Паласио Писарро Трухильо 2 апреля

Дорогая Рут Конвей!

У меня нет обыкновения благодарить моих гостей за то, что они благодарят меня, но я получила такое огромное удовольствие от вашего общества, и достаточно самого маленького предлога, чтобы высказать это. Кстати, годы сбора пожертвований внушили мне непреходящее отвращение к телефонам, вот почему я пишу. Когда бы вы ни позвонили, я отвечу враждебно и односложно. Пусть вас это не смущает. Задним числом я буду довольна.

Отношения с женщинами приносят мне гораздо больше радости, чем с мужчинами. Мужчина воздействует либо своей анатомией, либо своей чековой книжкой. И то, и другое восхитительно, но слишком преходяще. А с женщинами можно раскрыться и беседовать о том, что действительно важно, пусть даже часто этим важным как раз оказываются мужчины.

Насколько помню, мы много говорили о браке, и это имело обаяние новизны, поскольку брак – не та тема, которой я отдавала много внимания. Мне всегда казалось, что в браке либо состоишь, либо не состоишь, и для твоей жизни никакой особой разницы это не составляет. Возможно, мой личный опыт не очень типичен. Первый раз я вышла замуж в восемнадцать лет. Он получил мою девственность, а я очень скоро рассталась с ним. La permission anglaise, как мы говорим. Второй раз я вышла замуж в тридцать пять: я получила его титул, а он расстался со мной – правда, не так скоро. Но ведь в этих делах Испания много консервативнее Франции. И еще та разница, что, будучи старше и опытнее, мы с Хавьером остаемся лучшими друзьями – в отдалении.

Я все еще ломаю голову над проблемой, которой вы озадачили меня в наш чудесный вечер. К несчастью, как, если не ошибаюсь, я вам говорила, передо мной она никогда не вставала. Вполне могу себе представить, что мой первый муж, чье имя я не помню, и милый Хавьер в свое время увлекались другими женщинами – что вполне естественно, с каким мужчиной это не случалось?

Однако тяжелая ситуация, в которой вы оказались, для меня непривычна, поскольку – по причинам, мне не слишком понятным, – вы живете со своим мужем в полном смысле этого слова. Как вы знаете, мне это всегда было чуждо: на мой взгляд la gamme d’amour – это слишком необъятная и взбалмошная вселенная, чтобы обращаться вокруг единственного мужчины. Любовники подобны космическим путешественникам, летящим от звезды к звезде. Мы невесомы, иначе, как могли бы мы выносить ухищрения, которым предаемся, или грехи, которые совершаем? Нельзя надеть на любовь ошейник с поводком и командовать: «К ноге», как вы, англичане, любите проделывать с вашими собаками. Возможно, как раз поэтому.

Единственная любовь, которой стоит предаваться, ничем не связана. И, конечно, рано или поздно она упархивает. В этом ее радость и боль.

Надо попытаться и вообразить, как все это представляется вашим глазам. А потому разрешите, я сформулирую вашу проблему.

Если вы все еще спите с вашим мужем (у меня такой привычки никогда не было), тогда то, с чем мы столкнулись, просто сексуальная ревность, не так ли? Подобную ситуацию с любовником я могу себе представить и стараюсь сообразить, как бы я поступила. Полагаю, я предположила бы, что ему наскучило мое тело, а потому тут же подыскала бы нового любовника, которому оно пока не приелось. Возможно, вам такой совет не поможет, но помните, я ведь француженка, а мы не похожи на вас, англичан, и с большей легкостью умеем разделять наши потребности и чувства.

Но если суть вопроса не в сексуальной стороне, тогда «предательство», как вы выразились, носит более семейный и социальный характер. Предательство товарищеской близости. Я, безусловно, могу вообразить, что меня предал член моей семьи, или доверенный слуга, или близкий друг. Это было бы не так болезненно, но более безвыходно: новые друзья или новые члены семьи на дороге не валяются, а новых слуг, к сожалению, находить становится все труднее. Но вы умная женщина: немного терпения, и я уверена, новый товарищ появится сам. Мой племянник Эстебан, например, находит вас абсолютно неотразимой. Он скучный молодой человек, как большинство тех, кто занимается коммерческой деятельностью, хотя это тут ни при чем. Не будь он моим племянником, я бы сделала его моим любовником; но даже я отвергаю инцест. В соответствующем настроении вы можете найти его питательным. И гарантирую, он не нарушит ваших «отношений» с вашим мужем (который, мне кажется, вряд ли мне очень понравится). Кроме того, у Эстебана есть невеста, бедняжечка. Я пыталась ее предостеречь, но она слишком глупа. Ах уж эти испанцы! Как они лелеют ханжеские узы!

Подозреваю, что я, возможно, так и не сумела добраться до сути вашей дилеммы. Если так, в свое извинение могу только снова сослаться на свое полное невежество в данном вопросе. Правда, когда у меня возникла горячая привязанность к поразительно красивому джентльмену, который бросил меня ради хорошо сложенной хористки, – но это особый случай, так как он был королем какой-то скандинавской страны, а высокий ранг всегда внушал мне уважение. Кроме того, у него была жена – видимо, королева. Нет, эта параллель вряд ли вам поможет.

В любом случае теперь эти опасные забавы для меня позади. Вкус к ним сохраняется, запросы пошли на убыль: теперь я довольствуюсь тем, чтобы мужчина был красив и туповат. Ума я ищу только у моих друзей-женщин. А вы умны, дорогая, – и красивы. Правда, последнее хотя и приятное, но чисто эстетическое добавление.

Так что давайте, прошу вас, встретимся еще раз и продолжим наш разговор. Мне это доставило бы большое удовольствие. Приезжайте и погостите подольше. Прихватите с собой вашу столь редкую проблему, и мы посмотрим, не исчезнет ли она от нашего деревенского воздуха. Есть столько средств поправить положение, когда чувствуешь себя несчастной, и я намерена взять на себя поиски такого, которое поможет вам.

С уважением

Ваша

Эстелла.

P.S. Будьте так добры, не называйте меня маркизой. Это подразумевает, будто я собственность маркиза, а это далеко не так. Я – вольная звезда, и вам следует стать такой же. День рождения вашей королевы совершенно не должен вас касаться. Неужели она не способна задуть свои свечи сама?

Э.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 4 апреля

Милая Джейнис!

Утром хлынул дождь. Проливной. На Гран-виа обрушились потоки воды – как и на меня. Ибо я отправилась покупать календарь. Календарь в апреле, спросишь ты. Я объясню тебе зачем.

Это был решающий день. После того как Пирс ускользнул тихой мышкой, я поняла, что главная беда – не знать, не знать точно, замужем я или уже нет? Кто/что я такое? Куда иду? Я закрыла глаза и попыталась представить себе всех людей железной воли, с кого могла бы взять пример, кто мог бы указать мне путь. Но на ум приходили только личности вроде Моисея, Чингисхана, Юлия Цезаря, Жанны д’Арк, генерала Шварцкопфа, и я совсем не представляла себе, что полезного я могу почерпнуть у них в смысле брака. И тут передо мной всплыло еще одно лицо – Наполеона. Вот, кто мне нужен, подумала я. Сто Дней. Протяженность его последней кампании. Вот срок, который я дам себе, чтобы разобраться с ситуацией так или иначе. За это время я сделаю все, что в моих силах, чтобы наладить отношения с Пирсом. Если победа окажется за мной – все получат военные награды горстями, хотя концом может быть мое Ватерлоо, а тогда я изящно задерну занавес на шестнадцати годах моей жизни. (Только подумать, Джейнис! Я вышла замуж в двадцать лет, в нынешнем возрасте сдобной булочки. Быть может, Пирс видит в ней Рут Возрожденную, как по-твоему? Может, он чувствует, что одного раза вполне достаточно. Как грустно.)

Сто Дней – куда они меня приведут? Я никогда не вела дневника – слишком компрометирующее занятие. Вот почему я пошла купить календарь. В это время года выбор невелик. К тому же я промокла насквозь. Я ухватила самый ближайший и самый большой, сунула несколько песет продавцу, торопливо скатала календарь в рулон и поспешила домой.

И вот теперь он висит у меня в спальне на стене. Я обвела кружком дату, когда я либо останусь с мужем, либо без него. Сто Дней для меня завершатся 13 июля, а число это приходится на пятницу – подвох судьбы, без которого я могла бы обойтись. Но мало этого. Календарь, когда я его развернула, оказался чудесной рекламой крема для загара. Каждый месяц предваряется изображением девочки, едва достигшей брачного возраста, которая наслаждается солнцем на фоне потрясающего пейзажа. А ну его на, подумала я. Но уже поздно: промокать второй раз я не собираюсь. И потому буду воображать, что каждая из этих красоток – она, из-за чего твердо решила ни в коем случае не встречаться с подлинной. Апрельская девочка бродит по пояс в горных цветах с Юнгфрау на заднем плане, точно голый вариант «Звуков музыки». Может, если навтыкать в нее побольше булавок, сиськи у сдобной булочки обвиснут, а может быть, она слетит с горного уступа, как № 2 нашего посольства, но предпочтительно без моего Пирса.

