Бахмутский городок свою известность среди донских казаков, да и не только у них, получил по причине простой, но важной: здесь добывали соль и селитру, из которой делали порох. Уже в первый год нового века донцы завели в Бахмуте солеварни. Вскоре здесь один за другим появляются беглые крестьяне, работные и прочие люди из многих русских уездов — Московского, Курского, Арзамасского, Симбирского и иных. Повышенный интерес к нужному и выгодному промыслу проявляют и ближайшие соседи. Недалеко от речек Бахмут, она впадает в Северский Донец с правой, южной, или Крымской, стороны, Красной и Жеребец (с левой, северной, или Ногайской, стороны), располагались городки Белгородского разряда — Соленый, Тор, Маяки (Маяцкий острог), Изюм, Чугуев, Валуйки и другие. Их жители, и в их числе городовые казаки Изюмского и других полков, тоже претендовали на соляные и рыбные промыслы по тем рекам, на лесные угодья и луга. Разгорелась вражда, и обе стороны — донцы и изюмцы с соседями — доказывали свои права, писали в Белгород воеводам и воинским командирам, в Москву — боярам в приказы, самому царю. Ссоры перерастали в стычки. Взаимные нападения заканчивались разорением Бахмутского городка и солеваренных «заводов» — колодцев, из которых поднимали соляной раствор, больших сковород для выварки соли, шалашей для жилья, запасов дров и прочего.

Добыча и продажа соли приносила владельцу «завода» немалые доходы, иногда до нескольких сотен рублей за месяц-другой работы. Солеварнями владели многие — и изюмские, торские жители, и донские казаки, особенно из «старожилых», местной старшинской верхушки. Имелись такие и из прихожих людей, из тех, кто поисправней; большинство же их нанималось в работники к хозяевам солеварен.

Среди владельцев подобных «заводов» числился, можно полагать, и Кондрат Булавин. Недаром его считали не только бахмутским атаманом, но и атаманом над солеварами. То, что происходило на Бахмуте и соседних речках, очень волновало и его, и прочих казаков из его родной Трехизбянской, что на Айдаре, левом притоке Донца, из станиц Краснянской, Боровской, Сухаревой и прочих. Соль нужна всем, и Войско Донское, черкасская старшина бдительно следили за тем, что происходило на Бахмуте и соседних реках.

...За несколько лет до бурных событий, разыгравшихся на бахмутских промыслах, в 1702 году, зимней порой боярину Федору Алексеевичу Головину, главному начальнику Посольского приказа, его дьяк доложил, что пришла донская станица. Неторопливый и сановитый боярин, с умными проницательными глазами, кивнул, спросил:

— Как зовут?

— Тимофей Федоров в станичных атаманах, а с ним в товарищах пять казаков.

— С чем пришли?

— О бахмутской соли просить. На Шидловского, полковника Изюмского, с жалобой — обижает, мол...

— Так-так... Дело сие ведомо. Не первый год о том разговоры и споры длятся. Поди уж, и забыли, когда а отчего началось. Мнится мне, что у бояр князя Ромодановского Григория Григорьевича и Бориса Петровича Шереметева хлопоты были и по сему случаю головы скорбели.

— Истинно так, боярин. И у них, и такожде у боярина князя Долгорукого Якова Федоровича и генерала и воеводы Косагова Григория Ивановича.

— Хороше, дьяче. Ты бы разыскал отписки и грамоты, в коих о том писано.

— Будет сделано, боярин.

— А теперь зови.

Дьяк с поклоном вышел в дверь. Головин скосил глаза к бумагам, лежавшим на зеленом сукне, вздохнул. Глянул в оконце — на улице совсем рассвело, но солнце еле проглядывало сквозь тучи, падали редкие снежинки. Казалось бы, мирно все вокруг, спокойно, тишь да благодать. Да в душе у боярина неспокойно, кошки скребут: «Как-то теперь там у Шереметева со шведами? Каково Петру Алексеевичу? И нарвской конфуз пережить, и армию заново строить, и заводы ставить, и с Карлу-сом воевать. Тыщи дел! А тут еще докука не ко времени — изволь споры донских с изюмцами разбирать. Ох, господи, господи! И что не сидится спокойно? Голодранцы степные!» Боярин, задумавшись, не заметил вошедших станичников. Атаман осторожно кашлянул в кулак:

— Здравствуй, боярин Федор Алексеевич! — Все казаки поклонились в пояс. — Челом бьет тебе Войско Донское!

— Здравствуйте, казаки. Подобру ль доехали? Здоровы ли? Как устроились? Нет ли какой обиды?

— Благодарствуем, боярин. И доехали, и устроились по-доброму, и обиды никакой станица не имеет.

— Какое дело в Москву-матушку привело? С чем Войско Донское послало?

— С делом великим, боярин. Позволь говорить?

— Говори.

Тимофей Максимович, крепкий еще казак, лет сорока с небольшим, чуть выше среднего роста, поглядел на товарищей своих и, почувствовав их молчаливую поддержку, снова обернулся к посольскому начальнику:

— Донские атаманы и казаки, войсковой атаман Лукьян Максимов и все Войско Донское челом бьют: по указу и грамоте великого государя Петра Алексеевича всея России для проходу ратным людям в степи на речке Багмуте, через которую лежит путь к Троецкому и Таганрогу, на новой большой дороге, верховые наши казаки учали селитца и учинили себе от неприятельского приходу крепость, городок построили. И, огородясь, тем местом путь неприятельским людям заняли.

— Погоди, атаман, спросить хочу: что, нападают и тем местам шкоду чинят степняки?

— Так, боярин, нападают ежегодно, а то и по нескольку раз на год; отбивать приходится — то крымцев, то ногайцев, то татар едисанских или кубанских.

— Ишь, не успокоятся никак. Ну, продолжай. Не пойму что-то: в чем обида Войску Донскому?

— А вот в чем, боярин: Федор Шидловский, полковник изюмский, прислал к нам на ту речку Бахмут казаков своего полку, жителей розных городов; и они нас, донских казаков, с того новопоселенного места сбивают, насильством своим бьют, и грабят, и ругают, и всякое разорение нам чинят, и хвалятся смертным убивством. А живут они, изюмцы, на той речке Бахмуте для соляного промыслу не постоянно, а наездом; хоромным строением не селятца и крепости никакой не чинят, потому что Багмута-речка от Изюма и от иных черкасских городков в дальнем расстоянии, а к их казачьим городкам прилегла в близости.

— Сколь давно, снова остановил Головин атамана, — Войско Донское владеет той рекой и угодьями?

— Не столь давно. Да дело не в том. Места те, боярин, до сих пор были опасные и безлюдные. А наши казаки, краснянские, трехизбянские и прочие, там становятся крепко, от неприятеля те места стерегут, хозяйство заводят и тем кормятца.

— Так-то оно так, — задумчиво и пытливо глядя на станичников, медленно произнес Федор Алексеевич, — да ведь и изюмцам, и иным Белогородского разряду жителям те места тоже надобны... Так что же вы хотите?

