Конец 1960 и начало 1961 года Корелли провел буквально в сумасшедшем ритме: он появлялся на сцене в среднем раз в три дня. В промежутке между восемью представлениями «Полиевкта» он успел выступить в Болонье и Парме в шести других спектаклях. При этом у него находилось время, чтобы просто ходить в театр! Однажды во время одного из представлений «Дон Карлоса», в котором Корелли не участвовал, произошел забавный эпизод. О нем рассказывает Джузеппе Негри: «На одном из представлений «Дон Карлоса» сопрано (не буду ее называть, это очень хорошая певица, просто она была больна) потеряла голос. Ее стало совсем не слышно, и нам необходимо было обратиться к публике и просить ее быть снисходительной. Но никто не решался этого сделать — не хватало духа. Заметив, что в театре присутствует Корелли, я предложил: «А давайте попросим объявить это его — уж кого-кого, а его-то всяко услышат!» Корелли долго не соглашался на наши уговоры. Наконец, он все же вышел и начал говорить. Но при этом он говорил настолько тихо, что с галерки закричали: «Голос!» Представляете, с галерки в Парме закричали «Голос!» самому Корелли!.. Разумеется, такого никогда не бывало, когда он пел».

Выступления Корелли в декабре 1960 — январе 1961 года были своеобразным прощанием с Италией, ибо Франко еще за год до миланской премьеры оперы Доницетти принял решение, определившее его жизнь и карьеру на все последующие годы, хотя сам он тогда, конечно, этого еще не мог предвидеть. В марте 1960 года в английском журнале «Opera» появилось сообщение, на которое многие тогда не обратили особого внимания. В нем говорилось, что Корелли ангажирован на следующий сезон в «Метрополитен Опера».

Надо сказать, со стороны тенора это был вполне логичный шаг, потому что путь любого великого певца рано или поздно приводит в самый престижный театр мира, в котором, кстати, уже давно выступали практически все именитые партнеры Корелли: Биргит Нильссон, Мария Каллас, Рената Тебальди, Этторе Бастианини и многие другие, не говоря уже о «соперниках» Франко: Марио дель Монако, Джузеппе ди Стефано, Николае Гедде. Последний, кстати, в книге воспоминаний писал: «Почему же так важно петь на сцене «Мет»? В Европе стремятся получить признание в «Ла Скала», следующая ступень — «Мет». И в дальнейшем оказывается, что «Мет» составляет последнюю ступень в карьере певца: если ты там спел и имел успех, это значит — ты завоевал весь мир»*.

Корелли отправился «завоевывать мир» без особого энтузиазма, скорее даже с некоторым страхом. И, конечно, не только из-за того, что, как он сам признавался, боялся долгих перелетов. Его ожидала новая публика, которой не терпелось воочию увидеть знаменитого итальянского тенора, о чьих успехах, разумеется, она уже имела представление. Причем, что самое любопытное, «заметили» в Соединенных Штатах Корелли еще в самом начале его творческого пути. В январском номере «Музыкальной Америки» за 1952 год в обзоре Синтии Джолли об оперных постановках в! «Термах Каракаллы» можно обнаружить первый отклик американской прессы на выступление Корелли: «"Кармен", судя по нетерпению, с которым ожидался спектакль (под управлением Анджело Квесты), должна была стать отличной постановкой. К сожалению, зрители увидели старые, давно уже надоевшие и износившиеся декорации.

* Гедда Н. Дар не дается бесплатно. С. 110–111.

Зато во всех отношениях интересную трактовку главной роли продемонстрировала Пия Тассинари. Было заметно, что над этим образом она много работала. Ее Шарлотта в «Вертере» показала, что певица может петь мягко и прочувствованно. Но Кармен? Надо сказать, ее глубокое проникновение в образ было на редкость удачным. В некоторых местах, где ей нелегко было справиться с вокальными трудностями, она прибегала к искусной фразировке и выразительным движениям. Партию Хозе пел многообещающий тенор Франко Корелли. Наделенный хорошей внешностью, мощным голосом и способностью к эмоциональной игре, он достиг высокого уровня актерского мастерства в последнем акте оперы».

Разумеется, и обо всех последующих значительных выступлениях Корелли также становилось известно в Соединенных Штатах — американские музыкальные критики регулярно посещали европейские театры, тем более, если ожидалась премьера. Нельзя сказать, что все отклики были доброжелательны по отношению к Франко, но это не играло особой роли для оценки его как вокалиста — все давно уже привыкли к явной субъективности и несправедливости критических оценок и ориентировались в первую очередь на реакцию публики, а она, как правило, принимала тенора восторженно.

Вообще, многие американские музыкальные обозреватели выражались в те времена на редкость бесцеремонно. Вот образцы их рецензий, взятые практически наугад: «Второй флорентийской постановкой была опера Верди «Аида». В ней в главной партии выступила Рената Тебальди. Она хорошо сыграла свою роль, но голос ее казался усталым и звучал не свежо (А ведь это 1952 год, время расцвета Тебальди! — А. Б.). Джакомо Лаури-Вольпи громко пел Радамеса, но большую часть времени его было неприятно слушать. Однако галерка приветствовала его, когда он звучно и долго держал высокие ноты». О легендарном теноре эпохи, сыгравшем огромную роль в истории вокального искусства XX века, критик пишет так, будто рецензирует выступление никому не известного дебютанта! А вот как оценивается одно из первых выступлений на сцене «Метрополитен Опера» другого выдающегося тенора. Надо признаться, трудно читать эти слова без содрогания: «Марио дель Монако в партии Хозе не удовлетворял ни актерски, ни вокально. В первых трех актах его игра была скованной, а в четвертом он наоборот был настолько эмоционален, что поставил мисс Стивене в очень трудное положение… Его французское произношение, как и у большинства исполнителей спектакля, было неудовлетворительным. Возможно, что недостатки произношения были причиной не всегда точной интонации». Что касается произношения, то эти же упреки будут много лет спустя раздаваться и в адрес Корелли. В книге Рудольфа Бинга мы читаем следующее: «Некоторые нью-йоркские критики — и это как раз то, чего критик делать не должен, — занимают предвзятую позицию в отношении тех или других певцов и очень редко встают на их защиту. Возьмем Франко Корелли, одного из самых великих певцов нашего времени. Конечно, у него есть недостатки, Но я считаю, что его Вертер — это выдающееся театральное создание. Франко — воплощение оперы, человек изумительной, фантастической внешности, который при этом чудесно поет — голосом особого тембра, мягким звуком без всяких внешних усилий. С того момента, когда он появляется на сцене, он уже поэт-романтик. Один из критиков постоянно разносил его, жалуясь, в частности, на его французское произношение, — в то время как сам критик ни слова не может сказать по-французски. Подобно этому Олин Дауне, который был, кстати, достаточно компетентным критиком, однажды пожаловался на немецкий язык Ризе Стивене, хотя он сам совершенно не владел этим языком, а певица бегло, словно прирожденная немка, говорила на нем. Другой критик (на сей раз из Чикаго) осмеял французский язык Фернандо Корены, не зная, что Корена, несмотря на свою итальянскую фамилию, был рожден и воспитан в романской Швейцарии и говорил по-французски еще до того, как научился итальянскому языку»*. Как говорится, комментарии излишни. Конечно, певцам, которые прилагают огромные усилия для подготовки каждой роли, обидно читать рецензии вроде тех, которые мы процитировали. Но все же главным для исполнителей были оценки публики, а публика как раз всегда поддерживала любимых певцов, зачастую даже тогда, когда они бывали «не в форме».

Из книги Бинга мы узнаем историю приглашения Корелли на крупнейшую оперную сцену мира: «Дирижер Альберто Эреде представил меня Роберто Бауэру. Это был немец, родившийся в Милане, человек независимый и богатый, огромный энтузиаст оперы, располагавший одной из крупнейших в мире коллекций вокальных записей и остававшийся в добрых отношениях с большинством лучших певцов Италии. Он заявил, что я могу полностью рассчитывать на него. С этого момента я высылал ему для оценки имена всех солистов, которых мне предлагали агенты, туристы или артисты, а он квалифицировал тысячи исполнителей короткими фразами: «непригоден», «непригоден», «непригоден», «этого надо послушать» и т. д. В период моей работы в «Мете» почти все известные итальянские певцы — Рената Тебальди, Франко Корелли, Фьоренца Коссотто, Лучано Паваротти, Чезаре Сьепи, Рената Скотто, Фернандо Корена, Мирелла Френи, Чезаре Валлетти, Этторе Бастианини и многие другие — попали к нам благодаря Бауэру. Я полностью доверял слуху Бауэра и его оценкам, но — что важнее — ему доверяли сами артисты. Мы наверняка не удержали бы у нас Франко Корелли, если бы не Бауэр, который приехал с ним в Нью-Йорк и каждый раз, когда назревала какая-то катастрофа, умело ее предотвращал».

* Бинг Р. За кулисами «Метрополитен Опера». С. 279.

По рассказам друзей Корелли знал, насколько стиль жизни и работы в Америке отличается от европейского, тем более, Франко в то время не особо хорошо владел английским языком. Конечно, не могли не беспокоить и мысли о конкуренции — ведь в это время на сцене «Мет» пели первоклассные тенора. В общем, для волнения причин было достаточно. Хотя, надо заметить, именно с тенорами в «Метрополитен Опера» в тот период было не все благополучно. В 1960 году внезапно скончался любимец американской публики — блистательный Юсси Бьёрлинг, а вскоре после размолвки с Бингом вынужден был покинуть «Мет» Чезаре Валлетта. За год до этого из театра ушел Марио дель Монако. Вконец испортил отношения с Бингом и отличавшийся крайней необязательностью Джузеппе ди Стефано; впоследствии он появлялся на сцене нью-йоркского театра лишь эпизодически. Тем не менее, было и пополнение — на сезон 1960 — 61 годов в «Мет» были впервые приглашены канадец Джон Викерс и венгр Шандор Конья*. Кроме них в то время зрителей «Метрополитен» продолжали радовать такие вокальные «монстры», как Курт Баум, Джон Александер, Вольфганг Виндгассен, Жан Пирс, Ричард Такер, Карло Бергонци и Николай Гедда.

Оглядываясь назад перед отлетом в январе 1961 года в Соединенные Штаты, Корелли мог подвести некоторые итоги. За десять лет творческого пути благодаря упорству и непрерывному совершенствованию певческой техники начинающий тенор, имевший очевидные проблемы с голосом, стал вокалистом экстра-класса, способным одолеть разнообразнейший репертуар. Корелли прочно занял положение одного из самых любимых и прославленных певцов Италии и был желанным гостем в любом театре Европы. Крупнейшие оперные исполнители воспринимали его как равноправного партнера, а певцы более скромных возможностей, либо только начинающие свой путь к славе считали за честь выступить с ним на сцене.

* С грустью приходится добавлять примечание: 20 мая 2002 года Шандор Конья скончался.

С некоторыми из коллег Корелли не суждено было больше встретиться на подмостках, но со многими судьба сведет его еще неоднократно. Так, единственный раз певец выступил на сцене с характерным басом Форбесом Робинсоном, который исполнял роль Ризничего в «Тоске» во время гастролей Франко в Англии. В этой же опере в постановке флорентийского театра «Комунале» всего в четырех спектаклях Корелли пел с обладателем довольно скромного голоса, но при этом блестящим актером — характерным басом Карло Бадиоли. С другим басом — Энрико Кампи — Франко иногда выступал в «Девушке с Запада», «Кармен», «Дон Карлосе».

