Полы натерли, выбили ковры, начистили ручки от дверей. С трех часов дня на кухне начали готовить. Стучат ножами, рубят сечками, неистово сбивают крем. В столовой грохот посуды, звон рюмок. Во всю длину растягивают стол. Папа раздраженно кричит на Настю. Настя мечется, топчется, носится то вниз по лестнице в кухню, то из кухни наверх.

Ева в своей комнате сидит над учебником немецкого языка и, заткнув уши, громко читает:

- «Es war ein kalter Winter».

Прочла, и сразу все вылетело из головы. Заниматься прямо-таки невозможно, когда весь дом вверх дном.

Ева в большой тревоге. Ева хочет попросить папу, чтобы папа отпустил ее сегодня вечером к Нине Куликовой. Еве очень не хочется быть на свадьбе.

«Придут гости, - думает Ева, - и будут на меня смотреть».

Все гости знали Евину маму, все будут думать: как эта девочка чувствует себя? А Еве грустно. Ева боится, что она не выдержит и разревется за свадебным столом. Слезы так и закапают в тарелку. Но как к папе подойти с просьбой? Папа зол на Еву. Страшно к папе подойти, страшно вымолвить слово. Ева все откладывает. Прислушивается к раздраженному голосу папы и ждет. Может быть, он станет немного добрее.

- «Es war ein kalter Winter», - снова читает Ева. И вдруг шаги. Папа. Открыл дверь и просунул голову.

- Ты в церковь не поедешь. Ты дома будешь встречать гостей. Надень светлое платье.

Как ножом отрезал и скрылся.

Ева не успела ответить, не успела опомниться. Теперь уж ничего не поделаешь. Придется надеть светлое платье. У Евы одно-единственное светлое платье, на распялке висит в шкафу. Ева просила, чтобы сшили ей светло-зеленое, а сшили ярко-розовое. Совсем не идет рыжим ярко-розовый цвет. Зеленый цвет, бледно-зеленый, как фисташки. Ева ни разу не надевала розового платья. И ни за что не наденет. Ни за что не выйдет к гостям рыжей мартышкой в ярко-розовом платье, чтобы над ней потешались целый вечер. Ни за что не выйдет в розовом, ни за что, хоть режьте Еву на куски.

- «Es war ein kalter Winter», - прочла Ева с отчаянием.

Завтра Кориус вызовет. Весь параграф 137 нужно знать наизусть. А тут пристают и не дают заниматься.

Снова шаги, снова папа. Дверь распахнулась, и Ева видит через дверь - все комнаты освещены, и папа в дверях уже в блестящем мундире.

- Ты еще не готова? Ты все сидишь, как идиотка? Одевайся немедленно! - крикнул папа и с треском захлопнул дверь.

Белый колпак задрожал на Евиной лампе. Ева сидит и, не шевелясь, смотрит, как дрожит колпак.

Звонок в передней. Еще звонок. Ева сорвалась со стула и, как в клетке, заметалась по маленькой комнате. Хватила гребень - гребень упал, кинулась поднимать - опять упал. И не видать, куда упал несчастный гребень. Пригладила волосы руками. Рванула на себе черный передник, у пояса даже вырвала с мясом крючок, но передник так и остался висеть на лямках.

Остановилась посреди комнаты и расплакалась.

«Вот, - думает Ева с ужасом, - уже реву. И который раз без устали реву». Ева избить себя готова за слезы. И от страха, что вот-вот ворвутся гости и застанут ее неодетой, в слезах, расплакалась еще сильней.

Настя вошла к Еве и обомлела.

- Батюшки-светы, - зашептала Настя, - папочка требуют выйти, а она…

И притихла у двери.

Ева искоса взглянула на Настю. Что она там делает? А Настя стоит и тоже плачет от жалости к Еве.

- Настя, - позвала Ева тихонько, - пойди прикрой в гостиную дверь: я убегу.

- Куда ты? - испугалась Настя.

- Недалеко. К Нине Куликовой.

Настя вышла в столовую и прикрыла дверь в гостиную. Ева сорвала пальто и через столовую, по лестнице через кухонный чад - стрелой во двор и на улицу. Только на Соборной площади Ева остановилась и с облегчением вздохнула.

Темень на площади, только собор светится огнем. Сейчас папа поедет в собор венчаться.

«Как хорошо, - смеется Ева. - Убежать бы куда-нибудь далеко. По Каме на маленькой лодочке. Пусть волны кидают лодку, пусть ветер хлещет в лицо - только бы никогда не возвращаться домой».

Не зря улицу, где живет Нина, называют Зеленой: летом вся она зарастает травой, и зеленая гуща садов свисает через ветхие заборы. Почти никто не ездит по Зеленой улице. На дороге собаки носятся, распугивая кур, а в канавах хрюкают свиньи.

Осенним вечером такая темень на Зеленой улице, что того гляди сорвешься в канаву.

Нина Куликова снимает комнату в маленьком домике. Тусклые оконца едва светятся над самой землей. В комнате низкий потолок, стены оклеены обоями в букетах. У одной стены узенькая жесткая постель, у другой - расхлябанное кресло. Возле окна стол, и на нем керосиновая лампа.

Нина очень обрадовалась Еве.

- Ах, я никак тебя не ждала, - говорит Нина, - оставайся у меня ночевать. Я у тебя прежде много раз ночевала, а ты ни разу.

