Встречал Илья на мотоцикле. Надёжно упакованный телевизор со всеми предосторожностями поместили в люльку. Туда же положили связку книг, которые для Ильи накупил Петро.

— Вот, Надька хотела своего Петра отправить. Все-таки у них машина. Все бы вошли. Да его с работы не отпустили. Срочный заказ. А ему, куда деться? Все ж таки и квартиру, и машину, и даже гараж возле дома дали, — суетился Илья.

— Да, ладно. Забирай свою жёнушку. Главное телевизор доставить в целости, — улыбнулся Петро, которому порядком надоела и московская суета, и дорожная теснота.

Тамара же наоборот, вдруг заметила, что и вокзал какой-то маленький, не то, что в Москве. Да и ехать на заднем сиденье мотоцикла не очень-то хотелось. Да и Илюшка… Чего разговорился? Надька вон на машине, как барыня… А разве она хуже? Вон как мужики в Москве на улицах, чуть шеи себе не вывихнули. Петр и то заметил. Так и сказал, что, мол, глаз да глаз за ней нужен. А при хорошем-то мужике…

— Томка, ну чего ты? Давай подгребай к мотоциклу, а я пока нашим помогу до остановки чемоданы донести, да в автобус посажу. А то неудобно. Мы как баре, а им…

— Да, ладно. Раскудахтался. Иду, — и она, запрокинув голову, шагнула к мотоциклу.

Илья с удивлением и неудовольствием взглянул на жену, но в руках уже был тяжёлый чемодан и он поспешил догонять родственников.

В один из дней, ближе к вечеру, прикинув, что либо Илья, либо Тамара будут дома, Акулина направилась в гости посмотреть, как телевизор кажет. С собой у неё была сумка с продуктами: картошка, квашеная капуста, кусочек сала, да кулёк конфет для девчонок. Дома был только Илья. Он то пытался читать книгу, то ходил от одного окна к другому. Вслед за Акулиной вернулась из школы Наташка.

— Слышь, малый, Ленку-то из садика кто приведет? Тамара-то видать на работе задержалась?

— Садик под окном. Счас схожу.

— Пап, я сбегаю.

— Ну, давай. Я в окно посмотрю.

Наталья привела Елену. За окном стало темнеть. Всем было не до телевизора. Ждали Тамару. Акулина из принесённых продуктов приготовила ужин. Но нервозность Ильи передалась всем. Есть никто не хотел.

— Ладно. Пора мне домой. Из утра на работу. А Устишка утром к вам приедет, девок в школу соберет.

— Угу. Давай, тётушка.

Уже выйдя на улицу из подъезда и оглянувшись вокруг, Акулина заметила, как на противоположном углу дома остановилось такси. А из такси вышла… Тамара. Только что из отпуска. Денег ни копейки. Акулина потому и тащила картошку, чтоб помочь. Какое такси? — Здравствуй, тётушка. Ты от нас?

— Откуль ещё?

— Как там мой — поди бесится?

— Ну ить переживает. Да и девчонки нервничают.

— Вот уж и на работе задержаться нельзя, — Тамара поправила причёску, вздернула голову.

— Ну, что ж? Работа и есть работа. Ладно, пойду я. Вставать мне рано. Да и твои тебя заждались.

С этого дня Тамара стала всё чаще задерживаться на работе. Наталья училась со второй смены. Чтобы отправить ребёнка в школу, Устинья каждое утро, ещё до ухода Тамары и Ильи на работу, приезжала к ним. Мыла, варила, стирала, убирала. Помогала, как могла. Но мир и покой из дома Ильи исчез. Илья уходил на работу раньше, Тамара ещё некоторое время была дома.

— Тома, щёй-то не пойму я, меж вами как чёрная кошка пробежала. Дети у вас. Об них подумайте, — Устинья нервничала и голос её дрожал, прерываясь лёгкой хрипотцой.

— Мама, Вам я за всё благодарна, но жить так более не хочу. Посмотрела, как другие люди живут. Я ещё молодая! И одеться хочется, и не на мотоцикле, а на машине ездить. Опять же, в театр или в ресторан сходить. А Илья… Ну, сами поймите. Да и скандалы его мне надоедать стали. Это кому хочешь надоест.

— Оно так. Скандалы кому хочешь надоедят. Жисть хуже горькой редьки покажется. Да ить какой мужик вытерпит, чтоб жена кажный день на работу как в кино наряжалась. Я не к тому, что одёжу жалко, сама знаешь о чём я. Да возвращаешься день ото дня всё позднее и позднее. Какая уж там работа? Он хучь и простой работяга, а не дурак.

