Почти каждый день Марийка отправлялась в библиотеку за книгами для себя и для докторши. Под мышкой она держала книги, а в кулаке крепко сжимала записку докторши Елены Матвеевны, где было напасало: «Дайте что-нибудь юмористическое», или: «Прошу дать увлекательный роман».

Библиотека, находилась на Сергиевской улице, неподалёку от городской тюрьмы. Каждый раз, приближаясь к тюрьме, Марийка переходила на другую сторону. Она боялась усатых городовых, которые расхаживали по панели мимо широких тюремных ворот.

Вся библиотека помещалась в одной маленькой комнатке. Детскими книгами были заняты четыре нижние полки.

Библиотекарша, барышня со вставным стеклянным глазом, сидела возле книжных полок за высокой стойкой. Её вставной глаз, красивый и голубой, был неподвижен и всегда устремлён вдаль.

Марийка подходила к стойке и, поднявшись на цыпочки, протягивала библиотекарше записку, измявшуюся в кулаке.

— Что же дать? — говорила библиотекарша и задумчиво смотрела в окошко, как бы желая найти там ответ.

Потом она вытаскивала из-под стойки какую-нибудь специально отложенную книгу и говорила:

— Скажи мадам Мануйловой, что это очень увлекательная вещь. Пусть только она долго не задерживает.

— А тут начала нет, — робко говорила Марийка, раскрывая книгу.

— Поищи начальный листок в середине.

Но Марийка не уходила. Она топталась у стойки, тяжело вздыхала и смотрела умоляющими глазами на библиотекаршу, которая тасовала свои формуляры, как игральные карты.

— Мне тоже дайте какую-нибудь книжку, — говорила, наконец, Марийка, собравшись с духом.

— Опять тебе книгу? Такая маленькая и так часто меняешь! Я уверена, что ты не читаешь, а только перелистываешь страницы.

Не приподнимаясь с места, библиотекарша протягивала руку назад и брала с ближайшей полки всегда одну и ту же книжку, которая лежала с краю. Это была большая, очень тонкая книжка со стихами, под названием «Щелкунчик-прыгунчик и Кузька-жучок».

— Я её уже брала, — тихонько говорила Марийка, чувствуя себя немного виноватой.

— Что? Брала? — А ну, расскажи содержание…

Марийка торопливо бормотала давно надоевшие стихи из «Щелкунчика-прыгунчика»:

— Прямо не знаю, что тебе и давать, — разводила руками библиотекарша. — Иди поищи сама на детских полках, да смотри не перепутай книги и расставляй их в том же самом порядке.

Марийке только этого и надо было. Съёжившись, чтобы стать как можно незаметней, стараясь не шуршать страницами, она рылась на полках и, вздыхая, откладывала в сторону читанные и перечитанные не один, раз книги. Их было не так уж много: несколько книг «Золотой библиотеки» в замасленных переплётах, с которых давным-давно облезла вся позолота, «Сказки кота-мурлыки», «Юркин хуторок» и десяток разрозненных номеров «Светлячка».

В библиотеку часто приходил Митя Легашенко, сын прачки Липы, что жила в одном дворе с Марийкой.

Это был высокий бледный мальчик с большими оттопыренными ушами. Во дворе Митю дразнили «Каплоухим» и «прачкой». Митя помогал своей матери, прачке Липе, стирать бельё и отлично гладил самые тонкие кружева, оборки и рюшки. Когда он развешивал бельё на заднем дворе, мальчишки, сидевшие на заборе, кричали ему:

— Каплоухий бабские юбки развешивает! Эй, прачка! Почём берёшь за штуку?…

С ребятами Митя не играл, потому что всегда был занят.

В библиотеку он влетал, как пуля, проносился мимо барышни со стеклянным глазом прямо к полкам, ворошил все детские книжки, а когда библиотекарша отворачивалась, то подбирался и к полкам, где стояли книги для взрослых.

Библиотекарша на Митю никогда не сердилась. Она хорошо знала его мать, прачку Легашенко, потому что отдавала ей в стирку бельё.

Однажды Марийка пришла в библиотеку и долго рылась на книжных полках. Она не отыскала ни одной новой книги и хотела уже уходить, как вдруг услыхала Митин голос.

Митя стоял позади неё и, засунув руки в, карманы, презрительно говорил:

— Это разве книга? Вот я раз читал книжку «Дети капитана Гранта»… Это книга так, книга, толстенькая. Страниц, наверно, тыща будет, не меньше.

Марийка посмотрела на него исподлобья и недоверчиво покачала головой.

— Думаешь, вру? — спросил Митя.

— Ясно, врёшь. Таких толстых не бывает.

— А вот и бывает. У меня дома и сейчас полный сундук журналов лежит. Тоже, наверно, страниц с тыщу будет… Картинок сколько! И всё интересные, про войну. Там и пушки, и атаки на немца, и газ пускают… Вот пойдём сейчас ко мне, я тебе покажу.

— Ну, идём, — сказала Марийка.

Ей хотелось посмотреть картинки про войну, о которой все так много говорили: война, война… уехал на войну.

Марийке казалось, что война — это вроде какого-то места, куда уезжают совсем так, как уезжают на Кавказ. Она даже думала, что на войне непременно должны быть горы.

Марийка и Митя вышли из библиотеки.

— А твоя мама не заругает? — спросила Марийка.

— У меня мамка добрая, — сказал Митя. — Она, бывает, и покричит, да отходчива. Отец у нас тоже добрый. Он мне один раз такие санки сколотил, что я на них три зимы подряд катался. Крепкие, точно каменные… У нас отец на войну забран. Он храбрый, ему «георгия» дали. Он сколько хочешь может немца убить!