И сейчас же принялась стряпать на ужин пельмени. Нина проворная девочка: умеет стряпать, умеет стирать и мыть полы. Всему научила Нину мама-вотячка. Когда Ева гостила в Дебессах, ей очень понравилась Нинина мама. Совсем деревенская, в платочке, спокойная и ласковая. И папа - фельдшер - понравился. С виду он угрюмый, шея толстая, как у быка, но очень добрый. Если бы у Евы были такие мама и папа, Ева как сыр в масле каталась бы.

Нинина комната тоже нравится Еве. Удивительно в ней дышится легко. Ева села в кресло и точно в яму провалилась.

- Никуда я отсюда не пойду, - объявила Ева, - и буду до самого утра, пусть завтра хоть порют.

Два раза папа присылал за Евой хмурого дворника Степана. Ева не пошла домой. Вдали от папы Ева стала очень храброй.

Спать Нина и Ева легли вместе. До поздней ночи не могли уснуть. Все шушукались и смеялись. Но когда дождливое утро заглянуло в окно, когда Ева проснулась и вспомнила, что сегодня из гимназии придется вернуться домой, страх охватил Еву и уныние.

Свадьба Евиного отца всполошила весь город. Много народу сбежалось в собор смотреть на свадьбу. Сбежались и гимназистки. Они толкались в толпе, задыхаясь от духоты, и лезли как можно ближе.

- Наша рыжая здесь? - спрашивали друг друга.

Нет, рыжей нет. Разочарование. Все были уверены, что рыжая, разнаряженная в пух и прах, будет стоять с букетом возле жениха и невесты.

Весь день в классе Ева чувствует на себе любопытные взгляды. Даже Жужелица как-то особенно на Еву посмотрела. Но стоит Еве оглянуться, глаза опускаются. Только Смагина и Козлова не опускают глаз. То и дело смотрят на Еву и шепчутся между собой. И раздражают Еву невыносимо.

- Вот, - тихонько говорит Еве Нина, - они, кажется, опять что-то против тебя затеяли.

Перед уроком немецкого языка Козлова подкатилась к парте, за которой сидела Ева, и сказала с улыбкой громко, на весь класс:

- Кюн, поздравляю тебя с новой мамой.

Все девочки в классе притихли.

- Отправляйся со своими поздравлениями к свиньям, - негромко, но с яростью ответила Ева.

Козлова обомлела.

В классе так тихо, что даже слышно, как на задней парте Симониха шепчет Тальке Бой:

- И чего Козлова к ней лезет? И как ей не стыдно?

- Подумаешь, - вскипела Козлова, - что я особенного сказала? Весь класс нынче говорил: Еву Кюн нужно поздравить с новой мамой.

Потом Козлова снова обернулась к Еве и говорит:

- А ты что ругаешься, как кухарка? Бесстыжая ты. Не зря говорят: все рыжие бесстыжие.

- Молчать!

Это Нина Куликова закричала. И как треснет кулаком по парте… Толстые губы у Нины дрожат, скулы раскраснелись.

- Дура ты! Замолчи!

Все ахнули. Все смотрят на Нину. Никто не знал до сих пор, что Нина Куликова может быть такой свирепой. Всем кажется: скажи Козлова еще хоть что-нибудь, и Нина вздует ее. И будет в классе небывалый скандал. Козлова испуганно притихла.

- Кориус! - крикнул кто-то. Все кинулись по своим местам.

Вошел Кориус с толстым журналом под мышкой. Сухой, длинный, нос острый, как клюв, глаза выпученные. У Кориуса нервная судорога в лице. Нет-нет, а щека дернется и левый глаз подмигнет.

Кориус сел за стол и раскрыл толстый журнал. Сразу девочки заволновались, захлопали партами, зашуршали книгами. Раз толстый журнал раскрыл, значит, сразу будет вызывать и ставить отметки.

- Тише! - крикнула на девочек Жужелица, незаметно появляясь в дверях, и пробралась на цыпочках к своему столику. Надела очки и уселась вязать чулок. В воздухе замелькали проворные спицы. Кориус близоруко ищет на столе ручку, чтобы отметить число.

- Ах вот, пожалуйста.

Козлова вскочила и подала Корпусу белую костяную ручку с новым перышком. Козлова сидит на первой парте перед самым учительским столом.

Кориус выхватил ручку и кивнул в знак благодарности.

Козлова порозовела, шлепнулась на скамью и тихонько ущипнула в бок Надю Смагину.

Козлова влюблена в Кориуса. Перед уроком немецкого языка она вытягивает из парты зеркальце и пудрит лицо «Лебяжьим пухом». Лицо становится белым, а оттопыренные губы кажутся еще краснее.

Кориус долго думает над журналом, кого бы вызвать. Ева следит за носом Кориуса. Нос опускается по столбцу фамилий сверху вниз, и у Евы падает сердце. Внизу написано: Кюн Ева. «Неужели вызовет? Господи, - томится Ева, - один раз уроки не знать - и чтобы спросили. Даже несправедливо».

Нос поднимается вверх. Там девочки на А и Б. Слава богу!

И вдруг нос снова вниз.

- Кюн, - вызывает Кориус.

Ева помертвела.

- Параграф сто тридцать семь наизусть.

Ева медленно поднялась.

Нина Куликова заволновалась, запыхтела. Спряталась от Жужелицы за спину девочки, сидящей впереди, притиснула кулак ко рту и зашептала.

