Круто меняется судьба Фета в 1853 г. Исполняется давнее его желание перейти в гвардию. Один из его бывших начальников, переведенный в гвардию, устраивает Фету перевод в лейб-гвардии уланский его императорского высочества цесаревича полк. Полк этот считается у гвардейцев захудалым, но как-никак это гвардейский полк он расквартирован недалеко от столицы — в Новгородской губернии, в местах аракчеевских военных поселений, а лагерные сборы проходят под самым Петербургом. Фет получает возможность часто бывать в Петербурге. Это имеет большое значение для его литературной жизни.

После почти десятилетнего упадка интереса к поэзии наступил резкий перелом. Стихи снова заняли почетное место в журналах. С начала 1845 г. стихи хлынули на их страницы новым потоком. Номера журналов открываются и закрываются стихами. «„Стихов, каких бы то ни было, но только стихов" — восклицают издатели журналов», по словам фельетониста «Современника» И. И. Панаева (Новый поэт). «Наши обозреватели получили привычку радоваться, как только появится в каком-нибудь журнале много стихов», — констатирует обозреватель «Отечественных записок». Во всех журналах печатаются переводы стихотворений поэтов всех времен и народов. Выходят большие собрания стихотворений всех сколько-нибудь заметных поэтов. Так, за один 1856 г. появились собрания стихов Некрасова, Огарева, Бенедиктова, Никитина, Фета.

В чем же были причины новой ориентации журналов, нового подхода критиков к поэзии, нового подъема читательского интереса к стихам? Стихобоязнь не могла быть особенно длительным явлением после долгого отсутствия стихов естественным было стремление снять запрет с одной из основных, ни в какую эпоху не стареющих и не отмирающих областей литературного творчества. Притом, хотя и теперь дело шло в основном о тех же поэтах, которым в предыдущие годы был затруднен путь к читателю, но теперь это были уже не начинающие поэты; дарование наиболее крупных из них созрело, а сравнение с гениями русской поэзии не возникало с такой непосредственностью и неизбежностью, как тогда, — ибо наследие этих гениев уже отодвинулось в даль истории. Между тем само развитие художественной прозы приводило к переоценке значения поэзии. Для литературы 50-х годов характерен интерес уже не только к социальной типологии, но и к индивидуальной психологии, к переживаниям людей с богатой душевной жизнью, в частности, к переживаниям самого писателя. Характерно появление в это время автобиографических произведений Герцена, Толстого, Аксакова… Но в деле самонаблюдения, раскрытия душевных движений, «диалектики души» значение поэзии было несомненно. Недаром у Тургенева, Толстого, Достоевского явны переклички с Тютчевым, Некрасовым, Фетом.

Усердными пропагандистами современной поэзии выступают в эту пору сотрудники лучшего журнала эпохи — «Современника» Некрасов, Тургенев, Дружинин, Боткин. Имя Фета, до той поры редко упоминавшееся в печати, начинает появляться в статьях, обзорах, хронике «Современника». С 1854 г. в журнале постоянно и обильно печатаются стихи Фета.

Фет быстро сошелся с основным кругом сотрудников «Современника» Некрасов, Панаев, Тургенев, Гончаров, Боткин, Анненков, Дружинин, Григорович, несколько позднее Лев Толстой становятся близкими знакомыми Фета. Особенно сблизился он в это время с Тургеневым, который стал для него главным литературным советчиком, критиком и руководителем. В течение многих лет каждое новое стихотворение Фета прежде всего шло на суд Тургенева и нередко кардинально переделывалось по его указаниям. Тургенев в эту пору высоко ценил поэзию Фета. «Что вы мне пишете о Гейне? — пишет он Фету в 1855 г. — Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его».

В 1855 г. Тургенев при участии Некрасова, Дружинина, Л. Толстого и других сотрудников «Современника» подготовил новое собрание стихотворений Фета, которое вышло в свет в следующем году. Из стихов предыдущего собрания многие не вошли в новое, многие подверглись коренной переработке.

