Утром действительность предстала передо мной во всем своем унылом, неприкрашенном виде. Не считая денег, отложенных на хозяйство примерно на месяц, и сегодняшних расходов на транспорт, у меня не осталось ни пенни. Ральф без работы. Машина тоже вот-вот откажет. Крыша протекает, стиральная машина обрела еще одну функцию – рвать белье на мелкие ленточки. Мало того, до дня рождения Рейчел оставалось меньше месяца, и она уже прожужжала мне все уши: «А у Саманты новое ожерелье с такими красивенькими блестящими штучками, я тоже хочу такое. Ладно, мам?»

Занимаясь этими печальными подсчетами, я услышала, как почтальон сует в щель для почты целую кипу корреспонденции. По большей части она состояла из счетов, они всегда падали на коврик с таким характерным противным шелестом.

К тому же на улице шел дождь.

Да лучше б его не было, этого утра!

Я пыталась растолкать Ральфа. Он лишь перевернулся на другой бок и продолжал сопеть. На постель вспрыгнула Фатва, впилась ему в пятку.

– Ой! Чертова кошка!

Я была на стороне Фатвы:

– Поделом тебе! За то, что лапал ту женщину прошлой ночью! Кстати, кто она такая?

Ральф выглядел разбитым и загнанным в угол.

– Понятия не имею. Просто был пьян. Извини, – сказал он.

Но и это не улучшило моего настроения. Я ожидала от него других, более подобающих джентльмену объяснений. Ну, к примеру: «Бедняжка! Она уронила за ворот блузки горячий каштан, и я помогал ей достать». Тогда бы я влепила ему пощечину и засмеялась.

Я лежала в постели и чувствовала себя лицемеркой. Ведь в конце концов Ральф на этой вечеринке не сделал ничего такого, что могло бы сравниться с моим поведением. С моим самым бесстыдным кокетством с Джошем Келвином. Это меня беспокоило. Но куда более удручающей казалась другая мысль: я разорена, полностью разорена. Вот настоящая беда, и я содрогнулась. Я истратила свои последние деньги на дурацкую, экстравагантную прихоть, и теперь уже поздно… Но зачем, зачем я только это сделала?..

Хорошее начало дня, ничего не скажешь.

Кстати, Гейл сказала: «Только не слишком рано». Да и Ральф, похоже, не способен везти детей в школу. А дойдя до дома Кэролайн и позвонив в дверь, я убедилась, что Саманта не готова. В саду валялся разбитый цветочный горшок, кругом блестели осколки стекла. Я подняла голову. Из разбитого окна доносились дикие крики. Затем вылетела маечка, полученная Патриком в обмен на бархатный пиджак. Она опустилась на смятую герань, точно крохотный саван. Затем снова раздались крики, ураган под названием Кэролайн не желал утихать.

Я прождала еще полчаса. Наконец появилась Саманта.

– Мама в гневе, – объявила она, видимо, довольная тем обстоятельством, что в кои-то веки гнев этот направлен не на нее. – А папа ранен, – добавила она.

Лишь в десять утра села я наконец в автобус с ощущением, что скверные утренние предчувствия меня не обманывают.

Однако, приехав на Пимлико-сквер, я увидела, что дождь перестал, молодая зелень на платанах блистает свежестью в лучах пробившегося через облака солнца. Ренато, стоявший на пороге ресторана, махнул мне рукой:

– Анжела! Ангел! Чудесная вечеринка! И вы были так ослепительно хороши собой!

Тут я сразу почувствовала себя лучше. Махнула рукой ему в ответ и послала воздушный поцелуй.

На площади оказалось неожиданно людно. По обе стороны от дороги выстроились автомобили, слышались гудки и нервные возгласы. Только теперь я поняла, в чем причина, – у многих машин дверцы и багажники были распахнуты настежь. Женщина-полисмен с торчащими из-под кепи пергидрольными волосами прилежно строчила в блокнотик и засовывала под дворники на ветровых стеклах талоны на штраф за неправильную парковку. Но водители, похоже, этого не замечали. Им было не до того – они выгружали из автомобилей горы вещей и тащили их куда-то вперед по улице.

И все равно я не понимала, что происходит. Пока не заметила Гейл, стоявшую в дверях нашего магазина. Все они направлялись в «Прикид». Все несли туда вещи. Процессия по большей части состояла из женщин, но были и мужчины, в том числе несколько шоферов в форменной одежде. И еще я начала узнавать некоторых наших вчерашних гостей.

Гейл увидела меня и расплылась в улыбке. А потом, когда я подошла, подмигнула.

– Джекпот, дорогая! – шепнула она. – Вся эта кутерьма продолжается уже больше часа!

И действительно, лавка Теперь походила на склад. Повсюду, куда ни глянь, громоздились горы одежды. Гейл металась среди этих куч, перешагивала через них, нагибалась, разглядывая вновь прибывшие вещи. Кое-что отвергала, не переставая болтать, выписывала квитанции и совала их всем и каждому. Словом, настоящий бедлам. Я, совершенно ошеломленная, так и застыла на месте.

– Чего стоишь? Развешивай! Просто вешай пока куда попало, – говорила Гейл, отбрасывая со лба летящие волосы. – Святая Дева Мария, что же это делается! Даже с похмелья поправиться некогда!

Наконец к часу дня она разгребла проход к двери и повесила на нее табличку: «Закрыто на обед до двух».

– Просто с голоду помираю! – заявила она. – Да и выпить бы не мешало. Ренато нас приглашал.

– Придется перекусить в долг, – сказала я. – Лично у меня ни пенни.

– Тогда я угощаю, дорогая!.. И кстати, ты забыла снять с этой тетки в окне свои штанишки и лифчик. Знаешь, уже человек десять хотели их купить.

И она понеслась через дорогу, потрясая гривой волос и мурлыкая какую-то ирландскую песенку. Для женщины, страдающей от похмелья, энергии у нее было хоть отбавляй. Я тащилась за ней, все еще не в силах осознать, что же произошло за последние несколько часов. Остается надеяться, что сейчас, сидя за рюмочкой, Гейл все-таки объяснит, что творится.

