Серж Мелио, раскрыв объятия, пошел навстречу Еве.

— Извините меня, дорогая, что я осмелился вас побеспокоить, но я просто потрясен… Садитесь, прошу вас… Вы тоже, господин Лепра.

Чувствовалось, что он растерян, возбужден, даже как-то неестественно весел. Он указал на письменный стол, там лежал пакет, обрывки веревки и свернутый лист нотной бумаги.

— Я получил это с четырехчасовой почтой, — сказал он. — Просто невероятно!

Он нацепил массивные очки в черепаховой оправе, почти полностью скрывавшие его лицо, и развернул листок.

— Это песня, — сказал он. — А ее автор… впрочем, нет… смотрите сами.

Он протянул Еве партитуру и из вежливости обратился к Лепра:

— Тут столько поэзии, профессионализма, такое мастерство… Слова донельзя простые, и однако… А название: «С сердцем не в ладу». Это понятно каждой женщине, каждому мужчине: «С сердцем не в ладу». В нее сразу влюбляешься, стоит только услышать…

Он наблюдал за Евой краешком глаза, ожидая движения, вздоха. Ева протянула листок Лепра.

— Это последняя песня моего мужа, — сказала она.

Лепра узнал крупный небрежный почерк Фожера — не было необходимости читать партитуру. Это была та же песня. Фожер решил послать Мелио не пластинку, а рукопись с текстом трех куплетов.

— Можете представить себе мое изумление, когда я распечатал пакет, — сказал Мелио. — Это было так неожиданно…

Лепра положил листок на стол. Мелио смотрел на Еву. Лепра, не говоря ни слова, перевернул пакет. Такой же точно, и цвета того же. Адрес написан печатными буквами. То же почтовое отделение. Лепра вновь сел, делая вид, что слушает Мелио.

— Что вы думаете об этой песне, господин Лепра?

— Замечательная песня.

— Замечательная! Да это лучшая его песня, понимаете?! Невероятно! У нее будет оглушительный успех, можете мне поверить.

— Нет, — сказала Ева, — у нее не будет оглушительного успеха, потому что вы ее не выпустите в свет.

— Я не…

Мелио снял очки, нервно протер стекла уголком носового платка. Он взглянул на Еву с какой-то злостью.

— Знаете, моя дорогая, я что-то не вполне понимаю…

— Я полагаю, — резко сказала Ева, — вы не собираетесь извлечь выгоду из смерти моего мужа?

— Извлечь выгоду? — воскликнул Мелио. — Извлечь выгоду! При чем тут это! Наоборот. Это станет данью его памяти. Он вложил в эту песню лучшее, что в нем было. У меня нет никакого права… Нет, эта песня уже принадлежит публике.

— Подумайте все-таки.

— Я уже подумал.

Ела силилась сохранить хладнокровие, но на ее лице так ясно читались презрение и ненависть, что Лепра, опасаясь взрыва, поспешил сменить тему:

— Господин Мелио, вы знаете, кто прислал вам этот пакет?

Мелио недобро взглянул на него.

— Нет, не знаю. Сначала я подумал, что послала сама мадам Фожер. Но поскольку она мне ничего не сказала… А потом, какая разница? Главное, что его песня у меня. Может, это Брунштейн или другой приятель Фожера…

Он сел за стол, скрестил руки и снова превратился в наводящего страх делового человека.

— Мадам, я был лучшим другом вашего мужа и остаюсь его издателем. У меня есть контракт, дающий мне права на все его произведения. Я имею права и на эту песню тоже. Как друг, я обязан ее издать. Поставьте себя на мое место… Давайте отрешимся на минуту от наших чувств… Дайте мне договорить… Есть ли причина, серьезная причина, которая помешает мне выпустить эту песню?.. Я согласен, что трагическая смерть Фожера тоже внесет свой вклад в этот успех. Такова уж публика. И тут я не властен. Но я готов отречься от всех своих прав, если вы считаете, что я хочу нажиться на смерти вашего мужа. — Он ждал ответа, возражения, потом покачал головой: — Допустим, что Фожер жив… Он посылает мне песню. Я ее издаю, вы исполняете ее. Да, а что вы хотите, такова наша профессия. Он пишет песни, я их издаю, вы поете. Вы сами, кстати, утром сказали мне, что хотите петь, и вы правы.

