«Гостиница «Океан», комната 24.
Среда.
Дорогой мой калека!
Итак, я покинул Бюжей. Делать было нечего — папа решил твердо, и мне пришлось подчиниться. Он так спешил удалить меня из замка, будто опасался, что там может случиться что-то похуже прежнего… Что у него на уме? Это тайна. Однако совершенно очевидно, что папа напрочь отметает теорию Альфреда Нурея, если, конечно, это можно назвать теорией. Пользуясь выражением, которое тебе так не нравится, — одно из двух. Либо прав Нурей, обвиняющий во всем некие неизвестные нам способности человеческого разума, — либо мой отец, который считает, что существует некий вполне реальный злоумышленник, действующий преднамеренно и методично. Спрашивается, во имя чего? Если этот таинственный преступник — Ролан Шальмон, то зачем ему понадобились навоз в машине, булыжники на камине и пожар в запертой комнате? Не говоря уже о загадочной смерти старика Шальмона. Нет, эта теория не проходит. Папа у меня, конечно, гений, но тут он, кажется, ошибается.
И вот я заперт в этом тоскливом отеле. Здесь нет фисгармонии… в общем, нет той атмосферы… Я оказался в центре внимания. Хозяйка все время пытается что-нибудь из меня выудить, а Сильветта, горничная, то и дело повторяет: «Не правда ли, здесь лучше, чем в Бюжее? По крайней мере, здесь вас никто не отравит. (И почему ей в голову пришла такая странная мысль?) А правда, что вы видели привидение?..» Я стараюсь отшучиваться, не принимать все это всерьез, но напрасно. Знаешь, мне уже хочется в Париж!
К счастью, остается пляж — великолепное место для встреч. Здесь я встречаюсь с Нуреем и с кузеном Дюрбаном, и они держат меня в курсе расследования, которое ведут в Бюжее жандармы. Эти бравые ребята свято уверены, что, собрав воедино все подробности происшедшего: точное время, вплоть до секунды, описание причиненного ущерба, показания абсолютно всех свидетелей, — они смогут понять, что происходит в Бюжее. Нурей только пожимает плечами: у него есть занятия поинтереснее. С тех пор как он вбил себе в голову написать роман о Бюжее, он тайком фотографирует там каждый уголок. Ему приходится торопиться — Симон предупредил его, что он сможет прожить в замке еще не более трех-четырех дней. Рауль увольняет прислугу. Я испытываю странное ощущение, наблюдая этот стремительный конец. Почему у меня так щемит сердце?..
Что до Дюрбана, то он и не думает ломать себе голову. Для него пожар в четырнадцатой комнате — лишь очередная выходка этого сумасшедшего дома. Не более и не менее.
Папа по-прежнему работает, не покладая рук. Он снова ездит в Ля Рошель, и я вижу его только за обедом. Папа, который всегда готов отдать должное хорошему столу, теперь хватает куски на ходу! А я… Что я могу поделать? Что бы ты сделал на моем месте? (Извини, я забыл про твою сломанную ногу.) Я гуляю по окрестностям, хожу в лес Сомонар (он великолепен!), в Котиньер. Там есть маленький порт, где сушатся голубые рыболовные сети. Я, Без Козыря, известный сыщик, постепенно превращаюсь в туриста! Впервые в жизни я зеваю, глядя на океан. Не исключено, что следующее письмо я пошлю тебе уже из Парижа. Чао, Марионетка!
Четверг.
Привет паралитику от слепца!
Слепец — это, конечно, я, потому что мой мысленный взор постоянно затуманен желанием докопаться до истины. Я захлебываюсь, я тону и не нахожу ответа. Что папа имел в виду, когда сказал: «За всеми этими театральными эффектами стоит чей-то тщательно продуманный план»? Заметь, эта мысль возникала и у меня. Я даже тебе писал, что кто-то пытается заставить нас уехать. Помнишь песню покойного Клода Франсуа — «Что ушло, вернется вновь»? У меня из головы не выходит ее мелодия, только я сочинил к ней свой собственный текст: «Плана нет. О нет, план есть». И так все время!