К тому же я жалела, что она не продала мои панталоны и бюстгальтер. Хоть какие-то деньги были бы в кошельке.

Мы сидели за маленьким столиком у окна. Ренато обслуживал нас лично – в крайне учтивой и даже несколько игривой манере, выработанной за долгие годы общения с людьми. И усовершенствованной до такой степени, что он научился незаметно обсчитывать тех, кто ему не нравился, и делать скидки тем, кто ему приглянулся. Вообще Ренато был истинным итальянским джентльменом, уверенным в своих оценках и превыше всего ценившим привлекательных женщин. И сейчас, смущенная и обнищавшая, я была страшно благодарна ему за это.

Сложив пальцы, он поднес их к губам, словно собирался съесть клубнику, и послал мне воздушный поцелуй:

– Bella Анжела!

За кассой сидело воздушное создание, его дочь. Она отбросила волосы, и на губах ее заиграла улыбка. Улыбка, которой она словно признавала, что отец ее – великий мастак морочить головы женщинам. Ренато, стоявший к ней спиной, разгладил ладонями скатерть и взглянул сперва на Гейл, затем – на меня.

– Только для вас, – сказал он и легонько дотронулся до моего плеча. – Сегодня у меня есть потрясающий…

Я выбрала risotto с грибами и зеленый салат. Гейл заказала нечто более существенное. Затем, утолив первый голод, заговорила.

Оказывается, мы все сделали правильно, сказала она. Что именно правильно, она не объяснила, но уверила, что за десять лет, проведенные в бизнесе, научилась кое в чем разбираться. И то, что утром началось нашествие клиентов, – добрый знак. Это означает, что о нас заговорили, что люди проявляют нетерпение, а нетерпение – весьма важный для торговли фактор. Я должна научиться понимать, насколько разнообразен и сложно устроен этот мир. Большинству женщин все надоело, не только мужья, хотя и они тоже, но прежде всего они сами себе надоели. Им хочется перемен. Большинство из них не может позволить себе сменить мужа, или же они просто не отваживаются это сделать, но вот изменить внешность им вполне по плечу. А одновременно с внешностью – и внутренние свои ощущения, и отношение к миру в целом. На вечеринках, подобных вчерашней, все эти желания пробуждаются в них с особой остротой. Наутро они просыпаются, разглядывают содержимое своих гардеробов и хотят избавиться от всего и начать жизнь сначала. Новые наряды – это своего рода заменитель любовной интрижки.

– Днем их будет поменьше, вот увидишь, – сказала Гейл и покосилась на строй бутылок за стойкой бара. Но затем, видимо, решила, что это будет неразумно. – Теперь они ждут меня.

– Ждут для чего? – спросила я.

Гейл не выдержала и налила себе еще полбокала. С грустью посмотрела на него, потом со вздохом наполнила до краев.

– Чтоб я им позвонила, дорогая. – Приподняв бокал, она откинула волосы со лба и осушила его залпом. Затем подняла на меня глаза: – Позвоню и скажу, без чего они не смогут обойтись. Потому что я знаю эту породу, знаю, что они собой представляют! Знаю, кем им хочется стать или казаться. – Она рассмеялась. – А потому сегодня мы должны действовать особенно аккуратно. И начнем прямо сейчас!

Она взглянула на часы и поднялась. И даже не дождавшись Ренато, сунула его воздушной дочери кредитную карту. Та приняла ее с ангельской улыбкой.

Ренато подошел ко мне.

– Там вчера был ваш муж, верно, Анжела? – заявил он. – Я сразу понял, видел, как вы на него смотрели… – Я была приятно удивлена. – Да, я узнал его! Совершенно потрясающий фотограф!

Я так и разинула рот, а потом пробормотала нечто нечленораздельное. Гейл подхватила меня под руку.

– Главная работа начнется у нас завтра, – говорила она, пока мы переходили площадь. – Весь день, а может, и вечер буду висеть на телефоне. А потом…

Но фраза так и осталась неоконченной. У нашей лавки стоял древний «роллс-ройс».

– Господи! – воскликнула она. – Да это же гребаная герцогиня собственной персоной! Я ошиблась, милочка. Все начнется прямо сейчас!

Если так, с облегчением подумала я, то завтра, пожалуй, мне хватит на транспортные расходы и не придется трогать Денег, отложенных на хозяйство. И с благодарностью подумала о том, как замечательно устроен мир, в котором живу!

Бедные, а может, просто очень скупые герцогини всегда готовы покупать подержанные туалеты от знаменитых кутюрье.

И, заготовив на лице приветливую улыбку, я прошла вслед за Гейл в магазин, мысленно поднимая тост за нищету британского правящего класса.

На первой неделе нам удалось наторговать на общую сумму в двадцать тысяч фунтов. Учитывая, что комиссионные составляли двадцать процентов, чистый доход равнялся четырем тысячам. Я просто не могла в это поверить – до тех пор, пока не подписала чек на причитающуюся мне половину. И в субботу утром помчалась в «Барклайс», банк на Хай-стрит, чтобы быстренько оплатить все счета, пока, не дай Бог, не набежали пени. Запыхавшаяся и сияющая, встала я в очередь – люди, стоявшие передо мной, взирали на меня с неодобрением. В банке смеяться не полагается. Если бы не пуленепробиваемое стекло, отделявшее меня от прыщавого клерка, я бы непременно расцеловала его в обе щеки.

На обратном пути я купила ожерелье для Рейчел, то самое, о котором она так мечтала. А потом еще – рубашку для Ральфа в надежде, что этот подарок поднимет ему настроение на сорокалетие.

Затем заскочила к Кэролайн. Вот этого, наверное, делать не следовало, но я радостно выложила новости и увидела, как тут же окаменело ее лицо.

Меня так и подмывало сказать ей: «Ты, избалованная сучка, да ты в своей жизни и пенни не заработала!» Но я сдержалась и заметила сдержанно:

– Кто мог знать?

Кэролайн полулежала на диване, неистово сверкая глазами. Вокруг были разбросаны воскресные журналы и газеты. Судя по состоянию, в котором она пребывала, чтение не доставило ей особого удовольствия. Я поняла, что вот-вот последует взрыв – весь вопрос в том, стоит ли мне дожидаться. И не успела решить, что, наверное, все же не стоит, как она потянулась к журналу в глянцевой обложке и, злобно насупившись, сунула его мне.

