Доминик и Энн доехали до больницы «Сен-Круа» каждый на своей машине и сразу же направились в комнату ожидания. Там они обнаружили Николь, глаза которой были красными от слез, но она держалась молодцом. Все трое обнялись.
– Что говорят врачи? – сразу же спросил Доминик.
– Говорят, что опасность миновала. Это действительно круп. Хуану вкололи антибиотики и подключили к аппарату искусственного дыхания. – Николь подняла измученное лицо. – Я даже не знаю, как вас благодарить, месье Бертье, и вас, мадемуазель Энн. Если бы не вы... – Подступившие к горлу слезы не дали ей договорить.
Энн снова обняла ее и принялась утешать. В это время появился врач и сообщил, что малыш проведет еще несколько дней в отделении интенсивной терапии и мать может находиться при нем.
– Сестра Женевьева проводит вас к нему, – сказал врач.
Подошла молодая медсестра, взяла Николь под руку и повела по коридору, что-то ласково приговаривая. Энн и Доминик решили подождать и переговорить с врачом более обстоятельно насчет лекарств, а также оплаты медицинского обслуживания. Они сомневались, что у Николь и ее сына есть страховые полисы.
В это время с улицы донесся рев сирены, и через несколько мгновений в приемный покой вкатили тележку с безжизненным телом.
– Жертва аварии, в десятую травму! – крикнул дежурный врач санитарам, которые везли пострадавшего.
Энн не разглядела лица больного, но по виду окровавленной простыни догадалась о серьезности увечий.
Доминик ушел звонить месье Ладюри и обещал скоро вернуться. В ожидании врача она присели на кожаный диванчик. Вернувшись, Доминик обнял ее за плечи, и она прижалась к нему, чувствуя себя необыкновенно спокойно рядом с ним.
– Месье Ладюри не было на месте. Он поехал на встречу с Габриель.
– С ней все в порядке?
– Франсуаз не знает. Она сказала, что месье Ладюри очень торопился. Я объяснил, что мы в больнице, и она обещала передать, когда он вернется.
Вокруг тоже сидели люди и ждали вестей о своих близких. Некоторые держались за руки, многие с трудом сдерживали слезы.
– Ты, наверное, на работе в полиции ко многому привык, – задумчиво произнесла Энн.
– Да уж, я достаточно насмотрелся всякого. Честное слово, ловить негодяев и сажать их за решетку гораздо проще, чем смириться со страданиями людей и с несправедливостью, – мрачно произнес Доминик. – Когда все хорошо, жить легко.
Она вздохнула. Привыкнув жить в мире красивых платьев и изящных людей, Энн позволили себе забыть, что у жизни есть и другое лицо.
– Я слышала, что у многих полицейских неудачно складывается семейная жизнь. Понятно, почему это происходит.
– Так оно и есть. Счастливые браки среди полицейских редки. Но у меня есть друзья, которые давно бы сошли с ума, если бы не поддержка их жен и детей. Однако большинство не выдерживают напряжения и расходятся. Это очень тяжело.
– А что ты делал, чтобы снять напряжение? – спросила Энн, заглядывая в потемневшее лицо бывшего полицейского.
– Садился на мотоцикл и гонял по горным дорогам, пока мозги не прочистятся. Потом возвращался домой, принимал душ, надевал форму и снова шел на работу.
– А почему ты уволился?. – робко поинтересовалась она.
Доминик нахмурился. Ему было больно и неприятно вспоминать о тяжелом разговоре с начальником полиции.
– Потому что хотел до конца оставаться честным. Если ты стоишь на защите закона, то должен защищать его до конца, невзирая на лица. Я не приемлю двойного стандарта. Но мне предложили одно из двух: переменить или убеждения, или место работы. Выбор был очевиден.
– Но ведь твое призвание – фотография. Я видела твое лицо, когда ты снимал на винодельне, такое выражение бывает только у настоящих художников. Уж поверь мне! Когда ты начал снимать?
– В детстве. Когда поступил в Высшую медицинскую школу, об увлечении пришлось забыть. Я считался довольно прилежным, подающим надежды студентом, но неожиданно разочаровался в выбранной профессии, и меня потянуло в совсем противоположную сторону. Я пошел в армию, и там, как ни странно, снова занялся тем, что, как оказалось, было моим призванием. Мне предложили делать фотоотчеты о торжественных мероприятиях, награждениях отличившихся военных и тому подобном. А потом я решил, что людям гораздо интереснее знать, что по-настоящему творится в армии, и... и мне пришлось уволиться.
