Потратив неделю на слежку за Дерягиным, Катя установила, что в будний день он приезжает домой около семи часов вечера. Водитель, он же охранник, останавливает машину рядом с подъездом, в двух — трёх метрах от ступенек и первым заходит в подъезд. В это время Дерягин тоже выходит из машины и ждёт сигнал подняться около ступенек.

Охранник обычно отсутствует около минуты, видимо тщательно осматривая лестницу и проверяя лифт. Таким образом, у Кати есть время меньше минуты для того, чтобы подойти к Дерягину, нанести ему удар и скрыться. Это слишком мало времени, если даже спрятаться в соседнем подъезде: охранник успеет проверить лестницу и выйти из подъезда, так что времени на отход у неё практически не остаётся.

Ей пришла в голову мысль — выйти из подъезда навстречу охраннику, что сократит время приближения к жертве. Увидев цыганку, выходящую из подъезда, охранник не должен опасаться за подопечного и, скорее всего, зайдёт в подъезд. Тогда останется время после нанесения удара перебежать на другую сторону улицы, заскочить в первый подъезд во дворе противоположного дома, чтобы сбросить маскарадный костюм. Затем можно неторопливо выйти из подъезда и пойти своей дорогой, а охранник пусть ищет цыганку. Кроме того, он должен потерять полминуты, а то и больше, устанавливая смерть подопечного, что даст ей возможность отойти как можно дальше от этого места.

План операции, разработанный с такой тщательностью, понравился и в один из дней, подготовившись морально и настроившись на его осуществление, она пошла на операцию. Подъезд был на кодовом замке, поэтому пришлось позвонить в первую попавшуюся квартиру и попросить открыть входную дверь подъезда, представившись почтальоном. Зайдя в подъезд, она надела свой маскарадный наряд цыганки и начала ждать приезда Дерягина. Катя нервничала и еле сдерживала дрожь в руках. Гулко стучало сердце и кровь сильно пульсировала в висках.

В этот день депутат задержался почти на полчаса и, увидев в окно между этажами, что подъехала его машина, Катя, опустив глаза и надвинув платок как можно ниже на лоб, пошла навстречу входившему в подъезд охраннику. Тот, взглянув на неё мимоходом, немного посторонился, пропуская на улицу, и направился к лифту.

Не поднимая глаз, Катя приблизилась к Дерягину, который удивлённо смотрел на неё, и вынула кистень из глубокого кармана юбки. Интуитивно почувствовав неладное, он отшатнулся в сторону и, увидев у цыганки в руках какой — то предмет, в панике взглянул на неё. Сколько раз она твердила себе, что нельзя смотреть в глаза жертве, но не удержалась и взглянула в его, наполненные паническим страхом, глаза. Он как будто почувствовал, что сейчас его будут убивать и стоял, парализованный ужасом.

Отработанным движением Катя послала гирьку ему в висок, но в последнее мгновение, увидев его глаза, дернула рукой и изменила траекторию. Гирька, скользнув по его плечу, пошла вниз и, при обратном движении по восьмёрке, ударила его в промежность. Ударила несильно, так как импульс уже угасал и Катя, выронив кистень, в панике бросилась бежать, ругая себя за слабость.

Заскочив в подъезд соседнего дома, она лихорадочно стала сбрасывать с себя наряд, чуть не плача от обиды за неудавшееся покушение, и, выходя из подъезда, краем глаза заметила вбегавшего во двор охранника. Выполнив обычную проверку, он вышел на улицу и увидел согнувшегося и стонавшего через сжатые зубы Дерябина. Тот с трудом в двух словах рассказал о нападении, и охранник помчался на розыски напавшей. Вбежав во двор, он вдруг подумал, что это, возможно, отвлекающий манёвр, чтобы его удалить и сейчас его подопечного заталкивают в багажник машины. Он резко остановился, намереваясь вернуться назад к Дерябину, и в это момент увидел, как из первого подъезда выходит девушка.