«Неужели Нинка спасет?» - загорелась у Евы крошечная надежда.

- «Es war ein kalter Winter»,- проговорила Ева и умолкла.

И вся напряглась, чтобы уловить шепот.

- Дальше, - сказал Кориус, - вы что, по чайной ложке собираетесь нас угощать?

У Корпуса дернулась щека.

- Дальше, дальше.

Ева нетерпеливо подтолкнула Нину ногой. Господи! Вот шепчет - как придавленная. И чего она кулак ко рту сует? Ах, если бы Талька Бой! Но Талька Бой далеко, на последней парте.

- «Tiefer Schnee bedeckte die Tiere», - проговорила Ева с отчаянием.

Козлова фыркнула и сейчас же громко высморкалась, чтобы Жужелица не заметила. Смагина презрительно улыбнулась.

Кориус сделал нетерпеливое движение на стуле.

- Смагина, - вызывает Кориус, - переведите фразу Кюн.

Смагина поднялась, оглянулась на Еву. Синие выпуклые глаза блеснули торжеством.

- «Глубокий снег покрыл зверей», - отчеканила Смагина, - а нужно: «глубокий снег покрыл землю, и зверям лесным было нечего есть».

- Отлично, - одобрительно кивнул Кориус. - Кюн, поправьтесь и продолжайте дальше.

Молчание.

Теперь уже весь класс не отрываясь смотрит на Еву. И Жужелица смотрит поверх очков. Проворные спицы не движутся и точно насторожились. Нина Куликова уже не шепчет.

- Кюн, вы намерены отвечать урок?

Молчание.

У Кориуса дернулась щека и глаз подмигнул сам собой.

- Садитесь, - сказал Кориус с раздражением. Схватил белую ручку Козловой, взмахнул рукой и вывел в толстом журнале единицу.

Ева медленно бредет из гимназии домой. На углуПокровской улицы Еву встретила Кривулька.

- Дорогая тетенька, - грустно сказала Ева Кривульке, - ужасное несчастье случилось со мной.

И Кривулька точно поняла. Не залаяла, как обыкновенно, не запрыгала неуклюже на трех ногах, а побежала тихонько рядом с Евой, помахивая хвостиком и заглядывая Еве в глаза.

В кухне Еву встретила Настя.

- Иди, - сказала Настя, - уже обедают. И не бойся. Очень папочка на тебя осерчал, но уже отошел. Не забудь папочку поздравить с законным браком и молодую барыню тоже.

В столовой за обеденным столом сидит Зоя Феликсовна. Место Евы заняла Женя. Светлая голова у нее пышно завита. Новое платье все в рюшках: на подоле рюшки, на рукавах рюшки, вокруг худенькой длинной шейки рюшки. Все нежно-голубого цвета и воздушное. Лицо сияет улыбкой.

Ева вошла в пальто, с книгами под мышкой.

- А, - воскликнула Феликсовна громко, - милая девочка, ты всех заставила соскучиться по тебе!

Ева не обратила на Феликсовну ни малейшего внимания. Во все глаза Ева смотрит на папу.

У папы вид недовольный, он покусывает губу и прищуривает глаз на рюмку вина. Ева подошла к папе.

- Поздравляю тебя, - робко вымолвила Ева. Папа нахмурился и едва коснулся губами лба Евы. Ева обошла Феликсовну и подошла к Жене.

- И вас я поздравляю, - совсем робко проговорила Ева.

Женя обняла ее и поцеловала.

Ева осторожно освободилась от Жениных рук и стремительно убежала из столовой через гостиную в переднюю.

- Евочка, - кричит Женя, - раздевайся скорей, я тебе наливаю суп!

Вскочила, заботливо пододвинула стул для Евы, смахнула крошки со скатерти и поставила тарелку. Суп стынет, а Евы нет.

- Что это? - с недоумением обратилась Женя к Феликсовне.

Феликсовна наклонилась к Жене и прошептала:

- Опять уперлась. Уж будет тебе с ней, Женечка, наказание. Пойди за ней.

Ева растерянно стоит в полутемной передней у вешалки. Прижала носовой платок к губам и кусает его. И сама не знает, зачем стоит. И вдруг видит: через всю гостиную приближаются к ней воздушные голубые рюшки.

- Что с тобой? - с тревогой спрашивает Женя. И точно сразу ткнула пальцем в больное место.

Ева судорожно дернула головой. Стиснула челюсти, чтобы не разрыдаться, уткнулась головой в шинели на вешалке и простонала:

- Я получила единицу.

- Милая, - зашептала Женя и схватила Еву за плечи. - Боже мой, как папа рассердится! Лучше сейчас папочке не говорить, и я не скажу. Ты после скажешь когда-нибудь, когда он совсем на тебя сердиться перестанет. И не думай сейчас ни про какую единицу. Идем в столовую. Идем.

Женя оторвала голову Евы от шинели, притянула к себе и поцеловала Еву в губы.

«Господи, - подумала Ева с тоской, - как неприятно, когда чужая женщина целует».

Ева очень боится, что Женя поцелует ее еще раз. Она сделала отчаянное усилие и овладела собой.

- Пойдемте, - сказала Ева.

Женя улыбнулась довольная.

- Только нужно сделать веселое лицо, чтобы папочка не заметил.

Ева постаралась сделать веселое лицо. И пошли.