— Я не буду больше петь, — сказала Ева.

Лепра понял, что она приняла это решение внезапно, чтобы досадить Мелио. И это решение она уже не переменит. Мелио, наверное, подумал то же самое, ибо умоляюще протянул к ней руки.

— Не отказывайте вашему мужу в этой последней радости. Я не прошу вас исполнять ее на сцене. То, что я прошу, гораздо легче: запишите ее на пластинку.

— Нет.

— Вы внимательно посмотрели ее? Чувствуете, насколько она согласуется с вашим темпераментом? Песня написана специально для вас.

Мелио с завидной легкостью подбежал к роялю и сыграл первые такты. Потом повернулся к ним вполоборота и подбородком указал на партитуру.

— Следите… следите…

Они слушали с особым вниманием, припоминая слова, которые прочли только что, и все глубже проникали в их смысл, по мере того как мелодия под пальцами Мелио становилась все трогательнее. «С сердцем не в ладу» — теперь рефрен звучал упреком, почти обвинением. А Мелио, не сознавая, какую боль он им причиняет, желая подчеркнуть прелесть этой песни, восторженно повторял пассажи, наполненные особой нежностью, доходя иногда до еле слышных аккордов и бросая время от времени через плечо:

— Ну что, красиво? Я предрекаю вам триумф… Бедный Фожер! Как он был бы счастлив! — Мелио опустил руки и взволнованно обернулся к ним: — Так как же?

— Нет, — жестко сказала Ева.

— Господин Лепра, — взмолился Мелио, — скажите что-нибудь. Может, вам больше повезет.

— Я отвечаю за свои решения! — отрезала Ева.

— Ладно, — сказал Мелио. — Значит, я отдам ее кому-нибудь другому.

Ева презрительно усмехнулась:

— Славно сказано. Покончим с этим… Вы имеете в виду Флоранс Брунштейн, так?

Мелио взглянул на Лепра, словно призывая его в свидетели.

— Может быть, и Флоранс.

Ева взяла сумку, перчатки и встала.

— Ей-то все едино, но вас, господин Мелио, я считала деликатным человеком.

— Вы пожалеете об этих словах, мадам, — бросил Мелио.

Ева пересекла кабинет и остановилась возле двери. Лепра последовал за ней.

— Вы, разумеется, собираетесь выпустить песню как можно скорее?

— Я подпишу контракт завтра. Ее исполнят на гала-вечере на радио. Я ничего не упущу, чтобы обеспечить успех.

Ева вышла с окаменевшим лицом, побледневшими губами. Мелио удержал Лепра за рукав.

— Я крайне огорчен, — выдохнул он. — Попробуйте что-нибудь сделать. — И он закрыл за ними дверь, тихо, словно возвращался в комнату больного.

Она остановилась на улице Камбон, спиной к витринам. Лепра, шедший сзади, тщетно пытался найти какие-то слова утешения. Ему передавались ярость и тревога Евы, он чувствовал себя усталым, износившимся, старым и никчемным. Когда-то, играя в пивных, он был счастливее, пусть у него и не было никакой надежды прорваться. Он ничего не ждал тогда. Радовался любой ерунде — прогулкам, встречам, любил сыграть для себя, просто так, пассаж из Моцарта. Он жаждал большой любви. И получил ее!

На этот раз Ева сама взяла его под руку и улыбнулась. И снова, в который раз, он пришел в замешательство. Жизненная сила и властность этой женщины всегда удивляли его. Себя он считал фаталистом.

— Не дуйся, Жанно.

— Мне так неприятно все, что произошло.

— Подумаешь! Я давно вижу Мелио насквозь. Он меня не выносит. Знаешь, чего мне хочется?.. Я сейчас вернусь домой, переоденусь… Мне это черное уже обрыдло…

— А… что скажут?

— Да плевала я… Я встречусь с тобой через час… где скажешь. Перед посольством Дании, а? Ладно?

Она уже останавливала такси.

— Пройдись немного и выкинь это все из головы… Жизнь только начинается!