– Понятно, – прошептала Энн. Она не переставала восхищаться человеком, который пожертвовал карьерой из-за своих жизненных принципов. – А какие у тебя планы на будущее? Чем собираешь заниматься?
– Не знаю. Пока проект «Ладюри-ретро» не закрыли, поработаю в нем. А затем возьму денежки и махну куда-нибудь на край света. Снимать девственные леса Амазонки, например. – Он рассмеялся, но сразу же снова стал серьезным. – И еще мне нужно разобраться с тобой.
– Со мной? – переспросила Энн, чувствуя, что щеки заливает краска смущения. – А что со мной не так?
– С тобой-то все так. Ты ни в чем и ни в ком не нуждаешься, у тебя все под контролем. А вот мне кое-чего не хватает.
– Чего же именно? – спросила она и затаила дыхание. Взгляды их встретились, но ни один не решился выразить словами то, что поняли оба.
– Мне нужно...
– Доминик! Энн! Вы видели ее? С ней все в порядке?
Бернар Ладюри ворвался в комнату ожидания. Вид он имел крайне встревоженный, глаза беспокойно бегали, галстук съехал набок.
Энн неохотно высвободилась из объятий Доминика.
– С ней-то да. Плохо было ребенку, но ему уже сделали операцию.
– Какому ребенку? Какую операцию? – Месье Ладюри помотал головой.
– Ребенку Николь. Он заболел крупом, и приступ случился в машине, по дороге в Тулузу, – неуверенно ответила Энн, тоже приходя в замешательство.
– А что насчет Габриель? Мне позвонили из полиции. Во время грозы она попала в аварию, и ее доставили в эту больницу.
– С ней что-то серьезное?
– К счастью, нет, насколько я понял.
– В аварию? – задумчиво повторил Доминик. – А они не сказали, какая у нее была машина?
– В том-то все и дело, – развел руками месье Ладюри. – Вела не она. Габриель ехала на пассажирском сиденье в белом фургоне. Водитель не пострадал и сбежал, бросив ее на произвол судьбы. Каким же негодяем надо быть, чтобы поступить так?
– Неужели это Габриель стояла за угрозами? – Месье Бернар никак не мог поверить, что его дочь угрожала самой себе.
– Похоже на то. Конечно, не обошлось без помощи водителя. Это, наверное, какой-нибудь бывший служащий отеля, которому срочно понадобились деньги, – предположил Доминик. – Он ведь свободно проникал в номера.
– Но зачем? – недоумевала Энн. – Я не понимаю!
По просьбе месье Бернара им отвели крохотную комнатку, где можно было спокойно поговорить и попить кофе. Пришли утешительные сведения о состоянии Габриель: она отделалась переломом руки, раной на бедре и несколькими синяками и ссадинами. Обошлось даже без сотрясения мозга.
– Это я виноват, наверное, – задумчиво произнес месье Бернар. – Она хотела привлечь мое внимание и выбрала самый эксцентричный способ.
– Но при чем тут «Ладюри-ретро»? Если она не хотела заниматься проектом, то почему просто не сказала об этом? – по-прежнему недоумевала Энн.
– Мы с отцом недавно говорили о Габриель, и он на многое открыл мне глаза в отношении моей дочери. Ей всегда не хватало внимания. Джоанн, пока была жива, не особенно возилась с ней. Потом воспитанием Габби занялся я... – Ему было трудно говорить. К горлу то и дело подступал ком, а на глаза наворачивались слезы. – В то время я думал только о работе и к тому же ничего не знал о воспитании девочек. Моя забота ограничилась тем, что я отдал ее в лучшую школу в Англии, засыпал дорогими подарками на все праздники и забирал домой на каникулы. Мы очень мало времени проводили вместе, она куда чаще общалась со своим дедом. И я решил, что ее устраивает такое положение вещей. Она закончила учиться и сказала, что хочет приехать сюда и жить со мной. Я подумал: девочка решила продолжить фамильное дело, и поэтому сразу же отдал ей на откуп новый проект. А Габриель просто стремилась жить со своей семьей... – Месье Ладюри тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой. – Я хотел заменить любовь и внимание деньгами...
– Наверное, после того как Габриель поправится, вам троим нужно поговорить по душам, – сказал Доминик. – А потом плюнуть на работу и уехать на пару недель на острова в Тихом океане...