Вечером папа зашел в комнату к Еве и сказал:

- Твое счастье, что сегодня первый день моей свадьбы и я не могу тебя пороть. Но ты не думай, что я забуду. Все это еще рухнет тебе на голову в один прекрасный день. Достаточно одной только капли. Берегись, ты вывела меня из терпения.

И ушел.

Еве приснился страшный сон: папа порет Еву. Ева проснулась вся в поту. Так и будет, - решила Ева, - когда папа узнает про единицу. Выпорет или просто будет бить кулаком наотмашь по лицу, как ту няньку, у которой косичка была с крысиный хвостик. Если так случится, - Ева не вынесет. Ева немедленно умрет.

И с тех пор Ева ни минуты не находит себе покоя. Где же выход? Ведь говорят же умные люди: что бы ни случилось, можно найти выход. Но какой же выход, чтобы спастись от единицы? Ах, если бы длинный Кориус хоть на минуту забыл в пустом классе свой толстый журнал. Ева изодрала бы журнал в клочья, а клочья сожгла бы в печке. Ведь не у одной Евы единицы. Кориус много ставит единиц. Вспоминай потом, у кого была единица, у кого нет.

Папа несколько дней будто совсем не замечал Евы. И вдруг заметил и заговорил.

- Ну-с, - сказал папа, как только кончили обедать, - как твои учебные дела?

- Ничего, ничего себе, - ответила Ева и затрепетала.

- Что значит «ничего себе»?

- По русской письменной получила пять с минусом. Минус - потому, что сделала одну пустячную ошибку.

- Тащи тетради, - приказал папа,

Ева притащила. У Евы ресницы дрожат, губы дрожат, щеки как огонь, руки как лед.

Перелистнула тетрадь и показывает:

- Вот русская письменная. Вот ошибка красным подчеркнута. Нужно было написать «вблизи» вместе, а я написала отдельно.

- Дура, - сказал папа, - конечно, вместе пишется «вблизи». Наречие - вблизи. Пятый год трубишь, а наречий не знаешь.

- А это, - говорит Ева, - тетрадь по алгебре. Письменные классные работы. За первую я получила четыре. А за вторую… вторая была очень трудная. Такую задачу задали, что многие девочки не решили совсем. Я очень долго мучилась над задачей, перед самым звонком насилу решила. И получила три.

- Показывай.

Ева подала тетрадь. Папа перелистнул. Женя тоже наклонилась и смотрит.

- Три, - вскипел папа, - ты мне сказала три! А тут три с минусом. Минус хотела утаить. И задача самая что ни на есть простая. Мальчишками рыжая башка забита. Где уж тут задачу решить?

Хватил тетрадь и пустил тетрадью прямо Еве в лицо. Ева остолбенела.

- Вот, - обратился папа к Жене, - ни капли любви и благодарности к отцу. Всю жизнь зверем на меня смотрит! И ни разу с лаской не подошла. И все потому, что отец не приманивает сладкими подачками. Отец требует послушания и учит добру. И упорный же этот рыжий черт. Ты ей тверди свое, а она все наперекор. Так на рожон и лезет.

Женя и не пошевельнулась. Ева расплакалась.

Когда мама была, чуть папа крикнет на Еву, мама тут как тут. Сейчас же найдет для Евы оправдание и успокоит папу. При маме не хлестал папа Еву тетрадками по лицу. А бабушка? Попробуй хлестни при бабушке. Бабушка убьет палкой.

- Реви, - сказал папа, - когда проревешься, я спрошу, какие у тебя отметки по устному.

Ева от ужаса разревелась на весь вечер.

На другой день из гимназии Ева идет, еле-еле передвигая ноги, Еве совсем не хочется возвращаться домой. В гимназии в десять раз лучше, чем дома. Пальто у Евы нараспашку, растрепанные книги затянуты ремешком.

На улице грязь. Сначала были заморозки. Потом оттепель. Потом три дня свистел ветер и хлестало косым дождем. Теперь дождь перестал, но ветер не стихает. Ветер срывает дождевые капли с голых ветвей и треплет Еву. Улицы не перейдешь - так с калошами и затонешь в грязи.

Все ждут не дождутся, когда, наконец, грянет первый мороз, высушит все и засыплет снегом.

Ева завернула на Покровскую улицу. Перед домом стоит Настя в одном платьишке, даже без головного платка. Растерянная, вся в слезах.

- Настя! - воскликнула Ева. - Что ты тут делаешь?

- Вот стою и думаю, чего бы сделать. Ах, где ты раньше была? Только что собачники Кривульку поймали и увезли.

- Где собачники? - спросила, бледнея, Ева.

- Укатили. Теперича на Зеленой ловят. Изверги. Удавить бы их этой самой петлей. Разве можно так животную тварь? Как накинули петлю, как затянули, да как поволокли Кривульку по грязи, да как швырнут в ящик… Уж не знаю, целы ли Кривулькины косточки. Я выбежала из ворот и кричу: «Что вы делаете? Наша собака. Не трожьте!» А они и ухом не повели.

Ева кинула Насте книги и побежала.

Бежит, не разбирая луж. Брызги во все стороны летят из-под ног. А ветер точно рассвирепел, срывает пальто, с плеч, платье с колен. Сорвал с головы шапочку. Ну, да черт с ней, с шапкой. Если жизнь Кривульки на волоске, если каждая минута дорога, - не гоняться же Еве за шапкой.