Внезапно я поняла, что ни для чего подобного не гожусь. Мой брак рухнул, и я не знала, что мне делать. Я же привыкла быть причиной ревности, а не ее жертвой. Мне подсунули не ту роль, и я понятия не имела, как ее надо играть.

И требовалась мне ПОМОЩЬ. Категорически. И никаких брачных руководств типа «сделай сам». Это была задача для профессионалов. Я решила последовать правилу бабушки Розенталь. Она говаривала: «Всегда находи самых лучших. Упрашивай их. Подкупай их. Улещивай их. Трахай их. Даже плати им, если придется, но находи самых лучших». Ну, к счастью, в данных обстоятельствах к самым лучшим относится моя невестка Сюзанна. Ты с ней не знакома и вряд ли пришла бы от нее в восторг (как не прихожу и я), но она просто знаменитый сексолог – самоназначенный друг всего фуевого мира. Живет в Бристоле и пишет книги с умными названиями вроде «Правда и правила» – «Гардиен» от них без ума. У нее есть номер радиотелефона доверия, странички советов в женских журналах, и в конце концов возникает ощущение, что никто не добьется никакого толка в постели, если предварительно не проконсультируется с ней. Для развлечения она ведет «группы встреч», во время которых участников поощряют орать и всячески оскорблять друг друга. Как-то из любопытства я пошла на такую встречу со старым приятелем и обозвала его мешком дерьма – совершенно незаслуженно, но это явно отвечало духу собрания, – и он с тех пор со мной не разговаривает. Однако я ищу не правды, а оружия. А у Сюзанны его целый арсенал. Она специалист по советам женам, желающим знать, как им поступить с провинившимися мужьями. Судя по уважению, которым она пользуется (и по ее гонорарам!), ее рецепты работают. Бесспорно, мой брат – ее верный поклонник – стоит по стойке «смирно», втянув живот, чтобы его не обрубили вместе с чем-либо еще. (Я прозвала его «пригруппником».)

Сюзанна откликнулась на звонок, словно это был выстрел из стартового пистолета, а я внезапно спаниковала и не находила, что сказать. «Может, ты в разгаре встречи?» – спросила я по-дурацки. Какие встречи в девять утра? Сюзанна явно решила, что я подразумевала «ты сейчас трахаешься», и рявкнула: «Конечно, нет!» «Я не об этом», – сказала я, еще ухудшив ситуацию. «О чем не об этом?» – спросила она.

Не самое многообещающее начало. И тут я рванула напрямик через колючую проволоку и рассказала ей, что случилось. Она отбила мяч назад на меня. Никакого сочувствия. Просто: «Тебя это трогает?» «Конечно, трогает, мать твою!» – завопила я и подумала: черт, уже начинается групповая встреча! «Замечательно, – говорит она голосом, холодным как сталь. – Ты всегда повторяла, что ваш брак – свободный. И не просто определить, все еще ли он свободен, или лопнул, как мыльный пузырь. Твои… э… развлечения способны разрушить любые отношения, верно?» Вот это боль так боль, сказала я себе. Меня обдирают заживо. «Но мой брак вовсе не «любые отношения», – возразила я доблестно. – И Пирс – не «любой мужчина». Молчание, потом снова холодный голос: «Может быть». Такое «может быть» равнозначно «полной ерунде». «Сюзанна, наши правила были не шаблонами, – продолжала я вызывающе. – Но действовали безупречно. А теперь он их нарушил».

Я продолжала и продолжала – излила все. Под конец я визжала. Затем она вновь принялась за меня тем же спокойным убийственным голосом: «Если ты оскорблена и рассержена, скажи ему. Если тебе не все равно, покажи ему. Если он действительно ее любит, возможно, уже поздно что-то менять. Но сколько сейчас Пирсу? Сорок. А ей, ты говоришь, двадцать. И значит, не исключено, что это игра в юность – они очень часто пробуют это, пробуют вернуть что-то более простое, более невинное, более податливое. Он, вероятно, считает ее девственницей – они все так думают. Ты, возможно, обнаружишь даже, что он сам не слишком верит во все это. Если так, дай ему воспользоваться твоей болью как предлогом, и он, возможно, будет только рад отказаться от нее».

Я заплакала. Возможно, она этого и хотела. Даже по телефону я почувствовала, как опытная рука протягивает мне бумажную салфеточку. Во всяком случае она внезапно перестала разыгрывать амазонку и начала давать мне с полным спокойствием практичные советы. Я должна осадить его, сказала она, заставить его полностью понять, что я чувствую, что он сделал мне. Ни в коем случае я не должна даже заикнуться, что, быть может, отчасти тут есть и моя вина: не уделяла нашему браку должного внимания и прочая тягомотина. Бить надо наотмашь: он тяжко меня ранил; ответственность лежит на нем, и исправить все должен он. Вот так: прямо в челюсть.

Вкратце такова суть инструкции группенфюрера встреч (и огромный телефонный счет Пирсу, вероятно, на сумму, в которую ему обходится обед со сдобной булочкой).

Ладно, подумала я. Попробую.

Итак, Сто Дней начнутся с доклада о моих попытках применить на практике совет группенфюрера встреч Сюзанны, невестки и профессионального сексолога.

Служба ремонта браков, отчет № 1

Джейнис, Бог Любви обладает извращенным чувством юмора. И может быть, именно его чувство юмора помогает нам сносить его штучки. Сегодня вечером я ждала, чтобы Пирс вернулся из посольства, вновь и вновь репетируя, что я скажу по указанию группенфюрера: «Заставь его полностью понять, что ты чувствуешь, что он сделал с тобой, как страшно тебя ранил. Не вздумай говорить, что отчасти виновата ты сама – это не так. Бей наотмашь. Прямо в челюсть».

Я репетировала и репетировала. Расхаживала по квартире, произнося душераздирающие речи перед зеркалом, перед картинами, перед улицей за окном, а иногда и перед кремозагарным календарем, когда чувствовала, что мне надо подбросить угля в топку. Я приобрела поразительное красноречие, удивительную отточенность в выражении своих мыслей. Мои доводы были неопровержимы. Великолепнейшее исполнение, и я гордилась собой, была исполнена уверенности. Я поздороваюсь с ним спокойно, приглашу его сесть цивилизованнейшим образом, а затем изложу ему мои доводы, один за одним – преподнесу ему мою душу, как рекомендовала Сюзанна. Я добьюсь, чтобы он меня слушал, слушал по-настоящему; удостоверюсь, что он действительно понял, что он знает, какую страшную психическую боль причиняет мне – мне, которая всегда глубоко его любила и безоговорочно доверяла ему, когда дело касалось священных уз нашей совместной жизни. И вот он нарушил это священное доверие – как он мог? Да-да, я обнажала перед ним мое сердце, показывала ему, как кровоточит это сердце. Никакой стоической твердости для Рут Конвей: я собиралась бить наотмашь, сказать ему, что он сделал со мной, по-настоящему дать ему в челюсть.

И когда Пирс вошел в дверь, именно это я и сделала. Я сказала: «Дерьмо ты фуэвое», – и врезала ему.

Костяшки пальцев у меня все еще сильно ноют, но, Господи, он упал как подкошенный. И как замечательно это было! Такая великолепная разрядка – как самый лучший оргазм. И откуда у меня взялась такая сила? К несчастью, падая, он ударился о батарею, и я подумала, что убила его. Жутко перепугалась и тут же все ему посмертно простила из самой глубины души, пока он не открыл глаза и не сказал: «Черт, тебе что – обязательно надо было это делать?» Тут я снова взъярилась и завопила: «Да, обязательно, кровь из носа, сучий ты сын!»

И кровь правда была, хотя и не из носа. На следующее утро он вышел из дома с парой пластырей на плеши. Он выглядел как разгоряченный и очень сердитый кролик.

Боюсь, я не создана для ласковой логики. Высокая степень импульсивности и низкие хитрости – в этом я вся. И абсолютно не знаю, где искать помощи теперь. Буду зализывать свои раны (пока Пирс зализывает свои) и стараться найти ответ. Надеюсь, я еще не на пути к Ватерлоо.

В любом случае я временно оставила наполеоновскую стратегию и вернулась к дурацким замыслам, как портить жизнь Пирсу. Они ничего не решат, но могут принести мне чуточку удовлетворения: немножко смахивает на то, как лечь в постель с полным дерьмом – в процессе не остановишься из-за приятных ощущений, но потом жалеешь, что пошла на это.