Сработала интуиция, и он кинулся в подъезд, где нашёл сброшенный второпях наряд цыганки. Выскочив во двор, он побежал за Катей и быстро её настигнув, схватил за руку. Свободной рукой он набирал номер милиции на мобильном телефоне, не обращая внимания на отчаянные Катины попытки вырваться. Силы были неравны и она не могла вырваться из его клешни.

Милиция приехала на удивление быстро, буквально через несколько минут, и вскоре Катя давала показания следователю райотдела милиции. Опытный следователь, "расколол" её быстро, тем более что она, потрясённая случившимся, была подавлена и на допросе расплакалась. После подписания протокола допроса, в котором Катя призналась в попытке убить Дерягина, её водворили в камеру предварительного заключения, а на следующий день предъявили постановление, подписанное следователем районной прокуратуры, о принятии в отношении неё меры пресечения "содержание под стражей" в виду её общественной опасности.

Первые два дня, которые Катя провела в следственном изоляторе, она пребывала в шоке, не будучи в состоянии осмыслить случившееся. Тщательно разработанный план бездарно провалился только потому, что она взглянула в глаза своей жертве. Когда он её насиловал и смотрел в её наполненные ужасом и болью глаза, он не остановился. Скорее наоборот, это его ещё больше возбуждало. А она струсила, не смогла убить это ничтожество, увидев ужас в его глазах! Она ненавидела себя и страдала от признания собственного бессилия.

Через пару дней мать принесла ей передачу, а ещё через день сообщили, что ей разрешено свидание с близким родственником. Она терялась в догадках, кто это мог быть, и была изумлена, увидев в комнате для свиданий Антона. Он узнал о случившемся от её матери, догадалась Катя, вспомнив, что дала ему номер своего телефона. Она решительно отказалась от свидания — ей было стыдно встречаться с ним. Да и что она ему могла сказать? Или чем он ей сможет помочь? Катя вспоминала первую встречу с ним, и она казалась ей настолько нереальной, что не верилось, что это когда — то было в действительности. Неужели они когда — то вместе сидели в кафе, гуляли по городу и рассуждали о высоких материях?

В камере СИЗО, в которую её поместили, содержались семь женщин. Восьмую, место которой она заняла, перед этим перевели в одиночку. Женщина убила своего ребёнка, и к ней в камере относились как к изгою и отщепенке. Когда у надзирателей случилась какая — то проблема и камера ненадолго осталась без присмотра, несколько женщин набросились на детоубийцу, зажали рот и бритвенным станком побрили ей голову наголо. Брили наспех, без мыла, она сопротивлялась, и голова покрылась кровоточащими порезами. Так как это может повториться и в другой камере, детоубийцу перевели в одиночку, а тех, кто участвовал в этом, ожидало наказание. Какое наказание придумает начальство, заключенные не знали и живо обсуждали свои предположения. Катя слушала прения безучастно, погруженная в свои мысли.

"Смотрящей" в камере была рецидивистка или "второходка" Катерина. Дородная женщина, лет около сорока, была уверена в себе и развязна. Её взгляд исподлобья, быстрый и цепкий, моментально "сфотографировал" Катю, и сразу же ушёл в сторону, когда та попыталась встретиться с нею глазами.

— Так ты, оказывается, моя тёзка? — усмехнулась Катерина и кратко информировала о правилах поведения в камере.

В камере отсутствовал кран с теплой водой, и женщины нагревали её кипятильниками. Поэтому к розетке образовывались очереди и зачастую вспыхивали мелкие скандалы. Катя в них не ввязывалась и держалась замкнуто. Это вначале раздражало соседок по камере, но потом они махнули рукой и не обращали на неё внимание.