Ева метнулась на Зеленую и видит: посреди улицы стоит собачий ящик на колесах. В ящик запряжена понурая кляча. И рядом с клячей мужик в засаленном балахоне, в черной мохнатой шапке. А два других мужика крадутся по мосткам на цыпочках, заглядывают в ворота. Балахоны у них подобраны, сапожища в грязи, в руках наготове аркан с петлей.

Вокруг ящика ватага мальчишек. У кого ранец за спиной и на шинели голубой кант городского училища, а у кого ни ранца, ни канта, так, просто уличный оборвыш. Все заглядывают в ящик через решетку и галдят. А один взял палку и ткнул в решетку.

Ева остолбенела. По мирной улице везут на лютую казнь беззащитных зверей, а люди даже не вступятся. Оглянутся, посмотрят - и ничего. А мальчишкам даже как будто и весело.

Ева перепрыгнула через канаву, кинулась в ящику и закричала:

- Кривулька!

Сквозь отчаянный лай и вой Еве послышался жалобный голос Кривульки. Ева прижалась к решетке лицом и отшатнулась. Как из темной ямы, смотрят на нее собаки горящими глазами, дышат тяжело, морды оскалены.

- Эй, - крикнул Еве мужик, - отваливай!

- Отдайте, пожалуйста, мою собаку хромую, - взмолилась Ева и двумя руками вцепилась в вонючий балахон.

- Пошла! - отмахнулся мужик.

- Отдай! - крикнула Ева, не отнимая рук. Ева будет держаться за балахон и кричать до тех пор, пока ей не отдадут Кривульку.

Мужик с силой оторвал от себя Еву и толкнул. Ева упала коленями в грязь. Ватага мальчишек застыла, разинув рты.

Ева поднялась. Лицо белее полотна, в черных брызгах. С колен и с рук стекает грязь. Ветер вздул рыжие волосы.

- Тьфу, - сплюнул мужик, - рыжая ведьма.

И выругался.

Мальчишки разразились хохотом.

Ева стиснула зубы, отбежала, нагнулась, хватила из канавы булыжник, размахнулась с закидкой и запустила булыжник в мужика. Мужик ахнул и нагнул голову. Если бы не нагнул, прямо бы в голову попал булыжник. А так - пролетел и со всего маху - в клячу.

Кляча брыкнулась, тряхнула гривой, подняла хвост и понеслась.

Мальчишки завизжали от неистового восторга.

Разбрызгивая грязь, мчится с воем и лаем по Зеленой улице собачий ящик. За ящиком по грязи шлепает балахон. И два других балахона с арканами, крича и ругаясь, тоже бегут за ящиком. А за ними вся ватага мальчишек. Мальчишкам понравилось, как рыжая кинула булыжником.

- Бей их! - кричат мальчишки и, хватая на бегу камни, кидают собачникам вслед. А впереди всех Ева - как черт огненноволосый, выпачканный в грязи, с камнем в руке.

Свист пошел по Зеленой улице. Из ворот выбегают люди. Из-за угла выскочил полицейский со свистком в зубах. Увидев полицейского, вся ватага мальчишек повернула назад - и врассыпную. Оглядываются на Еву, машут ей.

- Рыжая, - кричат, - Рыжая, убегай!

Ева повернула и побежала.

Женя сидит на синем плюшевом табурете перед трехстворчатым зеркалом и замшевой щеточкой начищает ногти. И папа тут же. В кресле. Заложил ногу на ногу и читает газету.

И вдруг дверь разлетелась - Ева, выпачканная в грязи, ворвалась к ним.

- Папа, - кричит Ева, - папочка! Спасай Кривульку! Кривульку собачники увезли!

Женя выронила из рук замшевую щеточку. Оба во все глаза уставились на Еву.

- Ева, - воскликнул папа, - ты никак спятила с ума!

- Ева! - ужаснулась Женя. - На кого ты похожа!

- Ты мне ответь, - крикнул папа, - где ты вывалялась в грязи?

- Совсем, совсем испортила новенькое пальто, - проговорила Женя, - а платье, а чулки, а башмаки!

Ева взглянула на пальто, на платье, на чулки, на башмаки и расплакалась.

- Если бы ты пошел! - говорит Ева. - Если бы ты пошел к собачникам, тебе бы отдали.

- Так я и пошел! У меня, видите ли, богадельня для всякой дряни. Всякую дрянь я должен терпеть на своем дворе! И я терпел. Ты мне не можешь сказать, что я не терпел. Но чтобы я пошел выручать, - это уж слишком. Ей давно место в собачьем ящике. Еще взбесилась бы и перекусала бы нас всех!

- Ах, - воскликнула Женя, - она уже, наверное, бешеная! В собачьем ящике наверняка ее бешеные укусили. Это ужасно!

Ева повернулась и ушла.

Спустя немного времени папа заглянул в комнату к Еве. Ева сидит за столом и плачет, уткнув голову в руки.

Папа усмехнулся.

- Ты вчера ревела и сегодня опять ревешь, - сказал папа.

Ева вскочила вне себя и отшвырнула стул.

- Вы хуже чертей! - крикнула Ева папе. - Я убегу от вас и никогда, никогда не вернусь.

И кинулась в дверь мимо папы.

