумал, что это могло быть правдой, но это была только часть правды.

— Должно быть, это очень важное послание?

Женщина вышла, хлопнув дверью. Мужчина мгновение смотрел ей вслед, затем снова повернулся к Чарли.

— Очень важное, — подтвердил он решительно. Он показал на припасы, лежащие на прилавке:

— Сколько с меня?

После того как Адам вытащил Энджел из номера в отеле в Сан-Франциско, десятки раз он спрашивал себя, для чего он это сделал? Безуспешно пытаясь вразумительно ответить себе на вопрос «зачем», он был сам себе отвратителен.

Почему для него было так важно привезти крест самому, несмотря на такой долгий путь? Ведь поначалу это не входило в его планы. Он мог бы передать его представителям закона или просто отдать его в какую-нибудь церковь в Сан-Франциско — они бы сделали все, чтобы крест отправился к тем, кому он принадлежал. Энджел права: он не имел к этому никакого отношения. Это не его дело.

Но в то утро в ее номере он наблюдал, как она сжимала в руке крест. Он видел, каким холодным жадным блеском зажглись ее глаза, и вдруг все понял. Он любил ее, но теперь она уже больше не была той девушкой, которую он любил.

Она была нужна ему, но она не нуждалась в нем. Ярость, боль от предательства и обида смешались в его душе, и он сам не понимал, зачем все это затеял.

Он легко мог оставить ее там. Первое, что пришло ему в голову, его самым первым импульсом было. просто бросить ее. Оставить ее с этим краденым крестом, наедине с ее надеждами на богатство, которое он сулил, на то богатство, которого она так жаждала. Как только бандиты узнают, что их одурачили, они вернутся. Он знал это, и скорее всего это знала и она. Они не дрогнув убили бы ее. И Адам повторял себе, что он не мог бросить ее одну, обрекая на верную смерть.

Но не нужно было брать ее с собой. Он мог отправить ее куда-нибудь в безопасное место, передать крест полиции и разом покончить с этим делом. Брать ее с собой было ужасной глупостью. Такой большой глупости он давно не совершал. И вот теперь они с ней оказались где-то на краю света, и впереди их ждет четырехдневный переход через самые суровые горы в мире. И он по-прежнему не знает, зачем ему это нужно. Чем больше он думал об этом, тем больше он злился.

С той минуты, как они сели в поезд, он ожидал от нее каких-нибудь действий: попытки выкрасть крест, нажатия стоп-крана. Он не мог предсказать ее действия. И в каком-то смысле он даже надеялся, что она что-нибудь предпримет, что-нибудь, что разобьет это ужасное, острое, как стекло, напряжение между ними. Что-нибудь, что прояснит для него причину, по которой он это делает, а также ответит ему на вопрос: почему любовь и ненависть, которые он испытывал к ней, перемешались и кипят у него внутри и, как кислота, выедают дыру в его сердце? Что-нибудь, что даст ему повод накричать на нее, схватить ее и трясти, пока не застучат ее зубы, как ему хотелось сделать это в то первое утро в отеле… или что-то, что просто прогонит гнев и боль, превратив их в пустоту и апатию, которые позволят ему повернуться к ней спиной и уйти, как и нужно было сделать с самого начала, и — выбросить ее из головы. Но она ничего не предприняла.

В вагоне он однажды вздремнул — только чуть-чуть, он все время оставался настороже, как делал это раньше, когда служил в полиции. Адам почувствовал, как она сидя в кресле рядом с ним, зашевелилась, и с каким-то болезненным облегчением он подумал, что вот наконец она сейчас незаметно вытащит крест у него из кармана. Он мгновенно проснулся, с быстротой нападающей змеи схватил ее за руку и впился в нее взглядом.

Она посмотрела на него с холодным презрением и медленно, спокойно убрала свою руку. Затем она наклонилась и подняла расписание, которое упало на пол ей под ноги, что, по-видимому, она и собиралась сделать до этого и что он не правильно истолковал. Все с тем же спокойствием она откинулась на спинку кресла и стала изучать расписание. Это было хуже всего — она опять не дала ему повода уйти.

Нет, хуже всего было ее молчание. Она не сказала ему ни слова, если не считать той короткой вспышки негодования в магазине Ориона. Ее лицо было таким непроницаемым, похожим на маску, что по нему невозможно было определить, о чем она думает. Но он догадывался. Ее тоже терзал вопрос «почему», и она, наверное, причислила его к разряду больших болванов, каким он стал себя считать и без нее.

Он вышел из магазина, держа в руках мешки: два комплекта седельных сумок со съестными припасами, пара скатанных одеял, одежда Энджел. Лошади, которых он выбрал перед тем, как они вошли в магазин, уже были оседланы и поданы, их вожжи были обмотаны вокруг столба, вбитого возле магазина.

У небольшого крыльца сидел человек в шляпе, надвинутой на лоб; у ног его стояла бутылка. Адам мельком взглянул на него, но человек показался ему безобидным. Энджел села на ступеньки крыльца и устремила свой взгляд на горы.

И Адам понял, что время для размышлений, зачем он взял ее с собой, истекло, а его гнев угас.

Он бросил седельные сумки и скатанные постели на крыльцо, и они упали с глухим стуком. Человек с бутылкой даже не поднял глаз. Энджел — тоже. Адам сел рядом с ней.

— Ты в любой момент могла украсть у меня этот крест, — сказал он.

— Возможно, — произнесла она равнодушно. — Но в поезде я бы с ним не ушла далеко.

— Следующие три ночи я должен буду спать с револьвером в руке?

Она посмотрела на него. Глаза у нее были ясные и такие же синие, как лето в Колорадо, но в отличие от него — лишенные выражения.

— Ты бы не застрелил меня.

Адам тихо спросил:

— А ты, Энджел? Ты бы застрелила меня? Ты смогла бы перерезать мне горло, когда я спал?

Она смотрела на него целую минуту, прежде чем ответить.

— Ты болван, — рявкнула она. — Если смогу, я заберу у тебя этот крест. Ты знаешь это. Тот, кто четыре дня будет лезть в гору, чтобы отвезти к индейцам то, что стоит тысячи, нет, миллионы долларов, другого и не заслуживает.

Она опять посмотрела на него, и на этот раз ее глаза зажглись искорками синего огня.

— Индейцы! — презрительно процедила она. — Зачем им этот крест? Они даже не понимают, что это такое! Они оставили его без присмотра, и его украли, и снова украдут, — ты ведь понимаешь это, правда? И что тогда будут значить все эти твои распрекрасные идеи о том, что хорошо и что плохо?

Вдали пыхтел "паровоз — он привез сюда кое-какие товары из крупных городов. Адам полез в карман и достал пачку банкнот и несколько серебряных монет.

— Вот, — произнес он, схватив ее за руку, и положил деньги в ее ладонь. — Поезд скоро тронется, и если ты на него не успеешь, тебе два дня придется ждать следующего.

Советую поторопиться.

Она взглянула на деньги на своей ладони, не тронулась с места.

Помолчав, она заговорила, и ее голос был хриплым от недоверия:

— Так вот как? Ты привез меня сюда лишь для того, чтобы теперь отправить обратно? И куда я, по-твоему, должна пойти?

— Мне все равно, куда ты пойдешь, — ответил он резко. — У тебя теперь есть деньги, а это главное, что тебя волнует. Так давай иди!

Но на самом деле ему совсем не было все равно, и внезапно он получил ответ на вопрос, который его мучил все это время. Он понял, зачем привез ее сюда. Не потому, что он дал обещание Консуэло или Джереми Хаберу. Он мог бы оставить ее в Сан-Франциско. Но если бы он это сделал при тех отношениях, которые сложились между ними, когда ненависть кипела в его сердце, она никогда бы не вернулась к нему. Все было бы кончено раз и навсегда. А он не был готов отпустить ее. Оказывается, все объяснялось очень просто.

Может быть, она попытается сбежать от него в горах?

Но если сейчас она возьмет деньги и сядет в поезд, между ними все равно все будет кончено. Она исчезнет навсегда.

И хотя он чувствовал, как что-то сжалось у него внутри и сердце бешено заколотилось, он должен был выяснить это сейчас. Он должен предоставить ей этот шанс.

Он угрюмо произнес:

— Здесь хватит денег, чтобы вернуться в Сан-Франциско. Если тебе нужно больше, пошли телеграмму Тори Кантрелл или Консуэло Гомес в Каса-Верде, в Нью-Мексико.

Тебя всегда будут там ждать. Я не прогоняю тебя. Решай сама, что делать. Ты же сама говорила, что я тебе не нужен.

Она не отрываясь продолжала смотреть на деньги в своей руке. А потом она медленно сжала их в ладони. Адам почувствовал, как надежда, которая еще теплилась в нем, постепенно оставляет его.

Вдруг Энджел швырнула деньги ему в лицо. Несколько банкнот упали на его колени, монеты покатились по крыльцу.

— Я не хочу возвращаться в Сан-Франциско! А этого, — она презрительно ткнула пальцем в разбросанные купюры, — недостаточно, чтобы заплатить за этот крест. Пока он у тебя, мистер, я буду твоей тенью, и если ты думаешь по-другому, ты еще глупее, чем я предполагала.

— И все? — спросил он спокойно. — Это единственная причина?

Он видел, как она проглотила комок в горле, но она даже не взглянула на него.

— Я не убью тебя, когда ты будешь спать, — пообещала она, — если именно это тебя беспокоит.

Ее голос был хриплым, и она не отрывала взгляда от далеких гор, покрытых снегом.

— Но насчет всего остального я не могу тебе ничего обещать.

Адам стал собирать разбросанные деньги и складывать их в свой карман.

— Я мог бы заставить тебя сесть в поезд.

— Ты мог бы оставить меня в Сан-Франциско.

И тогда она взглянула на него. И когда их глаза встретились, было одно мгновение, когда они были близки к истине, если бы захотели отбросить в сторону завесу гнева и обиды. И это мгновение было достаточно долгим, чтобы напомнить им другое время, другое место и то, какими они тогда были… Какими смеющимися были их глаза тогда, на пляже, какими сладостными и сильными были их объятия, какими нежными были их слова, прозвучавшие в тишине. Все это еще жило в их глазах, скрываясь за злыми словами и необоснованными подозрениями, которые их разделяли, и одно прикосновение или всего лишь одно слово могло бы снова возродить все это к жизни.

Но Адам не нашелся что сказать, и Энджел отвернулась.

— Тебе нужно найти место, чтобы переодеться. — Адам сунул ей в руки узел с одеждой. — Впереди нас ждет целый день в седле.

Им не оставалось ничего другого, как отправляться в путь.

* * *

В начале своей поездки они проезжали через заросли низкорослого кустарника и через ручьи, вдоль которых росли виргинские и голубые дубы и ивняк. Это был огромный безлюдный край, где отдавалось эхом одиночество; их лошади, когда они ступали бок о бок под палящим солнцем или погружались в темную тень деревьев, казались совсем крошечными на фоне окружавшего их громадного пространства. Впереди, словно сказочный великан, возвышалась гора, которую хозяин магазина называл Эль-Дьябло. Ее неровный гигантский зуб раскалывал небо. Раньше Энджел приходилось колесить по суровым краям, переезжая из города в город, от лагеря к лагерю, передвигаясь на усталых мулах, на сцепленных вместе повозках. Но это было совсем другое. Ее радовало, что она была не одна… В то же время никогда еще за всю свою жизнь она не чувствовала себя такой одинокой.

По правде говоря, она до последней минуты не верила, что все зайдет так далеко. Она надеялась, что когда Адам останется один, к нему вернется здравый смысл и он поймет, какое глупое дело он затеял. Может быть, где-то в глубине души она все еще верила, что это не всерьез. Там, в Сан-Франциско, она довела его до бешенства, и хотя она по-прежнему не понимала, как их разногласия из-за креста могли до такой степени выйти из-под контроля, она наговорила ему грубостей, и он ей тоже. Поэтому сейчас он был в ярости и хотел встать в позу или преподать ей урок, как склонны поступать все мужчины в подобных ситуациях. Она думала, что дело было именно в этом… Так она думала до этого утра.

Но он только что попытался отправить ее обратно. Когда он вложил деньги ей в руку, она увидела, что он не блефовал, поняла, что это была не поза, в тот момент его глаза были холодными. И тогда по ее телу пробежал странный холодок, чего раньше с ней никогда не случалось. Даже сейчас, когда пот струился по ее шее, а солнце, отскакивая от голой земли, выжигало ей глаза, внутри у нее царил холод и ее сотрясала дрожь. Она больше не нужна Адаму.

Но может быть, больше всего ее потрясло, испугало, рассердило и смутило то, насколько важным это оказалось для нее. Разве она с самого начала не знала, что такой мужчина, как Адам, никогда не станет постоянной частью ее жизни?

Она взяла у него то, что он захотел ей дать, — одну ночь любви, одну ночь ощущения того, что она в его объятиях по праву, одну ночь истинного восторга, парившего на краю целого мира возможностей. Она предложила ему стать его женщиной так долго, сколько он этого захочет… А потом он предложил ей выйти за него замуж. Он с самого начала знал, что она собой представляет, и все равно предложил ей выйти за него замуж. Вот это было обиднее всего. Вот почему она так злилась: на него — за притворство, на себя — за то, что ему поверила.

И вот настал момент, когда он вложил деньги ей в руку и посмотрел на нее жестким, отстраненным взглядом, и она поняла, что все кончено. Еще одна мечта, растворившаяся в тумане. Она должна была быть к этому готова. Ей с самого начала нужно было понять, что прекрасное никогда не бывает настоящим, что подобное не случается с такими, как она.

Но никогда еще она не испытывала такой боли, как в то мгновение, когда она сама своим упрямством разрушила свою самую большую мечту. Еще никогда она не чувствовала себя такой опустошенной и разбитой.

А может, надо было сесть в этот поезд? Что ее ждет здесь?

Даже крест… Она могла забрать его у Адама только силой, а на это она не пойдет. Адам, конечно же, догадывается, что она не сделает этого, не сможет сделать. Может быть, в какой-то маленькой частичке ее души до сих пор еще теплилась надежда, что Адам передумает. Может быть, она почти внушила себе, что когда-нибудь, очень скоро, через два-три дня, она сможет выкрасть крест у Адама. Но она в этом сомневалась. И каким-то странным образом крест перестал значить для нее так много, как раньше.

Ну почему же все-таки она не села в поезд?

Адам ехал впереди нее, осторожно направляя лошадь вверх по пологому склону, по которому они выезжали из предгорья. Энджел посмотрела на его широкую сильную спину и узнала ответ на свой вопрос. В этом ответе не было ни капли здравого смысла, ей было больно признать этот ответ, но она поняла, почему она до сих пор была с ним.

У ручья, под сучковатым дубом, они расположились на привал. Солнце палило нещадно. Адам открыл ножом банку бобов и подвесил над костром котелок со свиной грудинкой.

— Так у тебя все сгорит, — заметила Энджел. Она обернула ручку котелка полой своей куртки, которая была ей велика, и подвинула его к краю костра, туша крошечные язычки пламени, которые уже начинали загораться на свином жире.

Адам взглянул на нее:

— Я хотел сварить кофе. Я не могу держать котелок над огнем и одновременно идти за водой.

— Кофе буду варить я. Я не знаю ни одного мужчины, который мог бы сварить хороший кофе. Подержи.

Он сел возле нее на корточки, а она передала ему котелок.

— Осторожно — горячо!