Она скользнула в машину, опустила стекло, чтобы махнуть ему на прощание, и Лепра остался один в толпе. Тут он заметил, что еще светит солнце и что лучи его играют на фасадах, а над крышами синеет небо, и любовь снова разлилась по нему живительной влагой. Он распрямил плечи, закурил, беспечным движением выбросил спичку и сел за столик в самом шумном из ближайших кафе. Вновь входящие то и дело задевали его. Мимо совсем близко проносились гудящие суетливые автомобили. В неверном свете золотистых сумерек хотелось передохнуть, поверить, что их планы осуществимы. Лепра мысленно вернулся к своим тревогам и счел их чрезмерными. Пластинка? Песня? Просто ловкий способ досадить Еве, только и всего. Мелио не осмелится предложить песню Флоранс, это всего лишь угроза. Одно только по-прежнему волновало его: зачем Фожер записал эту пластинку? Неужели он и правда чего-то опасался? Лепра попытался взглянуть на себя со стороны. Он никогда и не помышлял о том, чтобы убить Фожера. И тем не менее воспользовался первой же возможностью… Он не считал себя преступником. Но может, в нем и на самом деле скрыто что-то жестокое, алчное, и это не ускользнуло от Фожера? Что он, собственно, за человек? Неужели снова, в который раз, начинать подводить итоги? Ева говорит, что он жестокий, но не злой. Жестокий? В основном к себе самому. Это жестокость человека, который хочет вырваться из посредственности. И вообще, он защищался. Если бы он не ударил первым, Фожер, не колеблясь, убил бы его. Фожер наверняка вернулся на виллу, чтобы объясниться с ним как мужчина с мужчиной. Это так на него похоже…

Лепра с отвращением допил пиво, оно казалось ему выдохшимся и горьким. Надо придумать себе оправдание, и все. Не так-то просто. Вот бы жить в полной гармонией с самим собой, как Ева. Видеть себя насквозь, не искать себе извинений. Быть твердым и цельным. Подле Евы он казался себе сильным и отважным. И теперь уж пора признаться: он нуждался в ней. Но при условии, что она будет бороться, не уступит ни Мелио, ни Флоранс — никому. Если она сдастся, он пустит все на самотек. И к чему это приведет?..

Он бросил на тарелку мелочь и медленно пошел по бульвару, разглядывая проходящих женщин. В его голове крутился один и тот же вопрос: кто? Он отмахивался от него, как от назойливой мухи. Кто послал пластинки? Никто… Сам Фожер попросил какого-нибудь приятеля… Какая разница! Стоял тихий теплый вечер. Фонари мерцающим светом ночников разгоняли сумрак вечера. Это потрясающие минуты, их надо впитывать, слушать, как угасающую мелодию. Фожер сумел бы это выразить… Фожер… К черту Фожера!

Лепра дошел до Елисейских Полей и направился навстречу заходящему солнцу. Все здесь кричало об успехе, деньгах, легкой жизни. Мимо пешеходов неслышно скользили американские автомобили. Сверкали огни кинотеатров. На афишах огромными буквами сияли знаменитые имена: Брайловский, Рубинштейн, Итурби… Лепра зябко поежился в этом блеске. Ему необходима была Ева, как необходимо было счастье, могущество, безопасность. Он страстно желал быть одним из этих мужчин, которые выходили из «бьюиков» и «паккардов». И так же пламенно жаждал он этих женщин, выступавших гордо и высокомерно, как некие божества.

Ева ждала его. В светлом жакете и плиссированном простеньком платье она была восхитительней любой молоденькой девушки. Лепра протянул к ней руки.

— Ева, ей-богу, ты так хороша сегодня! — воскликнул он. — Я тебя уже видел красивой, элегантной — словом, принцессой. Но пастушкой — никогда!

— Дурачок, — сказала она. — Пастушке уже за сорок!

Она провела ему по щеке кончиком пальца.

— Ты-то молодой, зачем же эти морщинки? Переживаешь, что ли?

Он сжал ее руки.

— Переживаю. Не нравится мне вся эта история.

— Хватит об этом. Сейчас возьмем такси и проведем вечер где-нибудь за городом. Идет?