- Стой! - сказал лапа и схватил Еву за плечи. - Опять к своей вотячке задумала задать стрекача? Что я говорил, - как из гимназии приходишь, никуда за порог, ни шагу! Мне надоели твои дикие выходки! Я накажу тебя за дерзость.

Толкнул Еву в комнату, захлопнул дверь и запер дверь на ключ.

Ева сидит под замком. Стены давят, потолок давит. И не вырваться - прямо как в тюрьме. Только не хватает на окне железной решетки.

Долго сидела Ева не двигаясь. За окном спустились сумерки. Ева зажгла свет и подошла к двери. Послушала - тишина. Заглянула в скважину - темень. Осторожно подергала дверь - не подается. Отошла и снова села.

И вдруг представилась Еве Кривулька. Как наяву представилась. Страшный балахон вытаскивает Кривульку за шиворот из собачьего ящика. Кривулька скорчилась вся, лапки поджала, хвостик поджала, дрожит всем своим черным худеньким тельцем, мордочка оскалилась от ужаса.

Ева вскрикнула и кинулась к двери. Может быть, еще не поздно? Может быть, еще можно спасти Кривульку?

- Эй, - крикнула Ева, - отпирайте!

И задергала дверь. Никто не отвечает Еве. Что они, умерли все? Может быть, вор залез с террасы и всех передушил? Ева размахнулась и что было силы ударила кулаком в дверь и слушает. Вот хлопнула дверь папиного кабинета, кто-то прошел по гостиной. Должно быть, Женя в свою комнату прошла. А папа, верно, в кабинете. А Настя на кухне внизу. Все дома, ничего не случилось. И папа слышит, и Женя слышит, но никто не отвечает. Нарочно не хотят открыть дверь и не отворят, пока на самом деле Ева не спятит с ума. Ева кинулась к двери и начала с остервенением бить кулаками, плакать, кричать.

Никто не ответил, никто к двери не подошел…

Ева выбилась из сил. Кинулась на постель, захлебнулась слезами и затихла.

Ева спит. Сквозь сон она слышит, как пришли в столовую, как пили в столовой чай, как Женя жаловалась на кого-то папе. А потом опять все затихло.

Когда Ева проснулась, часы на соборе ударили два раза. Два часа ночи. За окном густая мгла. Все спят, а Ева не спит. Одетая, грязная, растрепанная, с распухшим от слез лицом, Ева лежит на скомканной постели. На столе под белым матовым колпаком горит лампа.

Вдруг шорох за дверью. Кто-то прижался к дверям. Слышно, как дышит. А потом чей-то голос прошептал в замочной скважине.

- Ева!…

Ева вздрогнула всем телом. Сорвалась с постели, подскочила одним прыжком к двери и губами прижалась к скважине.

- Настя! Это ты?

- Я, родненькая, я! Насилу дождалась, пока все уснут. Не плачь, моя ласточка, Кривульку можно достать. Степан бегал дознаваться. И дознался - можно выкупить за рубль.

- А разве ее не убили?

- Нет, нет! Три дня ожидают. Завтра чуть свет Степан пойдет за Кривулькой.

- Стой! Я денег дам. Может быть, мало рубль? Два дам. Десять.

- Рубль хватит.

Ева подбежала к столу и шепчет: «Спасение, спасение!»

Выдвинула ящик и из ящика выхватила копилку-свинью, в которую складывала бабушкины деньги.

Дурацкая копилка! Если бросишь в нее деньги, потом уже не достанешь назад. Не открывается. Можно только выбить дно. Ева размахнулась и швырнула копилку об угол стола. Дно с треском вылетело, и деньги раскатились по полу.

- Ева,- шепчет Настя за дверью,- как ты грохочешь! Ты всех разбудишь.

Ева ползает по полу, подбирает рубли, полтинники, гривенники. Сколько их, бабушкиных денег, накопилось на черный день! И вот черный день настал. Ева сует рубль под дверь.

- Ева, - шепчет Настя, - Степан приведет Кривульку, а я ухожу. Я завтра же ухожу. Расчет дали. Я с хозяйкой молодой поругалась. Не стерпело мое сердце, как заперли тебя и как начала ты об дверь головушкой биться! Барыня пришла на кухню, а я ее так прямо в глаза и обругала. Не стерпела я. Она и нажаловалась барину. И дали расчет.

- Куда? Куда же ты уйдешь?

- На старую квартиру, к тетке Ануфриевне. Под горой переулочек. Знаешь?

- Знаю. Я к тебе забегу, Настенька. Слушай же, слушай…

Ева нагнулась, уперлась руками в колени и в самую скважину шепчет:

- Уходи от них. И возьми к себе Кривульку. И я тоже уйду, я к бабушке убегу.

Настя ушла, и Ева опять осталась одна. До утра еще не скоро. Ева подумала: в тюрьме не раздеваются - и снова уснула одетая. Проснулась,- в столовой топают и говорят. И свет зажгли. Свет пробивается полоской в Евину комнату из-под запертых дверей.

«Господи, - вздохнула Ева, - который день и все не как всегда! Что это они в такую рань встали?»

- Разве нельзя отложить? Ну хоть до следующей недели, - прозвучал жалобно голос Жени.

- Нельзя, - ответил папа. - Беспорядки в Воткинске. Рабочие бунтуют. Видела телеграмму? Ну вот.

Ева приподнялась на кровати и насторожилась.

- Ох, - вздохнула Женя, - что-то сердце не на месте.