— Ты, боярин, человек великий, царь Петр Алексеевич тебя жалует и приближает. О том нам известно. Скажи великому государю, чтоб он пожаловал Войско Донское, не велел Изюмского полку казакам на Бахмут-речку к новопоселенным на той речке казакам ездить и никаких задоров с ними не чинить и соли в тех местах ныне и впредь не имать и обид им, казакам, не чинить.

Станичники снова отбили поклон, выпрямились, с надеждой смотрели на судью Посольского приказа. Головин, и в самом деле высоко ценимый Петром за ум, основательность и надежность в делах, с тайной усмешкой слушал атамана. Его лесть не произвела на него впечатления. Старый, опытный и умный политик, он знал себе дену — за плечами его многие службы и царю Алексею Михайловичу, и его наследникам: заключение договора с Китаем в Нерчинске в году 1689-м; руководство «Великим посольством» в Европу, в котором под именем волонтера Петра Михайлова ездил туда сам государь российский; долгие годы сидения в Посольском приказе. Дела государственные, важности чрезвычайной. Недаром Петр Алексеевич, Herr Piter, так любил его и ценил, держал при себе, осыпал милостями. Многие искали его расположения — и свои, и иноземцы. Великие дела начал царь-батюшка, подумал он, и нужны ему хорошие помощники. Немало их при особе государя, и Головин давно знал, что он среди них — в числе первых. Много забот принял на себя боярин за долгие годы службы, а теперь, когда жизнь подходила к концу, их стало и того больше: несчастное начало Северной войны, непрочность Северного союза с Польшей и ее королем, одновременно курфюрстом саксонским, пренебрежение европейских дипломатов и их патронов в Вене и Париже, Гааге и Лондоне, неясное будущее. Как пойдут дальше дела с этим неугомонным Карлусом? Предсказать невозможно... О том, что думает предпринять король Свицкий, бродяга и авантюрист, не знает никто, даже граф Пипер, его первый министр. А ведь скор швед на баталии и расправы! После Нарвы колесит по Польше и Саксонии, бьет Августа и его саксонских генералов. Потом снова на нас бросится! А тут еще чернь неспокойная... Князь-кесарь устал небось кнутобойничать в Преображенском.

Казаки стояли тихо, переминаясь с ноги на ногу, не смея нарушать затянувшееся молчание. Боярин поднял опущенную в раздумье голову:

— Охо-хо, станичники! Задумался я что-то. Дела многие, докуки разные. Ну да ладно. А вам бы, казакам, жить мирно, без задоров. Государю ведь о всех думать надо, не только о вас и нуждах ваших. Не вы одни служите царю-батюшке. Изюмцы, чугуевцы да валуйцы тоже по южной границе заслоном стоят, пользу государственную блюдут. Соли и рыбки им тоже надобно. Так ведь? Согласны?

— Согласны, боярин. Только оборони нас от их несправедливости и насильства.

— Ну, хорошо, государю о том будет известно. Ждите указа.

Тимофей и станичники с поклонами вышли из посольской горницы. Головин, проводив их внимательным, недоверчивым взглядом, снова повернулся к окну; какая будет погода днем, вечером? Кто ее разберет... Боярину было тяжко, неотрывно ныли суставы, все-таки хмарь на небе — к плохой погоде! То ли метель закрутит, поземкой заметет по московским крестцам и закоулкам? То ли оттепель надвигается? В голове крутоверть какая-то... Вошедшему снова дьяку кивнул: подойди, мол, ближе. Тот приблизился к столу. Головин глянул строго, но с усмешкой:

— Ушли челобитчики? — Получив утвердительный ответ, продолжал: — Что там делается на Бахмуте, кто прав, кто виноват — о том доподлинно проведать надобно. Тем и займись. А спешить с их делом нет нужды. Поди, голытьба донская воду мутит. Да наших холопов и крестьянишек принимают и тем боярам и дворянам, всему государству Российскому поруху чинят большую.

И приказные не спешили. Наводили справки. Посольское ведомство вело переписку с Разрядом — приказом, назначавшим дворян на службу, военную и гражданскую. Разрядные дельцы сообщили посольским, что летом по тому же бахмутскому делу писал к ним изюмский полковник стольник Федор Шидловский. Московские власти узнали, что «в прошлых годех», еще до 1676 года, на Крымской стороне Северского Донца варили соль наездом у пяти соляных озер всякие приезжие люди, русские и черкасы, стояли там обозами. А в том 1676 году, на исходе царствования Алексея Михайловича, поставили по его указу у соляных озер и для опасения от неприятельских людей городок Тор. На житье в нем поселили черкасов, служили они в Изюмском полку компанейскую службу. Иных же «кумпанейщиков» записали в подмочники, попросту говоря — в работники к командирам. Лет пятнадцать спустя торцы сыскали «в дачах Изюмского полку» на Бахмуте хорошее место для варки соли. На этот раз они не ограничились наездом, а переселились на Бахмут на постоянное житье. То же сделали жители других городков Изюмского и иных черкасских полков, а также многие русские всяких чинов люди, помещиковы холопы и крестьяне.

Все они живут там самовольно, никакую службу не служат, а полковнику чинятся не в послушании. А старый городок Тор стоит пустой, государеву пушечную и зелейную казну беречь некому, оттого полковой службе — урон большой, украинным городам — от неприятеля великое опасение.

Шидловский в своих отписках не жалеет слов о государственных интересах, но скрывает интерес личный. А он немалый: и дешевые работники, которые скрываются от командиров в бегах, и угодья, промыслы, разоряемые казаками. Посему полковник просит Москву, чтобы на Бахмуте построить крепость, а ее жителей переписать; черкасов из полков вернуть в компанейскую службу и в подмочники; всех беглых русских — выслать в прежние места.

Челобитные донцов и изюмцев завязывают узел острых противоречий между ними. Москва и Белгород обмениваются грамотами и отписками, вникают в дело, ищут выход. В середине августа генерал князь Кольцов-Мосальский Иван Михайлович получает распоряжение из Разряда: переписать всех жителей того новопоселенного Бахмута, взять у них сказки: откуда они пришли, какого чина и имени; в тех местах, откуда явились, какую службу служили или, тем паче, жили ли за помещиками и вотчинниками? Для того послать на Бахмут кого пригоже, и ему то место новопоселенное и соляные заводы, и займища, всякие строения осмотреть и описать, учинить чертеж с пространным начертанием, с подписью и подлинною ведомостью, — в которых местах прилично какую крепость построить. И тому всему учинить описные книги. А всех новопоселенных жителей, которые окажутся черкасами, ведать до указу полковнику Шидловскому; русских — торскому приказному человеку. Собрать у них поручные записи — пусть без указу великого государя из того поселения никуды не сходят.

В феврале следующего года из Москвы послали новую грамоту — генералу напомнили о прошлогоднем указе: что же, мол, не шлете на Бахмут человека, чтобы все там осмотреть и описать? В первый день апреля разрядные дьяки узнали из новой отписки белгородского генерала со товарищи: они посылали на Бахмут нужного писца-поручика Петра Языкова.

...В один из мартовских дней Кольцов-Мосальский сидел в приказной избе, скучал. Одна отрада — весна на дворе, ручьи на улице роют борозды в оттаявшей земле, воробьи устраивают шумные сборища, драки у навозных куч. Иван Михайлович выглянул в оконце, порадовался, сел на скамью в переднем углу. В соседней палате кто-то застучал сапогами. Отворили дверь. Она гулко заскрипела, вошедший стал у порога, поклонился:

— Дозволь, господин генерал.