За тем, чтобы никто не приставал к Кате, следила лично "смотрящая" Катерина. В камере сидели, в основном, женщины, уже побывавшие в тюрьме и принадлежащие к блатному миру. Новая же заключенная была первоходкой и совершенно не напоминала блатную, что несколько удивило "смотрящую". Обычно новеньких сажают не в "котловую хату", где сидят бывалые, а в смешанную или вообще к "первоходкам". Конечно, попасть в камеру к "первоходкам" очень плохо, особенно если там сидит деревенская голытьба — даже бывалые опасаются туда попадать.

Но эту посадили именно в "котловую" и "смотрящая" поняла почему, когда получила с воли маляву. В ней Проня — китаец, "смотрящий" за областью, предупреждал, что очень "серьёзные люди" хотят, чтобы Катерина лично проследила за безопасностью новенькой. Когда в малявах пишут о поручениях "серьёзных людей", то относиться к этому следует соответственно, поэтому "смотрящая" потихоньку присматривалась к новой заключенной и следила за тем, что бы никто её не задирал.

Проня — китаец, старый авторитетный вор — гастролер, не так давно вернулся из заключения. В колониях, в которых провел в общей сложности более 20 лет, он лишился здоровья и мучался колитом. Кроме того, часто болела печень и плохо обстояло дело с поджелудочной железой, из — за чего в последнее время он решил сесть на диету. Приготовленные на завтрак два яйца в всмятку не лезли в горло, а промочить спиртным строго — настрого запретил врач. Так он и мучился, жуя диетическую пищу, когда неожиданно пришли двое гостей.

Одного из них он знал — бывший мент из городского угро лет пять назад лично застрелил вора — рецидивиста Султана, когда тот, отстреливаясь, уходил после неудачной попытки взять небольшую сберкассу. Она находилась на первом этаже жилого дома, жильцы которого заметили взлом и вызвали милицию. Легавый мог просто ранить человека, выстрелив, например, в ногу, но не захотел. Прострелил Султану башку, мстя за то, что тот, уходя однажды от погони, застрелил мента, который оказался закадычным другом пришедшего.

Проня — китаец даже вспомнил его фамилию — Самохин. С ним пришел ещё один мужик, которого Проня сразу же определил, как мента — беспредельщика. Таких выдают глаза — пронзительный взгляд, не оставляющий никаких надежд на жалость. Раньше, при советах, для ментов существовали законы и инструкции, а сейчас идёт такой беспредел, что не действуют ни законы, ни понятия. И раньше стрелять в ментов было небезопасно, так как можно случайно попасть и тогда дадут большой срок. А сейчас вообще стало смертельно опасно, потому что менты потом мстят очень жестоко и даже на зоне от них не скроешься.

Конечно, можно кликнуть охрану и выбросить пришедших в два счета на улицу, только не хочется потом в ответ ждать пулю из — за угла. Правда, он вор не простой, а "смотрящий" и стоит ему только свистнуть, как со всех уголков области примчатся пацаны и замочат любого, на которого он укажет. Только начинать войну не желательно — много народа положат менты. Они распоясались нынче до того, что уже сами крышуют предпринимателей, отбирая хлеб у правильных пацанов. А Самохин, если верить молве, сейчас правая рука Мельникова, бывшего кагэбешника, а с кагэбешней связываться могут только самоубийцы.

— Я полностью завязал. Живу, нынче, как пенсионер, — хмуро начал Проня, но Самохин его прервал.

— Мы не из собеса, не беспокойся. Вот у него подруга по недоразумению попала на нары, — показал он на Стаса Кондратюка. — Но это ненадолго.

— Ну, так, а я причем? — спросил Проня, с опаской поглядывая на мрачного Стаса.

— Нужна от тебя малява "смотрящей" по камере. Пусть будет ей как нянька. А если что с его подругой там случится, взыщим так, что мало не покажется.

Проня спорить не стал, потому что такие не любят, когда с ними спорят. Да и моляву написать ничего не стоит, поэтому на следующий день Катерина читала присланную ей записку. Проню — китайца она лично не знала, но слышала о нём давно и понимала, что просто так он её стращать не будет, поэтому оберегала Катю от агрессии её соседок.