В таком бесцельном времяпрепровождении есть и своя положительная сторона: теперь, кажется, я могу объективно оценить бредни Нурея насчет потусторонних сил. Даже странно, как я мог во все это верить?.. Возьмем хотя бы крестик в моем чемодане. Все понятно: его туда просто подложили. Испачканная машина семьи Биболе? Значит, кому-то понадобилось это сделать. Пожар? Налицо поджог. План есть! План существует! И знаешь, что меня в этом убеждает? То, что светит солнце, что его лучи не оставляют на песке пляжа ни единой тени, что жизнь прекрасна!
Я знаю, что ты мне на это ответишь: «Раз есть план, должен быть и тот, кто его придумал». Так вот, в данный момент мне это безразлично. Главное — что мне удалось избавиться от наваждения, затуманившего мой мозг. Может быть, я и ошибаюсь; я не претендую на то, чтобы быть умнее всех этих ученых, на которых ссылался Нурей. Может быть, в самом деле существуют на свете места, где происходят необъяснимые вещи, — Бюжей, например. Но я об этом больше не думаю и сплю спокойно. Я гуляю, не оглядываясь то и дело по сторонам, а маленький зуав, которого я ношу в кармане, больше не талисман, приносящий счастье или горе, а просто оловянный солдатик, и ничего более. Я свободен, старик, и это главное. Пусть я идиот, поскольку по-прежнему ничего не понимаю, но идиот свободный! Я отправляюсь купаться; закончу письмо, когда вернусь.
16 часов. Дорогой старина, я ужасно зол. Я должен помнить, что моему воображению нельзя доверять. Купаясь и загорая, я не имел права пускать свои мысли на самотек. Они не замедлили этим воспользоваться! Итак, план! Но кто из обитателей Бюжея мог быть его автором? Разумеется, не Дюрбан. Тем более не Рауль, у которого рушатся все надежды. И не Ролан — тот просто не в своем уме. И не Симон, потому что он окажется на улице, если замок будет продан или сдан в аренду. Тогда кто же? Только не отвечай: «Никто». Ведь может существовать сообщник — сообщник одного из четверых…
Обращаю твое внимание, что лично я тут ни при чем. Я не имею никакого отношения ко всем этим умозаключениям, которые крутятся у меня в голове. Напрасно я пытаюсь остановить их: процесс продолжается помимо моей воли… Итак, вряд ли сообщником обзавелся кузен Дюрбан: он бы до этого просто не додумался. Рауль тоже отпадает: он прекрасно разорится и сам по себе, без посторонней помощи. Симон? Вряд ли, ведь он такой осторожный… А вот Ролан — этот может. Клянусь, эта мысль меня ошеломила. И однако…
«Начнем с самого начала, — шепчет мне в ухо непрошеный собеседник. — Когда произошло убийство, полицейские решили, что какой-то бродяга проник в комнату старика, убил его и сбежал через парк. А кто в это время был в парке? Кто не заметил убегающего? Иначе говоря, кто был с ним заодно? Не кто иной, как Ролан! Уцепившись за конец этой веревочки, можно продвигаться по лабиринту; только вместо того, чтобы идти к выходу, ты устремляешься в лапы к минотавру! Вместо ответа ты натыкаешься на новую загадку, похуже прежней. Теперь придется искать объяснения этим штучкам с камнями, навозом, крестиком и т.д. Неужели все это проделки таинственного сообщника? А почему не самого Ролана, если учесть, что после смерти отца он впал в тихое помешательство?» На это я быстро нахожу ответ: «Здорово у тебя получается. По-твоему, бедняга Ролан был достаточно хитер, чтобы заиметь сообщника, и в то же время настолько слаб духом, чтобы сойти с ума?» Но мой собеседник ничуть не смущается. Похоже, он принимает меня за недоумка. И спор возобнавляется.
«Ролан под влиянием пережитого потерял разум. Он не мог поверить, что такой человек, как его отец — деспот, тиран, властный, невыносимый, — мог умереть. Он должен был продолжать существовать в какой-то иной форме, еще более ужасной, чем прежнее обличье, обличье злобного старца. Устраивая все эти фокусы, этот сумасшедший воскрешал мертвеца!»
Поверь, я не придумал этот диалог. Это спорят во мне Франсуа и Без Козыря. Они спорят все время, пока я вышагиваю долгие километры по пляжу; мне кажется, в движении легче докопаться до истины. По-моему, Без Козыря побеждает. Мне нравится его мысль о том, что, приняв в той или иной степени участие в убийстве старика, Ролан впал в отчаяние и, чтобы как-то умилостивить мертвеца, придумал ему новую форму жизни. С одной стороны, это довольно логично, хотя с другой — попахивает метафизикой.