С Фернандо Кореной Корелли спел в Италии всего только один раз — в «Войне и мире», зато в Америке Фернандо станет одним из его самых постоянных партнеров. Корена, один из лучших характерных басов послевоенного времени, родился в Женеве за пять лет до появления на свет Корелли в семье отца-турка и матери-итальянки и поначалу, как уже писалось, обучался богословию. От природы он обладал крепким голосом, который еще во время его выступлений в студенческом хоре университета заметил Витторио Гуи, предсказавший юноше карьеру певца. По окончании занятий в Милане в возрасте тридцати одного года Корена дебютировал в Триесте в партии Варлаама («Борис Годунов»). После выступлений в различных городах Италии и триумфа в вердиевском Фальстафе в Эдинбурге Корену пригласили в «Метрополитен Опера», где он стал преемником знаменитого Сальваторе Баккалони на посту ведущего баса-буффо. Особую славу певцу принесли партии в операх Россини и Моцарта: доктор Бартоло, Осмин и прочие. В Америке певец выступал с Корелли в «Тоске», «Богеме», «Силе судьбы» и «Вертере».

Еще в 1955 году в «Аиде», проходившей в Открытом театре Мессины, Корелли встретился на подмостках с еще одним басом, с которым он будет постоянно выступать в Соединенных Штатах, — Джорджо Тоцци. Американец, родившийся спустя два года после появления на свет Корелли, начал свою карьеру в 1948 году в Чикаго, спев в «Поругании Лукреции» Б. Бриттена. Спустя пять лет его пригласили в «Ла Скала», а в 1955 году он стал одним из ведущих басов «Метрополитен», где в основном и пел последующие двадцать пять лет, взяв на себя огромнейший репертуар ведущего баса, способного исполнять самые разноплановые партии. Среди его лучших ролей — Фигаро (в опере Моцарта), Дон Базилио (Россини), Зарастро, Ганс Сакс, Отец-настоятель в «Силе судьбы», Фисско в «Симоне Бокканегре», обе басовые партии в «Аиде», Великий инквизитор и король Филипп в «Дон Карлосе». В 1962 году Тоцци исполнил партию графа де Невера в знаменитой постановке «Гугенотов» в «Ла Скала» (где Корелли, кстати, снискал невероятный успех в партии Рауля). Надо заметить, Тоцци проявлял немалый интерес и к русской музыке: в его репертуар входили партии Гремина, Бориса Годунова; в 1977 году он выступил в американской премьере «Руслана и Людмилы». С середины 70-х годов, когда голос певца стал несколько «тускнеть», он, как и другой знаменитый бас — Эцио Пинца, — стал регулярно петь в бродвейских мюзиклах, сниматься в кино.

Единственный раз Корелли встретился на сцене с баритоном Вальтером Альберти — это произошло в 1960 в Неаполе в «Трубадуре». А вот с Энцо Сорделло тенор выступал многократно — в «Весталке», «Девушке с Запада», «Паяцах», «Федоре», «Турандот», «Трубадуре». В юные годы будущий баритон получил педагогическое образование и несколько лет работал школьным учителем. Выступление в любительском концерте и успех, выпавший на его долю, заставили обратить внимание на вокальное дарование юноши. Пению он обучался в Консерватории «Джузеппе Верди» в Турине, где в 1952 году получил премию на конкурсе молодых певцов, после чего был приглашен в студию при миланской «Ла Скала». На оперной сцене дебютировал в 1952 году в театре «Тозелли» в Кунео (Генри в «Лючии» Г. Доницетти). В 1953-54 годах выступал в «Ла Скала» в партиях второго плана до момента, когда на открытии сезона 1954/55 с большим успехом спел Цинну в «Весталке» Г. Спонтини в качестве партнера Марии Каллас. В «Ла Скала» пел Белькоре («Любовный напиток»), Альберта («Вертер»), Тонио («Паяцы») и другие партии. С 1956 года он выступал в «Метрополитен Опера», дебютировав в роли Марселя в «Богеме» Пуччини.

Владимире Ганцаролли был партнером Корелли на крупнейших сценах Италии — в «Ла Скала» и «Арене ди Верона», где выступал с ним в «Девушке с Запада» и «Кармен». С этим баритоном Франко вскоре встретится на знаменитой миланской премьере «Гугенотов», где Ганцаролли блестяще справится с партией графа де Невера.

Любопытна судьба выдающегося американского баритона Корнелла Мак-Нила, с которым Корелли впервые пересекся в Италии в «Эрнани», а в Соединенных Штатах пел с ним довольно часто в «Тоске», «Аиде», «Трубадуре», «Джоконде» и «Андре Шенье». Будучи на год младше Франко, Мак-Нил работал сперва… машинистом! После того как друзья обратили внимание, что их товарищ обладает неплохим голосом, молодой рабочий отправился учиться вокалу (одним из наставников Мак-Нила был знаменитый бас-баритон Фридрих Шорр). На оперной сцене бывший машинист дебютировал в 1950 году в Филадельфии, причем сразу же на мировой премьере («Консул» Д. Менотти), где спел Джона Сореля. После этого выступал на провинциальных сценах до сезона 1952 / 53 годов, после чего был приглашен в Городскую оперу Нью-Йорка. В 1955 году Мак-Нил с большим успехом гастролировал в Сан-Франциско (Герольд в «Лоэнгрине» Вагнера и Шарплес в «Мадам Баттерфляй» Пуччини). В 1957 году выступал в Каракасе, Мехико и в Чикаго. В 1959 году сенсацией стал его дебютный спектакль в миланской «Ла Скала» (Карлос в «Эрнани» Д. Верди, где он как раз и выступил партнером Корелли). С 1959 года Мак-Нил стал солистом «Метрополитен Опера», где пел без малого тридцать лет, исполнив практически весь классический репертуар баритона и выступив в 460 спектаклях! Красивый голос певца и его бурный холерический темперамент сделали его объектом пристального внимания прессы — каждая его новая роль широко освещалась в прессе, в частности в «Opera News». Российские же зрители хорошо помнят Корнелла Мак-Нила по яркому и неординарному образу Жермона-старшего в знаменитом фильме «Травиата» Ф. Дзеффирелли с Пласидо Доминго и Терезой Стратас.

Надо заметить, в Италии Корелли довелось выступать и с выдающимися обладателями высоких мужских голосов. Так, в 1957 году в «Паяцах» его партнером, певшим Беппо, был замечательный лирический тенор из Перу Луиджи Аль-ва. Альва учился у себя на родине и в 1949 году дебютировал на концертной эстраде. В 1951 году он выступил в партии Альфреда, после чего отправился на стажировку в Италию. В 1954 году он снова исполнил Альфреда, и с этого момента началась его блестящая карьера. Особенно удавались певцу партии в операх Россини, где он до появления на сцене Рокуэлла Блейка был, без сомнения, непревзойденным мастером теноровой колоратуры. Показательно, что его графа в «Севильском цирюльнике» в шутку именовали Альвавивой.

Среди меццо-сопрано, с которыми Корелли выходил на сцену в итальянский период творчества, можно встретить имена практически всех крупнейших певиц того времени. Мы уже говорили об Эбе Стиньяни, Джанне Педерцини, Елене Николаи, Федоре Барбьери, Джульетте Симионато. Можно добавить, что в партии Кармен партнершами Корелли были еще такие певицы, как Франка Саки, Маргери-та Мае, Белен Ампаран, Глория Лэйн. Последняя из них, жена дирижера Самуэля Крахмальника, в Италию приезжала на гастроли из Америки, однако там она пела в нью-йоркской «Сити Опера» и с Франко больше на одной сцене не выступала. С начала 70-х годов певица постепенно стала осваивать репертуар драматического сопрано.

В сентябре 1960 года в Милане Франко принял участие в радиозаписи «Нормы» с Марией Каллас, где партию Адальжизы исполнила легендарная немецкая певица Криста Людвиг. Дебютировала Людвиг в восемнадцатилетнем возрасте, причем произошло это в тяжелейшее для Германии время — в 1946 году во Франкфурте, где она поначалу училась у своей матери, а потом в музыкальной школе. Шесть лет она была одной из ведущих певиц Франкфуртской оперы, пока не стала солисткой ведущего театра в Вене. С 1952 года началась блистательная международная карьера этой замечательной певицы — одной из самых крупных фигур в музыкальной культуре второй половины XX столетия. Жена баритона Вальтера Берри (легендарный союз с которым, к сожалению, позднее распался), Людвиг обладала голосом, позволявшим ей петь как партии меццо-сопранового репертуара, так и репертуара драматического сопрано и исполнила огромное количество ролей на сцене, также получив признание как выдающаяся камерная певица. С ней Корелли встретится на сцене «Метрополитен Опера» уже в конце карьеры — в «Вертере».

Еще во время спектаклей «Войны и мира» в 1953 году Корелли познакомился с обладательницей замечательного сопрано — Розанной Картери, родившейся в Вероне. Певице было тогда всего двадцать три года, однако она уже достаточно давно находилась на сцене и отнюдь не была новичком: впервые она заявила о себе еще в двенадцатилетнем возрасте на выступлении молодых дарований, а шесть лет спустя победила на конкурсе вокалистов, организованном итальянским радио. В девятнадцать лет она уже пела такую сложнейшую партию, как Эльза в «Лоэнгрине» на сцене Римской оперы, а через год Картери дебютировала в «Ла Скала». Яркая красота певицы, удивительное обаяние ее голоса, прекрасная вокальная школа способствовали ее огромному успеху как на оперной сцене, так и на концертной эстраде — Картери была одной из ведущих концертных исполнительниц своего поколения. Именно ее пригласили на роль Дездемоны во время съемок известного фильма-оперы «Отелло», в котором заглавную партию исполнил Марио дель Монако, а Яго — Ренато Капекки. Голосом певицы мы можем насладиться в таких записях, как «Травиата», «Фальстаф», «Вильгельм Телль», «Сестра Анджелика», «Турандот» (с ди Стефано и Биргит Нильссон), «Богема», «Любовный напиток» и «Служанка-госпожа» (о «Войне и мире» мы уже говорили). В «Турандот» Корелли неоднократно пел с Розанной Картери на многих итальянских сценах.

Единственный раз пересеклись пути Корелли и яркой певицы-сопрано — Флорианы Кавалли: в Энгиене они встретились в «Норме». Дочь ректора Болонского университета, филолог по первому образованию, Кавалли начала брать уроки пения в Милане и несколько лет спустя дебютировала в партии Виолетты. С 1958 года она пела в театрах Милана (кроме самого знаменитого, еще и в «Пиккола Скала»), исполняя обширный барочный и современный репертуар.

О необычной карьере швейцарской певицы Инге Борк, с которой Корелли пел в 1959 году в Лисабоне в «Турандот» (певица исполняла заглавную роль), прекрасно написали Януш и Эва Лентовские. Несмотря на то, что с 1958 года Инге Борк была солисткой «Метрополитен Опера», после этих выступлений в Португалии Франко с ней больше на сцене не встречался, это можно объяснить тем фактом, что певица предпочитала вагнеровский и штраусовский репертуар, который, как известно, Корелли был чужд. Зато очень часто Франко выступал с другой великолепной сопрано и очень красивой женщиной — Маргеритой Роберти — в «Эрнани», «Трубадуре», «Аиде», «Силе судьбы», «Тоске».

