1

Роксана бежала, не чуя под собой ног. Дыхание со свистом вырывалось из ее горла, и это был единственный звук, который пугал предрассветную тишину. Сухая трава хлестала девушку по обнаженным коленям. Короткая, едва доходящая до середины голени юбка стесняла быстрые движения, но остановиться и снять ее — такую роскошь нельзя было себе позволить. К тому же, где-то на задворках сознания ютилась мысль о том, что будет, если ее поймают без юбки, в одной рубахе, почти голую.

Ужасные картинки, которые рисовались в голове, били наотмашь по обнаженным чувствам. Отделаться от них, как ни старалась, Роксана не могла. Отгоняй — не отгоняй, а самое меньшее, что сделает с ней хозяин, когда поймает — просто убьет. И душа, улучив краткий миг, молилась о том. Пусть голова ее, с роскошной светло-русой косой — предмет зависти жен степняков — украсит очередной шест из тех, что высоким частоколом окружают становище, зато неоскверненное тело, отпустив на свободу измученную душу, пеплом полетит над землей. Смутное подозрение холодной змеей терзало сердце: с какой такой радости степнякам лишаться удовольствия сполна насладиться ее мучениями перед смертью?

Девушка с трудом одолела овраг, поросший густой жесткой травой. Пот катился по лицу и застилал глаза. Временами начинало казаться, что зрение не вернется. Но мгновенье проходило и ненавистная степь, в преддверии грядущего рассвета, снова была видна. Ни деревца, ни куста. Ни спрятаться, ни скрыться. Когда ее поймают…

Нет! Нельзя себе позволять так думать! Безысходность скорее убьет ту надежду, что придавала сил, толкала в спину, заставляла снова и снова передвигать налитые тяжестью ноги. Кочевники искусные следопыты, но одно дело выследить всадников или обоз, и совсем другое беглянку, которая несется, едва касаясь земли босыми ногами. По крайней мере, стоило на это надеяться. Иначе…

Жестокое виденье плетью стегнуло по глазам. Роксана увидела себя лежащей на земле, в пыли, поднятой копытами коней. И белое тело уже не угадывалось в прорехах рубахи, изрезанной ударами кнутов, на концах которых для пущей убедительности привязаны железные шарики с острыми шипами — к чему беречь рабыню, которую может образумить только смерть? А вокруг, сдерживая разгоряченных охотой лошадей, сидят в седлах кочевники. Они смеются, по своему обычаю показывая на нее пальцами. Забивают до смерти молниеносными ударами кнутов, от которых беглянка уже не в силах увернуться, и смеются.

Ни на миг не сбавляя размеренного темпа, Роксана позволила себе закрыть глаза, чтобы отогнать виденье. Как будто то представление было реальностью, а не степь, что уныло тянулась до самого горизонта. Но самое страшное — девушке начинало казаться, что так и есть, и предрассветная степь, еще не познавшая тепла лучей Гелиона, не более чем нарисованная на старом пергаменте картинка. В то время как виденье, возникающее в голове — яркое, красочное — куда более очевидное, чем сама реальность. Роксана гнала от себя страшные мысли до тех пор, пока не пришла к выводу: эта мысленная борьба с самой собой отнимает у нее последние силы.

На бегу девушка споткнулась. Как зверь, притаившийся в засаде, степь мгновенно встала на дыбы и потянулась к ней острыми стеблями высохшей травы, царапая лицо и срывая кожу с ладоней. Перекувыркнувшись несколько раз через голову, Роксана попыталась подняться на ноги, отчаянно сдерживая крик, что рванулся из горла. Но встать не смогла. Земля вдруг потеряла былую устойчивость: так и норовила обернуться серым небом. К тому же острая боль, начинавшаяся где-то в животе, пронзила сердце, разом лишив тело дыхания.

Роксана стояла на четвереньках, бессильно ловила воздух открытым ртом и не могла разогнуться. Пальцами, на которых уже оставила кровавые отметины степная трава, давила предательский живот, вгоняя в себя дыхание. До боли. Девушка старалась приступом новой боли заставить отступить ту, старую. Ей даже удалось подняться на ноги и сделать несколько шагов. Мучительно медленных и бесполезных. Боль никуда не делась — только переместилась ближе к сердцу.

И тогда Роксана остановилась. Первый же глоток воздуха, пойманный широко открытым ртом принес облегчение. Девушка стояла, разогнув усталую спину, и постепенно приходила в себя. Наконец, скользнув ушлой змеей ближе к горлу, боль отступила, оставив после себя горький привкус во рту и туман в глазах.

Боясь повторения боли, девушка осторожно сделала первый шаг, но тело послушно сдвинулось с места, будто ничего и не было. Спустя некоторое время она уже бежала, досадуя на потерянное время.

Неизбежно наступал рассвет. Первые лучи Гелиона несмело гладили строптивую степь, и та неохотно откликалась на ласку. Где-то недалеко пронзительно свистнул степной суслик, зашуршали в траве бесчисленные грызуны, вспорхнула в серое небо неказистая птичка — полейка.

Девушка бежала, не сбавляя темпа. Стоило представить себе, какой жаркий день вскоре накроет степь, как озноб бросал тело в дрожь. Роксана невольно ускорила бег, но ее порыва хватило ненадолго. Как себя не понукай, у человеческого тела есть отпущенный предел. И зыбким миражом маячил тот недалекий миг, когда усталость цепями повиснет на щиколотках, скует налитые тяжестью мышцы и самое страшное — не позволит сделать ни шага.

Новый день вступал в свои права. Будто и не было сырой, холодной ночи — порывом ветра понеслась над землей серая, пыльная взвесь. Задрожал призрачным туманом дышащий жаром воздух.

Роксана не заметила, как перешла на быстрый шаг, который постепенно сменился медленным.

Согретая лучами Гелиона, злорадно улыбалась степь. Как победительница, которой вот-вот предстоит насладиться мучениями загнанной жертвы.

Девушка остановилась, бессмысленно озираясь по сторонам. Она не понимала того, что стоит. Ей казалось, что она по-прежнему продолжает движенье и вокруг размытым пятном тянется степь. Страшная картинка, на которой корчилось в предсмертной судороге собственное растерзанное тело, вдруг обрела новый смысл и показалась девушке успокоением, избавлением от той усталости, что кольцами лесной змеи сковала ее по рукам и ногам.

Будто того и ждала, кровожадная степь взорвалась звуками — Роксана не ожидала от нее такой щедрости. Топот копыт, свист, гортанные крики, вой ветра — все слилось в один шум. Смертельный и последний. Тот, который ей предстоит унести с собой в мир иной.

Роксана повернулась лицом к смерти. В душе не было ни смятенья, ни тем более страха — все сожрала ненасытная усталость. В колеблющемся мареве выжженной лучами Гелиона степи как призрак возник всадник. Каурый жеребец рвал поводья, вспарывая копытами сухую землю. Всадник пронзительно свистел, приподнимаясь в седле. Черные волосы, заплетенные в десятки косиц, рвал ветер. Кожаная куртка разошлась в стороны, обнажая грудь, увешанную многочисленными амулетами.

Чтобы разглядеть всадника, девушке не нужно было напрягать зрение. Она узнала его издалека. Да и грех было не узнать того, кто владел тобой долгих шесть лет.

Судя по всему, Шанан-дэй тоже заметил беглянку. Залихватский и такой знакомый свист нашел отклик в ее душе. Роксана продолжительно вздохнула, приводя в порядок дыхание и поглубже вжала босые пятки в сухую землю.

— Помоги мать… помоги отец, — шепнули бескровные губы. Их бы облизнуть напоследок, да в горле пересохло.

Так и стояла, наблюдая за тем, как приближается к ней смерть на кауром жеребце. И молила ушедших в мир иной родителей подарить ей скорую смерть. Внимая ее словам, содрогнулась земля — то ли от ее мольбы, то ли от близкого топота копыт.

— Попа… лась! — торжествующий крик настиг девушку раньше всадника.

Девушка видела, какой радостью светятся глаза Шанан-дэя, как тянутся губы, окруженные аккуратной полоской усов, сливающихся с такой же любовно выстриженной бородкой, как блестят белые, оскаленные в улыбке зубы, будто не кнуту хозяин доверит расправу над непокорной рабыней, а именно им. Рвать на части, погружая клыки в еще теплую плоть, пить дымящуюся кровь — не о том ли мечтает обожженная лучами Гелиона и такая же жесткая как степная трава душа степняка?

Не доезжая до замершей в ожидании жертвы десятка шагов, степняк торопливо взмахнул рукой. Блеснула в лучах Гелиона отполированная гладкая кожа кнута и оглушительный свист хлестнул по ушам.

Роксана инстинктивно выставила руку вперед, прямо под выпрямившийся конец кнута, туда, где для утяжеления был вшит железный шарик. Страшная боль обожгла руку до самого сердца. Собрав все силы в кулак, беглянка вцепилась помертвевшими от боли пальцами в гладкую кожу кнута, петлей захлестнувшей запястье.

Девушка так и не поняла, почему осталась стоять, откуда в ее теле вдруг взялись силы, что позволили устоять на ногах и где, в каком уголке они прятались до поры? Возможно, держи Шанан-дэй ноги в стременах, беглянку попросту протащило бы по земле. Но степняк, предвкушая скорую расправу уже готовился спешиться. Он должен был видеть глаза жертвы, из которой с каждым ударом кнута уходила жизнь. Бить, снова бить, пока она еще в силах увернуться! А о каком наслаждении убийством может идти речь, если оставаться в седле?

Благодаря самонадеянности степняка все и случилось так, как представляла себе Роксана в самых смелых фантазиях. Каурый жеребец продолжал свой ход, в то время как степняк, не выпуская из рук рукояти, на миг зависнув в воздухе, кубарем покатился по земле. Облако поднявшейся пыли накрыло его серым покрывалом.

Надо отдать должное сноровке степняка: так и не выпустив из рук рукояти, он успел подняться, когда девушка, чуть ослабив хватку, снова потянула кнут на себя.

Роксана не собиралась выпускать из рук добычу. Если ей суждено умереть, пусть сначала хозяин попробует вырвать у нее конец кнута, чей железный шарик уже впился в ладонь, острыми шипами разорвал кожу и погрузился в плоть до кости.

Они так и стояли друг напротив друга, связанные одним кнутом как пуповиной. Она — широко расставив ноги, сжав до боли зубы. И он — с искрой непонимания в раскосых глазах, ниже ее ростом, худощавый, чья злоба сторицей искупала неказистое телосложение. Он тянул кнут на себя, в бессилии скрежеща зубами. На его стороне была злость и досада охотника, потерпевшего временную неудачу. А на ее стороне…

А ей отступать было некуда. И та последняя, невесть откуда взявшаяся сила, что толкала загнанную в угол лесную кошку на последний бросок, пусть стоивший жизни — накрыла Роксану с головой.

— Я-с-са, — шипел Шанан-дэй. Он медленно переступал с ноги на ногу, чуть отклоняясь назад. От напряжения на его шее вздулись жилы, ощерились в бессильной ярости зубы.

Не ослабляя хватки, Шанан-дэй тянул рукоять на себя. Степняк пошел по кругу, заставляя девушку поворачиваться и сходить с того места, где уже образовалось углубление в земле, взрытое ее босыми пятками. Она медленно поворачивалась, намертво вцепившись двумя руками в гладкую кожу, но с места не сходила. Мелькнула мысль, что не так уж она и устала, как пыталось доказать ей некоторое время назад собственное тело, раз может достойно сопротивляться. Рук она не чувствовала и вдруг испугалась, что им вздумается отпустить кнут раньше времени, самовольно.

Шанан-дэй переступал с ноги на ногу, время от времени возобновляя неудачные попытки. Он мог бы отпустить рукоять и попросту прикончить девушку ударом одного их тех ножей, что торчали у него за поясом. Мог бы — и Роксана знала, что он так бы и сделал, будь они наедине. Но уже подоспели остальные всадники и плотным кольцом замкнули место поединка. Хрипели разгоряченные кони, разбивая копытами сухие комы земли. Молчаливые степняки взирали на то, что происходило в образовавшемся круге. Шанан-дэй не мог позволить себе допить воду после свиней: он был обязан, если хотел остаться уважаемым человеком, добить жертву так, как было заведено испокон веков — забить до смерти кнутом.

Шанан-дэй сделал шаг вперед, чуть ослабив хватку. Роксана не попалась на обманчивый ход. Она ожидала нечто подобного, поэтому предусмотрительно отступила назад, тут же перенеся тяжесть тела снова на правую ногу.

Борьба затянулась и Роксане стало ясно, что наступает время решительных действий. Глядя ему прямо в лицо, она поняла, что он что-то задумал. Черные глаза сузились и зубы снова ощерились в хищной улыбке. И девушка с отчаянием осознала, что если он изо всех сил рванет рукоять на себя, то, как бы она ни старалась — кнута ей не удержать. Острые шипы, описав круг на залитой кровью, онемевшей от боли ладони, попросту разорвут кожу. Глупо надеться на то, что ей удастся выжить, так пусть же несмываемый даже ее смертью позор ляжет на Шанан-дэя.

Дождавшись яростного "я-с-са", Роксана задержала конец кнута и тут же отпустила, мгновенно освободив ладонь от стягивающей петли. Как она и ожидала, стремительный рывок Шанан-дэя, в который он вложил всю свою силу, не остался без последствий. Нелепо взмахнув руками, он снова упал на землю. На этот раз на глазах у всех. Желтая степная пыль на мгновенье скрыла его позор от посторонних глаз.

Установилось совершенное молчание. Никто из всадников не позволил себе не то что смеха — простой усмешки. Случись такое — это повод для смертельной дуэли на кнутах. Так, как завещали предки. Ведь для того, чтобы иметь право на смех, следовало указать на причину. Именно поэтому тот, кто улыбался, должен был сначала показать пальцем на то, что послужило поводом для веселья.

Когда Шанан-дэй поднялся, сжимая в руке отвоеванный кнут, отплевывая набившуюся в рот пыль, Роксана приготовилась к смерти. Ей удалось не просто разозлить его, а довести до бешенства — значит, смерть будет быстрой.

Девушка стояла, не сводя глаз с Шанан-дэя, готовящегося нанести удар. Кровь стекала с разорванной ладони и жадная до влаги степь впитывала капли. Против воли Роксана усмехнулась, подумав о том, что вся ее кровь вряд ли утолит вековую жажду.

Шанан-дэй понял ее усмешку по-своему. Разъяренный до безумия, он не стал тратить время на долгую прелюдию. Получивший волю кнут со свистом рассек воздух. Ярость — плохой советчик и железный шарик вспорол шипами землю там, где только что стояла Роксана.

Удар следовал за ударом. Девушке оставалось одно: готовиться к тому моменту, когда силы оставят ее и Шанан-дэй нанесет ей последний, смертельный удар. Разглядев в поднятой пыли разгоряченное от бессильной ненависти лицо степняка, Роксана вдруг почувствовала прилив сил. Кривая усмешка снова тронула ее губы.

Внезапно шепот прокатился по сомкнутому ряду всадников. Будто и они звериным чутьем поняли этот странный перевес сил в сторону непокорной рабыни.

Роксана и не заметила, как спешился один из всадников. Она увидела его только тогда, когда он вошел в круг, подняв правую руку над головой в знак того, что у него есть что сказать. И лишь усталостью можно объяснить то, что Шанан-дэй воспользовался передышкой.

Кочевник — высокий, выше Роксаны на полголовы вступил в круг. Как только она его разглядела, то поняла: лишь ему Шанан-дэй мог позволить прервать поединок. Потому что Ханаан-дэй был гостем. Неизвестно, какие пути привели его месяц назад на становище, но по обычаю, он навсегда оставался гостем. Тем, кому многое позволено, а еще больше запрещено. Ему позволялось бесцеремонно прервать затянувшееся убийство, однако участвовать в жизни становища он не мог.

Рослый, по меркам кочевников, Ханаан-дэй негромко заговорил на степном наречии вскоре после того как убедился — Шанан-дэй склонен прислушаться к его словам.

Пользуясь передышкой, Роксана тяжело дышала, восстанавливая дыхание. На всякий случай. Никто не знает, что придет на ум дикарям. Вдруг быстрая смерть отменяется, и ей предстоит готовить тело и дух к долгой и мучительной.

За годы, проведенные в рабстве, Роксана отлично поняла, о чем они говорили. Что греха таить, она была удивлена поступком Ханаан-дэя. Однако когда до нее дошел смысл его слов, она удивилась еще больше.

— Уважаемый Шанан-дэй может прислушаться к моим словам, а может продолжить наказание. Это — решение Шанан-дэя, и я приму, что бы он ни решил, — Ханаан-дэй — приложил ладонь к груди. Но не со стороны сердца.

"Уважаемый, как же!" — про себя отметила жест Ханаан-дэя Роксана. Если ладонь к сердцу означала полное и безоговорочное почтение, то прижатая к другой стороне груди могла быть истолкована двояко. Дескать, я тебя уважаю, но ты сначала докажи, что тебя есть за что уважать.

— Говори, — Шанан-дэй дышал со свистом. Ему сбивала дыхание не усталость, а неутоленная злоба.

— Ты знаешь, уважаемый, — Ханаан-дэй прищурил глаза, предваряя долгую речь, чтобы собеседник был к ней готов. — Я пригнал в становище табун отборных степных коней и в них у меня нет недостатка. Я выполнил условия рода и все остались довольны, — он легко обвел рукой прислушивающихся к его словам всадников. — По обычаю мне оказали почтение, выделив двух рабынь, и мой шатер полон достатка…

Роксана мысленно ехидно улыбнулась, вспомнив тот шатер. Вот ведь, давно уже приспособились к обычному жилью, а все шатром называют. Да и само становище — не более чем обычная деревня. Завоеватели привыкли давать вещам знакомые имена — кто ж им в это откажет?

— …по-прежнему испытываю недостаток в рабынях. Я согласен заплатить за нее золотой и говорю всего лишь об отсрочке наказания. Через два месяца я покину гостеприимное становище, и почту за честь вернуть рабыню уважаемому Шанан-дэю, с тем, чтобы он насладился радостью, отложенной на время. И пусть рабыня примет смерть, когда моя нужда в слугах отпадет. И пусть смерть не покажется ей легкой. Я жду твоего решения, уважаемый, но приму любое.

Умный человек, — Роксана не сдержала легкого вздоха, — ни разу не сказал "прошу". Только в этом случае отказ Шанан-дэя мог быть расценен как оскорбление. А так — просто болтовня. "Я сказал — ты послушал".

Шанан-дэй стоял, не глядя Ханаан-дэю в глаза.

По едва заметным мелочам Роксана видела, как зарождается вражда между двумя степняками. Она не знала, что подвигло Ханаан-дэя на этот поступок: нехватка в рабынях, или что другое. И вполне возможно — если сговор состоится — за пару месяцев ей предстоит пройти через такие унижения, которые не способно представить даже ее разгоряченное воображение.

Что подтолкнуло Ханаан-дэя девушка не знала. Однако то, что происходило в голове ее хозяина, не составляло для нее тайны. Он мог отказать просителю. В этом случае он наживал смертельного врага. И еще. Ему предстояло довести до конца начатую казнь прямо здесь. А уж он вправе был сомневаться в быстром успехе начатого, после того, как все не заладилось с самого начала. Согласие же позволяло ему сохранить лицо. Кроме того, отныне Ханаан-дэй был ему обязан. Пустячок — а приятно… Но куда в таком случае прикажете деть неудовлетворенную злобу, что искажала и так лишенные привлекательности черты?

Не зря Шанан-дэй слыл расчетливым человеком. Подлость — что есть, то есть, но и хитрости ему было не занимать. Он нашел в себе силы смирить гордыню. Тем более, что казнь только откладывалась на пару месяцев. А что такое месяц для степняка? Всего лишь время, за которое многое может случиться.

— Роксана, — наконец, коротко прорычал бывший хозяин, вручая просителю вместе с именем и ее саму. Шанан-дэй протянул открытую ладонь в знак состоявшегося сговора для ответного касания.

— Роксана, — повторил Ханаан-дэй, даже не взглянув в ее сторону.

* * *

Девушка плохо помнила обратную дорогу. Точнее, она не помнила ее вовсе. Когда Ханаан-дэй, даже не удосужившись как следует ее ударить — чтобы сразу поняла, кем она была, тем и осталась — хозяйской рукой перекинул ее через седло, Роксана потеряла сознание. Или заснула. Так или иначе, вспоминать было нечего. Благая мысль о том, что надо бы держаться подальше от зубов свирепого жеребца, покосившегося на нее горящим глазом, ненадолго удержала ее на зыбкой грани между явью и сном.

Очнулась Роксана оттого же, отчего и впала в забытье. Ее снова как мешок сбросили на землю, на этот раз благоухающую конским навозом. Она озиралась по сторонам, еще не понимая, где находится. И едва успела откатиться от копыт жеребца, стремящегося во что бы то ни стало сорвать на ней свою злобу. Он вправе был сердиться. Проделать обратный путь с двойной ношей — странно, что он не отгрыз девушке что-нибудь, до чего смог дотянуться!

Свирепость степных коней, под стать их владельцам, и послужила причиной того, что Роксана не рискнула воспользоваться таким вот жеребцом для побега. Как иная собака хранит верность одному хозяину, так степная лошадь всю жизнь предана единственному человеку. Ты можешь кормить ее каждый день, чесать ей шкуру специальной щеткой, убирать за ней навоз — все тщетно. Сколько бы времени ни прошло, подходя к такой лошади будь уверена: стоит тебе зазеваться и проклятая тварь укусит тебя.

— Вставай, — согнутая в три погибели старуха поддела Роксану носком остроносой туфли. — Хозяин велел осмотреть твою рану.

Роксана попыталась подняться. Это удалось лишь со второй попытки. Облокотившись по привычке на правую руку, она с удивленьем заметила, что ладонь туго перевязана куском белого полотна. Когда это произошло, и главное — кто это сделал, осталось для нее тайной.

Некоторое время пришлось постоять, пережидая сильное головокружение, которое едва не опрокинуло Роксану туда, откуда она только что поднялась. Потом послушно двинулась вслед за старухой, держась левой рукой за стену сарая. У поворота девушка столкнулась с Оленкой, одной из рабынь Фагран-дэя. Та ойкнула, торопливо закрыв рот рукой.

— Здравствуй, — не удержалась Роксана. Хотела добавить "Оленка", а вместо этого сказала, — становище.

Тут же выругалась про себя: дала же себе слово никогда не называть деревню степным именем. И, невзирая на клятву, каждый раз ошибалась.

— Не ожидала, — одними губами шепнула Оленка, и, не задерживаясь больше ни на мгновенье, поспешила дальше. Все знают, как крут Фагран-дэй. Попробуй задержаться — получишь сапогом в живот — свет белый немилым покажется.

Оленка не договорила, но Роксана отлично поняла, что та имела в виду. "Не ожидала увидеть тебя"? Нет, такое начало имело окончание — "живой". Роксана склонна была с ней согласиться. Она сама до сих пор в это не верила. Только неизвестно еще, чем отсрочка от смерти обернется.

В сарае, уже переделанном на степной манер, где окна были завешаны шакальими шкурами, Роксана опустилась на пол, убранный разноцветными тюфяками. В центре, окруженный камнями, еще тлел огонь. Белесый дым вился змеей, отыскивая через дыру в потолке путь на свободу. В подвешенном над огнем котелке что-то тихо гудело.

Роксана долго не могла отвести усталых глаз от тлеющих огней, поэтому не сразу поняла, что старуха обращается к ней, протягивая высохшую руку.

— Глухая, — ворчливо пробормотала она, срывая с ладони Роксаны пропитанную кровью повязку. Зачем-то понюхала ее, дернув крючковатым носом. — Хорошо. Тебя вылечу. Сегодня спи, завтра работать будешь. Больные рабы хозяину не нужны.

Повернувшись к огню, старуха потянулась к котелку, но вдруг покачнулась, развернулась всем телом и уставилась на Роксану. Выцветшие маленькие глазки, почти скрытые за морщинистыми веками, впились в лицо. Кустистые седые брови сошлись у переносицы, словно не обычная девушка сидела перед ней, а одна из Отверженных. Обломанные желтые ногти терзали кровавую тряпку, только что снятую с ладони Роксаны. Старческие губы открылись, обнажив вспухшие десны и два оставшихся зуба. Старуха силилась что-то сказать.