— Ну что мне всю жизнь так и прожить без охоты?

— А когда замуж выходила, охота была? Детей рожала его?

— Вы ж вспомните, жила в общежитии. Да что я тогда понимала? Слаще морковки ничего не видела.

— Это где ж ты увидать успела? В Москве щёль?

— Ну, хоть бы и там.

— А и там деньги с неба не валятся.

— Ну, пока молодая и всё при мне, — Тамара провела руками по крутым бёдрам, — надо этим пользоваться.

— Ты же замужняя женщина, а не гулящая девка. Как же энто ты решила "пользоваться"?

— Ладно, мама. Пора мне. А то на работу опоздаю, — Тамара выскочила за дверь.

На душе Устиньи остался тяжелый осадок и предчувствие чего-то нехорошего.

В новой, двухкомнатной квартире, ни порядка, ни уюта, ни чистоты, ни красоты… Устинья понимала, что ничем хорошим это не может кончиться. Но надеялась, что Тамара после Москвы подурит, да и поймет, что детей у них двое, что зарабатывает Илья хорошо. Жить, да радоваться.

Вечер был тёмный, холодный. Ветер, подхватив с тротуара опавшие листья и всякий мусор, взметнув вверх, бросал в лицо. "Волга", уже не в первый раз подвозившая её домой, остановилась за углом дома. Захлопнув дверку, Тамара посмотрела вперёд. Домой идти не хотелось. Очередной скандал не обещал ничего хорошего. Топтаться на улице холодно и глупо. Она брела к своему подъезду и думала, что надо что-то придумать, чтоб жизнь изменилась так, как она того хотела. Подъездная дверь, подхлёстнутая ветром, больно ударила по спине. На большинстве этажей лампочки не горели. Придерживаясь за перила, и аккуратно ступая по грязным ступеням, она не спеша поднималась домой с заранее готовым объяснением, где была. Стучать не хотелось, но в дверном замке, с внутренней стороны был вставлен ключ. Тамара зажмурила глаза, глубоко вздохнула, расправила плечи — ну, в самом деле, если бы не Николай Фёдорович, могла бы и карпеть вечерами на работе, так что уж не совсем и враньё, да и… В этот момент ключ с внутренней стороны двери тихонько повернулся: "Мам, проходи". Тамара удивлённо вошла в квартиру.

— Папа пьяный спит. Бабушка уже уехала. А я тебя жду. Слышу, кто-то у двери шебуршится, подумала, ты. Тише, папа сильно злой. И сильно пьяный. Леночка спит, — и Наталья забралась под одеяло.

Тамара молча кивнула, тихонько разулась и прошмыгнула в детскую комнату.

Ночь провела рядом с Еленой. На маленькой детской кроватке было тесно. Пьяный Илья храпел и что-то говорил во сне, но выходить в другую комнату Тамара не решилась, так и продремала до утра.

Обычно по утрам Илья уходил раньше. Тамара же, дожидаясь свекровь, собирала Наталью в школу, Елену в садик. Леночка росла слабеньким ребёнком. Болела часто и от того много времени проводила дома с бабушкой.

Раннее утро разогнало ночную мглу. Устав лежать, скрючившись на детской кроватке, Тамара вышла на кухню. включила чайник, присела у стола. В утренней тишине звонко скрипнули пружины панцирной сетки, послышались шлепки босых ног, потом, видимо натолкнувшись на дверной косяк, чертыхнулся Илья. Тамара вся сжалась. Внутри кипела обида, злость и страх.

— Что сука, явилась? — он подошел к крану и, наклонившись, долго пил струящуюся воду. С трудом распрямившись, рывком сбросил со стола посуду.

— Убью-ю-ю-ю суку, — голос был хриплым. Маленькая кухня заполнилась водочным перегаром. Он повернулся к ней лицом, под ногами хрустнул осколок разбитой посуды.

— У, стерва, — перед глазами Тамары что-то мелькнуло, в тот же момент она почувствовала, как затылок ударился о стену. В глазах потемнело. Она пыталась вскочить, но сильный толчок бросил её на место.

— Папа, папочка, не надо, не надо!!! — босая, с растрепавшимися косичками, Наташа стояла в дверях кухни.

— Спи иди. Мы… мы… м…марш, — ещё не протрезвев, Илья с трудом ворочал языком.