Итак, теперь позволь ознакомить тебя с делом об исчезновении современной английской скульптуры.

Оказывается, на этой неделе открывается выставка вышеупомянутой дряни. Видимо, британцам пришлось много натерпеться от испанского чугунного литья, и это – quid pro quo. Пирсу не удалось отвертеться от роли el padrino. Ему предстоит открыть это мероприятие одной из речей о руках, протянутых через океан, и перекрестного опыления культур. Он страстно ненавидит современное искусство, так и застряв где-то около четырехсот пятидесятого года до нашей эры. Мне, наоборот, оно нравится своей непочтительностью. Чем идиотичнее, тем лучше. В посольских кругах это хорошо известно. Всякий, кто что-то знает о современном искусстве, в посольских кругах заклеймен до конца своих дней: они смотрят на тебя с изумлением, словно ты дурно воспитана, как, бесспорно, была я. Ну, в любом случае слух распространился. И два дня назад мне позвонил Хавьер (министр внутренних дел, помнишь?) и объяснил, что его правительство желает сделать благожелательный жест и преподнести «живую скульптуру» (что бы это ни значило) нашему посольству. Так не буду ли я так любезна выбрать ее?

А потому сегодня я позвонила Хавьеру и договорилась о «предварительном просмотре». Выставка открыта в каком-то сельскохозяйственном музее на окраине города. К моему восторгу, Хавьер поручил сопровождать меня Эстебану, от чего музей выглядел почти великолепным. Сам он выглядел сногсшибательным, как обычно, – и, кстати, пригласил меня на званый завтрак для сбора пожертвований через неделю.

Не представляю, как Мадрид воспримет молодых английских Микеланджелов. Меня больше заботит, как воспримет их Пирс. Гвоздем был огромный шедевр жутко знаменитого скульптора, который, без сомнения, тебе известен лучше, чем мне, – Гаррисона Тренча, человека, который творит скульптуры, увековечивая свои путешествия – обычно тяжкие путешествия – по всяким Богом забытым пустыням: я бы предпочла тоже забыть их, а не увековечивать. Однако данный шедевр мне понравился, так как я его не поняла. Что, как я давно убедилась, содействует восприятию искусства. Он представлял собой большую кучу камней, уложенных пирамидой, с поэтическим названием «1549 камней». Это интересно, подумала я. Видимо, в том, что это не «1550 камней», скрыт глубокий смысл. Какой-то прислужник навязал мне каталог – на английском, что очень поможет испанцам. «Основа творчества Гаррисона Тренча, – прочла я, – интуитивное проникновение в единство природы». Именно то, что требуется Пирсу, решила я: 1549 камней сообщат ему о единстве природы, на случай, если он забыл, которым придана форма пирамиды, чтобы напомнить ему о близости смерти, если он слишком уж страстно предается единению с природой.

Я выразила некоторые опасения: можно ли забрать гвоздь столь престижной выставки еще до ее открытия. Но Эстебана это не остановило. Поскольку он причастен к коммерции, объяснил он, ему не составит никакого труда заменить его 1549 точно такими же камнями. Так что, по-видимому, его исполняющий обязанности превосходительство Пирс Конвей сможет посозерцать единство природы не позже пятницы.

Пожалуй, раны в его скальпе, порнография и педофилия на подносе с «входящими» документами и чудовищная пирамида во дворе посольства могут обеспечить несколько скользких ступенек на дипломатической лестнице нашего поверенного в делах. Интересно, одобрит ли Эстелла. Я позвоню и расскажу ей.

Замечательная Эстелла, должна я сказать, – истинный луч света в моем мраке, отчасти потому, что она понятия не имеет, в чем состоит моя супружеская проблема. С тем же успехом я могла бы побеседовать с ней на суахили. Ее письма – совершенно очаровательная литания самых милых непониманий. Надо будет их коллекционировать, а может, ввести в «Увы-с в Стране Чудес» («авторское право принадлежит маркизе де Трухильо и Толедо»). Надо будет съездить навестить ее, постаравшись избежать утренних часов, когда она – герцогиня Виндзорская, а также дневных, когда она спит – так или эдак. И еще, пожалуй, я хочу узнать побольше об Эстебане, с которым у меня завтрак на той неделе. Надеюсь, он способен заниматься не только сбором пожертвований.

Шучу, шучу. Я всегда шучу, когда настроение у меня тяжелое. Иногда я задумываюсь, много ли останется от моего брака, когда (или если) все это кончится. Ты наконец разорвала свой, но все годы, пока я уговаривала тебя поторопиться с этим, я даже не представляла, что это так больно. Ты рвешь корни. Ты рвешь жизнь. Ты рвешь себя пополам.

Пожалуйста, продолжай подбодрять меня рассказами о событиях в Речном Подворье. И удачи с Ползучими Ползерами. А тебе не приходило в голову, что сверхорудие Аттилы могло быть одним из заказанных Саддамом Хусейном?

Ты знаешь, что в случае безденежья ты всегда можешь поселиться в нашей квартире, а дом сдавать. Я серьезно. Ты моя самая любимая подруга. А Пирс – мой самый любимый враг.

Со всей любовью,

Рут.

Английское посольство Мадрид 7 апреля

Дорогой Гарри!

Ты прав в том, что у глав дипломатических миссий часто шарики не работают, но несколько поторопился с выводом, что и я свои потерял.

Восточные религии ВОВСЕ НЕ куча мистической чепухи, как ты изящно выразился. По телефону я сослался на индуизм просто для иллюстрации того, что далеко не все любовные восторги бывают физическими (я ведь точно так же мог бы сослаться на Данте с Беатриче), а не для того, чтобы доказать тебе, будто, цитируя тебя, я «сентиментальный старый лицемер». Не будь ты одним из моих старейших друзей, я мог бы и обидеться, а так ограничусь лишь напоминанием, что ты бываешь бесчувственным ослом. Правда в том, что я и не Ромео, и не Дон Жуан. Ангель почти вдвое меня моложе. Она абсолютно неопытна. Физическая близость ускорила бы нас обоих на пути к гибели. Я в этом убежден. Она невыразимо прекрасное существо. Я люблю ее. Она, как я уже говорил тебе, ангел с крыльями в алмазах росы. Но любовниками мы не станем, я уверен.

К несчастью оказалось, что втолковать это Рут – невозможно. Она ничего не желает слышать. На днях я вернулся домой с намерением по полочкам разложить суть моих отношений с Ангель. Но не успел я рта открыть, как она нанесла мне удар, который свалил бы и Майка Тайсона. У меня еще сохраняются шрамы.

Как, конечно, и у нее. Признаюсь, я крайне расстроен: чувство виновности и беспомощность неотъемлемы друг от друга. Мир без Рут – это кошмар. Если я потеряю ее, то потеряю себя. Однако Ангель коснулась во мне чего-то почти умершего и вернула ему жизнь. Цветы в пустыне. Когда я гляжу на нее, меня переполняет радость. Гарри, мне нравится считать себя порядочным человеком, но я твердо знаю, что я не такой. Я «под игом», цитируя Китса, – чего отнюдь не рекомендую испытать. Влюбленные – опасные шуты.

Пожалуй, ты сочтешь, что личный кабинет посла не слишком подходящее место для таких излияний. Отнюдь, позволь тебя заверить. Когда вслед за кончиной нашей скорбно оплакиваемой № 2 в ее кабинете была произведена генеральная уборка, то один из ящиков ее запертого бюро оказался битком набит служебными записками моего достопочтенного предшественника. Назвать их «billet-doux», значило бы не воздать должное силе воображения сэра Рандольфа, особенно в приложении к женской анатомии. К сожалению, ее ответов мы не обнаружили: без сомнения, она предпочитала дела словам и, увы, погибла в деле.

Закон Конвея оказался менее надежным, чем я уповал. Они все время подыскивают для меня занятия. Новый заместитель министра иностранных дел, лейборист, ожидается здесь примерно ко Дню рождения королевы, чтобы среди прочего обсудить будущее Скалы. Остается только надеяться, что он не считает Гибралтар чем-то съедобным. Во всяком случае, в отличие от Рейгана он обычно знает, в какой стране находится.

Так что я более не располагаю неограниченным досугом. Милая Ангель явно об этом не знает – она только что доставила мне гору книг по фотографии и педагогике из библиотеки Британского совета. Не понимаю почему. Она бесконечно обворожительна. Не могу себе представить, чтобы Рут побеспокоилась о чем-либо подобном.

Да, кстати о горах. Я только что распорядился, чтобы с переднего двора убрали безобразную груду камней, мешавшую въезду автомобилей. Водитель грузовика настаивал, что они предназначены для посольства, но я заявил, что никаких строительных работ здесь в настоящее время не ведется, и отказался расписаться в их получении. По ту сторону улицы воздвигается многоэтажный гараж, и я направил водителя туда. Задним числом я спохватился, что мне следовало принять камни, чтобы забаррикадироваться от заместителя министра. Но было уже поздно.