С женой известного характерного баса-баритона Паоло Педани Ильвой Лигабуэ, которая по праву считалась одной из ведущих лирических сопрано своего поколения, Франко пел в «Трубадуре», «Силе судьбы», «Турандот» (где Ильва Лигабуэ исполняла роль Лиу) в Италии, Австрии, Германии и Америке. Однако в Америке Лигабуэ пела не на сцене «Метрополитен», а в нью-йоркской труппе «American Opera Society», а также в Чикагской опере, так что в «американский» период Корелли с ней практически больше не выступал.

Конечно, можно рассказывать еще об очень многих блестящих певцах и певицах. Хотя бы об испанке Пилар Лорен-гар, француженке Режин Креспэн и многих других. Но при этом мы рискуем потерять из виду нашего героя, так что возвращаемся к творческому пути Франко Корелли, которого мы оставили в момент отъезда в Соединенные Штаты.

Перед отъездом в Америку, первого и третьего января 1961 года, Корелли выступил в Парме в двух спектаклях «Трубадура». Это была своеобразная генеральная репетиция — именно с этой оперой певцу предстояло дебютировать в «Метрополитен». Пармская публика всегда очень тепло встречала Франко, а местная критика называла его «лучшим Манрико на современной сцене». Правда, не обходилось и без курьезов. Об одном из них мы можем судить по инциденту, получившему широкий резонанс и просочившемуся даже в советскую прессу, — о нем читателям поведал корреспондент «Известий» в статье с красноречивым заголовком «Искусство и кулаки»: «В самом что ни на есть святом храме пения, коим является опера «Ла Скала», произошла… драка. Все началось с того, что драматический тенор Франко Корелли, молодой и, как говорится, подающий надежды, пел два года назад в Пармском театре заглавную партию в опере «Трубадур». Хорошо пел. Благодарная публика даже преподнесла ему памятную золотую медаль. Эту же партию исполнял другой тенор — Бергонци. Тоже хорошо пел. Мнения публики разделились. Образовалось два враждебных лагеря — «кореллианцев» и «бергонцианцев». Однажды известный музыкант маэстро Гандольфи сказал в интервью местной газете, что исполнительская манера Бергонци выше, чем у Корелли, который, хотя и поет партию Манрико с большим драматизмом, но допускает погрешности с точки зрения музыкальной. Для Корелли реплика Гандольфи стала (так писала газета «Джорно») «рыбьей костью в горле». И вот недавно Гандольфи, занявший пост заместителя руководителя хора в Ла Скала, и Корелли, ставший одним из ведущих теноров театра в этом сезоне, встретились вновь: нос к носу в коридоре театра.

— Маэстро, — зловеще промолвил Корелли, — вы по-прежнему убеждены, что трубадур Бергонци лучше моего?!

— Конечно, вы это прекрасно знаете, — ответил Гандольфи. И вот тогда-то драматический тенор схватил маэстро за

шиворот, приподнял его над землей, и, наверное, плохо пришлось бы Гандольфи, если бы подоспевшие люди не вырвали его из могучих объятий Корелли. А этот последний не стал петь в очередной опере, где должен был исполнять заглавную партию. Правда, дирекции Корелли представил справку, что он-де был болен бронхитом. Но в день, когда шла опера, пишет «Джорно», тенор отправился с приятелями ужинать. А погода была очень холодной, совсем неподходящей для прогулок людей, страдающих бронхитом…»*.

Надо сказать, подобные эпизоды не испортили довольно теплых дружеских отношений между Карло Бергонци и Франко Корелли. Критика была благосклонна к ним обоим, о Корелли в партии Манрико можно было прочитать немало теплых слов. Так, Теодоро Челли в анонсе перед выступлением тенора в Парме писал: «Слушайте его не только в арии Di quella pira, в которой он является феноменальным исполнителем чистейших и мощных верхних до; слушайте его в тех моментах, где Манрико переживает, и в тех сценах, где его герой нежен; оцените искусство патетических интонаций его голоса, лирического и мужественного одновременно». А вот что вспоминал позднее Джанандреа Гавадзени: «Я работал над «Трубадуром» со многими великими тенорами и, в общем-то, не люблю сравнений. Но Корелли был каким-то особенным в смысле отчаяния и трагизма, которыми он наделил образ Манрико. Это был Манрико, знавший о том, что ему предопределено проиграть с первого же выхода.

* Колосов Л. Искусство и кулаки. «Известия». № 18. 22. 01. 1964.

Deserto sulla terra — это уже был проигравший. И совершенно незабываема последняя сцена — На quell'infame l'amor venduto. Здесь Корелли нашел такие интонации отчаяния, что я слышу их до сих пор».

С учетом столь высоких оценок образа Манрико профессионалами, не говоря уже о восторгах публики, Корелли, казалось бы, мог не слишком переживать перед дебютом в Соединенных Штатах. Но он понимал, что «Метрополитен» — это совершенно особая стихия, где ни выдающийся голос, ни европейское признание еще не гарантия успеха, скорее даже наоборот, — из-за известного «соперничества» европейских и американских театров судить его будут еще строже, чем певца менее известного. Перед Корелли был пример Лейлы Генчер, которая, несмотря на блистательные вокальные данные и любовь к ней итальянцев, была настолько затравлена американской критикой, что отказалась от выступлений в «Метрополитен Опера». Ко всему прочему Корелли пугали слухи о непростом характере генерального директора театра Рудольфа Бинга, которые доходили до тенора от многих коллег: Марии Каллас (правда, здесь можно было делать поправку на еще более сложный характер самой примадонны), Ренаты Тебальди или от замечательного баса Итало Тайо, который не смог найти общего языка с Бингом и вынужден был уехать на родину (заметим попутно, что Тайо вернулся в «Мет» уже во времена Джеймса Ливайна и на этой сцене выступал почти до самой смерти). Как впоследствии выяснилось, именно по поводу Бинга переживать не стоило — Корелли нашел в нем человека, ставшего в буквальном смысле его «ангелом-хранителем».

Рудольф Бинг прожил долгую жизнь — он скончался не так давно (в 1997 году) в возрасте 95 лет. В истории оперы это фигура уникальная. В молодости Бинг подумывал о карьере певца, но, осознав, что не обладает необходимым для этого голосом, решил, тем не менее, связать свою жизнь с оперой — он стал «менеджером» (как определили бы сейчас его профессию), причем менеджером выдающимся. В 30 — 40-е годы он был руководителем сперва Глайндборнского, а позднее — Эдинбургского фестивалей. Оба они стали значительнейшими событиями в истории музыки. Бингу удавалось собирать коллективы настоящих профессионалов: режиссеров, художников, дирижеров, певцов — и почти каждая новая премьера в этих маленьких городках становилась эпохальным событием в истории музыкального театра. Бинг показал себя настолько незаурядным организатором, что в конце сороковых годов его пригласили на должность генерального директора самого престижного оперного театра мира — «Метрополитен Опера», где он пришел на смену Эдварду Джонсону, «обойдя» многих известных в Америке людей (из знаменитых «конкурентов» здесь можно назвать замечательного певца, первого американского баритона, сумевшего достойно выдержать соперничество с итальянцами, — Лоуренса Тиббетта и выдающегося героического тенора — датчанина Лаурица Мельхиора, к тому времени уже заканчивавшего карьеру). В качестве шефа «Метрополитен» Бинг добился таких блестящих результатов, что в 1971 году королева Великобритании Елизавета присвоила ему титул рыцаря — случай уникальный, если учесть, что Бинг был австрийцем, к тому же всего-навсего «деловым человеком». Он удостоился также высших государственных наград Австрии и Франции (не говоря уже об орденах и медалях, которые ему вручили в Италии, ФРГ и других странах). Бинг принял руководство театром в 1950 году и последующие двадцать два года — это время необычайного расцвета «Мет».

О том, с какими проблемами пришлось столкнуться новому генеральному директору, когда он приступил к своим обязанностям, мы можем узнать из блестящей книги «5 ООО вечеров в опере», которую Бинг написал вскоре после ухода в отставку (не так давно был опубликован ее перевод на русский язык*), и из «Рыцаря в опере» — второй книги Бинга, написанной им после огромного успеха первой.

На самом деле, сложностей, которые пришлось решать Бингу, было столько, что один их перечень мог бы составить книгу, аналогичную по объему вышеназванным. Вот, для примера, журнальная заметка, которая дает представление об одной из тысячи проблем генерального директора оперного театра в Америке:

«Церковь осуждает постановку "Дон Карлоса"»

Постановка в этом году оперы Верди «Дон Карлос» вызвала недовольство Джозефа Мак-Кэффри, главы «Епископального объединения общества Святого Божьего Имени Нью-Йорка» из-за того, что в ней изображено католическое духовное лицо, являющееся соучастником убийства. Отец Мак-Кэффри, заявивший, что он никогда не видел оперы и не читал ее либретто, действуя на основании информации, полученной от Чарльза Мак-Клейна (Нью-Йорк), подавшего прошение о судебном запрещении действий «Метрополитен», направленных на распространение антирелигиозной пропаганды. Рудольф Бинг, генеральный директор «Метрополитен», заявил, что он считает протест несостоятельным и опера останется в репертуаре театра в течение сезона 1952 — 53 годов, так как Верди сам был католиком и опера «Дон Карлос» постоянно входит в репертуар театров таких стран, как Австрия и Франция, в которых влияние католической церкви намного сильнее, нежели в Америке». Комментарии, как говорится, излишни.

Бинг проделал колоссальную работу по возвращению театру статуса лучшего в мире не только номинально, но и фактически — уже первая осуществленная под его руководством постановка (это был как раз тот самый «Дон Карлос») была воспринята как революционная во всех отношениях: в плане режиссуры, оформления, высочайшего уровня исполнителей, подбором (как, впрочем, и увольнением) которых Бинг занимался лично (некоторые, как например Николай Гедда, не слишком высоко оценивали именно этот аспект деятельности Бинга, но, скорее всего, речь здесь идет о субъективных и не вполне справедливых мнениях).

* См.: Бинг Р. За кулисами «Метрополитен Опера». М., Аграф, 2001.

Для него не существовало мелких вопросов. Он вникал во все. Первое, с чего он начал, это с установления железной дисциплины. Так, широкую огласку в прессе получила история с Робертом Мерриллом, который отказался выехать на гастроли труппы «Метрополитен» и предпочел съемки в Голливуде. В результате Бинг не задумываясь уволил известного баритона и последнему, когда он осознал, что произошло, пришлось приносить извинения через прессу. И только после этого он смог вновь войти в родной коллектив (чему, кстати говоря, Бинг был очень рад — в театре был явный дефицит баритонов подобного уровня, а никакой особой «злопамятностью» Бинг не обладал). Некоторые певцы не смогли выполнить жесткие требования Бинга — и распрощались с «Мет». Так, хроническую необязательность проявлял Джузеппе ди Стефано. Бинг достаточно долго пытался воздействовать на него, писал певцу письма (часть из них Бинг приводит в свой книге; можно увидеть, насколько деликатен и в то же время требователен он был при общении с певцами). Но ничего не помогало. В результате, когда на сцене нью-йоркского театра дебютировал Корелли, ди Стефано там уже не пел — ему просто не продлили контракт. Правда, в мемуарах самого Бинга можно прочитать, в частности, и то, что такого Фауста, как воплощенный ди Стефано, он никогда больше не слышал. Но все же с недисциплинированным тенором пришлось расстаться.

Здесь же можно вспомнить еще один получивший широкую известность скандал. Из-за нежелания и невозможности выполнять все прихоти Марии Каллас Бинг разорвал контракт и с ней, что привело обоих участников к нескольким годам «холодной войны», пока они «официально» не помирились в 1965 году, когда Мария снова выступила на сцене «Мет» — в «Тоске», где ее партнером, как уже говорилось, был Корелли. Даже исключительно амбициозная Каллас не могла не признать, что жесткость и решительность генерального директора театра была, в принципе, оправданна, а его деятельность выдвинула «Метрополитен» в реальные лидеры среди всех оперных театров мира.