От неподвижного взгляда старухи Роксану бросило в дрожь. Все знахарки знаются с нечистой силой, это каждый знает. Напустит на нее демона, заберет ее душу, и будет потом приказывать! Не за этим ли ее оставил в живых Ханаан-дэй?

Старуха беззвучно шевелила губами. Роксана хотела прервать жуткое молчание пустяковым вопросом, но нарастающий ужас разогнал все мысли.

Старуха отбросила многострадальную тряпку и потянулась к Роксане сухими тонкими пальцами.

От страха Роксана вжалась спиной в дощатую стену сарая. Хотела крикнуть, позвать на помощь, но кого дозовется бесправная рабыня?

Налетевший порыв ветра с шумом откинул полог, закрывающий вход, разворошил затухающие угли в костре и бросил пепел старухе в глаза.

— Фу, — та очнулась, будто ее толкнули и заморгала слезящимися от пепла глазами. К ее ногам жалась невесть откуда взявшаяся в сарае черно-белая кошка. — Пошла! — без должного почтения старуха пнула ее ногой. — Стара стала, — проскрипела она, отступая от Роксаны. — Привидится же такое. Совсем стара стала. Меня зови Гульнара. Я прислуживаю Ханаан-дэю…

— Я знаю, — не сдержалась Роксана. От пережитого страха она забыла, как себя вести.

— А знаешь, так молчи больше, — отрезала старуха. — Молча, так дольше проживешь. Хотя тебе, — она махнула рукой, — в любом случае всего ничего и осталось.

* * *

— Вернись. Поставь еще раз.

Голос Ханаан-дэя оставался спокойным. Ни грубого окрика, ни удара по ребрам.

Роксана осторожно перевела дыхание. Шанан-дэй, например, в качестве наказания наматывал ее косу на руку и хлестал по щекам. И ведь запрещал волосы резать, гад. А новый хозяин ведет себя иначе. Просто повторяет приказ и все. Правда, заставил ее раз десять возвращаться, снова и снова выполняя приказание. Но ведь не бил! А прогуляться туда-сюда с тяжелым подносом, уставленным многочисленными мисками с кушаньями — так от нее не убудет.

Дождавшись, пока девушка в очередной раз расставит на маленьком столе — ножки всего в ладонь высотой — чашки для ужина, Ханаан-дэй так же спокойно, словно не было этих упражнений с подносом, обратился к ней.

— После ужина уберешь посуду, зажжешь свечи. Я жду гостя.

И все это было сказано на чистом веррийском языке бывшего Королевства Семи Пределов. Кто бы мог подумать, что вместо того, чтобы насаждать родной язык, завоеватели заговорят на языке покоренного народа! Но так уж случилось, что так же бережно, как они относились к оружию, кочевники берегли и родной язык. Будто там крылось то, что непременно помогло бы рабам освободиться от иноземного ига.

Ныне опустошенная и разоренная страна стала добычей степняков, налетевших с Юга как саранча. Сметая все на своем пути, несметные полчища продвигались на север. Иные города и деревни сжигались дотла, а иные приспосабливались для привычной жизни. Защитники Королевства разделили участь своей страны. Тех, кто оказывал сопротивление ждала скорая смерть. Тех, кто оказать достойного сопротивления не мог, ждало рабство. И они, оставшиеся в живых, завидовали тем, для кого все было кончено.

Роксана знала об этом не понаслышке. Долгое время — целых десять лет — отец с матерью прятались от мира в забытой Светом лесной деревне. Но беда настигла и там. За долгие годы степняки приноровились вести войну и в лесах, которых поначалу избегали. Роксана никогда не сможет забыть, какой лавиной обрушилась на три десятка деревенских жителей, включая и маленьких детей, сотня свирепых кочевников. Какое сопротивление могли оказать от силы десять мужчин, вышедших навстречу врагу, сжимая в руках мечи и луки? То было хладнокровное убийство, сравнимое разве с охотой кочевников на степных волков.

Тогда горело все, что могло гореть. И гибли все, кто мог держать в руках оружие.

Отец Роксаны — Ладимир — сражался до последнего. Залитый своей и чужой кровью, со стрелой в боку, он яростно отбивался от кочевников. Отступать ему было некуда. Он мог лишь умереть.

Он и умер, ни разу не оглянувшись назад, где спиной к спине с ним сражалась мать. Они погибли почти в одно время. Только отец чуть раньше. Мать кочевники щадили. Роксана помнит, как один из них ударил мать кнутом по ногам, заставив опуститься на колени. Степняк медленно приближался, оценивая будущую рабыню, но острый нож, посланный твердой рукой, вонзился ему в шею. Залитый кровью, кочевник рухнул к ногам женщины.

Матери не удалось подняться с колен. Степняки налетели на нее, как дикие звери. Они не услышали от нее ни звука. Тяжелый топор ударил ее в грудь и она умерла, накрыв своим телом мертвого мужа.

Богатая добыча досталась степнякам: шестеро испуганных детей, из которых самой старшей была Роксана, да нехитрый деревенский скарб.

Когда на рассвете их уводили, Роксана оглянулась в последний раз, пытаясь унести в памяти все, что осталось от деревни. Серый пепел дыханьем ветра кружился в воздухе. Пепел засыпал остовы домов с не погребенными телами — словно выставленные напоказ они вызывали жалость и у него, старательно скрывающего смерть от посторонних глаз…

В последнее время ходили слухи о том, что пятнадцатилетнему господству степняков приходит конец и зреет на севере сила, возглавляемая бывшим Наместником. Оленка говорила об этом в самое ухо, чтобы не выпустить на свободу неосторожное слово, но так ли было на самом деле — кто же мог сказать точно?

Роксана аккуратно поставила толстые свечи на подставки, как положено — на одинаковом расстоянии друг от друга. Комната, по обычаю степняков с наглухо заколоченными окнами, была погружена в темноту. Девушка зажгла свечи и осмотрелась. Все готово к чаепитию: обожженные бока глиняного чайника дышали жаром, на маленьких тарелках лежали сладости и печенье. Пора было уходить, чтобы не столкнуться с хозяином. За такую повинность даже он вряд ли удержится от наказания.

Совсем уж было собралась уходить — поднялась с застланного одеялами пола и сделала шаг к двери. И тут ее повело. Не иначе, всему виной были свечи, в чей воск добавляли Сон-траву, что делала тело легким и проясняла мысли. Голова закружилась, свечи стремительно понеслись по кругу. Комната, на миг вспыхнув ослепительными огнями, вдруг провалилась в пропасть. И оттуда, из глубины на Роксану глянуло огромное черное лицо, обрамленное белыми змеями волос.

Лишь близкая стена удержала девушку от паденья. Но неумолимое время не делало поблажек. Кто может сказать, сколько времени прошло до того, как очнулась она, сидя на корточках у стены и прижимая к горячим вискам холодные руки?

В сенях хлопнула дверь и Роксана, не помня себя от страха, заметалась по комнате. Разумная мысль, что лучше принять наказание — десяток ударов плетью, чем быть вовсе засеченной до смерти, не остановила ее. Змеей проскользнув за дверь комнаты, она в последний момент втиснулась в клеть, дверь в которую была давно снята с петель, и присела за тяжелым сундуком, оставшимся от прежних хозяев.

Сердце птицей трепетало в груди, когда мимо нее, буквально в трех шагах прошли двое. Роксана боялась поднять голову. Стиснув зубы, затаив дыхание, она сидела за громоздким сундуком тихо, как мышь. Но имя гостя, произнесенное Ханаан-дэем вслух заставило ее еще сильнее вжаться в тесный угол.

— Уважаемый Шанан-дэй пусть располагается, как ему удобно, — низкий голос нового хозяина эхом отдавался в голове.

— Умеет уважаемый Ханаан-дэй принять гостей…

Колыхалось пламя в такт неспешным словам, сладкий запах Сон-травы кружил голову. Кочевники беседовали о конях и оружии.

Постепенно Роксана успокоилась. Через некоторое время она осмелела настолько, что приподняла голову над сундуком. Дверь в комнату Ханаан-дэй оставил открытой. Еще бы! Он вообще терпеть не мог дверей, и неизвестно в силу каких причин не снял с петель и эту, как все остальные.

Свечи горели ярко и Роксана отлично видела, как щурится Шанан-дэй, настраиваясь на долгий разговор. Поблескивали бусины, вплетенные в многочисленные косицы. В отличие от него, Ханаан-дэй брился наголо, в знак того, что близкий родственник принявший насильственную смерть так и остался неотомщен. Нить усов огибала тонкие губы и спускалась по подбородку. Черные глаза, слишком большие для степняка, наводили Роксану на мысль, что новому хозяину не стоило бить себя кулаком в грудь, доказывая свою чистокровность.

— …ты достойный человек, Ханаан-дэй. Оставим на время Джавар.

Знакомое слово заставило Роксану встрепенуться. Память тут же услужливо подсказала, что Джавар — тот самый Свод законов, который заставлял кочевников жить, следуя старинным правилам. На степном наречии "оставим Джавар" значило ни что иное, как "скажу тебе правду-матку, но имей в виду — я тебе ничего не говорил". И если до того, она могла побаловать себя надеждой, что ее оставят в живых, то с каждым произнесенным словом эта надежда таяла, как снег весной.

— В любой войне самое главное — вовремя уйти, — тихо заговорил прежний хозяин. — Халиф первым нарушил старинное правило. Мы завязли в лесах. Джавар запрещает уходить с поля боя раньше халифа, но времена меняются. Не мы первыми начали, и тот, кто должен беречь Джавар, сам его и нарушил. На севере собирается мощная сила и близок тот час, когда не уходить нам придется, а спасать свои шкуры. И на дорогах неспокойно. Я слышал, вы от разбойников еле отбились. Было так?

— Было, — согласился Ханаан-дэй.

— Будет хуже. Наместник с севера и разбойники здесь, на западе.

— Разбойникам все равно кого резать. И каждый сам по себе. Разбойники Наместнику не братья: два конца кнута не срастутся, как ни старайся.

— Я хочу одного: чтобы и Наместник и разбойники меня перестали волновать. Мы достаточно выпотрошили лешаков, пора домой. Ты недавно с Юга. Что ждут от нас?

— Людей много, — Ханаан-дэй поднес ко рту пиалу с крепким чаем, куда для вкуса была добавлена настойка из перебродивших ягод бузины. — И мнений много.

Установилась пауза, во время которой Шанан-дэй пожирал глазами нового хозяина Роксаны. Но тот остался безучастен. На его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Не хочешь откровенности, — тихо сказал Шанан-дэй. — Дело твое. Ты сегодня здесь, а завтра тебя здесь нет. Торговлю ты закончил, — он бросил на Ханаан-дэя прямой как стрела взгляд. — Продешевил только. За тот золотой, что ты дал за рабыню, трех можно было купить на торгах в Славле.

— Где Славль, — кочевник отхлебнул из чашки. — А где я.

— Верно. Как говорят лешаки: поздно искать соль когда миска пуста. Последнее скажу: осталась рабыня ненаказанной, много чего надумать может. Лесной народ Джавара не знает.

Ханаан-дэй потянулся к чайнику и снова наполнил пиалу.

— Я сказал: обожди месяц.

— Подожду, — Шанан-дэй поправил подушку и поерзал, устраиваясь на тюфяке. — Теперь и саблю можно посмотреть.

Ханаан-дэй кивнул головой и легко поднялся. Роксана убрала голову, слушая гулкие удары сердца. Ей вдруг показалось, что хозяин положил оружие в сундук, за которым она пряталась. Но кочевник остался верен себе: самое дорогое хранил в тайнике. Девушка еще переживала кратковременный приступ страха, когда он прошел мимо нее, обдав сладким запахом Сон-травы.

Дверь, ведущая во двор, скрипнула и тут же с шумом закрылась. И только тогда Роксана решилась снова выглянуть из-за угла сундука. Ее беспокоил Шанан-дэй, как беспокоила бы змея, забившаяся под лавку.

То, что девушка увидела, чуть не заставило ее поднять голову. Бывший хозяин протянул руку к пиале Ханаан-дэя. Раздался тихий щелчок и на массивном золотом перстне отскочила верхняя часть. Тонкой струйкой, тотчас блеснувшей в свете свечей, в пиалу посыпался серебристый порошок.

Открылась дверь, и вслед за хозяином, сжимавшим в руках оружие, тенью вошла старая Гульнара. Она застыла у порога, терпеливо дожидаясь, когда ей отдадут драгоценную саблю, которую надлежало тайным наговором очистить от прикосновения чужих рук.

Пока Шанан-дэй восхищенно цокал языком, слушая историю о том, как прадед хозяина раздобыл саблю, мысли у Роксаны затеяли чехарду. Они бродили по кругу, неизменно возвращаясь к тому, с чего начинались: туда Ханаан-дэю и дорога. Она нисколько не сомневалась в том, для чего ее прежнему хозяину понадобился такой способ убийства. Кто же подумает, что истинный кочевник решился отравить собрата? Это можно приписать лишь бесчестным "лешакам", далеким от Джавара. А кто поблизости остался безнаказанным и поэтому слишком много о себе возомнил?

Спина заныла при воспоминании об ударах кнута. Но ныла она зря. За убийство кочевника девушку ждет не кнут, срывающий пластами кожу, ее ждет смерть пострашнее. В загон, где Роксана будет находиться, выпустят диких волков, специально для казни отловленных в степи. Степной волк никогда не убивает добычу сразу. После его укуса кровь не течет и долгие, долгие часы голодная свора обгладывает еще живое тело.

— Отнеси саблю, Гульнара, — голос хозяина вернул Роксану к действительности. — Зови Роксану, пусть новый чайник принесет.

Вместо того чтобы пойти выполнять приказ, Гульнара вздрогнула, как будто ее позвали, нелепо, по-птичьи повернула голову и уставилась в темный угол клети, где затаилась Роксана. Так быстро, как только смогла, та втянула голову в плечи, молясь о том, чтобы старуха ее не заметила.

Установившееся молчание заставило девушку покрыться холодным потом. Из-за того, что она не видела, что происходило в комнате, стало еще страшнее. Ей чудилось загадочное перемигивание Гульнары с хозяином, с тем, чтобы застать ее врасплох. Казалось, тишина скрывает звуки осторожных шагов, и старуха подбирается все ближе и ближе к месту ее убежища. Еще чуть — и раздастся окрик, стоившей ей жизни.

— Хорошо, — наконец, произнесла старуха и Роксана облегченно перевела дух.

Старуха вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. По старости она все время забывала, что хозяин не любил закрытых дверей. Так или иначе — не воспользоваться предоставленной возможностью было глупо. Дождавшись, пока Гульнара пройдет в сени, девушка с великой осторожностью скользнула следом за ней. Кто будет разбирать, что входная дверь скрипнула дважды?

Взяв по приказу старухи тяжелый поднос, Роксана поднималась по ступенькам, боясь расплескать не чайник, а те мысли, что так и не привели ее к решению. В конце концов, если ей суждено умереть, она захватит с собой одного из кочевников — пусть и таким способом — это ли не то, к чему следует стремиться?

Вошла в комнату, преодолевая слабость в ногах. В глубине души надеялась, что выбор уже сделан без нее. Пиала хозяина убедила ее в обратном. Сидевшие на корточках перед столиком кочевники молчали, словно сама судьба готовила им посуду для чаепития. Молчание Шанан-дэя было исполнено тайного ожидания и Роксана вдруг поняла: пусть умрут сотни кочевников, это не доставит ей радости, если останется в живых ее прежний хозяин.

Ярко горели свечи, дурманила голову Сон-трава. И так легко объяснить то, что дрогнула рука, выставлявшая с подноса свежий чайник. Пиала с отравой опрокинулась. Темный напиток залил не только столик — несколько капель попали на подушку, на которой возлежал Ханаан-дэй. Как во сне Роксана наблюдала за тем, как по подносу растекается лужа. Хотела одернуть руку и не смогла. Цепкая рука хозяина волчьим укусом сжала запястье.

У Шанан-дэя вырвался возглас. В нем не сквозило злорадство от ожидания скорой расправы — Роксану обожгло вздохом разочарования.

— Убери, — коротко приказал хозяин, спасенный от постыдной для воина смерти и отпустил ее руку.

Она выходила из комнаты, по-прежнему не поднимая глаз, как положено воспитанной в строгости рабыне. Ей ни к чему было видеть, какими взглядами проводили ее степняки. Ханаан-дэй задумчиво смотрел на нее как на своевольную, несмотря на побои лошадь, показывающую свой норов. А бывший хозяин…

Его взгляд, полный ненависти, толкал ее в спину. Да так, что она едва не споткнулась на пороге.

 

2

Роксане не спалось. В углу храпел дед Фокий. Ему вторила Ларетта, прижавшись к боку Роксаны.

Скоро рассвет. Наступающий день прибавит забот и вряд ли удастся отдохнуть. Роксана перевернулась на другой бок, потревожив Ларетту.

Рука не болела. Осталась лишь синяя полоса от железных пальцев Ханаан-дэя, обегающая запястье — благодарность за то, что спасла ему жизнь. Еще спасибо ему следует сказать за то, что не высек ее принародно, сорвав до пояса рубаху. Болела душа — а рука, лишь напоминание о том, что не отправился в мир иной степняк, и виной тому — она. Напрасно объясняла себе, что спасала в первую очередь собственную жизнь. Все равно, рядом с ее жизнью рука об руку шла другая. И только благодаря ее стараниям, Ханаан-дэй спокойно спал у себя в доме, в то время как по обычаю степняков должен был бы серым пеплом кружиться над землей.

Девушка так и не смогла заставить себя заснуть, поэтому первой услышала далекий крик.

— Тревога!

Роксана подняла голову и прислушалась. Бесконечно долгими показались ей мгновения, когда единственное слово, забытое, и оттого непривычное вдруг всколыхнуло волну надежды в душе. Хотелось верить: то, что означало тревогу для степняков, наверняка сулило если не избавление от рабства, то, по крайней мере, перемены к лучшему.

Лежавшая рядом Ларетта вздрогнула всем телом и открыла глаза.

— Что случилось? — тихо спросила она.

Сон рабов чуток. Проснулась тетка Марьяна, поднял голову дед Фокий. Заворочались остальные.

— Что? Что-то случилось? — настойчиво вопрошала Ларетта.

Новый крик, уже подхваченный десятками голосов, заставил Роксану вскочить и буквально вытолкнул из сарая, где вповалку лежали те, кого волнение еще не коснулось.

Во дворе царила суматоха. Мимо Роксаны носились сородичи, еще не понимающие чего и откуда ждать. Посреди двора стоял один из детей Фагран-дэя и истошно вопил. У стены бревенчатого дома степняк седлал нервно вздрагивающую лошадь.

Роксана бросилась к соседнему дому, но на полдороге остановилась как вкопанная. Прямо на нее мчался всадник, сдерживая несущуюся галопом лошадь.

— Я-сса-а! — закричал он и Роксана в последний момент отскочила в сторону. Ее обдало горячим дыханьем лошади и всадник пронесся мимо. Она обернулась ему вслед, но быстрее ее взгляда степняка достала стрела с незнакомым черным оперением. Она вонзилась всаднику между лопаток и тот тяжело завалился вбок. Лошадь продолжала галоп, неся на себе уже мертвого кочевника.

— Разбойники! Разбойники! — душераздирающе кричал кто-то.

И тут как по сигналу на деревню, с трудом пробуждающуюся от предрассветного сна, обрушилась лавина звуков. Безостановочно визжала какая-то женщина, слышалось ржание коней, пронзительный свист и предсмертные хрипы. Потом к какофонии звуков добавился звон мечей и гортанные крики кочевников.

Темнота скрывала от Роксаны подробности. Она видела, как у входа в сарай, освещенный зажженным факелом мечутся мало что понимающие люди. У Роксаны не было никакого желания на своем примере убеждаться в том, прав ли был дед Фокий, когда доказывал, что для разбойников нет ни своих, ни чужих. Охваченная нарастающим волнением, она ринулась было за угол сарая и лицом к лицу столкнулась с Лареттой. Чтобы удержаться на ногах, Роксане пришлось схватить ее за плечо. Рука скользнула вниз по горячей и липкой влаге. Еще не понимая, что произошло, Роксана успела подхватить падающее тело.

— Спа…сайся, — прошептала Ларетта и судорожно всхлипнула. — Не… поминай… лихом.

— Ларетта… Ты ранена? — Роксана пыталась в темноте отыскать на теле женщины рану, чтобы перевязать, но вся рубаха была залита кровью. — Куда, куда тебя ранили?

Ларетта не ответила.

— Бе…ги, — все, что сказала она. Шумное дыхание, со свистом вырвавшееся из ее легких прервалось и Ларетта затихла.

Словно для того, чтобы Роксана заглянула в лицо смерти, улица озарилась светом близкого пожара. Ярко вспыхнула крыша дома, изрыгая в рассветное небо снопы огня. Сухое дерево занялось быстро. Огненные ручьи пробежали по крыше сарая, чтобы оттуда перекинуться на крышу соседнего дома. Треск огня обрушился на обезумевших от страха людей так, что заглушил свист, лязг оружия и мольбы о помощи.

Роксана, превозмогая душевную дрожь, прислонила Ларетту к стене сарая. В открытых глазах, потерявших выражение, плясали языки пламени. Человеческой плоти предстоит сгореть вместе с деревней, откуда Ларетта была родом. И это казалось Роксане лучшей участью, чем оставить тело на растерзание диким стаям падальщиков. Только Ларетте видеть это было ни к чему — душа, еще не расставшаяся с телом могла испугаться и превратиться в Отверженную. Ту, которую не принимает ни тот мир, ни этот.

— Покойся с миром, — Роксана закрыла мертвые глаза.

Забрезжил рассвет. Первые лучи Гелиона с яростью пожирали огненные сполохи пожара — и уже не таким всесильным казался он в бледном свете наступающего дня.

Роксана осторожно заглянула за угол, боясь попасться на глаза как степнякам, так и разбойникам. У крыльца дома, объятого пламенем, задержался всадник. В стремя намертво вцепился старик, удерживая рвущую поводья лошадь.

— Сдохнешь! — кричал старик и седая борода тряслась от гнева. — Со мной сдохнешь, проклятый Раахат! Не пущу! Пусть разбойники тебя порешат, раз я не смог! Сам сдохну и тебя заберу! Натерпелись, сволочи, от вас!

Степняк хлестал старика плетью по согнутой спине, по плечам. На морщинистом лице горели яркие полосы и кровь окрашивала задранную кверху бороду. Сухие пальцы старика, сжимающие стремя, можно было отрезать только ножом.

— Сдохнешь! Со мной сдохнешь!

Горячий конь нервно переступал копытами, но старик, тяжким грузом волочившийся рядом, сковывал движения. Босые пятки чертили борозды в сухой земле. Кочевник выхватил из ножен саблю — удар — и старик захлебнулся криком. Ноги подогнулись и тело обмякло. Даже мертвый он оставался обузой. Степняку пришлось, теряя драгоценное время, силой разжимать пальцы старика, сведенные последней судорогой. Он справился, когда на улице появилась тройка всадников.

Разудалый свист заставил степняка оглянуться. Путь к бегству был отрезан. Степняк снова достал саблю, готовясь сражаться до конца. Разбойники не стали дожидаться, пока он подъедет ближе. Двое из них вскинули луки. Первая же стрела с глухим стуком вонзилась в кочевника, отбросив тело назад. Второй стрелок промахнулся: его стрела поразила тело мертвого старика.

Роксана неслась по улице, вдоль охваченных пламенем домов. Смотрела только вперед, где несбыточной мечтой маячила высокая стена частокола, окружающего деревню. Ветер свистел в ушах, заглушая и треск рухнувшей крыши, и крики умирающих. Неслась, не глядя по сторонам. Однако как ни старалась, не видеть того, что происходило вокруг не могла.

Узкая улочка вывела Роксану на неширокую площадь. Девушка споткнулась о тело, лежащее на земле, и со всего маху ткнулась лбом в угол дома. И эта заминка спасла ей жизнь.

На площади началась настоящая резня. Прав был дед Фокий: разбойники не делили людей на своих и чужих. В пыли, поднятой копытами коней лежали окровавленные тела. Прислонившись спиной к колодцу сидел степняк, зажимая рану на груди. Сквозь пальцы еще сочилась кровь. У его ног ничком лежало тело рабыни со стрелой в спине.