Я в восторге, что твоя частная жизнь налаживается. Но если она – жена сенатора, надолго ли это останется твоим частным делом? В среднем как долго твоя частная жизнь остается частной?

С наилучшими пожеланиями, несмотря на твою бесчувственность.

Твой

Пирс.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 10 апреля

Милая Джейнис!

Завтрак в честь сбора пожертвований обернулся триумфом. Мне пришлось сымпровизировать спич перед тридцатью слушателями, ты можешь поверить? В некоторой растерянности я заговорила о Музее Виктории и Альберта и его традиционных связях с торговлей и промышленностью. Это как будто встретило благосклонный прием. Эстебан собрал шайку курящих сигары бандитов из коммерческой среды: вероятно, они усмотрели за всем этим какую-то прибыль, хоть я не способна вообразить, что они могут извлечь из выставки добра, награбленного конкистадорами. Во мне они во всяком случае что-то усмотрели: за кофе с коньяком мне было сделано четыре предложения. Я узнала, что ни один испанский идальго не пригласит тебя посмотреть его гравюры, о нет! «Моя жена и я будем счастливы принять вас в нашем кастильо», и ты прекрасно понимаешь, что в самую последнюю минуту его жену вызовут к одру заболевшей родственницы. А у данного господина даже жены не было. «Умерла много лет назад, – шепнул мне Эстебан. – По общепринятому мнению он ее убил».

Ну, век живи – век учись. Эстебан проявлял бдительность до самого конца. По-моему, он твердо решил, что если ее превосходительство вздумает сбиться с пути, то будет это в направлении его собственного кастильо, то есть асиенды в его случае: есть у него такая неподалеку от кастильо его тетушки Эстеллы, озаботился он сообщить мне. «Там так тихо».

Еще бы!

Но все было крайне полезно для либидо. И помогло мне на несколько часов выкинуть сдобную булочку из головы.

И это подсказало мне еще один план битвы, чтобы покончить с сучкой. За завтраком, кроме меня, присутствовала только еще одна женщина – супруга израильского посла. Я прониклась к ней симпатией, а она ко мне. Мне пришлось обойти стороной вопрос, правоверная ли я еврейка, и сослаться на то, что мы только что приехали в Испанию и у нас еще не было возможности отыскать местную синагогу. Она предложила познакомить меня с ребе, который устраивает службы в их посольстве. Я согласилась.

Странно, Джейнис, то, что мне хотелось согласиться. Может быть, нуждаясь в утешении, мы возвращаемся в свои духовные обители. Я вспомнила бормотания и песнопения моего детства, и меня охватила ностальгия. Полная противоположность группенфюреру, подумала я: никаких постфрейдовских прозрений, а только мудрость древних традиций. После моего фиаско с Пирсом ребе был именно тот, с кем мне хотелось бы поговорить.

Что я и сделала – сегодня днем. Он вневозрастно бородат, вел себя как любящий дедушка и ласково взял мои руки в свои. Я не сдержалась и тихо заплакала. Мы разговаривали два часа – по меньшей мере. Сначала в избытке: «Хорошая еврейская жена должна…» и прочее. Но даже в этом было утешение. Затем, исполнив этот свой долг, он стал удивительно ясномыслящим и довольно-таки хитрым. Жена, заверил он меня авторитетно, имеет огромное преимущество над любовницей мужа – она его з-н-а-е-т. Знает его потребности, его идиосинкразии, его слабости, «и вам следует помнить, что молоденькая возлюбленная – источник множества неудобств».

Должна сказать, я никак не думала, что Пирс, лежа в постели с любовницей, испытывает неудобства, но ребе – звали его, естественно, Исаак – заверил меня, что это именно так (но ему-то откуда знать?). Он объяснил, что адюльтер, хотя и может принести мимолетные радости, в прилюбодее вызывает тоску по более трезвым и привычным удовольствиям, от которых он отказался. «Любовник всегда должен быть в наилучшей своей форме. Это оборачивается мучительным напряжением, тогда как муж может беззаботно уставать, быть в дурном настроении или скучать».

Мысль о том, как Пирс жаждет быть в дурном настроении или скучать со мной, пока он срывает одежду со сдобной булочки, показалась мне до смешного маловероятной. И все же в тоне ребе было что-то, что внушало доверие. А может быть, мне просто хотелось поверить. Он убедительно говорил о том, как брак зиждется на проверенных мелочах будничной жизни – ее обычном распорядке, ее предсказуемости, привычках, общих воспоминаниях. Вот чего будет не хватать Пирсу – он в этом не сомневался. (Общие воспоминания! Господи, подумала я, парочка-другая не слишком уместных может прогнать Пирса навсегда.)

Внезапно Исаак посмотрел на меня пронзительным взглядом: «А вы действительно хорошая жена?» Его брови нависли надо мной грозовыми тучами. «Вам дорог Пирс? Вы окружаете его любящей заботой?» Ах, Джейнис! Передо мной всплыли ужасающие картины супружеского блаженства Конвеев: я волоку Пирса в оперу, когда он сказал, что плохо себя чувствует, заявляю, что он ипохондрический слизняк, а он сваливается с пневмонией. Или сушу его носки в духовке – я обещала, что он сможет надеть их на важную встречу. А они были нейлоновыми и превратились в рассыпающиеся комочки. Или bouillabaisse, которым я как-то его накормила, – он клялся, что рыбьи глаза ему подмигивали. Исааку, подозревала я, были прекрасно известны мои таланты как жены. Брови грозили гневом Юпитера. «Иногда, – произнесла я слабым голосом, – мне нравится готовить для него». Буря не разразилась. Лицо ребе исполнилось доброты: возможно, я наконец-то сказала нечто стоящее. «В таком случае, – ответил он, – могу ли я рекомендовать, чтобы вы показали свои таланты? Создайте атмосферу душевной теплоты, семейного уюта. Не сердитесь всякий раз, когда он согрешит. Ваша сила в том, что вы жена, которую он любит. Так употребите эту силу. Но мягко, – продолжал он с мудрой улыбкой. – Приглашайте в гости друзей. Пусть ваш муж увидит, как вас ценят другие. Он увидит, какое сокровище рискует потерять».

Тут он предложил одолжить мне кошерную поваренную книгу, которой часто пользуется его жена. Я рассыпалась в благодарностях, прежде чем отклонила его предложение под предлогом, что мои полки буквально ломятся от поваренных книг (на самом деле у меня их две: «Микроволновая печь облегчает приготовление пищи» и «Феерические фантазии из фарша» Джослин Димблбай). Я не осмелилась признаться, что Пирс – гой и жутко обожает молочных поросят, и тут меня осенила мысль: Испания – страна молочных поросят, а на следующей неделе день рождения Пирса! Быть может, это шанс доказать, что я образцовая нееврейская жена. Перед моими глазами всплыла картина гастрономического великолепия – никакие цветные приложения не могли бы с ней потягаться. И я услышала, как Пирс шепчет, когда удалился последний гость, с благодарным восхищением поцеловав мне руку: «О, Рут, прости меня. Никогда я больше не согрешу!»

Или что-то в этом роде.

Джейнис, эта идея овладела мной всерьез. На обратном пути от Исаака я купила книгу на Гран-виа, посвященную испанской кухне. Масса иллюстраций; ингредиенты и количества указаны четко, инструкции просты. Я намерена устроить обед года в дружеском кругу, и если Пирс и потом будет предпочитать сдобную булочку, я сделаю из него феерический фарш.

Затем – меню. «Простота – залог успеха» – отличное правило, верно? Хотя лично у меня никогда не было особого выбора. Поваренная книга сейчас лежит передо мной. Начать с… гаспахо как будто в самый раз. В конце-то концов это просто холодный суп. А Пирс постоянно жалуется, что все мои супы холодные. Тут трудностей никаких. Затем… что-то изысканное со свежими креветками – то, что надо. Отправлюсь на рыбный рынок с утра пораньше. Затем молочный поросенок – мое коронное блюдо. Наша новая прислуга Тереса постоянно угощает меня вкусностями из кухни ее матери: она будет моим ангелом-хранителем. И к тому же у нас в квартире есть духовка – это и станет ее чудесным крещением. Десерт… ну, я его обдумаю.

А потому всю ближайшую неделю сбор пожертвований на. И благодарю вас, ребе Исаак, за ваш мудрый совет. Я бы пригласила вас на мой семейный пир, но жареный молочный поросенок вряд ли подойдет под понятие кошерный. Так кого же мне пригласить? Тома Бренда, если он приедет в Мадрид, – он будет рыцарственно держать мою сторону. Второго секретаря с супругой – она элегантна, но безгруда, так что никакой конкуренции не составит. И может быть, еще одну пару? Рискнуть на министра финансов? Он гарантированно затеет со мной флирт. Его жена полуслепа и ничего не заметит. В отличие, надеюсь, от Пирса.