— Повезло тебе, что попала к нам в камеру, — покровительственно сказала она новенькой. — Недавно здесь сделали ремонт и у нас в камере, как в гостиничном номере.

Камера по здешним понятиям была образцовая — на стенах наклеены дешёвые обои, на пол положили линолеум, а туалет отгородили от камеры и облицовали плиткой. Катино везение объяснялось просто: Самохин посетил начальника тюрьмы и передал ему пакетик с деньгами.

— Это на ремонт камеры, в которой временно будет находиться наша сотрудница Екатерина Панченко, — объяснил Самохин и собеседник понятливо кивнул.

— Деньги обладают удивительной особенностью — быть всегда нужными и никогда не быть лишними. А для начальника тюрьмы сейчас вообще пришлись очень кстати: скоро должна была состояться свадьба его дочери и отец очень хотел, чтобы всё было как у приличных людей.

Женщины стремились поддерживать в камере порядок и содержать туалет в чистоте. Убирали строго согласно графику и "смотрящая" придирчиво принимала работу после уборки. В камере были двухъярусные кровати, а белые занавески на окнах немного скрывали тяжелые тюремные решетки и создавали даже некоторый уют. Как сообщили Кате, из — за того, что их камера расположена на втором этаже, она выгодно отличается от камер на третьем и четвёртом этаже, так как "проверяющие" подниматься по лестницам не любят. Из — за этого "потемкинские деревни" всегда расположены на нижних этажах.

Один раз в неделю, а то и в полторы, женщин выводили принимать душ. Чаще не получалось и тюремный персонал весело объяснял заключенным, что "моется только тот, кому лень чесаться". Питание было скудное и, как сказала "смотрящая" — у заключенных праздник наступает тогда, когда в СИЗО приезжает очередная комиссия. Тогда в баланде появляются ниточки мяса и пленка жира, а хлеб выпекается из хорошей муки и он становится похожим на настоящий. "Баландерш", раздающих пищу, в этот день одевают в белые халаты, что вносит некоторую торжественность и даже праздничность.

Заключенных выручали передачи, но не у каждой заключенной есть родственники и друзья, способные систематически их приносить. "Смотрящей" Катерине никто ничего не передавал: мужа у неё не было, единственный ребёнок воспитывался в интернате, и Катя, жалея её, делилась с нею передачами, которые приносила мама и Эльвира. Катерину взяли на наркотиках, хотя она утверждала, что менты сами их подбросили. Однако Катя ей не верила: уж слишком та напоминала профессиональную преступницу своим видом и повадками.

Вместе со "смотрящей" Катериной в камере находилась её подруга Маня, тоже "второходка". Сокамерницы рассказали Кате по секрету, что Маня сидела в другой камере, но, узнав, что Катерина, с которой она раньше отбывала срок, "заехала на тюрьму", пошла на сделку с "кумом", как называли оперуполномоченных. Чтобы перевестись в одну камеру с подругой, Маня начала сдавать подельников и приятелей, оставшихся на свободе и "сливать" информацию, полученную из бесед с сокамерницами. Оказавшись в одной камере, подруги временами предавались лесбийской любви, занавешивая простыней угловую кровать. Звуки, сопровождающие эти занятия, были слышны всем и вызывали у Кати чувство отвращение, но другие сокамерницы посмеивались над этим и отпускали мерзкие шуточки в адрес "возлюбленных".

В камере Катя просидела немногим более недели, когда ею вызвали на встречу со своим адвокатом. Ещё на первом допросе следователь заявил, что ей назначат адвоката, услуги которого оплатит государство. "Бесплатные адвокаты, как бесплатная медицина, которая насморк за неделю вылечит, но не более того", — подумала тогда Катя и убедилась, что оказалась права. В адвокаты ей назначили женщину средних лет со строгим лицом, крепко сжатыми губами, гладко зачёсанными назад волосами и в роговых очках. Кате адвокат не понравилась с первого взгляда, и она прозвала её про себя "Выдрой".