Тяжелый запах пролитой крови заставил Роксану затаить дыхание. Откуда-то сбоку выскочила девушка и метнулась через площадь. Она успела добежать до середины. Оглушительно треснул вспоротый арканом воздух и веревочная петля захлестнула девичье горло. Она споткнулась на бегу и упала на спину, тщетно пытаясь освободиться. К пойманной добыче тотчас устремился всадник, наматывая на локоть веревку.

Но Роксана уже этого не видела. Крадучись, она пробиралась в зарослях кустов у стены дома. У самого крыльца, недалеко от входа лежал труп степняка, сжимавшего в руке нож. Это показалось Роксане неслыханным подарком. Она присела на корточки, пытаясь отнять нож у мертвого тела. Степняк и после смерти остался верен себе: пальцы железой хваткой держали рукоять. Девушка дважды порезалась об острое лезвие, безуспешно пытаясь освободить оружие.

Отец Света услышал мольбу. Беспомощно оглядевшись по сторонам в поисках того, что может ей помочь, Роксана обнаружила увесистый камень. Нескольких ударов — со всего маху — хватило на то, чтобы треснули кости и нож выпал на землю. Освобожденная рукоять согрела Роксане не только руку, но и душу.

Скрываясь от посторонних глаз, девушка все ближе подбиралась к частоколу. На этот раз она не поступит так опрометчиво: дикая степь не станет свидетелем ее бегства. К тому же, вряд ли кто-нибудь будет занят охотой за беглецами, хоть в перелесках отыскать следы гораздо легче, чем в степи. Роксана пойдет на запад, ближе к реке, чтобы потом неспешно двинуться на север. Ее укроет лес, и быть может, там действительно собирает войска бывший Наместник? Сражаться в одном строю с воинами, освобождающими страну от захватчиков — не об этом ли мечтает каждый истинный верриец?

Цель была близка. Достаточно скользнуть меж двух глухих стен — сараем и конюшней, преодолеть свободный от кустов участок и вот она — долгожданная свобода маячила впереди высоким частоколом. Перелезла один раз, значит справится и во второй. Тем более что сейчас руку приятно тяготила обтянутая кожей рукоять ножа.

Роксана бежала между стенами, когда преграждая путь, как призрак возник огромный бородатый мужик.

— Попалась, птичка, — радостно оскалился он.

Девушка не стала ждать, пока он подойдет ближе. Развернулась, и хотела бежать назад. Но с той стороны, отрезая путь к спасению, появился высокий парень, сжимавший в руке обнаженный меч.

Роксана остановилась, прижимаясь спиной к бревенчатой стене сарая. Только свету наступающего дня она была обязана тем, что не заметили разбойники ее ножа, торопливо спрятанного за спину. Она стояла, наблюдая за тем, как к ней приближается парень и лихорадочно искала выход. Нож у нее один, а разбойников двое. К тому же у парня в руках меч. А бросив быстрый взгляд на огромного мужчину, Роксана всерьез засомневалась: удастся ли ей достать до жизненно важных органов сквозь слой жира, что покрывал грудь и живот.

Сам того не ведая, толстяк помог ей.

— Протас, убери меч, — добродушно приказал он парню. — Видишь, какая! Веревку доставай, вязать будем.

Парень послушно убрал меч в ножны, достал из-за пояса веревку и нисколько не остерегаясь, пошел к ней. Он не успел сделать и нескольких шагов. Роксана стремительно рванулась к нему и вонзила нож в грудь по самую рукоять. Парень охнул, колени его подогнулись и он тяжело опустился на землю.

— Ах ты! — толстяк бросился к ней.

Перескочив через безжизненное тело, Роксана вихрем понеслась по освободившейся дороге. Она обежала сарай с другой стороны. Впереди ее манила вожделенная высота забора. Наперерез девушке бросился толстяк. Роксана, обдирая руки о щепки, торчащие из бревен, птицей взлетела на частокол, опираясь босой ногой на кстати подвернувшийся сучок.

Свобода улыбнулась ей, показав долгожданный лик над острыми кольями частокола.

В тот момент, когда Роксана подтягивалась на руках, на нее обрушился удар. Что именно бросил в нее толстяк, осталось для нее тайной. Когда страшная боль настигла ее, ей показалось, что на нее рухнуло серое рассветное небо.

* * *

Тяжелая повозка катилась по размытой дождем дороге. На ухабах она заваливалась вбок, тогда как ямы заставляли ее подобно необъезженной лошади подкидывать поклажу. Лошади мерно трусили, меся копытами землю, разъезженную теми, кто ехал впереди. Вставал Гелион и садился, вдоволь насладившись видом измученных тел, лежащих на дне повозки, устланной сеном.

За время пути Роксана очнулась только раз, когда повозку тряхнуло особенно сильно и на нее навалилась девушка, лежащая рядом. Тогда она открыла глаза, проследила за долгим полетом одинокого орла в небесной выси и опять забылась.

Роксана не видела, как постепенно менялся пейзаж, что уныло тянулся вслед за повозкой. Как степь сменилась редколесьем, на низких кустах заалели цветы и выжженная трава стала темно-зеленой. Прежде сухой воздух теперь оседал влагой на коже. Роксана не чувствовала, как трясло повозку и от удара о высокий борт кровь на затылке, только подсохшая, начинала течь снова.

Девушка пришла в себя, когда ее сбросили с повозки, и, хорошенько встряхнув для устойчивости за плечи, втолкнули в клетку, скелетом огромного диковинного животного стоящую на земле под открытым небом. Роксана навалилась спиной на прутья, разминая освобожденные от веревок руки, обвела ничего не понимающим взглядом женщин, со страхом озирающихся по сторонам. Потом голова ее закружилась, и ткнувшись лбом в сухую траву, покрывавшую землю, она снова впала в забытье.

На небе сияла Селия, когда Роксана открыла глаза. Оглушительно стрекотали сверчки, а рядом, соприкасаясь с ней коленями сидела незнакомая девушка и горько плакала, размазывая по щекам слезы.

— Не реви, — попросила Роксана, — голова болит.

Девушка от неожиданности вздрогнула и тяжело вздохнула. Потом вытерла рукавом нос и плакать перестала.

— Пить… нечего? — спросила Роксана, облизнув пересохшие губы. К ее удивлению, девушка протянула ей кувшин.

— Пей.

— А ты? — просто так спросила, а сама уже тянула руку за кувшином, в котором плескалась драгоценная влага.

— Я не хочу.

— А надо бы тебе. Вон сколько слез пролила, — и в два глотка осушила то, что оставалось. — Тебя как зовут?

— Ириния. А тебя?

— Роксана.

— Ты трое суток была без сознанья. Обычно они раненных не берут. А тебя взяли. Вчера как нас развязали, я тебе рану на голове промыла. Видать, крепко тебе досталось, — голос ее стал тише, и в нем снова почудились слезы.

— Досталось, — Роксана ощупала рукой голову и на затылке нашла подсохшую рану. Кроме того, немилосердно ныла спина. Чем же таким запустил в нее этот толстяк? Не иначе бочкой, обитой железом, что стояла у крыльца любого дома для сбора дождевой воды. И хватило же сил у гада. Отец Света, о чем она думает? Единственное, что должно ее волновать: как еще выдержала спина и главное — голова! Выжила, и ладно.

— Хорошо ли? — Ириния прикусила губу, чтобы не расплакаться. — Хорошо ли, что мы выжили? Из огня да под лед. У тех хоть порядок был. Знай, выполняй работу, да правила соблюдай. И кормить — кормили. Мой хозяин, к примеру, за просто так не бил. Берег…

— Как скот…

— Что?

— Говорю, берег как скот берегут.

— Даже если так, — вдруг ожесточилась Ириния, — в клетке не держали! У тех хоть знала, чего ждать…

— А у этих?

— У этих… Приходили вчера двое, ты без сознания была. Один толстый такой, огромный, на тебя пальцем показывал. Говорит, вот она, Протаса нашего чуть не убила. Что, правда, чуть не убила?

— Жаль, — Роксана мечтательно закрыла глаза. — Жаль, что не убила.

— Плохо. Эти такого не прощают.

— Как будто те прощали.

— Те-е, — протянула Ириния. — Ты бы и охнуть не успела, как в мир иной отправилась. Эти поиздеваются напоследок, мало не покажется.

— Думаешь?

Ириния не ответила. В глубине клетки кто-то жалобно и протяжно вздохнул.

— Людей в клетке много? — тихо спросила Роксана.

— Здесь? Здесь не много. Женщины да девки. Парней всего трое. Двое пацанов малолетних, и один парень, нас моложе. Степняков отдельно держат.

— Как? — Роксана встрепенулась. — И их в плен взяли?

— А как же? Всех одно ждет. Повезут на торги в Гранд — вовсе разбойничий город стал. А там продадут северянам. А что там с нами, девками, северяне делают, знаешь? Не знаешь. Так я тебе расскажу. Опаивает снадобьем их шаман, да душу забирает. Будешь работать, себя не помня, как проклятая, и днями и ночами. Днем-то ладно, к работе мы все привычные. А ночами страшнее…

— Чего же страшнее? — передернула плечами Роксана.

— Говорю же тебе, и ночами работать придется — вот тебе и пострашнее. Своих женщин у них мало, а мужиков много. Догадалась, что ли? А все они огромные, страшные. Видела я один раз северянина…

— А, — беспечно махнула рукой Роксана. — Если себя не помнишь, не все ли равно?

— Так не всегда же не помнишь. Иногда просыпаешься, говорят, как от сна. А рядом с тобой чудовище такое в медвежьей шкуре лежит. Хорошо, если рядом, а то и…

— Ладно, — поморщилась Роксана. — А кочевники им на что?

— Кочевники. Кочевники они и на севере свои делом занимаются. С лошадями дело имеют. На севере лошади тоже с норовом, как степные. Никто лучше за ними не ходит.

— Их тоже опаивают снадобьем?

— Зачем?

— Где это видано, чтобы кочевник в неволе работал?

— Не знаю. И не думала об этом. Своя судьба дороже.

— И много кочевников в живых оставили?

— Интересно тебе? Да их из всей вашей деревни человек десять всего и осталось. Вон, голову поверни, в соседней клетке сидят. Не страшные уже. Теперь других бойся.

Роксана повернула по указке голову, но в свете Селии ничего, кроме железных прутьев не разглядела.

Зато на следующий день, в ослепительном свете Гелиона, она увидела его. Объяснить себе, какое чувство главенствовало над остальными так и не смогла. То ли злорадство оттого, что унижен он и они оказались в равных условиях. То ли стыд оттого, что власть поменялась, а она как была подневольной рабыней, так и осталась.

Ханаан-дэй сидел на корточках в глубине клетки. Его руки лежали на коленях и ладонями были повернуты к Гелиону. Бритый череп не блестел в ярких лучах и уже намечались очертания будущей шевелюры. Он сидел с закрытыми глазами, безучастный ко всему, даже к еде. Грудь, прикрытая лохмотьями изодранной рубахи мерно вздымалась и когда бы Роксана на него не посмотрела — все было так.

Да глаза бы его не видели! Но как нарочно, что бы она ни делала — пила ли воду, болтала ли с Иринией, сидела ли без всякой мысли у железных прутьев решетки — взгляд тянулся к нему.

Ириния ошиблась, заявив, что кочевников человек десять. Роксана насчитала семерых. И к собственной радости в одном из них узнала Фагран-дэя, славившегося своей жестокостью. Вот не жаль было посидеть в клетке, лишь бы этот зверь получил по заслугам.

Кочевники сидели тихо. Пожалуй, за шестилетнее рабство, Роксана впервые поймала себя на том, что ей придется научиться взирать на них, как на равных. По крайней мере, по несчастью. Если кто и вызывал у нее кровожадное чувство, так это Фагран-дэй. Роксана никогда не забудет, как однажды довелось ей столкнуться в помывочной с Оленкой. Та была без рубахи. Оленка никогда не жаловалась, но у Роксаны, глядя на покрывающие нежную кожу рубцы — старые и новые, еще сочившиеся влагой — от жалости дрогнуло сердце. Шанан-дэй часто поднимал на нее руку, иногда пускал в ход плеть — полосы от ударов краснели, вздувались и проходили почти без следа. Но он никогда, исключая наказание за побег, не бил кнутом.

— Глаза убери! Говорю тебе, глаза убери! — Фагран-дэй от злости сотрясал железные прутья клетки.

Роксана смотрела мимо него. Она не двинулась бы с места, но степняк, остервенело бьющийся в соседней клетке брызгал на нее слюной. От него было больше шума чем от всех пленников, вместе взятых.

Дни шли, но ничего не менялось. Воды было вдоволь — хоть в этом отказа не было. Тело, привычное к постоянной работе, маялось в безделье. Бывало спросонья, задолго до рассвета, как кожный зуд накатывал страх — как, она еще спит? И чудился удар кнута, сухим треском вспарывающий воздух. Тело, уже готовое бежать, пускало сердце вскачь, когда казалось оно вот-вот выпрыгнет из груди. Наступало пробуждение и страх отступал, унося с собой надежду на скорую перемену.

Вместе с Роксаной, скудную похлебку делили женщины, девушки, двое горластых, несмотря ни на что, пацанов — лет по одиннадцати, не больше. И был один, кто похлебку с ней не делил. Смуглый, темноволосый парень, слишком худой, чтобы представлять угрозу как для степняков, так и для разбойников. Он сидел в углу клетки, куда не доходили лучи Гелиона. Со времени своего появления, Роксана ни разу не заметила, чтобы парень ел или пил. Кто бы к нему ни обращался — лишь короткий пустой взгляд был ответом.

Как-то ночью Роксане не спалось. Оказалось трудным делом заставить себя заснуть, когда тело не гудит от усталости. Она долго разглядывала звезды на небе под оглушительный хор сверчков. Рядом мерно сопела Ириния. Ночь дарила покой, в котором не было бесконечных воплей Фагран-дэя. И в эту упоительную тишину вдруг вплелись тихие и жалобные звуки. Нечто среднее между собачим визгом и предсмертным хрипом шакала. Роксана некоторое время прислушивалась, пытаясь определить источник звуков. Плач доносился из угла клетки, из того места, где, как она помнила, сутками напролет сидел парень, вцепившись грязными руками в железные прутья.

Роксана зажмурилась, надеясь, что все закончится, но тихий плач перешел в короткие всхлипы. Ей совсем не улыбалось успокаивать пусть парня, но без малого мужчину. Однако сон все не шел и она поднялась. Осторожно переступая через спящих, она подбиралась ближе к углу клетки. Курносая Магда даже во сне не расставалась с кувшином, видать, натерпелась от прежнего хозяина. Роксана мимоходом освободила кувшин от цепких рук и захватила с собой.

Парень сидел у решетки, крепко сжимая прутья. В темноте было видно, как побелели от напряжения костяшки пальцев. Роксана села, не доходя до него нескольких шагов.

— Пей, — она протянула ему кувшин. Парень коротко взглянул на нее и отрицательно покачал головой. — Пей.

Он долго молчал. Девушка продолжала сидеть рядом с ним, надеясь, что ему надоест ее присутствие и он заговорит. Так и получилось.

— Зачем? — хриплым после плача голосом спросил он.

— Чтобы жить, — она пожала плечами.

— Зачем? — настойчиво повторил он.

— Не будешь пить — умрешь. И похоронят тебя вон в том маленьком домике.

Он проследил за ее взглядом и недоуменно поднял брови.

— Там же отхожее место, — удивился он.

— Вот там и похоронят, если не будешь пить.

Черные глаза, окруженные синими тенями глядели на Роксану в упор. Парень мучительно пытался вспомнить, как называются те вещи, над которыми следует смеяться. Потом кадык на худой шее дернулся и он протянул руку. Роксана не стала дожидаться просьбы, молча подала ему кувшин. Он пил, шумно переводя дыхание. Струйки воды текли по подбородку, забирались за ворот разорванной рубахи. Глядя на то, как он пьет, Роксана достала из-за пазухи припрятанный с обеда кусок кукурузной лепешки.

— Ешь, — сказала она и протянула лепешку парню.

На этот раз он не заставил просить себя дважды.

— Как тебя зовут? — чуть позже спросила она. Он ответил не сразу.

— Лео… Леон. Меня зовут Леон, — в такт его словам, закрывая глаза, на лоб упали давно не стриженые космы.

* * *

— Смотри, Корнил, — толстый палец потянулся вперед, указывая на Роксану. — Это она чуть Протаса не убила.

Тот, кого назвали Корнил, если и уступал в чем-то огромному толстяку, которого Роксана и рада была забыть, да раны не давали — так только в обилие жира, покрывающего грудь и живот. Высокий, мощный, с темными вьющимися волосами, доходящими до плеч. С бородой и усами, выстриженными на степной манер. Яркая рубаха, подпоясанная широким кожаным ремнем с пристегнутой к нему рукоятью изогнутого ножа. Уверенный взгляд и тяжелые руки, упертые в бока. Чтобы понять то, что перед ней главарь разбойников, Роксане не нужно было на него смотреть. Достаточно было глянуть на толстяка, подобострастно тычущего в нее пальцем.

— Она, она, змея лесная, чуть нашего Протаса в мир иной не отправила.

— Эй! Ты! Лешак паршивый! — в соседней клетке заметался Фагран-дэй. — Выходи! Что в клетку запер как кроликов! Давай поговорим как воины…

Он еще ругался, но добился лишь того, что удостоился быстрого взгляда толстяка, тотчас вернувшегося к прерванному буйными криками монологу.

— Паскуда-девка. Я для тебя, Корнил, живой ее оставил. Хотел в деревне ей шею свернуть, — слов толстяку не хватило и он показал руками, с каким удовольствием он бы свернул ей шею.

— Выходи, шакал паршивый! На бой выходи! — брызгал слюной Фагран-дэй, но на него никто не обращал внимания.

Корнил насмешливо оглядел Роксану, стоявшую в полный рост. Она не осталась в долгу и вернула ему взгляд, неторопливо смерив его с ног до головы.

— Ну-ну, — тягуче произнес Корнил, развернулся и пошел прочь.

Толстяк некоторое время стоял, грозно сдвинув широкие брови у переносицы, потом опомнился и поспешил следом за главарем.

За Роксаной пришли ближе к вечеру. Угрюмый мужик, сопровождаемый вооруженным до зубов разбойником, со скрежетом провернул ключ в замочной скважине и три звена прутьев — только-только протиснуться — отошли в сторону.

— Ты! — он ткнул в Роксану пальцем. — Выходи.

Девушки заволновались, провожая ее. Шорохом ветра за ней понеслись советы.

— Не боись, Роксана…

— Авось не убьют.

— Они рабынь не портят, берегут для северян.

— Не кричи, если что, пришибет…

Сердце колотилось, подгоняя ее. Но Роксана степенно прошла через двор, сопровождаемая дюжими разбойниками.

В большом доме, снаружи обложенном плотно подогнанными камнями, ее ждали. В комнате, с заколоченными на степной манер окнами горели свечи. Сладкий запах Сон-травы заставил Роксану затаить дыхание. Она шагнула через порог и остановилась, недоумевая по поводу странного убранства комнаты. Многочисленные ковры на полу, яркие подушки, свечи, знакомо расставленные на одинаковом друг от друга расстоянии. Но вместо одеял, на которых гостям надлежало отдыхать — деревянные лавки и привычный для веррийцев стол. За столом, разрезая ножом яблоки, чей аромат перебивал запах Сон-травы, восседал Корнил.

Роксана застыла на пороге, недоуменно вскинув брови. Так у кочевников было принято встречать гостей. Глупо думать, что ее пригласили сюда в гости. Быть может, Корнил решил посадить ее на цепь и вместо продажи оставить здесь. И суждено ей до скончания дней заниматься тяжелой работой, попросту сменив одних хозяев на других. Глядя на главаря, на широкие плечи и мощные кулаки, Роксана не взялась бы утверждать, к лучшему ли такая перемена.

— Садись, — Корнил кивнул в сторону лавки, стоящей напротив. Он отправил в рот половину яблока, смачно прожевал и отложил нож в сторону. — Ну?

Роксана прошла по мягкому ковру, приминая длинный ворс босыми пятками. Села на лавку, как и было указано. Предательский взгляд вопреки всему мимолетно скользнул по одинокому ножу, отставленному в сторону.

— Даже не думай об этом, — твердо сказал он, перехватив ее взгляд. А сам предусмотрительно отодвинул нож подальше. — И пикнуть не успеешь. Я и не замечу, как шею тебе сверну. И сброшу, вон, в отхожее место. Как-нибудь убыток от одной рабыни переживу…

Она его не слушала. Улыбнулась, вспомнив шутку, сказанную Леону пару дней назад.

— Крепкая девка, — одобрительно сказал Корнил, запустив пальцы в густую шевелюру. — Раньше продал бы тебя на север, за такую как ты — светлоглазую да русоволосую дорого бы дали. Сейчас не то. Сейчас по-другому будет.

Роксана удивленно на него покосилась.

— Понимаешь, — он доверительно облокотился на стол. — Протас мне как сын. Другого бы кого завалила — мне и дела нет. Но Протас… Насилу оклемался парень, еще бы чуть и душу Отверженным бы подарил… Звать-то тебя как?

— Обойдешься, — снова улыбнулась Роксана. Стоило ли пугаться крепких кулаков, когда кнута и то не боялась?

Открытый в недоумении рот главаря сторицей окупил выпущенное слово.

— Не помню, — наконец, сказал он, — чтобы со мной так разговаривали. Бывало, девки передо мной со страху мочились, а у мужиков зуб на зуб не попадал. Но чтобы так…

Взгляд его растерянно блуждал по комнате, останавливаясь на каждой свече в отдельности.

— Я могу убить тебя сейчас, — он снова добрался до ножа и взвесил его в руке. — Один удар и твои наглые слова застрянут у тебя в глотке. Что радости в том? Быстрая смерть не для тебя — не то я обещал Протасу. Я могу отдать тебя мужикам. Они, правда, недостатка в девках не знают, но дури у них хоть отбавляй. И останется только терпеливо дожидаться пока ты сдохнешь сама. Уже лучше, правда? Как тебе такое?

— Не получится.

— Что не получится? — в его тоне мелькнула искра непонимания. Словно привычный жизненный уклад вдруг дал трещину, и проснувшись поутру, он обнаружил под ногами не пол, к примеру, а топкое болото.

— Нет, с первым-то может и получится, кто спорит? — Роксана на миг ощутила себя стоящей на краю пропасти — один неверный шаг и… Хотя какой, Тьма возьми, неверный шаг? Разбойник наверняка уже давно решил ее судьбу и кроме первого и второго, приготовил для нее нечто третье. А уж если первые два предположения относительно ее дальнейшей судьбы не отличались милосердием, то напоследок разбойник выдаст ей такое, что как говорит Ириния "мало не покажется". Как ни храбрилась, а озноб мурашками пробежал по спине.

— А со вторым отчего же, по-твоему, не получится? — продолжал допытываться главарь.

— Так… Удавлюсь я раньше времени — вот и все. Опять же мало радости тебе.

Воцарилась тишина. Трещали догорающие свечи, касаясь огнями тяжелых подставок. Приторно пахла Сон-трава и подступающая тошнота душила Роксану. Она старалась дышать через раз, но голова все равно шла кругом. Прилагая усилия к тому, чтобы не потерять сознание, она широко открыла глаза и вперила в разбойника тяжелый взгляд.

— Хорошо, что предупредила, — задумчиво произнес он. — Буду знать.

— Спросить не стесняйся, если что. Так что мой тебе совет, Корнил: давай уж сразу…

— Ты про сразу, девка, забудь, — он поерзал на лавке, будто стала она ему мала. — Я тебе такое придумал, что вся твоя прежняя жизнь у степняков в рабстве — медом покажется.

И заплясали, заметались в черных глазах искры догорающих огней.

 

3

В прежние времена, до набега кочевников, редкая деревня без знахарок обходилась. Девушка в лес пойдет, да лесной змее на хвост наступит. Если успеет до дому добежать — будет жить. К кому же обращаться, если не к знахарке? Паренька малолетнего клоп укусит, так у знахарки и травы, и примочки готовы — и бегает уже пацан во дворе с ребятней. Перед Русалочьим праздником на нее одна надежда: не раздаст мужикам и парням оберегов от докучливых русалок — мешочков с зашитой Полынь — травой, жди беды. Присмотрит утопленница себе кавалера — небось, скучно одной в реке лежать — да с собой и утянет. А еще хуже: доведется столкнуться с кем из Отверженных, кого ни наш, ни иной мир, не принимает. Взять хотя бы Вечного Пропойцу, Деву Капризную, Отвергнутую Жену, Дорожного Попрошайку или вовсе Мусорщика. Кто ж научит кроме знахарки как себя вести, чтобы живым остаться?