И оденусь я сногсшибательно.

Подробности после. Пожелай мне удачи. С моей неизменной любовью и крепким поцелуем моему гениальному крестнику.

Рут.

Речное Подворье 1 16 апреля

Рут, миленькая!

Настроение у тебя словно бы на изумление хорошее. Восхищаюсь твоей chutzpah (не так ли выразился ребе Исаак?). Надеюсь, Пирс будет восхищаться твоим молочным поросенком так же горячо.

Нет, ты правда веришь, что мне лучше живется одной, чем тебе замужем? Это преходящее ощущение. Стоит Пирсу бросить охоту за своей утраченной юностью, как у тебя будет что-то, к чему вернуться, – я в этом уверена, я же знаю Пирса: есть в нем такая наивная романтичность. Мне же будущее представляется опустошенной землей. Иногда я радуюсь свободе – я же могу бродить где и когда захочу. А иногда, совсем одна, ничем не занятая, я пугаюсь: лучшие годы уходят, брак рухнул, и кто знает, сколько еще мои лицо и фигура будут выдерживать испытание временем. А потом я смотрю на Тома Бренда, седого, морщинистого, старше меня почти на двадцать лет, – и все это никакого значения не имеет! На него все еще оглядываются, когда он входит в ресторан, сукин сын. На меня, когда мне будет 55, оглядываться не будут, разве чтобы сказать из милосердия: «В свое время она, возможно, была недурна». И я понимаю, почему надежность в браке значит для женщин куда больше, чем для мужчин. Мы живем под тяжелым ярмом зеркал.

Такие скверные дни! В приличное утро я гляжу на себя и говорю: «Джейнис, ты можешь получить любого, кого захочешь. Любого!» Но кого я хочу? Вот в чем вопрос. Портной. Жестянщик. Солдат. Матрос. Как в считалочке… Что-то во мне всегда тянулось к Вору – при условии, что украдут меня. Но кто? Том? Опять вопрос. Он безусловно настойчив. Ну, да ты знаешь об этом все.

Да! Я без гроша. Индийский игрок в поло со своими дурацкими идеями насчет бассейна дал отбой. Без всяких объяснений. Билл в унылости. «Обычное поведение плейбоя – власть железных капризов». Так что я устроилась на работу в местную кулинарию, но об этом подробнее потом. Я страшно тронута тем, что ты предложила мне вашу квартиру. Ты так добра! Но, Рут, во мне есть гордость одиночества: я хочу справиться со всем самостоятельно. Буду жить трудами рук своих, пусть самыми скромными.

Ну а теперь разреши тебя подбодрить, как ты просила. В Речное Подворье пришла весна, так что битва садов возобновилась. Соперничество в этом году несколько утратило пыл (возможно, отчасти из-за постсуицидальной мрачности Ах-махн-ды, экс-подстилки Гарри дальше по улице). И все-таки, как ветеран двух весен здесь, я еще яснее вижу перемены, которые претерпевают сады, чтобы соответствовать личности своих владельцев. Доктор Ангус и его жена в № 4, разумеется, абсолютно не меняются: точно так же его и ее «форды-эскорты» держат дистанцию между собой на асфальте. На той неделе пробился крокус, пытаясь расцвести, и на этой неделе был надлежащим образом раздавлен – примерно как память о маленькой интерлюдии со мной.

Одинокое дерево историка Роджера в № 5 за мое отсутствие сильно обкорнали – опять-таки опасаюсь, что это как-то связано со мной. В № 6 Ползучие Ползеры стали обладателями безупречного свежезаказанного газона – полагаю, смещенная деятельность, поскольку друг другом они уже много лет как не обладают. «У нас отдельные спальни», – сообщила на прошлой неделе миссис Ползер, словно заверяя меня, что она давным-давно оставила глупые детские развлечения. Она явилась без приглашения выпить со мной чая. («Из ромашки, если он у вас есть, миссис Блейкмор». – Она называет меня так, чтобы придать мне респектабельности.) Она боится, что я подвергаюсь нравственной опасности – одинокая женщина, беззащитная от хищников, слабая, как весь наш пол (за исключением ее, разумеется). Я заметила, как она прищурилась на Тома Бренда, когда он явился нагруженный бутылками и цветами. «Я уверена, этот мужчина женат, не так ли?» – спросила она у меня вчера. Я улыбнулась самой милой моей улыбкой. «О, да – сказала я. – Пять раз».

Дальше быстренько о садах. № 7 – Билл и Нина. Никакая рецессия в архитектурном ремесле не способна пригасить это буйство полевых цветов. Однако я заметила, что Нина в большом изобилии посадила змееголовники, и я задалась мыслью, что именно рассказал ей Билл, и поверила ли она ему. Милый, добродетельный Билл, единственный, кто сказал мне «нет»! Во всяком случае, в теннис Нина играет еще агрессивнее, чем прежде. Она даже не пожалела денег на спортивный бюстгальтер. Ну, ты знаешь, с бретелькой вокруг шеи, чтобы умерить подпрыгивание. Не столько бюстгальтер, сколько домкрат.

В № 8 у Луизы деревянная фигура в натуральную величину, простирающая руки к небесам («Женщина, поправляющая занавеску в ванной» – ее теперь все так называют), подверглась нападению древоточцев, хотя Кевин и убежден, что это жуки-могильщики, которые переползли с Луизы. Кроме того, она нашла новую гималайскую секту с филиалом в Эксбридже и очень занята. Так что очень занят и Амброз: он возит ее туда дважды в неделю – епитимья, чтобы не писал меня «ню». Рубище к пеплу моего портрета.

Сад Лотти при № 9 был прежде пустым, как ее жизнь. Теперь, пока Морис пребывает в гулаге Макклесфилд, а Аттила активно обретается в доме, сад захлестнули волны ее Ренессанса – бутылки, пивные банки, картонки из-под пиццы, вываливающиеся из мусорных баков и вместе с более интимными свидетельствами указанного Ренессанса разбрасываемые местными кошками для всеобщего обозрения. Ползучие Ползеры смотрят укоризненно, проходя мимо, но Лотти приветствует их блаженной улыбкой. Она блуждает в эротических грезах Барбадоса и черной кожи. И только подумать, что Морис до сих пор воображает, что ее жилец происходит из древнего шотландского клана – Баннокберн Макгрегор, эсквайр.

Далее к № 10. Ах-махн-дах, та, что гомеопатически отравилась. Быть может, ты помнишь ее знаменитое восточное деревце, защищенное зимой мешком и еще охранной сигнализацией, подключенной прямо к полицейскому участку. Так оно погибло. Ах-махн-дах сама теперь смахивает на мешок.

Кажется, я прохаживаюсь на ее счет даже язвительней Кевина. Ну да у меня есть на это основания.

Кевина я припасла под конец, чтобы развлечь тебя получше. Нет, речь не про его сад – в конце-то концов он всегда сводился к питомнику секс-бомбочек. Нет, про его жену. Как я тебе сообщила, она вернулась – к ужасу Кевина. Ну, в воскресенье я только что вышла из-под душа, как кто-то принялся исполнять триумфальный марш на дверном звонке. Я завернулась в полотенце и осторожно выглянула наружу. Кевин подпрыгивал на месте, точно ребенок. «Я добился! – возвестил он. – Добился! Избавился от нее!» «Каким способом?» – спросила я, капая водой с волос на порог. «Самым простым, – сказал он. – Собственно говоря, вовсе не таким уж простым. Работенка была та еще. Два месяца любящих забот, женского внимания, удовлетворения мужских потребностей и все такое прочее. Ладно, решил я, мне-то мои потребности известны, а из-за нее я удовлетворять их не могу, так? Ну, и что я сделал? Трахал ее днем и ночью, так? Ну, прямо как старина герцог Йоркский я был – уж когда он брался, так брал. Наконец она выкинула белый флаг: сказала, что уже не молода для таких вещей. И укатила назад в деревню: раз-два и там… Джейнис, детка, я добился!»

Тут он подхватил меня под мышки и начал крутить – мои волосы заработали как садовый разбрызгиватель, а полотенце еле удерживалось в стратегических местах. К несчастью, Ползучие Ползеры выбрали именно этот момент, чтобы неторопливо прошествовать по улице в намерении принять святое причастие. Не думаю, что она снова явится ко мне попить чая из ромашки. Не исключено, что я буду даже вычеркнута из ее молитв.

Так что в Речном Подворье бушует весенняя лихорадка.

А теперь о моей работе, как я и обещала. Местная «Кулинария» очень высокого разряда вывесила на двери объявление: «Требуется продавщица». Я – постоянная покупательница. Владелец, китаец по имени Цин, всегда называет меня «мадам», немножко кланяется и настаивает на том, чтобы донести мои покупки до машины.