– Хороший совет, Доминик. – Месье Бер-нар взъерошил волосы. – Эта история позволила мне понять: быть отцом – тяжелый и ответственный труд, пренебрегать которым нельзя. Что ж, постараюсь наверстать упущенное за двадцать лет...
В комнату вошла медсестра.
– Месье Ладюри, ваша дочь пришла в сознание и хочет поговорить с вами. Я вас провожу.
– Ну, удачи вам, месье Бернар, – сказал Доминик.
Мужчины пожали друг другу руки, и Бернар Ладюри вышел из комнаты ожидания.
Молодые люди поговорили с врачом о состоянии здоровья ребенка и о необходимых лекарствах. Им разрешили повидаться с Николь, которая намеревалась провести в больнице еще несколько дней. Энн и Доминик уже собирались уходить, когда на пороге больницы показался Сильв. Он выглядел озабоченным, но, увидев знакомые лица, расплылся в широченной улыбке.
– Откуда вы узнали? – спросила фотомодель, подходя к старику.
– Николь позвонила мне, как только устроилась. Я благодарю вас, мадемуазель Лесли, и вас, месье Бертье, за то что вы спасли этому ребенку жизнь. И если вам понадобятся люди, чтобы рекламировать вашу одежду, то они у вас будут. В любом количестве.
Прежде чем покинуть больницу, они решили навестить Хуана. Николь вышла поговорить с дядей, и мальчик остался в палате один. Он как будто спал, но, когда его спасители приблизились к прозрачной стене, открыл глазки и неуверенно улыбнулся.
У Энн перехватило дыхание, и она сжала руку Доминика. Пальцы их переплелись. Доминик знал, что до сих пор она заявляла, что не хочет иметь детей, но Хуан не оставил ее равнодушной. Он видел, как в холодном сердце затеплился огонек любви – сначала к Николь, потом к ребенку.
– Надеюсь, он вырастет отличным малым, – тихо сказал Доминик. – Но мать-одиночка, без образования и постоянной работы... Ей придется трудно. Ладно, пошли, не будем его отвлекать.
– Тогда мы просто обязаны им помогать, – решительно заявила Энн уже в коридоре. – Мы спасли ему жизнь, значит, взяли на себя ответственность за него. Все, что нужно Николь, – это нормальная работа и кров. Доминик, мы должны помочь ей найти и то, и другое. Давай станем для Хуана крестными!
Ему очень понравилось, как прозвучало это «мы», однако он не мог разделить ее восторгов. Жизненный опыт подсказывал, что прекрасные начинания очень часто умирают в зачаточной стадии. Очень не хотелось нарушать торжественность момента пессимистическими замечаниями, но иначе Энн рисковала поддаться романтическим мечтам о несбыточном.
– Тетушка Энн... – начал он. – Конечно, все это возможно, если только ты не отправишься завтра на другой конец света. Мне казалось, у тебя уже есть племянники, чтобы с ними играть в тетушку. Когда ты последний раз виделась с ними?
– Честно говоря, довольно давно. Но ведь им я не нужна...
Доминик резко остановился и прижал ее к стенке. Одной рукой он по-прежнему сжимал ее ладонь, другой преградил путь к отступлению.
– А откуда ты знаешь?
– Ну... у них же есть родители, дедушки и бабушки, а я все время в разъездах. Мне никогда не приходило в голову, что они могут нуждаться во мне. Доминик, зачем ты хочешь, чтобы я думала о себе как можно хуже?
– Затем, что в начале нашего знакомства ты сказала, что предпочитаешь не завязывать никаких отношений с людьми. Что у тебя такое жизненное правило. Помнишь? – Он очень надеялся, что Энн возразит ему. – Как же это правило соотносится с Николь и Хуаном?
– Правила! Ты только о них и можешь думать? Да, признаю, я не получу приз «Лучшая тетка года», но я не ради него стараюсь! Если не хочешь принимать участия, так сразу и скажи-. Но я все равно буду помогать Николь, потому что я ей нужна.
– Энн, а что нужно тебе?
Слова Доминика больно задели ее. Сейчас Энн сама не знала, что ей нужно, и беспомощно уставилась на него.
– Ну... моя свобода... моя работа...
– А что ты готова отдать ради того, что тебе нужно? – сурово спросил он.
– Не знаю, – растерянно прошептала Энн. Ее былой самоуверенности и след простыл.