Случалась и большая напасть: вырвется из Иного мира демон, человеческим телом овладеет, а душу убьет. На первый взгляд — человек человеком, в радость у него одна — убивать. Бывает, один такой одержимый за ночь всю деревню и вырежет. И старых, и малых не пожалеет. Что ему, бесчувственному? Только знахарка горю поможет: демона в иной мир воротит, а тело человеческое, бездушное, на костер отправит. Были времена, настрадалось Королевство Семи Пределов от нашествия демонов. Знахаркам в пояс надо кланяться за то, что избавили людей от ужаса кровавого. А есть еще такие…

Здесь обычно мать понижала голос и Роксане приходилось прислушиваться, как бы чего не пропустить. Вот поэтому слово черное "ведьма" звучало для нее как ругательство. Мать еще называла их "темными знахарками". И Роксана с ней соглашалась. Трудно называть светлыми тех, кто вместо того, чтобы спасать людей — их же и губят. Роксана слушала мать вполуха. Маленькая была, все не верилось, что эти "темные знахарки" существуют.

А сейчас та, в кого с детства не верилось, стояла перед ней в нескольких шагах.

Роксана тяжело вздохнула, чтобы не застонать. Пусть не думает ведьма, что ее так легко напугать. Голова болела нестерпимо. К тому же внутри хитрой лисой в норе притаилась боль. Стоило чуть шевельнуться и тошнота комом подкатывала к горлу. Везли сюда — не церемонились. Видно от Корнила указание получили "девку не беречь". И руки перетянули так, что полосы кровавые на запястьях остались, и сапогом по ребрам пару раз прошлись. Но теперь-то что? Глаза у ведьмы озорные, глубокие — такая к делу подойдет с чувством и толком. Прав был Корнил: вся прошлая жизнь медом покажется.

— Удобно? — ведьма подошла ближе к Роксане и участливо коснулась железных обручей, закрепленных на щиколотках. — Молчи — не молчи, конец у тебя все равно один. Только не надо мне, чтобы ты Тьме душу отдала раньше, чем я скажу.

Хриплый голос стих, но неподкупное эхо еще долго терзало слух бесконечными "скажу".

— Где я? — выдавила из себя Роксана, с неудовольствием наблюдая за тем, как округлились от удивления глаза у ведьмы.

— Это все? — ведьма склонила голову набок и рукав рубахи, едва доходящей до колен, скользнул с плеча, выставив напоказ выпирающие ключицы. — Не знаю, интересовал бы меня этот вопрос, окажись я пристегнутой железом к стене, как ты. За руки и за ноги. Я бы скорее поинтересовалась… нет, я бы скорее начала рыдать горько и безутешно, авось подействует.

— Где я? — Роксана на мгновенье зажмурилась. Ей неприятно было видеть высокую, пышущую здоровьем девицу. С черными волосам, в беспорядке собранными на затылке, с огромными глазами, в которых плескалось озорство — не то, над которым можно посмеяться. И даже не то, что толкает на колючие, обидные шутки. С такой ехидной ухмылкой и лихорадочным блеском в глазах берут в руки нож, вскрывают бездомной собаке живот, с тем чтобы посмотреть, что там у нее внутри?

— Ты в Круглом зале, глубоко под землей, — ведьма развела руки в стороны, приглашая полюбоваться. — Еще в стародавние времена, когда не только тебя, но может быть, и меня на свете не было, здесь проводились тайные обряды. Для чего — пока тебе не скажу. Не приведи Тьма раньше времени сердчишко не выдержит… Что я тогда Корнилу скажу?

Ведьма замолчала, всерьез ожидая ответа.

Роксана ее не слушала. Усталый взгляд манили свечи, стоявшие на полу и отбрасывающие слабый свет на черные зеркала, вмурованные в стены. Каменный свод терялся в непроглядной вышине, но сама мысль о том, насколько хрупка преграда, удерживающая тяжесть лежащей на ней земли, внушала суеверный ужас. Сильнее каменных стен, по которым змеились глубокие трещины, Роксану пугал загадочный круг, выжженный неистовым огнем на каменном полу. Ее босые ступни упирались в желоб, с которого начинался и которым заканчивался круг. И как она ни старалась убрать ноги, схваченные железными обручами подальше — у нее ничего не получалось.

Холод, соскучившийся по теплу, пробирал тело до костей. Рук, также схваченных обручами, намертво вбитыми в стену, она не чувствовала вовсе. Они первые приняли на себя мертвенный холод, исходящий от камня. Пока были силы, девушка старалась не касаться стены спиной. Но ведьма все говорила и Роксане приходилось если не отвечать, то стараться по возможности гордо — если бесстрашно не получается — взирать на мучительницу. Снисходительная усмешка, высокомерно прищуренные глаза, все это требовало столько сил, что ни на что большее их не хватало. И когда девушка в изнеможении коснулась стены всем телом, холод, как надоедливый кавалер стал исподволь подбираться к сердцу.

— Крепкая ты девочка, — ведьма вдруг крутанулась на месте, стегнув Роксану прядью волос по лицу. — Посмотрим, кто на такую приманку откликнется.

Темная знахарка подняла руку и невесть откуда взявшийся нож сверкнул, поймав отблеск свечи.

Роксана непроизвольно дернула рукой. Железный браслет впился в запястье. Громкий звон заполнил Круглый зал, словно тут собрались сотни узников, гремящих цепями.

— Страшно? — поинтересовалась ведьма, приблизив лицо. — Не бойся. Будет страшно только до смерти.

Она хохотнула, довольная своей шуткой. Потом быстро опустилась на колени и взмахнула ножом, коротко полоснув Роксану по ноге.

Холод сделал свое дело: боли девушка не почувствовала, только тепло от крови, что заструилась по коже, быстрыми каплями срываясь в желоб. И от этого мимолетного тепла стал еще ощутимей холод, запустивший острые когти в сердце. Против воли Роксану затрясло.

— Страшно, — сказала ведьма, пытливо заглядывая жертве в лицо. — А ты думаешь, мне не страшно? — она сделала шаг назад. — Никому не дано знать, кто может откликнуться на Зов. Одно знаю точно — он придет. За тобой. Догадалась, наверное, что будет дальше…

Ведьма отступила в круг, за желоб, обегающий зал, не отрывая от Роксаны лихорадочно блестевшего взора.

— Заткнись, — стиснув зубы, процедила Роксана, изо всех сил стараясь сохранить присутствие духа.

Кровь стекала по ноге. Но если суждено Роксане встретить смерть в лице кровожадного демона — то пусть хотя бы дадут ей умереть спокойно, не выслушивая весь этот бред. Она согласна забрать с собой в иной мир треск свечей, неумолимое эхо, коверкающее звуки, тихий стук падающих на пол капель крови — но только не злобные, полные необъяснимой ненависти слова ведьмы!

— Перебьешься, — ведьма прижала руку к груди, по-прежнему сжимающую нож. — Мне хочется напоследок поговорить с живым человеком. Что еще за тварь на твою кровь откликнется — с иными и не поговоришь. Думаешь, часто мне приходится разговаривать? Сижу тут, одинокая, под землей. Раньше… давно… часто приходилось разговаривать. А теперь не то. Хорошо хоть Корнил меня не забывает: тебя вот привел. А зачем на сына его с ножом полезла? На мой взгляд — между нами только, девочками, — она прищурилась, с трудом сдерживая смех, — уж лучше сгореть вместе с деревней, чем поселить в своем теле демона. Когда подыхать будешь, вспомни мои слова. Они, бывают, с вывертами попадаются: оставляют в теле частицу малую души, чтоб смотрела и мучилась. Что точно тебе обещаю: без боли не обойдется. Столько раз смотрю — наглядеться не могу…

Она залилась веселым смехом и Роксана прокусила губу, чтобы не закричать: громко, яростно, расходуя все оставшиеся в ее распоряжении силы. Даже у шакала есть священное право перед смертью забиться в нору, пряча свою смерть от посторонних глаз, а ее — человека — лишили и того!

— Заткнись, — хотела крикнуть, но вместо этого с губ сорвался стон. — Первая… кого разорву на части — ты будешь.

— Помечтай, помечтай. Если б вела себя тихо, оставила я бы тебе надежду… на месть. А так как стервой ты оказалась, послушай напоследок: демон в тебя вселится, как бы не бесновался — тело-то твое останется. А много в тебе силы? Вот и думай. С цепей тебе не сорваться. Придут разбойнички, повяжут тебя цепями заговоренными, да у деревни с кочевниками и выбросят — жри кого хочешь. Потом тебя на костре поджарят, а сытый демон или кого-нибудь другого себе найдет, или в Иной мир отправится. Тут уже не угадаешь, все от силы его зависит, — она вздрогнула и прислушалась. В наступившей тишине слышно было, как тихо падают на пол капли крови. — Раньше были такие люди — равные по силе демонам, которые умели с ними договариваться и заставляли себе служить. Повелителями демонов назывались. Вымерли, и к лучшему. Почему это одним — все, а другим нечего?

Пламя свечей потянулось вверх, разделяя огненной чертой черные зеркала. Стены дрогнули и тихий, постепенно нарастающий гул, поднимаясь из недр земли достиг зала.

Ведьма отступила в центр круга. Ее губы растянулись в безумной улыбке. Белое лицо застыло. Закрытые глаза ввалились, будто их втянула вглубь та злая сила, что дремала до поры. Нос заострился и вытянулся, тенью наползая на губы. Страшная маска — пародия на человеческие черты — открыла рот, яростно выталкивая непонятные слова.

— Ло ковитум правди, — завыла она, тяжело рухнув на колени. — Ло ковитум…

И тогда стало ясно, чего все это время ждал жертвенный зал. Зов ведьмы, такой же неотвратимый как кровь, что ушла в землю, воем сотен раненных шакалов пронесся по кругу, с жадностью набросился на колеблющееся пламя свечей. Содрогнулись стены, передав дрожь черным зеркалам. Огни свечей волновались, силясь отразиться от темной поверхности, но отторгнутые, тут же обретали черный цвет. Пламя вбирало лепестки каждой свечи, ширилось, разрасталось, дрожащим маревом сливаясь со стенами.

— Ло ковитум, — визжала ведьма и пространство между стеной и чертой круга пошло волнами, как от брошенного в воду камня.

Черное пламя росло, скоро достигнув босых ног Роксаны. Она пыталась отодвинуться от него, как от мерзкого, раздавленного слизня — но сил не было даже на то, чтобы шевельнуть ногой. Девушка повисла на цепях, и уже никакого значения не имело ни пламя, жадно лижущее босые ноги, ни холод, безраздельно владеющий телом, ни вопли ведьмы, иглами впивающиеся в голову. Впереди раскрыл милосердные объятия долгожданный покой, по нелепой случайности носивший грозное имя — смерть.

Вдруг все стихло. Только что стоял невообразимый шум и воцарилась тишина, совершенная, не нарушаемая ни единым звуком. Роксана медленно открыла глаза, чтобы увидеть то, что ей предстоит унести с собой в мир иной.

На полу, в нескольких шагах от нее сидело существо. На первый взгляд в нем не было ничего человеческого. Но, приглядевшись, Роксана с изумлением поняла, что он больше человек, чем иные люди.

— Красавец. Посмотри, какой красавец.

Тихий шепот ведьмы потревожил мертвую тишину. Сидящий на полу демон не обратил на него внимания. Острые уши, плотно прижатые к лишенному волос черепу не дрогнули. Он медленно повернул голову и огромные васильковые глаза уставились на Роксану снизу вверх. Так сытая собака смотрит на брошенную кость — и есть не хочется и бросить жалко. На смуглом обнаженном теле игриво трепетали блики свечей. Еще миг — Роксана не уследила — он поднялся. Будь он человеком, она назвала бы его молодым мужчиной. Обманчивую хрупкость рук портили жилы, веревками вившиеся под кожей.

— Красавец. Смотри, смотри, у него крылья! — восторженно шипела ведьма, но с места не сходила.

То, что поначалу Роксана приняла за уродливые выступы за спиной, в действительности оказалось крыльями. Демон встряхнулся как бабочка после кокона и кожистые крылья, сквозь которое слабо просвечивалось пламя свечей, закрыли от нее ведьму. Заворожено, не потрудившись от удивления закрыть рот, смотрела Роксана на то, как без всякого видимого движения демон оказался на шаг ближе к ней.

— Силен, красавец! Давай! Жри ее, она твоя!

Огромные глаза смотрели на Роксану в упор, изучая будущую жертву.

Внезапно она почувствовала толчок. За миг до того, как тело ее взорвалось всеми оттенками немыслимой боли, девушка увидела себя со стороны. Собственное тело, бьющееся в оковах, закатившиеся белые глаза, пену у рта. Рядом, глубокомысленно ее изучая, стоял демон.

— Так ее, стерву! Так! Жри ее! Жри!

Роксана ничего не чувствовала. Душа ее свободно парила над головами и только страх оттого, что она могла встретиться с болью хотя бы краткий миг, беспокоил ее. Если смерть дарит освобождение, стоило ли ее бояться?

— …стоило ли бояться, — вдруг послушно повторило тело, оставленное внизу.

Неуловимое движение — демон отшатнулся. Оказывается, не такой уж он и страшный.

— …не такой уж он и страшный, — и тело, будто издеваясь, облизнуло сухие губы.

Демон дышал. Ровно и глубоко. Если раньше он не издавал ни звука, то теперь его дыхание — единственное, чему внимала тишина.

— Ну! — от нетерпения ведьма подалась вперед, боясь упустить что-то из завораживающего зрелища. — Давай, красавец!

Роксане сверху было отлично видно, как огромные васильковые глаза потеряли выражение сытого довольства. В них мелькнуло нечто, еще далекое от понимания, но бисер пота, выступивший над верхней губой демона сказал ей больше. Она усмехнулась с высоты своего полета. Демон устал…

— …устал, бедный, — и тело усмехнулось вслед за ней.

Демон не дрогнул. Вместо него заволновалась ведьма.

— Что? Что? — она стремительно шагнула вперед, к самой черте круга. — Чего ты ждешь? Она твоя…

Свободная от боли душа воспарила выше, испытывая лишь легкий укол беспокойства — жаль было собственного тела. Руки и щиколотки разрывали на части железные браслеты, с трудом сдерживающие сведенное судорогой тело. Может быть, отныне у них разные дороги: человеческую сущность ждет мучительная смерть, в то время как душа устремляется в Небесную обитель?

— Ты… Жри давай, — растерянно попросила ведьма демона. — Тьма возьми, чего ты ждешь?

Вдруг демон, не в силах коснуться подвешенного на цепях тела — а хотелось ему, Роксане сверху было видно — вонзил когти в каменную стену. Гул заставил Круглый зал содрогнуться, отвечая ярости демона.

Роксана смотрела на то, как удлинившиеся когти вгрызлись в камень как в трухлявое дерево, изъеденное червями. От неимоверных усилий на руке вздулась бугром жила и лопнула, выпустив наружу облако темной пыли, каплями застывшей на зеркалах.

Невозможно было угадать, с чем приходилось бороться демону: с ее беззащитным телом, или с самим собой. И чем дольше Роксана наблюдала за беззвучной борьбой, тем больше смешного находила в скрюченной спине со сложенными крыльями, в когтях, терзающих безответный камень. Когда демон, не выдержав напряжения, стал медленно оседать у ее ног, она не выдержала и рассмеялась.

Они так и смеялись вдвоем: она, парящая под потолком и тело, еще переживающее мучительную боль. Демон дрогнул и ему вторили стены. Дрожь передалась зеркалам и достигла каменного пола. Ведьма не удержалась на ногах и рухнула на колени, почти касаясь черты защитного круга.

И тогда демон заговорил.

— Я согласен, — хриплый голос успокоил жертвенный зал, — заключить с тобой Договор.

Демон может говорить! Это удивительное открытие заставило Роксану опустить голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Только…

— …на хрен мне нужен твой договор, — ровно, и оттого особенно оскорбительно прозвучали слова. Смуглое лицо коленопреклоненного демона исказилось.

— Это нужно, — он с видимым трудом разжал тонкие губы.

— Кому нужно?

— Сначала тебе.

— Мне? Мне ничего не нужно. Тем более от тебя. Ступай в свой мир, я тебя не звала.

Последние слова подтолкнули потерянно следящую за происходящим ведьму.

— Я! Я тебя звала! Ты должен слушаться меня! Я согласна заключить с тобой Договор! Я тебя вызвала! — вопила она, но демон ее не слушал. — Ты мой! Мой!!

— Меня позвала твоя кровь, — демон поднял на Роксану огромные глаза. — Я не могу вернуться. Я теперь могу лишь умереть.

— Туда тебе и дорога, — удивилась Роксана и брови ее поднялись в такт словам.

— Мы связаны. Нам предстоит уйти вместе. Вернись в тело, я назову тебе свое имя. Смотри, — в мгновенье ока он поднялся и его рука со страшными изогнутыми когтями, отливающими бронзой, легла на грудь распятому телу. — Сердце. Оно не бьется. Ты умрешь вместе со мной. Вернись.

Роксана не верила демону, но тело, бесчувственно повисшее на цепях, скорее доказало его правоту.

— Сначала имя! — прошептали бескровные губы.

— Хорошо… Я скажу. Услышишь его только ты. Джель`ни. Договор.

Демон опустился на колено. Острый коготь вспорол кожу на запястье и облако темной пыли слилось с раной на ноге Роксаны. Черная кровь смешалась с алой кровью. Мертвое тело Роксаны выгнулось дугой, принимая часть иного мира.

— Имя! Дура, скажи мне его имя! — бесновалась ведьма, но черты по-прежнему не переступала. — Ты, сука, с ним не справишься! С ним могу справиться только я — отдай мне его имя!

— Вернись в тело, — без всякого выражения сказал демон. — Еще миг и мы умрем вместе.

"Тебя не жалко", — хотела сказать Роксана, но мертвые губы, уже покрытые синевой, не слушались ее. Она заметалась, поднимаясь к потолку, потом опустилась ниже, к своему собственному, пугающему неподвижностью лицу. Но как вернуться, по-прежнему себе не представляла. Не признаваться же демону в том, что она не знает, как это сделать!

— Посмотри мне в глаза, — демон приблизил лицо, — просто посмотри.

Она сделала то, что он просил… Но лучше бы этого не делала. Остановившееся сердце судорожно затрепыхалось в груди, только ужас, владевший Роксаной, заставил его очнуться. Первый вздох она пережила так, как когда-то пережила первый удар кнута.

Вблизи его глаза остались такими же бесстыдно васильковыми, лишь уверенность в собственных силах истаяла без следа.

— Ну, — язык с трудом ворочался в распухшей, полной крови гортани. — И зачем ты… мне нужен… с договором.

Вместе со словами изо рта текла кровь.

— Я твой слуга.

— Что ты… можешь, слуга…

— Я могу всё. Приказывай.

— Тогда, — она закашлялась, но утереться было нечем. — Убей ведьму и освободи меня.

Он не кивнул головой, не сказал "хорошо", не уточнил приказание — демон сразу оказался в центре круга, легко переступив защитную черту, пропустившую его со звуком лопнувшей струны.

Ведьма по-прежнему сидела на корточках, прижимая к груди нож. Стеклянные глаза смотрели на демона, застывшего перед ней — сложенные крылья не шелохнулись. На ее лице отражалась непередаваемая гамма чувств. Она силилась понять, что уже не находится под защитой выжженной неистовым огнем и обагренной чужой кровью черты. Ее губы шевелились, глаза растерянно перебегали с демона на Роксану.

Вдруг ведьма коротко взвыла и молниеносно выпрямившись, взмахнула ножом. Там, где прежде стоял неподвижный демон, лезвие со свистом вспороло тяжелый воздух. Демон стоял у нее за спиной и хрупкие руки, перетянутые веревками жил, лежали у нее на плечах. В последний момент ведьма пыталась повернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу, но демон устал ждать. Легко как соломенную куклу он поднял ее над головой. От странного зрелища невозможно было отвести взгляд: обнаженный, и оттого казавшийся уязвимым демон и беснующаяся в его руках ведьма, как дикий зверь, презревший всякое представление об опасности.

Легко, будто играючи, демон швырнул ведьму в стену. Удар был страшен. Черная поверхность зеркал пошла сетью мелких трещин. Мерзкий хруст сломанных костей и крик боли слились в один шум. Череп ведьмы разлетелся на куски как гнилой плод. То, что медленно сползало по стене, цепляясь вывернутыми конечностями за стыки между камнями больше не было человеком

Наверное, после убийства ведьмы, демон выполнил и второе приказание. Но так ли было на самом деле, Роксана не знала. Когда демон, отвернувшись от изломанного тела оказался рядом с ней, все поплыло перед глазами. Из последних сил девушка цеплялась за действительность: в голове птицей в клетке билась единственная мысль, что беззащитным будет тело, оставленное наедине с демоном. И не удержали васильковые глаза — рухнула в небытие как в трясину, тотчас сомкнувшуюся над головой.

 

4

— Смотри, — Ириния пихнула Роксану вбок. — Опять пришел.

Корнил стоял у самой клетки, широко расставив ноги, будто ждал, что вот-вот непокорная рабыня бросится на него, вгрызаясь зубами в железные прутья. Темные брови сошлись у переносицы. Опаска тенью набегала на хмурое лицо главаря разбойников. Корнил приходил каждый день, изучал Роксану с безопасного расстояния и уходил ни с чем.

Чаще всего Роксана отвечала ему тем же изучающим взглядом, иногда старалась его не замечать и очень редко не замечала его на самом деле. Ей нечем было его удивить, поэтому ей приходилось изо дня в день терпеть его молчаливое присутствие. Ириния говорила, что видела Корнила и ночью, когда однажды вставала по нужде к отхожей яме, вырытой в углу клетки и стыдливо прикрытой дощечкой.

Роксана могла только догадываться, чего именно ждал от нее суровый главарь. События той ночи отпечатались в памяти как диковинный сон. И так же как сновиденье — сколько его не храни — со временем распалось на отдельные фрагменты. Беснующаяся в круге ведьма, душа, устремленная вверх, внушающее страх существо, сидящее у ног — где сон, где явь? Реальной была рана на ноге, от которой через день не осталось и следа, да стертые железом запястья и щиколотки, впрочем, доставлявшие столько же неудобств, сколько и рана на ноге.

Недолго предстояло Корнилу любоваться рабыней, оставшейся в живых вопреки его воле. Поговаривали, что неделю спустя разбойники повезут рабов в Гранд на ярмарку, где каждого ждала своя судьба. На севере рабыням предстояло заново обретать место под лучами Гелиона, и неизвестно еще, как вспомнится прежняя жизнь, вполне может так статься, что кнут — малым наказанием покажется.

И свежеиспеченных рабов, из которых один по-прежнему каждый день проверял железную клетку на прочность, тоже ждала новая жизнь.

Скрыть от рабов приготовления к поездке было невозможно, поэтому никто не удивился, когда через неделю после памятной для Роксаны ночи, ранним утром вооруженные до зубов разбойники вывели рабынь из опротивевшей клетки и погрузили на повозки. Девушки, привыкшие подчиняться чужой воле безропотно заняли свои места. Чего нельзя было сказать о степняках, так и не смирившихся с собственной участью. Их выводили по одному, соблюдая осторожность. Но даже у Фагран-дэя хватило здравого смысла не предпринимать попыток к бегству — веревочная петля, того затянутая на шее располагала к этому как нельзя лучше.

Десяток повозок, каждая запряженная четверкой лошадей гигантской змеей растянулись по грязной дороге. Пыль, едва прибитая кратковременным дождем, согретая лучами Гелиона, скоро заклубилась облаком. Роксана то и дело чихала, но места у борта повозки не меняла. Матерчатый полог, закрепленный на железных осях и призванный скрывать содержимое повозок от посторонних глаз был сорван. Частая решетка по-прежнему делила небо на квадраты.

Иринии, не отходившей от Роксаны ни на шаг, и место досталось в одной повозке. После давнего разговора Леон тоже старался держаться в непосредственной близости. Ощущая себя курицей, окруженной цыплятами, Роксана ловила себя на том, что эти молчаливые, полные нелепой надежды глаза, вселяют ей чувство уверенности в том, что она действительно может им чем-то помочь.