Лицо Цина, когда я сказала, что хочу стать продавщицей, положило конец легендам об азиатской загадочной непроницаемости. Сначала он решил, что я валяю дурака, – опять этот непостижимый английский юмор! Затем впал в недоумение: «Ах нет, мадам. Не для вас. Вы дама, а не продавщица». «Я буду счастлива стать продавщицей, – сказала я. – Удобные часы. Рядом с моим домом. И мне здесь нравится. Окорока. Сыры. Спагетти. Пирожные с заварным кремом. Лучше любой конторы. А еще мне нравитесь вы». Это совсем его добило. И он явно капитулировал. «Так когда же мне начать?» – спросила я. «В понедельник», – пискнул он тоскливо. «Договорились!» Я потрясла его за руку. Впрочем, она уже тряслась.

И в тот понедельник я приступила. И просто наслаждаюсь. Куда лучше, чем писать псевдо-Хокни для индийских игроков в поло. Разделяет душу и тело. Я могу существовать на то, что он мне платит. И столько узнаю!

Первое, что я узнала, позволь сообщить тебе, что бюстгальтер – вещь первой необходимости. Ты спросишь почему? Так вот: Цин славится своим кофе. И люди приезжают за ним очень издалека. Кофейные зерна хранятся в мешках на полу. Мне приходится наклоняться над мешком с совочком. Не та поза, чтобы хранить свои секреты. Один субъект в тот первый день заходил трижды – кофе, которого он накупил, хватило бы, чтобы открыть кофейный бар. Преподобный Хоуп начал заикаться и протирать глаза. Гортань управляющего моего банка сжала судорога. А Кевин, пообещавший навестить меня, объявил толпе покупателей: «Для «Горной смеси» маловато, детка, увы, увы!» Когда я попыталась одной рукой придерживать джемпер, то рассыпала зерна по всему полу, и пришлось их собирать, что усугубило ситуацию.

Дневная выручка взмыла до небес. Цин, который вообще на меня не глядит, объясняет это моим наэлектризовывающим присутствием и выдал мне премию.

Но теперь я таки обзавелась бюстгальтером. Если тебе нужна помощь с оргией в честь Дня рождения королевы, обещаю надеть его, хотя своей фигуры, когда я в нем, я не узнаю.

Том утверждает, что обязательно состряпает для меня свой знаменитый марокканский таджин, как только кончит петь тебе серенады в Мадриде и вернется. Не исключено, что я устрою ему сюрприз и соглашусь. Полагаю, будут гнусные намерения под тихую музыку. И я даже могу поддаться соблазну. Пять месяцев! Я все больше чувствую себя в настрое, а Том – наилучший кандидат в настоящий момент, – собственно говоря, единственный кандидат помимо Кевина. Ну почему на меня всегда клюют седовласые блудники?

Эстебан как будто бы ужасен.

Клайва пригласили выступить в Уигмор-Холле. Не родила ли я нового Менухина? Его гораздо больше волнует наступающий крикетный сезон, тем более что Аттила обещал взять его на первый матч Суррея. «В задницу Моцарта», – говорит Клайв. Может гений быть филистером? Видимо, да.

Как всегда, с любовью и желаю удачи с поросенком (с молочным, а не с Пирсом).

Джейнис (продавщица в «Кулинарии Цина»).

Паласио Писарро Трухильо 16 апреля

Дорогая Рут Конвей!

Мне кажется, после долгих размышлений я все-таки поняла вашу проблему. Она возникла из-за нелепой англосакской привычки рассматривать сердечные дела шиворот-навыворот (мы, французы, называем это «la vice anglaise»). Советую вам взглянуть на случившееся с вами, как на это посмотрела бы француженка. Ваше положение больше чем завидно. У вас есть муж, который клянется, что любит вас, но обзавелся молодой любовницей. А потому вы можете теперь вежливо настоять, чтобы он оставил вас, и тогда станете свободной, весьма любимой и весьма обеспеченной. Как это поется в американской песне? «Чего ж и требовать еще!»

Правда, между мной и Хавьером это произошло несколько иначе. Это я обзавелась молодым любовником – или несколькими, теперь уж не помню. Но он испытал невероятное облегчение, милейший человек. Наша дружба расцвела, когда над нами перестал тяготеть нежеланный долг. Ведь, конечно же, после стольких лет (шестнадцати, если не ошибаюсь?) уже не осталось ничего нового, что вы могли бы испытать вместе, и вы сказали, что не можете иметь детей. Так почему бы не насладиться сполна распахнутым перед вами миром? Вы еще молоды. В моем возрасте мир сужается, но у меня есть мои воспоминания. Я прожила богатую жизнь.

Неужели мне правда надо объяснять вам, почему мужчина иногда может предпочесть женщину помоложе? Ни к чему из того, о чем говорите вы, это отношения не имеет. Это просто вопрос… как это?.. mamelons… Ах да… сосков. Соски молодой женщины указывают вверх, женщины постарше – вниз. Только и всего. Я не улавливаю, что скрывается за этим и остаюсь нейтральной, поскольку мои всегда указывали прямо вперед. Но я знаю, что мужчин влекут тривиальные новинки. Вероятно, как и нас всех, но они скорее приедаются. Если же вы все еще обеспокоены, советую вам положиться на закон тяготения – он скоро возьмет свое. Время решает все такие проблемы.

Когда вы приедете навестить меня? По словам Хавьера, вы уже блистающая звезда в мадридских небесах. Терпеть не могу Мадрида. Здесь поля освежают взгляд молодой кукурузой до границы с Португалией. Как приятно, когда государственная граница совпадает с твоей собственной.

По кухонным вопросам никакого совета предложить не могу. Почему ваш повар не знает?

Ваша

Эстелла.

Авенида де Сервантес 93 Мадрид 19 апреля

Милая Джейнис!

Пятнадцать дней сброшены с календаря, осталось восемьдесят пять, и теперь я расскажу тебе об обеде в честь рождения Пирса.

Служба ремонта браков, отчет № 2

Было теплое весеннее утро. Я составила список покупок под надзором Тересы, нашей прислуги, и она же направила меня в лучшие магазины и к лучшим рыночным прилавкам. За молочным поросенком мне пришлось совершить специальную поездку, который оказался несколько более крупным, чем я ожидала, даже хотя обедать нам предстояло ввосьмером. Восьмой была малоподходящая дама, которую я подыскала для Тома Бренда, накануне известившего о своем приезде.

Волнение и уверенность в себе все возрастали по мере того, как время шло. Тереса была оплотом и поддержкой: крошила, мариновала, размешивала, плескала вином повсюду. Но я была исполнена решимости, что это будет выставка моих талантов, а не ее, а потому, как только она накрыла стол, я отпустила ее и взялась за работу, раскрыв перед собой мою испанскую поваренную книгу. Наконец-то через шестнадцать лет я начинала ценить по достоинству радости ведения домашнего хозяйства. Потому-то, решила я, мой брак и не задался. Теперь я все исправлю. Спасибо, ребе Исаак. Том согласился проконсультировать меня относительно вин и очень мило пошел и купил то, что требовалось. Потом, располагая массой свободного времени, я приняла ванну, вымыла волосы и неторопливо оделась. Вот вообрази меня. Черное бархатное платье на три дюйма выше колен, облегающее, но не обтягивающее, без рукавов с двумя узенькими бретельками. Черные колготки с лайкрой. Черные замшевые туфли на трехдюймовых каблуках. Серьги с подвесками от «Батлера и Уилсона» – подделка под античное золото с бриллиантами. Плюс браслет с купидончиками и сердечками (прошлогодний подарок Пирса в Лондоне). Духи – «Джой» Джин Пату, очень и очень дорогие, как тебе известно.

Я смерила взглядом девицу на календаре, прославляющем солнечный загар. «Тебе, детка, далеко до меня», – сказала я. (Естественно, поскольку на ней вообще ничего нет.)

И вот я готова. Впереди – вечер. Гости именно те, которых я смело предсказала. Небольшое приятное общество. Второй секретарь, много мальчишества и высокая образованность, с женой – много мальчишества и полнейшая необразованность. Министр финансов принял приглашение с радостью и к моему большому удивлению – видимо, моя деятельность приобретает широкую известность – или моя репутация. Он косоглаз – один глаз остается на месте, а другой блуждает по сторонам, точно собака на длинном поводке, которую приходится отдергивать, чтобы не задирала ножку в неположенных местах. Его жена близорука: возможно, потому, что полжизни закрывала глаза на блуждания мужа. Но вопреки всему этому они очень приятная компания за столом. Затем Том Бренд, который обещал быть экстра-полированным – он говорит по-испански, то есть говорит, что говорит (я подозреваю, что на наречии «Viva Espana». Дама, которой я его обеспечила, меньше всего Джейнис – я об этом позаботилась: учительница американской школы, старой закалки до кончика ногтей (не коготков!), но с большим носом и маленькими усиками.