- Ничего, - бодро сказал папа, - я их согну в бараний рог!

Значит, папа опять уезжает в уезд. Неужели он так и не откроет дверей? Если он в Боткинский завод едет, так это не меньше чем на неделю. Неужели же неделю в тюрьме сидеть?

В столовой потушили свет. Слышно, как по лестнице загрохотали шаги. Потом в самом низу хлопнула выходная дверь. А потом стихло все. И вдруг бубенчики раскатились глухим, далеким звоном. Укатил!

За окном посветлело. Ева за запертой дверью сидит на постели, обхватив колени руками.

И вдруг замок щелкнул и дверь распахнулась. Женя!

Она в утреннем халатике, на висках туго скручены рожками папильотки. Женя говорит:

- Папа велел тебя выпустить и велел передать тебе, чтобы ты хорошо себя вела. Собирайся в гимназию. Надень все чистенькое, умойся хорошенько и причешись. Я тебе принесу синий кафтанчик и старую шапку.

На улице бушует холодный шальной ветер. Ветер гонит и крутит по мосткам последние засохшие листья. Грязь застыла твердой коркой. Лужи затянуло льдом.

Ева выглянула в парадную дверь. Какое счастье, что можно выйти на улицу. Кажется, будто она целую неделю сидела запертой в душной, тесной комнате. Ева рванулась на крыльцо с книгами под мышкой, навстречу ветру. Ветер дунул в лицо, прилепил платье к коленям, подхватил и погнал Еву по мосткам, будто оторванный листок.

«Непременно убегу», - решила Ева. Заволновалась, сунула под синий кафтанчик руку и щупает на груди. Твердо. Под черным нагрудничком мешочек с бабушкиными деньгами.

Мама, как в путь собиралась, тоже крупные деньги зашила в мешочек и спрятала на груди, чтобы воры не вытащили. Только мелочь оставила в кармане.

В классе Ева сидит сама не своя. Карие глаза блестят как в лихорадке.

- Кюн! - зовет Жужелица.

Ева не слышит.

- Кюн! - кричит Жужелица громко.

Нина Куликова толкает Еву в бок. А Жужелица уже сама подошла к парте. Очки на лбу, руки на животике.

- Кюн, ваш отец подписал дневник? Дневник… С отметками… с единицей!

- Нет. Я еще не показывала.

- Ай, - говорит Жужелица, - ай, как не стыдно! Точно девочка первый раз явилась в класс. Точно не знает, что каждую неделю нужно подписывать дневник.

- Простите, - сказал Ева, - папа сейчас в уезде. Когда приедет, моментально подпишет. Моментально дневник вам принесу.

И улыбнулась, и лукаво прищурила глаз.

- Ева, - сказала Нина, - у тебя странный вид.

И встревожилась.

Еве очень хочется щекой прижаться к Нининому скуластому лицу и сказать: «Я убегу к бабушке!»

Но Ева не решается. Вдруг папа вздумает Нину пытать, чтобы узнать, куда делась Ева? Нина не выдержит пытки и сознается. Скажет: «К бабушке убежала, догоняйте».

Когда все девочки после уроков побежали по белой лестнице вниз к вешалкам, Ева помчалась по коридору в самый конец к телефонной будке. С силой захлопнула за собой дверь и звонит на Любимовскую пристань.

- Когда отойдет пароход вниз по Каме?

- Сегодня, - отвечают, - отошел последний пароход вниз по Каме, и больше пароходов не будет.

Ева так и ахнула. Как она могла забыть, что надвигается зима и река скоро станет! Ева звонит на пристань «Кавказ и Меркурий». Приподнялась на цыпочки и неистово кричит в высоко прибитую трубку, а другую трубку прижала к уху:

- Когда отойдет пароход вниз по Каме?

- Вниз по Каме, - отвечают, - пароходов не будет. Вверх на Пермь последний пароход отходит через полчаса.

Трубка задрожала у Евы в руке.

Путь отрезан! Но все же, все же Ева убежит. Льда еще нет. Кама чистая. Ева наймет лодочку и на лодочке по волнам будет сама грести и править день и ночь. Доберется до Нижнего, а в Нижнем кинет лодку и сядет в поезд.

И вдруг Ева вспомнила. Ведь еще есть пристань: Кашинская пристань! Кашинские товаро-пассажирские не такие огромные, как «Кавказ и Меркурий», но все же пароходы, большие пароходы, выкрашенные в розовый цвет.

- Стой, - шепчет Ева, - стой, давай звонить на Кашинскую пристань.

Звонит. Ответили:

- Завтра в девять часов сорок минут утра отходит вниз по Каме последний пароход «Матвей».

Ева так и подпрыгнула. Повесила дрожащей рукой трубку, выскочила из телефонной будки и по коридору вприпрыжку, легкая, как перышко, побежала к вешалке.

Нужно как можно скорей бежать домой, наспех пообедать, а потом - в переулсчек под горкой, к Насте.

На углу Покровской улицы Ева вдруг остановилась и замерла. По Покровской впереди Евы шагает мальчик в черной шинели: руки в карманах, локти оттопырены, весь, как палочка, прямой. Коля!

Ева следом за ним. Возле ворот Евиного дома Коля замедлил шаги и заглянул в ворота. Прошел мимо окон, заглянул в окна. Совсем как Ева прежде.