Влажный воздух и близость реки меняли окружающую природу. По обеим сторонам дороги тянулось редколесье. Конечно, до настоящих лесов, тех, что своим величием поражали воображение, было еще далеко. Но буйное цветение низких кустов багряника, встречавшего и провожавшего обоз с рабами, радовало глаз праздничным красным цветом.

Леон сидел рядом с Роксаной. С той ночи, когда она вернула его к жизни, он смотрел на нее как смотрит собака, обретя нового хозяина. Такая молчаливая признательность пугала девушку. Тем, что находила отклик в душе — чувство ответственности за жизнь другого человека.

Был еще один человек, питающий к обществу Роксаны болезненное пристрастие, однако к рабам он не имел никакого отношения. Рядом с повозкой, не удаляясь и не приближаясь — на поджарой кобыле солодовой масти ехал Протас. Темные кудри закрывали пол-лица, но это не мешало короткому острому взгляду время от времени вырываться на свободу. Тогда Роксане приходилось дарить ему ответный — не хотела, чтобы у него сложилось обманчивое впечатление будто она его боится. Эта бестолковая игра в пятнашки продолжалась до тех пор, пока девушке не надоело.

— Я бы на твоем месте не стал бы радоваться, что в живых остался.

В первый момент Роксане показалось, что Протас разговаривает с лошадью. Уж больно ласково звучали его слова, а рука в такт словам нежно похлопывала норовистую лошадь по холке. Сомненья развеялись сразу после того, как разбойник убрал волосы со лба и посмотрел на девушку.

— Злится, гаденыш, что жив остался, — в самое ухо шепнула Ириния. На ухабе повозку тряхнуло и ей пришлось изо всех сил вцепиться в железный прут.

— И зубы бы не скалил, — Протас опять похлопал лошадь и та, в благодарность за ласку действительно оскалилась, показав зубы.

Роксане показалась такое совпадение забавным и она усмехнулась. И успела удивиться: нет худа без добра — всего месяц прошел без кочевников и уже улыбаться научилась! Ее усмешка хлестнула Протаса как удар плетью. Рука его, удерживающая поводья, сжалась в кулак.

— Давай, давай, смейся, — задушевно посоветовал он. — Не долго тебе осталось. Я самолично позабочусь о том, чтобы тебя купил самый свирепый северянин. Смейся — скоро слез не хватит судьбу свою оплакивать. Не знаешь если еще, так я тебе расскажу, как на севере с девками поступают. Шаман опаивает их зельем так, что в спячку впадают, как медведь толстолапый. Будут тебя как девку продажную из юрты в юрту таскать. А через год очнешься — себя не узнаешь. Кожа да кости от тебя останутся, а внутри все сдохло. И рада будешь, чтобы тебе горло кто-нибудь перерезал, так меня рядом не будет…

— Жаль, что не будет, — не удержалась Ириния, но тихо, так, чтобы слышала только соседка. — А иногда по-другому бывает: в жены тебя берут и весь стан тебя как королеву на руках носит.

— А я, — карие глаза Протаса мечтательно уставились на Роксану, — через год туда заявлюсь, да погляжу на тебя. Вернее на то, что от тебя останется.

— А смелости хватит? — Роксана открыла рот, уже сожалея, что снизошла до ответа. — На севере с мужиками придется разговаривать, а не с бабами воевать.

— Ты, сука, говори, да язык прикусывай, не ровен час отрежут. А то не посмотрю на то, что смерть твоя легкая мне радости не доставит, возьму да ножик в тебя метну. Аккурат, — он прищурился, — под шею войдет. А Корнилу скажу…

— Ты когда метать будешь, смотри не промахнись. Потому что я во второй раз точно тебя в живых не оставлю.

Протас стегнул лошадь и подъехал к повозке.

— Хотел тебя на хуторе оставить, — сквозь зубы сказал он, — чтобы ты нахлебалась дерьма по уши…

— Твоего, что ли, дерьма?

Но Протас ее не услышал или сделал вид, что не слышит.

— Да мужики тобой погнушались. Не нужно нам, говорят, то, что кочевники пользовали.

Если он рассчитывал ее уязвить, то у него не получилось. Всем известно, что степняки не насиловали веррийских женщин, соблюдали Джавар — трогательное отношение к чистокровности рода.

— Да и порченная ты ко всему, — Протас взялся рукой за железный прут повозки. — Не зря даже демон тобой побрезговал — ведьму сожрал и защитные чары не помогли. А еще бывает, — он придвинулся к самому ее лицу, — захватит демон человеческое тело и притаится там до поры, а потом созреет, не только душу сожрет, но и всех, кто рядом. Как с Обманутой Девой было, знаешь?

Старую сказку Роксана знала. Лишь до сей поры не подозревала, что предание об обманутой демоном деве может иметь к ней какое-то отношение. Особенно в качестве поучения. Насколько она помнила, жила себе скромная и тихая девушка в одном из лесных поселений. Молодые люди не замечали курносой и невзрачной девицы. Однако внешность нисколько не мешала девице мечтать о самом видном парне в деревне. И тайного обряда не понадобилось — желание засидевшейся в девках было так велико, что ночью пришел вызванный демон. Как водится в подобных случаях, пообещал помочь заполучить парня в сети. Девица была видно не только некрасива, но еще и глупа — к сговору с демоном серьезно не отнеслась, мало ли, что во сне привидится? А то, что парень воспылал вдруг к ней неземной страстью приписала целиком к своим заслугам. По осени свадьбу сыграли, скоро и дети народились. И жили бы душа в душу, но пришла пора расплачиваться. Сказка заканчивалась так, как заканчивалось большинство сказок об одержимых демонами: а ночью вселился демон в Обманутую Деву и от дружной семьи осталось лишь то, что в маленьком сундуке отнесли на погребальный костер.

Такова сказка. Только непонятно: какое, пусть даже иносказательное отношение это имело к ней? Роксана смотрела на руку Протаса, сжимавшую прут, на обгрызенные ногти и массивный золотой перстень. Помимо воли взгляд ее коснулся кинжала, пристегнутого к поясу юнца. Просто так, без всякой мысли — все равно не дотянуться. А если было бы по-другому и смотреть бы не стала — мгновенье и очутился бы в ее руках. Протас, уловив мимолетный взгляд, отшатнулся: еще свежа была память о том, как легко вошло лезвие под левую ключицу.

— Так что…, - от испуга он потерял нить своих рассуждений. Чтобы спасти положение — сидевшие рядом рабы слышали весь разговор, Протас закончил тем же, с чего и начал. — Так что на твоем месте я не стал бы радоваться, что остался в живых.

— Зачем тебе мое место? — устало отмахнулась Роксана. — У тебя и свое-то незавидное.

И пересела от борта вглубь повозки. Пусть Ириния слушает, какие слова из Протаса будут сыпаться, как прошлогодние кукурузные зерна из худого короба.

* * *

Ночь принесла прохладу и далекий волчий вой. Ослепительный свет полной Селии перекликался со светом десятков зажженных факелов.

Большая деревня, к которой ближе к вечеру подъехали повозки с рабами, служила пристанищем еще для одного разбойничьего обоза. Перед каменным домом, на широкой площади, окруженной со всех сторон повозками, давно не видевшие друг друга подельники затеяли шумное братание. Во влажном воздухе, цеплявшемся к громким словам, гремело: "ты ли, Мокий!", "давненько не видались!", "а помнишь… как не помнишь?". Хозяева хутора расстарались: из дома, стоящего неподалеку вынесли широкие столы, почти мгновенно уставленные нехитрыми деревенскими яствами.

Голодные рабы — что там мутная бурда с кусками овощей! — молча взирали на то, как лоснились от обильной еды бородатые лица, как по усам текло молодое вино.

Чего ночь не принесла, так это долгожданного покоя. Измученное тело ныло после тряской дороги, и кратковременная прогулка по нужде облегчения не принесла. Выводили по двое, подозрительно следя за тем, чтобы не возникало у девушек нездоровых мыслей о побеге.

Роксана долго стояла у борта повозки, сомкнув пальцы на железных прутьях — по привычке ноги еще пружинили, оберегая тело от ям и выбоин. Рядом, где придется, устраивались на ночь рабы. В соседней повозке, отстоящей на расстоянии всего нескольких шагов, заканчивали поздний ужин степняки. Дорога утомила даже Фагран-дэя. Спиной к Роксане, по-прежнему на корточках сидел Ханаан-дэй. Ей не нужно было заглядывать ему в лицо, чтобы удостовериться: глаза его закрыты, а ладони повернуты теперь уже к свету ночной Селии.

— Роксана, — Леон дернул ее за юбку, заставив оторваться от пристального внимания к ночной жизни кочевников. — Что там Протас говорил о ведьме, я не понял?

— О какой ведьме? — невинно переспросила она, опустившись на дно повозки, устланное скошенной травой.

— Не хочешь говорить, — он медленно поднял на нее колючие глаза. — Не говори. Я не настаиваю. Только не делай из меня дурака.

И отвернулся, скрывая обиду.

На площади стоял многоголосый шум, щедро подогретый спиртным — пока без обвинительных отдельных выкриков, обычно опережающих драку. Роксана мстительно улыбнулась, наблюдая за тем, как огромный Корнил пытался отстраниться от чересчур тесных объятий чернобрового разбойника, не уступавшему главарю в ширине плеч. Захватывало дух от радости, стоило представить себе, чем могло закончиться шумное застолье. Но время шло, а кроме сытых и довольных лиц, взгляду не за что было зацепиться. Устав от созерцания чужого довольства жизнью, Роксана отвернулась и столкнулась с так и не растерявшим обиды взглядом Леона.

— Не надоело тебе еще? — вскользь поинтересовалась она.

— Что не надоело?

— Обиды не надоели? Мало тебе от них обид, — она кивнула головой в сторону накрытых столов, — так ты еще и другие себе придумываешь.

— Знаю, — он вдруг сжал кулаки и давно не стриженые ногти вонзились в ладони. — Если бы не обида, я бы и здесь не оказался.

Она сдержала неуместный вопрос. Вовсе не потому, что ей нелюбопытно было узнать, какая такая обида лишила его свободы. В последний момент остановила ее другая мысль: за откровенность нужно платить. А к ответной откровенности, как ни крути, она не была готова. Но как за молнией следует гром, так и парень, начавший говорить, уже не мог остановиться.

— Я с другом… Он сопровождал меня. То есть… Мы шли на юг. Точнее, шел я, а друг меня сопровождал, — темные глаза уставились на сведенные в нервном переплетении пальцы рук. — Он сильный был. Я мог на не него положиться. Он спас меня от смерти… спасал от смерти не раз. Он хороший был…

— Та девчонка была,

Чудо как хороша,

Взглядом так обожгла,

Что раскрылась душа.

Я шептал страстно ей

И гордился собой:

"Если будешь моей,

Дам тебе золотой"…

Куплет разудалой песни, подхваченный десятками голосов, заглушил голос Леона. Уже и петь начали, — мелькнула у Роксаны злорадная мысль, — может, все-таки подерутся?

— Говорил мне мой друг:

"За один золотой

Все девчонки вокруг

Побегут за тобой".

Но напрасно он рек,

И сомкнулись кусты —

Я ее подстерег,

Но сказала: "Прости.

Милый мой голубок,

Мне ответь что-нибудь!"

И ударил кинжал

Мне в открытую грудь!

Нестройный хор голосов перекликался с далеким волчьим воем. Один из разбойников, по всей видимости, любитель застольного пения, оставив всех певцов далеко позади, первым закончил историю о непростой любви.

— Завершила свой круг,

Жизнь моя под луной…

А в таверне мой друг

Мой достал золотой!

Леон терпеливо дождался конца песни. Потом как-то странно вздохнул, будто именно о такую историю и собирался рассказать, однако разговор повел не о любви.

— Он говорил: поплывем по реке, так безопасней будет, пусть и дольше, — широко открытые глаза ловили далекий свет Селии. — Кочевники, говорит, воды не любят. Он сильный был и храбрый. Ночью плот строил, чтобы нам на юг плыть. А я сбежал. Обидно стало, что он как главный стал. Лошадь у меня быстрая была, уверен был, что он за мной поскачет и догонит… раз взялся беречь. И, правда, догнал. Когда в поле за мной разбойники погнались, он наперерез им скакал. И стрелу в грудь… за меня принял.

В темных глазах дрожала влага.

Роксана молчала. Она не собиралась его успокаивать. Парень — он без малого мужчина. Иной поплачется в жилетку, а после опомнится и на тебе же отобьется, за то, что свидетельницей его унижения была.

— Чтоб в наших врагах крови меньше осталось, чем в этом кубке, — лихой чернобровый разбойник с длинными волосами, разобранными на пробор и стянутыми на затылке, несколькими глотками осушил здоровую кружку с молодым вином.

Роксана не обратила бы внимания на этот тост, в ворохе себе подобных, если бы после него разбойники дружно не поднялись бы со своих мест. Корнил о чем-то негромко заговорил, остальные слушали, нельзя сказать чтоб очень уж внимательно. Чернобровый то и дело вставлял веское слово, под ободрительные возгласы остальных.

До Роксаны долетали лишь отдельные слова. Смутное предчувствие грядущей беды шевельнулось в душе и тут же получило подтверждение. Среди оживленно переговаривающихся разбойников девушка заметила Протаса. Юнец тоже получил слово. О чем он говорил, Роксана не слышала, но жест — вытянутую в ее сторону руку не заметить не могла. Сердце глухо ударило в грудь: если за дело взялся Протас беды не миновать. А памятуя о том, какое сильное чувство он к ней испытывал, можно было не сомневаться — эта беда по ее душу.

Наконец, главари разбойников ударили по рукам. От общей толпы отделилось несколько человек. Один из них, толстяк, которому Роксана была обязана своим пребыванием у разбойников, что-то негромко доказывал высокому белобрысому мужчине, следовавшему за ним попятам. Не отставая от них ни на шаг, улыбаясь широкой улыбкой охотника, только что добившего своего первого волка, прямо к ее повозке шел Протас. Ворот красной косоворотки, расстегнутой у плеча, бился крылом на ветру. Роксана заставила себя улыбнуться, глядя в эти безумные, зараженные лихорадочным блеском глаза.

— Что-то случилось? — встрепенулся Леон, но ей, с трудом выдерживающей молчаливую дуэль было не до него.

Протас продолжал идти прямо на нее и она встречала его улыбкой, от которой сводило скулы. Роксана поздно заметила, что толстяк с белобрысым повернули налево и остановились у повозки с кочевниками. Еще не веря в то, что счастливо избежала неизвестно чего, девушка с удовольствием отметила, как Протас отбил себе руку, походя стукнув со всей силы по железным прутьям. Подскочила Ириния, спросонок непонимающе озираясь по сторонам. А Протас уже стоял рядом с товарищами.

— Вот этот, — толстый палец ткнул в Фагран-дэя, щурившего сонные глаза. — Этот сильный, чуть решетку не сломал.

— Думай, что говоришь, — белобрысый почесал в затылке. — У этого вся сила в ругань уйдет. Проиграем с этим. Ты как думаешь, Протас?

— А мне и думать не надо, — Протас ухватился за навесной замок, стягивающий железные прутья. — Вот тот. И Корнил так думает.

Для Роксаны не осталось тайным, на кого он указал. Однако Ханаан-дэй, безучастно сидевший на корточках, даже глаз не открыл. Протас добрался до него и сквозь прутья. Сильный удар в бок, заставил кочевника открыть один глаз.

— Ты, выходи, — тихо приказал Протас.

— Мне не надо, — Ханаан-дэй разлепил сухие губы.

— Выходи, говорю. Драться будешь.

— Зачем?

— Затем, что на тебя столько поставили, сколько вы все вместе взятые не стоите в базарный день на ярмарке.

Ханаан-дэй молчал, равнодушно взирая на разбойников, и не двигался.

— А если не пойдешь, — Протас шумно вздохнул, — наш проигрыш будет. Но Корнил злой сейчас, за такой проигрыш всех вас порешит. Было вас мало — так еще меньше станет. На семерых, — он коротко хохотнул. — Идешь?

Ханаан-дэй медленно покачал головой из стороны в сторону. Тут произошло нечто, заставившее его не только открыть глаза, но и вскочить.

Протас мигнул белобрысому и тот вскинул лук. Запела туго натянутая тетива и отпустила стрелу в короткий полет. В последний момент Ханаан-дэй вскрикнул, по всей видимости, отменяя решение, но было поздно. Стрела с черным оперением вонзилась в плечо Фагран-дэя, успевшего лишь отклониться в сторону. Без единого звука он упал на спину, ухватившись рукой за торчавшее древко.

— Еще? — участливо поинтересовался Протас и махнул рукой. Белобрысый повернул лук, заряженный новой стрелой в сторону очередной жертвы, но Ханаан-дэй уже стоял у железных прутьев.

— Я иду, — коротко сказал он.

— Добро, — Протас согласно кивнул головой. — Помни, проиграешь, не одним степняком меньше станет — Корнил самолично всех перережет. Просто помни об этом, степняк.

На освобожденной от столов площади, окруженной со всех сторон разбойниками, Ханаан-дэя ждал соперник. Высокий, гладковыбритый, с темными волосами, убранными в хвост. Как жаром от Гелиона, от него веяло уверенностью в собственных силах. Доказательством одержанных побед на обнаженном торсе темнели шрамы. Глубоко посаженные глаза пытливо изучали приближающегося степняка. Тугие мышцы играли под смуглой кожей, вызывая шумный восторг разбойников.

В противовес лощеному, пышущему здоровьем противнику, как шакал против матерого волка — Ханаан-дэй, изможденный, небритый, с короткими, успевшими отрасти волосами. Правда, уверенность Роксаны в том, что победит разбойник, заколебалась после того, как степняк скинул рубаху, вернее, то, что от нее осталось. Она первый раз видела хозяина полуголым и не сдержала возгласа удивления. Ему было чем похвастаться перед своими степными девками. Покатые плечи борца, крепкая шея, резко очерченная грудь и плоский живот, где под кожей змеями перекатывались мышцы. Левое плечо росписью кнута захлестнула татуировка, но что именно там было изображено, Роксана не разглядела.

Девушка вжала лицо между прутьями, чтобы лучше видеть. Она не уследила за тем, как кто-то из разбойников подал знак к началу схватки. Вдруг воцарилась напряженная тишина. Противники изучали друг друга. Только Роксана не стала бы заявлять об этом так прямолинейно. Разбойник, и правда, пружинисто прошелся по кругу, широко расставив руки. Полусогнутые ноги легко передвигались по земле. Улыбка сошла с его лица, уступив место сосредоточенности.

Что же касается Ханаан-дэя, то, как он равнодушно сидел целыми на корточках в повозке, так и на ристалище остался безучастным и отрешенным от происходящего. Глаза полузакрыты, локти прижаты к поясу, выпуклые мышцы на спине застыли, словно сведенные судорогой.

Не больно-то привык без кнута обходиться, — успела подумать Роксана, как схватку подстегнул оглушительный крик.

— Каллист, дави степняка!

— Дави, степняка! — подхватили разбойники, возбужденные ожиданием предстоящей борьбы, которая никак не могла начаться.

И Каллист не стал разочаровывать тех, кто был на его стороне. Пружинистый, почти вальяжный шаг вдруг сменился молниеносным броском, способным поймать птицу на лету. Тут и выяснилось, что в быстроте Ханаан-дэй не уступает холеному красавцу. Роксана не углядела, почему кочевник вместо того, чтобы оказаться в тесных объятьях разбойника, размытым пятном скользнул влево, и возник у нападавшего за спиной — но лишь на краткий миг. Каллист на быстроту реакции тоже пожаловаться не мог. Осознав бесполезность своей попытки, он развернулся. Не дав кочевнику опомниться, оказался с ним лицом к лицу. Разбойник развернулся так быстро, что едва не задел плечом Ханаан-дэя: в последний момент тот ухитрился скользнуть в сторону.

— Так его! — крики рвались из многих глоток.

— Каллист, души степняка!

— Дави его!

Каллист на сей раз не стал спешить. Танцуя, он несколько раз прошелся по кругу, не отрывая горящего взора от почти неподвижного Ханаан-дэя. Время от времени разбойник возобновлял попытки ухватить верткого противника, но всякий раз тот стремительно уходил из-под казавшегося неизбежным захвата.

Лихой свист бодрил всех, даже у Роксаны запрыгало сердце в ожидании исхода боя. Как долго могло продолжаться это противостояние? Разбойник явно был сильнее, к тому же сытым. Надолго ли хватит изворотливости кочевника? Наверняка, находись он в лучшей форме, взял бы измором противника, или наоборот, полагаясь на силу, попросту придушил бы в железном захвате. Или, во всяком случае, — не удержалась от язвительной улыбки Роксана, — обеспечил бы разбойнику головокружение. Влево — вправо, вправо — влево, даже у нее в глазах зарябило.

— Давай, Каллист!

— Покажи себя!

Крики катились над головами и, казалось, задевали всех, кроме кочевника. Его равнодушию могла позавидовать лесная змея, спящая на неприступном дереве. Уходя от захватов, он дышал ровно, будто только вошел в круг. Чего нельзя было сказать о Каллисте. Роксане, до боли вжавшей голову между прутьями, видно было, как несколько раз он шумно переводил дыхание, гоняясь за неуловимым степняком.

Девушка уже подумала, что до утра ей не удастся заснуть, наблюдая за затянувшимся поединком. И вдруг все закончилось в одно мгновенье.

Изрядно уставший Каллист споткнулся на ровном месте. А быть может ему помог Ханаан-дэй, но Роксана за этим не уследила. Зато отлично видела, как со всего маху упал разбойник на живот и не успел подняться: ему на спину черным вороном взлетел Ханаан-дэй и тут же откатился в сторону. И стоял уже, по-прежнему с полузакрытыми глазами и безучастно наблюдал за происходящим. Только у Роксаны в памяти запечатлелось, как он молниеносно оттянул поверженному противнику голову назад и локтем, так что неприятный хруст еще долго стоял в ушах, ударил по спине, чуть пониже шеи.

Вздох прокатился по рядам разбойников с одной стороны, тогда как с другой его встретил оглушительный рев.

— Вставай, Каллист!

— Бой не окончен!

— Сейчас он задаст степняку!

— Это не в счет!

Кричали уже неуверенно и возгласы постепенно стали затихать. Каллист пытался подняться на четвереньки, но у него ничего не получалось. Он тряс головой, как собака после купания. Руки его разъезжались в стороны и он падал снова. Отдельные возгласы сменились негромкими словами вскоре после того, как стало ясно: самостоятельно подняться у разбойника не получится. Его подняли на руки и понесли в дом.

Кочевника водворили на место радостно ухмыляющиеся разбойники, которым перепал немалый выигрыш.

А девушка еще долго сидела, стараясь не смотреть в сторону оживленно переговаривающихся степняков. Ее душило непонятное и постыдное чувство. И страшно было заглянуть в глаза истине, и тем не менее приходилось признаваться: ей хотелось, чтобы победил кочевник.

 

5

Вертихвостка — маленький зверек, размером не больше мизинца. У него нет глаз, но острые зубы и уникальное чутье с лихвой искупают этот недостаток. Всю жизнь вертихвостка проводит в спячке, выбирая для этого самые неподходящие, с точки зрения человека, места. Для примера: срубив дерево, нужно с опаской использовать древесину. Там, в глубине, вертихвостки часто вьют гнезда. Со временем вход зарастает и становится неразличим. Хищного зверька способны учуять лишь лесные кошки, и то, если удастся приручить гордую красавицу. Собираясь остановиться на ночевку в лесу — прояви осторожность в выборе места. Почуяв близкое тепло человека, годами дремавший зверек прогрызает путь на свободу. Острыми как бритва зубами вертихвостка режет кожу, выпуская яд, и человек не чувствует боли. Потом хрупкое, лишенное волос тельце забирается под кожу. Там зверек и откладывает яйца. Спустя некоторое время сотни проклюнувшихся вертихвосток выедают человека изнутри. Единственный способ избавиться от вертихвостки — вырезать ее ножом, пока не успела оставить потомство.

Город Гранд напомнил Роксане вертихвостку. Грязный, лишенный лоска, как зверек волос, превращенный разбойниками в один большой притон. Так же, как хищный зверек он въелся под кожу, готовясь в любой момент взорваться сотнями таких же прожорливых детенышей, несущих смерть. Но у Роксаны не было ножа, чтобы вырезать из-под кожи липкий воздух погрязшего в человеческих отходах города.