Первое появление на сцене «Метрополитен» и знакомство с его директором было для певца событием настолько важным, что это особо отмечали почти все вокалисты, писавшие воспоминания. Вот что можно прочитать в мемуарах Николая Гедды, дебютировавшего в «Мет» в 1957 году: «Было договорено, что я должен показаться шефу «Метрополитен» Рудольфу Бингу. Выйдя на сцену, я понял, что это самый большой театр в мире — зал вмещал 3800 зрителей. «Мет» располагался на углу 39-й авеню и Бродвея, окружение было самое хаотичное. Близлежащий район носил название «garment district», гигантские небоскребы, текстильные предприятия. Этот старый театр должен был проявить свое обаяние в 20 — 30-х годах — тогда поблизости не было огромного комплекса домов, стояли только отели подходящей величины. Один из них назывался «Никербокер», там останавливался Карузо во время гастролей в "Мет"»*.

Любопытное воспоминание о встрече с Бингом в первый год его деятельности в театре оставил Марио дель Монако: «В Калифорнию на спектакль «Аиды» для встречи со мной прибыл Рудольф Бинг, новый директор «Метрополитен Опера». Разговор с ним оказался нелегким. В холле отеля «Марк Хопкинс» у подножия горы Ноб-Хилл, над которой в сторону океана быстро проплывали очень низкие облака, мистер Бинг, сухопарый и лысоватый человек с любезными манерами, но отнюдь не податливый в переговорах, положив на колени зонт и шляпу-котелок, предложил мне контракт на целый год за триста пятьдесят долларов в неделю.

«А какую роль мне предлагают за эти деньги? — спросил я как ни в чем не бывало. — Может быть, роль гонца вместо Радамеса?»

* Гедда Н. Дар не дается бесплатно. С. 83.

«Господин Дель Монако, — холодно и вежливо произнес мистер Бинг. — Такое вознаграждение мы предлагаем исполняющему главную партию тенору, который впервые выступает в нью-йоркской "Метрополитен Опера"».

Я смотрел на него как на марсианина. «Мистер Бинг, — в свою очередь промолвил я, стараясь сохранять спокойствие, — я впервые выступаю здесь, в Сан-Франциско, и мой гонорар составляет тысячу сто долларов за выступление. Предоставляю вам судить о том, несколько приемлемо ваше предложение».

Разговор зашел в тупик. Но у меня появилась идея. Я сказал: «Выслушайте мое контрпредложение. По окончании сезона в Сан-Франциско, перед возвращением в Италию, я задержусь в Нью-Йорке и спою в «Метрополитен» один спектакль «Манон» бесплатно, как гость. Если мне будет сопутствовать успех у критики и публики, то я подпишу контракт на следующий год. Только цифру эту я прошу за одно выступление, а не за неделю».

Это был достойный компромисс. Бинг секунду размышлял, потом расплылся в улыбке. Ему нравились люди, идущие на риск, и он принял мое предложение. Спустя несколько недель я был уже в Нью-Йорке, а по прошествии еще нескольких дней уезжал в Италию, имея в кармане контракт на два года»*.

Как известно, Корелли дебютировал на сцене «Метрополитен» одновременно с Леонтин Прайс. Приглашение негритянской певицы на главную женскую роль в «Трубадуре» было также заслугой Бинга. Дело в том, что в начале своей работы на посту генерального директора «Мет» Бинг столкнулся с яростным неприятием темнокожих исполнителей в ведущих театрах Америки. Нечто подобное было и на русской императорской сцене, куда был закрыт вход евреям; правда, у них была возможность туда попасть, приняв крещение, но многие этого не могли себе позволить.

* Монако Марио дель. Моя жизнь, мои успехи. С. 87–88.

Так, С. Ю. Левик, автор известной книги «Записки оперного певца» (едва ли не лучшей из всех книг, посвященных опере), будучи отнюдь не набожным человеком, в молодости дал обещание матери, что он останется верным религии своих предков. В результате, уже будучи в столице и получив самые лестные отзывы от руководства Мариинского театра по поводу прекрасных вокальных данных, Левик до октябрьской революции вынужден был петь в Народном доме и Театре музыкальной драмы (записи Левика изданы сейчас в Великобритании на компакт-диске, а к переводу «Записок» на английский язык предисловие написал сам лорд Харвуд — один из авторитетнейших деятелей оперы, которого в качестве одного из своих преемников предлагал Рудольф Бинг перед уходом с поста генерального директора «Метрополитен»).

Бинг был первым, кто разрушил стену расовых предрассудков на сцене «Метрополитен», настояв на приглашении Мариан Андерсон для участия в «Бале-маскараде». Эта певица еще в конце 30-х годов могла собрать на открытой концертной площадке тридцатипятитысячную толпу восторженных поклонников, но при этом перед негритянской исполнительницей, обладавшей одним из самых лучших голосов XX века, были закрыты двери почти всех крупных театров США — именно из-за цвета ее кожи. Бинг решительно воспротивился расовой дискриминации, и благодаря его активности в труппу «Метрополитен» вошли не только Прайс, но и Грейс Бамбри, Мартина Арройо, Ширли Верретт. Уже после ухода Бинга в отставку в театре с огромным успехом пели Джесси Норман, Кэтлин Бэтл, Мэри Юинг (последняя, кстати, там еще выступает) и многие другие темнокожие певцы.

Сейчас уже ни у кого не вызывает недоумения факт присутствия на крупнейших сценах исполнителей самых разных национальностей (например, большую популярность в последние годы приобрела кореянка Су-Ми-Ё), но еще в тот год, когда на сцене «Мет» впервые выступил Корелли, каждая новая темнокожая исполнительница становилась предметом ожесточенной полемики. Не исключено, что именно это пристальное внимание к расовой проблеме и стало косвенной причиной того, что в первом спетом Корелли на сцене «Мет» «Трубадуре» главным героем стал не он, а Леонтин Прайс — «передовая» публика и критика не только приветствовала великолепную певицу, но и поддерживала тенденцию к ликвидации расовых предрассудков. Корелли, конечно, был недоволен. Но уже тогда Бинг, которого критики называли «самым влиятельным диктатором XX века», проявил феноменальную настойчивость, чтобы удержать в театре нового тенора, несмотря на то, что после дебюта первым желанием последнего было разорвать контракт и уехать на родину. Бинг позднее вспоминал: «Я не могу описать ту смесь лести и угроз, которую мне пришлось использовать по отношению к Франко Корелли после его дебюта в театре, случайно совпавшего с дебютом в этом же спектакле Леонтин Прайс, побудившим прессу все внимание сосредоточить на ней и практически не уделить никакого внимания Корелли. «Я не хочу снова петь с этим сопрано», — заявил он на следующий день в моем кабинете… Но он все же пел, и оставался в театре более десяти лет, и давал один великолепный спектакль за другим, а я и мои сотрудники удовлетворяли все его желания»*. К каким мерам иногда приходилось прибегать Бингу, мы можем узнать и из второй его книги: «Я все еще работал в «Метрополитен Опера», когда мне подарили небольшую шкатулку со смехом. Я никогда раньше не видел ничего подобного. При нажатии на маленькую кнопочку раздавался громкий человеческий хохот. С ее помощью я разыгрывал артистов, с которыми был в дружеских отношениях. Однажды ко мне пришел Корелли и попросил повысить ему гонорар. Возникла напряженная ситуация. Незаметно для тенора я нажал на шкатулке кнопку, приводившую ее в действие. Тягостная атмосфера немедленно улетучилась, и компромисс был достигнут»**.

* Бинг Р. За кулисами «Метрополитен Опера». С. 247.

** Bing R. A knight at the Opera. New-York, G. P. Putnam's Sons, 1981. P. 187–188.

Вообще, в своих мемуарах Бинг вспоминает Корелли с большой симпатией. Показательно, что первое имя из вокалистов, которое упомянуто в книге «Рыцарь в опере», — это именно Корелли. Правда, звучит оно в довольно забавном контексте. Бывший «диктатор», оставшись впервые в жизни не у дел, сокрушается: «Мне грустно от того, что славные дни волнений и забот уже позади. Но, по крайней мере, теперь я избавлен от необходимости лицезреть дрессированную собаку Франко Корелли, которая обычно сидела в его гримерной и кусала каждого, кто туда входил. Ей, наверное, казалось, что все покушаются на чековую книжку хозяина».

Несколько позже читатель поймет, чем же так досадила Бингу собака Корелли и чем объясняется столь ироничное отношение к певцу. Хотя, заметим, ироничный стиль вообще очень характерен для Бинга. Но когда он говорит серьезно, то не стесняется в выражении искреннего восхищения тенором. В «Рыцаре в опере», давая краткие характеристики своим любимым певцам, он сперва с большой теплотой говорит о Лучано Паваротти и Пласидо Доминго. Но потом как будто спохватывается: «О, а как же Франко Корелли??? Уже с первого его появления на сцене «Метрополитен» почти никто не сомневался, что он добьется успеха и его ожидает блестящая карьера всемирно известного оперного певца. И он действительно достиг этого. На мой взгляд, он величайший из теноров своего времени. Более того, Франко еще и человек с добрым и отзывчивым сердцем, что, признаться, большая редкость»*. Отметим некоторую неточность в этой фразе Бинга, которая вполне простительна человеку, долгие годы связанному с одним театром, пусть даже и крупнейшим: на тот момент Корелли уже был всемирно известным и любимым тенором, пластинки с его записями были популярны не только в Европе, но и в Америке, так что нью-йоркский театр только закрепил этот статус певца.

Последний раз имя Корелли звучит в книге Бинга на последних страницах.

* Bing R. A knight at the Opera. P. 119.

Бывший генеральный директор предается размышлениям: «Для меня личность человека играет не менее важную роль, чем голос. Я холоден и равнодушен к тем, кто обладает красивым голосом и только. Напротив, настоящая личность (даже если это певец с не особо выдающимися вокальными данными) способна произвести на слушателя сильнейшее впечатление, взволновать и очаровать его. Уже по тому, как певец двигается на сцене, можно определить, есть ли у него какие-либо особые черты характера — те, которые делают из человека звезду.

Что такое личность? Трудно сказать. Если говорить о певцах, то я бы назвал это сущностью человека — вне зависимости от того, где он — на сцене или вне ее. Настоящая личность всегда поражает меня, причем, конечно, не только в артистах. Например, ярчайшим воплощением личностного начала мне всегда казался Уинстон Черчилль. Когда он входил в комнату, то создавалось впечатление, что кроме него там никого больше нет. Пожалуй, здесь можно назвать и Каллас — даже если не говорить о ее голосе. Томаса Бичема — даже если оставить в стороне его дирижерские способности; когда он вставал за пульт, в зале воцарялась мертвая тишина еще до того, как он поднимал дирижерскую палочку. Аналогичное впечатление производил и Корелли — возможно, благодаря своей прекрасной внешности в сочетании с незаурядным голосом». Схожие мысли высказывал и дирижер Карло Франчи: «Помимо голоса Корелли обладал еще и очарованием, какой-то особой харизмой. На сцене он всегда появлялся, можно сказать, как бы в ином измерении. Возможно, его страдания были заметны и публика их чувствовала, и, думается, это ему помогало. Конечно, он делал это бессознательно, но, появляясь перед публикой, как бы говорил: «Вот он я, я все отдаю вам, даже если ошибаюсь…», — и, без сомнения, это передавалось части публики, повергая ее в состояние аффекта»*.