И в заключение, естественно, Пирс. Было трудно определить, чувствовал ли он себя неловко или нет. Надеюсь, что нет. Последнюю неделю я не упоминала сдобную булочку – будто ее вообще не существовало. В последний раз это случилось, когда он вошел в мою спальню красный, злой, потому что не мог найти запонки. «Тебе требуются наручники, – посоветовала я и увидела как он удивился, заметив мой календарь. «Она такая, твоя девочка?» – спросила я. Он распушил перья, потом буркнул: «Откуда мне знать?» Это был последний раз. Откуда ему знать! Ну, наглость! Он же знает каждую выпуклость, каждую ямочку на ее теле, подлец.

Гости начали собираться около девяти – это же Испания, не забывай. Мне – цветы, пакетики с подарками Пирсу, который смущался, и болтовня за коктейлями. Том предлагал их и вообще вел себя как хозяин дома. А Пирс вел себя так, словно попал не в тот дом (возможно, ему именно это и казалось). Я заметила, что левый глаз министра финансов любуется американской учительницей далеко не так пылко, как его правый любуется мной. Второй секретарь заговорил о южноамериканских романах, что извлекло Пирса из его скорлупы, так как он великий поклонник Маркеса. Я набрала массу очков, притворившись, будто прочла от корки и до корки собрание сочинений Бенито Переса Гальдоса. «Наш Бальзак!» – с гордостью воскликнул министр. «Только лучше», – добавила я, намекая, что прочла и всего Бальзака. И на этой триумфальной ноте я упорхнула в кухню, преследуемая правым глазом министра.

Остальную часть вечера я предпочту суммировать.

Начали мы с гаспахо. Холодный суп – абсолютно верно! Ну, холодным он безусловно был – для надежности я поставила его в морозильник. Часа, на мой взгляд, должно было оказаться достаточно. Я ошиблась. Начали мы с некоторой задержкой – я размораживала его на газовой плите. По-моему, по краям он закипел, но я хорошенько размешала льдины, чтобы уровнять температуру. Мне показалось, что вкус у него совсем недурен, хотя Тереса не предупредила меня, что мне следовало снять кожицу с помидоров, прежде чем смешивать их с другими пикантными ингредиентами. Так что, боюсь, в придачу к тающим айсбергам помидорные кожицы создали впечатление, что между ними разбилось судно, груженное красными жилетами. Гренки тоже большой помощи не оказали. Насколько я понимаю, им положено хрустеть. Ну, мои не хрустели. Они липли к красным жилетам, словно разболтанная лягушачья икра. Второй секретарь и его жена были сама любезность. Министр, казалось, отлично умел лавировать в Саргассовом море, а Том мужественно разгрызал последние обломки ледяного поля. Но американская учительница робела и застревала на мелях. «Восхитительно, – сказала она, оставив тарелку почти нетронутой. – А что это такое?»

За гаспахо я поставила себе только полбалла и немножко злилась на себя из-за красных жилетов. Однако усилий я не пожалела, так что перешла к креветкам в чесноке с большой уверенностью. Тут дела приняли явный оборот к лучшему. Ни единой ошибки. Их же готовить проще простого, верно? Тереса показала мне, как обдирать креветки, обламывать их головки и ножки. После чего я поджарила их в смеси оливкового масла и сливочного с нарубленными дольками чеснока и подавала на отдельных тарелочках, присыпав сверху нарубленным пастернаком.

Они имели succes fou. Разговор возобновился. У Пирса был такой вид, словно он начал мной гордиться. Том щедро разливал белую «риоху». Пожалуй, в себя я влила ее чуточку лишнего, что развязало мне язык. Был только один скверный момент, о котором я тут же пожалела. Жена министра сказала, что редко ела креветок с таким удовольствием – не собираюсь ли я написать поваренную книгу о дарах моря? На что я ответила, не подумав: «А как же! С упором именно на креветок и прочих членистоногих. Думаю назвать ее просто «Членистографией». Она поглядела на меня с недоумением. В отличие от всех остальных. Том постарался не перегнуться пополам. Правый глаз министра заблестел. Пирс поник головой. Свою я отвернула, хотя, должна признаться, в ту минуту это показалось мне довольно остроумным.

Я решила, что настал момент для гвоздя обеда – молочного поросенка. С ним у меня до этого возникло несколько затруднений. Пустяковые, но в подобный день эти мелкие промахи все-таки были совершенно лишними. Например, Тереса предупредила меня, что поросенка надо вымочить, чтобы вымылась кровь. Ну а я забыла. Быть может, мне претило лишить бедняжку эликсира жизни. Но в худшем случае это означало лишь, что мясо будет не белым на вид, как полагается, но менее аппетитным ржаво-розовым, а также, что по духовке, пока он будет вращаться на вертеле, будут в изобилии летать капли мясной подливки. И я решила, что так и произошло, когда ощутила запах горелого. Вовсе нет. Когда я открыла духовку, из нее вырвался язык пламени – одно ухо поросенка пылало. И этим дело не ограничилось. Я ведь упомянула, что он был довольно-таки крупным поросенком, и уложить его в духовку мне удалось не сразу. Но я думала, что справилась с задачей. К несчастью, когда я выплеснула на огонь столько воды, что он погас, обнаружилось следующее: одна поросячья ножка заклинила вертел, так что он не мог вращаться, как полагается. Собственно говоря, не думаю, что он вообще вращался, судя по общей картине. Правда, что-то непрерывно побрякивало, но ничего не происходило.

Я сделала все, что смогла. Во всяком случае я знала, что с овощами накладок не будет. Я приготовила их заранее, и они чуть грелись на плите. И рис был отличный, без единого комочка – перед приходом гостей я добавила чуть-чуть воды, чтобы он не высох: рис должен быть разваренным и влажным, чтобы он не застревал между зубами. И в дополнение – салат: испанцы любят все острое, а потому я добавила красного перца, чтобы он кусался, побольше уксуса и перечного соуса (последнее по собственной инициативе – помнишь наши дни в Мексике?)

Но вот поросенок представлял нелегкую задачу. Сгоревшее ухо практически исчезло, и с одним ухом животное выглядело несколько оригинально, но я знала, что никто не обратит на это внимания. Остальное не внушало такого оптимизма. Не говоря уж о проблеме с извлечением его из духовки, я видела, что зажарился он не слишком равномерно, вероятно, потому, что вертел не вращался. Однако тут я ничего изменить не могла и попросила Тома разрезать поросенка, пока я принесу рис и овощи, гревшиеся в теплой воде.

Джейнис, в это мгновение я начала осознавать, что, быть может, совет ребе Исаака мне не подходил. Как бы мне хотелось опустить занавес над поросенком. (Ах, Тереса, где была ты?) Один бок, боюсь, был чернее угля, а другой абсолютно сырым. На пограничной полосе был достигнут определенный компромисс, но полоса эта была очень узкой. Том сделал все возможное, но кусок мяса, обугленного с одной стороны и совсем сырого – с другой, на каждой тарелке, не был гвоздем пиршества, как было задумано, и даже я подумала, что овощи были излишне влажными. Более того, к воде совсем напрасно подмешивалась поросячья кровь, хотя частично она впиталась в рис. После первого глотка Пирс попытался освежить рот салатом, и только-только успел добежать до ванной, когда его вывернуло. Вскоре гости устремились к двери, прежде чем я вспомнила про десерт, а вернее, вспомнила, что совсем забыла его приготовить. Том задержался, чтобы утешить меня. Затем квартиру окутала жуткая тишина, смешанная с равно жутким запахом. После ухода Тома Пирс вышел из ванной. Вид у него был бледный. «Спокойной ночи, – сказал он… – и мне очень жаль». Я сказала: «С днем рождения, мой любимый», и разразилась слезами.

Решение 1: держаться подальше от синагог.

Решение 2: найти обслуживающую фирму для Дня рождения королевы.

Решение 3: пойти вечером с Томом куда-нибудь и нализаться.

Но сначала я отправлю это письмо.

Со всей любовью.

Рут.

Английское посольство Мадрид 23 апреля

Дорогой Гарри!

Помню, что в детстве дни рождений всегда завершались слезами. И теперь тоже.

Мой на прошлой неделе оказался чреват катастрофой. Я предвкушал вечер наедине с Рут – вечер, который, я надеялся, все возродит. И вместо этого – фарс эпохи Возрождения. Вместо тихого обеда a deux, который дал бы мне возможность убедить Рут, что мои отношения с Ангель чисто платонические, в мою честь был сюрпризом устроен званый обед. И, как оказалось, сюрпризы этим не ограничились. Явился мой самый нелюбимый из ухажеров Рут – Том Бренд, писака, подвизающийся в желтых газетенках. И еще мой второй секретарь, которого я вижу каждый день и без которого в этот вечер вполне мог бы обойтись; плюс его дебильная жена – как всем известно (видимо, за исключением Рут), слезливая любовница (в числе многих) испанского министра финансов, который тоже оказался среди наших приглашенных. Его собственная жена – откровенная лесбиянка, живущая частично с усатой дамой из Висконсина, которая (как ты, видимо, уже догадался) также присутствовала на обеде.