– Ты только посмотри, какое дерьмо этот Патрик!

Я посмотрела. На одной из страниц под зазывными заголовками размещалось несколько снимков. Кэролайн ткнула пальцем. То был снимок нашего новоселья. Вспышка высветила очаровательную девицу, с которой Патрик проболтал весь вечер. Высветила как раз в тот момент, когда она застегивала на себе бархатный пиджак Патрика и напоминала при этом страшно соблазнительную конфетку в яркой обертке.

– Это ты пригласила прессу? – рявкнула Кэролайн. – Или эта твоя совершенно чудовищная ирландка?

Но я не слушала ее. Рядом с этой вызывающей фотографией красовалась еще одна. На ней был Джош Келвин с девицей, демонстрирующей ему все свои прелести, которых, следовало признать, у нее имелось в достатке. Но еще более откровенным был взгляд Джоша, устремленный на красотку. В точности так же он смотрел в тот вечер и на меня.

И я почувствовала себя глупой, обманутой, по-детски беспомощной и глубоко несчастной. О Господи! Мне двадцать восемь, я – жена и мать! Откуда только взялись эти дурацкие фантазии? Эти мысли о мужчине, с которым мы обменялись всего парой слов и о котором я совершенно ничего не знала? Кроме разве того, что он не прочь трахнуть любую попавшуюся под руку юбку. Безобразие! Это следует немедленно прекратить. Я люблю своего мужа, твердо сказала я себе.

Кэролайн забрала у меня журнал, еще раз взглянула на снимки. Затем вдруг прищурилась.

– Скажи-ка, а это, случайно, не твой дружок-фотограф?

Я пробормотала нечто невнятное и поднялась.

– Урод! – выразительно заметила Кэролайн. – Но наверняка хорош в постели. Кажется, Аманда говорила мне… Или Гарриет, точно не помню.

О, Кэролайн, в каком только спецотряде тебя обучали? И вообще, отдавала ли ты себе отчет в своих словах и поступках?..

– Как это он тебя пропустил, просто ума не приложу! – ехидно парировала я.

Она окинула меня испепеляющим взглядом. И ушла. И уже начала забывать о том, как славно начался день.

В течение нескольких недель бизнес в «Прикиде» шел на удивление хорошо. Нет, наверняка после таких успехов нас должна подстерегать неудача. Так просто не бывает, долго это не продлится. Вскоре клиентки накупят себе горы вещей, и в магазине станет пусто и тихо.

Обуреваемая дурными предчувствиями, я ожидала, что Гейл меня успокоит. Похоже, она понимала это и весело и снисходительно принималась утешать.

– Ты наивна до невозможности! – твердила она. – Ничего не знаешь и не соображаешь. Женщинам всегда мало! – Она хихикнула. – Честно сказать, это меня не удивляет, стоит только посмотреть на их мужей! Но суть в том, дорогая, что у всех у них имеются подруги. И они мелют языком. Потому как больше им просто нечем заняться. Только молоть языком. Они сравнивают свои тряпки, как сравнивают мужчин. И это заставляет мир вертеться. Ты уж поверь!

В конце концов я ей все же поверила. Правда, на это ушло какое-то время.

А поверив, вдруг сразу успокоилась. Какого черта я ною? У меня есть деньги в банке. Все замечательно, и я счастлива. Я вставала рано и пела. Готовила ужин и пела. Даже убирая квартиру, все равно пела. Рейчел была заинтригована. Кэролайн считала, что у меня завелся любовник. Давно пора.

И я перестала думать о том, что дело может закончиться крахом.

Жизнь в «Прикиде» постепенно вошла в колею. В центре этой колеи красовался мой замечательный автомат для варки кофе-экспрессо, который так уютно посвистывал и побулькивал и распространял из дальнего угла торгового зала божественный аромат. Почти сразу же машина уже сама по себе стала целью визита – реликвией, а не реликтом. И даже если и ломалась, то тут словно из-под земли возникал Рик, оглядывал ее цепким и острым взором горностая, затем уносился куда-то и возвращался с нужной деталью. Я постоянно опасалась, что походы Рика однажды закончатся тем, что вслед за ним в магазин войдет какой-нибудь взбешенный владелец кафе в сопровождении полиции. Но этого не случалось. И я никогда не задавала вопросов. Перед уходом Рик всегда сощурившись смотрел на меня, потом поворачивал кепи козырьком назад.

– Ну ладно, цыпленок! – говорил он. – Я побежал. Есть кое-какие делишки.

О том, что это за делишки, я тоже не спрашивала. Полагаю, Гейл была в курсе. Но и она свято хранила молчание.

Куда менее рьяно хранила она тайны других, в особенности – наших клиенток. Большинство из них, как выяснилось, вовсе не были напыщенными идиотками, какими она их описывала. И когда я упрекнула Гейл в несправедливости, оправдываться она не стала, лишь пожала плечами и весело призналась, что язычок у нее, что называется, без костей и мне следовало бы заметить это раньше. А потом заразительно расхохоталась.

Вполне естественно, что большую часть нашей клиентуры составляли женщины – самые разные, как и в любом другом магазине. Жены адвокатов и врачей, актрисы, преподавательницы университетов, постоянные посетительницы «Харродс» , секретарши, продавщицы, жены иностранных дипломатов, разведенки всех возрастов и видов, любовницы, пользующиеся или не пользующиеся кредитными картами своих любовников, девушки из аристократических семей, снимавшие квартиры на двух-трех человек в самых фешенебельных районах Лондона, манекенщицы, члены парламента, ведьмы из разных комитетов, патронажные сестры, телеведущие, светские дамы, стюардессы, художницы, танцовщицы, девушки по вызову, девушки, которые походили на мужчин, девушки, которые мужчинами являлись, и девушки, ненавидевшие мужчин.

Попадались и настоящие мужчины, многие были из местных – сосед-виноторговец, портной из дома напротив, пара антикваров, агент по продаже недвижимости (нет, слава Богу, не мистер Энструтер и не мистер Прэтт), а также несколько жильцов из квартир по соседству. Они день заднем вдыхали аромат кофе, врывавшийся в их распахнутые окна, и, не в силах устоять перед искушением, спешили проверить, где же находится источник этого волшебного притягательного запаха.