* BingR. A knight at the Opera. P. 204.

Все эти лестные слова в адрес Корелли прозвучали уже спустя более двух десятилетий после первого выступления

Франко на сцене «Метрополитен». Но тогда, после первого «Трубадура» (спектакль был посвящен шестидесятой годовщине со дня смерти Верди) 27 января 1961 года, для тенора наступила нелегкая пора. Некоторые критики выступили с отзывами довольно строгими. Конечно, Корелли понимал, что причина его совсем не такого триумфального дебюта, как бы ему хотелось, кроется не только в Леонтин Прайс, которую уже восторженно приняли на сценах многих других крупнейших американских театров и которая за год до этого с огромным успехом выступила в «Ла Скала» (кстати говоря, вместе с Корелли). Просто в связи с волнением он был, вероятно, не в самой лучшей вокальной форме, хотя, конечно, и не в самой худшей. Ни малейшей личной неприязни к Прайс Франко не чувствовал. Скорее наоборот, блестящая вокальная техника, огромный (правда, нельзя сказать, что особо красивый) голос темнокожей певицы прекрасно гармонировали с могучим тенором Франко.

Довольно любопытный факт: в том же году, когда труппа «Метрополитен» отправилась на гастроли и выступала в тех городах, где еще сильны были расовые предрассудки, Корелли и Прайс «поменялись местами»: там восторженно приветствовали тенора и практически игнорировали негритянскую певицу-сопрано. Причем подобная ситуация продолжалась еще несколько лет. Вот что вспоминает Николай Гедда, также ведущий солист «Метрополитен»: «Я прекрасно знаю, что снобистская премьерная публика приходит не ради меня или музыки, а для того чтобы показать себя. И посмотреть, как другие показывают себя. Поэтому такой публике хочется смотреть на звезду в стиле негритянки Леонтины Прайс, которая блистает в немыслимых прическах и умопомрачительных туалетах. Чего жаждет, чего с нетерпением ждет публика — так это ее божественного сияния, ее внешнего блеска.

С другой стороны, то, как поет Леонтина Прайс, интересует всех постольку поскольку. Очень жаль, потому что художник она блестящий. Прайс была второй цветной певицей после Мариан Андерсон, приглашенной петь в «Мет». Леонтина поет как ангел, она кажется мне удивительнейшим человеком, я пел с ней в «Дон Жуане» на сцене «Мет» в 1964 году, где она исполнила партию Донны Анны. Но когда «Мет» в те годы отправился в турне по южным штатам, ее там и не собирались признавать звездой первой величины. Публика принимала Прайс с ледяным равнодушием, ее не приглашали ни на какие приемы, ни один хозяин, ни одна хозяйка не отважились совершить революционный поступок и пригласить к себе в дом цветную певицу из «Мет». Она вынуждена была сидеть в одиночестве в своем гостиничном номере»*.

Сказать, что первое появление Корелли на американской сцене было совсем уж неудачным, конечно, нельзя. Несмотря на то, что в прессе преобладали не вполне корректные отзывы, раздавались и более трезвые суждения. Обозреватель «New York Times» Гарольд Шёнберг высказался иронично, но в целом доброжелательно: «Что касается Корелли, то он в определенном смысле пошел против законов природы, предписывающих тенорам быть невысокими. Статистика «Метрополитен Опера» говорит о том, что рост его составляет один метр восемьдесят шесть сантиметров и весит он восемьдесят восемь килограммов. И все это увенчивается роскошной головой, нечто вроде Джона Бэрримора и Эррола Флинна вместе взятых. При таких внешних данных ему даже не обязательно петь. Но у него голос огромной мощи (правда, не слишком «сладостный»), заполняющий все уголки зала. Он обладает каким-то возбуждающим животным магнетизмом, и когда певец полностью позволяет ему изливаться, тенор приобретает абсолютную власть. Природа его верхнего регистра остается не вполне понятной. Он действительно брал высокий ре-бемоль во втором акте (возможно, имеется в виду первый акт! — А. Б.), но «Di quella pira» не далась ему, и он не смог взять ключевую ноту на одном дыхании (?! — А. Б.). Как музыкант и актер он вполне компетентен, хотя и без особой фантазии.

* Гедда Н. Дар не дается бесплатно. С. 113–114.

Тем не менее, есть в нем что-то, что очень воодушевляет публику как «за» него, так и «против». Сойдемся на том, что Корелли может стать исключительным тенором, но его искусству еще требуется некоторое совершенствование и отделка».

Что бы ни писали в прессе, публика была немедленно покорена, а Рудольф Бинг назвал дебют Корелли «сенсационным». Даже английский критик Роберт Сабин, чья рецензия представляет собой длинный уничтожающий отзыв (чего стоит один заголовок: «Говорят, он самоучка — и это все, что я могу сказать об этом "замечательном маэстро"»), вынужден был признать, что «любой тенор, которому удалось вызвать в театре такие овации, конечно, должен «чем-то» обладать».

На втором спектакле, несмотря на плохую погоду, похоронившую Нью-Йорк под покровом снега, зал был переполнен. Во время первого действия оперы, за кулисами, Корелли споткнулся и повредил ногу. Пришлось продлить антракт между первым и вторым актами, после чего спектакль продолжился, хотя Манрико сильно прихрамывал. Однако нет худа без добра. Это событие нашло отражение на первой странице «New York Times» в очень благожелательной для Франко статье. Ко всему прочему Корелли довольно остроумно ответил на вопросы длинного интервью, затем опубликованного в мартовском номере «Opera News».

Начиная уже со второго представления «Трубадура» восторги по поводу нового тенора «Мет» начали разделять и критики. Пресса становилась все более благожелательной, и Корелли понемногу успокоился. Ему даже стала нравиться новая обстановка, дружелюбие и деловитость, которые царили в театре. Появилось и немало новых партнеров. В премьерном для тенора спектакле партию графа ди Луны исполнял замечательный баритон Роберт Меррилл, который к тому времени пел на сцене «Метрополитен» уже шестнадцать лет. В последующие годы множество раз Франко будет выступать с Марио Серени. Долгие годы дружбы свяжут Корелли с Люсин Амарой, в те дни исполнявшей Леонору в очередь с Прайс. Об Амаре Рудольф Бинг писал с большим уважением, отмечая, что певице совсем немного не хватало для того, чтобы стать примадонной. Партию Азучены пели постоянные члены труппы театра: красавица Жанна Мадейра, Ирэн Дэлис, колоритнейшая личность и яркая характерная исполнительница меццо-сопрановых партий Миньон Данн.

После четвертого представления «Трубадура» Корелли выступил в новой постановке «Турандот», которая не ставилась на сцене «Метрополитен Опера» почти сорок лет. Возвращение последней оперы Пуччини было событием исключительным, готовившимся с широким размахом. Во многом эта идея была связана с тем, что согласие на участие в ней дали замечательнейшие певцы: Биргит Нильссон и Франко Корелли. На исполнение партии Лиу были приглашены вокалистки экстра-уровня, одни из самых известных и любимых в мире: Анна Моффо, Тереза Стратас, Люсин Амара, Личия Альбанезе. Тимура пел Бональдо Джайотти. Крепкий баритон Фрэнк Гуаррера, певший и партии первого плана, исполнил Пинга. Отличный компримарио, тенор Чарльз Энтони — Панга. Дирижировал спектаклем легендарный Леопольд Стоковский, представлять которого нет необходимости. Публика буквально осаждала театральные кассы. Разумеется, при таком подборе исполнителей премьера прошла триумфально. С роскошного в сценическом и вокальном отношении Калафа Корелли начал свое настоящее «завоевание Америки».

Вскоре с искусством Франко смогли познакомиться и в других городах Соединенных Штатов — во время ежевесенних турне «Метрополитен». О том, каким эти гастроли были бедствием для театра, сколько с этим было связано проблем, мы можем прочитать у Бинга. В этой же книге (имеется в виду «5 ООО вечеров в опере») рассказано о забавном эпизоде, проливающем свет на пресловутое «соперничество» Корелли и Нильссон: «Среди «бесхозных» после смерти Митропулоса спектаклей была пуччиниевская «Турандот»… Преемником Митропулоса в «Турандот» я выбрал Леопольда Стоковского, но вскоре пожалел об этом решении. Стоковский перевернул театр вверх ногами: поправлял произношение имен, докучал режиссеру, пробовал распоряжаться работой художника-оформителя. Больше всего он интересовался освещением — особенно тем, будут ли видны публике его руки во время спектакля. На представлениях оперы он просто упивался своей ролью, забывая при этом указывать солистам, когда они должны завершить фермату, которую партитура позволяла тянуть ad libitum.

Катастрофа наступила в Бостоне, во время турне. В финале второго акта, когда Биргит Нильссон всё еще упоенно тянула свою ноту, Франко Корелли, которому дыхания не хватило, попросту ушел со сцены. В этот момент меня не было в зале. Посланный кем-то вестник отыскал меня в холле и сказал: «Мистер Бинг, мы потеряли нашего тенора». Я поспешил за кулисы, но прежде, чем я оказался близ двери его артистической комнаты, до меня донеслись его крики, крики его жены и лай его пса. Оказалось, что Корелли ударил кулаком по туалетному столику, вогнав себе в ладонь маленькую щепочку. На столике была капля крови, и именно поэтому миссис Корелли срочно вызывала карету скорой помощи. Я, как умел, принялся успокаивать супругов: Корелли я сказал, что в любовной сцене следующего акта он может добиться реванша, укусив мисс Нильссон за ухо. Это чрезвычайно развеселило его, более того — замысел так понравился ему, что он тут же рассказал о нем мисс Нильссон, в результате тенор ощутил такое удовлетворение, словно и вправду укусил партнершу — чего, слава Богу, не сделал».

Эпизод, о котором идет речь, связан с фразой из финала второго акта, а именно — с моментом, когда тенор поет «No, no, principessa altera! Ti voglio ardente d'amor!». В тот вечер Нильссон, как всегда, «увенчала» ферматой на соль фразу «Mi vuoi nelle tue braccia a forza, riluttante, fremente?».

Именно тогда она, как сама вспоминает, была в особо хорошей форме и продержала эту ноту до самого появления тенора. Действительно, все дальнейшее, о чем пишет Бинг, имело место быть. А вот о завершении истории он умалчивает, так как, не дожидаясь окончания инцидента, уехал в Нью-Йорк.

На самом же деле тенор не укусил и не поцеловал ее (как считают сентиментальные поклонники Корелли) — он замыслил более утонченное возмездие. Когда Турандот пела «La mia gloria e finita» («Конец моей славе»), Корелли, не обращая внимания на то, что большая часть публики, естественно, не понимала итальянского, с готовностью подтвердил: «Si, e finita!» («Да, конец!»). Это казалось объявлением войны. «Но напротив, — говорит в интервью Биргит Нильссон, — именно с этого эпизода и началась наша подлинная дружба». Биргит Нильссон обладала прекрасным чувством юмора и очень ценила наличие его у других. Так, например, общеизвестен тот факт, что певица не смогла «сработаться» с Гербертом фон Караяном. Когда Рудольф Бинг спросил ее мнение о выдающемся австрийском дирижере, Нильссон тут же ответила, что просто не может работать с человеком, у которого напрочь отсутствует чувство юмора. Может быть, именно потому была так прочна дружба шведской сопрано и генерального директора «Метрополитен», что оба они были известными острословами, и это, вероятно, помогало им выходить из многочисленных сложных ситуаций. Нередко они подшучивали друг над другом — в основном, над такой чертой как скупость (у Бинга эта скупость диктовалась, естественно, его должностными обязанностями). Как-то шефа «Мет» спросили, трудно ли было сотрудничать с Нильссон? «О нет, что вы! — ответил он не задумываясь. — Вы только должны были платить ей столько денег, сколько она того желала, и получали взамен самый чудесный голос, какой только можно себе представить». В свою очередь, когда при оформлении налоговой декларации Нильссон был задан вопрос, имеет ли она на содержании иждивенцев, она незамедлительно ответила: «Да, конечно! Рудольф Бинг!»