«Ах, ну и смешной! На букву Ф похож. Кого вы высматриваете, Коля Горчанинов? Рыжую девочку? А вы помните, как вы прежде над рыжей девочкой смеялись?»

Коля прошел мимо дома Евы и вдруг круто повернул назад - и лицом к лицу столкнулся с Евой.

От неожиданности Коля даже вспыхнул и закусил губу. Ева стоит перед Колей, зажимая книги под мышкой. Серая шапочка набекрень. Ветер треплет рыжий вихор на лбу.

- Ваша мама сказала, что вы со мной больше не знакомы! - выпалила Ева, а сама спрятала нос в воротник и смеется.

Коля нахмурился.

- Пойдемте в Пушкинский сад, - сказал вдруг Коля.

Ева молчит.

- Пойдемте! - настойчиво повторил Коля. - И поскорей. В саду никто не ходит. А здесь на улице могут заметить.

Ева кивнула, и пошли.

Ледяной ветер качает голые березки и колючие кусты. Столб «гигантов» уже без петель, петли сняты на зиму, и трапеции сняты. И во всем саду ни души. Только двое. Идут по главной дорожке медленно-медленно. Коля вышагивает, заложив руки в карманы черной шинели. Сжал губы и смотрит прямо перед собой.

Ева идет рядом. Искоса поглядывает на Колю и подкидывает ногой все камни на дорожке, все сухие листья.

- Ева, такие письма нужно сжигать!

- Да, - ответила Ева, - да, да! Теперь уж я непременно. Как прочту, сразу буду сжигать на свечке.

- Послезавтра вечер в реальном. Вы придете? Ева отрицательно мотнула головой.

- Почему же? Моей мамы не будет. Мы могли бы хоть немного потанцевать.

Коля повернулся к Еве.

- Вы тогда не хотели танцевать со мной. А мне как хотелось! Как хотелось! А теперь…

- Что теперь? - Коля нахмурился и смотрит на Еву. - А теперь вы не хотите?

- Нет, нет, нет! А теперь мне не придется.

- Почему же?

- Вы никому не рассказывали про меня? - вдруг спросила Ева.

- Никому. А зачем вы спрашиваете?

- А потому, что мальчишки любят про девочек хвастать.

- Нет! Никому.

- Честное слово?

- Честное слово.

Ева заглянула Коле в глаза. У Коли глаза серьезные и смотрят прямо.

- Ну тогда, - сказала Ева, - вам можно доверять. Я вам расскажу. Никому не скажу, а вам скажу. И вы никому.

Ева умолкла.

- Что же вы не говорите?

- Вот когда до старого дерева дойдем, - скажу. Коля пошел быстрее - и прямо к дереву.

Ева отстала. Что-то не хочется говорить. Точно от ветра все мысли разметались. Идти бы и идти, долго-долго. И чтобы Коля шел.

Ева сорвала тоненькую веточку и кусает.

Коля остановился под деревом. Повернулся и ждет.

- Ну, говорите же!

Ева оглянулась. Отшвырнула ветку, схватилась за медную пуговку на черной шинели и зашептала:

- Я убегу… В Петербург, к бабушке. Завтра, в девять сорок.

Коля вдруг побледнел.

- Ева, не делайте так, - сказал Коля.

- Нельзя, нельзя! Вы ничего не знаете! Иначе нельзя. Я не могу больше с папой жить. А вы помните, что мне обещали - никому ни слова.

Коля снял фуражку и провел рукой по темным волосам. Держит фуражку в руке.

«Холодно без фуражки, - думает Ева. - А ему не холодно. Он не чувствует. Ему жаль, жаль со мной расставаться!»

Ева рассмеялась от радости.

- А вы помните, как я вас здесь на главной дорожке треснула книжками по лицу?

Коля чуть-чуть улыбнулся.

- Вы напишите мне большое письмо из Петербурга, - сказал, Коля и сжал губы. - На Нину Куликову, а она мне передаст.

Ева кивнула.

- Мне нужно идти. Я сейчас побегу. Прощайте, - проговорила Ева.

И вдруг в горле защекотало, и глаза закололи иголочки.

-  Прощайте! - совсем тихо проговорила Ева. Взмахнула книжками и кинулась от Коли бегом.

- Стойте! - крикнул Коля. - Ева! Еще два слова…

Ева бежит не оглядываясь.

У самой калитки Коля нагнал Еву, дернул на рукав и остановил.

У Коли фуражка в руке, волосы от ветра растрепались.

- Вы любите офицеров? - спросил Коля, запыхавшись.

Ева с изумлением широко раскрыла глаза.

- Нет, - ответила Ева.

- А докторов вы любите?

- Люблю.

- Так вот. Как я училище кончу, я тоже в Петербург поеду. Я поступлю в Военно-медицинскую академию. Не забудьте прислать большое письмо, а в нем адрес.

Из Пушкинского сада Ева отправилась прямо в переулочек под горой. Домой явилась только к вечернему чаю и объявила Жене, что обедать не будет. Села за стол и чаю не пьет. Только болтает в стакане ложечкой. Щеки у Евы горят, глаза блестят…

- Ева, - сказала Женя взволнованно, - ты помнишь? Папа говорил, что после гимназии ты должна сразу приходить домой.

- Очень даже помню, - ответила Ева, - Вот поэтому-то, пока папы нет, я и хочу вволю нагуляться!

Женя испуганно посмотрела на Еву.