— Меня зовут Маргарита Владимировна Герасименко, я ваш адвокат, — представилась Выдра. — Я ознакомилась с вашим делом. Покушение на убийство депутата очень серьёзное преступление и может быть квалифицированно как террористический акт. Однако мне удалось убедить прокуратуру переквалифицировать ваши действия как покушение по личным мотивам на том основании, что террористическим актом являются насильственные и иные действия, не являющиеся самоцелью. Они служат средством достижения других целей, в частности, политических. Вы же никаких политических целей не преследовали?

Катя отрицательно покачала головой, изумленная таким оборотом дела. Она хотела рассказать о причинах своего поступка, о том, как её схватили на улице и доставили на дачу к Сапогу и что там с нею творили. Но, взглянув на своего адвоката, поняла, что имеет дело с роботом, у которого не встретит сочувствия, а только опозорит себя этим рассказом.

— Возможно, у вас были какие — то личные основания для покушения? В этом случае это можно будет квалифицировать, как преступление на личной почве и нашу стратегию мы построим на раскаяние в содеянном, — продолжала Выдра. — Это даст возможность снизить срок до пяти — семи лет.

Услышав эти страшные цифры, Катя вздрогнула. Она надеялась, что суд её оправдает, узнав о том, что с ней делал Дерягин, но сейчас ей стало ясно, что если и судья будет такой же, как её адвокат, то рассчитывать на сочувствие не приходится.

Адвокат оторвала взгляд от бумаг и взглянула Кате в глаза. "У неё глаза жабьи", — подумала Катя, и чувство совершеннейшей безвыходности овладело ею. Вернувшись в камеру, она бросилась на свою койку и заплакала. Никто из сокамерниц её не беспокоил, потому что в камере истерики были обычным явлением.

На следующий день к ней пришла мама и рассказала, что Стас разговаривал с Мельниковым и тот прилагает усилия, чтобы помочь. Катя уже неоднократно задумывалась над тем, почему не появляется Стас и почему Мельников, который, безусловно, располагает большими связями и в милиции, и в прокуратуре, не рвётся её выручать. Она чувствовала себя всеми брошенной и то, что Стас до сих пор не нашёл времени поговорить с Мельниковым, Катю ещё больше удручало и увеличивало чувство безвыходности. Но настоящим ударом для неё была новость о том, что две сокамерницы ожидают суда по законченным уже делам более года.

— А куда тебе спешить? — успокоила Катю "смотрящая". — Отсидка здесь засчитывается при определении срока заключения. А по закону предельно допустимый срок ареста в ожидании суда составляет полтора года, так что сиди спокойно.

Но, увидев расширившиеся от ужаса глаза Кати, смягчилась и добавила, усмехнувшись:

— Да не переживай ты так, девка! Уж если сам Проня малявы насчет тебя пишет, то сидеть тебе на нарах недолго.

Катя не знала, кто такой Проня и что такое малявы, но страх стискивал сердце и хотелось выть от безысходности.

Между тем, Стасу было не просто решиться на разговор с Мельниковым из — за их отношений, сложившихся в последнее время. Самохин подключил к делу Грузнова, но тому удалось узнать очень мало. Катю обвиняли в покушении на убийство депутата, причём она сама в этом призналась и, кроме того, нашлись пять свидетелей, видевших это нападение.

— Откуда столько много свидетелей? — изумился Грузнов. — А рояль в кустах на месте происшествия случайно в это время не стоял? Или какой — нибудь включенной кинокамеры, которую по рассеянности забыли киношники?

— А тебе какое дело? — насупился следователь районной прокуратуры. — Примазаться к делу хочешь?

— В качестве второго обвиняемого?