Когда они разматывали ее куртку с ручки котелка, что было довольно трудно, их пальцы соприкоснулись. Это длилось только одно мгновение, но когда его грубые мужские пальцы встретились с ее пальцами, это мгновение показалось ей вечностью. Она не была готова ощутить острое жало воспоминаний и тоску, которой отозвалось в ней случайное прикосновение… Воспоминания о тех минутах, которые больше ей не принадлежат, и тоска по тому, чего у нее больше никогда не будет. Она резко отдернула руку, и котелок чуть не упал в огонь. Адам быстро поймал горячий котелок и обжег руку о его раскаленную ручку.

Энджел поднялась на ноги и почувствовала, что охрипла от слов, которые не осмеливалась произнести. Ее щеки ярко вспыхнули, и огонь их костра не был в этом виноват.

Она схватила кофейник и побежала к ручью.

Адам целиком сосредоточился на мерцающем пламени костра, твердо решив не смотреть ей вслед. Но невольно все в нем напряглось: он прислушивался к ее удаляющимся шагам, а при ее приближении его шею стало покалывать, и ее тень снова склонилась над ним.

Бесформенные мужские штаны и больших размеров куртка скрывали ее фигуру, но ее запах казался таким теплым и женственным в свежем ночном воздухе, что его пронзила дрожь. Ее запах дразнил его разум. Когда, стоя рядом с ним, она наклонилась, чтобы поставить кофейник на огонь, он видел, как ткань ее брюк натянулась вокруг одного бедра, подчеркивая его стройную, женственную форму, и ему пришлось торопливо отвести глаза.

— Сейчас я его сниму.

Когда она потянулась за котелком, ее голос звучал приглушенно, но, возможно, ему так показалось оттого, что у него шумело в ушах. Он поднялся на ноги и отошел от костра. Он начинал понимать, что, приняв решение взять ее с собой, совершил большую ошибку.

Они ужинали, сидя напротив друг друга около костра.

Напряженную тишину подчеркивали дико скачущие тени, которые отбрасывали языки пламени, и движение диких зверей, рыскающих в кустах в поисках пищи. С заходом солнца на землю опустился холод, и Энджел продрогла под большой курткой и подвинулась ближе к огню. Она не знала, отчего ей стало холодно — нес ли холод ночной воздух или леденящее душу молчание Адама.

Наконец он произнес:

— Хороший кофе. — Это было так неожиданно, что она даже подпрыгнула— Хочешь еще?

Он поднял кофейник, и она протянула свою чашку. От зловещего воя, внезапно раздавшегося откуда-то сверху, с гор, рука Энджел дернулась, и горячий кофе выплеснулся ей на запястье. Она вскрикнула и уронила чашку на землю, Адам тут же подбежал к ней.

— Ты обожглась?

Она испуганно оглянулась, дуя на обожженную руку:

— Что это было?

— Всего лишь рысь или, может быть, кугуар. Они не подходят близко к огню. Дай я взгляну на твою руку.

Он задрал рукав ее куртки и при свете костра стал осматривать покрасневшую кожу на запястье. Ожог был несильным, но доставлял ей неудобство, как тысячи ползающих муравьев, и, чтобы не поддаться детской привычке и не поднести ошпаренное место ко рту, Энджел пришлось крепко сжать губы.

— Надо бы смочить ожог холодной водой, — покачал головой Адам, — а то появится волдырь.

Он продолжал держать ее руку, склоняясь над ней так, . что ее обволакивала не только его тень, но и тепло его тела.

И когда она взглянула на него, его лицо оказалось так близко, что почти касалось ее лица. При свете костра оно как будто мерцало, а глаза тонули в нежной дымке света и тьмы, за которой скрывались тайна и неопределенность. В первый раз за все время после Сан-Франциско она опять увидела того самого Адама, которого знала раньше. И ее первым побуждением было благодарно упасть в его объятия, чтобы тепло и сила его рук растопили лед обиды и непонимания, которые пролегли между ними.

Этот миг длился целую вечность — вечность, когда сердца их забились в унисон, глаза их встретились, их дыхание слилось, и она молила его про себя: «Поцелуй меня! Ну… пожалуйста, поцелуй меня!» Она надеялась, что он это сделает. Она знала, что он тоже хочет этого.

Но он просто хрипло произнес:

— Будь осторожна со свое и рукой. А я хочу хоть немного поспать. — Он поднялся и пошел собирать ветки для костра.

Он устроил себе постель там, где стояли лошади, оставив для Энджел место возле костра. Горькое разочарование и чувство потери терзали его. Его расстроила не она, он расстроил себя сам: тем, что подошел к ней так близко, — и тем, что не подошел еще ближе. Она по-прежнему властвовала над его чувствами. Она была как магнит, а он лежал на холодной, твердой земле и думал о том, как легко можно было сделать так, чтобы ему не пришлось спать одному в эту ночь.

Он видел, как ее тень маячила перед костром, когда она готовила себе постель. Он слышал, как она двигалась, как скрипели ее ботинки, как шуршала ее одежда, а потом она легла на матрас и закуталась в одеяло. Он прислушивался к этим звукам, все время стараясь разглядеть в темноте ее тень.

Сна не было ни в одном глазу.

Повернув голову, Адам увидел ее в слабом отблеске мерцающего света, исходящего от костра. Она лежала на боку, подтянув колени к подбородку.

Ей было так же холодно, как и ему. Он мог согреть ее.

Он знал, как согреть их обоих. Адам напрягся, его сердце билось учащенно. Она была так близко. Она уже принадлежала ему раньше, и теперь это уже не изменить. У него не было причин отказаться от своих прав на нее. Она хочет быть его женщиной.

Может быть, она больше не хочет этого? Но Адам мог сделать так, чтобы она вновь его захотела; он всегда знал, как заставить женщин его хотеть, для него это было так же естественно, как дышать. И он вспоминал, как она на него смотрела… Она не будет разочарована.

Ему казалось, что за ночными звуками он слышит ее тихое дыхание. Она выглядела такой маленькой и одинокой, когда лежала, свернувшись калачиком, освещенная огнем гаснущего костра. Он был бессилен перед натиском плотского желания, от которого бурлила его кровь.

И он ужаснулся, подумав об этом. Потому что это было бы не правильно, ведь позади осталось слишком много боли и предательства. Потому что, что бы он ни думал и ни испытывал сейчас, он не имел права осуждать ее. У него никогда не было этого права.

Седельные сумки служили ему подушкой, и где-то глубоко в них был запрятан крест. Она знала об этом, и сейчас он почти сожалел, что не оставил сумки на седле так, чтобы она, если решит украсть крест, сделала это сегодня ночью, и тогда у него не оставалось бы вопросов. Тогда действительно все было бы кончено. Но будет ли?

Она и сейчас могла уйти от него. Она могла ускользнуть ночью и уйти задолго до рассвета, и это бы его не удивило. А если бы она и вправду так сделала?

«Тогда я бы пошел за ней, — внезапно озарило Адама. — Прости меня. Господи, я бы пошел за ней и начал все сначала…».

Опять мяукнула дикая кошка, и кони тревожно заржали и задергали головами. Тут же в тишине раздался испуганный голос Энджел, и она села на постели:

— Адам! Звуки приближаются!

Он тоже сел и взял ружье, которое лежало рядом с ним.

Звуки и правда приближались. Он знал, что скорее всего кошка набросится на лошадей, а не на людей, спящих возле костра, и сначала он хотел объяснить ей это. Но что-то его остановило.

Она испугалась — значит, он ей нужен. Ему следует перебраться поближе к ней, лечь рядом, коснуться ее руки, чтобы успокоить. Поговорить с ней. Прижать ее к себе. Это было бы так легко. Он бы гладил ее вол осы, целовал лицо, а затем…

Он сказал:

— Спи спокойно, я покараулю лошадей.

Он резко поднялся и, собрав всю силу воли, пошел, но не к ней, а от нее.

Он почти не спал в эту ночь.

Энджел — тоже.

 

Глава 17

Кейси думал, что самым трудным будет отследить их путь от Сан-Франциско. В том, что они покинули этот город, он не сомневался. Они, наверное, уехали из города с ближайшим поездом, как только смогли избавиться от веревок, и при этой мысли его затрясло от бешенства. Но ничего страшного, он все равно их найдет. Даже если на это у него уйдет вся жизнь, он выследит их и медленно, одного за другим, убьет: сначала мужчину — потому что он думает, будто он такой чертовски умный, а потом женщину — потому что это она во всем виновата.

Судя по всему, эта парочка любит путешествовать поездом, поэтому он начал свои поиски с вокзала. Сотни людей каждый день приезжают и уезжают из города, поэтому надежда их найти была слабой. Но Кейси сочинил вполне достоверную историю, очень подходящую к случаю. Да, надо признать, от этого идиота Дженкса его всегда отличало наличие мозгов.

Он изобразил на лице добропорядочное выражение и рассказал мужчине на станции, что он разыскивает свою дочь, которую против ее воли похитил высокий мужчина со светлыми волосами. Для пущего эффекта он добавил, что этот подонок сломал ему руку, когда он пытался его остановить. Он описал их обоих подробно, как только мог, и сказал, что они уехали из города двадцать третьего числа.

История его была гениальной, и почти два дня он поздравлял себя с удачной выдумкой. Служащий в окошечке не спросил его, почему он не обратился к помощи закона, даже не поинтересовался, почему он так долго собирался, чтобы отправиться за ними в погоню. Но он действительно вспомнил парочку, которая подходила под его описание. Он хорошо их запомнил, потому что девушка выглядела потрясающе и потому что было очевидно, что она не хочет ехать туда, куда вез ее молодой человек. Он даже подумал в тот момент, что во всем этом есть какая-то тайна.

Но ведь он всего лишь служащий, который продает билеты, и он не может вмешиваться в личные дела людей, приходящих на вокзал.

Клерк рассказал ему, что они купили билеты на юг, а не на восток, как предполагал Кейси. Клерк запомнил это, потому что их пунктом назначения был маленький и никому не известный городишко под названием Орион, в предгорьях гор Сьерра-Невада, и Кейси долго не мог понять, что они собирались там делать. Орион — всего лишь станция на запасной ветке, где поезд останавливается для долива воды, и единственное, что доставляют в этот городок, — это продукты и почта, да и то не слишком много. Кейси подумал, что, может быть, служащий навел его на след какой-то другой парочки. Но затем кассир сказал ему кое-что, что заставило его поверить в свою удачу. Мужчина и женщина уехали не двадцать третьего, как предполагал Кейси, а двадцать четвертого. Это означало, что они опережали его всего лишь на пару дней. И если Кейси сядет на дилижанс, который не делает так много остановок, как поезд, то он сможет уже через сутки сократить разрыв.

Он сел на дилижанс, идущий до Норт-Форка, взяв билет до конечной остановки, затем глубокой ночью украл лошадь и продолжил свой путь верхом. Когда на следующее утро владелец платной конюшни заметил отсутствие жеребца, Кейси был уже очень далеко.

Лошадь была резвой, и он гнал ее во весь опор. Так он скакал всю ночь и большую часть следующего дня, пока лошадь не начала задыхаться, и он решил, что, если не даст ей отдохнуть, оставшуюся часть пути ему придется идти пешком. Он прискакал в Орион в разгар дня, и когда он вел свою лошадь по пустой, грязной главной улице, его охватило что-то похожее на тоскливое отчаяние. Это был город-призрак.

Его обманули. Все это время он скакал сломя голову, не разбирая дороги, и оказалось — все было напрасно. Они никогда не появлялись ни здесь, ни где-то рядом.

Они поехали туда, куда он предполагал — на восток, в какой-нибудь большой город, такой, как Бостон или Филадельфия, и продали крест, а затем исчезли из страны ко всем чертям. Так поступил бы он сам, и так же сделали и они.

Если только не…

Если только они не продали крест в Сан-Франциско.

Если только они не попытались сбить его со следа, прячась в горах. Если только они не залегли где-то в засаде, поджидая его. И даже сейчас, возможно, они ждут, что он выследит их, а они без особых усилий прикончат его в ближайшем переулке. Если только они не настолько глупы, чтобы решить, что он их не выследит…

Он был мокрым от пота, когда вошел в магазин, единственное заведение, которое было открыто на заброшенной маленькой улочке. Магазин располагался напротив железнодорожной станции, и, если кто-то, подходящий под описание тех, за кем он охотился, сошел с поезда, в магазине их не могли не заметить.

Он был не в том настроении, чтобы изображать вежливость, и вошел, держа револьвер на взводе. В магазине был только хозяин. На улицах тоже было безлюдно. А если бы там кто-нибудь оказался, то Кейси, возможно, застрелил бы его на месте.

Чарли фасовал кофе, пересыпая его из большого мешка в маленькие мешочки. И вдруг в магазин, хлопнув дверью, вошел человек с револьвером и молча выстрелил в потолок.

Большой мешок наклонился, и кофе высыпался на прилавок.

Чарли машинально поднял руки: если в магазин врывается человек с оружием и если у вас еще сохранился здравый смысл, это единственное, что вам остается делать. Но затем он взглянул на кофе, рассыпанный по всему прилавку, — фунтов десять, если он правильно подсчитал, и вспомнил, что в последние дни выручка была мизерной, — и пришел в бешенство. В этом городке отсутствовала полиция — она не появлялась здесь годами, — и он не надеялся, что кто-нибудь ему поможет, даже если он позовет на помощь, что он делать не будет. То небольшое население, которое здесь еще проживает, не любит совать нос в чужие дела. Чарли и сам был таким. Но вид этого кофе, рассыпанного по прилавку, взбесил его.

Однако он еще не до такой степени спятил, чтобы опустить поднятые руки.

Кейси медленно приближался к старику.

— Правильно, мистер. Просто стой, где стоишь, будь молодцом. У меня есть к тебе несколько вопросов, и тебе нужно на них ответить, затем я угощусь кое-чем в твоем магазине и отправлюсь своей дорогой. Ты все понял?

Чарли ничего не ответил. Он думал оружье, которое держал заряженным под прилавком, всего в нескольких футах оттого места, где он стоял. Но он не осмеливался даже взглянуть в ту сторону.

— Я кое-кого разыскиваю, — заговорил Кейси. — Мужчину и женщину. Она черноволосая и настоящая красотка, ты бы сразу ее заметил. Он — светловолосый, высокий и худой. Вчера или позавчера они сошли здесь с поезда. Я хочу знать, куда они направились.

Чарли посмотрел на человека с револьвером, а затем перевел тоскующий взгляд на рассыпанный кофе. Он прожил здесь уже сорок лет, и некоторые из этих лет были тяжелыми и неспокойными. Но ни разу за все это время никто не пришел в его магазин, чтобы забрать его товар, не заплатив за него. Он прожил жизнь, заботясь о себе и своей собственности, но провались он на этом месте, если умрет, как хныкающий трус, у ног вооруженного бандита.

Поэтому Чарли посмотрел Кейси прямо в глаза и спокойно произнес:

— Никого похожего я не видел здесь, мистер.

Ему не было никакого смысла обманывать — незачем лгать ради парочки незнакомцев, которых он даже не знал.

Но им овладела ярость, и он решил, что этот бандит ничего от него не узнает. Даже правду.

Кейси сделал к нему еще два шага, прижался животом к прилавку, держа шестизарядный револьвер на расстоянии меньше трех футов от лица старика. Даже левой рукой, которой он стрелял плохо, с этого расстояния он не промахнется. Очень тихо проговорил:

— Не лги мне, старик! Черт возьми, здесь проходит только один поезд, и он останавливается как раз напротив твоего чертова окна. Будем считать, что они сошли с этого поезда. А теперь говори, куда они поехали, или я отправлю тебя на тот свет.

Чарли вздохнул:

— Мне семьдесят пять лет. Я много работал и ничего за последние сорок лет не нажил в этой дыре. Если вы убьете меня сейчас, думаю, этим вы окажете мне услугу.