— Не надо! Леночка боится! Мама всю ночь рядом со мной спала. Папа, папочка!

— У… — Илья хотел что-то ещё сказать, но посмотрел на пол и увидел растекавшуюся из-под ноги красную лужу.

— Тьфу! — плюнув, и оставляя по полу кровавые следы, пошёл в комнату.

Схватив пальто, Тамара выскочила на лестницу. Голова кружилась и гудела, но оставаться дома было страшно. Холодный ветер, завывая где-то на чердаке, долетал до самого низа и хлопал разбитой входной дверью. Щёлкнул дверной замок. Уйти? Уехать? Дома остались дети. Она на цыпочках подкралась к двери, в квартире было тихо. Не доносилось ни звука. Завернувшись в пальто, Тамара присела на корточки у двери, чутко прислушиваясь к происходящему за ней. Там, по-прежнему, было тихо. Оставалось ждать пока приедет Устинья. Вдруг на этаж выше хлопнула дверь. Тамара поднялась и сделала вид, будто замыкает дверь. По лестнице заухали тяжелые неровные шаги.

— Здорово, соседка, — но ответить она не успела, подъездное эхо повторило раздирающий кашель. Повернувшись, Тамара увидела жившего над ними мужчину. Опухшее лицо, мятая одежда и все тот же отвратительный запах перегара.

— У-у-у-у… — Тамара закрыла лицо руками. Ей хотелось бежать, бежать без оглядки. Туда, где трезвые мужчины не воняют перегаром, пальцы пробежали по распухшему уже глазу, и не бьют женщин.

— У-у-у-у… — Уже не обращая внимания на продолжавшего спускаться и кашлять соседа, она закрыла лицо руками. Была бы волком, завыла бы на луну. Но она женщина, и за этой облезлой фанерной дверью оставались с пьяным отцом её дети.

— Чевой-то ты, девка? — Устинья кое-как поднялась по лестнице, и уж было решила отдышаться, как увидела свернувшуюся в комок под дверями невестку.

Тамара отняла руки от лица и поднялась.

— Матерь Божья! Никак ополоумел! Ну-ка, отойди-ка в сторонку, а то кабы с дуру-то ещё не добавил, — Устинья поняла всё без слов.

Тамара шагнула в сторону. Обиды на Илью не было. Была злость на себя. Чего ждала? Надо о себе и детях думать. А она…

В этот момент на стук Устиньи Илья открыл дверь. Он уже немного пришел в себя.

— Хватит, мать, на неё работать. Пусть сама дом и хозяйство ведет. Чтоб знала почем фунт лиха.

— Ой, малый, хучь и сын ты мне, а скажу тебе, что счас в тебе не ты, а водка говорит. Давай-ка проспись, а там как решите, так и будет. Никто за вас вашу жисть не проживет, — говоря все это, Устинья потихоньку оттеснила Илью в комнату. Тамара быстро оделась, плеснула в лицо холодной водой.

— Наташа, я у подъезда буду ждать. Собирай Алёнку, — и вышла из дома. Утро только начиналось и жильцы спешили на работу, поэтому Тома, в ожидании дочерей, то так, то эдак поворачивалась, чтобы не было видно её распухшее от слёз и удара лицо. Куда деться самой, и как быть дальше она ещё не знала.

Хлопнула подъездная дверь.

— Мам, мама!!!

— Я тут.

— Мам, бабушка велела передать, что Леночку из садика заберёт. И днем у нас будет. Папа на работу собирается. Мам, пойдем, а то он сейчас выйдет.

— Пошли, — Тамара приподняла воротник, будто прикрываясь от холода, и направилась к садику. Подождала, пока Наташа завела Леночку в садик, проводила её в школу. Что теперь? Идти на работу в таком виде невозможно. Не идти тоже невозможно. И вообще идти некуда. Было жалко себя, своих детей и почему-то Илью.

Ну, ведь о чем-то она думала, когда в первый раз, как бы невзначай, очень близко наклонилась возле Николая Фёдоровича. О чём думала? Думала ничего не получиться. А что должно было получиться? И сама не знала. Вот, получилось. Как-то так будто само собой. Надо позвонить. Позвонить на работу и сказать, что болеет. От этой мысли стало легче. Ну вот, хоть один вопрос решила.

Возле телефонной будки никого не было. Гудок, второй…

— Ало? — Несмотря на ранний час, Николай уже был на работе.