Кроме того, некоторые мужчины сопровождали дам. Вот они-то особенно оценили наш автомат-экспрессо, поскольку, пока шли бесконечные переодевания и примерки, заняться им было просто нечем.

Часть мужчин заходили по той причине, что очень любили своих жен и хотели разделить с ними радость по поводу обнаружения потрясающего костюма от Ланвен, пусть даже и сидел он на нескладных фигурах дам как на корове седло.

Другие приходили потому, что, напротив, страшно не любили своих жен и хотели убедиться, что те тратят не слишком много на свои наряды. Однако благодаря усилиям Гейл обычно становились свидетелями совсем обратной картины.

Были также мужчины, сопровождавшие чужих жен. Их отличала от остальных одна особенность: они всегда отказывались от предложенной им чашки кофе из опасения, что я втяну их в беседу, и тогда выяснится, кто они такие и зачем сюда пришли.

Но самыми заядлыми любителями кофе были управляющие и менеджеры, которых приводили с собой их секретарши, сотрудницы и подружки легкого поведения. Или же некие роскошные нимфы, чье присутствие приятно щекотало их самолюбие и которые отщипывали изрядные куски от их банковских счетов. Этих посетителей было просто отличить от остальных. Они вышагивали легкой, пружинистой походкой, словно по полю для гольфа, обращались к своим спутницам громко и в третьем лице, точно жизнерадостные дядюшки, решившие побаловать своих хорошеньких племянниц или крестниц, взяв их на прогулку после школы. Они также были самыми болтливыми и, попивая капучино и притворяясь, что вовсе и не думают бросать похотливых взглядов в сторону примерочной кабинки, развлекали Гейл или меня сплетнями и неутомимой светской болтовней.

Когда они расплачивались, Гейл записывала их имена, а потом, стоило жене кого-нибудь из этих господ зайти в магазин, игриво подталкивала меня локтем в бок. Иногда эти дамы заходили с другими мужчинами – мужчинами, чьи жены также являлись нашими покупательницами.

– Видишь, какая тут у нас карусель, дорогая? – восклицала Гейл. – Меняются одеждой, меняются партнерами. И все – польза для дела. И мы тоже крутимся как белки в колесе.

Наиболее преданными нашими посетителями были мойщики окон. Правда, их больше интересовал кофе, нежели окна, за исключением одного маленького оконца в полуподвальном помещении, откуда прекрасно просматривалась кабинка для переодевания. Они были готовы мыть его чуть ли не каждый день, и в конце концов Гейл решила вставить матовое стекло, после чего по некой таинственной причине они решили, что мыть это окно вовсе ни к чему.

Ну и, конечно же, заглядывали наши друзья. Время от времени заходил Патрик – продлить обеденный перерыв в Сити. Первый раз он явился якобы по приказу Кэролайн проверить, не принесли ли на продажу его красный бархатный пиджак. На самом деле он лелеял надежду выследить его новую владелицу. Потом начал приходить просто так – пококетничать и пофлиртовать со мной.

Гораздо чаще заходил Ренато, приносил маленькие подарки – по большей части то были какие-то совершенно отвратительные итальянские пирожные. По его словам, любимые пирожные его покойной матушки. Как-то я отнесла одно домой – к нему не притронулся даже черный дрозд, залетающий к нам в сад.

Частенько забегал Рик, и тоже не с пустыми руками. Он приносил колечки, брелоки, наручные часы, шелковые шарфики. Скорее то были не подарки, а экспонаты, предоставленные для временного пользования, потому как вскоре все эти вещи столь же таинственным образом исчезали. Гейл даже завела специальный ящик для этих подношений, где они хранились словно в сейфе, как бы в благодарность за те многочисленные услуги, что оказывал нам Рик. Оставалось лишь надеяться, что она отдает себе отчет в поступках, и я снова делала вид, что ничего не замечаю.

Самым экзотичным нашим посетителем был Данте Горовиц – довольно странное имя для мужчины и уж совсем неподходящее для модельера. Впрочем, оно было столь же невероятным, сколь и его творения. Итальянец по матери, полурусский-полуеврей по отцу, с лицом Ивана Грозного, Данте был знаменитостью в мире самой современной моды. Об этом с благоговением и даже с каким-то трепетом (абсолютно для нее не характерным) сообщила мне Гейл. По большей части клиентуру его составляли поп-певцы и рок-звезды. Изредка среди этого созвездия вдруг начинала мерцать какая-нибудь голливудская звезда первой величины. По словам Гейл, весь этот народец объединяло стремление непременно попасть в объективы теле– и видеокамер, и Данте их в этом никогда не подводил.

Впрочем, иногда Данте заходит слишком далеко: вакханалия обуревавших его идей создавала творения, которые отказывались носить даже самые смелые его заказчики. И вот тут на помощь приходили мы: у Гейл всегда имелось несколько клиентов, готовых напялить на себя что угодно.

Первое появление Данте в «Прикиде» состоялось примерно через месяц после открытия. Он ворвался в дверь, удостоил Гейл царственным кивком, затем развернулся и вышел. Он всегда так делает, объяснила Гейл, подобное поведение означает, что он намерен вернуться. Чтоб все заранее затаили дыхание, словно при поднятии занавеса на сцене.

И на следующий день он действительно вернулся. Оставил шофера дожидаться в «ламборгини» и вплыл в лавку, держа в руках огромный сверток, завязанный так изящно и нарядно, словно там находилось свадебное платье самой королевы.

Гейл не было, она пошла перекусить. В магазине было пусто, одна я. Данте сверкнул огненными очами и повелительным взмахом руки велел мне открыть сверток. В свертке оказались три платья, завернутые в папиросную бумагу. Я с невероятной осторожностью разворачивала их. Он продолжал сверлить меня взором, издавая какие-то непонятные горловые звуки. Затем я выложила платья на прилавок. Каждое было легче паутинки да и внешне напоминало паутинку – тончайший прозрачный шелк.