По количеству и радикальности изменений издание 1856 г. — редкое явление в истории литературы из 182 стихотворений, входивших в издание 1850 г., в новое собрание было перенесено лишь 95, из них в прежнем виде 27, а в измененном — 68. Любимым приемом исправления явилось исключение целых строф, в особенности последних 14 стихотворений лишились заключительных строф. Впоследствии Фет так отзывался об издании 1856 г. «…издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, насколько и изувеченным» (Фет А. Мои воспоминания. Ч. 1. С. 105); однако ни в издании 1863 г., ни при подготовке итогового издания, вышедшего уже после смерти Фета, он не попытался вернуться к забракованным Тургеневым текстам. Проблема канонического текста стихотворений Фета, исправленных в издании 1856 г., принадлежит к числу особенно трудных текстологических казусов. Подробный анализ этой проблемы дан в моей статье «Судьба литературного наследства А. А. Фета» (Литературное наследство. М., 1935. Т. 22–24. С. 561–602). Мне же пришлось дважды решать эту проблему практически, как редактору обоих советских полных собраний стихотворений Фета, и каждый раз я решал ее иначе. В издании 1937 г. я попытался дифференцировать тексты, измененные в издании 1856 г., следующим образом «положив в основу принцип последнего прижизненного текста, отступать от этого принципа в тех случаях, когда последние редакции либо заведомо не принадлежат Фету — как редакции с исключенными Тургеневым строфами, либо хотя и даны самим Фетом, но разрушают композицию, тематику, фонетический, ритмический, лексический или семантический строй стихотворения» (Фет А. А. Полное собрание стихотворений. Л., 1937. С. 677). Около 40 стихотворений в этом издании напечатано не в последних, а в ранних редакциях. Но когда через двадцать лет я вернулся к работе над изданием Фета, я не признал прежнего решения правильным, так как оно «не обеспечивает вполне объективных результатов. Поправки, ухудшающие стихотворение с точки зрения мелодики стиха, могут улучшать его со стороны образности и т. п.; в выборе неизбежно скажется вкус редактора» (Фет А. А. Полное собрание стихотворений. Л., 1959. С. 712). Поэтому в издании 1959 г. все тексты напечатаны в последних прижизненных редакциях.

Круг ценителей, атмосфера литературных интересов, высокая оценка поэзии Фета возбудили в нем новый творческий подъем. Из его воспоминаний мы узнаем, что ко времени сближения с кругом «Современника» он «давно уже не писал стихов» и «для журнальной печати запас их <…> оказался ничтожен». Между тем, в период 1854–1859 гг. стихотворения Фета идут в журналах таким же потоком, как в начале его литературной деятельности. Печатается он главным образом в «Современнике» и «Отечественных записках», а также в «Библиотеке для чтения», «Русском вестнике», «Русском слове».

Быстрое улучшение материального и общественного положения Фета приводит к изменению его жизненных планов. Он пытается опереться на литературный труд, сделать его основным занятием. Он начинает профессионально заниматься стихотворными переводами с немецкого, французского, английского, польского, латинского языков, пишет и печатает статьи, очерки, рассказы, пишет поэмы, хотя сам впоследствии признается, что «эпической жилки» в нем никогда не было. Он мобилизует старые запасы и дает в печать — частью переделанные — стихи и переводы 40-х годов, даже студенческого времени, не напечатанные раньше. Он старается устроить в журналы все, что напишет, вопреки устным, письменным и даже печатным советам быть строже в выборе своих произведений для печати. В конце 1859 г. Дружинин пишет Льву Толстому «Сам Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела, он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотворений, и есть надежда, что наконец „Трубадур" и „Рододендрон" будут напечатаны». С издателями Фет вступает в жестокие схватки из-за размера гонорара, и Некрасову приходится угрожать ему вырезать его произведение из уже отпечатанной книжки вследствие «неслыханной цены», которую Фет требует за свои стихи.