– Вот когда узнаешь, тогда мы и поговорим о твоих нуждах. – Он убрал руки и быстро пошел к выходу.
– Доминик, ты куда?
– Пойду скажу водителю, чтобы он отвез тебя в отель. Мы с месье Ладюри побудем тут, пока не выясним кое-какие подробности. – Он повернулся и вышел. Доминик чувствовал, что просто обязан уйти, иначе не выдержит и поцелует ее.
Энн стояла посреди коридора и смотрела, как он исчезает за дверью. Через несколько секунд оттуда показался широкоплечий парень, который должен был довезти ее до отеля.
На деревянных ногах Энн пошла к выходу, чувствуя себя никому не нужной на свете. У отца и дочери Ладюри сейчас шел важный разговор, и Энн там было не место, потому что она не член и даже не друг семьи. Сильв сейчас с Николь и Хуаном – у них своя радость, которая ее тоже не касается. И даже Доминик ушел. На этот раз он действительно ушел, а ей не хватило ума и смелости остановить его.
Он совершенно прав. Всю жизнь она держала людей на расстоянии, не позволяя приблизиться к своему сердцу. И все ради дурацкой, никому не нужной независимости. И вот, пожалуйста, – независимость есть, а счастья нет.
Она осталась одна.
Доминик еще никогда не чувствовал внутри такой пустоты. Ему показалось, что с Энн его связывает некое глубокое чувство. Даже если это и было так, его время прошло. Сейчас она прониклась нежностью к Николь с ребенком, но пройдет всего ничего, и она охладеет и к ним. Как только работа над «Ладюри-ретро» закончится, она подпишет следующий контракт и уедет, чтобы доказать всему свету и в первую очередь себе, что может счастливо жить одна, без близких и друзей, без любимого человека. А если продолжит работать на Ладюри... что ж, тогда, наверное, ему, Доминику, самому придется менять место жительства.
После того как Энн уехала, месье Ладюри вышел из палаты дочери и устало присел рядом с Домиником. Тот вопросительно взглянул на него, но не сказал ни слова.
– Мы немного поговорили. Больше врач не разрешил, потому что Габриель нельзя переутомляться. Она действительно затеяла всю эту историю с угрозами, чтобы привлечь мое внимание. Мне очень стыдно, что я вынудил девочку пойти на такой отчаянный шаг. Она всегда сомневалась, что нужна мне, и вот решила проверить любовь собственного отца. Встряхнуть меня, чтобы я отвлекся от работы и посмотрел на свое дитя. – Месье Бернар уронил голову на руки.
– Вы должны радоваться, что все обошлось, – тихо сказал Доминик. – Теперь у вас есть надежда создать настоящую семью...
– Именно этим мы и займемся, когда Габби выпишут. Последуем вашему совету и махнем куда-нибудь подальше...
– А пока она здесь? Что будет с проектом?
– «Ладюри-ретро» будет жить, даже если Габриель откажется в нем участвовать. Мари Изабель отлично справится и без нее. И конечно, Энн, если захочет продолжить сотрудничество с нами.
– Думаете, она останется? – с плохо скрытой надеждой в голосе спросил Доминик.
– Уверен. У нас ведь контракт подписан. Кроме того, есть еще кое-что, из-за чего она постарается задержаться в Перпиньяне как можно дольше.
– Что же это? – невольно спросил Доминик.
– Вы, – спокойно ответил месье Бернар.
– Вот это вряд ли, – мрачно пробормотал фотограф. – Муж ей не нужен. А я ни на что другое не согласен.
Месье Ладюри пожал плечами и улыбнулся.
– Тут мне возразить нечего. Потому что сам я еще тоже не готов к серьезным отношениям.
Если так считаешь, то на примете у меня есть один человек, который непременно заставит тебя переменить мнение, злорадно подумал Доминик. И человека этого зовут Пьер.
Доминик прекратил работать на месье Ладюри, поскольку необходимость в телохранителе отпала. Его место занял штатный фотограф модельного агентства – молодой, очень увлеченный своей профессией парень по имени Гюстав, который с энтузиазмом принялся за дело. Энн с Гюставом сделали несколько сотен снимков, запечатлев все платья из коллекции, но ни один из них не мог сравниться с теми, что были сняты на виноградниках Эдмона.
Габриель поправилась и ясно дала понять, что не хочет заниматься модой, а желает жить вместе с дедушкой в поместье, выращивать виноград, делать вино, разводить лошадей и сажать розы. Отец не возражал. Тем более что Мари Иза-бель и Энн отлично справлялись вдвоем.