– Нравится? – с вызовом спросил он. – Тогда примерьте одно. Вот это.

И он приподнял самое паутинистое из трех – эдакое облачко серого тумана, повисшее в воздухе над его рукой. Я тихо ахнула и пробормотала нечто на тему того, что сейчас пойду в примерочную. Данте раздраженно прищелкнул пальцами.

– Надевайте! Здесь никого нет!

(Кроме него, разумеется.) – Быстрее! Хочу посмотреть!

(Посмотреть что? Меня, по всей очевидности?)

Но я повиновалась. Повернулась к нему спиной и, стараясь действовать как можно хладнокровнее, расстегнула молнию на платье. Затем взяла туманное облачко стоимостью в тысячу фунтов и накинула на голову и плечи. Но в нем не осталась. Наряд был не только прозрачен, он оказался без верха. Я возблагодарила Господа за то, что Он надоумил меня утром надеть бюстгальтер.

Но Данте не разделял моего мнения:

– Что за глупость! Снимайте сейчас же!

Я снова тихо ахнула и подумала: ладно. В конце концов я не дочь сельского викария и от меня не убудет. Но наверное, даже Кэролайн никогда не просили раздеваться догола самые знаменитые модельеры, тем более – в магазине. Помявшись еще немного, я расстегнула бюстгальтер, и он упал на пол.

И в эту секунду вошел Джош.

Бывали у меня в жизни моменты, когда я отдала бы все на свете, лишь бы время можно было повернуть назад и пойти другой дорожкой. Это оказался как раз тот самый случай. Я так и остолбенела. Закрыла глаза – всего на несколько секунд, – а когда открыла, Джоша уже не было.

– Да! – воскликнул Данте, приглаживая когтистыми пальцами гриву волос. – Я был прав. А Мадонна – нет! – И лед тут же растаял. – Вам страшно идет, – сказал он. – Особенно с такой прекрасной кожей, как ваша. Вы должны отложить его себе.

О да, конечно, как же, подумала я. Только этого мне в жизни и не хватает – паутинки без верха. В самый раз для незатейливых вечеринок, на которые приглашают соседей. Или для обедов, когда приходит мать Ральфа; или же для прогулок по парку; или для родительского собрания в школе у Рейчел, а может, даже и для крестин. Изумительно! О, мистер Горовиц, как же я раньше без вас обходилась?

– Тогда я просто дарю его вам, – сказал он.

Прикрывая груди ладонями, я смущенно улыбнулась и поблагодарила его. Потом поблагодарила еще раз – просто не знала, что сказать. В ответ на это он снова невнятно хмыкнул, взглянул на часы, скроил трагическую гримасу и вышел, оставив меня полуодетой в серый туман и со звоном в голове и ушах.

«Ламборгини» с ревом укатил прочь. Я схватила свою одежду и бросилась в примерочную. Через секунду паутинка стоимостью в тысячу фунтов оказалась на полу.

Гейл все еще обедала. В магазине – ни души. Что ж, очень на руку. Меня так и подмывало позвонить Джошу. Я нашла в книге номер и уже положила руку на трубку. Стоит ли?.. Ведь мы ни разу не виделись со дня открытия, а было это месяц назад. И что, черт возьми, я ему скажу? Есть несколько вариантов.

(Тон номер один. Небрежный светский: «Извините, что так получилось. Я как раз решала, может ли нам подойти это платье».)

(Номер два. Драматичный: «Джош, это просто ужасно! Я была в растерянности, просто не знаю, что теперь делать! Надеюсь, вы не подумали, что…»)

(Номер три. Прохладно-отстраненный: «Ну вот, прошлый раз вы видели мой бюстгальтер, теперь увидели меня без него».)

(И, наконец, четвертое. Сама искренность: «Ну что, по-вашему, я должна теперь говорить? Пожалуйста, очень прошу, пригласите меня на ленч или куда-нибудь еще… куда угодно!»)

Затем я постепенно начала обретать утерянное было достоинство. И поняла, что ничего этого делать не надо. И тут как раз вернулась Гейл, а через минуту зашла покупательница. Идти обедать мне не хотелось. И я осталась и помогла Гейл показывать костюмы – от Жозефа, от Кэролайн Чарлз и Джин Мюр. В каждом из них женщина выглядела бы просто ужасно, однако она сгребла их все и понесла вниз, в примерочную. Я же устало опустилась в кресло.

– Что случилось, дорогая? – спросила Гейл. – Неприятности?

– Нет, – ответила я. – Просто одно недоразумение…

И я показала ей три наряда, оставленные Данте Горовицем. Гейл брала одно платье за другим и скептически хмыкала.

– Знаешь, не составляет труда представить клиентку, которая бы не бросилась покупать их, – заметила она. – Весь вопрос в том, кто бросится… Может, принцесса Мишель?.. О нет, не думаю, вряд ли… Джанет Стрит-Портер? Возможно… – Гейл снова хмыкнула и откинула волосы со лба. – А вообще-то, Анжела, на тебе они будут смотреться просто шикарно! Примерь хотя бы одно!

Я уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

– Уже примерила… – пробормотала я. Гейл было трудно пронять, но на этот раз…

– Ты… что?

Я поведала ей о маленькой интимной сценке с Данте, и тут уже Гейл вытаращила глаза.

– Мало того, он мне его подарил. Вот это.

И я подняла серую паутинку.

Гейл переводила взгляд с платья на меня.

– Святая Дева Мария! – воскликнула она. – Он тебе подарил! Этот старый педик!

Тут уж настал мой черед изумляться.

– Педик? – переспросила я. – Так ты хочешь сказать…

Гейл расхохоталась:

– Данте Горовиц! Да кто ж этого не знает! – На губах ее играла ехидная усмешка. – Можешь не обольщаться, дорогая, твои сиськи интересуют его не больше, чем две репки на грядке. Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть, но именно так обстоят дела. Так что беспокоиться не о чем. Совершенно не о чем.

О Джоше я умолчала. О Джоше, глаза которого говорили, что он созерцает нечто более привлекательное, чем две репки на грядке.

Я выписывала квитанции, когда он вошел. Гейл была внизу, в примерочной, с покупательницей.