— Входи, входи. А, ты? Заждался я тебя, господин поручик. Поди, в Москве у государя гневаются. Что долго так? Трудно было?

— Ох, трудно, князь! Пока доехал из Белгорода на Бахмут да там устроился, почитай, неделя прошла. А потом и началось: казаки описывать себя не дают, новоприхожие из беглых скрываются по лесам и буеракам, и казаки их скрывают. Просил, уговаривал — помогает плохо. Начал сказывать с грозами: Белгород и Москва, мол, не пожалуют за ослушание, быть вам в великой опале и в смертной казни. Еле уговорил...

— Что же они — не хотят, что ли?

— Вопят, круги собирают. «Не хотим, — кричат, — Дон река вольная. У нас исстари такая заповедь: с Дону выдачи нет!»

— А о соляных варницах и прочих угодьях что говорят?

— Те места, мол, наши, мы здесь первые поселились, потому и владаем. А прочие — торцы, изюмцы — бывают здесь наездом, варят соль и едут к своим домам, тут, мол, не живут и место то не крепят.

— Голутва донская и сброд набеглый! Погодите, доберется до вас государь, не то петь будете!.. — Нахмурив брови, посуровевший генерал посмотрел на сумку в руках у поручика: — Описи привез?

— Привез, господин генерал. — Языков вынул бумаги, положил на стол перед князем. — Вот описные и переписные книги, вот сказки, от жителей взятые, вот чертеж тому новопоселенному месту.

— Потом читать буду. Сказывай: кто на Бахмуте живет? Откуда они?

— Из русских людей, — скороговоркой начал поручик, — беглых 66 человек: розных городов настоящих 36, а их детей 30. Из них торских жителей 18, у них детей 23; мояцких жителей 4 с 4 детьми; Переяславля-Рязанского волостной крестьянин один, а которой волости, — неведомо, живет у черкашенина из найму; туленин посацкой человек, у него — сын; москвитин посацкой же; синбирянин посацкой; староосколец городовой; курчан посацких два, стрелец один; белогородцов городовой службы один да недоросль; города Королевца посадкой один; суздалец гулящей человек один, боярской крестьянин один; арзамасец посацкой один, у него — сын; тополец гулящей один.

— Погоди, поручик, остановись, бога ради! Как пономарь строчишь... Из многих мест, выходит, бегут туда... Голытьба к голытьбе тянется! И ведь не только из близких мест идут, — из Симбирска, Рязани, Тулы, из самой Москвы. Напасть-то какая! Ведь война идет, да война-то какая тяжелая! Всей России силы собрать надобно. А тут — бегут, бегут!

Генерал помолчал. С недоброй усмешкой спросил Языкова:

— Ну, а наших, белогородской службы казаков черкасских, много ли там?

— Немало, князь, — поручик сокрушенно вздохнул, снова уткнулся в список, — Изюмского полку казаков 111 человек, а с сотником 112 будет.

— Из каких городов?

— Торских жителей: сотник 1, казаков 72, изюмцов 18; мояцких жителей 17; Изюмского ж полку казаков 4, а которых городов, — неведомо.

— Ай-яй-яй! Куда ж глядит Шидловский?! Больше ста казаков из городов с царской службы ушли. Он сам-то хоть ведает о том?

— Говорят: ведает, пишет в Москву с жалобами.

— Писать хорошо, но с этим сбродом нужно по-другому: в кнуты и батоги взять! Толку больше будет. Согласен?

— Согласен, господин генерал. С ними инако поступать неможно.

— Ну, ин Москва разберется, царь укажет. А что же ты о донских казаках не говоришь? Поди, понаехали на Бахмут, богатеют на соли?

— Мало их сыскалось, господин генерал, — только два человека. Один из Черкасской станицы, в роспросе мне сказал: живет на речке Бахмуте в курене прикащиком у донского казака наездом для варки соли. Другой, из Дурновской станицы, служит в донских казаках пять лет, а отец его исполняет рейтарскую службу в Казани.

— Два человека... — хмыкнул Кольцов-Мосальский. — Курям-то на смех будет. Атаман и Войско Донское, слышно, челобитья в Москву шлют, просят те места им отдать: они-де селятся по речке Бахмуту, построили крепость, стерегут те места. А у тебя — два человека, да и то один из них — наездом! За дураков, что ли, они нас почитают?!

— Истинную правду говорить изволишь, господин генерал. Не хотят казаки в перепись итти, укрываются.

— А много ли завели варниц соляных, строений поставили?

— Немало, князь: у русских людей и у черкас солеваренных колодезей 29, дворов 49, изб липовых тоже 49, анбаров липовых 11, куреней и землянок 48.

— А сколько у кого — у русских людей, у донских казаков, у черкас?

— Того, господин генерал, написать не успел...

— Так... — князь поднял брови, с недоумением глянул на бумаги. — Как это не успел? А как далеко, в скольком расстоянии русские и черкасы с донскими казаками живут? Какие крепости те донские казаки построили? Узнал? Или тоже не успел?

— Не успел, господин генерал, да и невдомек было.

— Плохо государю служишь, поручик. Плохо. Дай-ка сюда чертеж.

Князь Иван Михайлович разложил по столу чертеж, расправил по сгибам.

— Так... — Водя пальцем, дошел до Бахмута. — Вот место новопоселенное, где соловарные курени построены. Угу... Это Тор, а от него до Бахмутского городка, пишешь, 30 верст. Так? Дорога есть?

— Дороги нет, дикою степью ехать надобно.

— М-да... От Бахмута-реки до донского казачьего торгового города Сухарева 35 верст, а стоит он за Северским Донцом на Ногайской стороне. От Тору вниз по Северскому Донцу до того Сухарева городка 65 верст. А к Изюмскому полку та речка Бахмут пришла ближе пяти верст. Ну, ясно. Хоть это есть. Ступай, поручик, отдохни малое время. Бумаги оставь — в Москву пошлем для ведома и указу. Да помни: в наказе, и на письме и словом, не все в строку пишется и в речи говорится; и между строкой и словами нужно нечто угадывать. Это тебе на будущее, молодой еще...

— Слушаю, господин генерал!

Кольцов-Мосальский проводил взглядом уходившего поручика, прихлопнул бумаги на столе, задумался: «Эх, молодость, молодость! Нам бы, старикам, вашу резвость... О-хо-хо! Вишь ты — не походы и сражения, не осады и штурмы делай, а неприятности с казаками разбирай. Захватывают земли, зацепки чинят с изюмцами, беглых принимают и их укрывают. Перепись знать но хотят, государевой белогородской службы казаков требуют согнать с Бахмута и иных мест. Не быть бы смуте... Да и время такое — война идет, швед грозит, ножи точит... Ну да господь милостив». С тем и покончил генерал с бахмутским делом — послал в Разрядный приказ книги и чертеж Петра Языкова, и дело с концом!

