Однажды утром Марийка проснулась позже, чем всегда. В квартире было тихо. Мать, видно, ещё не вернулась с базара. За сатиновой занавеской было темно и душно. Жужжали мухи, что-то, захлёбываясь, булькало в водопроводной трубе. Нужно было скорей вставать и приниматься за чистку башмаков, но вставать почему-то не хотелось. Голова была тяжёлая и точно не своя, глаза смыкались.
«Посплю ещё немножко», — подумала Марийка, чувствуя какую-то странную усталость, во всём теле.
Её разбудили грузные шаги матери и грохот поленьев, брошенных на пол у печки.
— Мама! — позвала Марийка.
Поля подошла к кровати.
— Ты что же это валяешься? — закричала она, но вдруг смолкла и пощупала горячие щёки Марийки. — Господи! Да ты вся в жару! Лоб горячий, точно печка. Катерина, принеси-ка градусник…
Марийке под мышку поставили холодный градусник. Катерина покачала головой:
— Горло болит? Дело плохо — не иначе как скарлатина.
Через час проснулся доктор. Узнав, что Марийка заболела, он пришёл на кухню, осмотрел её и велел немедленно везти в больницу.
Оказалось, что Катерина нечаянно угадала.
— Скарлатина очень заразительна, и я не могу рисковать здоровьем своего ребёнка, — сказал доктор Поле. — Вот вам записка к старшему врачу. Катерина, вызовите извозчика…
И вот Марийка, закутанная в большой платок, едет на извозчике. Она сидит у Поли на коленях. Марийка никогда ещё не ездила на извозчике. Как приятно покачивает на мягких рессорах! Одно жалко: что не идёт дождик, а то бы надпролёткой подняли кожаный верх… Они проезжают через базар, мимо торговок, сидящих на земле возле груды ярко-жёлтых дынь и полосатых арбузов.
Вот и Гоголевский сквер, весь засыпанный опавшей листвой. Среди поредевших кустов виднеется длинноносый каменный Гоголь, с волосами, длинными, как у священника. Но куда же они с мамой едут? Ах да, в больницу. Её оставят там одну.
— Мама, мамочка, я не хочу! — плачет Марийка и цепляется за Полю.
Но они уже приехали. Марийку несут по длинному белому коридору, где висят лампы под железными абажурами. Как много ламп! Марийка начинает считать лампы.
— Одна, две, три, четыре… десять.
В большой комнате стоят рядами кровати. Марийка лежит на крайней кровати возле окна. Она целые дни дремлет. Иногда она просыпается вся в поту и начинает сбрасывать с себя колючее шерстяное одеяло. Кто-то наклоняется над ней и даёт ей пить.
Это очень странная комната. Всё кружится и пляшет вокруг Марийки. Как волчок, кружится под потолком матовый шар лампы, танцуют на столике жёлтые пузырьки в гофрированных бумажных чепчиках, кружится, как сумасшедшее, окно с мелькающей в нём голой берёзой.
— Остановите окно, остановите окно!..
Потом все вещи останавливаются, и стенки начинают раздвигаться. Комната становится огромной, как соборная площадь. Где-то далеко-далеко блестит медная дверная ручка. Кровать становится крохотной, как спичечная коробка, и сама Марийка — маленькая-премаленькая.
Ночь. Тихо в палате. Марийка садится на кровати и оглядывается вокруг.
За окошком над голой мокрой берёзой стоит луна.
Белые стены, белые кровати, белые тумбочки. Так вот она какая — больница. На соседней кровати шевелится маленькая фигурка.
— Мама! Мама! Пить!..
Неслышно ступая, входит сиделка в белом халате. Она даёт лекарство Марийкиной соседке.
— А ты чего сидишь, полуночница? — спрашивает она у Марийки. — Голова не болит? Нет?
— Нет.
Марийка хочет сказать сиделке, что она уже выздоровела и чтоб её скорей выпустили из больницы, но от слабости ей даже трудно пошевелить языком.
Марийка медленно выздоравливала. Её перевели в другую палату, где лежали ещё три девочки и один мальчик, Вася.
Девочка Зоя, которая уже давно выздоравливала и всё никак не могла выздороветь, была очень крикливая и злая. Она швыряла на пол пузырьки с лекарством и целый день ныла и просилась домой. А то вдруг начинала дразнить худенького бритоголового Васю: «Васька-Васёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся…»
Две другие девочки, трёх и пяти лет, целый день спали.
В этой палате рядом с дверью было проделано окошечко, сквозь которое родители смотрели на своих детей. Каждое воскресенье Марийка видела в окошечко широкое красное лицо матери. Поля улыбалась ей и кивала, а после её ухода няня вносила гостинцы: куриную котлету в промасленной бумаге, баночку мёду или несколько бубликов.