Кейси нажал на курок.

Лицо старика превратилось в кровавое месиво, а Кейси развернулся и зашагал к двери, не дожидаясь окончания зрелища. В ярости он распахнул дверь, держа револьвер на взводе и почти ожидая — хотя это и было смешно в таком пустом городке, — что на него набросится отряд, созванный шерифом. Вместо этого он увидел только одного человека, медленно поднимающегося с плетеного кресла на крыльце, и Кейси решил и его застрелить и уже взвел курок, но этот человек заговорил с ним сам.

— Если вы меня убьете, то никогда не найдете тех двоих.

Кейси заколебался, но не из-за этих слов, а потому что знал, что с подвижной целью ему не справиться, а вдобавок ко всему этот человек был вооружен. У него было худое лицо и борода, но взгляд оказался проницательным, и то, как он согнул пальцы на бедре, подсказало Кейси, что он в одно мгновение сможет выхватить свой револьвер из кобуры.

— Вчера я сидел здесь, — помолчав, заговорил незнакомец. — Они меня не заметили. Меня многие не замечают. Я все слышал. Какой-то крест, так ведь? Девушка сказала, что он стоит миллионы. — Он пожал плечами. — Может быть, так, а может, и нет. Я понял, что мужчина, который был с ней, старался держать этот крест подальше от нее. Он хотел посадить ее на поезд, но она отказалась.

— Куда они поехали? — хрипло спросил Кейси.

Мужчина окинул его ленивым взглядом, его рука покоилась на бедре.

— Мое имя Бриггз, — проговорил он. — Мне пришло в голову, что я и сам не прочь отправиться за ними, просто чтобы посмотреть, что эго у них есть такое, что может столько стоить. Но нужно быть болваном, чтобы одному искать их в горах, не зная наверняка, есть ли какой-то смысл в том, о чем они говорили.

— Куда они поехали? — повторил Кейси раздраженно.

Бриггз кивнул на север.

— Вверх вон по той тропинке. Там рудник. Наверху в горах есть деревушка, в которой живут индейцы и миссионеры. — Затем он взглянул на руку Кейси, которая до сих пор была перевязана грязным пестрым платком и висела на ружейном ремне. — Думаю, вам может понадобиться еще один стрелок.

Кейси долго смотрел на него. Деревня, индейцы… Он не мог поверить, что это могло оказаться так просто. Он поднял взгляд вверх и увидел ее, высокую, с заснеженной вершиной, — гору Эль-Дьябло. Раньше он видел ее с восточной стороны, со стороны штата Невада, где они украли крест.

Теперь он смотрел на нее из Калифорнии, но ошибки не было. Это была та же самая гора. Они везли крест, чтобы вернуть его индейцам.

— У вас есть лошадь?

— Здесь рядом есть конюшня, набитая лошадьми.

— Тогда берите лошадь, и поедем.

* * *

На второй день Адам и Энджел оставили позади низкорослую растительность предгорья. Тополя и клены росли по берегам речек, и в течение долгого времени путешествие было почти приятным. На воде сверкали солнечные блики, густо пахло хвоей, подъем в горы и тень от густой листвы дарили долгожданную прохладу. Но горные реки были очень бурными, с крутыми берегами, и лошади, переходя их, нервничали. Часто на их пути встречались глубокие расщелины, и тогда им приходилось возвращаться и объезжать их кругом. Местами земля была так густо покрыта колючими растениями, что лошади не могли там пройти, и они снова вынуждены были делать крюк. К концу дня путники смертельно устали. Слегка перекусив, они уснули мертвым сном.

Чем выше они поднимались, тем гуще становился лес.

Кроны сосен переплетались друг с другом, образуя свод, сквозь который почти невозможно было разглядеть небо. На деревьях тараторили белки и голубые сойки. Время от времени Адам и Энджел слышали топот бегущего по подлеску оленя. Но, не считая этих звуков, вокруг царила тишина, не было заметно никаких следов жизни, кроме непрерывного хруста сухой травы под копытами их лошадей. Тишина казалась зловещей.

Землю покрывали сухие ветки; сломанные сучья и вырванные с корнем деревья не один раз перегораживали им дорогу, затрудняя путь. Несмотря на глубокую тень и на то что с увеличением высоты становилось прохладнее, Энджел то и дело покрывалась испариной. Уже в середине дня она была совсем измучена. Она все время задавала себе вопрос: «Почему я этим занимаюсь? Почему я здесь, в этом ужасном месте, ради чего? Кому захочется делать то, чем я занимаюсь сейчас?»

Большую часть своей жизни она провела в дороге; долгое время ее уделом были лагерные костры по ночам, а днем — убогие повозки. Ноющие мышцы, жажда и усталость были ее постоянными спутниками днем, тревога и беспокойство мучили ее по ночам. Она устала. Она уже давно устала от всего этого, и единственное, чего она хотела теперь, — жить в своем доме.

И когда она мечтала о доме, она представляла себе домик в Нью-Мексико. Она думала об окнах, .освещенных солнцем, и о запахе свежей выпечки, о полах, которые можно натирать до блеска, об одежде, которую можно чинить, и об огне, потрескивающем в камине. Она думала о человеке, который вечером входил в их дом и радовался встрече с ней…

Эти мысли причиняли ей боль, которая отнимала у нее последние силы. Потому что этот дом больше не существовал для нее. Ее жизнь состояла из изрытых колеями дорог, протекающих лачуг и слабого огня, едва согревающего ее тело. Она не должна рассчитывать на что-то большее.

С каждым днем путешествия уныние все больше одолевало ее. Какая глупость зайти так далеко и при этом думать, будто из этого получится что-то путное. Даже если бы крест сейчас был у нее, она не смогла бы одна выбраться отсюда.

Когда-то она сбежала от человека, от которого видела только добро. Тех трех ночей, которые она провела, скитаясь в горах, пока Джереми не нашел ее наконец, оказалось достаточно, чтобы она поняла, что она не хочет повторять подобный опыт.

Адам победил, а она проиграла. Оставался только один вопрос: «А что теперь?»

Энджел слышала шум воды, который указывал на то, что где-то неподалеку, выше, протекает речка. И когда они проезжали через поросль дрожащих осин, ее лошадь пошла немного быстрее, ударами копыт расшвыривая обломки породы. Адам остановил свою лошадь и спешился.

— Склон слишком крутой. — Адам снял шляпу и пригладил спутанные волосы, после чего водрузил шляпу на место. Он смотрел на каменистый берег реки. — Мы должны сами провести лошадей по этому склону.

Энджел устало вытерла рукой вспотевшее лицо. Она совсем обессилела, ей было трудно даже говорить. Когда она соскользнула с седла, перед ее глазами заплясали искорки.

Меньше всего ей хотелось тащить свою лошадь на берег, а затем по пояс погружаться в ледяную воду горной речушки.

Но она намотала поводья на руку и пошла за Адамом, который в это время осторожно вел своего коня по берегу.

Лошадь то карабкалась вверх, то соскальзывала, и Энджел изо всех сил старалась ей помочь. Вода в речке была не просто холодной — она была ледяной. От холода сводило ноги, ее брюки промокли. Даже ее лошадь взбунтовалась: трясла головой, возмущенно фыркала, протестуя против стремительного течения холодной реки и против скользких камней под ее копытами. Адам тянул свою лошадь в воду, его лицо выражало решимость, брызги воды летели во все стороны, а он пытался сохранить равновесие.

— Не торопи ее! — закричал он. — Не спеши, ты можешь ее напугать.

Энджел стиснула зубы и натянула поводья. Она боролась с течением, холодом и с упрямой лошадью, которая делала один осторожный шаг вперед и затем два назад, и воздух со свистом вырывался из ее груди, а сердце колотилось от напряжения.

— Ну давай же, чудовище! — прошептала она и с силой дернула за поводья.

Лошадь встала на дыбы и выдернула поводья из рук Энджел. Она шагнула к ней, пытаясь поймать поводья, но лошадь опять встала на дыбы. Энджел теряла последние силы.

Следя взглядом за лошадью, она краем глаза видела бледные, дрожащие листья осин, темные остроконечные ели на фоне неба, пляшущие красные и синие блики. Она устремилась вперед, и вдруг все перед ее глазами стало серым и она потеряла сознание.

* * *

Открыв глаза, Энджел ощутила, что от слабости не может даже шевельнуться, и вдруг различила вызывающий тошноту коллаж из чередующихся цветов: синего, зеленого, красного и черного. Красный, как начала она постепенно догадываться, оказался рубашкой Адама, черный был шляпой, которой он размахивал перед ее лицом. Она лежала на земле, густой ковер из сухих листьев пах плесенью. Ее брюки были холодными и мокрыми, но ее голова лежала на чем-то теплом — оказалось, это были колени Адама. Он держал ее голову на своих коленях.

Слабой рукой она потянулась, пытаясь убрать шляпу от своего лица. Это усилие вызвало новый приступ тошноты, и чтобы справиться с ним, она проглотила комок в горле и закрыла глаза.

— Я подумал, что лошадь ударила тебя копытом, — ответил Адам на ее немой вопрос, когда она снова открыла глаза. — Тебе повезло, что она тебя не лягнула. Ты упала в обморок. Здесь воздух слишком разреженный. Некоторые люди долго к нему привыкают.

Ее тошнило, она была слаба и не реагировала на его ", объяснения. Но звук его голоса… она могла бы лежать так вечно, убаюканная теплом Адама, слушая его голос. Его лицо, побледневшее от тревоги за нее, его глаза, потемневшие от страха, — даже один взгляд на него придавал ей сил.

И единственное, чего ей хотелось, — это смотреть на него не отрываясь, запечатлеть каждую черточку его лица.

Но уже через минуту она оперлась на онемевшие руки и попыталась сесть.

— Осторожно, — сказал Адам и слетка обнял ее за плечи. — Не так резко.

— Со мной все в порядке, — пробормотала Энджел. Она сделала глубокий вдох и подождала, пока голова не перестанет кружиться. Но после того как он убрал руки с ее плеч, она подумала, что теперь у нее совсем не все в порядке.

Она еще раз вдохнула, стараясь придать силу и убедительность своему голосу. Она не хотела жалости от него и не хотела быть ему обузой. Этого она хотела меньше всего.

— Извини, — произнесла она. — Это ужасно глупо. Я ведь раньше бывала в горах. Надо было подумать о воздухе.

— Нет, — проговорил он странным голосом, поднимаясь на ноги и хлопая шляпой по бедру, чтобы сдержать свой гнев. — Это я был глуп. И это мне нужно извиняться. — Он отошел от нее на несколько шагов, его движения были неестественными и принужденными, вся его поза выражала сильное напряжение. — Мне жаль, что я втянул тебя в это — что я втянул нас обоих в эту авантюру. Вся эта поездка — полное безумие. Имей я хоть капельку разума, я бы…

Он остановился, и у Энджел перехватило дыхание. Она смотрела на него, едва смея надеяться.

— Ты бы вернулся? — подсказала она шепотом.

Ее надежда продлилась всего лишь мгновение, а затем Энджел увидела, как его плечи стали опускаться, медленно и неотвратимо. Он повернулся и посмотрел на нее. Его лицо не изменилось, но во взгляде сверкала решимость.

— Нет, — ответил он убежденно. — Я не могу так поступить. И ты знаешь это.

Энджел действительно это знала. Потому что, если бы он смягчился, если бы он признал сейчас, что был не прав и согласился вернуться назад, он бы отступился не только от этого креста с его необыкновенными свойствами. Этим он признал бы свое поражение, а ни один мужчина не позволит себе подобного.

Однако Энджел только сейчас начала осознавать, что что-то большее, чем обычная гордость, заставляло его не отступать, не отказываться от своей затеи, даже когда он понял, что это глупо, и когда признал, что это безумие. Дело было в нем самом. Просто он был таким человеком, который поступает правильно независимо от того, чего это ему стоит. Раньше Энджел смеялась и издевалась над такими людьми, даже старалась их ненавидеть. Но закончила тем, что влюбилась именно в такого человека. Если бы сейчас он вернулся, он бы предал самого себя. И хотя Энджел больше всего на свете мечтала сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, покончив с этой ненавистной миссией, она в глубине души не хотела, чтобы он так поступил. Она не могла позволить ему пойти на это.

И поэтому она оказалась в ловушке. Оба они оказались в ловушке в этом месте, где они не желали находиться, и вынуждены были делать то, чего им делать не хотелось. Почему это происходило, она сама еще до конца не поняла. Она знала только, что у него не было выбора, и у нее тоже, и смертельная усталость окатила ее ледяной волной. Энджел обхватила руками колени и опустила на них голову.

— Ну, — произнесла она устало после долгой паузы, — и что будет дальше? — Это был вопрос, который она боялась задать даже самой себе, — вопрос, ответ на который она не хотела слышать. Но слово было сказано, и, возможно, настало время узнать ответ. — После того как ты доберешься до индейцев и отдашь им этот крест, что будет потом?

Он медлил с ответом, а когда заговорил, его голос звучал убедительно, в нем была спокойная уверенность:

— Не знаю. Думаю, я поеду домой.

В этих словах не было ничего сложного, ничего непонятного или удивительного. Но ей казалось, что они вместили в себя все невзгоды и все неудачи ее короткой жизни.

Он поедет домой. Он отказался от нее, махнул на нее рукой.

Ей казалось, что она знала, что такое пустота, но это было гораздо больше, чем пустота. Это было отсутствие всего: отсутствие воли, цели, надежды. Будущее казалось ей черной дырой, из которой нет возврата. Потому что он поедет домой, а у нее нет дома, куда она могла бы вернуться.

У нее так сдавило горло, что стало больно говорить, но Энджел старалась этого не показывать. Она не смотрела ему в глаза, задавая свой вопрос:

— Что ты скажешь моей матери?

Она слышала, как под ногами Адама зашуршали листья. Он сел рядом с ней — не слишком близко — и положил руку на свое колено, глядя на густой лес впереди. Оттого, что он подошел так близко, ее начало охватывать тепло, но это было не то тепло, которое доставляло ей удовольствие.

Это было полное боли, бросающее в дрожь осознание неотвратимости потери, мучительное и горькое, и она старалась убежать от этого чувства, но не могла.

— Я скажу ей правду, — наконец спокойно проговорил Адам. — Я расскажу ей все, что мне известно. Я верил, что смогу заставить тебя вернуться к ней, думал, что ты этого захочешь… Я предполагал, что это будет так же легко, как вернуть отбившегося от стада теленка или как укротить мустанга… Не знаю, о чем я думал. Наверное, человек в моем возрасте должен понимать разницу между людьми и домашним скотом. Но мне понадобилось немного больше времени, чем другим, для того чтобы это понять.

Он посмотрел на нее, и Энджел больше не могла прятать свои глаза, как бы она этого ни хотела. То, что она прочитала в его взгляде, разбило ей сердце. Правда, она и раньше думала, что внутри у нее уже не осталось ничего живого, ничего, что еще можно разбить. В его глазах она увидела печаль и тоску. Это был взгляд человека, который долго гонялся за большим призом, а потом оказалось, что награду у него вырвали как раз в тот момент, когда он взял его в руки.

И он знает, что другой возможности получить этот приз у него не будет.