Фотомодель оставила за собой номер в отеле, а офис перенесла в помещение ателье «Каприз». От новой компаньонки она узнала, что Доминик уехал в одну из горячих точек и снимает для информационных агентств кадры, которые потом печатают во многих газетах. Из-за этого Энн стала просматривать хроники с мест военных действий – чтобы просто увидеть сбоку фотографии подпись «Доминик Бертье». С одной стороны, она, конечно, радовалась, что он нашел себя и снова может следовать призванию. А с другой – не могла не волноваться за его жизнь и не печалиться о его отсутствии.
С помощью Энн Николь сумела найти временную работу в качестве няни для ребенка одного примерно с Хуаном возраста. Его мать много путешествовала и была рада, что может оставлять малыша под присмотром. Николь даже стала всерьез подумывать об организации частных яслей, тем более что месье Ладюри, известный благотворитель, обещал помочь деньгами...
Примерно месяц Энн ничего не слышала о Доминике. Потом прошел слух, что он ненадолго вернулся в Перпиньян. Теперь, выходя по утрам из отеля, молодая женщина оглядывалась по сторонам – не мелькнет ли где высокая мужская фигура? А по вечерам сотни раз перебарывала искушение написать Доминику.
Но что она могла ему сказать? Что скучает? Что хочет поговорить о своей работе и спросить совета? Что ей интересно, как он живет?
Впервые ее все чаще посещало ощущение неполноты собственной жизни. Работа не доставляла прежнего удовольствия. К тому же постоянно не хватало чуть сурового взгляда прищуренных светлых глаз и негромкого низкого голоса. Гюстав, конечно, был профессионал, но его напыщенная манерность утомляла молодую женщину...
Лето подходило к концу. Стояли темные августовские ночи, когда бархат неба весь усыпан серебряными звездами. По улицам то и дело проходили парочки, взявшись за руки и тихо переговариваясь между собой. Душистые ароматы цветов без слов говорили о любви. И Энн, как бы сильно ни уставала, ночами не могла заснуть, думая о Доминике. Она вспоминала мельчайшие подробности их встреч, его слова, выражение лица, жесты, походку. Она постоянно думала о его самоотверженности, твердости, смелости – и о нежности, когда он впервые познакомил ее с волшебством любви.
Если раньше Энн желала оставаться независимой и свободной, то теперь хотела одного – Доминика.
Было уже за полночь, когда Доминик постучался в номер Энн. Сердце его колотилось так, будто он в первый раз шел на свидание.
Часа два назад он вышел из дому, вроде бы прогуляться, и ноги сами принесли его к отелю. Некоторое время он бродил в нерешительности перед входом, потом все же поднялся на шестой этаж.
Она открыла дверь – и отступила в глубь холла.
– Ты? – Зеленые глаза Энн расширились. – Что-то случилось?
– Да, случилось. Могу я войти?
– Конечно. – Она повернулась и вошла в гостиную.
Только тогда он заметил, что на ней надета голубая рубашка. Его рубашка. Та самая.
– Я не знал, застану ли тебя в отеле. Похоже, ты не такая уж любительница перемен, как раньше.
– Я еще не определила своего нынешнего отношения к переменам. Моя работа над «Ладюри-ретро» еще не закончена, но месье Бернар уже предложил мне новый контракт. На несколько лет.
– Так ты остаёшься? – глухо спросил Доминик, удивляясь, почему говорит совсем не о том, о чем пришел поговорить.
– Не знаю. Тебе удалось починить мотоцикл?
– Как ни странно, да.
– А счет принес?
– Нет. – Он подошел ближе. Энн отступила на шаг.
– Ладно, неважно. Сейчас я достану чековую книжку и выпишу тебе чек... – Она пошла в спальню.
Повинуясь неведомой силе, Доминик последовал за ней.
– Плюнь на счет, Энн, – сказал он, закрывая за собой дверь. – Почему ты носишь мою рубашку?
– Потому что она... очень мягкая. – Голос ее понизился до грудного шепота. – Если хочешь, я верну ее.
– Нет. – Настольная лампа рядом с кроватью отбрасывала нежный розовый свет. – Нет, – повторил Доминик твердо и сжал кулаки. Зря он все это затеял. Надо сейчас же уйти и больше никогда не возвращаться.
– Доминик... что-то не так?