Однажды среди гостинцев Марийка увидел белый запечатанный конверт с надписью: «Получить Марии Внуковой». У Марийки дрогнуло сердце. Она никогда в жизни ещё не получал писем. От кого бы это?
Она осторожно надорвала конверт и вынула листочек в косую клетку, весь исписанный крупными буквами. Письмо, оказывается, было от Сеньки:
«Здравствуй, Марийка! Что это ты так долго болеешь? Уже все подвальные заскучали, а наша Вера аж плачет. Марийка, а у нас теперь опять революция. Отец говорит, что это уже настоящая, потому что теперь советская власть. И ещё новость: теперь Сутницкому никто уже не платит за квартиру. Я тебе посылаю листовку. Их по улицам разбрасывали, я и подобрал возле аптеки четырнадцать штук. Ты прочти, там про революцию написано. Эх, жалко нет у меня ружья, я бы тоже пошёл драться с помещиками и буржуями. Марийка, ты скорей выписывайся, будем делать телефон. Я уже проволоку раздобыл и одну испорченную трубку; но ничего, поправим… выздоравливай скорее.С почтением, Сенька Полуцыган».
Тут же в конверте лежала измятая коричневая листовка:
К ГРАЖДАНАМ РОССИИВоенно-революционный комитет
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.при Петроградском совете рабочих
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.и солдатских депутатов.
Да здравствует революция солдат, рабочих и крестьян!
Медленно тянулось в больнице время. Марийка старалась просыпаться как можно позднее, и всё же дни здесь были бесконечно длинные. Марийка часами лежала, рассматривая свои пальцы, с которых после скарлатины облезала кожа. Потом она вставала, надевала длинный, до земли, халат, и, шатаясь от слабости, выходила в коридор. Здесь было гораздо веселее, чем в палате.
Взад и вперёд бегали сиделки с грелками и градусниками, опущёнными в стакан. Стряпухи в белых колпаках тащили медные котлы с кашей. Через стеклянную дверь Марийка увидела, как; на той стороне лестницы, в мужском отделении, бродили по коридору какие-то старики в одном нижнем белье. В больнице не хватало халатов и простынь, туфель совсем было мало, и Марийке достались огромные войлочные шлёпанцы, оба с левой ноги.
В коридоре две няньки мыли стенки горячей водой и без умолку трещали, умолкая лишь тогда, когда в коридоре появлялась дежурная сестра. Марийка с завистью смотрела, как няньки шаркают щётками по стенке. Ей тоже хотелось бы делать какую-нибудь работу, и она даже соскучилась по своим сапожным щёткам и грязным тарелкам.
— А что же ты думаешь, — говорила одна из нянек, — я взяла да и пошла прямо в Совет, что на Дворянской улице в особняке Шабада. Прихожу и говорю: так и так, беспорядок у нас в больнице, больных не кормят до поздней ночи, клопы их грызут, кастелянша шьёт себе из казённых простынь юбки и тому подобное.
— Ну, а они что сказали?
— Говорят, пришлём завтра рабочий контроль…
Няньки замолчали и стали ещё сильнее шаркать щётками.
— Нянюшка, — сказала Марийка, — дайте мне щётку, я вам помогу.
Санитарка обернулась.
— Ты чего тут торчишь на сквозняках! — закричала она на Марийку. — Марш в палату!..
Марийка поплелась в палату, вздыхая, легла в постель и снова начала рассматривать свои пальцы и обрывать с них старую кожу. Потом она не вытерпела, опять встала и подошла к окошку. Там, за окном, где-то далеко свистел паровоз, там были улицы, дома, магазины, собаки…
Как ей хотелось скорей попасть домой, побывать у Стэллы, у горбатой Веры, сбегать к Саше-переплётчику, разузнать все новости.
Наконец наступил долгожданный день выписки. Снова Марийка едет с матерью на извозчике, закутанная в большой платок. На земле, на крыше, на деревьях — всюду белеет первый снег. Над каменным домом, где помешалась городская управа, развевается красный флаг.
А вот Губернаторская улица, вот и булочная Сафонова, куда Марийка так часто бегала за хлебом. Вот и переплётное заведение мадам Таракановой с запертой на замок дверью, вот, наконец, и дом Сутницкого.
Кто это там топчется у ворот? Это, никак, дворникова Машка и Сенька…
Марийка засмеялась и начала махать руками.
— Да тише ты! — заворчала Поля. — Ещё с извозчика свалишься.
Пролётка медленно въехала во двор.
Когда Марийка впервые после возвращения из больницы увидела себя в зеркале, она испугалась. Некрасивая глазастая девочка с наголо обритой головой была совсем не похожа на прежнюю курчавую Марийку.
Но не только сама Марийка переменилась за эти два месяца — всё вокруг переменилось ещё больше, как будто прошёл целый год.