— Я не могу изменить тебя, Энджел, Я не могу заставить тебя смотреть на вещи так же, как и я, или любить те же самое, что, по-моему мнению, все люди должны любить. Семья всегда много для меня значила, и я думал, что для всех она значит так же много. Когда-то ты мне заявила, что мне не пришлось испытать того, что выпало на твою долю, что я ничего о тебе не знаю. Я думаю, ты была права. Мне хотелось, чтобы все сложилось по-другому, но одного моего желания оказалось мало. И я не могу заставить тебя захотеть вернуться домой, так же как я не могу… — Он замолчал и отвел глаза, и Энджел подумала, что он никогда не договорит. Затем он взглянул на шляпу в своей руке и добавил очень спокойно:

— Так же как я не могу заставить тебя сделать так, чтобы я был тебе нужен.

Ей хотелось закричать: "Не правда! Ты мне очень нужен.

Мне нужно все в тебе, ты — единственное в моей жизни, что мне когда-нибудь было нужно и что чего-нибудь стоило. Я хочу вернуться домой, я хочу того, что ты мне обещал, я просто хочу быть с тобой до конца своих дней!"

Может быть, если бы он посмотрел на нее в тот момент, она бы ему об этом сказала, и сказала бы еще и другое. Но он не взглянул на нее, и это признание застряло у нее в горле.

Она еще долго не могла говорить, а затем хрипло выдавила из себя:

— Нам нужно идти дальше.

— Нет. — Теперь его голос звучал естественно и непринужденно, и он вскочил на ноги, как будто между ними ничего не произошло:

— Мы немного здесь отдохнем. Для лошадей этот воздух тоже нехорош. Нет смысла их изматывать.

Адам отошел от нее и начал распрягать коней.

* * *

Они потеряли полдня, но Адам больше не придерживался расписания. Получалось так, что чем ближе оказывалась цель его путешествия, тем меньше ему хотелось, чтобы оно закончилось, и тем менее важным оно становилось для него, Город чудес — Мираклз. В его представлении этот городок был проклятым местом. Когда он доберется до него, для него все будет кончено. Энджел уйдет от него, и завершатся поиски, на которые он потратил три года своей жизни. Потратил впустую. Он вернется в Каса-Верде ни с чем. А Энджел…

Энджел больше не будет с ним.

Они расположились на ночлег на склоне, где росли осины. При малейшем дуновении ветра они издавали вызывающие дрожь навязчивые звуки. Завтра они попадут в верхнюю Сьерру, и после этого, как он надеялся, им останется провести в пути еще один, а может быть, два дня. Энджел притихла и ходила вокруг костра, как призрак, усталая и по — груженная в свои мысли. Это беспокоило Адама. Завтра надо будет ехать помедленнее.

Он отошел от лагеря, чтобы покурить и подумать об обещаниях, которые он дал, и об обещаниях, которые нарушил, и поразмышлять о том, что он скажет Консуэло, и терялся в догадках, что случится с Энджел, если он отпустит ее, и главное — как он сможет ее отпустить. Он спрашивал себя, мог ли он что-то сделать, чтобы все обернулось по-другому, и приходил к выводу, что, наверное, можно было придумать сотни вариантов. Но сейчас он не мог сделать ничего другого, кроме как ехать помедленнее, придумывая разные способы, чтобы время перед их разлукой длилось как можно дольше.

И тут вдруг он заметил кое-что, и это подсказало ему, что они больше не могут позволить себе двигаться медленно.

В небо поднимался слабый след дыма от горящего дерева, и этот дым шел не от их костра, он шел снизу, с восточной стороны, откуда они приехали. Он долго стоял, замерев, не желая в это верить, ругая себя за то, что не подумал об этом раньше. Но ошибки не было.

Их кто-то преследовал.

 

Глава 18

Они выехали из лесистых гор на широкое пространство равнины. Земля была покрыта низкорослой растительностью там, где между камнями они смогли найти хоть клочок почвы. Большую часть времени они пробирались через валуны и остроконечные скалы, не видя ничего, кроме чахлых деревьев, время от времени попадавшихся на их пути.

Воздух был таким разреженным и чистым, что им начало казаться — они могут увидеть всю землю до самого ее края.

Энджел обратила внимание, что Адам почему-то часто огладывается назад, на тропинку, которая осталась позади.

Они проехали мимо брошенных рудников с гниющими досками, оставленных инструментов, пустой породы и зияющих отверстий, высверленных во чреве горы, — память о давних временах. Она знала, что они приближаются к цели. г Снова и снова она думала об этом, пытаясь хоть что-то понять в сложившейся ситуации. Но единственный вывод, который она сделала, было то, что, несмотря на бессмысленность этой затеи, несмотря на ее крайнюю глупость, Адам решил довести дело до конца. Ее восхищало в нем это качество. Она не могла бы любить его, если бы он был другим. Но любовь к нему не принесла ей ничего, кроме боли, и ему не нужна была ее любовь. Энджел была ему совсем не нужна.

Когда они дойдут до деревни, Адам вручит крест невежественным индейцам, а она снова станет одинокой. Что с ней будет дальше? Она всю жизнь старалась держаться подальше от тех комнат на втором этаже таверны, где мужчины давали женщинам доллар за несколько минут, проведенных в их постели. Но что теперь ей оставалось делать?

Она думала о своей матери и о том месте, которое Адам называл домом. Но эта дорога теперь закрылась для нее, даже если бы она и захотела по ней пойти. Потому что Адам тоже там жил — или если не там, то так близко, что расстояние не имело значения, — и еще потому, что это были его родственники, это был его дом, а она будет там чужой. И еще была одна причина, о которой она знала давно, наверное, с самого начала. И эта самая причина больше, чем все остальное, удерживала ее от того, чтобы согласиться на встречу с этой женщиной, которая называла себя ее матерью.

Когда день был в разгаре, небо потемнело и посыпался холодный моросящий дождь. Но они продолжали свой путь.

Копыта лошадей скользили по крутым каменистым склонам, и вредном месте путешественники вышли на тропинку, которая была просто узенькой тропкой, тянувшейся вдоль неширокого выступа на скале. Тропинка опоясывала гору и поднималась вверх. Ходить по ней было опасно, и от Энджел потребовались вся ее решимость и внимание, чтобы заставить лошадь прижаться к скале, подальше от пропасти.

Выступ был загроможден упавшими валунами и высушенными обломками породы, и один раз, когда ее лошадь наступила на какой-то камень, она с такой силой дернула за поводья, что та издала резкий, пронзительный звук и чуть не бросила ее. С бешено колотящимся сердцем Энджел удалось успокоить животное. Она с надеждой посмотрела вперед, ожидая, что Адам повернется к ней, чтобы узнать, что случилось. Но Адам остановился впереди на расстоянии около десяти футов перед ней и даже не оглянулся.

Энджел осторожно направила лошадь вперед. Теперь дождь шел сильнее, вода лилась на ее шерстяную куртку и, стекая со шляпы, просачивалась за воротник. В отдалении гремел гром. День был мрачный, казалось даже, что наступил вечер. Она дрожала от страха и холода.

Адам слез с лошади, и, остановившись в отдалении, Энджел увидела, что тропинка завалена камнями и землей. Похоже, здесь когда-то случился обвал.

Высота валявшихся камней и земли была всего четыре фута, но было слишком рискованно заставлять лошадей подняться на них, а для того, чтобы развернуться, места не было ни дюйма.

— Нужно идти назад, — проговорила Энджел. Но ее слова заглушил внезапный раскат грома, и она повторила уже громко:

— Мы можем вернуться назад по тропинке — это всего пара миль. Или мы можем устроить привал.

Но Адам отрицательно покачал головой:

— Мы не можем развернуть здесь лошадей — это слишком опасно. Я попытаюсь заставить их двигаться вперед.

— Под таким дождем? Почему бы нам просто не подождать, пока…

— Нет времени! Нам нужно идти.

Его слова больно ужалили ее, делая очевидным то, что она не хотела замечать: то, как он спешил попасть туда, куда он стремился, чтобы поскорее избавиться от нее. Когда он протянул ей повод своей лошади, она отшвырнула их и грубо рявкнула:

— Ну уж нет, не думай, что я буду тебе помогать!

Она заставила лошадь подойти поближе к скале и затем встала там, дрожа от холода, а он энергично принялся за работу. Гром опять прогремел, и она вздрогнула, а лошади нервно переступили ногами и тихо заржали.

Энджел сильнее ухватила скользкие поводья, осторожно передвинувшись по тропинке, чтобы избежать опасности быть прижатой испуганными лошадьми к скале.

А затем ее взгляд упал на лошадь Адама. На его седельные сумки. Крест был там — он не делал секрета из того, где он хранился. Он знал: она не убежит от него посреди ночи в этих горах. Но насколько она знала, с начала их поездки он ни разу не проверил, на месте ли крест. Маловероятно, что он будет это делать, пока они не доберутся до места назначения.

Энджел сжала губы, справляясь с дрожью, и, попробовав на вкус дождевые капли, посмотрела на Адама. Он убрал большую часть булыжников, скидывая их ногами в пропасть и кидая горстями вниз. Теперь впереди осталась только самая большая глыба. Ему понадобится много времени, чтобы сдвинуть ее с места.

Если она осторожно вытащит крест из его седельной сумки и положит его в свою, он не заметит. Он ничего не узнает, пока она не исчезнет. И если она станет выжидать до тех пор, пока не покажется деревня, пока они не дойдут до чего-нибудь, отдаленно напоминающего цивилизацию, она наймет проводника, чтобы он вывел ее из горного края. А может быть, проводник ей даже не понадобится. Хозяин магазина говорил, что из Ориона нет никакой дороги. Но это не означает, что нет также и никакой тропы, которая вела бы вниз с другой стороны горы; городишки и деревни там расположены под самой горой, ближе, чем та свалка, мимо которой они проехали. Это не просто возможно, это очень легко.

Энджел покосилась на Адама. Он изо всех сил упирался спиной в скалу, а ногами — в валун, стараясь столкнуть его с обрыва. Пока Энджел за ним наблюдала, валун продвинулся по грязной земле на несколько дюймов. Адам мог в любой момент расчистить тропинку, и, если она собиралась сделать, что задумала, ей нужно было сделать это сейчас.

От волнения и от предвкушения близкой победы у нее пересохло во рту. Это так просто — забрать его. Она его заслужила. Ведь крест принадлежит ей, и что же еще ей делать, если она это заслужила Внимание Адама было сосредоточено на работе. Она видела, как напряглось его лицо, как выпирали его мускулы, когда он толкал валун. Он сдвинул его почти на самый край и уперся в камень, чтобы подтолкнуть его еще дальше. Если бы земля не была такой скользкой от дождя, эта работа заняла бы у него намного больше времени, но в этих условиях он завершит ее через несколько минут. Он не смотрел на нее.

Даже если бы Адам случайно взглянул в ее сторону, он бы не увидел ее за лошадьми.

Проглотив комок в горле, наблюдая за Адамом краешком глаза, Энджел погладила шею лошади, успокаивая ее, а затем положила руку на седельную сумку. Онемевшими от холода и скользкими от дождя пальцами она попыталась расстегнуть пряжку. У нее не сразу это получилось. Тогда она дернула изо всех сил, открыв седельную сумку, и запустила руку внутрь.

И вдруг она услышала то ли сдавленный крик, то ли возглас удивления, за которым последовал и шум, и треск. Она виновато отдернула руку от сумки и повернулась к Адаму. И тут она увидела, что валун скатился с тропинки, а Адам, поскользнувшись на грязи и потеряв равновесие, скользит вслед за ним.

Наверное, она закричала. Иначе как объяснить этот высокий звенящий звук у нее в ушах? Но какое-то время она не могла пошевелиться, ее ноги вросли в землю, дождь колотил по ее шляпе и застилал ей глаза, а она тупо смотрела на то место, где только что был Адам, ожидая, что вот сейчас он появится, ожидая, что следующая вспышка молнии покажет ей, что ничего не случилось.

Но гремел гром, и сверкала молния, выводя ее из ступора, а Адама все не было. Она опустила поводья и, спотыкаясь, побрела вперед. Она поскользнулась в грязи и опустилась на колени.

— Адам!

Ответа не было.

Этого не может быть. Это не может кончиться вот так, после всего, через что им пришлось пройти. Он не может погибнуть, не может!

— Адам! — Она дошла до края выступа и почувствовала, как ее ботинки начали скользить в размытом углублении, которое оставило тело Адама. Она отпрянула назад, как раз вовремя, чтобы не упасть в пропасть. Тогда она легла на живот и чуть-чуть подвинулась к краю, а ее сердце бешено колотилось, раскалываясь на мелкие осколки в ее груди.

Там, внизу, было скопление скал и низкой поросли, спускавшееся так далеко и так резко, что сквозь барабанящий дождь она не видела конца пропасти. Это было как будто большим ножом мясника Господь отрезал от мира огромный кусок и оставил только бездны как доказательство того, что он здесь проходил. Только от одного вида этой пропасти у Энджел закружилась голова, и от отчаяния и страха она впилась пальцами в землю.

И вдруг она заметила какое-то движение внизу слева от нее.

— Адам!

Она не знала, выкрикнула ли она это слово или только выдохнула его, но на нее накатило облегчение и одновременно слабость. Адам держался за корень низкой сосны, вцепившись в него изо всех сил. Его лицо было мокрым от дождя и было испачкано грязью и кровью, и рукав его куртки порвался. Но он был жив. Вопреки неравенству шансов, благодаря чуду, названия которому она не знала, он был жив!

Она сразу подвинулась к нему, распластавшись на животе и протягивая ему руку. Он был всего в трех футах от нее.

— Держись! — крикнула она. — Ты можешь дотянуться до меня!

Он покачал головой, и его ответ прерывало затрудненное дыхание от напряжения и отчаяния:

— Ты не… такая сильная! Я утащу… тебя за собой!

— Я сильная! Я смогу сделать это! — Она протянула руку дальше, другой рукой изо всех сил держась за край скалы.

— Хватайся за мою руку!

Держась за корень, Адам прижимался телом к скале, пытаясь подтянуться вверх. Если бы только он смог выпрямить колени, то до его плеч, пожалуй, можно было бы дотянуться.

Энджел стиснула зубы, стараясь помочь ему, когда он начал выпрямлять ноги. Но тяжесть для этого корня оказалась слишком велика, и Энджел увидела, как он начал отрываться от земли.

— Хватайся за мою руку! — крикнула она.

Послышался грохот оторвавшейся вместе с корнем породы, и ноги Адама потеряли точку опоры на скале. Он тянул руку вверх, и Энджел схватила ее, впиваясь пальцами в рукав его куртки, а он умудрился схватить ее за запястье. Под тяжестью веса она дернулась вперед, и все мышцы ее заболели, но она напряглась и намертво вцепилась свободной рукой в выступ скалы. И все равно она не могла вытянуть его наверх. Чтобы это сделать, она должна была отпустить свою вторую руку, а если бы она это сделала, они бы оба полетели вниз.

Адам снова уперся ногами в скалу, пытаясь облегчить свой вес, но даже тогда она чувствовала, как дюйм за дюймом скользит к краю тропы. Ее рука онемела, боль пронзила спину и ноги; еще несколько камней не выдержали и отвалились от основания корня, за который держался Адам.

Слезы на ее лице смешались с дождем, и она закричала:

— Держись, Адам! Карабкайся наверх! Ты сможешь!

Он покачал головой. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты.

— Отпусти меня.

— Нет!!!

Корень еще больше надломился, Адам отклонился на несколько дюймов, и Энджел тихонько застонала от боли, пронзившей тело. Ее грудь была сейчас над краем пропасти, и корень, за который держался Адам, цеплялся за поверхность горы несколькими тонкими прутиками.

— Черт возьми, он сейчас обломится! — крикнул он. — Отпусти меня!

— Нет!!!