– Наконец-то удалось застать вас одну, – сказал он. – Причем вроде бы в полной целости и сохранности.

Уголки его губ кривились в насмешливой улыбке. Я запомнила эту улыбку еще с того, первого дня. Лицо загорелое, обветренное. На нем были джинсы и рубашка с расстегнутым воротом – и выглядела одежда так, словно он совершил в ней кругосветное путешествие и она стала как бы частью его самого.

– Вы были в отъезде, – заметила я, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало без подтекста: «Как же я рада, что вы наконец вернулись!» – Где именно?

– В Анголе, – ответил он таким тоном, словно речь шла о Маргите . И скорчил гримасу. – Не рекомендую. Правда, там чуть получше, чем в Сомали, но все равно… Ну а вы где были?

Ладно, подумала я, включаясь в игру, и ответила:

– На Пимлико-сквер.

Уголки губ снова дрогнули, он рассмеялся:

– Весьма экзотический уголок! Чего тут только не увидишь!

Интересно, подумала я, старается ли он нарочно меня смутить или же намекает, что зашел не просто поболтать.

Он согласился выпить кофе, и пока я его готовила, бродил по залу, разглядывая развешенную одежду и изредка – меня. И снова я заметила длинный шрам в нижней части шеи – он белел на фоне загорелой кожи. И еще заметила, каким мускулистым и поджарым было его тело, которое он словно выставлял напоказ. До чего же самоуверенный и самовлюбленный тип, черт бы его побрал! И чувствует себя как рыба в воде, говорит мало, зато позволяет каждой черточке лица говорить за себя. А походка гордая и вкрадчивая, точь-в-точь Как у пантеры.

Я проклинала его, потому что он мне страшно нравился, Джош принял у меня чашку кофе и присел на край стола. Глаза замечали и словно впитывали все: счета и квитанции, которые я выписывала, содержимое моей сумочки, жакет, накинутый на спинку стула, памятку, которую я настрочила с утра, чтобы не забыть, что надо купить в супермаркете по дороге домой. Меня словно по косточкам разбирали.

Он выпил кофе и протянул мне пустую чашку.

– Как насчет того, чтоб поснимать вас? – спросил он. И, заметив на моем лице удивление, с улыбкой добавил: – Помните, я еще тогда просил, в прошлый раз?

Меня удивило то, что он помнит. Я буркнула нечто неопределенное, кажется «О да!», и принялась с особым усердием отмывать чашку.

– У меня идея, – сказал он. – Хотелось бы обсудить ее с вами.

Будь я до конца искренней, то ответила бы: «Ой, я вас умоляю, Джош Келвин, мне последний месяц то и дело лезут в голову разные идеи! И если они схожи с вашими, то плохи мои дела!»

Но вместо этого я лишь небрежно бросила:

– Вот как?

Наверное, ответ разочаровал его. Он поднялся и двинулся к двери, все с той же ленивой, неторопливой грацией пантеры. А потом вдруг остановился.

– Может… заглянете выпить… перед уходом домой?

Скорость, с какой я порой соображаю, приводит меня просто в изумление. В считанные доли секунды я решила, что вечером Рейчел захочет поужинать едой, взятой в кафе на вынос. И Ральф, по всей вероятности, тоже. И я уже было собралась ответить: «О да, с огромным удовольствием», как вдруг из-за спины донесся голос Гейл:

– Никак, здесь приглашают выпить? Что ж, я не против.

Я была готова испепелить ее взглядом, но было уже поздно.

– Ну конечно, заходите, – вежливо произнес Джош. – Дверь мою вы знаете, только позвоните, и все.

Наверняка раздражение, кипевшее во мне, все же не укрылось от проницательного взора Гейл. Может, она сделала это нарочно? – размышляла я. Решила доказать, что и постаревших женщин забывать не следует? Не знаю. К счастью, обе мы были слишком заняты, чтобы обсуждать эту тему. Даже в половине шестого вечера в магазине еще торчали три покупательницы. Наконец без десяти шесть последняя из них удалилась, осыпаемая комплиментами Гейл.

– Знаешь, дорогая, – устало заметила она, – нам бы надо завести еще одного продавца. Теперь мы можем себе это позволить. Ладно, давай быстренько! Собираемся, запираемся и наверх, врезать по рюмочке у мистера Келвина!

Я предпочла бы врезать ей по шее.

Гейл поднималась по лестнице впереди меня, и я с некоторой долей злорадства отметила, что ноги у нее в синих пятнах. Варикозное расширение вен, вот что это такое. Нет, Джоша Келвина вряд ли заинтересуют ее ноги. Тем лучше! Если и заинтересуют, то стоит приподнять юбку, и весь интерес тут же пропадет. Вспомнилась довольно жестокая школьная шалость: мы очень любили подставлять бегущему человеку подножку. Ноги у него заплетались, и он падал на пол. И тут вдруг мне стало стыдно. «Анжела Мертон, – сказала я себе. – Уймись! Ты ведь уже давно не школьница».

Дверь в квартиру Джоша была нараспашку.

– Одну минуточку! – донесся откуда-то из глубины помещения его голос. По всей видимости, из кухни, решила я, поскольку вслед за этим послышался хлопок пробки.

Мы шагнули в теплую, экзотически убранную гостиную. Своего рода этнический рай, свидетельство того, что хозяин ее объездил весь мир. Стены украшали азиатские ковры, африканские маски, австралийская роспись по древесной коре, бутылочки из тыквы, глиняная посуда навахо, а возле окна размещалась деревянная индийская статуэтка с пышным бюстом, живо напомнившая мне примерку паутинного наряда и мое отражение в зеркале примерочной.

На низеньких столиках были расставлены маленькие безделушки, настольные лампы отбрасывали красноватое мерцание на арабские подушки в виде валиков и огромный персидский ковер на полу. Все это очень живо напомнило мне картину викторианской эпохи, которую я видела в доме Кэролайн и которая называлась «Гарем».

И несомненно, решила я, именно гаремом и является это жилище. В любой момент может войти раб в тюрбане, внести поднос со сладостями, зазывно пахнущими маслами, духами и притираниями, и наслать на Гейл проклятие за то, что она сюда заявилась.