В новом социальном положении профессионального литератора для Фета, может быть, не так чувствительно — во всяком случае, не так существенно — было то, что ему не удалось выслужить дворянство. Фет дослужился до чина штабс-ротмистра, и следующий чин ротмистра (соответствовавший в кавалерии пехотному чину майора) должен был принести долгожданное звание потомственного дворянина. Но в 1856 г. новый царь Александр II, как бы в компенсацию дворянству за готовящуюся реформу, еще более затруднил проникновение в потомственные дворяне. По новому указу для этого стал требоваться уже не майорский, а полковничий чин, достигнуть которого в обозримый срок Фет не мог надеяться.

Фет решил уйти с военной службы. В 1856 г. он взял годовой отпуск, который частично провел за границей (в Германии, Франции и Италии), по окончании годового отпуска уволился в бессрочный, а в 1858 г. вышел в отставку и поселился в Москве.

В 1857 г. Фет женился на М. П. Боткиной, дочери крупнейшего чаеторговца и сестре критика В. П. Боткина. Это была некрасивая девушка не первой молодости, с каким-то печальным романом в прошлом. Надо думать, что брак Фета был исполнением той части его жизненного плана, о которой он писал И. П. Борисову после смерти Марии Лазич

«Итак, идеальный мир мой разрушен давно <…>. Ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга <…>. Если никто никогда не услышит жалоб моих на такое непонимание друг друга, то я буду убежден, что я исполнил свою обязанность, и только». Женой. Марья Петровна оказалась хорошей спокойной, хозяйственной, применявшейся к характеру Фета.

Во второй половине 50-х годов, по позднейшему выражению Фета, «литература настойчиво окружала» его «похвалами». Однако и в это время успех Фета был, собственно, успехом в литературном кругу.

К концу 50-х годов признание Фета и в литературном кругу перестает быть единодушным. В эти годы создается революционная ситуация, резко обостряется идейная борьба. В критике исключительное значение приобретает вопрос о целях, задачах, смысле литературы и искусства вообще. Революционно-демократическая критика призывает к созданию искусства идейно значимого, доступного народу, широко отражающего и осмысляющего жизнь, участвующего в решении ее насущных вопросов, в борьбе за прогресс человечества и перестройку общества. Этим взглядам «эстетическая» критика противопоставляет требование свободы искусства от какой бы то ни было связи с социально-политическими целями и задачами. По утверждению критиков-эстетов, прекрасное не может быть создано на почве «временных», «случайных», «злободневных» интересов, искусство — поэзия в особенности — связано лишь с «вечным идеалом красоты». «Поэт, под одеждою временного, имеет в виду только вечные свойства души человеческой <…>. И тем всегда глубже и прочнее действие поэтического произведения, чем независимее оно от временных, и, следовательно, скоропреходящих интересов», — говорит В. П. Боткин в статье о Фете. «Вечными» темами поэзии признавались прежде всего темы природы и любви. Не возбранялась и «поэзия мысли», лишь бы размышления поэта касались «вечных» вопросов бытия, а не конкретных, насущных социально-политических проблем.

Фет всегда тяготел к темам, одобряемым теоретиками «чистого искусства». Когда наступили годы резкого размежевания писателей, он безоговорочно встал под знамена этого направления и ополчился на его врагов не только в программных стихотворениях, но и в статьях («О стихотворениях Ф. Тютчева» — 1859 г., «По поводу статуи г. Иванова» — 1866 г.). Эти статьи характерны воинствующим эстетизмом, агрессивной борьбой со взглядами революционной демократии «Художнику дорога только одна сторона предметов их красота»; единственная задача искусства — «передать во всей полноте и чистоте» образ, «в минуту восторга» возникающий перед художником, «другой цели у искусства быть не может»; «произведение, имеющее какую бы то ни было дидактическую тенденцию», — это «дрянь», и т. п.

Такие взгляды на искусство были тесно связаны с определенной социально-политической ориентацией. Налет студенческого либерализма давно уже выветрился у Фета. В первые годы офицерства он еще, по позднейшему признанию, был «полон романтизмом Жорж Занд», характерным для свободолюбивых настроений передовой молодежи 40-х годов. Описывая свой роман с Марией Лазич (в мемуарах он называет ее Еленой Лариной), Фет указыает «Главным полем сближения послужила нам Жорж Занд». Но чем больше он ассимилировался в среде провинциальных офицеров и помещиков, тем более усваивал реакционные взгляды. Однако до середины 50-х годов социально-политические вопросы вообще мало интересовали Фета. Обострение идейной борьбы вынуждает его более четко определить свои взгляды и симпатии.