Внезапно он вырвал руку и оттолкнулся ногами, и в этот миг корень оторвался от горы. Энджел пронзительно закричала, и крик ее все звучал и звучал, пока она смотрела, как Адам падает в пустоту — на фоне неровных, зазубренных краев скалы его силуэт становился все меньше, а внизу разверзлась бездна…

Но он не упал. Он прыгнул. Он сгруппировался и прыгнул, и его ступни ударились о край узкого, покрытого кустарником утеса, а он оказался на расстоянии около шести футов внизу. От удара плечом об отвес скалы его бросило вперед, но он стремительно отпрянул к скале и ударился головой. А потом бессильно рухнул на выступ.

Крик Энджел перешел в рыдание — в нем были надежда, отчаяние, безумие:

— Адам!

Вместо ответа она услышала приближающиеся раскаты грома, и стремительный поток ливня ударил ей в лицо. Она протерла глаза и наклонилась над пропастью слишком сильно — она могла скатиться вниз, но ей уже было все равно.

— Адам!

Он пошевелился, заставляя себя приподняться с земли, и едва заметно двинул рукой.

Рыдая, задыхаясь, Энджел отползла от края обрыва и поднялась на ноги. Она пошла, спотыкаясь, к лошадям, почти уверенная, что из-за грозы они умчались в страхе прочь.

Но они стояли на месте, прижавшись к скале, опустив головы, и на них было жалко смотреть. Ее так трясло, что она с трудом управляла своими движениями, и сквозь катившиеся по лицу струи дождя и горячие слезы она ничего не видела. Но каким-то образом она сумела достать веревку, размотав ее с седла Адама, и схватила за уздечку его коня, заставляя идти вперед.

Она из последних сил завязала веревку вокруг луки седла — если понадобится, она будет держать ее сама. Она не оставит Адама умирать в этой пропасти. После всего, что у них было, она не бросит его.

Она перебросила веревку через выступ скалы.

— Адам! Ты сможешь схватить ее? Попытайся! Прошу тебя, постарайся!

Адам поднялся на ноги, было видно, что это стоило ему немалых усилий, затем он прижался спиной к отвесной скале и потянулся за веревкой. Но она была слишком далеко.

Энджел вытянула веревку обратно, рыдая от огорчения, и снова бросила вниз. На этот раз он смог дотянуться до нее.

Она видела, как он обмотал руки веревкой и завязал узел.

Казалось, это длилось вечность. Наконец он поднял руку.

Его приглушенный дождем голос был еле слышен:

— Отлично! Я держу ее!

Энджел подбежала к лошади и схватила уздечку. Лошадь попятилась на несколько шагов и внезапно остановилась, чем-то напуганная.

— Иди, черт возьми! — прикрикнула Энджел на нее. — Иди назад! — Лошадь захрапела и затрясла головой, и Энджел с силой хлопнула ее по шее. Лошадь сделала еще несколько нерешительных шагов назад.

Это продолжалось так долго, что, казалось, прошли часы. Шаг назад, остановка, еще один неуверенный шаг. Но самым страшным было то, что Энджел ничего не видела. Она боролась с упрямой лошадью, ругала ее, била ногами и тянула за уздечку и потому не знала, что происходит с Адамом. Она даже не услышала бы, если бы он позвал ее. Она бы не узнала, если бы веревка начала перетираться или если бы узел начал развязываться.

И вдруг внезапно веревка ослабла…

Энджел увидела, как она упала, свернувшись, в грязную лужу под ее ногами, и сердце ее остановилось. Она в страхе оглянулась.

К ней шел Адам, чуть прихрамывая, покрытый синяками, весь в грязи, согнувшийся от боли, но живой.

Забыв обо всем, она с криком бросилась к нему. Он обхватил ее руками, и они стояли, обнимая друг друга с ужасной, сокрушительной силой, прижимаясь друг к другу, а дождь колотил по ним, и гремел гром, пока гроза наконец не ушла куда-то за горы, а дождь продолжал лить как из ведра.

* * *

В нескольких сотнях ярдов впереди они обнаружили небольшую пещеру и устроились под навесом скалы. Энджел развела костер, и они сидели возле огня, сушили свою одежду и смотрели на завесу дождя, которая отделяла их от всего мира, а мир вокруг постепенно становился все более тусклым и туманным. Время от времени капли дождя с шипением падали на горячие поленья, и непрерывные вздохи и стук дождя, казалось, запечатали их двоих в пещере, защищая.

Адам полез за порцией кофе, лежащей в седельной сумке, и замер, увидев, что она открыта. Собрав у выхода из их убежища дождевую воду в кофейник, Энджел вернулась к костру.

— Тебе нужно снять мокрые ботинки, — посоветовала она. — У костра они высохнут быстрее.

Адам достал крест из сумки.

— У тебя была возможность, — сказал он. — Почему ты ею не воспользовалась?

Энджел опустила в кофейник тряпочку и отжала ее.

— Похоже на то, что я только и делаю, что привожу тебя в порядок, — произнесла она, вытирая кровь и засохшую грязь с раны на его лбу.

Адам отвел ее руку. Он посмотрел на нее, и она увидела, что его глаза потемнели и стали почти черными. Его голос прозвучал очень спокойно:

— Ты могла оставить меня здесь.

Энджел посмотрела на него и ответила, глядя ему в глаза:

— Нет, не могла. — Она положила тряпочку на колени. — Не знаю. Может быть… может быть, в том кресте заключено что-то особенное. — Она подняла на него глаза. — Я собиралась забрать его себе. Я все заранее спланировала. А потом ты упал, и… ты мог бы погибнуть, но не погиб. Я хотела украсть крест, но не смогла. — Энджел пожала плечами. — Я не знаю, в чем тут дело.

Адам протянул руку и нежно положил на свою ладонь прядь ее мокрых от дождя волос.

В этом жесте не было ничего странного, ничего необычного. Изменения, которые произошли в их отношениях за последний час, были едва уловимы, но они были очевидны, и их невозможно было не замечать. Но они не могли повернуть назад, никто из них не мог сдать свои позиции: слишком много поступков совершено, слишком много слов сказано.

Адам смотрел на нее, его лицо было в грязи, волосы были темными от дождя, и это лицо заключало в себе все, что она когда-либо хотела, в чем она когда-либо нуждалась, чем она дорожила в своей жизни. Она видела, как в его глазах надежда боролась с желанием, доверие сражалось с подозрением, и она это понимала, потому что в ее душе происходила та же самая борьба. Она хотела так много — и ожидала так мало. И новизна того, что они открывали друг в друге, по-прежнему не позволяла забыть об осторожности.

Затем Адам опустил руку и вздохнул.

— Ах, Энджел, — проговорил он тихо. — Я не знаю, что с тобой делать.

Вот она, истина, и Энджел не могла больше обходить этот вопрос.

— Это все из-за нее, правда ведь? Из-за моей матери?

Ты влюблен в нее.

Его глаза распахнулись от удивления. Но где-то в их глубине скрывалось что-то еще — тень вины?

Но именно это Энджел меньше всего хотела там увидеть.

Боль сдавила ей горло, и она отвернулась.

— Подай мне кофе, — сказала она бесцветным голосом. — Я сварю, пока мы будем пережидать дождь.

— Энджел, я тебе все объясню, — произнес он.

— Нет. — У нее был слегка пронзительный голос из-за огненных иголок, которые царапали ее нервы. И она приложила все усилия, чтобы голос ее звучал спокойно. Но она ответила ему слишком торопливо и немного напряженно.

Она боялась, что если перестанет говорить, она разрыдается. А этого она не хотела.

— Нет, все нормально, я понимаю. Я с самого начала это знала. То, как ты о ней говоришь, какое у тебя становится лицо, когда ты о ней говоришь… Я знаю, я знала это всегда. Не важно. Так лучше. Она не захочет, чтобы я была рядом. Ты тоже не захочешь этого, я понимаю. Подай мне кофе.

Адам пребывал в растерянности. Энджел не могла смотреть на него. Она боялась увидеть в его глазах это неодолимое в своей неизбежности признание горькой истины, то единственное, с чем она никогда не сможет справиться, единственное, что они никогда не смогут преодолеть. Энджел обрадовалась, что Адам отвернулся, когда достал кофе из своей сумки. Потому что, если бы он заговорил с ней, если бы он посмотрел на нее еще одну минуту, она потеряла бы самообладание, и вся боль и унижение выплеснулись бы из нее вместе со слезами. И это был бы самый мерзкий, самый ужасный, самый беспомощный поступок, какой только она могла совершить, и он опозорит ее и вызовет у Адама только брезгливую жалость к ней. Она не выдержит, если он станет ее жалеть.

И в этот момент его плечи выпрямились, и он тихо произнес:

— Нет.

Он повернулся к ней, а Энджел старалась избегать его взгляда. Но он взял ее за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Она сжала губы, чтобы сдержать слезы, и отбросила его руку.

Тогда он уверенно взял в ладони ее лицо и пристально посмотрел на нее. И его глаза потемнели от переполнявших его чувств, которых она не понимала.

— Послушай меня, — заговорил он, и его голос был серьезен. — Когда-то очень давно я думал, что влюблен в Консуэло. Она никогда не испытывала ко мне никаких чувств.

Никогда. И спустя годы я начал понимать, что то, что я испытывал к ней, было не любовью, а дружбой.

— Не надо, — хрипло прошептала Энджел с мольбой в голосе. — Не лги мне.

— А потом я встретил тебя, — продолжал он горячо, — и я увидел… — он вздохнул, как будто удивляясь этому, — все, что, как мне казалось, я любил в Консуэло, просто бледная тень по сравнению с тем, что есть в тебе. Твоя сила духа, твое мужество, твоя манера ходить и держать голову, то, как сверкают твои глаза, когда кто-то выступает против тебя, то, как ты разговариваешь, даже как ты дышишь. Черт возьми, я люблю в тебе все!

Она жадно впитывала его слова, как умирающее от жары растение пустыни жадно пьет дождевую воду. Она так нуждалась в этих словах, что вдруг заныли ее кожа, мышцы, даже ее мозг. Она отчаянно хотела поверить ему. Но она боялась.

Она снова попыталась отвернуться, но он по-прежнему твердо держал ее лицо. Его голос теперь был хриплым. И его глаза искали ее глаза: испытующие, но нежные, сомневающиеся, неуверенные. Как будто он хотел, чтобы она поняла его слова и запомнила навечно.

— Я скажу тебе, что я еще люблю, — продолжил он. — То, как ты борешься. Твое упорство. То, как ты вбиваешь себе что-либо в голову и не отказываешься от этой мысли, даже если она мне не нравится — даже если она означает, что ты будешь лгать, мошенничать и воровать, — мне все равно, потому что это ты, и это только часть того, что я в тебе люблю. Ты можешь понять это?

Она медленно покачала головой, по ее щеки порозовели, и у нее защипало глаза от слез, только теперь это были слезы радости, удивления, восторга. Он говорил то, что испытывал на самом деле, она читала это в его взгляде, ощущала в его прикосновении. Он вовсе не ненавидел ее. Он ее любил.

— Я никогда не понимала тебя, — призналась она тихо.

И тогда он поцеловал ее, и дождь исчез, а с ним исчезли обиды, сомнения и боль последних дней, и тепло от костра побледнело по сравнению с жаром, который взорвался внутри ее. Радость, чистая и неподдельная, желание, которое обострилось до заставляющего испытывать мучения острия булавки и затем распустилось, как пышные лепестки на фоне ясного голубого неба, которое было больше, чем жизнь, скорее жизнеутверждающее, чем требующее чего-то… Это было прикосновение Адама, его вкус, слияние с ней в единое целое…

Их страсть закручивалась в спираль. Словно во сне, они, обессилев, опустились на землю. Его руки оставляли жаркие дорожки под ее промокшей одеждой. Она жадно, инстинктивно искала его мускулы и гладила его кожу, когда отбрасывала мешавшую ткань его одежды, отделявшую ее от него.

Их слияние было поспешным и страстным, но очень естественным — как возвращение домой, как воссоединение двух душ, которые были на время разлучены, как возвращение того, что было отнято, как удовлетворение такой всепоглощающей потребности, что в их исполнении она была безмерной. Ее сила была как ветер, пронесшийся по пустыне, сметающий все на своем пути и меняющий облик земли; как остров, поднимающийся из океана во взрывах вулканического огня и пепла; как потоки воды, которые вымывают целые горные склоны и изменяют облик земли. Они стали одним целым, и сила их единства была как огонь и ветер; она стерла прошлое, и они смогли возродиться из пепла.

А потом они лежали, крепко сжимая друг друга в объятиях, время от времени ласково поглаживая друг друга или целуя пальцы друг друга, но большей частью просто обнимаясь и слушая смещавшееся дыхание и биение их сердец. «Я не одинока, — думала Энджел. — Теперь, что бы ни случилось, я никогда не буду одинокой». И самым странным было то, что она знала это с самого начала. Адам был ее второй половинкой — хорошим там, где она была плохой, спокойным там, где она была импульсивной, сильным там, где она была слабой. И они были нужны друг другу, как солнцу нужен дождь или как ночи нужен день. Это было так просто. Так ясно и так прекрасно.

Прошло много минут, и она прошептала:

— Знаешь, я по-прежнему думаю, что ты сумасшедший.

Она почувствовала, как он улыбнулся:

— Я знаю.

Она чуть-чуть подняла голову и серьезно посмотрела на него:

— Но я считаю также, что ты прав. И думаю… именно поэтому я тебя люблю.

Он погладил ее волосы.

— Энджел, — произнес он спокойно. — Наверное, ты догадываешься, что я сделаю для тебя все, что угодно. Только попроси меня, и я это сделаю. Я так боюсь снова потерять тебя. Но мне необходимо знать, чего ты хочешь.

Она не долго думала над ответом.

— Я хочу избавиться от этого креста. Ты прав — он нам не нужен. И я давно бы согласилась с тобой, если бы ты не рассердил меня. А потом я хочу поехать на твое ранчо. И я хочу, чтобы ты на мне женился, как честный мужчина женится на честной женщине. Это то, чего я всегда хотела. С самого начала только этого я и хотела.

Она почувствовала, как он глубоко вздохнул, твердой рукой повернул ее к себе и поцеловал.

— Я тоже, — признался он тихо. — Я тоже всегда этого хотел. — Он вопросительно посмотрел на нее:

— А твоя мать? Ты с ней увидишься? Ты хочешь встретиться с ней?

На этот раз Энджел помедлила с ответом. Впервые она честно попыталась ответить на этот вопрос, но сломать барьер, который так долго ограждал самые уязвимые стороны ее души, было нелегко.

— Я… хочу с ней встретиться, — сказала она. — Думаю, я хотела этого с того самого дня, когда ты рассказал мне о ней. Я просто… — Она нерешительно взглянула на него и заставила себя продолжить:

— А вдруг я ей не понравлюсь?

Она не знает меня так, как ты. И может быть, она, так же как и я, на протяжении многих лет мысленно рисовала себе чудесные картины того, какая я, как я всю жизнь создавала себе ее мысленный образ. Может быть, она будет разочарована?

Адам нежно улыбнулся в ответ, посмотрел на нее с обожанием и взял ее за подбородок.

— Я знаю, мне трудно заставить тебя поверить, но ты увидишь это сама. Она уже знает тебя, Энджел, — знает лучше, чем я. Лучше даже, чем ты сама себя знаешь. Потому что двадцать лет назад она была тобой. Ты ей понравишься, милая. — Он наклонился и нежно поцеловал ее в лоб. — Я могу тебе это гарантировать.

Энджел опустила глаза.

— Я наделала много ошибок и совершала дурные поступки.