Но вместо раба появился Джош – с бутылкой и тремя бокалами, которые поставил на один из низеньких столиков. Он перехватил мой взгляд и еле заметно улыбнулся. Я снова в глубине души прокляла Гейл.

– Будем здоровы! – сказала она, поднимая бокал.

Я повторила ее жест, только молча. Последнее, чего я желала ей в этот миг, так это здоровья.

Затем Гейл принялась молоть языком. Рассказывать разные истории, хохотать, изображать всевозможных людей, разоблачать чужие тайны и скандалы, перескакивать с одной темы на другую – словом, пустила в ход все свои уловки, чтобы очаровать Джоша. Я не столько ревновала, сколько чувствовала себя лишней. Одинокой и неприкаянной. Точно плыла по морю на плотике.

Глаза мои блуждали по комнате. Рядом на столе была свалена целая куча черно-белых снимков. Я потянулась к ним.

– Можно? – спросила я, нарушив наконец обет молчания.

– Конечно, – ответил Джош и обернулся ко мне.

Тут, отвлекая внимание на себя, Гейл вновь принялась трещать, и Джош предоставил мне рассматривать фотографии, лишь искоса поглядывая на меня время от времени. Он смотрел на снимки, а потом переводил взгляд на меня, словно пытаясь угадать, какое они производят впечатление. И вот на полпути глаза наши наконец встретились. Меня будто током пронзило. Джош пытался понять, что я думаю о снимках, я же пыталась прочесть его мысли по этим снимкам – и все это на фоне неумолчной трескотни Гейл. Но теперь нас объединяла некая тайна, и мне страшно нравилось это ощущение. Фотографии были сделаны в Африке. В основном – крупные планы. И еще в них был такой неподдельный трагизм, что в какой-то момент мне захотелось отодвинуть их подальше. А порой я разглядывала снимок затаив дыхание. На одном умирала старуха. Все ее тело облепили мухи. На другом – молоденькая девушка, почти ребенок. Она кормила младенца грудью, и у нее была одна рука. На третьем красовался парень в пятнистой униформе, в руках автомат Калашникова, на лице ухмылка. За его спиной вздымалась гора трупов. Еще на одном сидел невероятно жирный и потный генерал, в руке полицейская дубинка, на губах улыбка.

Джош снова покосился на меня. Затем протянул руку и вытряхнул из пакета на столе новую кипу снимков. Гейл продолжала болтать, ирландские истории сыпались, точно Дождь из тучи.

Во второй кипе оказались снимки женщин. Все, по-видимому, сделаны в Лондоне. Девочка запускает змея. Женщина моет ступеньки у входа. Проститутка словно тень выступает из подворотни. Официантка в баре весело хохочет сквозь сигаретный дым. Вдова рыдает у могилы. Манекенщица вышагивает по подиуму.

И в этих снимках тоже был некий странный магнетизм. Казалось, что ты близко знаешь каждую из этих женщин. Более того, казалось, что на снимках запечатлены не только их лица, но и мысли, и самые сокровенные секреты. И еще, он словно делился своими собственными мыслями и своим отношением к этим женщинам. Никогда прежде не замечала, что снимки способны на нечто подобное. И почему-то вспомнился Ральф, который, будучи актером, перевоплощался в других людей. А Джош, снимая всех этих людей, словно становился самим собой. Я не знала, куда заведет эта мысль, но была удивлена и заинтригована.

При виде последней фотографии я вздрогнула. Такое ощущение, будто она оказалась в этой кипе случайно. На постели лежала совершенно голая молодая женщина. Она была красива и смотрела на фотографа с еле заметной улыбкой. Глядя на нее, я тут же поняла, что происходило в спальне за секунду до того, как был сделан этот снимок. И что произойдет потом. И еще, мне захотелось увидеть лицо фотографа.

Я подняла глаза и увидела лицо Джоша.

И чисто инстинктивно закрыла глаза.

Затем вдруг я поняла, что в комнате царит тишина. Гейл перестала болтать и пялилась на нас с Джошем. Тот взял бутылку и хотел подлить нам вина. Я опустила ладонь на свой бокал и отрицательно помотала головой.

– Мне пора, – сказала я и торопливо поднялась.

Гейл тоже встала. Джош пропустил ее вперед.

– Обсудим мою идею в следующий раз, хорошо? – тихо сказал он, придерживая для меня дверь. – Речь идет о книге. И о снимках, которые вы только что видели.

На прощание он крепко сжал мою руку в своей. «Анжела, – сказала я себе, когда дверь в его квартиру захлопнулась, – ты играешь с огнем!»

– Смотри, берегись! – заметила Гейл, когда мы вышли на улицу. И покосилась на меня. – Берегись, девочка!

Почки на платанах распускались. Ренато махнул мне из окна «Треви». На пути к метро я вдруг передумала и взяла такси. Теперь я вполне могу позволить себе проехаться на такси. Откинулась на мягкое сиденье и смотрела, как пролетают мимо дома и улицы Лондона. Вот мы проехали по мосту – Темза тихо и безмятежно несла свои воды. Как непохоже это было на мое состояние. Ведь я только что, отбросив все моральные принципы, соскользнула с узкой и безопасной тропинки, по которой шла все эти годы.

Я отперла дверь и увидела Ральфа. Он улыбался.

– Совсем заработались?

На мгновение я лишилась дара речи. «Совсем заработались» – этими словами обычно встречает жена мужа, допоздна развлекавшегося с секретаршей. Затем, взяв себя в руки, я улыбнулась и ответила – примерно то же, что обычно в таких случаях отвечают неверные мужья:

– Да, дорогой.

У Рейчел начались каникулы, и я взяла два дня выходных. Гейл сама предложила мне, а в ответ на все мои протесты лишь отмахнулась и сказала, что Рик с удовольствием подменит меня, тем более что вскоре ей и самой придется отлучиться ненадолго. Ведь скоро начнется дерби , и в течение вот уже пятнадцати лет она ни разу не пропускала этого мероприятия. По словам Гейл, она всегда выигрывала, после чего ей надо было отлежаться денек, оправиться от похмелья.