Жадно втягивая воздух этого вечера, этого города, она напоминала уверенного в своей силе зверя, которого радует здоровый аппетит. Она уже не думала ни о Мелио, ни о Флоранс. В ее зеленых глазах искрами сверкали огни реклам. Она шла рядом с Лепра, прижимаясь к нему.

— Представь себе, что ты рабочий и выходишь, ну, скажем, из типографии. А я швея. Мы не берем такси; едем на автобусе. Давай попробуем.

Они уже не в первый раз так развлекались. Но для Евы это было нечто большее, нежели просто игра. Это походило на бегство. Дай ей волю, она бы непрерывно убегала от себя, она любила воображать, как каждый день начинает в новом воплощении. Часто она бросала Жану: «Мы уезжаем». Уезжали они недалеко. Иногда в Орли, и она вела его к летному полю посмотреть, как взлетают огромные гудящие самолеты. Или в Обервиллье, где они бродили по кабакам. Или в Версаль, погулять в тишине среди статуй. Иногда она вдруг везла его в Крийон, и они ужинали за маленьким столиком: она — во всех своих драгоценностях, он в смокинге, словно высокородные дворяне. Эти вылазки она называла феерией. Лепра без особой радости уступал ее фантазиям. В отличие от Евы, он не умел предаваться удовольствиям, не отдаваясь им полностью. Он страдал даже от дорогих сердцу Евы контрастов. Лепра был по натуре своей слишком положителен, прилежен. Но главное — он то и дело думал: «Не будь меня здесь, она была бы так же счастлива!» И поэтому возвращался домой в дурном расположении духа.

Но сейчас он снова подчинился ей; она вела его от одного автобуса к другому, и вскоре они оказались в неведомом городе, неопрятном, заброшенном, но веселом. Служащие садились в машины, у женщин в руках были продуктовые сумки. Ева взяла Лепра под руку и погладила его пальцы. Может, это тоже входило в правила игры?

— Куда ты меня тащишь? — спросил он.

— В Венсенн. Там есть премилый отельчик, в двух шагах от леса.

Значит, она там уже бывала. Когда, интересно? С кем? Лепра вздохнул. Никогда ему не избавиться от этих тоскливых мыслей. Над деревьями показались зубчатые стены башни. На тротуарах, вокруг кафе и у выходов из метро кипела жизнь. Ева вынула из сумки темные очки.

— Боишься, что тебя узнают?

— Нет, так лучше видно.

Они спустились. Лепра купил у цветочника розу и прикрепил Еве к корсажу, она захлопала в ладоши и поцеловала его.

— Вот видишь, я веду себя совсем как мидинетка. Тебя это шокирует?

— По-моему, ты стараешься пересилить себя.

— Это правда, — призналась Ева.

— Так в чем дело?

Она потянула его в глубь аллеи, шедшей вдоль старых крепостных стен. Стемнело. Вдалеке за деревьями Париж освещал небо гигантскими розовыми отблесками.

— Мы должны были все рассказать Мелио, — произнесла она. — Он наверняка заметил, что я не очень-то удивилась. Старый лис.

— Не мог же я сказать ему, что разбил пластинку.

— Мы солгали, и теперь одна ложь тянет за собой другую. Одному богу известно, куда это нас заведет. Вот что меня мучит. Впервые в жизни я оказалась в такой двусмысленной ситуации.

Лепра положил руку ей на плечо.

— Мы поступили неправильно?

— Не знаю, — прошептала Ева. — Иногда мне кажется, что мы должны были все рассказать.

— Мы растерялись.

— Мы, может, и сейчас еще не пришли в себя.

Они удалялись от освещенных улиц, медленно погружаясь во мрак стволов и ветвей. Ева правильно выбрала место — здесь они были вдалеке от Фожера, от Мелио и так близко друг к другу, что даже думали об одном и том же. Лепра внезапно понял, зачем Ева придумывала эти вылазки, всегда застигавшие его врасплох. Чтобы заставить его высказаться, открыться, рассказать обо всем, что у него на душе, освободиться от душивших его сомнений. И он заговорил:

— Я убил его ради тебя. Сколько можно жить втроем? Это было унизительно для всех нас. Теперь мы с тобой должны защищаться. Возникают новые проблемы. Но мне кажется, я стал тебе ближе… Ева, пойми, пожалуйста, я хочу только одного: жить с тобой. Я буду делать все, что ты захочешь. Давать концерты, если ты так настаиваешь. Пожалуйста, ради тебя я постараюсь воспринять честолюбие такого толка. Но подумай немножко и обо мне.