Донские казаки, на которых сердился генерал, не успокаивались. И в этом, 1703 году, и в следующем, «в розных месяцех», войсковой атаман Яким Филипьев и все Войско Донское шлют в Посольский приказ жалобу за жалобой: Федор Шидловский и его полчане не дают донским казакам селиться по урочищам на речке Бахмуте и, не дожидаясь описных книг и чертежа Языкова, новопостроенный их казацкий городок с жилищами разорили до основания, пожитки казаков разграбили, их соляными заводами завладели, а их, казаков, с того поселения с бесчестием и с ругательством согнали, похваляясь смертным убивством, без указу, самовольством своим.

А на рубежной речке Жеребце, продолжают жалобщики, на той ее стороне, что в дачах их, донских казаков, и на другой речке — на Красной — те же полковник и полчане — изюмцы заводят пасеки, мельницы и всякие заводы самовольством. Их, казаков, стесняют, луга и сенные покосы, и всякие угодья отолачивают и отбивают. Рубежи по той Красной речке отводят (переносят) от их казацких городков самовольством же, новые грани насекают и столбы ставят в самых ближних местах к их городкам казацким. И в те угодья им, казакам, выезжать не велят и на них похваляются смертным убийством.

Донцы снова настаивают, что речка Бахмут из давних лет в рыбных и звериных ловлях и во всяких добычах владение было их, казацкое. Они живали на той реке для обереганья Изюма и Коротояка от приходу неприятельских людей. А тесноты им, казакам, и разорения и запрещения не было. А ныне Шидловский их истесняет и населяет то место своими черкасами.

В Москве разрядные чиновники, изучив описные и переписные книги, чертеж Петра Языкова, прислали государев указ: русских людей, попавших в список, ведать торскому приказному человеку, черкас — изюмскому полковнику Федору Шидловскому; всем изюмцам быть своем полку по-прежнему. А впредь в то место на речку Бахмут донских казаков, пришлых людей, черкас не пускать без указу великого государя и без грамот из Разрядного приказа «для того, что то урочище по описи явилось в Ызюмском полку, от реки Северного Донца на Крымской стороне, а от донских городков в дальном разстоянии и за Северским Донцом». По описи Петра Языкова никакой крепости, о которой пишут донские казаки, на Бахмуте не оказалось; и, опричь двух донцов, никого из них там нет.

Вокруг урочищ и новопоселенного городка на Бахмуте и угодий по той же реке, Жеребцу и Красной началась тяжба между донцами и изюмцами. Она затронула насущные интересы и нужды обеих сторон. Возможности той и другой нельзя считать одинаковыми. Войско Донское, теснимое со всех почти сторон государевыми землями и полками, пыталось сохранить свои владения, даже увеличить их за счет пустовавших до недавнего времени земель Дикого поля, не допустить ущемления старинных прав и привилегий — на богатые рыбные и звериные ловли, пчелиные, лесные, покосные угодья, на автономное казацкое самоуправление, наконец, на прием беглых. Черкасская старшина, заявляя права на Бахмут, его промыслы и угодья, требуя ухода изюмцев с трех рек, отстаивала общие интересы донских казаков и особенно свои собственные, старшинские. Войсковой атаман, его есаулы, помощники, станичные атаманы и есаулы близлежащих городков имели по тем и другим рекам земли, угодья, промыслы и, что очень важно, немало наемных работников из беглых и своей же братьи казаков. К старшинскому кругу, как и Степан Разин, принадлежал и Кондрат Булавин. Правда, в сравнении с черкасскими старшинами он выглядел «провинциалом», человеком не таким богатым и влиятельным, как они. Но положение станичного атамана давало определенные привилегии и возможности. Можно полагать, Кондрат имел не только курень и атаманскую булаву, но и какое-то имущество, движимое и недвижимое, в том числе угодья, солеварни и, возможно, наемных работников. Недаром год-другой спустя он явится над солеварами и в целом над Бахмутом атаманом. Как видно, казаки Трехизбянской станицы, жителем которой он был, по примеру других стремились в новые заманчивые моста на Бахмуте. Общие интересы владельцев объединяли черкасскую и станичную старшину, до поры до времени, конечно, пока дело не дошло до недовольства, тем более угроз и репрессий из Москвы, от царя.

Изюмские и белгородские воеводы, генералы и офицеры, все полчане были в более выгодных условиях. Их положение государевых служилых людей, на которых власти открыто опирались в усилении своих позиций, в политике продвижения и освоения новых земель на юге, стеснения прав и вольностей Войска Донского, обещало им верную победу в борьбе с донцами за угодья по Бахмуту, Жеребцу и Красной, к северу и югу от Северского Донца.

Получив благоприятное решение Москвы, Шидловский тотчас шлет на Бахмут сотника Данила Данилова и полкового писаря Осипа Щербину. Там собрали на сходку всех жителей. Щербина прочел им государеву грамоту, особо выделил слова:

— А черкас написать по-прежнему Изюмского полку в казаки, а русских ведать торскому приказному человеку. И впредь русских людей, и черкас, и донских казаков без указу великого государя на речку Бахмут принимать не велеть.

Окончив чтение, писарь отступил в сторону. Вперед вышел сотник Данилов:

— Все ли слышали царев указ?

— Bсе! Bсе!

— Понятно? Чтоб все знали и делали по указу!

— Понятно! Знаем!

— Нам бы только тута жить, не съезжать! А ведать — пусть ведают, кому государь укажет!

— Быть посему указу! — Сотник обвел строгим взглядом шумевшую толпу. — Какие имеете нужды? Прошения?

— Слышь, сотник! — Вперед из задних рядов вышел бахмутский житель из изюмских черкас. — Имеем!

— Что? Говори, да погромче!

— Говори! — послышалось в толпе. — От всех нас говори! Ты человек грамотный! Бывалый!

— Добро! Скажу, что всем миром приговорили. — Изюмец стоял лицом к толпе, потом повернулся к Данилову. — Все мы, бахмуцкие разных чинов жители, бьем челом великому государю: по многим вестям известно учинилось, что из розных мест Крымские орды, ис Перекопу выбрались воинские конные люди; а знатно, что хотят приходить войною на государевы украинские городы. Да нам же, бахмуцким жителям, чинится великое разорение от калмыцких орд, которые кочуют близ Миуса, и от своевольных запорожцев. Коней они у нас отгоняют, пожитки грабят и в полон нас ведут; и оттого нам на Бахмуте жить страшно. И потому повелел бы государь от таких разорений и тревожных ведомостей сделать нам на Бахмуте для охранения деревянную крепость.

По тому челобитью и по разрешенью сотника бах-мутцы согласно чертежу Петра Языкова поставили острожек по обе стороны реки Бахмута «для збежища им самим и для сгону скота» и пустили ту речку посередине того острожка.