Итак, никакого «соперничества» в обывательском смысле слова у Корелли и Нильссон не было, а если недоразумения случались, то они легко разрешались, тем более, что в трудных ситуациях на помощь всегда приходил Бинг, как никто другой умевший сглаживать любые конфликты. Впрочем, и сами певцы без всяких посредников могли вполне мирно выйти из сложной ситуации. Биргит Нильссон вспоминает: «Когда мы вместе записывали «Аиду», произошел один эпизод, в котором Корелли показал себя на редкость великодушным и добрым человеком. В моей партии в сцене триумфа есть высокое до, и тенор захотел его спеть вместе со мной. Когда мы услышали первый записанный вариант, его до не было слышно и нам пришлось записать этот фрагмент повторно. Но на этот раз, очевидно, операторы открыли микрофон Франко слишком рано и уже не было слышно моей высокой ноты. Для сопрано сцена триумфа — самая выигрышная во всей опере, к тому же это до — мое, оно не для него писалось! Я так рассердилась, что пошла к оператору и сказала ему: «Здесь во мне не нуждаются. У вас есть своя Аида, которая поет мое до, поэтому я ухожу». Оператор пришел в ужас от мысли, что ему придется передать эти слова Франко, он просил меня остаться и записать сцену заново, но я настаивала: «Нет, он споет мою партию гораздо лучше меня!»

Я уже и впрямь собралась уходить, когда Франко, которому оператор все рассказал, догнал меня. «Биргит, мы были не правы, — сказал он мне, — я не буду петь это до, прости меня, прости».

Остается только добавить, что после злополучного инцидента в Бостоне Леопольда Стоковского заменил Курт Адлер и больше престарелого маэстро в «Метрополитен» не приглашали.

В апреле 1961 Корелли выступил в «Дон Карлосе» вместе со своими старыми знакомыми еще по европейским выступлениям: Марией Куртис-Верной, Джорджо Тоцци и Джеромом Хайнсом. Но были и новые встречи на сцене — например, с басом Германном Уде. В мае в Детройте — впервые на американском континенте — Франко спел в «Аиде», где появился на сцене с певцом, которому суждено было стать одним из его самых постоянных партнеров — басом Эцио Фладжелло.

В разгар лета Корелли возвратился в Италию. Он блистательно спел Андре Шенье в венецианском театре «Ла Фе-ниче», а затем приехал в Верону, чтобы спеть «Кармен». На генеральной репетиции 26 июля присутствовали его старые друзья: Джульетта Симионато, Этторе Бастианини и Рената Скотто. С ними он должен был выступить в семи спектаклях на сцене знаменитой и столь любимой Франко «Арены». Правда, несколько смущал довольно молодой и не особенно опытный дирижер — маэстро Савицкий, американец русского происхождения, который до этого успел вызвать раздражение своей некомпетентностью в качестве оперного дирижера не только у исполнителей главных партий, но даже у безропотного Пьеро де Пальмы, тенора-компримарио, замечательного профессионала.

О том, что произошло накануне спектакля, можно прочитать в статье, появившейся на следующий день, которая называлась: «Корелли: Его Величество Тенор. Франко Корелли вел себя так же вздорно, как Каллас». Вкратце ее содержание сводилось к следующему. Вечером 26 июля шла генеральная репетиция «Кармен». Корелли, за что-то разозлившийся на Симионато, ждавшую от него цветок, закутавшись в меховой шарф, начал петь. Жители Вероны уже от столиков в кафе на площади Бра напрягали слух: снаружи все было прекрасно слышно и угадывались малейшие шорохи. Неожиданно, пропев несколько фраз, Корелли остановился на середине ноты. Молча он вытащил руку из кармана и потряс ею в воздухе. «Так я петь не буду, — сказал он. — В таком темпе не буду». Маэстро Савицкий опустил дирижерскую палочку. По рядам, где сидели зрители, допущенные на репетицию, пробежал ропот. Те, кто слушал за стенами театра, затаили дыхание: со сцены не доносилось больше ни звука музыки — верный признак того, что что-то не заладилось, или кому-то плохо, или кто-то ссорится. «Не буду, — повторил Корелли. — Это невозможный темп». Дирижер положил палочку на пюпитр. «Но, синьор Корелли, — возразил он, — поймите, что это темп самого Бизе!». «Я никогда так не пел, — ответил тенор. — Вы мне навязываете длительности, которые губят мелодию». На это Савицкий, по словам журналиста, ответил следующей тирадой: «Я здесь дирижер, и опера будет исполняться так, как говорю я». И в ответ получил: «В таком случае ищите себе другого тенора».

Не удивительно, что в столкновении совершенно никому не известного дирижера с певцом такого уровня, как Франко, победил тенор. Кроме того, никто не сомневался в том, что публика заполнит ряды ради того, чтобы услышать Корелли, а не Савицкого. Дирижер, поняв, что он пришелся «не ко двору», заявил, что отказывается от своей должности, и его заменил Молинари-Праделли, хорошо знавший всех исполнителей и дирижировавший спектаклями с их участием бессчетное количество раз.

Опера прошла на сцене с огромным успехом. Пресса писала: «Речь ни с чьей стороны не шла о капризах, причудах или злобных претензиях, а всего лишь о непримиримом разногласии, вызванном явной неопытностью дирижера: неопытностью в опере вообще и, в частности, в «Кармен», которая идет на такой сложной сцене, как «Арена», — писал Джузеппе Пульезе. Несколько позже, а потому — не «по горячим следам», Джулио Конфалоньери высказался еще более определенно: «По абсолютно достоверной информации, маэстро Савицкий никогда в жизни не дирижировал оперой и был до этого в основном симфоническим исполнителем. Здесь же, в опере, нет ничего общего с дирижированием симфонией или фортепианным концертом».

Осенью Корелли вновь сыграл роль Манрико в двух спектаклях. Первый — это «Трубадур» в Западном Берлине с составом исполнителей Римской оперы. Успех был таков, что Корелли, уже переодевшийся, вынужден был спеть в фойе театра несколько песен, причем Этторе Бастианини, еще не успевший освободиться от облика графа ди Луны, выступил в роли конферансье, наотрез отказавшись из уважения к коллеге петь сам — редкий случай партнерской поддержки в мире театра, где конкуренция часто весьма сурова (об этом эпизоде Корелли вспоминает в уже цитированной нами статье, посвященной Этторе). А несколько дней спустя Корелли в партии Манрико открыл сезон туринского театра «Нуове».

После единственного выступления в Барселоне с «Тоской», где роль главной героини исполнила Луиза Маралья-но, а Скарпиа был Пьеро Каппуччилли, Франко возвратился в Милан, чтобы в очередной раз участвовать в открытии сезона «Ла Скала», где годовщину объединения Италии решено было отметить редко исполняемой ранней оперой Верди «Битва при Леньяно». Эта опера была написана композитором в 1849 году и явилась своеобразным откликом на события недавней революции, с которой итальянские патриоты связывали надежды на избавление от австрийского владычества. Действие оперы происходит в XII веке в эпоху борьбы лиги ломбардских городов с тевтонскими завоевателями во главе с Фридрихом Барбароссой. В центре сюжета — любовная драма Лиды (в миланской постановке эту роль исполнила Антониэтта Стелла), ее мужа, миланского военачальника Роландо (Этторе Бастианини), и бывшего жениха Лиды, которого, однако, она считает до определенного момента погибшим, веронского воина Арриго (Франко Корелли). Личный конфликт разворачивается на фоне героических событий, связанных с освобождением Италии от гнета захватчиков. Современники первой постановки «Битвы» прекрасно понимали идейную направленность оперы, особенно, когда Арриго с хором пел «Клянемся бороться с тиранами Италии», или когда звучал марш «Да здравствует Италия!» Опера была запрещена и — уже в другой редакции и с другим названием («Осада Гарлема») — поставлена лишь в 1861 году, когда объединение Италии в основном завершилось. Так что миланская постановка 1961 года была еще и в этом смысле юбилейной.

Теноровая партия в опере, довольно сложная по тесситуре, очень выгодна для исполнителя, и совершенно не удивительно, что Корелли в ней снискал просто ошеломляющий успех. В восторге были все: и зрители, среди которых находились первые государственные лица Италии, и критика. Премьерный спектакль был записан и вскоре выпущен на пластинках. Родольфо Челлетти писал в предисловии к комплекту оперы: «В выходной арии «La pia materna mano» Корелли демонстрирует широкое и одновременно нежное звучание, страстные интонации, а в каденции — блестящие верхи. Третий акт он заканчивает с неудержимым пафосом и энтузиазмом».

В конце января, после нескольких спектаклей «Турандот» в Неаполе, Корелли возвратился к американской публике, выступив в пяти спектаклях «Тоски» и четырех «Аиды». Вот только один из отзывов критики, свидетельствующий, что творилось в эти дни в театре: «После «E lucevan le stelle» я долго с сомнением размышлял, сможет ли спектакль продолжиться без бисирования», — писал комментатор из «New York Times». Что говорить о критиках, если часто потрясение от голоса Корелли испытывали и его партнеры, которых, казалось, уже невозможно ничем удивить. Джильола Фраццони, к примеру, рассказывает: «Я помню, как однажды в «Тоске» во время исполнения фразы «Vittoria! Vittoria!» маэстро Botto, сидевший в партере, посмотрел на часы, потому что Корелли все не заканчивал фразу. Казалось, что он собирался просто взорвать театр!»

Весной 1962 года Корелли выносит на суд американской публики новую для него роль — Энцо Гримальдо в «Джоконде» Амилькаре Понкьелли. Опера эта была написана композитором в 70-х годах XIX века в содружестве с Арриго Бойто (который, кстати, выступил здесь под псевдонимом Т. Горрио) на сюжет драмы Виктора Гюго «Анджело, тиран Падуанский». Напомним, что этим же сюжетом воспользовался и Цезарь Кюи в опере «Анджело», причем премьера обеих опер прошла в одном году (1876). «Джоконда» — опера очень эффектная, дающая прекрасную возможность проявить себя как исполнителям главных ролей (в особенности, конечно, баритону, который поет Барнабу), так и режиссерам, сценографам, балетмейстерам. Пылкий и романтичный персонаж Энцо Гримальдо, несмотря на то что эта партия не обладает особой выразительностью, был образом, хорошо подходящим голосу Корелли, его личности и, естественно, внешнему облику, поэтому хгенор охотно пел ее и впоследствии. Исполнительницами заглавной роли были уже заканчивавшая оперную карьеру Зйнка Миланова и обладательница выдающегося голоса американка Эйлин Фаррелл (драматическое сопрано), которая впервые выступила в «Мет» за год до появления там Корелли и уже снискала большой успех в вагнеровском репертуаре. Карьера Фаррелл на оперной сцене была относительно недолгой. Однако многие считают (и на наш взгляд совершенно справедливо), что певица была одной из самых замечательных сопрано своего времени. Ее голос, как и голос Корелли, благодаря исключительной силе и красоте, сравнивали с трубным гласом архангела Гавриила, возвещающего конец мира. Кстати говоря, Фаррелл знают не только поклонники оперы. Так, в 1959 году в Сполето после концерта, включавшего классические арии, и выступления через день в «Реквиеме» Дж. Верди певица заменила в сугубо эстрадном концерте самого Луи Армстронга, исполнив вместо него с его оркестром джазовые баллады и блюзы. После этого Фаррелл немедленно получила предложение записаться в новом амплуа. Уже после ухода со сцены она еще долго продолжала выступать в различных эстрадных жанрах, что сделало ее имя необыкновенно популярным в Америке*.