— Это… это я… — голос предательски задрожал. Нет, ничего просить и плакать она не будет. Что она, побирушка? Слезы и сопли капали на воротник, она шмыгнула носом.

— Тома? Тамара! Ты где?! Ты меня слышишь?

— Слышу. Коль, Николай Федорович, я заболела, — сопли опять предательски текли вместе со слезами, приходилось шмыгать носом, платка с собой не было. — Можно я сегодня на работу не выйду? — провела рукой по глазам. — И завтра…

— Ты где? Слышь? Где? Я сейчас машину пришлю.

— Ой, нет. Нет! — терпеть больше не было сил. Она заплакала, горько, навзрыд.

— Где тебя искать? Томочка, где?

— У "Баджея" в телефонной будке. Только машину не надо.

— Я сам, слышишь, сам подъеду. Только никуда не уходи. Слышишь? Не уходи, — в трубке раздались гудки. Она огляделась вокруг. Желающих звонить не было. Лучше тут постоять. Надо как-то привести себя в порядок. Заплывшие от слез глаза. Верней глаз, второй на ощупь — и не выскажешь. Нос натерла. Косматая. Ну, кому такая нужна? Хоть бы маленькое зеркальце и платочек. Она руками пригладила волосы. Постаралась перестать плакать. Глубоко вздохнула. Ну, ведь она и не собиралась ничего для себя выпрашивать. Пусть будет так, чего она на самом деле достойна.

У обочины дороги остановилась черная служебная "Волга". Тамара сжалась. Сейчас выйдет водитель — срам. Но из машины торопливо даже выскочил, а не вышел Николай Фёдорович. Без пальто, в одном костюме. Он оглянулся вокруг. Пошел в одну сторону, в другую… " Уедет", — почему-то испугалась Тамара.

— Я тут, — она приоткрыла дверцу телефонной будки.

Усадив её на заднее сиденье, он достал платок, попытался вытереть ей нос…

— Поедем. Сейчас отвезу тебя в служебную гостиницу. Ну, куда мы командировочное начальство селим. А как освобожусь, подъеду. Ладно?

Она кивнула. На душе сразу стало легче. В машине тепло. Холодный ветер не лезет за воротник. Ладно. Всё перемелется — мука будет.

Николай Федорович пересел на водительское сиденье. Машина рыкнула и тронулась.

Гостиница представляла собой небольшое строение, сразу за входом в которое находился коридор с несколькими дверями, красной ковровой дорожкой на полу, и ухоженной полной женщиной, встретившей их на пороге.

— Нина Ивановна, вот, у человека сложные жизненные обстоятельства. Моя личная огромная просьба к вам — накормите, обогрейте. Я чуть позже подъеду, — он слегка отвел женщину в сторону и то ли дал ей денег, то ли что-то ещё сказал. Тамара не разобрала.

— Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь. Все будет в порядке.

— Коль, Николай Федорович?

— Я быстро. Ну, сама знаешь, дела.

— Я не о том. Там девчонки мои.

— Они сейчас где?

— В школе и садике.

— Значит, время есть. Я вернусь, и мы все обсудим. Не волнуйся. Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Веришь?

Она только кивнула. Но и вправду верила.

Ванна была теплой, с пушистой пеной. Пахло цветами и чем-то незнакомым. Белый кафель на стенах сверкал чистотой, не то, что дома, темно-синие стены и унитаз рядом с ванной.

— Я тут вам махровый халат принесла. Можно?

— Да, да. Спасибо. Я сама.

— Ну что вы. Это моя работа. Самый маленький выбрала. Мужские все, да размеры не на худеньких, — она улыбнулась, вешая халат на блестящий золотистый крючок. Дома гнутый гвоздь в стене. А халат — старый, рваный, ситцевый.

— Вы пока отдыхайте, а я в аптеку. Сыновья у меня. Так что к вечеру в лучшем виде будете. За бодягой сбегаю. Да и продуктов надо купить. А то уморю вас с голоду. Вот будет мне от Николая Федоровича.

— Я… Нет, мне ничего не надо.

— Да вы не волнуйтесь. Во-первых, в холодильнике представительские продукты ну просто пропадают, а во-вторых, Николай Федорович велел не стеснять вас ни в чем. Так что деньги есть. Ну, я пошла?