Марийка хорошо помнила Митиного отца, высокого чернобородого плотника Легашенко. Он как-то чинил доктору книжный шкаф, и Марийка с Лорой целый день вертелись у него под ногами. Легашенко был проворный и весёлый работник. Рубанок так и ходил у него в руках. В пять минут он вырезал Марийке и Лоре по большой деревянной ложке. В бороде у него всегда торчали золотистые стружки; Легашенко уверял девочек, что он стружки ест.

По кирпичным ступенькам Марийка и Митя спустились в подвал. Дверь, как всегда, была приоткрыта, и из неё валил пар. Марийка переступила через порог и первое время ничего не могла разглядеть. В нос ей ударило горячим запахом щёлока, нечистого белья и подпалённого крахмального полотна. Было жарко, как в бане. Склонившись над корытом, Липа стирала бельё. Большая и сильная, она так легко выжимала огромную простыню, точно это был носовой платок. Она пела грустную украинскую песню про вербу, которая роняет листья в быструю воду, но, услышав на пороге шаги, оборвала песню на полуслове.

— Кто? — спросила она выпрямившись.

— То я, — сказал Митя, — а это Марийка мануйловская за журналами пришла.

— Где тебя чертяки носють! — закричала Липа. — Становись гладь!

Митя подошёл к плите, схватил утюг и поплевал на него:

— Да он же совсем холодный. Пусть погреется.

Митя вытащил из сундука кипу журналов в тонких серовато-голубых обложках.

— Видишь, сколько их у меня! Тут тебе и картинки. Интересные. Ты посмотри в пятнадцатом номере, там бумажкой заложено. А я пока сорочки выглажу.

Марийка начала перелистывать журнал. Картинки там были все какие-то странные. На первой попавшейся картинке она увидела большое поле. Впереди стоят винтовки, скрещённые на манер шалашика. Священник с большой бородой стоит перед винтовками и держит в руке крест. А за спиной священника стоят на коленях солдаты. Полное поле солдат, и все на коленях. Под картинкой подпись: «Молебствие перед боем».

На другой странице была нарисована старинная церковь, вся в пламени. «Знаменитая ратуша города Арраса (Франция), превращённая германскими тяжёлыми орудиями в груды развалин», — прочла Марийка.

Марийка перелистывала страницу за страницей. В глазах у неё мелькали пушки, дымящиеся развалины, аэропланы и всадники, несущиеся на конях с поднятыми кверху шашками. Марийка зевнула. Вот так картинки-одни пушки да солдаты! И что это в них Митька нашёл интересного?

Она отвернулась и стала смотреть по сторонам. Липа по-прежнему стирала, опустив в мыльную пену свои большие красные руки.

Митя стоял возле длинной доски, положенной на козлы, с утюгом в руке. Лицо его было мокро от пота. Рубашку он снял. Перед ним, как облако кружевной пены, лежала тончайшая батистовая сорочка. Митя, ловко орудуя утюгом, расправлял; на доске плиссированные оборочки и кружевные фестоны. Когда Марийка подошла поближе, она заметила, что голая Митина грудь покрыта какими-то багровыми рубцами.

— Что это у тебя? — спросила Марийка.

— Мозоли. Крахмальные манишки — они, дьяволы, твёрдые. Если весь не наляжешь грудью на утюг, ни за что не выгладишь. А ты что картинки не смотришь? Или не нравятся?

Марийка ничего не ответила.

— Нет, ты взгляни в пятнадцатый номер, где у меня бумажкой заложено. Там здорово нарисовано!

Марийка вытащила из кучи журналов 15-й номер, раскрыла страницу, заложенную узкой бумажкой, и наклонилась над картинкой.

Она опять увидела огромное поле. Тут и там взлетали кверху какие-то тёмные фонтаны. Две сестры милосердия в белых косынках с крестами тащили носилки. На носилках лежало что-то белое, не то подушка, не то мешок. Приглядевшись внимательней, Марийка увидела, что это не мешок и не подушка, а человек или, вернее, обрубок человека, у которого нет ни рук, ни ног. Обрубок был весь забинтован белым. Под рисунком стояла длинная подпись: «Русские сёстры милосердия под огнём двенадцатидюймовых орудий, под разрывами шрапнелей и гранат оказывают помощь тяжело раненному французскому солдату. Зарисовка собственного корреспондента».

— Ну что, понравилось? Здорово его обтяпали? — спросил Митя.

Липа тоже заинтересовалась картинкой. Она обтёрла фартуком руки, подошла к Марийке и заглянула через её плечо.

— «Обтяпали, обтяпали»!.. — передразнила она сына. — Чем любуешься? Несчастьем? Может, и твоего батьку так обтяпают. Нам от этой, войны одно горе, а он любуется…

— Так я что ж… я ничего… — забормотал Митя и начал яростно плевать на раскалённый утюг.

Марийка сидела молча и смотрела на картинку.

Она вдруг представила себе мужа Липы, весёлого плотника Легашенко, без рук и без ног, забинтованного в белую марлю, с торчащей кверху чёрной бородой.

«Как же он будет есть? — подумала Марийка. — Липе придётся кормить его с ложечки. Он даже не сможет передвигаться на скамеечке — безрукому ведь нечем оттолкнуться от земли. Липа, наверно, положит его вот на этот сундук. Сундук, правда, короток, но ведь у Легашенко всё равно будут отрезаны обе ноги…»

Марийке стало страшно. Она положила, журнал на пол и побежала к порогу. Только сейчас она поняла, куда уехал Легашенко и что это такое «война».