— Я только о тебе и думаю, Жанно.

— Не так, как я бы хотел. Не вполне… как бы это сказать… не безраздельно… я владею твоим телом, да, но не твоими мыслями… Понимаешь?

— В общем, ты хочешь нездешней страсти и страданий.

— Не смейся, я серьезно.

— Можно смеяться и оставаться серьезным, — сказала Ева, обняв его за талию. — Вот вам, пожалуйста, предел мечтаний всех влюбленных — держать в плену любимую женщину. А? Ты бы хотел меня породить заново. Чтобы я была твоей плотью, кровью и духом. Чтобы я восхищалась тобой. Уважала тебя. Чтобы я была живой похвалой тебе. Ты мой маленький. В молодости я тоже предавалась таким нелепым грезам.

— Это не так уж нелепо.

Они замолчали, потому что заметили вдруг парочку, почти невидимую на фоне деревьев. Ева обернулась и прыснула.

— Знаешь, в общем-то, любовь — глупая штука. Особенно когда она становится обыденностью. Видишь, я не сержусь, что мне пришлось за тебя сражаться. У нас трудное будущее, но тем лучше.

— Ну-ну, — воспротивился Лепра, — это я за тебя сражаюсь.

— Давай разберемся, — не соглашалась Ева. — Разумеется, я отказала Мелио, чтобы ему досадить, это прежде всего. Кроме того, я просто не в состоянии исполнить эту песню. Но есть и другое: я отказалась, думая о тебе. Я сказала себе, что мне представляется удобный случай сделать некоторую передышку и заняться твоей карьерой. Сам по себе успех не приходит. Тут дело не столько в таланте, сколько в поддержке, в рекламе… И в то же время, если я уйду со сцены, я выбью из колеи всех этих Мелио, Брунштейнов и Маскере. Они же злятся, считают меня ничтожной певичкой. Это лучший способ защитить тебя.

— Об этом я не подумал, — признался Лепра.

Они перешли широкую улицу, уходившую куда-то далеко, в ночь… Мимо проехали двое на велосипедах.

— Помнишь слова на пластинке? — спросил Лепра. — Тебе не кажется, что в них звучит угроза? «Берегись…» — это он обращается к тебе. Предположим, Мелио получил такую же пластинку. Если ты откажешься петь, попадешь под подозрение. Тебе придется исполнить эту песню, милая. Займешься мной попозже. Время есть. Я даже не уверен, что мечтаю о карьере виртуоза. Сначала ты.

Они оба пытались завладеть друг другом под предлогом нежной заботы и понимали это. Но никогда раньше они так не любили друг друга.

— Поцелуй меня, — прошептала Ева.

Они стояли в самом центре небольшой поляны и вызывающе долго не размыкали объятий.

— Черт с ними, а? — предложила Ева. — Черт с ними со всеми.

— Черт с ними! — повторил Лепра.

Они искренне рассмеялись и пошли, держась за руки, словно деревенские молодожены. Теперь их игра состояла в том, чтобы, не дай бог, не обнаружить своих тайных мыслей. Они вышли на улицу, к сверкающей огнями станции метро.

— Последний отель с левой стороны, — сказала Ева. — Предупреждаю тебя, репутация у него не безупречная. Но зато чисто.

Странная женщина — для нее нравственность сводилась к чистоте.

Лепра щедро дал на чай, чтобы не указывать на карточке фамилию своей спутницы, и они отправились в кафе поужинать. Там резались в карты, утопая в дыму «Голуаз».

— И что тебя сюда тянет? — поинтересовался Лепра. — Никак не пойму.

— Я тоже не понимаю, — сказала Ева. — Это очень сложно. Мой муж тоже не понимал. Извини. Я заговорила о нем только потому, что он, возможно, как никто другой, способен был ощутить это. Но я часто думаю: может, просто-напросто мужчины недостаточно умны?

К ним устало подошел лысый официант.

— И все-таки, — настаивал Лепра, — мне кажется, есть какое-то объяснение. Тут движение, жизнь, шум…

— Не в этом дело…

— Смена обстановки.