С того времени как колеса повозки загрохотали по булыжной мостовой, девушку не оставляло чувство опасности. Предвестие близкой беды ей виделось во всем: в сотнях повозках с рабами, со всех сторон съезжающихся в город, в криках беспризорных детей, бегущих рядом и норовящих бросить камень с тем, чтобы непременно попасть в лицо, под радостные крики товарищей. В том как обреченно тянулись друг к другу через безликие улочки крыши домов, сплетаясь как пальцами решетками мостов, перекинутых в вышине над людским потоком. Беспокойство вызывали мутные воды каналов, как престарелая девственница в целомудренный корсет стянутые каменными парапетами набережных.

Повозки, из которых выпрягли лошадей, сгрудились за воротами постоялого двора, такого же грязного как весь город, и рабам, выставленным для всеобщего обозрения, приходилось привыкать к чужому вниманию и днем, и ночью. По принятым правилам покупка могла состояться в любое время: занятым северянам, специально для этого приезжающим в город, вовсе необязательно было дожидаться ярмарки. Если северянин богат и способен назначить высокую цену — и суровый Корнил рад будет сопроводить его к повозкам, где ждут решения своей судьбы те, кто лишен возможности даже умереть по собственному желанию.

Огромные северяне с небрежно наброшенными на плечи медвежьими шкурами, не оставляли без внимания выставленный на продажу товар. Но тот, кто явился на третий день после приезда, мог соперничать ростом с великаном. Косматая грива седых волос, заплетенных в косу, необъятные плечи, прикрытые медвежьей шкурой, в каждый клок которой была вставлена сверкающая бусина, огромные руки, поросшие густой шерстью — было от чего Иринии негромко крикнуть "мамочка". Следом за ним, не отступая ни на шаг, шел высокий парень, как позже выяснилось — сын великана. Гладкие волосы с синим отливом, стройный, гибкий — глядя на него Роксана с трудом могла себе представить, как из такого молодого человека может со временем получиться тот, кто стоял перед повозкой.

— Мамочка, — опять повторила Ириния и замолчала, зажимая рот рукой. Не приведи Отец, это ее будущий хозяин. Такой не то, что руками — взглядом убить может!

Однако на дрожавшую от страха Иринию великан не смотрел. Снисходительно склонив голову набок, он слушал то, что говорил ему на северном наречии сын, указывающий на Роксану.

Рядом с колоритной парой, по-хозяйски перекатываясь с пятки на носок, заложив руки за спину стоял Протас. Ему плевать было на то, о чем переговаривались отец и сын — он ждал вопроса. И дождался.

— Сколько, вот эта? — юноша показал рукой на Роксану.

— Три золотых, — твердо сказал Протас.

Роксана удивленно подняла брови, услышав баснословную цену. Интересно, чего добивался Протас и рассчитывал ли он продавать ее вообще при таком подходе? Она ожидала, что покупатели, пренебрежительно махнув руками отойдут, но вместо этого юноша что-то горячо залопотал, бросая на Роксану короткие жгучие взгляды.

Протасу тоже стало интересно, почему покупатели остались. Он перестал раскачиваться и с интересом уставился на юношу.

Терпкий медвежий дух, смешавшийся с запахом дыма от костра, давил на Роксану. Ни единый мускул не дрогнул на лице великана, когда он услышал цену. И по тому, как он по-хозяйски оценивающе на нее смотрел, она уже видела себя в юрте, опоенной зельем, лежащей нагой на медвежьих шкурах.

— Один, — по-веррийски сказал великан голосом, подобным звону колокола. — Золотой.

Алчным огнем полыхнули глаза Протаса и Роксана поняла: он все-таки намерен ее продать, только подороже.

— Три золотых, — медленно произнес Протас, смакуя слова на слух. — И торга не будет. Я имею в виду ее. Степняков не хотите посмотреть?

Великан развернулся и через двор пошел к воротам. Юноша семенил за ним, еще не теряя надежды что-то ему доказать.

— Я же обещал тебе, — подмигнул Роксане Протас, — что найду достойного покупателя. Этот слишком хорош для тебя. К тому же, — он доверительно подался к прутьям, — юнец-то, видать, без ума от тебя. Волосы ему твои понравились, все отцу нахваливал. Не расстраивайся, я тебе другого найду, поздоровее…

— Чистый зверь, — сокрушенно прошептала Ириния, провожая Протаса глазами. — А ты говоришь — кочевники. От них бы такое услышала — и слова бы не сказала. Но свои, веррийцы…

Роксана была уверена, что никогда больше не увидит живописную парочку северян. Каково же было ее удивление, когда на следующий день рано поутру явились они, да не одни, а втроем со старцем.

Странная процессия, во главе с заспанным Протасом, направилась прямиком к клетке, в которой сидела Роксана.

— Шаман, — задохнулась Ириния и ее будто ветром сдуло вглубь повозки. Оттуда, затаившись среди таких же испуганных девушек, она с опаской бросала короткие взгляды на старика.

Роксана с интересом рассматривала согбенную фигуру, увешанную лентами и разноцветными лоскутами. Старческие, в темных пятнах руки сжимали сучковатую палку, окованную железом. В мохнатых бровях прятались глаза.

Старик прошамкал что-то, тыча пальцем вглубь повозки.

— Шаман спрашивает, — быстро перевел юноша, — что среди женщин делает мужчина? Или это женщина и он по старости ошибся?

— Это? — Протас перевел взгляд на Леона: тот равнодушно, не обращая ни на кого внимания, сидел у прутьев, прижав к груди колени. — Это так. Ни то, ни другое, — отмахнулся Протас.

Но юноша продолжал допытываться.

— Так не бывает. Шаман интересуется, можно ли его использовать как женщину или как мужчину?

— В каком смысле? — В глазах у Протаса зажегся похотливый огонек.

— Только в одном, — юноша не стал в угоду торговцу поддерживать скользкую тему, — как он будет работать?

— Так и работать будет также: как ни то и ни другое. Поэтому и прошу за него, как за девок.

— Три золотых? — усмехнулся юноша.

Протас отрицательно покачал головой.

— Три золотых — только за нее. За остальных как положено, по тридцать серебрянок за рабыню. Парень тоже столько стоит. Только поторопитесь. Три золотых — это было вчера. Сегодня я за четыре сговорился, покупатель после вас придет.

Юноша быстро взглянул на Протаса и отвернулся.

Меж тем шаман, тяжело опираясь на палку, подошел к повозке. Роксана за время короткого разговора не двинулась с места: как сидела у прутьев, так и осталась сидеть — шаман не произвел на нее впечатления. Вместо грозного старика, накоротке общающегося с потусторонним миром, они видела перед собой огородное чучело, увешанное тем, что осталось от одежды, вышедшей из употребления по причине крайней ветхости.

Старик сжал пальцами прутья и глаза их встретились. Осторожный как у шакала взгляд проник Роксане в душу. Холодный ветер севера остудил сердце. Ей вдруг захотелось придвинуться ближе к прутьям, чтобы не дай Свет, не упустить драгоценный как влага в жаркий день взгляд старца. Сердце гулко стучало, пуская кровь по новому кругу. Казалось, единственное, что поддерживало жизнь — нить, что связала их с шаманом, именно через нее вливалась та сила, что заставляла сердце биться.

Век бы так сидела, ловя отблеск природной силы, что исходила от старца, только перед глазами одна за другой встали страшные картины будущей жизни: дни, лишенные живительных лучей Гелиона, ночи, где свирепствует северный ветер, несущий снежную пыль, дым от костра, разъедающий глаза. И среди этого кошмара, лишенного света, русоволосая девушка — безропотно выполняющая любую прихоть шамана.

Дернувшись, словно стрела попала ей в грудь, Роксана отшатнулась. Открытый рот еще жадно ловил ускользающий воздух. Девушка заставила себя отвести взгляд, заранее смиряясь с тем, что возможно, сердце после этого разорвется в груди.

Однако случилось странное. Глаза у шамана расширились. Мутный взгляд остановился. Он пошатнулся, словно лишился того, что связывало его с внешним миром. Губы его затряслись. Как осенние листья на ветру затрепетали разноцветные лоскуты на его одежде.

Юноша, заподозрив неладное, бросился к старику и успел подхватить обессиленное тело.

— Плохо стало старику. Старость радует лишь огонь, что пожирает кости, — оправдывался юноша, в то время как его отец, подняв старика как куль с зерном, не сказав ни слова, понес его к воротам. Исчезающую за забором троицу провожали недоуменные взгляды Протаса и рабов.

С того дня жизнь покатилась, как снежный ком под гору, увлекая за собой нарастающую тревогу. Каждый день приходили покупатели, но объявленная за Роксану цена отпугивала всех. Уводили других рабынь и девушка провожала их беспокойным взглядом. Судя по всему, недалек тот день, когда она останется одна — на пару с Леоном, который также не пользовался спросом. Не за горами ярмарка, когда ей суждено взойти на помост, где вполне возможно ее разденут догола, на потребу ликующей публике.

Скоро купили Иринию. Перед тем как покинуть клетку, она порывисто сжала Роксане руку, шепнув на ухо "держись".

И Роксана держалась как могла.

Кочевников разбирали охотно. В числе последних продали бьющегося в истерике Фагран-дэя. С петлей на шее, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту, его перекинули через седло тут же присмиревшего коня и увезли.

Кого торг не коснулся, так это Ханаан-дэя. Главарь разбойников, памятуя о том, сколько он заработал на свирепом кочевнике после случайного поединка, на продажу его не выставлял. Роксана не знала, как им удалось договориться, но каждый вечер Корнил открывал клетку и выпускал Ханаан-дэя. Связанного, под надежной охраной его уводили со двора. Кочевника снова побрили наголо, по-прежнему тонкой полоской змеились усы, сливаясь с тщательно выстриженной бородкой. Он стал есть — и еда его заметно отличалась от той, чем приходилось довольствоваться Роксане. Кроме того, поймав как-то пронзительный взгляд черных глаз, девушка с удивлением поняла, что хозяин изменился не только внешне, перелом случился и с его духовным самочувствием. Его глаза потеряли равнодушие и отстраненность, в них появился тайный смысл.

Леон чаще всего спал, когда кочевника водворяли обратно, но измученная бессонницей Роксана всегда дожидалась его прихода. Она давно догадалась, куда выводили его по ночам. Несмотря на свежие синяки и ссадины, заметные при свете дня, девушка могла с уверенностью сказать — то было шествие победителя.

Настал день, когда единственным, кто разделил ее одиночество в прежде переполненной повозке, стал Леон. Суровых северян отпугивало то, что несмотря на заявленные семнадцать лет, тот не обладал достоинствами, присущими мужчине.

Душными вечерами, когда затхлый воздух двора, со всех сторон окруженного высоким забором, не тревожили порывы свежего ветра, Роксана тоскливо провожала очередной день, не принесший перемен.

Накануне ярмарки Протас привел покупателя. Огромный северянин, утопающий в медвежьей шкуре, ввалился во двор. К терпкому звериному духу примешивался запах перегара. Роксане некуда было от него деться: ее вытолкнули из повозки во двор. Северянин придирчиво ощупал ее с ног до головы. Она терпеливо снесла все: покрытые шерстью руки, липкими змеями ползавшие по ее телу, запах перегара, от которого трудно было дышать. Но порывавшийся заглянуть ей в зубы северянин в последний момент одумался. Она так на него глянула, что даже пьяный он понял: не следует класть ей пальцы в рот — откусит.

— Три золотых за эту — много, — отрезал северянин, напоследок дернув ее за косу так, что девушка едва удержалась на ногах.

— Может, и договоримся, — Протас оглядел Роксану, будто видел в первый раз. — Твоя цена?

— Пятьдесят серебрянок — все, что могу дать. Худая больно, люблю других, — северянин шумно дышал, как бык перед случкой и в глазах буйно цвела похоть.

— Один золотой — моя цена, — быстро сдался Протас.

Роксана с трудом сдержала вздох. Такая уступчивость могла означать лишь одно — Протас нашел самого свирепого человека среди покупателей и теперь с чувством выполненного долга готов передать ее с рук на руки.

— Завтра ярмарка, — северянин дохнул на Роксану. — Цена упадет — рабов много. Пятьдесят серебрянок. Деньги сейчас.

— Один золотой, — нахмурился Протас. Видно некстати проснулся в нем кроме злорадства и торговый интерес, которым так славились разбойники.

— Пятьдесят — и ни серебрянкой больше. Думай до завтра. Надумаешь — зови.

Протас угрюмо смотрел ему вслед. В нем боролись два чувства. Для Роксаны так и осталось неизвестным, которое из них одержало победу, потому что "завтра" для нее так и не наступило.

 

6

В воздухе, где неразличимы земля и небо, на выступающем из тумана камне сидела чернокожая обнаженная женщина. Роксана с неудовольствием отметила, что тонкие руки совершенно лишены хрупкости — под гладкой кожей угадывались мышцы. Черные пальцы, увенчанные кроваво-красными ногтями бездумно царапали камень. Вот женщина посмотрела прямо перед собой и белые змеи волос упали на плечи. Потом она легко поднялась и пошла прямо к Роксане — туман клубился у ее ног.

— Вот и встретились. Кто бы мог подумать, — хриплый голос будил забытый страх. Черные глаза без белков были лишены смысла.

"Кто ты?" — хотела сказать Роксана, но вместо этого горло вытолкнуло сдавленное шипение. Покорная воле хозяйки к ней потянулась черная рука. Не успела девушка опомниться, как хищные когти вонзились в горло, разрывая плоть. Кровь, стекая на грудь, обожгла кожу. Роксана пыталась дотянуться до черного лица, искаженного гримасой такой ненависти, что терзала сильнее боли. Руки хватали воздух, в то время как понемногу, с каждым движеньем, из тела уходила жизнь…

Виденье еще стояло перед глазами, когда Роксана проснулась, не помня себя от ужаса. Сердце гулко стучало. Сон, гораздо реальней, чем прутья клетки, как скрытый от глаз корень питал душу тревогой.

Стояла ночь. И глубокая тишина, какая бывает незадолго до рассвета.

Протяжно и глухо стонал во сне Леон.

Роксана села, прижав спину к холодным прутьям. Скоро должны были привести Ханаан-дэя после очередного поединка. Стоило его дождаться — все равно она больше не уснет. Время шло, а сердце по-прежнему не сбавляло ритма. Конечно, всему виной была кромешная тьма, которую не оживляли ни звезды, ни Селия, придирчиво укрытые тучами.

Возможно оттого, что обнаженные чувства, растревоженные ночным кошмаром все воспринимали как угрозу, наперекор себе, Роксана отмахнулась от постепенно затухающего набатного звона, как от назойливой мухи. Мало ли чем по ночам развлекаются разбойники? Далекий отблеск света она также поспешила отнести к случайно вспыхнувшему пожару. Но от людских криков, прожигающих тишину, как горсть горящих углей, брошенных на полотно, Роксана отмахнуться не смогла. Тишина отступала, разбуженная далекими и близкими криками, в то время, как перед блеском огня и светом факелов отступала темнота.

— Роксана, что случилось? — тихий голос Леона раздался у самого уха. Она и не заметила, как он проснулся.

— Не знаю. Откуда мне знать? В одной клетке сидим, — сердито отозвалась она, вглядываясь в ночную темень. Ничего нового, кроме нарастающей тревоги ночь не подарила.

— А что могло случиться? Может быть пожар?

— Что бы ни случилось, — успокоила она его, — о нас вспомнят в последнюю очередь. Даже если пожар — сдохнем прямо здесь, далеко бежать не придется.

— Но мы еще представляем для разбойников хоть какую-то ценность? Разве они не ценят собственные вещи?

— Что бы они ни ценили, поверь мне, когда их шкурам будет угрожать опасность, кто возьмется спасать горсть серебра, которую можно за нас выручить?

— Это же деньги. Я не думаю…

— А ты подумай, — зло отрезала она. — И помолчи.

Внезапно свет факелов озарил окна постоялого двора, ведущие во двор. Звук распахнутых ворот был подобен грохоту обрушившегося под натиском урагана дерева. Во двор втолкнули связанного Ханаан-дэя. Его сопровождал толстяк, с мечом наперевес. Следом за ними шел Корнил.

— Живей двигайся, — толстяк поторопил кочевника острием меча, упертым в спину.

— Я сам запру его, ты давай, запрягай лошадей, — приказал Корнил толстяку. — Протаса предупреди. И быстрее.

Толстяк не заставил просить себя дважды. Кивнул уже на ходу, и с необычным для его комплекции проворством кинулся к открытым воротам.

То, что произошло дальше, случилось так быстро, что у Роксаны хватило времени лишь на то, чтобы вскочить и прижаться к железным прутьям.

Корнил потянулся к замку, чтобы открыть вход, но сделать этого не успел. Краем глаза Роксана успела заметить, как белой змеей скользнула с рук кочевника веревка. К чести разбойника, он успел отреагировать мгновенно. Однако выхваченный из-за пояса нож не остановил Ханаан-дэя. Крутанувшись на месте, он ударил ногой по занесенной руке с ножом. Блеснув в неверном свете, падающим из окон, нож отлетел в сторону.

На лице Корнила проступила досада на случайную оплошность. Он махнул кулаком, надеясь с одного удара избавиться от прыткого кочевника. Тот пригнулся и, отклонившись в сторону, поднырнул разбойнику под руку. Нанес ли он при этом удар, Роксана не заметила, только вдруг Корнил переломился пополам как сухое дерево, срубленное топором. Дыхание со свистом вырвалось из его горла. Превозмогая боль, он тяжело рухнул на колени.

Кочевник не стал дожидаться, пока разбойник придет в себя. В его руке блестел подобранный нож.

Когда Корнил сделал попытку подняться с колен, участь его была решена.

— Я — Ханаан-дэй, — кочевник вздернул голову разбойника за волосы, — унеси это имя с собой.

В последний момент Корнил пытался дотянуться до противника. Оставляя в руках кочевника клочья волос, он дернул головой, пытаясь откатиться. Но было уже поздно. На шее разошлась кожа — еще миг, и степняк едва успел отскочить — хлынула темная кровь.

Зажимая руками рану, Корнил упал на землю, лицом вниз. Он хрипел, борясь со смертью. Тошнотворный запах крови уже заполнял душное пространство постоялого двора.

Заткнув за пояс нож Ханаан-дэй развернулся, так и не глянув в сторону повозки, откуда за ним наблюдали две пары испуганных глаз. Он направился в сторону открытых ворот, когда Роксана закричала. Отчаянно, ни на что не надеясь, она обратилась к кочевнику с просьбой, осознавая бессмысленность своей попытки: все равно что просить у дикого зверя, приготовившегося к прыжку.

— Помоги! Будь человеком! Помоги! — Ее хриплый голос слился с криками невидимых за воротами людей. — Прошу!

Когда Ханаан-дэй, вопреки всему, что она знала о степняках, вдруг развернулся и пошел к повозке, Роксана до последнего мгновенья сомневалась, что именно она у него выпросила: спасенье или быструю смерть. С замиранием сердца следила за тем, как торопливо кочевник достал ключ из кармана мертвого разбойника и боролась с собой, слыша короткий скрежет ключа в замке — то ли постараться ударить его, то ли броситься вглубь повозки.

Пока она раздумывала, прутья разошлись и Ханаан-дэй отступил в сторону.

— Иди за мной, — сквозь зубы прошипел он. — Надо уходить из города.

Услышав его слова девушка успокоилась. Он не назвал свое имя, как положено перед убийством, значит, она еще поживет. Когда она на негнущихся ногах спрыгнула с повозки, кочевник ждал ее у ворот. Роксана бросилась за ним так, как побежала бы во тьме на свет факела.

Девушка успела сделать несколько шагов.

— Не бросай меня, умоляю! — рухнувший к ее ногам Леон задержал ее. — Роксана, не бросай меня! Всю жизнь буду за тебя молиться! Умоляю, не бросай!

Парень грузом повис на ее ногах и она не могла сделать ни шага. Роксане пришлось поднять его за шиворот. Леон не держался на ногах. Стоило ей отпустить его, как он снова падал.

— Прошу тебя! Смилуйся! Все что хочешь… для тебя сделаю, не бросай! Роксана! — бессвязно кричал он.

Девушка с размаху хлестнула его по щеке, чтобы привести в чувство. Понадобилось еще несколько пощечин, чтобы в обезумевших от ужаса глазах появилось подобие разума.

— Иди за мной, — так же как Ханаан-дэй, сказала она ему.

За воротами царила суматоха. Конечно, кочевник не стал ее ждать. В какую сторону лежала дорога, которая поможет им выбраться из города, она не знала. Вдруг ей почудилось, что слева мелькнула бритая голова, и она устремилась туда.

Мимо, в мерцающем свете то затухающих, то разгорающихся факелов, проносились тени. Кричали, захлебываясь рыданиями, ругались от боли, надсадно выли. Поток охваченных паникой людей подхватил Роксану и понес, бросая из стороны в сторону как горная река утлую лодчонку на порогах. Девушка чувствовала, как ей в затылок дышит Леон. Время от времени он впивался ей в предплечье ледяными пальцами — и тогда ее снедало желание пнуть его больнее, чтобы отстал. Но стоило ему оставить ее в покое, как она начинала оглядываться в поисках товарища по несчастью.

Вокруг творилось невообразимое: толпа объятых ужасом людей металась по узким улочкам как раненный зверь в загоне. Роксану сжали со всех сторон, так, что невозможно было вздохнуть. Рядом стонала женщина, прижимая к груди плачущего ребенка. Прижатый к стене старик не удержался на ногах и рухнул — тут же по нему прошлись десятки людей, кто перешагивая, кто спотыкаясь, кто наступая. Ругань сменялась воплем боли, отчаянный крик — предсмертным хрипом. Для толпы не было женщин, детей, стариков — единое существо, одержимое желанием выжить любой ценой рвалось к цели.

Звонивший колокол смолк, как будто захлебнулся тягучим воздухом, сотканным из запаха крови. Затоптанные в давке факелы лишили толпу возможности сохранить человеческое лицо. Тьма густела, впитывая предсмертные стоны задавленных людей, наваливалась сверху, давила, заставляя живых людей чувствовать себя погребенными заживо.

Зажатая со всех сторон, в кромешной тьме, не в силах выкроить хоть сколько-нибудь места, чтобы глубоко вздохнуть, Роксана мысленно прощалась с жизнью. В тот момент, когда от ужаса она мало уже что понимала, кто-то больно дернул ее за косу. Вскрикнув от боли, девушка попыталась освободиться. И не смогла. Тот, кто держал, безусловно знал, чего добивался: поистине нечеловеческая сила заставила ее, расталкивая людей локтями, вжаться в стену дома. Ободрав плечо об острые камни, Роксана оказалась перед каменным выступом, обтекаемым плотным людским потоком.

— Лезь! — крикнули ей прямо в ухо.

Девушка хотела обернуться, чтобы уточнить, но прямо перед глазами увидела деревянный карниз, выступающий из стены. Больше не пытаясь задавать нелепых вопросов, дабы не злить неведомого помощника, она уцепилась за крепкое дерево и подтянулась изо всех сил.

Напиравшая толпа, как вязкое болото, ухватила ускользающую жертву, разрывая пополам. Рывок, еще рывок — и девушка поднялась в полный рост на крохотном, в ширину ладони выступе, заставленном цветами. Следом за ней, неотделимый, как сросшийся при родах близнец, вскарабкался дрожащий от ужаса Леон.

Не успела Роксана опомниться, как одним движением, словно всю жизнь тем и занимался, взлетел на карниз Ханаан-дэй.

— Вперед! — приказал он.

Привыкшая во всем подчиняться хозяину, Роксана обернулась и обнаружила окно, ведущее в комнату. Поскольку другого "вперед" не существовало, она открыла податливую створку и перебросила легкое от ощущения свободы тело через подоконник. За ней втянулись остальные.

Не задерживаясь ни на мгновенье, Ханаан-дэй прошел через комнату, заваленную перевернутой в спешке мебелью. Запертая дверь, ведущая на лестницу, остановила его ненадолго. Сильного удара ногой хлипкий замок не выдержал. Еще один удар, и дверь распахнулась, обдав Роксану древесной пылью.

Кочевник скользнул по лестнице вниз, но во двор выходить не стал. Вместо этого, он распахнул окно и выбрался на карниз. Каменный выступ огибал дом и выходил на узкий мостик, связующий два строения. По веревочному мосту, так ни разу и не оглянувшись, кочевник перебрался на крышу соседнего дома.