— Точно также, как и она, — спокойно ответил Адам. — Думаю, никто в мире не знает об этом так же хорошо, как Консуэло Гомес. И именно поэтому вы нужны друг другу.

Энджел через силу улыбнулась:

— Надеюсь, ты прав.

* * *

1871 год

За три года Драй-Уэллз не слишком изменился, но Консуэло этого и не ждала. Такие города не меняются, так же как и такие женщины, как она.

Последние три года были для нее тяжелыми. Она отчаянно старалась найти работу, но ей предлагали только работу известного рода. И поэтому у нее никогда не было достаточно денег, чтобы купить что-то, кроме еды.

Ее ребенок пропал.

Ее маленькая Энджел с нежной кожей, волосами цвета воронова крыла и глубокими, живыми синими глазами, глазами Кэмпа Мередита, умерла или ее куда-то отправили — никто не знал. Она возвратилась за ней, как и обещала. И не имело значения то, что у нее не было денег. Не имели значения ни ее гордость, ни ее независимость. Она собиралась отвезти ее к Кэмпу и заставить его признать ее. Она бы умоляла его, если бы это понадобилось, и угрожала — если бы пришлось, но ее ребенок был бы с ней. Она бы заботилась о нем.

Более чем за год до ее приезда в миссии случился пожар.

И никого там не осталось. Несколько детей, выживших при пожаре, были распределены в приюты других городов, монахини разъехались кто куда. Внутренний голос говорил Консуэло, что ее дочь жива. Если бы она погибла, она бы это почувствовала, как чувствуют удар ножа. Но для Консуэло она была потеряна. И Консуэло могла только надеяться, что, где бы ни находилась ее Энджел, она была счастлива. Она надеялась, что о ней хорошо заботятся, что ее любят…

Ее как магнитом тянуло в Драй-Уэллз. Возможно, потому, что ей больше некуда было идти, а может, у нее были более серьезные причины для этого. Она не знала, жил ли все еще здесь Кэмп Мередит, приехала ли к нему жена и помнит ли он Консуэло или давно забыл. Но она должна была туда вернуться.

Она нашла его в таверне. Там ничто не изменилось: древесные опилки на полу, грязные столы, исцарапанная барная стойка. И какой-то человек, наклонившийся над стойкой, со стаканом в руке. В его роскошной рыжей гриве появился всего один или два седых волоска, его борода стала гуще, а кожа — темнее. Но он был такой же высокий, такой же широкоплечий и мощный. И когда она посмотрела на него, ее сердце остановилось, а затем заболело от тоски по нему.

Она не проронила ни слова. Он медленно повернулся и увидел ее, и чувство, которое нарастало между ними, было как нечто физическое, осязаемое, слышимое уху и горячее на ощупь. Казалось, оно высосало весь воздух из комнаты и все движение из окружающего мира. Они застыли в напряженных позах, разделенные расстоянием в восемь футов, но сплетенные вместе душой и телом.

А потом он направился к ней. Он схватил ее в объятия и сжал с такой силой и так неистово, что у нее могли на коже остаться синяки. Но Консуэло не думала об этом. Она обнимала его так же горячо и сильно. И только одну отчаянную молитву удалось ей произнести про себя: «Не позволяй мне это делать, не дай мне опять пропасть из-за этого мужчины…»

Но эта молитва была бесполезна. Она уже пропала.

Он чуть отстранил ее от себя, держа в ладонях ее лицо, и внимательно смотрел ей в глаза. А затем его взгляд упал на шрам, который пересекал ее щеку. И Консуэло увидела его глаза, потемневшие от боли, и это принесло ей некоторое удовлетворение.

Кончиком пальца он осторожно провел по шраму, этим жестом наказывая себя, а потом опустил руку.

— Конни, — произнес он хрипло. — Ты вернулась, Конни. — Его взгляд был страстным и неверящим, как будто он боялся поверить в то, что увидел. — Я скучал по тебе, моя девочка. Я думал… я думал, ты никогда не простишь меня.

— Я не могу простить тебя, Кэмп, — тихо ответила она. — Но и без тебя…я тоже не могу.

Он обнял ее за плечи:

— Теперь ты вернулась, а все остальное не важно.

В этот момент она хотела рассказать ему об их ребенке, больше всего на свете она хотела сделать это. Кэмп, такой сильный, такой могущественный, мог все исправить.

Ему будет нужна его дочь, он найдет ее…

Но Кэмп торопливо заговорил:

— Так много всего произошло за это время. Моя жена… моя жена умерла, Конни. Но моя малышка, она сейчас здесь, живет на ранчо. Она прелестная девочка, Конни. — Он гордо расправил плечи, и глаза его вспыхнули светом, которого она до этого никогда не видела. — Она тебе понравится. Настоящая Мередит, вот кто она.

И тогда Консуэло поняла, что все пропало. У Кэмпа Мередита есть дочь. Красивая рыжеволосая дочка от его красивой, образованной жены из Виргинии. Ему не нужен ребенок шлюхи-полукровки. Она никогда не расскажет ему об Энджел. Он никогда не узнает, что он потерял. И пусть это послужит ему наказанием. То, что она этим наказывает и себя, не имело значения. Энджел будет принадлежать только ей, пока она жива.

— Но ей нужно женское внимание, Конни, — вздохнул Кэмп, — как всем девочкам. И теперь, вернувшись сюда, ты можешь поселиться на ранчо, ты…

— Ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж?

Он изменился в лице:

— Так вот чего ты хочешь?

Она ответила ему с горькой усмешкой на губах:

— Нет. Я больше этого не хочу. Я не хочу, как образцовая женушка, жить в твоем доме и воспитывать твою дочь для тебя. Я уже не та девушка, какой была три года назад, Кэмп Мередит. Я больше не твоя.

Она выскользнула из его объятий, но он с силой схватил ее за руку. В его лице было что-то такое, чего она никогда не видела. Пожалуй, это напоминало отчаяние.

— Ты не уйдешь вот так! Ты больше не оставишь меня! — Его голос понизился почти до шепота, и его пальцы сжали ее так сильно, что она поморщилась от боли. — Ты нужна мне, Конни. Ты знаешь, что всегда была мне нужна. Ты не можешь снова меня покинуть.

Сердце разрывалось в ее груди. Ей хотелось обнять его, излить ему свою тоску по нему, пообещать ему что-нибудь. Но она подняла голову и спокойно произнесла:

— Я больше не девушка из таверны, Кэмп. Я больше не буду твоей шлюхой. Я заслуживаю большего. Мне нужно гораздо больше.

— Черт, я куплю тебе таверну! Ты можешь быть, кем ты захочешь, только… — Его голос стал еще более хриплым. — Только не покидай меня. Не поступай так со мной, Конни.

Она посмотрела на него и поняла, почему она вернулась.

Она никогда его и не оставляла и сейчас тоже не могла этого сделать. Она влюбилась в него когда-то, однажды и навсегда. И она ничего не могла с этим поделать, это невозможно было изменить. Она любила его. Она не гордилась этим, не была этому рада. Но она не могла перестать любить его. Она принадлежала ему, а он — ей, навсегда.

Она любила его, но простить его не могла. И единственное, что могло бы окончательно соединить их сейчас, — это та тайна, которая всегда будет их разъединять.

Энджел. Ее Энджел. Потому что когда-нибудь она найдет свою дочь и приведет ее домой. Она будет любить ее и защищать, и никто никогда не назовет ее дочь шлюхой-полукровкой.

Но до тех пор с ней будет Кэмп, без которого она не может существовать.

Несколько минут она спокойно смотрела на него. И наконец сказала:

— Я остаюсь.

 

Глава 19

Кейси не мог поверить, что ему так повезло. Это был просто ад кромешный: пробираться через эти горы на лошади, когда уже темнело и становилось опасно идти вперед.

Он пробирался даже там, где не было тропки. Бесспорно, он бы никогда их не нашел. Он должен был потерять их след еще в Сан-Франциско. Но фортуна снова и снова ему улыбалась, и теперь он знал не только, куда они направлялись, — он их видел.

Он думал о том, что если они уже успели вернуть крест индейцам, то снова украсть его будет непросто. Он не хотел устраивать перестрелку посреди деревни, где жили индейцы, даже несмотря на то что рядом с ним скакал еще один стрелок. Но он смирился с фактом, что так и должно быть — и тогда он понял, где они находятся.

В то утро, рано, он заметил свежий конский навоз, но даже тогда не мог поверить, что добыча его так близка. По его подсчетам, они должны были обгонять его на день или два. Но Кейси с Бриггзом вчера не делали остановок, невзирая на грозу, в то время как те, кого они преследовали, похоже, ее переждали. Он рискнул предположить, что именно так они и поступили. И он выбрал более короткий маршрут — вокруг горы, следуя которому, если удача будет по-прежнему ему сопутствовать, он опередит двух всадников.

И удача ему не изменила. Теперь Кейси и Бриггз находились в высокогорном краю, едва различимые на фоне ровных лугов и зубчатых скал. Кейси сел на землю и оглянулся назад. Приблизительно в четырех сотнях ярдов внизу и в двух сотнях ярдов позади он увидел Энджел и Адама, они ехали бок о бок по открытой равнине, отдыхая в седле и неторопливо понукая своих лошадей, как будто отправились на воскресный пикник. Кейси с трудом сдержал победный возглас.

— Они попались, Бриггз, — тихо произнес он. — Они точно попались.

Бриггз положил руки на луку седла и наклонился вперед. Его прищуренные глаза внимательно рассматривали двух людей внизу. Бриггз был немногословен, и даже в этом Кейси повезло.

— Нам нужно убить обоих?

Лицо Кейси напряглось.

— Да, черт возьми. Застрели их прямо в седле.

Бриггз кивнул. ком вытащил Энджел из седла и потащил ее в шахту. Они смогли увернуться еще от двух пуль, чуть не задевших их ноги. Адам толкнул Энджел к стене и сделал, не целясь, два выстрела вслепую из шестизарядного револьвера за пределы рудника.

Ответных выстрелов не последовало. Адам плотно прижался к стене, и долго не было слышно ничего, кроме его тяжелого дыхания и дыхания Энджел и звука воды, капающей где-то в отдалении. Внутри было холодно, темно, как в яме, и пахло землей.

Энджел позвала его в безумном страхе:

— Адам!

— Я здесь. — Он протянул руку, нащупал в темноте Энджел и обнял ее одной рукой. — Ты в порядке? Тебя не ранило?

Она покачала головой, лежащей на его плече.

— Они ушли? — Ее голос был высоким и напряженным. — Ты попал в кого-нибудь из них или просто отпугнул?

— Нет. — Ему было отвратительно слышать, как его голос отдавался в темноте гулким эхом. Ему было ненавистно то, что он вынужден был ей сейчас сказать. Но он не мог ей лгать. Если бы он сказал ей раньше правду о том, что их преследуют, вполне вероятно, что к ним не подошли бы так близко. Вполне возможно, их не заманили бы в ловушку. — Думаю, что сейчас они подбираются к нам. По крайней мере я бы на их месте поступил именно так. Они поймали нас там, где и хотели поймать.

Она молчала, как будто соглашаясь с его словами. Ее голос окреп, когда она проговорила:

— Нам нужен свет. У тебя есть спички?

Он покачал головой:

— Как только мы зажжем здесь спичку, они будут знать, куда им надо стрелять. Не смотри на выход. Пусть твои глаза привыкнут к темноте.

— Адам, мы не можем дать им войти сюда! Здесь темно, мы ничего не видим, мы…

Он крепче прижал ее к себе и почувствовал, как ее сотрясает дрожь.

— Они сюда не войдут. Они тоже не смогут здесь ничего увидеть. Но они могут начать стрелять просто куда попало.

Стой возле стены.

— Я никуда не пойду, — прошептала она, вцепившись в его куртку.

Адам пристально смотрел на вход, напрягая зрение, стараясь различить в темноте черные и серые тени, и пытался анализировать ситуацию. Ну ладно, они подойдут ближе.

Затем начнется перестрелка. С другой стороны, если они подойдут достаточно близко, у него появится преимущество: он сможет их увидеть, а они его — нет. Вполне вероятно, он сможет их перестрелять — если только они подойдут достаточно близко.

Меньшее, что он сможет сделать, — не пускать их в шахту. Энджел права. Они не могут дать им возможность получить доступ в шахту — это грозит им гибелью. Пока он будет стрелять, они не войдут сюда… Но у него были только патроны, которые находились на ремне, а винтовка висела на седле лошади.

— Энджел, — тихо сказал он. — Я должен выйти наружу.

— Нет! — Прижавшись к нему, она почувствовала, как он напрягся. — Ты с ума сошел! Ты не знаешь ни где они, ни сколько их, ни…

— Мне нужно взять винтовку, — объяснил он спокойно, — и мои седельные сумки. Мы в осаде. Они знают, что без воды и пищи мы долго не продержимся.

— Но вполне вероятно, что лошадей здесь уже нет! Они могли убежать, когда…

— Надо это выяснить. — Он начал тихонько продвигаться к выходу из рудника.

Энджел шла рядом, вцепившись в его руку, даже когда они подошли близко к выходу и свет освещал им дорогу. Они остановились, прислонившись спиной к стене. Снаружи стояла глубокая тишина.

И затем он услышал то, что ожидал услышать: позвякивание уздечки, сопение коней. Их лошади стояли возле шахты.

— Они выжидают, — прошептала Энджел. — Они просто ждут, когда ты сделаешь что-нибудь подобное.

— Или они еще не прибыли на место. Это может оказаться единственным нашим шансом.

— Адам, не надо…

Он вложил ей в руку револьвер:

— Не стреляй, пока в этом не будет необходимости. Не обращай на меня внимания. И стой у стены.

Он выдернул у нее свою руку, и одно мгновение его силуэт расплывчато вырисовывался на фоне дневного света у выхода из шахты. Затем он выскользнул наружу.

Энджел слизнула пот, выступивший на верхней губе, и напряглась в ожидании. Револьвер в ее руке был слишком тяжелым и громоздким, но она умела им пользоваться. И она не собиралась оставаться здесь одна, пока там, снаружи, Адам рисковал жизнью. Она взвела курок и пошла вперед.

Лошадь Адама стояла приблизительно в десяти футах от выхода и паслась на лугу. Было слишком наивно надеяться на то, что лошадь будет стоять у входа и Адам сможет воспользоваться скалой в качестве прикрытия. Ему придется бежать к ней по открытой местности.

Он никого не увидел. Но здесь сотни мест, где можно спрятаться. За теми большими кустами, с другой стороны той возвышенности, за грудами глыб или даже на выступе над их головой. Без винтовки и седельных сумок у них с Энджел не было никаких шансов. Адам пригнулся и побежал вперед.

Он ожидал тотчас же или в следующую секунду услышать свист пули. Но он почти добежал до лошади, прежде чем слева от него пролетела пуля. Энджел выстрелила в ответ. Он подумал: «Молодец!» — гордясь своей подругой, и бросился к лошади.

Теперь он смог увидеть, откуда стреляли, и пока выдергивал винтовку и снимал седельные сумки, использовал лошадь как прикрытие. Он прицелился и выстрелил в ту сторону, где затаился враг. Лошадь поскакала вперед, и ему пришлось довериться Энджел, надеясь, что она продолжит отвлекать стрельбой вооруженных бандитов, пока он бежал к шахте.

Он понял, что их было двое. Они стреляли из винтовок, а не из револьверов. Они находились не настолько близко, чтобы выстрелы Энджел сколько-нибудь им повредили. Если бы только Адам мог точно знать, где они находятся…

Прямо перед входом в шахту Адам задержался, охватывая взглядом местность. Это длилось только мгновение, не больше. И вдруг что-то ударило его в плечо, сбивая с ног.