Тамара только кивнула. Господи, пусть бы такая жизнь не кончалась. Ей бы Наталью, да Леночку сюда. Да чтоб не вывешивать за окно дефицитное мясо, морозилки-то в их "Кузбассе" нет. Да не видеть больше убогой обстановки и пьяной Илюшкиной рожи. Да не слышать бы больше, что другие ей позавидовать могут. Получает её муж больше других. Квартиру дали. Телевизор купили. Обзавидуешься… Тьфу! Теперь-то она знает, что можно жить по-другому. Есть другая жизнь. Есть. И она будет бороться за такую жизнь для себя и своих детей.

Уже лёжа на диване с примочкой на глазу, Тамара услышала, как хлопнула входная дверь.

— Лежи, лежи. У меня есть полтора часа. Так что давай подумаем, как дальше быть.

Тут вся жизнь наперекосяк. А у него — полтора часа. Слезы опять покатились из глаз. Так, а на что надеялась? Радуйся, что у "Баджея" утром не оставил. Нет, слезами да истериками свою жизнь лучше не сделаешь. И она взяла себя в руки.

— Да, Коленька. Мне так не хочется тебя утруждать. При твоей-то занятости. Прости, дуру, — и Тамара слегка поморщилась, приложив руку к компрессу.

— Болит?

— Ой, Коленька, душа-то хуже болит. Не хочу я ни твоей семье вредить, ни работе. Я всё понимаю. Только… Только… — и Тамара перешла на шепот, — я жить без тебя не могу.

А про себя подумала: "Не могу, и не хочу". От этой мысли слёзы ещё сильнее покатились из глаз.

— Я страшная, я некрасивая сейчас. Не хочу, чтоб ты меня такую видел.

— Ну, возвращаться сегодня тебе домой нельзя. Надо подождать пока немного уляжется всё. А ты пока с мыслями соберись. Я оформлю будто ты в командировке. За детьми, думаю, пока свекровь присмотрит. Как?

Сердце у Тамары так и оборвалось. Но ведь не бросил. Приехал. Да и, в крайнем случае, ему тоже надо думать, а то жена нажалуется в партком. Там за это при его должности по головке не погладят. Нет, так она ничего не добьется.

— Я так тебе благодарна. Только, я уж как-нибудь сама. А к тебе у меня будет только одна просьба…

— Томочка!

— Не бросай меня, не бросай, — она, давясь слезами от обиды на свою жизнь, почти прошептала эти слова.

— Боже мой, Тамара, у меня вся рубашка мятая. Надо же, как мы неосторожно. Как домой покажусь?

— Мелочь. Утюг тут есть?

— Нина Ивановна!

— Ой, что ты?

— Ладно. Она и так всё поняла. Надо же нам где-то встречаться.

— Коленька! Тамара целовала пахнувшую хорошим одеколоном макушку, гладила покатые плечи, трогала губами мочки ушей.

— Томочка, опоздал уже. Тома! — он сердился довольным, покровительственным тоном.

— Ну, хоть брюки-то, надеюсь, не будешь гладить?

— Не буду, если ты их будешь аккуратно вешать, а не бросать как мальчишка у постели.

Такое сравнение привело его в прекрасное расположение духа.

— Всё, всё, я пошел. Машина сейчас вернется. Ты собирайся. Обговори все со свекровкой. Скажи в командировку едешь. Дай ей денег. Скажи, премию выписали. Нет, лучше командировочные дали. Чтоб дети не нуждались. А там, ты женщина умная. Я думаю, всё наладится, — и он, уходя, чмокнул её в нос. — Пока. Я вечерком после работы забегу.

Договориться с Устиньей Тамаре не составило труда. Нехорошие подозрения у Устиньи были. Но говорят, по себе погонишься — не ошибешься. Вот и Устинья, ни разу за всю жизнь не изменившая мужу, ни до его гибели, ни после, погналась по себе. Ну, работает невестка, иногда допоздна задерживается. Вот в командировку едет. Хочет жить лучше. Старается копейку в дом заработать. А Илья не понимает этого. А через это одни неприятности. Попивать стал. Пьяный-то он сильно нехороший. А кто пьяный хороший? Даст бог, перебесятся. Тамаре бы тоже пыл умерить. Илья, как не крутись, неплохо зарабатывает. Да и дети малые. Ну, разойдутся. Кому они нужны?

— Мам, командировку заранее планировали. Не могу я отказаться, работа это моя. Вот и командировочные выплатили. Мне и половины хватит. Это вам. На детей. Очень вас прошу, поживите пока у нас. Может Илюшка проспится, да образумится. Вон у Надежды машина. Мы-то чем хуже? Вот и стараюсь зарабатывать.