Так быстро сдаваться мне не хотелось. «Ну хорошо, — ответил я ему. — Но твое объяснение просто чудовищно. Ведь тогда этот несчастный Ролан становится всего лишь выразителем злой воли призрака…»
Тут он перебил меня с ехидным смешком:
«А Гамлет?» — «Что Гамлет?» — «Ведь он совершал чудовищные поступки, правда? Спроси хоть у Поля».
(Как будто такой закоренелый технарь, как ты, старик, знает, кто такой Гамлет! Видишь, как изворачивается этот хитрец?)
Короче, я пытался спорить, возражать, но в конце концов был вынужден скрепя сердце принять версию Без Козыря. Ведь, несмотря ни на что, мне Ролан очень нравится, и, что бы ни говорил Без Козыря, мои обвинения остаются чисто теоретическими. Итак, я перехожу в атаку:
«Тогда кто, по-твоему, его сообщник?»
Похоже, я попал в самое его уязвимое место.
«Не знаю, — признался он. — Но ведь у Ролана были друзья до того, как он заперся в Бюжее. Помнишь, Нурей рассказывал нам про какого-то безработного чертежника? Он был одним из первых обитателей гостиницы и, похоже, специально притворился, что испугался нечистой силы, чтобы посеять панику среди остальных постояльцев…»
«Подожди, ты забываешь, что старый Шальмон умер задолго до этого. Думаешь, этот чертежник уже тогда был сообщником Ролана?»
«Почему бы нет? А как только он снова понадобился Ролану, тот вызвал его в Бюжей, и они разыграли комедию, чтобы напугать других постояльцев».
«Нет, это невозможно. Зачем Ролану пугать обитателей гостиницы, если слухи о привидении в замке и так уже обошли всю округу?»
В ответ — молчание, только ветер гонит песок по пляжу. На воде качаются чайки, словно целлулоидные уточки в ванне. Без Козыря выдохся. Я тоже. Мы снова стали одним целым, и я, вздохнув, подвел итог: «Хватит!»
Извини меня. Я позволил себе эту игру с обменом репликами, чтобы лучше разобраться в себе самом. Все так запутано… Если бы папа согласился мне помочь! Но нет, ему не до меня. Я никогда еще не видел его таким озабоченным, таким молчаливым… Довольно! Я здесь на каникулах, в конце концов! Скажи честно, если я тебе надоел. Мне необходим собеседник, чтобы поверять ему свои сомнения и шальные мысли… Я тебя очень люблю, ты это знаешь. До завтра.
Без Козыря.
Пятница.
Пишу очень быстро. Мы снимаемся с якоря. Папа только что сообщил, что мы возвращаемся в Париж. Я спросил, нашел ли он разгадку, а он довольно сухо ответил, что разгадывать было нечего. И тогда я решился…
— Это Ролан Шальмон? — спросил я.
Папа строго взглянул на меня, но потом взгляд его смягчился.
— Похоже, ты никогда не станешь адвокатом. Тебе прямая дорога в следователи…
Разумеется, я не отставал.
— У него был сообщник?
Отец улыбнулся.
— Откуда ты это взял? Ролан несчастный человек. Ему, к сожалению, уже не поможешь. Впрочем, и Раулю тоже… Иди собирай чемодан.
Как мне это надоело! Я только и делаю, что собираю чемодан… Ну что ж, тебе не повезло: ты никогда не узнаешь разгадку этой тайны. Впрочем, я тоже. До скорого.
Без Козыря.
Сен-Жорж, суббота.
Дорогой мой дурачок!
Неужели ты всерьез поверил, что мы вернемся в Париж? Какой ты наивный! После всего того, что я рассказал тебе о Бюжее, ты должен был понять, что спектакль еще не окончен. И теперь нам придется задержаться здесь на несколько дней, поскольку произошло событие самое неожиданное, самое потрясающее, самое необыкновенное, самое исключительное… да что я говорю — самое таинственное, самое озадачивающее, самое непредвиденное!.. Извини, я очень взволнован. И есть от чего. Бум, трах, тарарах! Ролан Шальмон, ты ведь помнишь этого безобидного сумасшедшего, этого лунатика, человека с золотыми руками, властелина оловянных солдатиков… так вот — он умер. Не от инфаркта, не от кровоизлияния, не от тромбоза (слово-то какое, как сигнальный гудок!) — короче, не от чего — либо подобного, а от элементарной пули в голову! Что? Нет, старик, это не было самоубийство. Его убили. Как и его отца. Говоря «как и его отца», я имею в виду, что убийца исчез точно так же, как и тогда.