– Но нам все равно придется нанять продавца, дорогая, – добавила она. – Может, удастся уговорить Тимоти перейти к нам. Он замечательно обслуживает дам, мужчины его ориентации никакой угрозы не представляют. Все женщины не моргнув глазом готовы раздеться перед ним донага. Уверена, он куда лучший знаток дамской анатомии, чем Билли Уаймен. Или твой приятель-фотограф с верхнего этажа. Кстати, как он поживает?

Развешивая несколько новых костюмов, она испытующе покосилась на меня.

– Хочет меня снимать, – ответила я.

– Да уж, наверное, хочет! По глазам было видно. – Она усмехнулась.

– Для книги, – добавила я.

– Ну конечно, для книги, дорогая!

И засмеялась. А потом умолкла, и я почувствовала себя полной дурой.

Итак, я взяла два выходных, но Рейчел, похоже, это было безразлично. Чем же заняться? Чем вообще занимаются жены и домашние хозяйки день за днем? Чем я сама занималась раньше? Что еще интереснее – чем занимаются безработные мужья работающих жен?

И очень скоро я поняла, что время может растягиваться словно резина.

– Купить что-нибудь надо? – спросил Ральф.

– Бараньих котлет, пожалуй, – ответила я. – Ладно, не волнуйся. Закончу глажку и сама заскочу в магазин.

– Не беспокойся. Я схожу, – настаивал он.

Поход за котлетами занял два часа.

– Ты замечала, как разнятся цены в зависимости от магазина? – спросил он, вернувшись.

Я замечала и очень даже хорошо замечала, но для того, чтобы понять это, мне не требовалось двух часов.

– Схожу-ка я, пожалуй, за вечерней газетой, – чуть позже сказал он. – Может, заодно и в химчистку заскочить, забрать вещи?

Я подняла глаза от утюга:

– Как хочешь. Но это не к спеху.

Но он все равно пошел. К шести часам вечера я уже знала все новости, напечатанные в «Ивнинг стэндард». Ральф сообщил мне даже, что какая-то кобыла-двухлетка незаконно победила на скачках в Понтефректе, и о том, какая сегодня погода в Албании.

После шести настало время выпить. У Ральфа имелся вполне приличный запас спиртного. Он судорожно рылся в своих закромах в поисках какой-то особенной бутылки.

– Знаешь, теперь мы можем позволить себе купить целый ящик такого вина, – заметила я, глядя на почти пустую бутылку «Де Пей де Коте де Гасконь».

Ральф надулся и не ответил. Нет, решено, завтра я сама пойду по магазинам. И черт с ней, с гордостью Ральфа! Иногда он вдруг хватался за книгу – скорее всего для того, чтобы просто убить время. Изредка звонил телефон, но ни одного звонка от его агента не последовало. Затем в доме воцарилась гробовая тишина. Мне захотелось, чтоб Ральф вышел повидаться хоть с кем-нибудь, убрался из этого дома, ушел от самого себя. Но проблема заключалась в том, что у него никогда не было времени завести друзей. Теперь же время – единственное, чем он располагал. И он слонялся по дому, словно приговоренный к пожизненному заключению.

Меня это страшно огорчало и одновременно возмущало – видеть, как мужчина изобретает все новые способы убить время. Какая непозволительная роскошь! Я прекрасно понимала, в чем состоит его беда. Ральф был актером, а потому абсолютно не переносил одиночества. И еще был нежен со мной и никогда не жаловался. И часто говорил, что любит меня. И мы занимались любовью – немножко. Ложились мы рано – Ральф с тем, чтобы сократить тягостный день, я – чтобы просто побыть рядом с ним. Но уснуть почему-то долго не удавалось. Я лежала и прислушивалась к ночным звукам: крики пьяных, возвращающихся из бара, отдаленный шум вечеринки, визги очередной жертвы Фатвы.

И мне страшно хотелось, чтоб поскорее настало утро и можно было пойти на работу.

На второй день Рейчел снова укатила в «вольво», за рулем которого сидела чья-то сияющая мамаша, и я решила навестить Кэролайн. Она обрадовалась, увидев меня, и мы посидели в саду. Все как в старые добрые времена, только теперь я никак не могла понять, как можно было вести подобное существование изо дня в день.

Кэролайн пребывала в обычном для нее состоянии крайнего негодования и выглядела усталой, как часто выглядят сидящие без дела люди. Жаловалась на Патрика, на частную школу, в которой учились дети, на соседских собак – словом, на все, что только приходило в голову.

– С чего это вдруг ты стала выглядеть такой счастливой? – с укоризной воскликнула она. – Что, завела любовника? Почему не хочешь сказать мне, кто он и как выглядит? Знаешь, единственное, что меня в тебе раздражает, так это твоя чертова скрытность!

Я научилась не обращать внимания на выпады Кэролайн. И спорить с ней не собиралась: Кэролайн все равно твердо верила в то, во что верила, и разубедить ее было невозможно.

– Знаешь, а мне наскучили мужчины… – протянула она. – Решено, буду лесбиянкой! Ты позволишь на тебе попрактиковаться, а, Анжела?

– Не думаю, что тебе наскучили мужчины, Кэролайн, – ответила я. – Тебе вообще скучно, вот и все.

Она сверкнула глазами – показалось, что мои слова рассердили ее. Но потом опустила подбородок на руки и скорчила смешную рожицу. А потом снова подняла на меня глаза:

– Еще как скучно! Прямо хоть вой! – Она вздохнула и встала. – Скучно! Скучно! Скучно!.. Я богатая сучка и бездельница, вот кто я! Я вообще ничего не умею делать! Меня даже продавщицей в «Вулвортс» не возьмут! Никакого образования, разве что среднюю школу окончила. И проучилась на один год дольше, чем принцесса Диана! Меня ничему не научили, кроме как улыбаться и выбирать наряд на регату в Хенли. А от предков только и перепало, что самое маленькое графство в Англии, величиной с мужской член, не больше! – Теперь она уже смеялась: – О Господи, как же я по тебе соскучилась! Не с кем было поговорить по-человечески.

Лицо ее просветлело, и она энергично вскочила на ноги.

– Знаю! – воскликнула она. – Поняла, что мне нужно! Почему бы не устроиться к тебе на работу, а?