— Нет, тут другое… Эти люди играют в карты, пытаются обрести свое маленькое счастье… Я чувствую, чего им не хватает, ради чего они собираются вместе. И мне кажется, что я могу дать им это. Они как заблудившиеся дети.

— Значит, я прав, что хочу писать песни?

— Этого недостаточно.

Ева почти не ела, только пила и все время курила. Ее взгляд перебегал от игровых автоматов к игрокам в белот.

— Нет, этого недостаточно, — продолжала она. — Спеть для них — это уже что-то. Надо бы сделать нечто большее… Не знаю что. Принести что-то вроде жертвы… но не вынужденную жертву…

К ним подошел клошар, продающий арахис. Ева купила два пакетика, очистила несколько орешков и положила их в рот.

— В общем, — тревожно подытожил Лепра, — мужчины тебе недостаточно.

Они снова увязли в бесплодном споре, длившемся уже более полугода. Но Лепра не забывал, что убил Фожера, может быть, потому, что Ева никогда не отвечала толком на его вопросы. Он упрямо настаивал:

— Ты бы хотела любить всех мужчин в одном, и чтобы этот человек был бесконечно изменчив. Тебе следовало бы выйти замуж именно за такого.

Она сняла очки и посмотрела на Лепра почти с материнской нежностью.

— Мне не хочется причинять тебе боль, Жанно. Что ты себя терзаешь? Мы ведь счастливы с тобой. Так в чем дело?

Они встали из-за стола и поднялись в номер. Ева открыла окно. Где-то вдалеке играла музыка. Они узнали одну из мелодий Фожера. Лепра затворил ставни. Но мелодия проникала сквозь стены. Они слушали, не произнося ни слова.

— А представляешь, какой успех был бы у той песни?

— Замолчи!

Аккордеон звучал все мягче, поэтичнее, и казалось, что это поет чей-то далекий голос. Они уже не думали о своем решении послать все к чертям, забыть. Они слушали Фожера. Лепра сел на кровать.

— Лучше договорись с Мелио. Тебе нельзя уходить со сцены. Вспомни, что ты мне только что сказала: тебе нужна публика.

— Это ничего не изменит, — заметила Ева. — Кто-то догадывается о том, что случилось на самом деле. Может быть, и Мелио.

Аккордеонист томно выводил «Наш дом». Ева скинула платье.

— Слишком уж они обрадуются, если им удастся уничтожить меня.

— Но если ты откажешься, сама же будешь на меня сердиться.

Она погасила верхний свет. Теперь от них остались только тени, сплетающиеся в темноте. Они скользнули в постель, нашли друг друга и застыли. Фожер продолжал жить там, в ночи, где время от времени проносились редкие машины.

— Назови мне самых близких друзей твоего мужа.

— У него было не так много друзей. В основном приятели, деловые знакомые.

— Мелио, Брунштейн, Блеш. Кто еще?

— Вроде все. Еще у него есть брат в Лионе. Гамар, продюсер. Впрочем, я уверена, что он был с ним не так уж близок. Знаменитости не нуждаются в друзьях.

Аккордеон смолк. Поставили другую пластинку, и Ева узнала свой голос. Она пела «Ты без меня».

— Жалко будет, если ты все бросишь, — сказал Лепра.

Ева задумалась.

— Ты правда так считаешь?

— Прошу тебя.

— Я позвоню завтра Мелио.

Лепра обнял ее. Они уже не слышали музыки.

Утром они взяли такси и вернулись в город. Ева попросила Лепра подняться вместе с ней. Она хотела позвонить в его присутствии. Лепра взял отводную трубку. На том конце провода тут же раздался голос Мелио.

— Я подумала, — сказала Ева. — Мне кажется, вы были правы, господин Мелио. Я согласна исполнить песню своего мужа.

Мелио молчал.

— Алло, вы слышите? Я согласна…

Мелио кашлянул.

— Я очень сожалею, — начал он. — Я пытался дозвониться вам вчера вечером, но вас не было… Я уже подписал контракт.

— С кем?

— С Флоранс Брунштейн.

Ева повесила трубку.

— Кто-то хочет нас погубить, — сказала она.