— Не судья я теперешней жизни. Только думается мне, что пусть бы Илюшка на ту машину зарабатывал. А ты больше об детях думала. Он в работе да твоей заботе может так и не пил бы. А детей пригляну. Чего ж теперь, коли всё одно едешь.

— Мама, вы скажите Илье, что была я. Ну, сами там. Я уж и не знаю, как его убедить.

— Не буду я меж вами встревать. Я вас не сводила и разводить не буду. А чтоб руки окоротил, поговорю. Да, думаю, мало толку. Ежели что в голову себе вбил, то хоть вдоль, хоть поперёк, всё ему едино.

Вот из школы вернулась Наталья. Устинья объяснила ей, что мать отправили в командировку, и поэтому пока она у них поживет. Нужен же пригляд за ними с Леночкой, да и за отцом. Наталья выслушала бабушку и убежала прыгать в классики. Приготовив ужин, Устинья сходила в садик за Леночкой, и осталась на лавочке возле подъезда. Пусть дети погуляют. Вот придет Илья с работы, пойдут ужинать. Не прошло и часа, как с сеткой в руках к подъезду подошел Илья.

— Мамань, никак домой собралась?

— Нет. У вас седни ночевать останусь.

— Ну и ладно. Моя-то дома?

— Велено передать тебе, что отправили Тамару в командировку. И даже командировочные выдали. Она часть дома оставила, говорит, ей хватит.

— Какую командировку? Куда?

— Уж это я не знаю.

На лице у Ильи набухли желваки.

— Значит, опять домой ночевать не вернётся?! — Илья с размаху бросил сетку на лавочку, развернулся и пошел прочь от подъезда.

— Малый, ты куда? Илья! Слышь, щёль?!

В ответ он только повернулся в пол оборота и махнул рукой.

Приближалась ночь. Во вдруг осиротевшей квартире вечер тянулся медленно, как смола. Девочки прижавшись друг к другу, так и уснули на одной кровати. За окном было уже совсем темно. Единственный фонарный столб с лампочкой в железной тарелке выхватывал из ночной темноты кусок прилегающей улицы. Устинья сидела возле кухонного окна в тщетной надежде разглядеть, не идёт ли Илья. От нервного напряжения ноги просто одеревенели. И когда пришлось дойти до туалета, то казалось, что ступней нет, а передвигает она тапочки, набитые чем-то тяжелым. Слух улавливал каждый звук в подъезде, а в голову лезли самые страшные мысли. Когда уже не было никаких сил волноваться, она придумала, как Илья опоздал на последний автобус и теперь идет откуда-то пешком. Потом вдруг пришла мысль, что вот она тут душой болеет, а их, молодых, разве разберёшь? Вот сейчас тихонько постучат в дверь, да придут вместе Илья и Тамара. Но в подъезде было всё также тихо. К середине ночи измученная ожиданием Устинья прилегла на диван и уснула. Но недолгий, тревожный сон не принёс отдыха.

Утром, отправив Наталью в школу, Леночку в садик, Устинья поехала к старшей дочери, чтоб вместе с ней решить, где искать Илью.

— Мам, ну взрослый мужик поругался с женой. Тоже мне невидаль. Вечером придет домой. Надо же умыться и переодеться.

— Нет, девка, душа болит. Кабы какое худо не приключилось.

— Ну, ладно. Я сейчас с работы отпрошусь, да к Илье на работу съезжу. Он наверняка там. А ты тут меня пока подожди, — и Елена убежала отпрашиваться к начальству. Не было её долго. Наконец она вернулась, села напротив.

— Ну, щё душу тянешь?

— Мам, мы позвонили по телефону на работу к Илье. Там сходили на участок, но он сегодня не пришел. Прогулял, говорят.

— Мать Пресвятая Богородица, лишь бы жив был.

— Мама, ну что ты такое говоришь? Может он уже дома. Ты езжай назад, а то скоро Наталья из школы придет, а дома никого. Я после работы к Наде забегу, потом к тебе. Там видно будет что делать. Может уж найдется наша потеря.

Ничего другого не оставалось. Устинья кивнула и направилась к выходу.

Возле дома на лавочке сидела Наталья и болтала ногами:

— А я тебя жду. У нас сегодня одного урока не было, и нас раньше отпустили, — она запрыгала по нарисованным на асфальте классикам.