* Увы, еще одно грустное примечание. В 1999 году вышла в свет книга Фаррелл «Я не могла не петь», вскоре появилось ее большое интервью в «Opera News». А в 2002 году оперный мир облетела грустная новость: 23 марта в возрасте 82 лет в доме для престарелых певица скончалась.

Постепенно Корелли стал переносить свой основной европейский репертуар на американскую сцену. Так, в апреле в Филадельфии он выступил в своей любимой партии Дона Хозе, с которой когда-то начиналась его карьера. На этот раз его партнершей была двадцативосьмилетняя меццо-сопрано Мэрилин Хорн, жена темнокожего дирижера Генри Льюиса (этой «Кармен» дирижировал Антон Гуаданьо), которая, несмотря на молодость, была уже хорошо известна как в Америке, так и в Европе, в частности, большим успехом пользовались ее совместные выступления с Джоан Са-зерленд, также женой дирижера — Ричарда Бонинга. Тандем этих двух певиц в «Норме», без сомнения, принадлежит к высшим достижениям в сфере оперного исполнительства 60 — 70-х годов. Правда, почему-то американка Хорн смогла дебютировать на сцене «Мет» только через шестнадцать лет после начала вокальной карьеры, в 1970 году. Так что надо с сожалением констатировать факт, что творческое содружество Корелли и Хорн ограничилось всего одной «Кармен» в Филадельфии.

В конце весны Корелли возвращается в «Ла Скала» с пятью спектаклями «Турандот», где заглавную партию кроме Нильссон исполнила Эми Шуард, а Пинга сыграл один из лучших интерпретаторов этой роли Ренато Капекки. Здесь же вскоре произошел тот дебют Корелли, который, как многие считают, явился вершиной его карьеры, самой высокой точкой, достигнутой его голосом. 28 мая 1962 года на закрытии оперного сезона в миланском театре прошла премьера «Гугенотов» Джакомо Мейербера, где Франко исполнил Рауля де Нанжи.

«Гугеноты», лучшая из всех «больших опер» Мейербера, столь популярная в XIX веке и в первые десятилетия XX, уже несколько лет не шла на итальянской сцене в связи тем, что трудно было собрать вместе исполнителей, которые бы справились с невероятно сложной тесситурой главных партий. Последним великим итальянским певцом, осмелившимся подняться на «эту лестницу из шести ступеней, которую представляет собой теноровая партия в опере Мейербера», был Джакомо Лаури-Вольпи. Он спел в «Гугенотах» в 1955 году на миланском канале RAI.

Партия Рауля была написана для Адольфа Нурри, который, как вспоминают очевидцы, хотя и обладал очень сильным голосом, начиная с ля-бемоля или с чистой ля, пел все верхние ноты фальцетом. «Эта система, отвергнутая современным вкусом, — отмечал Родольфо Челлетти в своем предисловии к записи оперы, — значительно облегчила труд певцов, исполняющих высокие ноты «живым» голосом, особенно — в такой высокой тесситуре, как тесситура Рауля, вдвойне или даже втройне более сложная, чем все остальные. Если смотреть на все с точки зрения здравого смысла, голос Корелли не слишком вяжется с очень молодым персонажем, мечтательным и наивным (не случайно Мейербер уподобил его пение скрипке в речитативе и арии «Bianca al par di neve alpina»), и герою более подходит тембр ясный и «серебряный», чем «бронзовый».

Но, несмотря на то что многие хотели увидеть несколько иного Рауля, постановка «Гугенотов» в «Ла Скала» была оценена всеми — и рецензентами, и публикой — невероятно высоко. Настоящими триумфаторами этих вечеров (спектакль был показан пять раз) были Корелли, Симионато (Валентина), Джоан Сазерленд (Маргарита Валуа) и Николай Гяуров (Марсель), исполнявшие наиболее трудные партии. «Джульетта Симионато, — писал Челлетти, — выдержала испытание, достойное встать в ряду самых сложных и славных в ее карьере. Но все же основная ответственность была возложена на Франко Корелли, потому что его Рауль — одна из «исторических» партий романтического тенора и по своей сложности она одна может сейчас оказаться достаточной, чтобы принести исполнителю славу или покрыть его позором (…). Корелли раз от раза все больше вживался в образ Рауля, печального рыцаря, воодушевлявшегося в любовном дуэте четвертого акта (несмотря на то, что он пропустил пассаж, в котором присутствует высочайшее ре-бемоль), и преодолел все другие сложности тесситуры своим всемогущим голосом исключительной широты, гибким и проникновенным».

Как вспоминает Симионато, публика «Ла Скала», обычно, по ее мнению, довольно «холодная» (по сравнению с другими театрами), единственный раз позволила увлечь себя после дуэта в четвертом акте. Этот знаменитый дуэт очень сложен для тенора из-за повторяющихся a mezza voce си-бемолей («Dillo ancor!»), а также из-за многочисленных до-бемолей (которые для голоса — совсем не то, что чистые си, хотя, казалось бы, речь идет об одной и той же ноте), в которых сливаются голоса обоих артистов. По окончании дуэта весь партер встал и более двадцати минут аплодировал, так что сами главные герои, до этого момента занятые исключительно пением и не замечавшие публику, с трудом смогли продолжать петь дальше.

С «Гугенотами» карьера Корелли дошла до поворотного и во многом кульминационного момента. Это было действительно большим достижением: Франко — единственный из своих современников на тот момент — смог подготовить эту партию и успешно с ней справиться. Поклонники ожидали от Корелли, что он будет петь и в других, не менее сложных и ответственных операх. Во многом это были «законные» ожидания, потому как тенор достиг таких вершин техники, что лишь немногие (в силу разных причин) осмеливались их отрицать. Его голос, вначале бывший всего лишь могучей лавиной, за годы постоянных усилий достиг такой гибкости (свойственной в первую очередь «лирическим» тенорам), которая сделала его единственным среди тех, кого обычно называют «сильными тенорами». Кстати, если уж говорить о традиционном разделении теноров на «лирические» и «драматические» (соответственно, и об их модификациях) и о том, как можно определить голос Франко, то здесь нельзя не вспомнить слова самого Корелли, который в интервью Джулиано Раньери в 1970 году предостерегал критика от каких-либо клише: «Если вы хотите сделать мне приятное, не пишите, что я драматический или лирический тенор. Просто скажите, что я — голос».

Как удалось Корелли справиться с задачей, которая была не по силам многим прославленным его современникам? Ответ может быть один: жертвами, постоянным самоограничением, непрерывными занятиями — мазохистскими, как кто-то сказал (кстати, эти занятия часто проходили под аккомпанемент фортепиано, настроенного на полтона выше). Очевидцы вспоминают, что когда что-то долго не получалось, Корелли срывался: его гнев обрушивался на пюпитры, дверцы шкафов и себя самого. «Я видел, как он в прямом смысле слова рвал на себе волосы, — вспоминает Карло Перуччи. — Он приходил в отчаянье от неверного звука, неудавшейся интонации, прерывающегося дыхания. Он занимался даже во время отдыха, в полуподвале гостиницы, так как там была особенно «хорошая слышимость», записывая на жалкий магнитофон все свои попытки, а затем проводил бессонные ночи в поисках ошибок, прослушивая записи».

На этом пути, который Джузеппе Пульезе назвал Голгофой, Корелли нашел не только исключительно высокие ноты — «верхи, сверкающие как небесные молнии», — по словам Эудженио Гара, — не только умение приглушать голос почти до шепота и быть слышным в любой точке зала, но и особую манеру исполнения богатых динамическими оттенками речетативов на мецца-воче, ставшую его «козырем», в то время как традиционно она является именно самым слабым местом, говоря словами Родольфо Челлетти, «проходной зоной» для обладателей «сильных» высоких мужских голосов. «Смешанная зона» {ми-бемоль — соль-бемоль) представляет собой пример сочетания «грудного», можно сказать, «басового» звучания и среднего регистра с «головным» звучанием верхних нот (…). «Проходная зона» Корелли обладает таким же объемом, такой же полнотой, такими же оттенками, как и его средний регистр, а также блистательный верхний. Он тем более великолепен, чем выше поднимается голос. И здесь мы несомненно имеем дело с вокальным феноменом, потому что верхи Корелли от соль до ре-бемоля обладают силой и полнотой среднего баритонового регистра, как бы перенесенными в зону стратосферы, — с тем блеском и стихийностью, которые идут от головного резонатора».

Впоследствии и другие критики часто отмечали незаурядные творческие возможности голоса и манеры исполнения Франко Корелли. Так, Серджо Сегалини писал: «Его чудесный «Полиевкт» 1960 года подтвердил артистическую зрелость Корелли, так же как и его «Битва при Леньяно» 1961 года, его «Турандот» и «Гугеноты» 1962 года, его «Сельская честь» 1963-го и его «Турандот» 1964-го (это было его последним открытием сезона «Ла Скала»). Совершенно подчинив себе голос необычайных возможностей, он мог позволить себе все в те годы. Его пение, плавное, «на одном дыхании», его умение петь pianissimo открыли ему двери в ранний романтизм. Сильные и властные интонации, широта звучания сделали его вердиевским тенором. Красота, чувственность тембра идеально подходили веристскому репертуару. Его Рауль был чудесен, его Манрико неповторим, его Калаф поразителен». Спектакли с участием Корелли становились праздником музыки, на котором почти всегда Франко был главным виновником торжества. Вот типичный пример отклика критики на его выступление. Один из рецензентов музыкального журнала, издаваемого в Далласе, писал о спектакле 15 мая 1971 года: «Визит «Метрополитен Опера» в Даллас в 1971 году завершился такой известной и любимой оперой, как «Аида». Однако в субботу вечером ее смело можно было переименовать в «Радамеса» — в связи с тем, что в роли воинственного египтянина выступил тенор Франко Корелли». Интереса ради заглянем в хронику выступлений тенора. Его партнерами в этот день были Люсин Амара, Марио Серени, Ирэн Дэлис, Эцио Фладжелло — ведущие солисты «Метрополитен Опера». Однако, конечно, никто из них не был столь ярким вокальным феноменом, как Франко, поэтому можно вполне понять, что героем вечера стал именно Корелли, особенно если вспомнить, какой потрясающий эффект оказывал его огромный голос, его ферматы и «замирающие» ноты не только на профессионалов, понимающих, что это уже почти выходит за рамки человеческих возможностей, но и на неподготовленную публику, если даже слыша лишь записи Корелли, можно испытать сильнейшее потрясение.

С триумфом выступив в пяти спектаклях «Гугенотов», Корелли отправился в Венецию петь «Кармен» (с Фьоренцой Коссотто и Марио Серени). Сразу после выступлений он должен был прибыть в Энгиен, но по дороге Корелли попал в автомобильную аварию — он мчался на автомобиле и вылетел в кювет. К счастью, спортивная машина Франко оказалась достаточно прочной, так что тенор отделался лишь легкими царапинами, не требовавшими лечения в больнице. Однако пережитый стресс был настолько велик, что французские спектакли пришлось отменить. В июле Корелли принял участие в студийной записи «Сельской чести», где он единственный раз за всю карьеру спел с выдающейся испанской певицей Викторией де лос Анхелес.