О том стало известно в Изюме, Белгороде и Москве. Вспомнили, что еще в сентябре 1700 года в Москву пи-сал из Белгорода боярин и воевода князь Яков Федорович Долгорукий с товарищи по тем же делам: 12 мая подали им в разрядной избе челобитную старшина Изюмского полка судья Андрей Скотченко и другие, всем полком. А в ней писано: построены города того полка по Дону, но распахивать земли за Донцом, на Крымской стороне невозможно из-за приходов неприятельских людей; на Ногайской же стороне Донца имеют они утеснение, роспашных земель многие не имеют. А царевоборисовские и маяцкие и иных городков жители, тоже Изюмского полка казаки, с прошлых годов, тому лет с 50 и больше, и по се число владеют пасеками и лесами, и сенными покосами, и рыбными ловлями, и всякими угодьи с Ногайской стороны Донца, от оскольских Изюмского полка городков в 15 верстах, на речке Красной, с верховья вниз до Кабаньева броду, по обе стороны, и по Дуванной и по Хариной долинам и по другим отвершкам . Да за рекою Осколом, по Ногайской же стороне Донца, маяцкие и торские жители владеют всякими угодьями по правой стороне реки Жеребца до его устья.

Долгорукий и его помощники, приняв от Скотченко челобитную, спрашивали:

— Что же вам надобно?

— Пожаловал бы нас великий государь, — отвечал судья, — велел бы казакам-черкасам Изюмского полку селиться, где пристойно слободами по речкам Красной и Жеребцу, в тех местах, где царевоборисовские, маяцкие, торские и иных городков жители живут; строиться там дворами и всякими угодьями владеть по-прежиему.

— Мы пошлем о том грамоту в Москву к великому государю. — Долгорукий глянул на челобитную. — Говорите: с 50 лет и больши в тех местах жители живут и владеют угодьями?

— Доподлинно так, боярин. Наши отцы и деды помнят: было то еще при блаженной памяти царе и великом князе Алексее Михайловиче, как он сел на царствующем граде Москве после отца своего царя и великого князя Михаила Федоровича.

— Хорошо, казаки. О том сведать надо через крепких людей. На том и решим, указ вам потом будет.

Изюмцы во главе со Скотченко степенно вышли из разрядной избы. Воеводы поговорили между собой, постановили: послать на те речки Красную и Жеребец Белгородской разрядной избы подьячего Никифора Сомова. Вызвали его, наказали строго:

— Поезжай, Никифор, на те речки, возьми сторонних людей из иных городов и сыщи накрепко: владеют ли изюмские казаки по тем рекам, в тех местах, которые в челобитной указаны, пасеками, лесами, сенными покосы, рыбными ловли и всякими угодьи; и спору и челобитья от кого нет ли?

Подьячий не медлил, быстро выехал на Красную и Жеребец. Собралось к нему сыскных людей, по-нынешнему свидетелей, ни много ни мало 51 человек, среди них — сотники, дети боярские , солдаты, рейтары, копейщики, станичники; одним словом — мелкий служилый люд из Змеева, Маяцкого, Чугуева, Валуек. Сомов всех опросил, и они сказали одно и то же:

— Изюмского полку старшИна и казаки на речке Красной вниз до Кабаньева броду, по обе стороны, и по Хариной, и по Дуванной, и по иным долинам, которые в тое речку Красную впали, а речкою Жеребцом с верховья до устья, правою стороною, пасекою и лесами, и сенными покосы, и рыбными ловли владеют исстари; про то мы ведаем. А спору и челобитью о тех речках Красной и о Жеребце со всеми угодьи в то число ни от кого не было, и крепостей нихто не подавал.

В конце мая Никифор Сомов рассказал о том в разрядной избе боярину Долгорукому и подал сыск «за руками» — подписями — о тех речках и угодьях. А через неделю Андрей Скотченко и другие изюмцы, сидевшие в Белгороде и ждавшие решения по своему челобитью, снова пришли к воеводам. Те по их новому прошению писали на Изюм к Шидловскому, чтобы он своим полчанам разрешил селиться слободами по тем речкам. А они, белгородские воеводы, тем старшинам и казакам Изюмского полку землями и покосами и всякими угодьями владеть велели.

В сентябре по челобитью тех же изюмцев Разрядный приказ прислал им грамоту на владение землями я угодьями по Красной и Жеребцу, если не учинится о том спор и челобитья не будет; если же спор возникнет, то писать о том в Разряд.

Споры, конечно, продолжались и становились все более острыми. Отношения между донцами и изюмцами обострились до крайности. Слишком важные, жизненные интересы тех и других столкнулись на Бахмуте, Красной и Жеребце. Верховые станицы по притокам Северского Донца бурлили. На кругах казаки кричали о своих правах, грозили изюмцам. Те отвечали в том же духе. Булавин со станичниками принимал во всем самое горячее участие.

Московским властям давние споры изюмцев и донцов стали немалой докукой, и они переходят к решительным действиям. В начале февраля 1704 года по указу Петра, присланному в Разряд из Семеновской приказной палаты, находившейся под особым его патронатом, велели в Торском уезде на речке Бахмуте у всяких чинов людей соляные промыслы отписать на великого государя. Федору Шидловскому перепись учинить соляным промыслам и те переписные книги за своею и тех людей, чьи те соляные промыслы, руками (подписями) прислать в Семеновскую приказную палату.

Так быстро и бесповоротно царь определил судьбу богатых соляных варниц на Бахмуте. Послали о том грамоту в Тор к воеводе Ивану Дутикову. Казаки по Донцу и Дону притихли, но их недовольство только загнали вглубь.

Без промедления решился и вопрос об угодьях и промыслах по Бахмуту, Красной и Жеребцу. Летом, в конце июня, в эти места прибыл капитан Григорий Скурихин из белгородского солдатского полка Осипа Булгакова. Генерал Кольцов-Мосальский, посылая его, напутствовал:

— Вызнай подлинно, через тамошних людей: кто землями и угодьями владел исстари — донские ли казаки или Белогородского разряду жители розных городов? И что они скажут, запиши и привези к нам на Белгород безо всякого мотчанья. Дело не терпит — государь о том гневается, торопит.

25 июня четверо чугуевцев — два старожила сотенной службы и два виноградных садовника — стояли перед Скурихиным и в ответ на его вопрос сказали:

— Наперед сего в давних годех, как не было городов Изюма и Мояцкого и Соляного, речками Багмутом, и Красною, и Жеребцом со всеми угодьи владели донские казаки. И живали они наездом для рыбной и звериной ловли и для зимнего времени строили курени и землянки. А поселения на тех речках, их казацких городов и сел никаких не бывало.

— А по какому государеву указу те казаки и розных городов люди теми речками владели? И кто наперед почали ими владеть — донские казаки или Изюмского полку черкасы?

— Мы того не знаем.

— Кто построил на Бахмуте городок, где ныне варят соль? Донские казаки или черкасы?

— И про то мы не ведаем. Можем сказать только: как построены города Мояцкой и Соленой, и тех городов жители вниз по реке Донцу владели до устья реки Багмута. А донские городки Сухарев, Краснянский построены после городов Царева-Борисова, и Мояцкого, и Соляного; а в которых годех, про то нам сказать не упомнить.

Капитан с сомнением смотрел на чугуевцев, качал головой: «Не поймешь вас, старики. Кто прав, кто виноват». Махнул рукой, они вышли. Сделал знак денщику, и тот ввел в избу другую партию сыскных людей. На этот раз Скурихин увидел валуйцев — четырех старожилов-станичников, трех казаков, трех стрельцов и одного ямщика. Они повторили слова чугуевцев. К тому добавили:

— А рекою Донцом владели они, донские казаки, в то время вверх по Донцу по Посольской перевоз . А устьем речка Багмут впала в реку Донец выше донского казачья городка Сухарева верстах в трех. А как построены городы Царев-Борисов, и Мояцкой, и Соляной, и тех городков жители владели вниз рекою Донцом по Репину яму. А донские городки Сухарев и Краснянский построены после тех городов; а в которых годех, не знаем.