— Знаешь, Грузнов, шёл бы ты отсюда куда подальше!

— Зря ты так меня обижаешь. Я ведь к тебе за опытом пришёл, ума набраться хочу. Мы считаем за счастья, если одного — двух свидетелей раздобудем, а у тебя их, видишь, сколько! Может скоро доведешь их численность до взвода? Ты конкурс свидетелей в газете не объявлял?

— Ты хочешь сказать, что все они лжесвидетели?

— Да нет. Просто хотел бы перенять опыт работы со свидетелями.

Следователь шуток не понимал, и они с Грузновым холодно расстались. У Грузнова своих забот было выше головы, поэтому он не мог уделять этой истории много времени. Дубинин получил серьёзную поддержку и принялся его прессовать с прежней, если не большей энергией. У него отобрали практически всех сотрудников, оставив одного практиканта, и взвалили кучу глухарей, которые висели на отделе уже не один год. Только одно дело находилось у него в расследовании, которое и так было совершенно ясным: в своей квартире кухонным ножом была убита некая ясновидящая Варвара. Убила её клиентка, которая была задержана в этой квартире милицейским патрулём. Милицию вызвали соседи, услышав крики жертвы.

На платье предполагаемой убийцы обнаружили пятна крови, которая, по заключению экспертизы, соответствовала группе крови убитой. А на ручке ножа обнаружены отпечатки пальцев этой клиентки. Несмотря на то, что та категорически отрицала свою вину, тяжесть улик такова, что вина была очевидна. Вся работа сводилась к оформлению бумаг и передаче материалов в прокуратуру, поэтому Дубинин и передал дело Грузнову для выполнения работы клерка.

Настроение у Грузнова было скверное и заниматься делом неизвестной ему девушки не хотелось, поэтому он сообщил Самохину о результатах своего похода в районную прокуратуру и на этом умыл руки. Стаса такой результат не устраивал, и он решил подойти к Мельникову и серьёзно с ним переговорить.

Отношение с Мельниковым никак не налаживались и оставались холодными. Стас и Самохин уже обсуждали вопрос о своём уходе из компании, только было неясно куда уходить. Для открытия своего охранного агентства необходимы деньги на аренду помещения, на рекламу и на собственное содержание, да и неизвестно, когда пойдут заказы.

Мельников также задумывался о том, что со Стасом и Самохиным придётся расстаться, но просто так увольнять их не хотел, чтобы не обижать. Оптимальным было бы дать им деньги на организацию своего дела и расстаться по добру, по здоровому. Однако первым начинать этот разговор не хотелось, и он ждал, когда они сами созреют до решения об уходе из компании.

В дверь кабинета постучали, и в открывающуюся дверь просунулась голова Стаса.

— Разрешите? — спросил Стас, чем поразил Мельникова.

Раньше Стас не имел привычку спрашивать разрешения зайти, да и стучал только тогда, когда знал, что Мельников не один в кабинете. "Вопрос, значит, созрел", — подумал Мельников и кивнул. Стас зашёл в кабинет, немного потоптался около стола, ожидая, очевидно, приглашения сесть и, не дождавшись, сам уселся на стул.

— Я к вам по делу, Виктор Михайлович, — сказал он, чем ещё раз удивил Мельникова, который давно уже привык к тому, что тот называл его Михалычем. — Катя арестована и сидит в СИЗО.

Мельников заметил, что уже неделю Катя не подавала признаков жизни, хотя была бы сейчас очень кстати. Недавно она высказала мысль, что в связи с компьютеризацией бухгалтерского учёта необходимо пересмотреть стратегию защиты от промышленного шпионажа. Концентрация всей информации о финансовых операциях в одной базе данных открывает большую возможность для доступа к ней посторонних лиц через системных программистов. Не будучи знаком с компьютерными технологиями, Мельников, тем не менее, отнесся к её мысли достаточно серьёзно и даже консультировался по этому поводу с Андреем Никоновым. Тот свёл его с программистами из вычислительного центра университета, которые прочли чуть ли не лекцию о защите данных, поэтому Мельников планировал направить Катю в университет, чтобы та детально разобралась в проблематике и выработала конкретные рекомендации. Но она не появлялась, и он уже решил позвонить ей домой. Сообщение Стаса его озадачила.

