Доктор Флуршютц помогал Ярецки надевать протез. Рядом стояла сестра Матильда.

Ярецки дергал за ремни: "Ну, Флуршютц, душа у вас не болит, что теперь вот дело идет к прощанию… я уж не говорю о сестре Матильде!"

"Знаете, Ярецки, я, собственно, был бы совершенно не против, чтобы вы оставались здесь под моим контролем… время, которое вы сейчас переживаете, не лучший период вашей жизни".

"Не знаю… подождите… — Ярецки пытался зажать между пальцами протеза сигарету- Подождите… как насчет того, чтобы усовершенствовать эту штуку в качестве держателя сигарет?., или как мундштук для сигарет?., это же было бы настоящее изобретение…"

"Не шевелитесь хоть минуточку, Ярецки, — Флуршютц затянул ремни — Так как вы себя чувствуете?"

"Как новорожденная машина… машина в отличный период своего существования… Если бы сигареты были покачественнее, то было бы еще лучше".

"А не лучше ли было бы вам бросить курить?., да и остальное тоже".

"Любить? Да, пожалуйста".

"Нет. Доктор Флуршютц имеет в виду, что вам следует бросить пить", — не очень удачно объяснила сестра Матильда.

"Ах вон оно что, а я и не понял… когда ты трезв, то соображаешь всегда так туго… что вы, Флуршютц, все еще не можете понять: лишь когда люди под мухой, то только тогда они понимают друг друга",

"Это смелая попытка оправдаться!"

"Ну, Флуршютц, вы просто вспомните, под какой обалденной мухой мы были в августе 14-го… Мне кажется, будто тогда это было в первый и последний раз, когда люди действительно составляли одно целое".

"Приблизительно то же говорит Шелер…"

"Кто?"

"Шелер. Гений войны… дрянная книжонка".

"Ах, это., книжонка… это пустое., но я хочу вам кое-что сказать, Флуршютц, и со всей серьезностью сказать: дайте мне какое-нибудь другое, какое-нибудь новое опьянение, пусть это будет морфий, или патриотизм, или коммунизм, или еще что-то, что совершенно пьянит людей… Дайте мне что-либо, чтобы мы все снова составляли одно целое, и я брошу пить… прямо сегодня и сейчас",

Флуршютц задумался, затем сказал: "Есть в этом что-то правильное, но если это должно быть не более чем опьянение и чувство единства, то для этого есть одно очень простое средство, Ярецки: влюбитесь".

"По приказу врача: есть,. А вы, сестра, уже тоже влюбились по приказу?"

Сестра Матильда покраснела; на ее веснушчатой шее выступили два красных пятна,

Ярецки даже не взглянул на нее: "Неважное время для того, чтобы влюбиться… Мне кажется, мы все переживаем сейчас неважный период… любви тоже пришел конец… — он пощупал суставы протеза и продолжил: — Честно говоря, неплохо было бы прилагать инструкцию по эксплуатации… должен же где-то здесь быть сустав для объятий".

Флуршютц почему-то обиделся. Может, потому, что это было сказано в присутствии сестры Матильды, Сестра Матильда покраснела еще сильнее: "И что за фантазии у вас, господин Ярецки".

"Отчего же? Более чем хорошая мысль… протезы для любви… это вообще была бы просто прелестная штука, специальная модель для штабных офицеров от полковников и выше… я бы организовал целую фабрику",

"Вы всегда прикидываетесь таким enfant terrible?" — поинтересовался Флуршютц.

"Нет, просто у меня идея для военной промышленности… А сейчас давайте снимем". Ярецки начал расстегивать ремни. Сестра Матильда помогала ему. Он выпрямил суставы металлических пальцев: "Так, а сейчас он получит свою перчаточку… безымянный палец, указательный палец, а вот и большой, который стряхивает сливы".

Флуршютц осмотрел шрамы на обнаженной культяшке руки: "Думаю, что сидит очень хорошо, просто следите за тем, чтобы вначале не натирал до крови".

"Натирают шустрые уборщицы… этот стряхивает сливы".

"Ну, Ярецки, с вами и вправду невозможно разговаривать".