Он услышал, как Энджел вскрикнула, и еще до того, как он сделал следующий вдох, он вскочил на ноги, нырнул в шахту, схватил за руку Энджел и потащил в темноту.

— Скорей! — крикнул он, задыхаясь. — Черт возьми, я же велел тебе оставаться на месте! Беги!

— Ты не ранен?..

— Беги! — Он с силой толкнул ее, и они побежали в глубину шахты.

Отбежав в темноту примерно на двадцать футов, Адам остановился и обессиленно прислонился к стене. Он опустил седельные сумки на землю и попытался отдышаться.

— Энджел, послушай, — с трудом заговорил он. — Они очень удачно загнали нас сюда. Мы можем задержать их, но больше мы ничего не сможем сделать, и рано или поздно у нас кончатся патроны. И тогда они нас убьют.

Голос Энджел был на удивление твердым и рассудительным:

— Значит, мы должны найти выход отсюда. Они ведь нас не видят.

Адам кивнул, прижимая руку к ране:

— Эти шахты — у них ведь всегда есть еще один выход, правда?

— Обычно да. — Она сказала это слегка неуверенно. — Но выход может быть заколочен досками или завален камнями.

— Тогда должна быть вентиляционная шахта или что-то в этом роде. Нам нужно оставить главный козырь про запас. — Он сделал глубокий вдох и удивился тупой боли в плече. — Тебе придется побыть здесь. Если что-то услышишь со стороны выхода — стреляй! Я хочу осмотреть шахту.

Он ожидал, что она начнет возражать. Он едва различал ее лицо: поднятое к нему белое пятно на фоне теней, без всякого выражения. Затем она спросила:

— Ты захватил свою веревку?

— Что?

Она опустилась на колени, ощупывая землю вокруг того места, где он бросил свои сумки.

— Ты не должен идти туда без веревки. Ты не сможешь вернуться. — Она нашла веревку, которую он сдернул с луки седла, и один ее конец протянула ему.

— Хорошая мысль, — заметил он. Ему следовало подумать об этом самому, но его мысли становились неясными и смутными. Он дотронулся до ее щеки и улыбнулся:

— Я рад, что ты рядом со мной.

— Да. — У нее был сиплый голос. — Я тоже.

Ему хотелось заключить ее в объятия и держать так всю жизнь. Их шансы были незначительны. Они подошли так близко к цели, но по-прежнему ее могли отнять у него, и ему очень хотелось ее обнять. Но он заставил себя опустить руку и произнес:

— Ты умеешь пользоваться винтовкой?

— Немного.

Он знал — она не признается, что не умеет, даже если она никогда ее в руках не держала.. Он вложил оружие ей в руки:

— Не важно. Ты стреляешь из этой штуки, и все живое, что стоит на твоем пути, отправляется на тот свет.

Стой здесь. Так ты будешь достаточно близко, чтобы услышать, когда они начнут входить. И тогда ты просто начнешь стрелять. Не давай им подойти слишком близко, чтобы они не смогли стрелять из револьверов.

— Ладно, не дам.

Он опять улыбнулся в темноте и, поймав в темноте ее лицо, крепко поцеловал ее в губы.

— Я скоро вернусь.

— Адам. — Она хотела схватить его за руку, вернуть его назад, начать с ним спорить. Она не хотела, чтобы он оставлял ее одну. Не хотела думать, что, может, она видит его в последний раз.

Но когда он повернулся к ней, она только сказала:

— Хорошо. Я буду стоять здесь.

Глупо волноваться. Он вернется. В конце концов, у него всего пара десятков футов веревки.

И она сунула винтовку под мышку, взяла другой конец веревки и стала смотреть, как Адам уходит в темноту.

* * *

Когда Адаму оставалось около пяти футов до конца веревки, он бросил ее конец на землю. Благодаря этому Энджел не почувствует натяжение, когда он дойдет до конца, и не узнает, насколько далеко он зашел. Он двигался осторожно, держась за стену, но до сих пор туннель казался безопасным. Местами он сужался, и ему приходилось нагибаться и даже протискиваться боком, чтобы идти дальше. К счастью, в туннеле не было никаких развилок и ответвлений.

Адам ушел уже далеко от входа в шахту и не мог привлечь внимание бандитов светом. Он зажег спичку, держа ее в воздухе и отвернувшись от яркого света. Потом он огляделся, и у него перехватило дыхание.

У него под ногами разверзлась бездна… Еще один шаг — и он мог бы свалиться вниз и погибнуть. Медленно, прижимаясь к стене, он отошел от обрыва и поднял спичку повыше. Похоже, кто-то пытался пробурить еще один туннель, и целый участок горы обвалился. Видимо, поэтому шахту и закрыли.

Охваченный любопытством, он бросил спичку вниз. Конечно же, она мгновенно погасла. А когда он бросил вниз камешек, даже не услышал, как он ударился о дно.

Он зажег еще одну спичку и продолжил осмотр.

К, тому времени, когда он прошел еще сотню ярдов, боль в его плече стала очень сильной, и он чувствовал, как кровь течет по его боку. Он знал, что ранен, и знал, что рана серьезная, но сейчас с этим ничего нельзя было поделать. Главное и единственное сейчас — найти какой-нибудь выход или место для засады, и еще Энджел…

Ему было тяжело оставлять ее одну. Он напрягал слух, стараясь сквозь свист собственного дыхания расслышать выстрелы — но, услышь он их, смогли бы он вовремя поспеть к ней на помощь? Он должен был сам найти выход. Он не мог послать сюда Энджел.

Он старался экономить спички, зная, что они потребуются для пути назад. Теперь ему приходилось отдыхать чаще, и когда он зажег десятую спичку, его голова так сильно кружилась, что ему пришлось остановиться, прижавшись к стене, и ждать, пока сознание не вернется к нему. Он прошел в темноте еще пять или шесть ярдов и зажег последнюю спичку из тех, что он выделил для себя.

Откуда-то подул воздух. Он чувствовал его запах и видел его в легком колебании пламени каждый раз, когда зажигал спичку. Где-то там, впереди, находилось отверстие, но оно могло быть в нескольких милях отсюда, да вдобавок всего несколько дюймов в ширину. Он не мог идти дальше, но и не мог вернуться к Энджел без надежды на спасение.

Затем он взглянул под ноги и остановился, пораженный тем, что увидел.

Прямо перед тем местом, где он стоял, видны были отпечатавшиеся в пыли следы. И эти следы вели куда-то вдаль.

Казалось, прошли часы, с тех пор как ушел Адам. Логика говорила Энджел, что этого не может быть — чтобы дойти до конца веревки, требовалось всего несколько минут. Ей стало страшно, она испугалась, что Адам ушел навсегда.

Она крепко держала свой конец веревки, которая к этому моменту должна была натянуться.

Должна была. И когда он повернет назад, веревка должна снова ослабнуть. Она так и стояла лицом к входу. Ей не был виден свет, идущий снаружи, только более светлое серое пятно. Но она знала, что там, на лугу, было светло. Она не похоронена под землей.

Это большой туннель. Очень большой. Стены не давят на нее со всех сторон, и она не ударится головой, если посмотрит вверх. И здесь много воздуха. Она находится близко от входа. Если понадобится, она побежит…

Его слишком долго нет. А что, если с ним произошел несчастный случай? Что, если веревка оборвалась? Или он заблудился?

— Адам? — тихо позвала она. А затем, уже громко:

— Адам!

В ответ ничего, кроме эха.

Для пробы она изо всех сил дернула веревку. Та легко подалась. Энджел потянула снова — сопротивление отсутствовало. С другого конца веревку никто не держал.

Ее сердце было словно мешочек с водой, наполнявшийся и снова пустевший. Горло сдавило, лоб покрылся испариной. Пот лил с нее градом, пальцы онемели от страха. Она напряженно всматривалась в темноту, туда, куда ушел Адам.

— Адам, — в отчаянии прошептала она.

Она должна была пойти за ним. В туннелях водятся крысы, случаются обвалы, оползни, там мало воздуха. — Там темно, холодно и влажно, и кто знает, что может случиться в туннеле? Адам там совсем один…

В страхе она оглянулась на серое пятно, которое обозначало выход. Там, снаружи, были люди, которые застрелят ее в тот же миг, как только она выйдет. Но она не боялась их. Она боялась того ужаса, с которым может столкнуться в темноте.

Энджел хотела побежать на свет, выбраться из этого страшного места. И ей было все равно, что случится с ней потом. Она не может здесь думать. Не может дышать.

Она сделала, спотыкаясь, полшага к выходу и вдруг услышала за спиной какой-то звук. Энджел повернулась назад, неловко подняла винтовку — в панике она застрелила бы его, если бы он сразу не назвал ее по имени.

Энджел со стуком положила винтовку на землю и побежала к тени, видневшейся в темноте.

— Адам, я так волновалась… слава Богу…

Но его ответное объятие было слабым, он еле дышал.

Она почувствовала на руках что-то влажное, промочившее его одежду, и ее радость сменилась тревогой.

— Адам, что случилось?

— Ничего. Послушай…

— Это кровь! — закричала она. — Ты ранен…

— Послушай меня! — Он постарался придать силу своему голосу и обнял ее слабыми руками. — Послушай, — повторил он более спокойно. Он дышал через силу, но его слова были отчетливы:

— Ты права. Этот туннель сквозной — возможно, он выходит прямо к деревне. Там на земле я видел следы. Я не знаю, как давно они там, но мы должны рискнуть. Энджел…

Тело Адама обмякло, и Энджел крепко прижала его к себе, чтобы поддержать, потом осторожно усадила на землю. Его куртка промокла от крови.

Она прислонила его к стене и начала снимать с него одежду, ощупывая в темноте рану. Адам тяжело дышал от боли, когда ее пальцы скользили по неровным краям раны под ключицей, и ей стало страшно за Адама.

— Ах, Адам, — прошептала она. — Как ты мог идти с такой раной! Ты потерял так много крови…

Она говорила с ним и стаскивала с себя куртку, дрожащими руками распарывая шерстяную подкладку.

— Я не… знал, что рана глубокая.

Вдруг пуля скользнула через вход в пещеру, заставив их вздрогнуть. Бандиты были совсем близко.

Адам стал нащупывать винтовку, которую бросила Энджел.

— Нет… оставь ее! Ты не можешь…

— Нам нужно открыть ответный огонь! Иначе они войдут.

Энджел взяла револьвер, который он ей дал, и дважды выстрелила, не целясь, в сторону входа. Шум выстрела отозвался эхом, усилился и прогремел, как взрыв. С потолка туннеля посыпалась пыль.

У входа опять раздались выстрелы. Энджел снова пальнула из револьвера, а затем отбросила оружие в сторону. Она поспешно перевязывала рану Адама.

— Энджел, послушай меня, — прошептал он. — Долго мы здесь не продержимся. Я не знаю, какой длины этот туннель, и мне неизвестно, можно ли выйти из него на другой стороне, — я знаю только, что мне его не одолеть.

У Энджел опустились руки. Ее глаза уже привыкли к темноте, и она видела лицо Адама. Ей даже показалось, что она видит его глаза.

— Тебе придется пройти этот туннель без меня, — прошептал он.

Она в страхе затрясла головой:

— Нет!

— Ты должна это сделать. — Она чувствовала, что ему стоило немалых усилий говорить с ней так уверенно, но шум в ушах заглушал его слова. — Ты должна выбраться отсюда… Приведи подмогу, если сможешь. Но выберись.

— Нет! — С трудом сдерживаемая паника когтистыми лапами терзала ее нутро. — Нет, не заставляй меня! Я тебя здесь не оставлю, ты не можешь просить об этом. Ты не можешь заставить меня пройти через этот туннель! Адам, не заставляй меня это делать!

Он взял ее руки в свои. Его руки были сильными, но холодными.

— Я должен тебя заставить, — проговорил он спокойно. — Ты должна его пройти. Если ты не пройдешь этот туннель, мы умрем здесь оба.

Слова его тонули, как камни, в воронке холодного страха, который охватил ее. Энджел хотела оттолкнуть их, но не могла. Она попыталась отказаться, но не могла. Под стук своего сердца и со стиснутым горлом она отчаянно пыталась придумать какой-то другой способ спастись, какие-то другие слова… но не могла.

Адам был тяжело ранен и ослабел от потери крови. Возможно, они могли бы подождать до наступления ночи, но к тому времени он может умереть. За это время лошади, без сомнения, убегут… Если она попытается напасть на бандитов сейчас, в разгар дня, ее точно застрелят. Будь она одна, можно было бы использовать этот шанс. Но если она не приведет подмогу, то раненый Адам, оставленный здесь один, погибнет.

Ей нужно пройти через туннель. Другого выхода не было.

Она закончила перевязывать рану Адама, сделав это как можно тщательнее, затем принесла винтовку и сумки и положила их рядом с ним.

— Я постараюсь вернуться как можно быстрее, — сказала она. Но ее голос звучал неуверенно.

— Я буду задерживать их, пока у меня не кончатся патроны. Придерживайся левой стороны стены: справа глубокая пропасть. И Энджел… — Он открыл свою сумку и, с трудом преодолевая боль, вытащил что-то из нее. — Возьми это с собой. — Он протянул ей крест.

Она сжалась и отпрянула, как будто это был смертоносный предмет, как будто приписываемое ему проклятие было не легендой, а реальностью, или как будто он предлагал ей выпить яд.

— Нет! — хриплым голосом вскрикнула она и отчаянно замотала головой:

— Нет, мне он не нужен!

— Вот за этим они и охотятся, — терпеливо объяснил Адам. — Если они проникнут сюда, я не хочу, чтобы крест был у меня.

— Если они войдут в шахту, отдай им этот крест! — взмолилась она. — Я бы сама его им выбросила прямо сейчас, если бы была уверена, что смогу подойти к ним достаточно близко! Нет, я не возьму его! Он принес много боли и смертей, и, возможно, это единственное, чем можно будет выкупить твою жизнь, если… — Энджел сделала судорожный вдох и следующие слова произнесла ровным голосом:

— Оставь его у себя. Ты сам отдашь его индейцам. — Она начала подниматься и вдруг оглянулась. — Адам, — заговорила она срывающимся голосом, — я правда люблю тебя.

Он схватил ее руку и торопливо прижал к своей щеке.

— Я знаю.

Энджел медленно отстранилась от него и ушла в темноту.

 

Глава 20

Кейси усмехнулся и вытер пот с ремешков на шляпе.

— Думаю, он попался. — В течение последнего часа ответный огонь из шахты был беспорядочным, и Кейси понял: у них кончаются патроны. После последних пяти залпов наступила тишина. — Он точно попался.

— А может, он сейчас просто лежит в засаде, собираясь заманить нас в ловушку? — предположил Бриггз.

Кейси покачал головой. Ему везло сегодня как никогда.

— Ты его здорово зацепил. Видимо, поэтому он без толку тратит пули. Либо уже умер, либо скоро умрет.

— Там есть еще девчонка.

— Да. — Его глаза алчно сверкнули, и он вытер пот со лба. — Если она умная, последнюю пулю оставит для себя.

— Ну тогда идем?

— Да, — мрачно произнес Кейси. — Идем. Я слишком много потратил времени на этих двоих.

Их отделяло от входа в шахту всего лишь несколько ярдов. Когда они прижались к отвесной скале, все, что им нужно было делать, — это время от времени перезаряжать оружие и стрелять, не боясь быть задетыми самим.

Но они знали, что войти в этот темный туннель — совсем другое дело. Впрочем, эти двое, находящиеся сейчас в шахте, считай, у них в руках. Если бы Кейси не был в этом уверен, он бы никогда не решился туда войти.