— Как это понять? За что арестована?

— Её обвиняют в покушении на убийство депутата областной думы.

— Что за бред? А какие есть основания для такого обвинения?

— Это подтверждают пять свидетелей, и она сама дала признательные показания.

— Сама дала признательные показания?

Мельников изумлённо смотрел на Стаса, не будучи в состоянии сразу осмыслить эту невероятную новость. Первая же мысль, которая пришла ему в голову, была та, что на Панченко повесили чужое дело в надежде расколоть её и получить информацию об операциях против Сапога и других. Она знала всё в малейших подробностях и могла быть серьёзным свидетелем против них. Если дело действительно направлено против Мельникова, то Стас явно в нем не мог участвовать, так как, если Катя начнёт говорить, то Стас одним из первых загремит за решетку.

— А что за депутат? Как его фамилия?

— Какой — то Дерягин. Кто такой, толком ещё не узнал.

— Дерягин, говоришь?

Мельников недавно слышал эту фамилию в местных теленовостях и попытался вспомнить в связи с чем. Услужливая память подсказала: доверенное лицо Бочарова, выдвинувшего свою кандидатуру от движения "Наш дом — Россия". Так вот откуда ветер дует! Арест Кати может быть направлен даже не против него, Мельникова, а напрямую против Ферапонтова. Только на днях генерал в своем интервью журналистам сказал, что раздумывает над тем, вернуться ли к своей избирательной компании. И тотчас же вслед за этим последовала такая подлая провокация! Да, эти ребята ничем не гнушаются! Пытаются играть в жестких парней? Будет им жесть, мало не покажется!

— Ты с нею лично встречался? — спросил Мельников, играя желваками.

— Нет, к ней на свидание допустили только мать и то два раза.

— Кто адвокат?

— Адвокат довольно неприятная баба, синий носок.

— Синий чулок?

— До чулка не дотягивает. Я бы квалифицировал её как синий носок сероватого оттенка.

— Грузнова подключил?

— Он толком ничего выяснить не смог.

— Это что, такой большой секрет? Чуть ли не государственная тайна?

— Следователь в районной прокуратуре тюфяк, как говорит Грузнов.

— Следователь тюфяк, адвокат синий носок. Что же делать будем?

Мельников задумался. Кудрявцеву не вовремя продлили командировку, сейчас он был бы очень кстати. Обращаться к Ферапонтову или пока что найти нормального адвоката?

— Михалыч, я не хотел бы, чтобы между нами были недомолвки и подозрения. Ни я, ни Олег ни в чём не виноваты. Я не подумал о Зое, когда разговаривал со снайпером. Он для меня совершенно чужой человек. Если хочешь, я могу написать заявление и уйти с фирмы. Но я не предавал.

Мельников пристально посмотрел на Стаса. Возможно, действительно он ошибся, подозревая Стаса в измене? Их слишком многое связывает, чтобы Стас мог предать. Да и не такой он человек. Он вспомнил, как Стас пришёл просить оружие для нападение на дачу Сапога, чтобы отомстить за Катю. Человек, который готов рисковать из — за подруги жены, вряд ли способен на предательство. Да и не пришёл бы сейчас к нему снова просить за Катю, если был бы в чём — то замаран.

— Ладно, Стас, приходите с Олегом сегодня ко мне в часиков семь вечера, посидим, подумаем, — сказал Мельников.

В глазах Стаса мелькнуло облегчение и, молча кивнув, он вышел из кабинета. Больше толковать было не о чем, и Стас пожалел, что раньше не пришёл к Мельникову.