Старясь не отставать, бежала за ним Роксана. Мостик прогибался под ее тяжестью. В темном провале завывал ветер.

Здесь, наверху, неумолчный людской гул стих, послушно уступив домогательствам ветра. Панические крики, распадавшиеся на отдельные вопли, чтобы тотчас соединиться вновь — это все осталось внизу. На крыше, словно злой пчелиный рой набирал силу ветер. Воя на разные голоса он со свистом врывался в трубы дымоходов, проникал в чердачные окна, раскачивал веревочные мосты.

Далекое, с каждым мгновением приближающееся зарево пожара, освящало бледное лицо кочевника, перебирающегося с крыши на крышу. Роксана старалась не отставать. Судя по шумному дыханию и звуку шагов, за ней бежал Леон. Оглянувшись несколько раз по сторонам, Роксана заметила темные силуэты людей — не одному кочевнику пришла в голову мысль воспользоваться опасным переходом по крышам.

Справа обозначилась громада башни. Тонкий шпиль упирался в клубы дыма. В высоких стрельчатых окнах метался огонь.

Ханаан-дэй остановился — справа начиналась площадь, запруженная народом, впереди темнела пропасть. Кочевник цепко оглядел крышу соседнего дома: улочка была широка для того, чтобы с ходу перескочить на другую сторону. И вокруг — насколько хватало глаз — ни одного мостика.

Бесстрашно пройдясь по узкому карнизу, кочевник спрыгнул вниз. В первый момент Роксане показалось, что он упал в толпу, на головы людей. Но приблизившись к краю, она обнаружила балкон, выступающий над улицей и чуть позже такой же на противоположной стороне — уже после того, как тело кочевника стремительно, как кобра в броске, разогнулось и он схватился руками за решетку, ограждающую крохотный балкон соседнего дома. Некоторое время он висел — под ним горной рекой гудела безумная толпа — потом качнулся несколько раз, подтянул гибкое тело и оседлал железные перила.

— Прыгай! — крикнул он и Роксана не поверила своим глазам — протянул ей руку.

— Роксана, не надо! Мы не сможем как он! Мы упадем вниз! — Леон задыхался. То ли от страха, то ли от бега.

— Прыгай! — яростно сверкнули глаза Ханаан-дэя. Роксана поняла: в третий раз он просить не будет.

И тогда девушка решилась. Что-то кричал Леон, пытаясь ее остановить, но она его не слушала.

Забравшись на перила, огораживающие балкон, девушка оттолкнулась что было сил и взмыла над головами людей.

Роксане не хватило всего чуть-чуть, чтобы уцепиться за решетку, на которой сидел кочевник. И рухнула бы она вниз, в одно мгновенье затоптанная сотнями обезумевших людей, но в последний момент в ее запястье намертво вцепилась железная рука Ханаан-дэя.

Не гнулись от запоздалого страха ноги, пока Роксана выбиралась на балкон. Окинув взглядом то расстояние, которое ей пришлось только что преодолеть, она задохнулась от ужаса.

Кочевник не стал задерживаться. Он уже открывал окно, ведущее в комнату, когда девушка, пользуясь его подсказкой, оседлала железную решетку. Юбка задралась до бедра, обнажив исцарапанные колени.

— Прыгай! — крикнула она Леону. Ей показалось, что с каждым уходящим мгновеньем расстояние между домами увеличивается.

Леон стоял, прижавшись к стене и смотрел на нее. Белое лицо, искаженное гримасой страха выражало что угодно, только не решимость прыгать.

— Прыгай! Ты сможешь! Давай! Ну же!

Она кричала, а парень продолжал стоять у стены, глядя на нее остановившимся взглядом и отрицательно мотал головой.

— Он не прыгнет, — услышала она и обернулась.

В глазах Ханаан-дэя отражались далекие огни. Он вдруг показался девушке совершенно другим человеком, а не тем, кому она прислуживала без малого два месяца.

— Иди без него.

И трижды послушалась бы его, но умоляющие глаза Леона, тянувшиеся к ней через улицу, связали их незримой нитью, будто поставили преграду между ними — побежденными и кочевником — победителем.

— Я без него не пойду. Иди, — коротко сказала она и обернулась к Леону.

Однако без всякого предупреждения была в один миг низвергнута с пьедестала. Тяжелая хозяйская рука отодвинула ее в сторону. Не успела она возразить, как на ее месте возник кочевник.

На этот раз Леон сопротивляться не стал. Постояв на карнизе некоторое время, он оттолкнулся от надежной опоры и раненной птицей полетел через улицу. То ли он и не ставил перед собой конечную цель уцепиться за ограду, то ли действительно не хватило сил. Так или иначе, если бы кочевник не поймал его в воздухе, перегнувшись через перила, он рухнул бы вниз. К тому же, Роксане ни за что бы не удержать парня, бившегося в судороге от пережитого ужаса.

Они снова забрались на крышу и бежали, бежали. Роксане некогда было задаваться вопросом, почему кочевник поступал таким неправильным образом. Она послушно следовала за ним, с каждым шагом набираясь храбрости для того, чтобы обратиться к нему с вопросом. Помощь, оказанная Леону, явилась последней каплей.

— Что случилось? Ты знаешь? — прямо в спину, на которой ураганный ветер рвал рубаху крикнула она.

Прошло немало времени прежде чем он обернулся и бросил сквозь зубы.

— Черный демон…

Роксана споткнулась о поднятую ветром черепицу. Ответ не внес ясности, лишь добавил множество новых вопросов. Спрашивать она не стала. "Черный демон" — все же лучше, чем ничего.

— Какой черный демон? — переспросил Леон, перекрикивая ветер. Девушка промолчала. Ему надо, пусть сам и спросит у кочевника. Если осмелится.

Они обходили площадь по кругу, перебираясь над узкими улочками, давно превращенными в гигантскую мясорубку, где в общем потоке под копытами лошадей, колесами повозок гибли люди. Впереди маячила крепостная стена, окружавшая город со всех сторон. Вопреки всему, мышеловке суждено было захлопнуться раньше, чем призрачная надежда сменилась реальной.

Ветер, стремительно набиравший силу, гнал волну пожара, отрезая обезумившим людям путь к спасению. Кочевник прибавил ходу, и девушка, стараясь не отставать, следовала за ним. С каждым уходящим мгновением шаг — в который давно перешел быстрый бег — давался ей с большим трудом.

Ветер крепчал. Черепица дыбилась, ломалась на части и неслась прочь. Острые осколки били по голым ногам, оставляя сочившиеся кровью порезы. Тучи пепла поднимались в воздух, застилая небо.

Наступил момент, когда ветер не позволил Роксане сделать ни шага. Уцепившись за трубу дымохода она стояла и смотрела кочевнику в спину. Он упрямо продвигался вперед.

Будто поставив себе целью смести с крыш все живое, ураганный порыв ветра подхватил какого-то человека, только ступившего на карниз, и понес. Напрасно пытался вопящий от ужаса человек зацепиться за что-нибудь. Ветер тащил его по крыше, разжимая скрюченные пальцы. Потом поднял, закружил в воздухе и швырнул вниз.

Кочевник обернулся и что-то прокричал Девушка его не услышала: ветер рвал слова на части и относил прочь. Она только смотрела на него, понимая, что судорожно вдавленные в каменную трещину пальцы можно было оторвать лишь вместе с руками.

Сплошная стена огня, как ножом срезанная ветром, разгоралась вновь. Низкое гудение вдруг заглушило рев ветра. Шпиль башни, стоявшей на площади не выдержал напора. Он медленно накренилась — мгновенье ничего не происходило — и глубокая трещина оторвала его от пьедестала. Он рухнул на площадь, погребая под обломками десятки людей.

Остервенело, как на старинного врага, ураганный ветер обрушился на башню. Он крошил камни как сухую прошлогоднюю лепешку, поднимал обломки в воздух, баюкал их в огромных ладонях и натешившись, швырял вниз на головы людей.

Под сорванной ветром черепицей обнажилось деревянное перекрытие. Ветхое, черное от времени дерево продержалось недолго. Разрытыми могилами темнели в крышах дыры. Кочевник исчез в образовавшемся провале, крикнув что-то напоследок. И понимала Роксана: все, что от нее требуется, это разжать скрюченные пальцы и катиться к проему — авось удастся не пронестись мимо! Однако как ни пыталась заставить себя, все без толку.

Мимо, отчаянно воя, прокатился Леон, прямо к провалу. Какая-то сила — или Ханаан-дэй? — сдернула его с крыши и он исчез.

Роксана совсем уж было решилась последовать примеру Леона, стиснула зубы и…

И тогда девушка увидела того демона, о котором говорил кочевник. Вернее, ту.

В дымном мареве, на месте упавшей башни парило существо. Огромная темнокожая женщина, раз в пять выше обычного человека, с белыми змеями волос, трепетавшими на ветру. Колыхался воздух у ее ног, лишая дома привычных очертаний. Наливались призрачным светом белые змеи. Черная демоница неслась над городом, уничтожая все живое на своем пути.

А на ее пути, намертво вцепившись в чудом уцелевший дымоход, в хаосе из песка и пепла, вжавшись в камень сидела Роксана. Она видела перед собой гладкое обнаженное тело, которого боялся коснуться ветер, кроваво-красные огромные когти, белые змеи волос — каждая в рост человека.

На миг затихший ветер с утроенной силой накинулся на девушку, оторвал от трубы, покатил по крыше. Доска деревянного перекрытия сломалась как щепка, вздыбилась и накрыла Роксану с головой.

 

7

Когда-то — помнят не только старики, но и люди помоложе — последняя воля умирающего становилась Истиной. Незадолго до кончины у постели собиралась вся семья, чтобы выслушать то, с чем придется жить. За мгновенье до смерти на умирающего снисходило Озарение и он изрекал Истину — чаще близким родственникам. Пожелать мог чего угодно — от здоровья и богатства до призрачной жизни под личиной Отверженного. В те времена говорилось: против Истины не пойдешь. Нравится — не нравится, а встанешь назавтра — все исполнилось. Каждый знал, выслушивая Истину: жизнь твоя меняется, и не всегда в лучшую сторону. Военное лихолетье что-то сдвинуло в привычном порядке вещей. Озарение все реже приходило к людям перед смертью и об Истине больше десятка лет никто и не слышал.

Память принесла Роксане именно это сравнение, когда расступились перед ней белые клубы света и она увидела себя у стены, выложенной белым камнем.

Царило безмолвие. От нечего делать девушка пошла вдоль стены, бессмысленно касаясь рукой гладких, омытых дождями трещин. Было тихо, тепло и ни одного знакомого источника света: светились белые камни мостовой, кладка разрушенных стен и силуэты башен, уцелевшими шпилями тянувшиеся ввысь.

На круглой площади, на бордюре у мертвого фонтана, запорошенного первым снегом, сидел демон. Концы кожистых крыльев утопали в снегу. Смуглая кожа светилась в темноте.

Веки дрогнули и огромные васильковые глаза уставились на Роксану.

Под впечатлением неподвижного взгляда, девушка села на бордюр, ограждающий чашу фонтана. Босые пятки погрузились в снег, но она не чувствовала холода.

— Зачем ты пришел, я тебя не звала, — ей было трудно говорить.

— Я не могу по-другому, — тихий голос был подобен рассыпчатому снегу, шуршащему под ногами. — Мы связаны.

— Я не хочу. Иди к себе. Я тебя отпускаю.

— Теперь нельзя. Мы связаны Договором.

— Все, что связано, может быть развязано, — веско сказала она и без боязни встретила неподвижный взгляд васильковых глаз. — В крайнем случае — разрублено. Разве не так?

— Не так.

— Ты врешь. Людям нельзя верить, а уж демонам… К тому же это глупость — демон и человек не могут жить в одном теле.

— Сейчас не могут, — согласился он. — А раньше могли.

Его равнодушный взгляд скользнул вниз и зацепился за снег у ее босых ног.

— Никогда не могли, — упрямо сказала она. — Ты врешь.

— Раньше. Как давно — я не знаю. Для меня нет времени. Здесь, в Белом городе жили Повелители демонов. Они знали тайный обряд. Своей кровью они взывали к Иному миру. На Зов откликались те, кого вы зовете демонами. Потом было просто: кто сильнее — тот и прав. Если побеждал демон…

— Если, — фыркнула она. — Всегда!

— …то владел оболочкой человеческого тела. Если Повелитель — между ними заключался Договор и демон становился его слугой. Выполнял приказы и умирал вместе с господином. Одна жизнь на двоих.

— Как интересно! — съязвила Роксана. — И где же он таился? В голове? В душе? Вы же не можете жить в нашем мире, а иначе здесь давно жили бы одни демоны!

— Я и сейчас не живу в вашем мире. Мы заключили Договор — я назвал тебе свое имя. Ты — мой проводник, если хочешь — моя дверь. И впускаешь меня, когда захочешь. Все очень просто. Ты называешь имя, появляюсь я и выполняю твой приказ. Чем больше силы требует его исполнение — тем больше боли ты испытываешь.

— Действительно, как все просто! — она улыбнулась. — А вскоре окажется, что боль непереносима, а слугу, как собаку нужно кормить. Вот я и окажусь той костью, которую ты выешь изнутри… И не надейся.

— Если бы я был сильнее, я убил бы тебя там, в темном зале, — васильковые глаза холодны как лед. — И вселился бы в твою личину, и пожил бы, сколько смог, пока не сгорело бы твое тело на костре. Вы думаете, что таким образом убиваете демона, но это далеко не так. Вернее, не всегда так. Слабый — погибает. Сильный демон отправляется назад, в Иной мир. Так что для нас визит сюда — развлечение. Когда… охотишься, когда вонзаешь когти в живую человеческую плоть, понимаешь, насколько хрупка та оболочка, без которой тебе не обойтись. Это… дает остроту.

— И много у тебя было таких развлечений?

— Ты хочешь знать ответ? — он склонил голову набок.

— Нет, — эхом отозвалась она, — я не хочу знать ответа.

Потому что ответ она прочитала в его глазах, страшных, как цветочная поляна перед грозой.

— Так что же, — она злорадно улыбнулась, — не получилось у тебя развлечение в этот раз?

— Не получилось, — легко согласился он. Крылья раскрылись, поймав порыв воздуха. — Твоя кровь слишком сильна. Раньше я считал себя всесильным.

— Мягко стелешь, демон, жестко будет спать. Теперь говори, а я послушаю, как мы сможем разойтись? Мне не нужны слуги. Боюсь, мне нечем тебя кормить.

— Меня кормит ваш мир. Когда я прихожу сюда… благодаря тебе. Вы, люди, не замечаете сколько здесь еды, — огромные глаза полыхнули синим пламенем. — Только она вам ни к чему. Вы не умеете ею пользоваться.

— Это второй вопрос. Давай к первому.

— Какой смысл повторять сказанное? За время разговора ничего не изменилось. Мы живем, связанные Договором и умрем вместе. Последователи колдунов полагают — мне нечего от тебя скрывать — что убив тебя на тайном обряде, можно заполучить меня в качестве награды, но это не так. Я не могу служить тому, кто слабее меня. Можно не рассчитать силу и убить хозяина, — углы белых губ потянулись в стороны, изображая улыбку.

— Но ты же хвалился, что можешь всё.

— Всё, что придет в твою голову, кроме…

— Я так и знала! В каждом "всё" есть свое "кроме"! Говори свое "кроме", чтоб я знала.

— … кроме времени. Я не люблю время. Вы называете нас бездушными тварями, а на самом деле все вы — ничто перед безжалостностью времени. Ты можешь договориться с демоном. Время не внимает доводам. Все вы игрушки в его руках, вот почему оно меняет вас так быстро — человеческий век недолог. Я не подчиняюсь законам времени. Я — волен над собой сам. Хочу — живу, хочу — уйду в небытие. Я могу всё… Только зови меня.

— Жизнь и оборотную сторону имеет. Сегодня я тебя зову, завтра — ты меня. Так говорила моя мать.

— Твоя мать, — он прислушался к чему-то, чего она слышать не могла. — Да. Человек умер, и человек жив. Забавно.

Она преувеличенно закивала головой. Рука сама собой потянулась к снегу, чтобы зажать его в кулак.

— Так говоришь, не осталось больше Повелителей демонов?

— Не осталось. Последний живет в твоей крови.

Она не стала бросать на него удивленного взгляда — перебьется.

— Это хорошо, что не осталось. Мало вы нам, людям, горя доставили, так еще чтобы я… своей рукой…

— Поверь мне, Повелительница — по сравнению с тем, что вы доставили друг другу…

— Демон — мудрец! Очень интересно. То, что ты утверждаешь, будто от тебя нельзя избавиться — еще не значит, что так оно есть на самом деле.

Пошел снег. Белые хлопья падали в чашу фонтана, заполняя ее доверху. Снег касался смуглой кожи демона и обращался в серый пепел, легко уносимый ветром.

— Нужно отыскать человека, который не забыл, как проводится тайный обряд, — не обращая внимания на демона заговорила она. — Как пришел ты сюда — так отсюда и уйдешь. Вот хотя бы здесь, — Роксана развела руками. — Надо только знать, чего искать. И отправишься ты в свой мир, демон, несолоно хлебавши…

Демон поднялся и один взмах крыльев приблизил его вплотную к Роксане. Вместо доказательства силы, он вдруг опустился перед ней колени и долго смотрел в глаза. Хотя от собачьей преданности его отделяло то, что отделяет небо от земли. Демон изучал ее. То, что для него не существовало времени, еще не значило, что времени не было и для нее.

— Чего ты хочешь? — не выдержала она.

В васильковых глазах дрожали искры. Вздувшаяся вена синим червяком поползла от виска вниз.

— Я могу сказать тебе, чего я не хочу, — налетевший порыв ветра подхватил тихие слова. — Я не хочу умирать… вместе с тобой.

Девушка кивнула головой. Не в знак согласия, а просто дала понять, что слышала. Ей невмоготу было видеть огромные васильковые глаза, в которых не было ничего человеческого.

Потом она поднялась, перешагнула через бордюр и пошла по мостовой, покрытой снегом. Белые хлопья касались обнаженной кожи, скользили и успокаивали.

В Белом городе по-прежнему царило безмолвие. Роксана пересекла площадь и лишь тогда обернулась — никого не было у заброшенного фонтана.

На мостовой, где она только что прошла, лежало нетронутое белое полотно: за ней не тянулась цепочка следов.

* * *

Под самым потолком светилась дыра. Ночные звезды гасли и лоскут неба терял темный цвет.

Роксана долго лежала с открытыми глазами, добиваясь того, чтобы размытое пятно в вышине стало тем, чем было: огромной дырой в потолке сквозь которую пробивался неяркий свет. Тела она не чувствовала. Лишь дыхание, поднимающее грудь указывало на то, что от нее не осталась только одна голова.

Девушка скосила глаза и увидела ворох травы с соцветиями рыжих одуванов. Еще она увидела каменные стены и склоненную спину Леона, сидящего к ней вполоборота. Он колдовал над пламенем дымного, не желающего разгораться костра.

— Спасибо, — хотела сказать она, но вместо этого закашлялась так, что не смогла остановиться самостоятельно. Леон метнулся к ней с вполне приличной глиняной кружкой. Настойка оказалась теплой — согрела не только тело, но и душу. Спустя некоторое время, отдышавшись, она повторила благодарное слово. — Спасибо.

— За что? — искренне удивился он. — Меня не за что благодарить. Я оказался… не на высоте. И мне горько…

Его губы затряслись. Темные волосы упали на лоб, закрывая глаза.

— Кого же мне…, - она не договорила.

Он возник внезапно. По крайней мере, Роксана не слышала звука шагов. Сложилось такое впечатление, что он упал с неба, из той дыры в потолке. Увидела его и насилу подавила в себе порыв вскочить и склониться в приветственном поклоне — как положено хорошей рабыне.

— Его и благодари, — буркнул Леон, но кочевник не обратил на него внимания.

Ханаан-дэй сложил у костра хворост, после вынул из-за пазухи россыпь цветов Сон-травы и протянул Леону — тот безропотно взял.

Потом кочевник стал вытворять еще менее объяснимые вещи. Он возник за спиной у Роксаны, лежащей на боку, ни слова не говоря задрал на ней рубаху и стал снимать тканевую повязку, которую она с удивлением на себе обнаружила. Кочевник протянул руку и Леон тут же передал ему в плошке заваренное месиво из остро пахнущей травы. Насколько девушка могла судить по запаху — листов багряника. По всей видимости, рана на спине…

И поперхнулась, с трудом сдержав стон. Серьезная рана — ткань присохла от лопатки до поясницы, когда кочевник, нисколько не церемонясь, оторвал ее.

— Спасибо, — выдавила из себя Роксана позже. Когда заставила себя сесть, невзирая на острый взгляд кочевника: кто дал тебе право ломать хрупкую вещь, за которую, помнится, один золотой плачен?

Ханаан-дэй не ответил.

Интересно, — Роксана перевела дух, — как у них по Джавару принято принимать благодарности от бывших — бывших ли? — рабынь?

На вертеле жарилось мясо, и не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы на глаз определить — это огромная индейка. Запах кружил голову. Роксана пыталась вспомнить, когда она в последний раз ела мясо и не смогла. Шанан-дэй рабов не баловал. Правда, Ханаан-дэй в первые дни после того, как вступил в права хозяина, позволял Гульнаре подкармливать ее куриным мясом.

Тот, о ком столько думалось, сидел у стены, в своей любимой позе на корточках. Одет он был не в пример лучше: кожаные штаны, сапоги, короткая куртка. Кроме того, рядом лежал одноручный меч в ножнах — видно, не удалось разжиться саблей.

— Что произошло, можешь рассказать? — тихо спросила Роксана, чтобы громким словом не потревожить покой спящего зверя.

— Могу, — Леон придвинулся к ней.

Он также обзавелся обновками. Спрашивать, откуда у него взялись сапоги, куртка и штаны — она не стала. И так ясно, что одежда снята с мертвого тела. Живой, разве по доброй воле бы отдал? Или… Роксана не удержалась и глянула в сторону кочевника — с такого станется и отнять.

— Потом началось светопреставление, — шепотом заговорил Леон, то и дело оглядываясь на кочевника. — Как ты покатилась, мы… степняк тебя за юбку поймал и на чердак сдернул. Сверху доски посыпались — вот этой доской тебя и задело. Крови было… Я подумал, ты мертвая. Грохот стоял, все рушилось. Степняк хотел уйти сразу. Взвалил тебя на спину и… так быстро, будто ты ничего не весила, побежал по лестнице вниз. Но выйти на улицу мы уже не смогли. Дом рухнул. Нам еще повезло: там балка у самого выхода крепкая оказалась, на нее все и навалилось сверху. Мы всю ночь там пролежали, как звери в норе, ждали когда всё успокоится. Степняк перевязал тебе спину — юбку твою порвал…

Роксана непроизвольно дернулась, представив как ее тела касались руки кочевника. Леон, не обратив внимание на выражение ее лица, привычно поправил на ней войлочное одеяло, сбитое в комок.

— А потом… Когда все успокоилось, утром. Я, честно говоря, думал, что мы так и умрем под завалом. Так все трещало, ходило ходуном… Как мы на улицу выбрались и не завалило нас — не знаю. Представь себе: только выбрались и дом, вернее, то что от него осталось, рассыпался как старый пергамент. А вокруг… В общем, нет больше разбойничьего города Гранда. Развалины, пепелище… И всюду трупы, трупы… Человеческие, лошадиные… А собаки — как уцелели только? Снуют между телами, жрут кровавую подачку…

Леону почудилось движение у стены, и он заговорил еще тише.

— И крепостная стена рухнула. Мы в провал и вышли. Степняк вдоль реки тебя понес — и как чувствовал, скоро деревня заброшенная началась, только сгнила совсем, ни одного дома целого. Я хотел уже просить, чтобы ближе к лесу шли, но тут еще одна стена началась, невысокая. Степняк не стал через нее перелезать, воротца нашел. А здесь то ли замок, то ли дом большой — сама видишь — тоже разрушенный. Вот здесь и остановились. Огонь развели…

Тут только догадалась Роксана по сторонам как следует оглядеться. Более зловещего места ей видеть не доводилось. Круглый зал без окон, каменный потолок — купол, рассеченный глубокой трещиной. Но более всего ее неприятно поразила каменная плаха в половину человеческого роста, будто вырастающая из центра зала. Такими узнаваемыми показались и железные обручи, вбитые в камень, по размеру идеально подходящие к человеческим рукам. И смутно знакомый круг, выжженный неведомым огнем.