Картина не прояснялась, а все более запутывалась. После валуйцев вошли царевоборисовцы, всего 63 человека, из русских и черкасов. Они поведали иное:

— Как не было городов Царева-Борисова, и Мояцкого, и Тору, и Изюма, и в то время речки Багмут, и Красная, и Жеребец из-за приходу неприятельских воинских людей были впусте, и поселения на них никакого не бывало. Только исстари те вышеписанные речки во владенье были Белогородского разряду городов.

— А как построили Царев-Борисов, Мояцкий и Тор?

— С того времени по се число, лет 50 и больше, по речке Жеребцу и с верховья до речки Красной вниз до Кабаньева броду насеками и рыбными звериными ловлями владеют тех городов жители.

— А соляные заводы?

— Те торские и мояцкие жители на реке Жеребце, обыскав соляные воды, построили курени и варили соль.

— О донских казаках что молчите? Их там не бывало? Задоры с теми жителями они заводили?

— От донских казаков о том владенье спору и челобитья с того числа и по се время на торских и мояцких и царево-борисовских жителей никакого не бывало.

— Отчего так?

— В те времена они, донские казаки, миривались с азовскими жителями, турками и татарами. А миривались с ними вверх по речке Донцу и по речке Айдар, которая впала в Донец с Ногайской стороны ниже речек Бахмута, и Жеребца, и Красной. Из-за того миру по тем речкам азовские татары казаков Изюмского полка на пасеках и на рыбных и звериных ловлях бирали в полон многое число.

— Какие поселения завели донские казаки на Крымской стороне и Ногайской?

— На Крымской стороне реки Северского Донца поставлены города Изюмского полка — Изюм, Мояцкий, Тор и Багмут. А их, донских казаков, поселения никакого не бывало. А на Ногайской построили донские казаки свой юрт на речке Красной у Кабаньева броду. Тот юрт строитца на пасечном месте Изюмского полка казака Федора Куриленка. И в тот юрт принимают они, донские казаки, беглых людей, которые бегут Белогородского розряду из розных городов от службы и от рублевых денег (от подателей).

— Вона какое дело! Казачки-то донские что творят! А жалуются, как овечки смирные!

Маяцкие жители, 40 человек, привели более подробные данные:

— В прошлых годех до измены Ивашки Брюховецкого и Стеньки Разина по речкам Багмуту и Жеребцу рыбными звериными ловлями владели царево-борисовские, и мояцкие, торские жители, и иных городов — чугуевцы, салтовцы (земляки Булавина), валуйченя от приходу неприятельских воинских людей тайно. А пасеками владеют и сена косят торские и мояцкие жители.

— А донские казаки здесь бывали? Свои поселения ставили?

— Их поселения никакого на тех речках не бывало. И до тех измен Брюховецкого и Разина донских казачьих городков Боровского, Краснянского, Сухарева тоже не было.

— Что еще скажете?

— До поселения городов Мояцкого и Тору вниз по реке Северскому Донцу до устья Черного Жеребца лесами и сенными покосы и всякими угодья владели Святогорского монастыря старцы по даче.

— А как построили те города?

— Те покосы, ловли и угодьи до устья реки Жеребца отданы от Святогорского монастыря нам, мояченом и торяном. И та дача между нами розмежевана, а межевые книги и ныне лежат в Мояцкой приказной избе.

— Выходит, тех городков жители селились по тем рекам раньше, чем донские казаки?

— Так, господин капитан. Исстари те речки во владетельстве были Белогородского розряду городов, потому что из Белагорода бояре и воеводы для обереженья и осмотру татарских шляхов и бродов Белогородской черты посылывали с письмами станичников вниз по реке Донцу до урочища до Сокольих гор. А те Сокольи горы стоят над рекою Донцом ниже рек Багмута, и Жеребца, и Красной.

— Когда появились их, донских казаков, городки в тех местах?

— После измены Брюховецкого и Разина они, донские казаки, поселили по Донцу городки Боровской, Краснянской, Сухарев. Сухоревские казаки владели до сего числа снизу вверх по Донцу до устья Жеребца. А на речке Жеребце исстари в дву местех соль варивали торские жители Иван Клушин, Емельян Сазонов с товарыщи. А от них, казаков, в то время спору и челобитья никакого не бывало. И в тех урочищах и ныне соловарные ямы есть знатны.

— Вам ведано: кто построил Бахмутский городок? Кто теми местами владел?

— Построил тот городок Изюмского полку полковник Федор Шидловский по великого государя указу и по грамоте из Разряду. А та речка Багмут в дачах Изюмского полку, а не в их, донских казаков, владетельстве, потому что та речка Багмут впала в речку Донец с Крымской стороны выше речки Жеребца в версте, и исстари донские казаки по Дону и Донцу владеют по своей казачьей обыкности всякими угодьями, покамест от реки их казачьей пищали голос слышать.

Подтвердили маяцкие жители и то, что русские люди разных городов Белгородского разряду всегда добывали невозбранно рыбу и зверя по рекам Боровой и Красной. А донские казаки селят на Красной реке у Кабаньева броду всяких беглых из городов Белгородского разряду, приписанных к Воронежу для службы и корабельного строения.

Перед Скурихиным прошли затем бахмутцы, 13 человек. По их словам, реками Бахмутом, Красной и Жеребцом владели маяцкие и прочие жители. Донские же казаки сидели по Дону до Айдара. Двое из бахмутцев, Иван Клушин и Тимофей Сазонов, сын Емельяна Сазонова, поведали: еще в 1681 году по указу великого государя, отписке курского воеводы князя Петра Ивановича Хованского и наказной памяти генерала Григория Ивановича Косагова Клушин и Сазонов-старший, в то время торские жители, жили куренями на речке Жеребце и варили соль. От донских казаков спору и челобитья никакого не бывало. А та наказная память и ныне у нас в целости.

После всех расспросов Скурихин пришел к выводу, неблагоприятному для донцов. Но поговорил и с ними. Перед ним предстали казаки из Айдарского, Боровского, Сухаревского, Трехизбянского, Старокраснянского и Но-вокраснянского городков, всего 26 человек. Капитан услышал от них:

— В прошлых годех, как не было городов Царе-Борисова, Мояцкого, Изюма и Соляного, и в то время речками Багмутом и Красною, и Жеребцом с верховья и до устья, и вверх по реке Донцу по Посольской перевоз владели мы, донские казаки, по своим казацким обыкностям. А крепостей (документов) у нас на те речки со всеми угодьи никаких нет.

— Вот-вот! А у торских и иных жителей есть! Ну, ин ладно. Вы мне поведайте: что было после того, как государевы люди поставили города Царе-Борисов, Мояцкой, Соляной и Изюм?

— В те поры мы, донские казаки, построили городки Сухарев и Краснянской. И с того числа и по се число владеем вверх по реке Донцу до Репиной ямы, где ныне живут Изюмского полку казаки села Ямполя.