— Пошли, — и они направились в подъезд.

Ещё не дойдя до своего этажа, услышали, что кто-то возится на их лестничной клетке. Пьяный и грязный Илья пытался устроиться спать под дверью. Ключ, вставленный в замочную скважину, так там и торчал.

— Слава богу. Цел, — Устинья толкнула дверь, протащила в квартиру Илью. На лице Натальи отразились смешанные чувства страха и удивления. Таким отца она ещё не видела. Тащить дальше коридора сил не хватало. Устинья разула сына, подложила под голову старую фуфайку, прикрыла сверху старым кожаным пальто. Казалось, сил больше нет. А надо было ещё сходить в садик и привести Леночку. Поднявшись ещё раз по лестнице, Устинья поняла, что даже просто ходить по квартире ей невозможно. Ноги болели, в голове стоял сплошной звон. Прилегла на диван, ведь сколько не пыталась ночью, так и не уснула, а тут… Мысль оборвалась на полпути. Устинья спала. Наталья щелкнула переключателем телевизора. Экран засветился ровным серебристым светом, и по нему побежала рябь. Она устроилась рядом с бабушкой, а серебристая рябь как-то превратилась в сонную сказку.

Утро только чуть забрезжило за окном, когда Устинья поднялась. Устроила поудобнее Наталью, спавшую рядом. Поправила одеяло на Леночке. Илья лежал в той же позе. Прошла на кухню. Поставила вариться кашу для девчонок. Достала трехлитровую банку солёных огурцов, нацедила кружку рассолу. Вышла в коридор. Присесть на корточки, не позволили больные ноги. Она села рядом с сыном прямо на пол. Положила свою ладонь ему на плечо и тихонько погладила. Он тягуче вздохнул, попытался открыть глаза, но разлепить смог только один.

— Мам, воды…

— Счас, счас… — Устинья кое-как поднялась на ноги, принесла из кухни кружку воды и кружку приготовленного рассола. Илья, неуклюже хватаясь руками за стену сел, вытянув ноги через весь коридор.

— Накось…

Кружку с водой он выпил залпом. Немного посидел, закрыв глаза, протянул руку и стал неспешно, с перерывами, пить рассол. Устинья опять села на пол. Илья допил рассол, посмотрел на мать.

— Что, страшен?

— Да, ведь вечером Ленка с Надькой были. Перепужал ты нас. Мы, было, искать тебя кинулись.

— Нужен-то я вам…

— У-у-у-у… Дурак, он и есть дурак. Кабы не нужен, так и речи бы об тебе не велось. Давай-ка вставай, покель девки спят, умывайся да на работу. Детей-то твоих кто кормить, обувать, одевать будет?

— Ладно. Всё одно голова деревянная. Ничего не соображает, — Илья, шатаясь и стукаясь об углы, направился в ванну.

— Иди-ка вот, кашки поешь.

— Ну, вот ещё не хватало, детскую кашку есть.

— Детская, не детская, а для желудка пользительна. Так что не кочевряжься, а садись и ешь как след.

Илья проглотил пару ложек.

— Не могу. Душа не принимает, пойду я на работу.

— Рано ещё.

— Я пешком. Хоть в себя приду. Моя-то куда подевалась?

— По работе её послали в командировку. Она мне всё обсказала. Часть денег командировочных на девчонок оставила.

— Куда послали? Когда вернётся? Сказала?

— Говорит недолго. Куда, я не спросила.

— Ладно, — один глаз Ильи стал из зелёного серым. И только стеклянный оставался всё таким же зеленым и прозрачным.

— Ладно, пошел я.

— Не дури, малый, об детях подумай. Чего творишь?

— Их матери тоже надо бы подумать.

— Ну, работа она и есть работа.

Илья пригладил пятернёй непослушные вихры и вышел из квартиры.

Прошла неделя. Почти каждый день Илья приходил домой "навеселе". Всегда находился какой-нибудь повод. Молча ужинал и устраивался на диване с книгой. Читал он много. Мемуары, исторические романы. За неделю перечитал все, что привез ему Пётр из Москвы. Как такую нагрузку выдерживал единственный глаз — бог весть.

А в субботу из командировки вернулась Тамара. Устинья, увидев невестку, обрадовалась. Муж да жена — одна сатана. Сами разберутся. И, решив, что лучше не мешать молодым и не встревать в их дело, уехала к себе домой.