Если в 50-е годы Фет печатался преимущественно в «Современнике», — в 60-е годы дальнейшее сотрудничество в этом журнале делается для него невозможным. «Современник» с середины 50-х годов постепенно все более становится выразителем взглядов революционной демократии, органом Чернышевского и Добролюбова. В течение нескольких лет в «Современнике» печатаются и писатели, воспитанные дворянской культурой, — в отделе словесности, и демократические писатели — в отделе критики, так что стихи Фета выходят под одной обложкой со статьями Чернышевского и Добролюбова. Но к 60-м годам такое соединение становится невозможным. Круг сотрудников «Современника» резко изменяется. В 60-е годы в «Современнике» уже больше не печатаются ни Толстой, ни Тургенев, ни Гончаров, ни Анненков, ни Боткин, ни Майков, ни Фет.

Фет был отлучен от «Современника» в 1859 г.

Ни Чернышевский, ни Добролюбов никогда не отрицали поэтического таланта Фета. Особенно высоко ставил его Чернышевский. В рецензии 1856 г. он упоминает о «высоком понятии о таланте г. Фета, которое имеют все люди с изящным вкусом. Произведение, делающее честь г. Фету, должно быть превосходно», — пишет он. В следующем, 1857 г., отмечая неудачность поэмы Фета «Две липки», Чернышевский пишет «…поэмы в подобном роде кажутся нам чуждыми собственной сфере его прекрасного лирического таланта. Быть Фетом гораздо лучше, нежели быть подражателем Пушкина или Лермонтова». А в черновике написанного в Петропавловской крепости в 1863 г. романа «Повести в повести» он даже поставил Фета по таланту на второе место среди современных русских поэтов, — видимо, сразу после Некрасова. Он пишет «Могу сказать мое мнение г. Фет — не Гете, даже не Лермонтов; но, после одного из нынешних наших поэтов, он даровитейший из нынешних наших лирических поэтов. У него много пьес, очень милых. Кто не любит его, тот не имеет поэтического чувства».

Однако эта оценка относилась только к размеру таланта Фета, но не к содержанию его поэзии. Еще в письме к Некрасову 1856 г. Чернышевский совместил такие оценки Фета, как «хороший поэт» и «пишет пустяки».

Через двадцать с лишним лет ту же мысль Чернышевский выразил несравненно резче. В письме к сыновьям от 8 марта 1878 г. он писал

«…вы знаете стихотворение

Шелест, робкое дыханье,

Трели соловья, —

только и помнится мне из целой пьесы. Она вся составлена, как эти два стиха, без глаголов. Автор ее — некто Фет, бывший в свое время известным поэтом. И есть у него пьесы, очень миленькие. Только все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если б выучилась писать стихи, — везде речь идет лишь о впечатлениях и желаниях, существующих и у лошадей, как у человека. Я знавал Фета. Он положительно идиот идиот, каких мало на свете. Но с поэтическим талантом».

Оценка поэзии Фета как талантливой, но крайне бедной содержанием определяет отзывы о Фете и других критиков революционной демократии.

В знаменитой статье «Темное царство» (1859) Добролюбов говорит, что «у г. Фета есть талант», но этот талант «способен во всей силе проявиться только в уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений природы…»; «…г. Фет очень верно выражает неопределенные впечатления природы, и однако ж отсюда вовсе не следует, чтобы его стихи имели большое значение в русской литературе».