Кейси пропустил Бриггза впереди себя.

— Ты очень помог мне, Бриггз, — проговорил он искренне. — Я хочу, чтобы ты знал это. Ты — один из лучших партнеров, с которыми я работал. — И он выстрелил Бриггзу в затылок из револьвера сорок пятого калибра. — Но я никогда не любил делиться, — добавил он, перешагнул через тело и вошел в шахту.

* * *

Энджел казалось, что она целую вечность крадется в этой темноте, погребенная в недрах горы. Слезы застывали на ее щеках, грязь прилипла к лицу. Кончики ее пальцев начали болеть и кровоточить, оттого что она постоянно хваталась за стену. Она придерживалась левой стороны, как велел ей Адам. Ее мучил холод внутри и снаружи, и временами дрожь накатывала на нее с такой силой, что она не могла дышать.

В таких случаях она вынуждена была останавливаться и приказывать себе дышать, мысленно представляя Адама, его тепло, и заставлять себя верить, что она обязательно выберется отсюда. Передохнув, она снова брела вперед.

«Все не так плохо. Стены не давят на меня. Воздуха много», — внушала она себе. И продолжала идти. Потому что где-то там, за ее спиной, умирал Адам.

Сначала она слышала стрельбу. Каждый выстрел как будто проходил через ее тело, ей казалось, что каждая пуля пронзает ее плоть, и она думала: "Что это было? А вдруг это та самая пуля, которая попала в Адама? А может, он умер? И все это ни к чему? Или, может, он сам убил этих бандитов?

Вдруг он заманил их и убил, и я уже могу вернуться?" С каждым новым шагом ей приходилось бороться с желанием повернуть назад.

А потом она уже не слышала никаких выстрелов. Но зато ей было слышно другое. Твари, которые бегали у нее под ногами, твари, которые ползали. Твари, на которых она могла наступить в темноте. Твари, которые могли запутаться в ее юбке. Твари, которые могли ползти по ее руке или могли коснуться лица, — от ужаса ей хотелось кричать. Ей хотелось кричать и кричать без остановки. Еще одно мгновение, еще один шаг — и она непременно закричит. Но она не издала ни звука.

Было так темно, что в этой темноте она потеряла счет времени. Вечность была просто огромным черным туннелем, наполненным страхом, и Энджел очутилась в ловушке, дойдя до середины этого туннеля. Она шла, прижимая одну руку к стене, шаркая ногами, вытянув впереди себя другую руку и покачиваясь от усталости. Если бы ее рука дотронулась до чего-нибудь живого, Энджел не знала, что бы она тогда сделала. Она была уверена, что ее мозг просто взорвался бы от ужаса.

И тут ее рука действительно на что-то наткнулась. Насколько она смогла понять, это была твердая, ровная, плотно утрамбованная земля. Тупик!

Энджел не закричала. Она прислонилась к булыжнику в стене и горько зарыдала.

* * *

Адам не знал, как долго он сидел в ловушке в этой темной шахте. Пот катился с него градом, руки дрожали. Он то терял сознание, то снова приходил в себя, и ему казалось, что прошло очень много времени. И всякий раз, когда сознание возвращалось к нему, он продолжал надеяться, что все изменилось, но все оставалось по-прежнему. Та же самая бесцветная пустота вокруг, тот же запах сырости, тот же револьвер, зажатый в его руке.

Недавно в винтовке закончились патроны. Он не понимал, как это случилось. Ему нужно было беречь патроны, и он бы об этом помнил, если бы мог ясно мыслить.

Но его лихорадило, и раненое плечо превратилось в одну леденяще горячую боль, и лившийся с него градом пот казался ему кровью. В револьвере остался последний патрон. Он слышал, как Кейси вошел в шахту.

Он думал об Энджел. Он послал ее в туннель. Возможно, он послал ее на верную смерть. Она была напугана и одинока, а он ничем не мог ей помочь. Он сделал это для нее.

Он заставил ее пройти через этот туннель.

Шаги осторожно приближались. Он затаил дыхание. Он не был уверен, были ли это шаги человека или крыс. Крыс, которые бегали по туннелю и которых так боялась Энджел.

Он моргнул, избавляясь от пота, который заливал глаза. Он крепко сжал револьвер, положив его на колено, и замер в ожидании.

«Ну давай, — думал он мрачно. — Давай…»

Одна из теней вдруг обрела форму. Форму мужчины, который приближался к нему. Мужчина не видел вжавшегося в стену Адама, который казался просто частью темноты.

Адам выжидал. Его револьвер был на взводе. Человек подходил все ближе, двигаясь уверенно, но осторожно. Вот он подошел уже достаточно близко. Можно стрелять. Адам нажал на курок…

И — промахнулся.

* * *

Вдруг Энджел почувствовала поток свежего воздуха. Как сумасшедшая, она ощупью пробиралась вдоль стены туда, откуда он шел, и неожиданно ее рука угодила в грязь. Проход! Тут был проход, выход был не полностью завален, но он был такой узкий! Его ширина была такой, что Энджел едва могла просунуть туда свои плечи, и кто знает, что ждет ее впереди…

Темнота вокруг. Темнота впереди. И Адам…

Она начала руками раскапывать рыхлую грязь, чтобы расширить щель. Она не могла лезть в этот крошечный проход, просто не могла себя заставить. А потом на животе вползла в отверстие, но когда попыталась подняться, то не смогла этого сделать.

После обвала ширина туннеля не превышала трех футов, а высота была всего один фут. Головой она задевала потолок, неровный пол царапал живот, плечи сдавило с обеих сторон. Грязь забила ей рот. Она не могла дышать, она была вдовушке…

Энджел ползла вперед, извиваясь, как змея, вонзая носки ботинок в землю, подтягиваясь на кровоточащих пальцах. Она не могла повернуть назад, для этого не хватало места, она не могла вернуться и вынуждена была ползти вперед.

«Адам, зачем ты это сделал со мной? Почему ты заставил меня пойти в туннель?»

Проходили часы. Дни. По крайней мере так ей казалось.

Темнота окружила ее со всех сторон, и Энджел совсем не, продвигалась вперед, ей просто мерещилось, будто она движется. Она навсегда останется здесь, в этой ловушке, она умрет, придавленная этой землей, и когда она пропадет ко всем чертям, все произойдет именно так — это будет длинный темный туннель, который никогда не кончится.

«Мама, зачем ты послала меня в этот туннель?»

Через некоторое время она уже не слышала ни звуков собственных рыданий, ни скольжения своего тела, ни шороха гальки, которую она разбрасывала, упорно продвигаясь вперед. Она просто продолжала ползти, оставаясь на месте, и совсем не приближалась к концу пути, потому что забыла, куда направлялась.

И вдруг она вспомнила. Ранчо в Нью-Мексико. Дом со стеклянными окнами, который стоял в зеленой долине, освещенный солнцем. Свет отражался от каждой поверхности, играл в водоемах, проникал сквозь окна. Там был Адам — подъезжая к крыльцу, он махал ей шляпой. И женщина.

Женщина с черными волосами и такими же глазами и лицом, очень похожим на лицо Энджел. Она улыбалась и протягивала к ней руки. Нью-Мексико как раз и был в конце этого туннеля. И она может добраться до него, если будет продолжать ползти.

Нью-Мексико. Дом. Красивое место. И она знала, что это ее дом из-за этих солнечных лучей, бесконечного света… света такого яркого, что ее щекам стало жарко и заболели глаза. Дом. Она всегда таким его себе представляла.

Утопающим в свете.

Но он не был так далеко, как она думала. Глаза ей действительно слепил свет. И она ощущала его на своих щеках.

И она слышала голоса и какое-то движение. Туннель внезапно закончился, и она заскользила вниз, под уклон.

А потом свет появился повсюду. Ослепительно белый свет, наполненный движущимися тенями и приглушенными голосами, и она поняла, что это ее дом. Она наконец добралась до него. Она была цела и невредима. Она вернулась домой.

Энджел попыталась встать, но ее не держали ноги. Ей, наверное, показалось, как кто-то положил ей руку на плечо.

И она подняла голову, чтобы рассмотреть одну из теней, стоящих перед ней, но увидела лишь ноги в темных ботинках.

Она упала на эти ноги, плача и смеясь.

— Помогите мне, — лепетала она, задыхаясь от счастья. — Пожалуйста… помогите мне.

* * *

Адам шел, спотыкаясь, вдоль каменной стены, иногда бежал, иногда еле двигался, шатаясь от слабости, и поднимал такой шум, который и мертвого мог бы разбудить. Но это не имело значения. Он сам был почти мертвецом. Он оставлял за собой такой след, который и слепой мог бы разглядеть в темноте, а бандит упорно следовал за ним. Единственное чего Адам не понимал, — почему его до сих пор не застрелили?

Когда он остановился, опираясь о стену и тяжело дыша, он услышал шаги, но они были далеко позади — тот, кто его преследовал, двигался осторожно. Сначала Адам пришел в замешательство, а затем сообразил, что бандит, должно быть, остановился, чтобы обыскать седельные сумки. И куда ему торопиться? Он знал о каждом движении, сделанном Адамом, по звуку его шагов. Он знал, что в конце концов все равно его настигнет.

Адам не хотел умирать. Только не сейчас. Только не тогда, когда Энджел все еще была в туннеле. Не тогда, когда Энджел ждет его. Он не мог сейчас умереть.

Он бросился вперед, больше не заботясь о том, сколько шума производит. Когда наконец он остановился передохнуть, у него подкашивались ноги, и он прижался к стене, выжидая и прислушиваясь.

Кейси осторожно приближался, идя на звук шагов и держа наготове револьвер. Он знал, что Адам сейчас безоружен, но все равно не хотел рисковать. Этот проклятый болван сегодня один раз его уже удивил, но удача была на стороне Кейси. Он не допустит, чтобы этот ковбой одержал над ним верх.

Он услышал, как покатился камешек, и повернулся на звук. Когда он увидел тень человека, прислонившегося к стене, на его лице появилась злорадная ухмылка.

— Ну что, попался? — Его голос отдавался эхом в тишине, и это, похоже, ему понравилось. — Думаю, ты ожидаешь, что я прикончу тебя здесь, и я, пожалуй, так и сделаю.

Сейчас я этим займусь. Но сначала… — его голос стал грубым, — у тебя есть кое-что, что мне нужно.

Адам с трудом разбирал слова сквозь шум в ушах и тяжелое дыхание.

— Да, — ответил он и удивился силе собственного голоса. — Эта вещь у меня.

Вдруг Кейси оглянулся:

— А где твоя девчонка? Только, пожалуйста, никаких фокусов.

— Никаких фокусов, — согласился Адам. Он с трудом сунул руку в карман куртки и достал крест. Его ладонь опускалась под тяжестью креста, ему было трудно его держать. — Ладно, забирай его себе.

Адам видел, какой жадностью загорелись глаза Кейси, когда он увидел драгоценность. Он предположил, что до этого момента его враг не был до конца уверен, что когда-нибудь снова увидит крест.

— Тогда передай его мне, — приказал Кейси. — Дай мне его.

— Лови!

Адам размахнулся и швырнул крест.

Кейси развернулся и попытался поймать крест, когда тот полетел над глубоким ущельем. Его револьвер упал в пропасть, когда он замахал руками, чтобы удержать равновесие.

На мгновение ему показалось, что он сможет справиться, но тут везение навсегда покинуло его. Край обрыва, где он стоял, обвалился под ним, и Кейси упал в темную бездну вслед за крестом.

Адам не услышал окончания его крика. У него в глазах рее потемнело, и он потерял сознание…

* * *

Когда он открыл глаза, вокруг был свет. Мерцающие огоньки, сверкающие огни, огни, которые плыли и колыхались в воздухе. Он подумал, что, наверное, уже умер.

А потом что-то коснулось его лица. Это была рука, мягкая и теплая. Он попытался сфокусировать на ней взгляд, но все, что смог увидеть, — это пятно над ним, напоминающее лицо, но скорее бесформенную тень неземного существа. Ангел.

И вдруг ангел заговорил:

— Я здесь, Адам. Эти люди — они пришли тебе помочь.

Ты поправишься. Там было все, как ты говорил: деревня и священник. Они пришли, чтобы помочь тебе.

Адам пытался разобраться в том, что она сказала, но даже усилие, которое он делал для того, чтобы не потерять мысль, очень утомляло его. Энджел была здесь. Не важно, мертвый он или живой. Потому что она рядом с ним.

Он пробормотал:

— Крест. Я потерял его. Он упал в пропасть. Он пропал.

Он услышал приглушенный шум голосов, который постепенно превратился в жужжание в его ушах. Затем мужской голос произнес со спокойной уверенностью:

— Возможно, это и к лучшему. После стольких веков о" выполнил свою миссию.

Адам почувствовал, что его сознание уплывает, и он успел подумать лишь о том, что, возможно, этот человек прав.

Крест выполнил свою миссию. Он подарил ему Энджел и сохранил им обоим жизнь. Этого чуда ему хватит до конца дней.

* * *

Каса-Верде был самым великолепным домом из всех, которые Энджел видела за свою жизнь. Он был расположен, как старинный замок, на вершине холма, возвышаясь над всеми постройками на мили вокруг. Энджел наблюдала, как в течение последнего часа он приближался к ним, и не могла справиться с радостным ожиданием.

Адам взглянул на нее:

— Ты нервничаешь?

— Ты не говорил мне, что он такой большой.

— Он никогда не казался мне очень большим.

— Я бы хотела, чтобы мы сначала поехали в твой дом.

Он подавил смешок:

— Он совсем не похож на этот дом.

— Мне все равно. — Она посмотрела на него. — Это то место, где я хочу жить.

Он ей улыбнулся, и дрожь перестала ее сотрясать.

Она достала портрет, что делала по крайней мере раз сто за время их поездки, и попыталась представить мысли, надежды и чаяния той женщины, что называла себя ее матерью.

— Не волнуйся, — сказал Адам.

— Мне не хочется, чтобы она разочаровалась во мне.

Он улыбнулся и ничего не ответил. Он все уже сказал ей раньше.

Они проехали под деревянной аркой и оказались перед домом. У Энджел бешено заколотилось сердце, затем постепенно она начала успокаиваться. В конце концов, это был не замок, а просто каменный дом, большой и прочный. Во дворе стоял деревянный конь-качалка, и к козлам для пилки дров была прикреплена толстая доска, чтобы получились детские качели. По двору бегали щенки, они возбужденно тявкали и сновали между копытами лошадей.

Дверь открылась, и на крыльцо вышли две женщины.

Первая была высокой и рыжеволосой, трое маленьких детей липли к ее юбкам и наблюдали за приближением всадников с застенчивым любопытством. «Моя сестра, — подумала Энджел с благоговением. — Моя сестра и мои племянники и племянницы… Моя семья. И они были здесь все это время».

* * *

Рыжеволосая женщина ей улыбалась, но взгляд Энджел привлекла другая. Она была темноволосой и красивой, не очень изменившейся по сравнению с портретом, который Энджел носила в потайном кармане. Она двигалась с какой-то быстрой, текучей грацией, когда приподняла юбки, сбежав по ступенькам, и остановилась на полпути к всадникам, прижав руку к груди и глядя на Энджел.

Энджел соскочила с лошади, и сердце у нее вновь заколотилось. И вдруг она увидела, как светится счастьем лицо женщины, и заметила слезы в ее глазах. И больше она не боялась.

Консуэло открыла ей свои объятия.

— Энджел, — проговорила она, — добро пожаловать домой!

Адам смотрел, как мать обнимает Энджел.

— Здравствуй, мама, — прошептала она.