— А Бахмутский городок?

— По указу великого государя и грамоте, какова прислана в Черкаской к атаману и ко всему Войску Донскому, велено нам, донским казакам, строить по Азовской дороге городки, где пристойно, для оберегания Азова и дорог, которые к нему идут. И по тому указу мы на речке Багмуте построили городок и для варенья соли солеварные курени.

— И что же? Что с теми городком и солеварнями?

— В прошлом 703 году по приказу изюмского полковника Федора Шидловского его сотник Федор Черноморец с казаками Изюмского полка тот городок и солеварные курени разломал, сухоревских казаков согнал и построил выше того нашего городка свой городок вновь, незнамо — по какому его, великого государя, указу.

Четверо донцов, из Сухарева городка, повторив слова земляков, утверждали, что на Бахмуте для варки соли донские казаки появились до маяцких и иных жителей. Варили там соль недель с десять и больше. Приезжим из Маяка, Тора, Изюма и других городов людям, русским и черкасам, они соль добывать не возбраняли, варить велели. А городок на Бахмуте они построили по войсковой грамоте из Черкасска, после того, как присланы на Дон грамоты великого государя, чтобы строить городки по речкам и шляхам.

Скурихину становилось все ясней, что права на спорные земли и угодья имеют и донцы, и изюмцы с соседями. Но первые ссылались на свой обычай, явочное поселение по тем рекам. За вторыми стояли местные и центральные власти, имелись «крепости» — грамоты и наказы бояр, воевод, генералов. Главное же — царь, правители упорно и настойчиво продвигали границы России к югу, стесняли вольности и обычаи донских казаков. Донцы не могли не протестовать против такого поворота событий. Они понимали, что власти не на их стороне, что бахмутские места им не вернуть — там обосновались изюмцы. Основанный ими вместо старого, донского новый, Бахмутский городок, как его увидел капитан Скурихин, был построен стоячим дубовым острогом. Он имел двое проезжих ворот. Длина его через речку Бахмут 61 сажень , поперек — 17 сажень. Жилья в том городке нет. Выше его, по правой стороне реки, построена на посаде часовня, около нее — таможенная изба для таможенного мостового сбору и ратуша Изюмского полка; рядом с ними — 15 амбаров, 9 кузниц. Близ городка на реке стоит торговая баня, отдана на оброк. Наконец, построили дворы и живут домами 54 казака Изюмского полка и 19 человек русских людей всякого чина из разных городов.

Здесь же располагались у соловарных колодцев 140 соловарных сковород изюмских казаков и 30 сковород всяких чинов людей из разных городов. По осмотру того же Скурихина, лесов, рыбных ловель и роспашной земли по Бахмуту нет; сенных покосов — малое число, только в верховье реки и по вершинам есть малые буераки.

Основное богатство, и немалое, на Бахмуте — соляные колодцы, соловарни. Местные соляные заводы считались и позднее самыми «наилучшими и спорейшими» на Украине. Они давали большой доход. С каждой сковороды в сутки получали 150 пудов соли; со 170 сковород, имевшихся в 1704 году на Бахмуте, — более 25 тысяч пудов в сутки. За 10 недель они давали более 1,5 млн. пудов. В середине столетия чистый доход с одной сковороды составлял 30 рублей в день, за неделю — более 200 рублей, за 10 недель (столько времени проводили на соловарнях донские казаки, как они говорили одному из присланных на Бахмут писцов-сыщиков) — до двух тысяч рублей.

Понятно, почему так держались за соляные промыслы хозяева соловарен и те, кто работал на них, кормился здесь. Погром, учиненный изюмцами на Бахмуте, больно ударил по казакам Айдарской, Трехизбянской и других станиц, по их работникам.

Столь же печально для донцов закончился и розыск об угодьях по реке Жеребцу, Скурихин выяснил, что там находились солеварные колодцы и ямы торских жителей Ивана Клушина, Емельяна Сазонова с товарищи, имевших на них списки (копии) указов 1681 и 1691 годов. Казаки Изюмского полка владели по Жеребцу многими пасеками в лесах и яругах к реке подошло пахотное поле жителей села Ямполя. На той же реке, близ устья, стоят три мельницы: одна принадлежит донскому казаку Петру Чумакову из Сухаревой станицы, другая — его земляку Федору Кромченинову, третья — изюмскому казаку, ямпольскому атаману Павлу Рубану. По левому берегу Жеребца держали пасеки изюмцы: маяцкие жители казак Иван Гугнейка (занята пасека лет с 50 и больше), Григорий Куницкий, наконец, сам полковник Федор Васильевич Шидловский. По правой стороне реки стояла пасека сухаревского казака Емельяна Бирюкова, по левой — пасеки краснянского атамана Федора Куриленка; изюмского, царево-борисовского жителей и других.

По реке Красной мельницы и пасеки в основном имели изюмцы и их соседи. Только у Кабаньего брода пахотной землей и всякими угодьями владеют жители ново-построенного казачьего юрта. Живут они куренями, человек с 50 и больше. Переписать их донские казаки не дали.

Другие документы прошлых годов — грамоты воевод и воинских начальников — снова и снова подтверждали «дачи» тех земель и угодий жителям Маяцкого, Соляного, Царева-Борисова, Тора. Капитан Скурихин узнавал и другое — городовые сотники и казаки сообщили ему, что донцы, «к тому сыску взяв с собою с Волуйки и ис Чюгуева свойственников и друзей своих, ково они похотели, немногих людей, не по градцкому выбору, человек с 18 (на самом деле — 15 человек, с которыми говорил Скурихин, см. выше. — В. Б.), и теми друзьями и свойственниками своими, збираючи свои казацкие круги, с ружьем о их угодьях брали скаски». Они же, оказывается, не дали капитану и его помощнику из подьячих переписать беглых русских людей у Кабаньего брода, тоже «учиня свой круг».

Старые крепости и указы бывших бояр и воевод, имевшиеся у старожилов-изюмцев и других, по жалобе сотников, обличили неправду тех донских свойственников и друзей, а их ложные сказки стали явны. Ныне те казаки Сухаревской, Краснянской, Боровской и Трехизбянской станиц без государева указу казаков Изюмского полка из их угодий выгоняют, чинят им многие обиды, бьют, сено косить не дают и похваляются смертным убийством и разорением.

Челобитчики-изюмцы понимают, что беглецы из новопоселенных сел не захотят вернуться к ним в полк, «а будут жить под владетельством их, донских казаков».

Обстановка в спорных местах накалилась. Донцы действовали решительно и смело, и изюмцы, как видно, от них немало пострадали. Но власти встали на сторону воевод, полковника и полчан. В сентябре 1704 года генерал Кольцов-Мосальский сообщил из Белгорода о результатах скурихинского сыска. И уже 13 октября вышел указ Петра Алексеевича — по прежним его указам, по дачам 186-го (1678), 189-го (1681), 1700-го, 702-го и 703-го годов и по сыскам теми землями и угодьями по Бахмуту, Красной и Жеребцу владеть по-прежнему им, Изюмского полку старшине и казакам. А в «багмуцких поселениях» соляные промыслы отписать на него, великого государя, и ведать ими полковнику Федору Шидловскому.