Так же оценивает значение поэзии Фета в рецензии на собрание его стихотворений 1863 г. M. E. Салтыков-Щедрин. Рецензия начинается следующими словами

«В семье второстепенных русских поэтов г. Фету бесспорно принадлежит одно из видных мест. Большая половина его стихотворений дышит самою искреннею свежестью, а романсы его распевает чуть ли не вся Россия <…>. Если при всей этой искренности, при всей легкости, с которою поэт покоряет себе сердце читателей, он все-таки должен довольствоваться скромною долею второстепенного поэта, то причина этого, кажется нам, заключается в том, что мир, поэтическому воспроизведению которого посвятил себя г. Фет, довольно тесен, однообразен и ограничен».

На отзывы демократической критики о Фете несомненно влияла оценка Фета критиками «эстетического» направления и поддержка этого направления самим Фетом.

Первой попыткой Добролюбова высказаться в печати о Фете была заметка, написанная по прочтении статьи В. П. Боткина «Стихотворения А. А. Фета», напечатанной в первой книге «Современника» за 1857 г. «За последнюю статью о Фете надобно отделать его», — записывает Добролюбов в дневнике 14 января 1857 г., a уже 17 января пишет «Я зашел в контору „Отечественных записок", отдал свою заметку на Боткина». Заметка не была напечатана, в рукописи сохранилось лишь вступление, но уже по первым словам видно отрицательное отношение не только к апологетам Фета, но и к самому поэту («Г-н Фет, подвизаясь лет семнадцать на поприще стихописания…»).

В 1859 г. во втором номере журнала «Русское слово» Фет поместил статью «О стихотворениях Ф. Тютчева», в которой со свойственной ему азартностью отстаивает позиции «чистого искусства». Реакция «Современника» не заставила себя долго ждать. В шестом номере журнала (в котором напечатано стихотворение Фета «Кричат перепела, трещат коростели…») появилась большая (на 34 страницы) статья «Шекспир в переводе г. Фета», посвященная разбору перевода трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», выполненного Фетом и напечатанного в третьей книжке журнала «Библиотека для чтения» за тот же год. Она снабжена эпиграфом из статьи Фета о Тютчеве, неоднократно затем иронически обыгрываемом. Под статьей подпись М. Лавренский. Долгое время она приписывалась Добролюбову, но, как установил С. А. Рейсер, гонорар за нее был заплачен Д. Л. Михайловскому — переводчику, помещавшему иногда в «Современнике» стихотворные переводы с английского и итальянского. Есть, однако, основания думать, что статья подверглась значительной редакционной обработке Добролюбова. Так, в нее включена пародия Тургенева на переводы Фета, известная в ту пору лишь узкому кругу ближайших сотрудников «Современника». Статья намекает не только на приверженность Фета идеям «чистого искусства», но и на реакционность политических взглядов Фета, в то время не сказавшуюся еще в его печатных выступлениях («Как не любит черни г. Фет!»). Да и вряд ли скромному переводчику принадлежат слова, осмеивающие прежнюю оценку Фета в критике «Современника» «Ведь смотрим же мы сквозь пальцы на странные, часто дикие, — чтобы не сказать больше, — стихи в его мелких непереводных стихотворениях. Мало того мы ищем в них какой-то особенной поэзии, стараемся понять их и находим в них какие-то особые достоинства, в которых уверяем и других».

Статья, заключающая резко отрицательную оценку переводческой работы Фета, написана в глумливом, оскорбительном тоне и явилась, очевидно, маневром новой редакции «Современника», рассчитанным на удаление Фета из журнала.

Затем Добролюбов пытался до предела умалить значение и популярность Фета, которого, как пишет критик в статье «Когда же придет настоящий день?» (1860), «и хвалили когда-то, но из которого теперь только десяток любителей помнит десяток лучших стихотворений».

В 1860 г. и «Русское слово» стало органом радикалов. Быстро усиливающаяся реакционность позиций Фета отдаляет его и от либеральных журналов, а реакционный «Русский вестник» неохотно печатает стихи Фета, так как консерваторов смущает их «непонятность», нетрадиционность, о которой сам Фет писал «…тот, кто прочтет только несколько моих стихотворений, убедится, что мое наслаждение состоит в стремлении наперекор будничной логике и грамматике только из-за того, что за них держится общественное мнение…».