Ком подкатил к горлу, да так и застрял там — не проглотить, не выдохнуть.

Леон понял ее по-своему.

— Скоро готов будет, — он кивнул в сторону костра. — Чего в городе… Да уж, в городе, — он махнул рукой, — на развалинах в избытке — так это одичалой домашней живности. Само собой — пока. Разбирают потихоньку те, кто в живых остался.

— Долго я здесь? — взгляд так и манили цепи, железными змеями свернувшиеся у плахи.

— Третьи сутки в беспамятстве. Степняк траву нашел, я забыл название, сладко так пахнет.

— Сон-трава, — подсказала она. Теперь понятно, откуда было взяться видениям. И раньше, помнится, эта травка такое подсказывала, чего ни в одном сне не увидишь.

— Да, точно. Степняк приносил, а я тебя отпаивал. И еще какой-то травой спину тебе мазал, — Леон понизил голос до едва различимого шепота, — сам. Мне не доверил. Ты первые два дня вообще не дышала. Почти. И сердце билось еле-еле. Я, честно говоря, думал, ты не выживешь. Рана у тебя на спине — гвоздем видно пробило кожу. Степняк зашивать хотел, а пока иголку искал — края раны и сошлись. Вот три дня прошли, четвертые сутки — и на поправку пошла.

Роксана повела плечом. Неизвестно, как зарубцевалась рана, но чесалось и жгло немилосердно.

Ханаан-дэй поднялся с места и парень испуганно замолчал. Но кочевнику до них было не больше дела, чем до крысиной возни в подполе. Он потянулся к индейке и легко отрезал ножом лакомый кусок. И опять поступил не так, как Роксана от него ожидала: положил кусок в плошку и протянул Леону. Тот взял, поблагодарив кивком головы. Потом кочевник отрезал еще один кусок, поменьше, также положил в плошку и протянул ей. Она взяла, от неожиданности сказав вместо благодарности:

— Уходить надо отсюда, — и поставила плошку на колени.

Ханаан-дэй долго молчал, разглядывая ее лицо, будто видел в первый раз.

— Знаю, — наконец, процедил он.

Леон подавал ей какие-то знаки, делал страшные глаза "из-за тебя остался". Роксана не обращала на него внимания — взялась за ароматный кусок и вдохнула забытый запах. И услышала.

— Быстро не ешь.

Глянула на кочевника, но тот уже занимался едой.

— Знаю, — в тон ему буркнула она.

Потом долго пережевывала мясо, пока не превращалось в жидкую кашицу, только после этого глотала, обильно запивая водой. Вот тебе и маленький кусок — и того не съела. Отодвинула в сторону плошку и сыто вздохнула. Ее не надо было предупреждать. Однажды она видела, что случилось с девушкой, которую долго не кормили. Накинулась бедная на еду — подсказать некому было. Когда Роксана пришла в сарай, та от страшной боли каталась по полу, прижимая скрюченные судорогой руки к животу. Кричать уже не могла, только стонала и кусала губы до крови. Не помогла ни вода, ни рвота, которую пыталась вызвать Ларетта — изогнулась дугой, пена пошла изо рта и отмучилась бедняжка.

В провал в куполе заглядывал новый день. Но не оживлял ни мрачных стен, ни железных цепей, ни желоба, на котором светились капли утренней влаги.

Леон тихо рассказывал ей об ужасах, увиденных на развалинах города. Так же шепотом девушка задавала ему вопросы. Словом, вели себя так, как ведет себя осторожный человек в клетке с сытым, но диким зверем. Именно такое сравнение напрашивалось у Роксаны всякий раз, когда взгляд ее останавливался на сидящем у стены кочевнике. Никто так и не потрудился ей объяснить, что за отношения их связывают и связывают ли вообще? Вправе ли она считать себя свободной после того что было, или плевал Ханаан-дэй на это "что было" и по-прежнему считает ее своей рабыней. И это спасение, с последующим выхаживанием — не более чем забота рачительного хозяина о своей собственности. Попробуй, спроси у него — дикарь! — сейчас сидит и лишь бритый череп блестит в лучах Гелиона, будто не от чего ему больше отражаться. А через мгновенье подскочит, словно змея его укусила и за горло возьмет: знай свое место, рабыня!

Глаза слипались. В любом случае следует признать, что Ханаан-дэй повел себя необычно еще тогда, на становище, когда спас ей жизнь. И если среди соплеменников он держался соответствующим образом, то во время побега стал поступать наперекор всему, что Роксана знала о кочевниках. Не зря видно Шанан-дэй пытался его отравить, ох не зря. Вот возьмет сейчас, она даже позволила себе улыбнуться во сне, и выложит ему все, как на духу. Поверить — не поверит, но сомненье — долгое зерно. Со временем прорастет — даст плоды…

Ладно, пусть пока живет спокойно, с верой в то, что соплеменники в нем души не чают. Такова будет благодарность Роксаны за то, что спас ей жизнь.

Дважды.

* * *

— Что ты хочешь сказать? — Роксана примеряла мужские штаны, запрещая себе даже думать о том, с чьего тела они были сняты, поэтому слушала Леона вполуха.

Некоторое время назад Ханаан-дэй подошел к ней и швырнул ворох одежды с коротким словом "выбирай". А поскольку в этом "выбирай" не было ничего женского, она и выбрала черные штаны из плотной ткани, светлую рубаху, сапоги — зато не жмут — и кожаную куртку. Куртка особенно ей приглянулась: длинная, до середины бедра, с широким поясом у талии. К роскошному одеянию совершенно не подходила русая коса. Да Свет с ней — вот вязаная шапка — туда ее и спрячем. Кто получился в результате всех стараний? Мальчик переросток, никак не желающий становиться мужчиной.

Роксану волновал собственный внешний вид, в отличие оттого, что пытался до нее донести воспользовавшийся отсутствием кочевника Леон.

— Я никому об этом не говорил, но сейчас не вижу другого выхода, — Леон стоял на коленях, бездумно перебирая в ворохе вещей то, что она оставила без внимания. Вдруг он бросил все и вскочил. — Я только тебе скажу, Роксана, только тебе. Ты спасла мне жизнь.

— Когда это еще? — нахмурилась она, не желая брать на себя ответственность за чужую жизнь.

— Тогда, в клетке. Ты заставила меня жить. Потому что я решил умереть. Я выжил — и только благодаря тебе. Значит так нужно было… всем нам. Мы должны спасти то, что осталось от Королевства Семи Пределов.

— И только-то? — она обернулась к нему.

— Подожди, не перебивай! Я должен договорить, пока нас никто не слышит, — его горячность заинтересовала ее. — Я скажу тебе все. Столько времени хранил в себе… Но пусть простит меня отец: больше некому. С тех пор, как погиб Бернар… Там, у разбойников я был уверен, что все кончено, но сейчас… Помоги мне, Роксана! Один я не смогу добраться до Белого города! Умоляю тебя!

— Куда? — она не поверила своим ушам. Такое знакомое название. Мать много рассказывала… Вернее, мать помалкивала — отец. Вот кто обожал рассказывать о городе колдунов, или Белом городе! И некстати вдруг вспомнился сон с демоном, будь он трижды… Теперь еще этот мальчик со своей просьбой: нашел у кого просить! Сколько же ему…

— Сколько тебе лет? — не удержалась от вопроса.

— Мне? Шестнадцать, — оторопел он.

— Вот и мне шестнадцать, — она туже затянула пояс и отвернулась, полагая, что разговор закончен. Но не тут-то было.

— Я сын главного Наместника бывшего Королевства, — торопливо, словно боясь передумать, выпалил он. — Мое имя — Леонард Бритольский. Меня сопровождал граф Бернар Славский. Мы шли на юг, в Белый город. Там мой отец, понимаешь? Я должен ему помочь!

— Подожди. Какой отец? Почему на юге? Чей сын? Я ничего не понимаю.

— Я сын Наместника. Что здесь непонятного?

— А я — дочь. С трудом верится — вот и все.

— Смотри, — прошипел он, повернулся спиной и задрал рубаху. На пояснице темнело пятно: змея с двумя головами по обеим сторонам.

— Ну и что? Обыкновенная татуировка.

— Нет, — он опустил рубаху. — Это родимое пятно. Так было всегда у наследников. Да с чего бы мне врать, подумай, когда все Королевство пошло псу под хвост?

— Не знаю. Допустим, ты не врешь. Но почему твой отец на юге? Говорят, он собирает войска на севере.

— Теперь поняла, почему я предпочитал умереть, чем рассказать кому-либо? Поняла?

Роксана неопределенно мотнула головой.

— Так и есть. На севере собирает войска генерал Феофан Шацкий. А отец… Его погнала на юг Истина.

— Истина? — вот теперь стало ясно, что он врет. — Об Истине уже давно никто не слышал.

— Это ты не слышала. Она случается и сейчас, но крайне редко. Эта Истина случилась пять лет назад. Умер дед и перед смертью Истину отцу сказал. Сказал, только тогда война закончится, когда восстановит отец в разрушенном Белом городе башню Наказания. Никто не поверил отцу, что это Истина была. Отвыкли. Один отец поверил. Собрался и поехал. Его человек десять сопровождали — остальные смеялись. Я просился с ним, но он сказал: останься, ты здесь, в Бритоле, нужен. Я остался. А сейчас чувствую — не справиться ему без меня! Я должен помочь отцу спасти Королевство… Или то, что от него осталось.

— Чтобы спасти Королевство, войска нужно собирать и биться с мечом в руках, — буркнула она.

— Ты же знаешь, Роксана, — он не слушал ее, — тебе наверняка рассказывали! Против Истины не пойдешь. Пока она не исполнится, не видать нам победы. И… если… отец не смог, то должен я. Ты же знаешь, Роксана. Наверняка у кого-то из родных Истина была. У матери…

— У отца.

Леон вцепился в ее слова, как клещ в протянутую руку.

— Помоги мне. Нам всем, Роксана! Мы должны использовать все возможности. Пусть генерал собирает войска. Но пойми, пока Истина не исполнится — война не закончится! Пойми! Ты с детства в лесу, помоги мне дойти до Белого города! Все, что хочешь… Хочешь, жизнь свою отдам — бери! Роксана!

Хриплый крик поднялся к потолку и через трещину вырвался на свободу.

— Неужели тебе не обидно за то, что происходит? Или ты хочешь чтобы эти, — он ткнул в сторону лестницы, ведущей вниз, где так давно скрылся кочевник, — жгли наши деревни, уводили в рабство…

— Оставь, — поморщилась Роксана.

— Каждый должен приложить к этому руку, — парень заговорил тише. — Никто не сделает за тебя то, что выпало тебе.

— Я собиралась идти на север.

— Там справятся и без тебя. Я — наследник Королевства, прошу тебя об одолжении. Роксана… Я не могу без тебя. Ты должна это понимать. Хочешь, — и в глазах его поселилась тоска, — хочешь я… на колени…

— Какие еще колени? Только этого мне не хватало.

— Роксана, будь милосердна. Я один не дойду. В лесах я как…, - он замялся, подбирая слово.

Да ты и в городе "как", хотела сказать Роксана, но промолчала.

— Тебе нужно на юг, а мне на север. Я же не могу быстренько смотаться туда и бегом обратно. Это не просто дорога, это — путь.

— Может так случиться, — глаза его поймали лучи Гелиона, — что никакого назад не понадобится.

Роксана молчала. Белый город странным образом перекликался с ночными видениями, с мыслями о том, уж не подцепила ли она на самом деле эту напасть — демона. И не следует ли ей постараться разобраться с этим, пока этого первым не сделал пришелец из мира Иного. А единственное место, где можно найти ответы на вопросы — разрушенный город колдунов.

Вот поэтому она согласилась до того, как вцепились в рукав ее куртки проникновенные пальцы Леона, а сдавленный голос прошептал "мы, веррийцы, должны держаться вместе".

 

8

— В городе мор. Уходим.

На сей раз ничего швырять к ее ногам не стал. Напротив, кочевник нагнулся и осторожно положил перед девушкой…

То, что он положил перед ней, опустило ее на колени быстрее удара кнута. На камнях речной жемчужиной лежал кинжал в ножнах. Еще не в силах поверить в то, что ее руки касаются мягкой выделанной кожи и холодной рукояти, перекрещенной зернистой нитью, а пуще всего в то, что именно Ханаан-дэй преподнес ей оружие — Роксана осматривала кинжал полным искреннего недоумения взглядом. Оружие для кочевника не просто кусок металла для убийства, это — образ жизни. И наверняка такой подарок чего-нибудь да означал по Джавару. Только не могла Роксана знать всех законов. Разве что спросить…

Рядом стоял Леон, сжимая в руках доставшийся ему одноручный меч — кочевник не удосужился спросить, умеет ли тот с ним обращаться — и молчал. И лишь порыв ветра охладил горячие щеки: на том месте, где только стоял Ханаан-дэй никого не было.

— Что это? — Леон протянул ей меч.

— Меч. Разве не знаешь? — она оправилась от изумления.

— Не шути. То, что это меч я знаю. И даже умею им пользоваться, — нахмурился Леон. — Что это значит: вручение оружия по обычаям степняков?

— Спроси, — хмыкнула она, любовно устраивая кинжал у пояса.

— Он мне не ответит.

— А мне ответит?

— Не знаю. Давай попробуем?

— Знаю одно. Если он сказал "уходим", надо двигаться быстро, — девушка торопливо собирала в кожаный заплечный мешок рубаху, из отвергнутых ранее, кресало с огнивом — благо этого добра в разрушенном замке было более чем достаточно, флягу, которую раздобыла здесь же, кусок каменной соли, льняные тряпки — судя по началу, в пути не лишние.

Леон последовал ее примеру и специальным ремнем пристегнул за плечом меч. Так же сноровисто он стал набивать мешок, словно всю жизнь этим занимался.

Закинув за спину мешок, Роксана заранее поморщилась от боли. Она ожидала, что изрядная тяжесть потревожит едва затянувшуюся рану, но вместо этого кожу стянуло, как от ожога — и только. Несколько раз передернув плечами, она утвердила мешок так, чтобы доставлял меньше неприятностей. Напоследок надежно упрятала косу под вязаную шапку и остановилась на пороге.

— Поторопись. Он ждать не будет.

Но Леон не двигался с места.

— Ты что, собираешься идти с ним? — темные глаза метали молнии.

— А ты что, собрался переправляться по реке, или лезть по горам? Я слышала, что там есть путь, но в последнее время многое изменилось. Это раньше там было пустынно, теперь там бродят северяне. Соскучился? Еще…, - она не договорила. Окончание фразы "еще с кочевником я согласилась бы пойти, но с тобой нет", — застряло у нее в горле.

— Что это значит "еще"? Договаривай.

— Еще зная дорогу, я бы пошла. А так, — она махнула рукой, — у нас пока одна дорога на всех. И поверь мне, — она подошла к нему и по-дружески взялась за отвороты куртки, — если он сказал "уходим" — значит, мы уходим отсюда вместе. Либо он уйдет один. А ты, — она ткнула его пальцем в грудь, заставив пошатнуться, — и я, мы — останемся здесь, в этом замке, навсегда.

— Ну, — выдохнул он, — не все же они такие звери. Этот, видишь, на что-то доброе оказался способен…

— Это значит только одно: он что-то задумал. Но ты узнаешь об этом в последнюю очередь.

— Не говори за всех. Откуда ты можешь знать его характер? Все люди разные…

— Он мой хозяин. Только бывший ли, не знаю. Подумай об этом в следующий раз, когда соберешься открыть рот.

Парень и правда, так и остался стоять с открытым ртом, в то время как девушка направилась к лестнице.

Кочевник ждал. Только не сидел как обычно в своей любимой позе, а стоял и появление их отметил кивком головы. Из чего Роксана сделала вывод: они справились с первым испытанием. Хотела в угоду своим мыслям усмехнуться и вовремя спохватилась: не стоит злить зверя, если он настроен благодушно — а то не успеешь оглянуться, как дареный кинжал новые ножны найдет.

Предрассветный туман голодной собакой вылизывал сапоги, но наперекор всему дорога вполне угадывалась в сумраке.

Спина кочевника мелькала впереди. По всей видимости для того, чтобы не отсвечивать, на бритом черепе красовался платок, стянутый узлом на затылке. Черные штаны, куртка и такого же цвета платок — все сливалось в темноте.

Роксана позавидовала ему. Сама себе в мужском наряде, одетом впервые в жизни, в странной вязаной шапке она казалась нелепой, не идущей ни в какое сравнение не только с кочевником, у которого лук за спиной и меч, смотрелись как влитые — но и с Леоном.

От заброшенной деревни, о которой упоминал Леон, осталось одно название. У Роксаны не с чем было сравнивать, но в белесом свете наступающего дня, когда туман отнимал у вещей истинную суть, чтобы тотчас подарить иную — деревня выглядела зловеще. Земля не принимала жертвы, обильно политой кровью. Запах падали и разложения был еще силен, будто неведомая трагедия случилась недавно. Из истлевшего у подножья мусора вырастали гнилые зубы разрушенных дымоходов. Ветер беззастенчиво трепал уцелевшую солому. Всеми проклятый колодезный журавль, не подвластный времени, пел и пел свою последнюю, заунывную песню.

Роксана споро бежала за кочевником, и не могла отделаться от мысли, что не может себе представить, как он умудрился преодолеть то же расстояние, но с ее телом на плечах…

Вполне возможно, что скрип колодезного журавля и помешал девушке внять чувству опасности. Она приняла внезапно возникшую тревогу за отклик, что находил в душе жалобный стон.

Ровно за миг до того, как они возникли из тумана, Роксана с удивлением обнаружила, что не видит впереди спины кочевника.

Когда из тумана выступили люди, поначалу показавшиеся призраками деревни, прятаться было поздно. По левую руку выше травы ничего не было. По правую — к реке, невидимой в дымке, спускался пологий берег. Кусты остались позади и до них нужно было еще добежать.

Продолжая движенье ей в спину с размаху ткнулся Леон. Что случилось, он понял последним.

— Далёко собрались? — взбивая туманную муть сапогами, сделал шаг навстречу высокий небритый мужчина.

Роксане почудилось движение сзади: так и есть. Отрезая путь к бегству, двое мужчин стояли на тропе, широко расставив ноги.

— Мешки на землю, оружие тоже. Э, парень, не балуй, — поспешно сказал высокий, заметив как Роксана непроизвольно коснулась кинжала. — Оно тебе надо?

И знака не понадобилось: стоящий по левую руку мужчина вскинул заряженный стрелой лук. Острие наконечника нацелилось Роксане в грудь.

— В рабстве — оно все одно — жизнь, — веско сказал высокий. — А со стрелой не долго проживешь. А здесь без погребения одна дорога — к Отверженным. Даже дикие звери это место обходят.

Звери-то обходят, — подумала Роксана, но вслух ничего не сказала.

— Скидывай мешок, говорю, — высокий перевел взгляд на мужчин, застывших у путников за спинами. — А третий где?

— Где же его? — лениво отозвался бородатый крепкий мужчина, утопающий в длинном до пят кафтане. — Убёг.

— Плохо, что убёг. Ну?

Роксана не стала ждать, пока высокий подойдет ближе. Но начала не с кинжала. Неторопливо сбросила с плеч ремешки мешка, встряхнула и положила перед собой. Леона не нужно было торопить. Он послушно выполнил приказание вслед за Роксаной.

— Оружие! Да живей давайте! — не сдержался высокий. — Шутки я тут с вами шутить буду? Дождетесь — сорвусь, так и сапогом по ребрам…

Подробности будущих издевательств не интересовали Роксану — она знала их назубок. Девушка взялась за кинжал, не отрывая глаз от лука, наставленного на нее. Странное чувство медленного времени охватило ее, когда в голове со скоростью пущенной стрелы проносились десятки мыслей, в то время как руки еще только отстегивали оружие от пояса.

Положим, стрелка она убьет. Шагов пять до него, тут и дурак не промахнется. Как нарочно тот и лук опустил, не ждет опасности от двух "парней", трясущихся от страха. С этим все ясно. Дальше? Дальше бросится кубарем под ноги высокому, и…

И все. Место открытое. Хоть в воду, хоть в поле — кто-нибудь достанет. Вон, еще у одного лук из-за спины торчит. А тут еще Леон. Судя по всему, у парня из всех достоинств, присущих мужчине, одна вежливость осталась.

— Да я смотрю, вас поторопить надо!

Высокий сделал шаг, и в тот же миг она нагнулась, якобы для того, чтобы положить на землю кинжал. А на самом деле настолько быстро, насколько оказалась способна — выхватила из ножен оружие. Но опоздала. Будто какая-то сила задержала ее движение: стрелок уже хрипел, обхватив руками стрелу, торчащую у него из груди.

— Что за, — только и успел сказать высокий.

Тяжелая рукоять ненадолго задержалась в ее руке, лишь изменила мишень. Птицей рванулся кинжал из рук. Промахнуться с пяти шагов было невозможно. Роксана не стала дожидаться, пока высокий упадет к ее ногам — быстро откатилась в сторону.

И вовремя. Как она и думала, стрелок оказался не одинок. Древко с трепещущим оперением вонзилось в то место, где только что была Роксана.

Однако удача улыбалась стрелку недолго. Невидимый лучник знал свое дело: рухнул как подкошенный мужчина, лук выпал из обессиленных рук.

В то время как заваливался набок высокий мужчина, прижимая к груди кинжал, будто стремился вдавить его глубже в тело, Роксану интересовал лишь один вопрос: как получить назад свое оружие? Сердце колотилось в груди, провожая каждый упущенный миг.

С обнаженными мечами наперевес к ней бежали сразу двое. Их обоих встретил Леон с освобожденным от ножен оружием. И вот тогда Роксана с удивлением узнала, что хозяйка приятных сюрпризов долго прятала козырь в рукаве. Леон легко отбил направленный на него удар. Добежавший первым отступил назад, занося руку для нового удара. Тогда как со вторым нападавшим все было кончено. Сильный удар в грудь остановил на бегу так и не успевшего замахнуться крепкого мужчину, путавшегося в полах кафтана.

Однако второй нападший не собирался отступать. Стремительный выпад безусловно принес бы свои плоды, если бы каким-то чудом Леон не успел отклониться в сторону.

Когда Роксана заполучила наконец кинжал в свои руки, основательно перепачкавшись в горячей крови, оказалось, что сражаться уже не с кем. Леон самостоятельно справился с раненным в плечо, скулящим от боли человеком. Дали б тому волю — убежал бы без оглядки. Но вошедший в раж парень четко отрабатывал на нем основы кем-то заложенных упражнений.

Туманная дымка поспешно стелилась по земле, закрывая трупы.

Из тумана и вышел кочевник, с обнаженным мечом в руках. Пружинистой походкой уверенного в себе зверя он приближался к месту сражения. Ему оставалось пройти шагов десять. Роксана уже видела, каким взглядом он оценивал выпады Леона.

Вдруг за спиной кочевника неслышно как призрак возник еще один стрелок. Подготовленная стрела тянула тетиву назад.

Что-то почувствовал Ханаан-дэй, оступился на ровном месте. Но прежде чем он успел разобраться в своих чувствах, все было решено за него. Рукоять кинжала будто сама собой выскочила из рук Роксаны и точно повторила назначенный мысленно путь. Острие ножа вонзилось в оставленное плечо и стрела ушла в небо.

В два прыжка разъяренный кочевник настиг вопящего от боли стрелка. Тот пытался достать кинжал, торчащий из плеча. Он так и не успел это сделать — кочевник вонзил меч ему в сердце.

Потом Ханаан-дэй медленно развернулся и пошел прямо на Роксану. В его глазах царила ночь. С обнаженного меча стекала кровь.

Долгое мгновенье девушка ожидала, что вся его благодарность за спасенную жизнь уместится в одном коротком замахе — когда войдет острие меча ей точно между ребер.

Кочевник был страшен. Даже когда склонил перед ней голову и сквозь зубы процедил.

— Ты спасла мне жизнь. Можешь называть меня Ханаан-дэй.

Кто бы мог подумать, что эта склоненная голова придаст ей столько смелости? С той же решимостью, которая пару мгновений назад толкнула ее руку с кинжалом, она тихо, но твердо сказала:

— Я буду называть тебя Хан.

Обошла его сбоку и направилась к убитому — освобождать кинжал. Шла и искренне надеялась, что не перевесит это оскорбление ту благодарность, что заставила хозяина склонить голову.