Правда, донцам оставили во владение две мельницы и пасеку по реке Жеребец. Но в новопоселенные казачьи юрты у Кабаньего брода велели послать для переписи нового сыщика.

Бахмутская история, вкупе с другими — о владениях по Красной и Жеребцу, как считали власти, закончилась. Но донские казаки не смирились.

В следующем, 1705 году указ о владении старшиной и казаками Изюмского полка тремя речками подтвердила Ингерманландская канцелярия, созданная Петром для управления отвоеванными у Швеции землями по берегам Финского залива. Соляные заводы оставались в управлении Шидловского; их передали в ведение Ингерманландской канцелярии. Этот приговор вынес Тихон Никитич Стрешнев, глава Разрядного приказа, родственник царя Петра.

Вокруг Бахмутских соляных промыслов снова разгорелись страсти. Там появились донские казаки и голытьба, работавшая здесь до их захвата изюмцами. Они разорили солеварный завод изюмцев, сожгли все строения. Возглавил движение Кондрат Булавин.

Еще через год по указу Петра и наказу из Приказа Адмиралтейских дел на Бахмут из Воронежа выехал дьяк Алексей Горчаков. Правительство поручило ему снова досмотреть и описать спорные земли и угодья, чтобы «розвести» их между изюмцами и донцами. Власти были недовольны теми «налогами и обидами», которые причинили казаки Бахмутской и иных станиц Шидловскому и его полчанам.

Булавин и его казаки захватили Бахмутский городок и угодья, взяли реванш за недавние поражения. Но обида, сильная и жгучая, оставалась, и Булавин не мог стерпеть приезд Горчакова.

Кондрат созвал круг. Сошлись его бахмутцы, казаки из Трехизбянской и других станиц. Он вышел на помост, наскоро сооруженный:

— Господа казаки! Видите вы, какие обиды терпели и терпим мы от Шидловского, от изюмских, торских и иных жителей. Мы сами, наши отцы и деды исстари, по своей обыкности владели речками Багмутом, Красной и Черным Жеребцом, соль варили, ловили рыбу и зверя, сено косили и мед доставали. Тем пропитание добываем и мы, вольные донские казаки, и всякие прихожие люди, которые на тех речках селятся и всякие работы делают. А теперь, норовя Шидловскому, московские бояря прислали на Бахмут своего подсыльщика дьяка Горчакова. Что будем делать? Позволим ему писать промыслы и угодья?

— Не позволим!!!

— Любо ли вам позвать на круг Горчакова и допросить?

— Любо!! Любо!!!

— Зови сюда боярского лазутчика!

— Соглядатай он московский! Кровопивец!

— Июда искариотский!

Булавин махнул рукой. Круг расступился, и по коридору между рядами кричащих и размахивающих кулаками людей есаулы провели дьяка. Испуганный, он старался сохранить достоинство; остановился перед помостом... Кондрат быстро глянул на дьяка. Тот держался прямо, его дородная фигура, пышные длинные волосы, густая борода с легкой проседью говорили об уверенности и силе царского посланника. В атамане закипал гнев:

— Ты зачем приехал к нам, дьяк? Кто тебя послал?

— По указу великого государя Петра Алексеевича...

— Врешь! Послали тебя московские бояре, недоброхоты Войска Донского, поноровщики Шидловского!

— По указу царя, атаман! И наказ о том имею: от адмирала Апраксина, из Адмиралтейского приказу.

— Не верим, — кричали внизу казаки, — пусть покажет указ государев!

— Нет у него указу! — Голос Булавина перекрыл шум толпы. — А есть у него боярский приказ! Что велели тебе, — снова бросил взгляд на дьяка, — бояре московские, наши погубители?!

— По указу великого государя велено мне земли и угодья по Бахмуту досмотреть и описать подлинно и розвести между вами, донскими казаками, и Изюмского полку старшИной и казаками.

— Описывали! И не раз! — Шум и крики снова забушевали вокруг. — Только чем оканчивалось?!

— Изюмцы грабят нас, насильством одолевают!

— Вор! Строка приказная!

— Посадить его в воду!

Горчаков, стараясь не показать испуга, исподлобья осматривал казаков, сдерживал дрожь в руках, хмурился. Булавин поднял руку:

— Тихо, господа казаки! Тихо! Слушайте! Дадим ли дьяку писать соляные заводы и земли?

— Не дадим!

— Ишь, чего захотел!

— Нехай едет к своим боярам!

— И Шидловского пусть с собой забирает!

— Наши промыслы и соль наша!

— Что с ним гутарить! В воду!

Булавин выждал малое время. Постепенно крики стихли. Круг ждал решения атамана.

— Господа казаки! Писать наши земли и промыслы не позволим! — Голос Булавина, сильный и звонкий, разносился над толпой. — А дьяк нам еще нужен! Вызнать козни боярские и полковника изюмского! Сговорились они меж собой! А дьяку посулы от Шидловского пойдут! Пусть сыщик московский под караулом побудет! А мы потом разберемся! Любо, господа казаки?!

— Любо! Любо!

— Есаулы! Взять дьяка под стражу!

Казаки расходились с круга, оживленно беседуя, радуясь исходу дела — их неприятелям не удалось на этот раз взять верх над вольными донскими казаками. Они отстояли свои права, сохранили соляные варницы и весь Бахмут за собой. Даст господь, наш атаман и дальше защитит их, не даст в обиду сыщикам, полковнику и боярам, прекратит грабежи и насилования изюмских жителей.

Булавин укреплял свой авторитет, его популярность среди казаков и голытьбы росла. Защищая их интересы, он не забывал, конечно, и о своих; они были общими. Недаром и местная, и черкасская старшина с одобрением, тайным или явным, следила за событиями на Бахмуте. Правда, чтобы не обострять отношения с Москвой, Булавин вскоре выпустил Горчакова из-под ареста, и тот уехал восвояси, несолоно хлебавши.

Победа осталась за казаками и их атаманом. Но долго пользоваться ее плодами они не смогли. В следующем году Петр, на этот раз указом, присланным в Воронеж из Киева, велел Федору Матвеевичу Апраксину, своему любимцу, довести дело до конца — быть тем трем речкам во владении Изюмского полка старшины и казаков, а про грабеж, учиненный Булавиным и казаками на Бахмуте, разыскать. В том же году, 6 июля, царь прислал из Люблина, своей очередной ставки, указ князю Юрию Владимировичу Долгорукому. Среди прочих поручений Петр повелевает подполковнику выяснить обстоятельства ареста Горчакова, вызвать его из Воронежа с прежними сысками о спорных землях, «розвести» последние между донскими казаками и изюмскими жителями, «чтоб междо ими ту заходящую их вражду успокоить и искоренить».

Петровский указ написан энергично, в угрожающих по отношению к донцам тонах. Закончил его царь словами, смысл которых более чем ясен:

— А наипаче надлежит трудитца о высылке беглых людей.

Речь пошла не об успокоении, а об искоренении, и не столько вражды между донцами и изюмцами, сколько застарелых, по мысли государя, болезней Войска Донского — вольности, самоуправства, непослушания, приема беглых из России. Царский гнев грозил обрушиться на вольный Тихий Дон.