Он пробормотал нечто невразумительное, рванулся к ней и заключил в объятия. Губы их нашли друг друга и слились в жадном поцелуе. Рванув пуговицы на рубашке, Доминик сорвал ее с молодой женщины. Энн, совершенно обнаженная, если не считать шелковых трусиков, изогнулась ему навстречу и обвила его шею руками.
Затем, столь же неожиданно, Доминик отстранил ее от себя и застыл, тяжело дыша. Через минуту он заговорил:
– Если хочешь, чтобы я ушел, просто скажи об этом.
– Я не хочу, чтобы ты уходил.
– Послушай, Энн, я хочу заняться с тобой любовью. Именно любовью, а не сексом, ты слышишь меня?
Она подняла тонкие брови и взглянула на него сияющими глазами.
– Да. Я тоже хочу любви.
Доминик стоял так близко, что чувствовал ее дыхание.
– Когда я пришел сюда, то нарушил данное себе слово, – хрипло произнес он, вдыхая нежный запах ее волос. – И уходить теперь не собираюсь.
– А я и не дам тебе уйти, – прошептала она и потянулась к нему.
Но Доминик успел раньше. Он подхватил ее на руки и понес к кровати. Положив ее, он быстро стянул через голову рубашку, и...
Энн рассмеялась удивленно и радостно.
– Доминик, дорогой, на тебе же ремень от «Ладюри-ретро»!
– Именно, – ответил он, проводя пальцами по ложбинке между ее грудей. – Любой хороший муж поддерживает дело своей жены.
– Муж?
Они просто посмотрели друг другу в глаза и поняли все без слов. Тела их уже давно жаждали соединения, но души еще не до конца обрели друг друга.
– Конечно, если ты возьмешь меня в мужья. А если нет, то мы будем жить с тобой вместе, пока ты здесь. И я не стану тебя удерживать. Будь вольна поступать, как хочешь.
– А я никуда и не собираюсь, – прошептала Энн, целуя его в шею. – С тобой я готова поселиться даже в шалаше на окраине...
– Ну, надеюсь, на такие жертвы идти не придется. Я все-таки кое-что могу сделать для любимой женщины... – Его рука продолжала исследовать изгибы стройного тела, и Энн замирала в сладком восторге, млея от наслаждения.
– Для любимой? Что это значит?
– Это значит... – начал Доминик серьезным голосом и даже несколько отстранился от нее, – это значит, что я люблю тебя и хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь.
– Любишь?
– Да. Я не искал любви, она сама нашла меня.
– Нашла и теперь ни за что от себя не отпустит, – улыбнулась Энн, – Я тоже люблю тебя, Доминик, и ради тебя готова отказаться и от свободы, и от карьеры.
– Это мы обсудим после, – хрипловато произнес он, покрывая поцелуями хрупкие плечи. – А пока у нас есть более важное занятие. – И он потянулся рукой к выключателю на настольной лампе.
Утро застало их спящими в объятиях друг друга. Темные и светлые волосы переплелись, дыхание смешалось. Проснулись они одновременно, когда первый луч солнца упал на зарумянившиеся лица, и их губы встретились в первом утреннем поцелуе.
– Рассвет, – открывая глаза, сказал Доминик. – И я встречаю его с тобой.
– Ты что, никогда не просыпался в объятиях любимой женщины?
– До сегодняшнего дня – нет.
– Послушай, любовь моя, а когда мы поженимся? – спросила Энн, и глаза ее засияли как звезды.
– Завтра, – невозмутимо ответил Доминик, щекоча ей ухо прядью ее же собственных волос.
– Нет, это слишком быстро. Я еще должна выбрать себе платье. А венчаться хочу в старой церкви рядом с твоим домом.
– Ну, тогда послезавтра, – так же спокойно отозвался он и потянулся к телефонной трубке. – Надо только позвонить и предупредить шафера.
– Шафера?
– Ну да, Пьера. И знаешь, кто больше всех удивится?
– Неужели Пьер?
– Конечно. И знаешь почему? Потому что нечасто приходилось моему братцу бывать на свадьбе, которую подстроил не он! Интересно, что скажет самый выдающийся сводник Парижа, если узнает, что его опередили?
– И кто! – Энн рассмеялась. – Родной брат! И близкая приятельница! Какова же будет его первая реакция? Он обрадуется? Изумится? Или обидится, что кто-то умудрился обойтись без него?
– Это легко проверить, – улыбнулся Доминик и принялся набирать номер.