Представляешь, как я потрясен? Я знаю, ты уже успел его полюбить. Хочешь узнать подробности? Ну что ж, я расскажу тебе. Слушай.
Тело нашел верный Симон, когда спускался на кухню. Знаешь, где умер старик? В музее, около шкафа. Вокруг тела были разбросаны крестики. Об этом ты, конечно, узнаешь из газет, потому что журналисты набросились на Бюжей, как стервятники на падаль. Бедняга Симон — представляешь, что с ним было? Дрожа от страха, он кинулся звонить врачу и в жандармерию (попробуй-ка сам говорить по телефону, стуча зубами!). Потом разбудил всех. Стоя на пороге комнаты, он пропускал посетителей внутрь по одному, чтобы, не дай Бог, не повредили панораму битвы.
Обо всем этом мне рассказал Нурей; подозреваю, однако, что он еще больше, чем я, склонен к преувеличениям. Он прибежал на шум и, воспользовавшись суматохой, сделал несколько фотографий. Я попрошу у него парочку, чтобы показать тебе… Здесь я должен раскрыть скобки (обожаю скобки: они напоминают мне секретные ходы в крепостных стенах). Не подумай, что убийство старика — для меня лишь повод для шуток. Признаю, меня оно действительно потрясло. Особенно эти крестики вокруг убитого — они так и стоят у меня перед глазами… Напрасно папа велел мне оставаться в гостинице. Он так и сказал (причем каким тоном!): «Я не хочу, чтобы ты ходил туда, тебе нечего там делать». Словно собаке крикнул: «Место! Лежать!..» Так что мое ерничанье — это всего лишь единственно доступная мне форма протеста. Пусть себе смакует преступление, а я имею право относиться ко всему этому так, как хочу!
Приехал врач и констатировал смерть. Потом пошли детали: смерть наступила около полуночи, пистолет был среднего калибра, очевидно 7,65, причем с глушителем: выстрела никто не слышал, ни Рауль, который спит через несколько комнат, ни Симон, чья комната находится этажом выше. Тем более ничего не слышали мой отец и Нурей, которые ночуют в другом крыле. Не говоря уж о Дюрбане — тот вообще обосновался в противоположном конце замка.
И снова никто ничего не понимал. Как убийца попал в дом? Как он вышел? Симон вдруг вспомнил, что дверь из коридора в музей не была заперта. Шаг за шагом он повторил все, что делал утром. Сначала побежал в свой кабинет, чтобы позвонить; затем разбудил Рауля, моего отца и Дюрбана. Именно тогда, выходя в коридор, ведущий к номерам, он заметил, что дверь с табличкой «Вход воспрещен» открыта, хотя вечером — он это прекрасно помнит! — он лично запер ее на ключ.
С каждой минутой загадка казалась все более неразрешимой; возникали новые и новые вопросы. Скрылся убийца через дверь или через окно? — это, собственно, не так важно; потом выяснится само по себе. Но что мог делать Ролан Шальмон в музее в двенадцать часов ночи? Может, у него была назначена встреча с убийцей? И что значат эти кресты, рассыпанные вокруг тела? Почему Ролан одет так, словно собирался куда-то идти? Словом, масса всяческих «как» и «почему».
Как бы мне хотелось оказаться там сейчас! Вдруг я смог бы чем-нибудь помочь!
Обозначив на полу мелом контуры тела, жандармы вынесли покойного. Вот так в замке появилось еще одно место, которое придется обходить стороной. Если так будет продолжаться, там вообще ни одного живого места не останется…
Что произойдет дальше, мне ясно. Мама узнает об убийстве из газет и, бросив все Дале, примчится к нам. Тогда придет конец остаткам моей свободы. Мне запретят даже приближаться к Бюжею. Мама скажет, что Нурей вульгарен, а с Дюрбаном вообще невозможно разговаривать, и запретит мне с ними общаться. Лишившись своих осведомителей, я буду вынужден отказаться от расследования — как раз тогда, когда, может быть, стою на пороге разгадки!