Тамара ходила по квартире, берясь то за одно, то за другое. Решила ужин приготовить… Набор привычных продуктов поверг в уныние. Ничего похожего на ассортимент в гостиничном холодильнике. На плите в кастрюле, заботливо укутанной полотенцем, чтоб не остыла, картошка с кусочками мяса, которые пересчитать можно. В уродливом "Кузбассе" банка солёных огурцов, капуста, томатная паста да маргарин. На кухонном столе алюминиевая кружка, тоже не хрустальный стакан. Тамара вздохнула, провела пальцем по пыльному подоконнику. Нет, Илья не плохой. И не то, что бы она без любви замуж выходила. Но, приехав из деревни, что знала, что видела в жизни деревенская девчонка? Она подошла к зеркалу. Молодая, черноволосая, кареглазая, с тонкой талией и высокой грудью, в старых стоптанных тапочках и облезлом полинялом халате, с десятью рублями в поношенной сумочке, которая висит на гвозде у дверей. А её девчонки? Та же соленая капуста, липкая кухонная тряпка, стоптанные туфли и постоянная забота, что на ужин сварить. Ночью три минуты любви, когда не то что любви, а от усталости и давящих забот, вообще ничего не хочется. Уснуть бы как-нибудь. А нельзя. Муж. Но ведь есть тонкий пеньюар, благоуханный аромат, белоснежные простыни, и руки не трясутся от усталости, и душа не болит, чем завтра за садик платить. Пусть, пусть она плохая! Но она хочет, очень хочет жить той, другой, подсмотренной жизнью. Да она за возможность такой жизни для себя и своих дочерей будет верной как домашняя собака. Она всё вытерпит. Пусть плохая, но счастливая, чем хорошая и несчастная! Что? Это не счастье? Это обман? Обман — это когда тебе плохо, а ты себя убеждаешь что хорошо! Хуже нет — себя саму обманывать! Илья не инвалид. Молодой, здоровый мужик. Вон сколько женщин одиноких. Она детей с собой заберёт. И им жизнь только лучше станет. Надо как-то пробраться в эту другую жизнь. И путь у неё один — через Николая Федоровича. Надо взять себя в руки, подумать, успокоиться и действовать наверняка. Хоть бы сегодня Илья домой не пришел. Ну, загулял бы где-нибудь с друзьями. Запил. Самое главное сейчас, найти в себе силы вырваться из привычного общепринятого круга сложившейся жизни. Ох, как трудно, трудно и страшно. Никто её не ждет. А девчонок двое. Нет. Нет, всё равно, она даже представить не может, что завтра и послезавтра ей приходить сюда, нет!

У дверей что-то бухнуло. Из детской выскочила в ночной сорочке Наталья:

— Мам, это, наверное, папа пьяный. Он, пока ты в командировке была, часто такой приходил.

Под дверями кто-то шароборился пытаясь попасть ключом в дверь. Стало страшно. Скандал, побои? Чего ждать?

— Иди, доченька, спи. Я открою.

Наталья юркнула в детскую и притаилась. Тамара повернула ключ в замке, дверь открылась и Илья, с трудом держась за дверной косяк, ввалился домой.

— Явилась, сука. Эк-эк-эк! Тьфу! — он размашисто пролетел в зал, ударился о гардероб, и как был, грязный и одетый, плюхнулся на кровать. Поднял голову:

— Зарежу, суку… — попытался встать, упал на пол. Мыча что-то невнятное, ещё раз попытался подняться, грубо выматерился и захрапел.

Тамара смотрела, прижав к груди руки. Страх, жалость и отвращение боролись в ней. Это её муж. Это отец её детей. Это она ему изменила. Это она виновата. Это она плохая, а он хороший. Пьяный Илья дрыгал обутыми в грязные ботинки ногами и храпел. Сопли и слюни булькали в его горле. Это она плохая, она, а он — он хороший! Она смотрела на него, и ей становилось легче. Она плохая. Она плохая. И она уйдет от него, хорошего. Заберет детей. Даже квартиру ему оставит. Надо собрать вещи. Какие там вещи?! Но первое время надо хоть во что-то одеваться. Да и как знать, что там ждет впереди. Только она точно знала — хуже не будет.

На рассвете, пока Илья ещё не пришел в себя, а первые автобусы уже пошли, она тихонько собрала детей и вышла из дома. Денег хватило на один взрослый билет в общий вагон и один детский. Леночка ехала "зайцем". Тамара везла детей в деревню к матери.