Вечер не был исполнен дружеского веселья. Положение не исправила и решимость Рут самой приготовить обед – идея, какую ни при каких обстоятельствах удачной не назовешь. К счастью, дело происходило в субботу, так что у меня было воскресенье, чтобы прийти в себя. За остальных ручаться не могу.

Ну, хотя бы День рождения королевы не пострадал от кухонных огнеметов Рут. Я распорядился поставить шатер в саду посольства и приложил все усилия, чтобы занимать заезжего заместителя министра иностранных дел. Полагаю – а ты как журналист, конечно, знаешь это твердо, – что двенадцать лет в оппозиции не могут не привести к тому, что восприятие мировых событий несколько утрачивает свежесть; однако я полагал, что он все-таки должен был знать о смерти генерала Франко. Конечно, не исключено, что я к нему несправедлив, и просто зубодробильный тон его спича создавал впечатление, будто он ставит на место фашистский режим. Без сомнения, он готовил этот спич двенадцать лет. К счастью, по-английски он говорил с таким нортумберлендским акцентом, что его скорее всего никто не понял.

Рут, должен я сказать, этого мнения не придерживалась. После того как мы верноподданнически выпили за здоровье Ее Величества, она благородно – и при всеобщем внимании – кинулась защищать либеральные идеалы здесь, в Испании, буквально вцепившись в злополучного заместителя министра, который был совсем сбит с толку. Я очень ею гордился до того момента, когда эти либеральные идеалы не ударили ей в голову. Возможно, этому содействовал превосходный вкус моего предшественника в том, что касалось посольского винного погреба. В любом случае утренние газеты извлекли максимум из ее утверждения, что Гибралтар всего лишь паршивая скала, и пусть ее заберут испанцы при условии, что обязуются приглядывать за обезьянами. Боюсь, пресса решила, что она подразумевала английское население Гибралтара, что и запечатлелось в нескольких изобретательных карикатурах.

Как ты легко себе представишь, все это доставило мне немало хлопот. Звонок из резиденции премьер-министра не состоял исключительно из комплиментов, хотя мне удалось напустить тумана, заверив П-М, что моя жена имела в виду лишь экологическую ситуацию, а неприглашенные испанские журналисты без малейшего на то основания придали ее словам политическую окраску.

Короче говоря, Рут не меняется. А что до закона Конвея, он давно утратил силу.

Слава Богу, третий день рождения обошелся без слез. День рождения Ангель. Она призналась, что всего лишь ее двадцатый: она постеснялась сказать, что практически еще не вышла из подросткового возраста, когда познакомилась со мной. Так трогательно! Она – прелестнейшее существо: я чувствую себя в раю, просто глядя на нее. Я обещал в ближайшее время свозить ее в Толедо на уик-энд; она влюблена в Эль Греко и, сказать правду, часто напоминает мне одну из его Мадонн.

Не уверен, как мне отнестись к тому, что ты уподобил меня «пуританскому Гумберту-Гумберту». А что до того, будто Ангель почти наверняка «настоящая маленькая шлюшка» и у меня просто не хватает ума увидеть это, так позволь тебе сказать, что в мире есть женщины, которые ищут чего-то другого, кроме membrum virile, хоть ты и прилагаешь все усилия, чтобы избежать их.

Я испугался за тебя, узнав, кто этот сенатор. Надеюсь, его супруга – сама сдержанность, или твои дни в Вашингтоне уже сочтены. Еще одно-два заявления Рут о будущем Гибралтара, и мои здесь тоже завершатся.

Возможно, мы оба кончим в Бейруте заложниками собственной судьбы, если не «хизболла».

Как всегда

Твой.

Пирс.

Иффли-стрит 16-с Хаммерсмит Лондон W6 25 апреля

Дорогая мадам Ваше Превосходительство!

Я понятия не имел, что тебе приходится переносить, и испытал настоящий шок, когда увидел, до чего тебя довели. Не знаю, помог ли наш нежно-грустный вечер в Мадриде. Ну, хотя бы вино как будто помогло. Ты сказала, что быть с кем-то, кого ты знаешь почти так же долго, как Пирса, уже утешение. Я был тронут. Возможно, я тебе не подхожу как мужчина (а пятнадцать лет, пожалуй, достаточный срок, чтобы я это признал), но зато у нас есть дружба – нечто более редкое, чем романтичная любовь или секс, и, вероятно, более прочное.

Прости меня за сентиментальность. Но я сентиментален.

Меньше всего ты нуждаешься сейчас в моей нотации. Просто сообщи, нет ли хотя бы чего-то, что я мог бы сделать для тебя. Дать Пирсу коленом в пах? Писать тебе анонимные письма на бумаге с грифом палаты лордов? Соблазнить эту девчонку? Может, просто прыгнуть в самолет и пригласить тебя на еще один долгий поздний обед? Из всех моих предложений легче всего выполнить последнее: история с испанским наркобизнесом пока жива, а если она сойдет на нет, так мне известны минимум три высоких чиновника в Мадриде, которые направляют сельскохозяйственные субсидии ЕС на счета в швейцарских банках (беда лишь в том, что все они – полезные контакты).

У меня есть только одна серьезная претензия: твои замечания о гибралтарских обезьянах смели мою статью с первой страницы. Надеюсь, Пирсу досталось. Мне показалось, что на оргии в честь Дня рождения он выглядел понурым. Ты, наоборот, выглядела сногсшибательно. Красное гармонирует с твоим огнем, и ты, бесспорно, испепелила эту задницу из МИДа. А ты знаешь, позже его засекли, когда он кадрил партнера? У меня есть два свидетеля. Как видишь, еще одна история, которая может привести меня в Мадрид. Беда в том, что мой досточтимый издатель любит проводить свой досуг точно так же – и тут у меня не два свидетеля, а куда больше. Эту историю я сохраню до того дня, как меня уволят.

Не знаю, чего она стоит, но позволь высказать тебе одну мысль. Мужчин средних лет часто скручивают фантазии, обычно сексуальные. В зависимости от нашего характера мы либо мучаемся из-за них, либо стараемся осуществить. Пирс, сказал бы я, принадлежит к мученикам – сознание вины, томление и никаких действий. Я знаю, ты решишь, что я ошибаюсь, – но погоди. Бьюсь об заклад: девочка святыня, а его любовь к ней – один фимиам и колени в синяках от буханья на них. Такое провидение, возможно, чушь, но возникло оно из признания противоположностей. Один раз я влюбился в девочку еще моложе, чем девочка Пирса. И прекрасно помню все свои бредни о девственности и чистоте. Не принадлежа к мученикам, через три недели я на ней женился. Брак продлился три месяца. Он обошелся мне в небольшой дом, большую машину и разбитые грезы. С мужчинами вроде Пирса процесс тянется дольше, но убытков от бомбежки в конце может оказаться меньше. Прости, что я такой Фома (Томас) Неверующий, но я – твой друг, не забывай.

Я заглянул к Джейнис в ее «Кулинарию», которая служит прекрасным для нее обрамлением. Она нарезает ветчину, будто готовит любовную трапезу. Если бы! Во вторник я приготовлю для нее марокканский обед. Я сказал ей, что только хорошие любовники способны быть хорошими кулинарами. Она вручила мне ветчину с обворожительной улыбкой и сказала, что она на диете.

Не знаю, не знаю.

Не позволяй святоше Пирсу взять над тобой верх. Ты стоишь десятка ему подобных. Кстати, и я тоже.

Как всегда, Том.

ЛОНДОН W6 10 ч 28 АПРЕЛЯ

ТЕЛЕГРАММА: РУТ КОНВЕЙ АВЕНИДА СЕРВАНТЕС 93 МАДРИД ИСПАНИЯ

ПОВАРЕННАЯ КНИГА ЧЛЕНИСТОГРАФИЯ БЛЕСТЯЩАЯ ИДЕЯ

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИЗДАТЕЛЬ ЗАИНТЕРЕСОВАЛСЯ ТОЧКА

ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ ПЛЮС СБОРОМ МАТЕРИАЛА ЗАЙМУСЬ САМА

ХО ХО ИДЕЙ МНОЖЕСТВО ГЛАЗАХ ТЕМНЕЕТ ПОЖАЛУЙСТА ДОБАВЬ

СВОИ ТОЧКА ЛЮБОВЬЮ БОДРОСТЬЮ ДЖЕЙНИС