Я твержу себе: «Он умер. Он умер». «Он» — это Ролан, но мне не хочется называть его по имени, иначе он тут же встает у меня перед глазами — сидит в своем кресле, глядя на меня чистыми глазами, словно старый, всеми забытый волшебник… А «он» — это всего лишь неясный силуэт, абстракция… За что убили этого абстрактного субъекта? Мне гораздо легче размышлять над этой отвлеченной проблемой, чем над конкретной трагедией. И я брожу по комнате без остановки, засунув руки в карманы. Пять шагов от двери до зеркального шкафа. Пять шагов от шкафа до двери. От напряжения на лбу у меня образовалась глубокая складка. Что же остается от моих предыдущих построений? Почти все и почти ничего. Гипотеза о сообщнике, разумеется, развеялась как дым. У меня есть предположение получше. Скорее всего, в тот вечер, когда дедушка Шальмон погиб, Ролан видел, как убийца убегал через парк. Но он не решился рассказать об этом, поскольку узнал кого-то из своих близких и испугался.
Погоди-ка! Хорошенько подумав, я придумал кое-что получше. Когда Ролан заметил убийцу, тот набросился на него и предупредил: «Если выдашь, убью». Такова моя новая версия. И несчастный Ролан с того времени мучился угрызениями совести и понемногу сходил с ума. Думаю, эта часть моих рассуждений вполне правдоподобна. Я даже готов развивать ее дальше. (Ты ведь знаешь, что мне это ничего не стоит!)
«Он» полностью попадает под влияние своего убитого отца. Пытаясь успокоить свою совесть, он играет покойному на фисгармонии, делает для него армию оловянных солдатиков, и, видимо, умоляет не подпускать к нему «того человека». «Тот» — это убийца, который, со своей стороны, боится разоблачения. Как видишь, получается довольно логичная конструкция… Пойдем дальше. Рауль хочет, чтобы отец помог ему в осуществлении задуманных преобразований в замке. Узнав об этом, «тот» начинает опасаться, что Ролан придет в себя и, не колеблясь больше, выдаст его. Тогда он пытается вмешаться, действуя все более энергично. Начинаются фокусы с камнями, навозом, поджогом кресла. И в конце концов, поняв, что это бесполезно, он убивает Ролана…
Минутку! Позволь мне прерваться, чтобы выпить воды. За это время я обдумаю вопросы, которые до поры до времени оставлял в стороне. А их целая куча! Прежде всего: за что был убит старый Шальмон? Это так и осталось загадкой, а ведь это очень важно! Пожалуй, я решусь спросить об этом папу. Его хваленая «идея», которую он «держит при себе», — может, это и есть ответ на мой вопрос?
Затем: кто преступник? Старый друг Ролана? Этого недостаточно. Надо искать не просто приятеля, а очень близкого Ролану человека. Человека, живущего в Бюжее и имеющего возможность свободно передвигаться по замку, устраивая свои «маленькие сюрпризы»… И… ну конечно! Если я не ошибаюсь, он и был той ночью в моей комнате!
И тут меня осенило: кузен Дюрбан! Скептичный, недоверчивый Дюрбан! А почему нет? Разве не он пожимает плечами, уверяя всех вокруг, что никакой тайны нет, и что преступление совершено случайным бродягой? Словом, делает все, чтобы сбить с толку следователей! Он даже не поленился рассказать мне об обстоятельствах смерти старого Шальмона; заметь, я его об этом не просил. Но он хотел, чтобы я пересказал этот разговор папе, заставив того сомневаться в необходимости расследования… Кроме того, в замке Дюрбан как дома. Разгуливает повсюду с добродушным видом, покуривая свою сигару… По завещанию Ролана, если таковое имеется, ему может достаться кое-какая доля наследства.
Я растянулся на кровати. Ноги у меня словно ватные. Не сердись, но я ненадолго прервусь. Теперь ты можешь мне звонить: папа полностью занят событиями в замке. Позвони мне завтра после обеда, между пятью и шестью часами. А я буду держать тебя в курсе дела.
Любящий тебя
Без Козыря».