В конце того же месяца Корелли впервые выступил на знаменитом Зальцбургском фестивале. Дирижировал шестью спектаклями «Трубадура» легендарный Герберт фон Караян, выступивший также и в качестве режиссера. Состав исполнителей по уровню не уступал лучшим спектаклям «Мет». Помимо Корелли — Леонтин Прайс, Джульетта Симионато, Этторе Бастианини и Никола Заккариа. Успех постановки стал ясен уже на генеральной репетиции, на которой присутствовало около двухсот человек. На премьере, помимо публики, посещающей «престижные» спектакли, было немало представителей международной музыкальной критики. Практически все они (едва ли не впервые) пришли к единодушному мнению: потрясающий спектакль (хотя, если судить по записи, Никола Заккариа, к примеру, был явно «не в форме»). По окончании спектаклей Герберт фон Караян так оценил вокальные возможности Корелли: «Этот голос возвышается над всем; голос грома, молнии, огня и крови».

Родольфо Челлетти, еще раз подтвердив свое мнение о том, что Манрико Корелли совсем не похож на всех прочих Манрико, особенно в лирических моментах (правда, критик отметил, что ария «Di quella pira» была исполнена «однотонно»), писал, что «у Франко исключительная широта и густота звука не исключают способности к его смягчению и замиранию. Любой преподаватель пения способен отметить в некоторых сложных моментах (например, в «Il presagio funesto, deh, sperdi о cara») пассажи, достойные занесения в учебники (…). Дуэт с Азученой воодушевляет; инвектива «На quest'infame l'amor venduto» спета так, что становится понятно, почему публика многократно вызывала тенора на "бис"». Спектаклем остались довольны даже английские критики. Хотя и здесь комментатор из розенталевской «Opera», отметив, что тенор снискал «фантастический успех», придрался к «длиннейшим диминуэндо», которые, по его словам, «сбивали певца с тона».

После триумфальных выступлений Корелли в Зальцбурге Караян пригласил его в Венскую Оперу, где тенор совместно с Леонтин Прайс спел в шести спектаклях «Тоски» (в промежутке между ними он еще успел выступить там же в «Турандот», правда, дирижером был не Караян, а Альберто Эреде. Заглавную роль пела Эми Шюард, а партию Лиу исполнила блистательная Хильде Гюден).

До конца 1962 года у Корелли в программе было еще два очень важных представления: певец стал первым в истории оперы ведущим тенором, который в один и тот же год участвовал в открытии сразу двух сезонов крупнейших театров — «Метрополитен» и «Ла Скала». В «Метрополитен» его «Андре Шенье» стал историческим событием. Всю свою партию Корелли исполнял в авторской тональности, что до него осмелился делать лишь 25 лет назад Беньямино Джильи. Как писалось в газетах, после «Improvviso» последовало двадцать минут аплодисментов.

В книге «Я не могла не петь» Эйлин Фаррелл вспоминает об этих днях: «Признаться, спектакли «Шенье» проходили нелегко. Корелли находился в лучшей своей форме, но мне не приходилось до этого видеть, чтобы кто-либо так нервничал перед выходом на сцену. Во время генеральных репетиций он всегда выделялся на фоне других удивительно красивым голосом, однако неожиданно останавливался, вздымал руки и говорил, что он сегодня «не в форме» и не может продолжать репетицию. Казалось, пение было для него настоящей мукой и полностью его изматывало. И вот однажды во время спектакля я наконец поняла, кто виновник такого состояния тенора. Во время антрактов его жена Лоретта имела привычку оккупировать гримерную мужа, куда уже больше никого не впускала и где устраивала ему форменный разнос, отмечая все его ошибки на сцене и при этом пронзительно кричала. Она не замолкала даже во время спектакля. Несмотря на то что появляться на сцене мне нужно было из строго определенного места, я всегда старалась избегать того выхода, где в этот момент находилась сеньора Корелли. Это было нелегко, так как она без устали металась с одного конца сцены на другой, постоянно что-то выкрикивая своему мужу по-итальянски, ужасно мне этим мешая и не давая как следует сосредоточиться. Я же в совершенно взведенном состоянии пыталась сконцентрироваться, чтобы вступить вовремя и не разойтись с оркестром». Насколько нам известно, эти слова певицы не вполне соответствуют действительности. Лоретта ди Лелио была (и остается) незаменимым помощником Франко. Об этом говорят очень многие, кто общался с четой Корелли. Вот хотя бы мнение американского критика Конрада Осборна: «Я не увидел ничего странного и смешного в той сплоченности и единстве, которые продемонстрировали супруги Корелли. Лоретта оказалась приятным и интересным человеком, кажется, вполне довольным своей судьбой. Она абсолютно (и, я уверен, искренне) предана делу мужа и отдает все силы на служение ему. Об их близости говорит и то, что она без тени смущения часто отвечает за Франко на обращенные к нему вопросы, и тенора это вполне устраивает»*.

Может быть, на воспоминания Фаррелл наложили отпечаток чисто женское — чересчур эмоциональное и несколько ревнивое — восприятие Корелли. Во всяком случае, нервозность Корелли может быть объяснена и другими факторами. Вспомним, что еще Энрико Карузо предупреждал о сложностях, связанных с профессией вокалиста: «Помимо узкого круга посвященных, весьма немногие имеют верное представление о том, сколь сильно успех каждого оперного артиста зависит от его жизни, непрерывных упражнений и того внимания, с которым он заботится о своем здоровье. Широкая публика очень мало знает о том, до какой степени певец иногда страдает от повышенной нервозности или находится под влиянием кулисной лихорадки, прежде чем выйдет на сцену. Столь же мало известно большинству слушателей, что он, так громко прославляемый, на самом деле должен вести очень скромную жизнь и ограничивать себя самым малым»**.

Спустя почти два месяца в «Ла Скала» собрался состав, который триумфально исполнил «Битву при Леньяно» в предыдущем сезоне, — для того чтобы представить новую постановку «Трубадура»: Франко Корелли, Антониэтта Стелла, Этторе Бастианини. К ним присоединились Альдо Протти и Фьоренца Коссотто с Иво Винко.

Спектакли продлились до начала весны. На одном из них произошло событие, вошедшее в официальную хронику «Ла Скала»: «Второго марта, на девятом спектакле, после второго акта тенор Корелли потерял голос. Джанни Иайя уже собрался было заменить его, но Корелли пришел в себя и после часового перерыва спектакль смог продолжиться с прежним составом». Кое-кто злопыхал, что «потеря» голоса была обусловлена нервным состоянием Корелли или даже была вызвана гипнозом!

* High Fidelity. Vol. 17. № 2. February. 1967. P. 68–69.

** Цит. по кн.: Назаренко И. К. Искусство пения: Очерки и материалы по истории, теории и практике художественного пения. Хрестоматия. С 135.

Те, кто не знал о профессионализме и ответственности Франко Корелли, поговаривали даже о «капризах» тенора. По версии же прессы дело обстояло так: во втором акте Корелли легкомысленно подошел слишком близко к жаровне, пылавшей посреди цыганского поля, и получил сильное раздражение в горле. Здесь можно вспомнить аналогичные случаи с другими артистами. Самый известный из них — с Марио дель Монако, «обжегшимся» в Вероне «огнями радости» в «Отелло». Ансельмо Кольцани рассказывает о подобной же неприятности, происшедшей в «Метрополитен» с Корнеллом Мак-Нилом.

К слову сказать, на том спектакле в «Ла Скала» долго длился антракт не только между вторым и третьим действиями (а в третьем была «Di quella pira» и к тому же еще и «Ah, si ben mio», ария, которая никак не подходит для исполнения «не в голосе»!), но также и между третьим и четвертым, что вызвало недовольство публики и коллег. «Я должна была петь «D'amor sull'ali rosee», а мне пришлось ждать целый час!» — рассказывает Антониэтта Стелла, вспоминая напряжение того вечера. В конце концов, замена не состоялась. Спектакль закончился около двух ночи, но зато — со всеми «титулованными» исполнителями. Надо заметить, публика с пониманием отнеслась к трудной ситуации и наградила исполнителей бурными аплодисментами.

В январе 1963 года Корелли вернулся в «Метрополитен», сначала — со спектаклем «Аида» с Леонтин Прайс и Ритой Горр, а затем — с новой постановкой «Адриенны Лекуврер», в которой выступила Рената Тебальди. Нельзя сказать, что последняя опера произвела сильное впечатление. По словам Бинга, «никому в театре и вне его не понравилась «Адриенна Лекуврер», поставленная специально для Ренаты Тебальди, хотя мы обеспечили ей идеального Морица в лице Франко Корелли». Рецензии на выступления Тебальди были далеко не восторженными, так что певице пришлось еще до окончания сезона на время приостановить выступления и заняться реабилитацией голоса.

В марте, почти сразу после последнего спектакля «Трубадура» в «Ла Скала», Корелли еще раз исполнил роль Манрико в Римской опере. Это было важное событие, но не только потому, что он вернулся с одной из своих самых успешных ролей в театр, который видел его первые шаги в оперном мире. В зале был зритель, которого Корелли специально пригласил и чье суждение было для него особенно значимо: Джакомо Лаури-Вольпи.

В конце 50-х годов во втором издании книги «Вокальные параллели» прославленный тенор, еще сам с успехом выступавший на сцене и записывавшийся на пластинки, проводил параллель между Ринальдо Грасси и Франко Корелли: «Первый из них, туринец, несмотря на конкуренцию Дзенателло, Басси, Паоли и других великолепных голосов того времени, когда Карузо достиг баснословной славы (она объяснялась как подлинными достоинствами его голоса, так и рекламной техникой американцев, для которых пропаганда в коммерции необходима как воздух), отличился в «Аиде» благодаря яркому и энергичному звучанию верхнего регистра, а также благодаря своей стройной и ловкой фигуре. В переходном регистре его голос был неустойчивым, неуверенным и неровным, как и у Франко Корелли. Последнему, однако, удалось частично преодолеть это препятствие, переходя «зону стыка» на заглубленном звуке и облегчив ноты верхнего регистра. Он также сумел утвердить себя в «Аиде», самой строгой из вердиевских опер. Не последнюю роль в его успехе играет монументальная фигура, роскошные, часто кричащие костюмы и пара стройных ног — все это особенно ценится у сегодняшней «потерянной» молодежи. Впрочем, не будем умалять достоинств этого артиста, старательно работающего над собой и сознающего свои недостатки. Его карьера развивалась совершенно особенным образом. Ибо между Грасси и Корелли пролегает дистанция огромного размера. Корелли, благодаря нехватки больших голосов, от которой страдает сейчас оперный театр, не встречает никого, кто серьезно угрожал бы ему. Грасси, родившись гораздо раньше, должен был бороться с добрым десятком крепких и энергичных теноров, любой из которых сегодня был бы королем оперной сцены»*.

Об артистическом и личном общении Франко Корелли и Джакомо Лаури-Вольпи ходило немало слухов. Некоторые считали, что Корелли обращался к знаменитому коллеге за советами при подготовке редких опер, которые тот когда-то исполнял — «Полиевкта» и «Гугенотов». В действительности же их настоящее сотрудничество — а лучше сказать, их дружба — началась уже после того, как Корелли выступил в обеих этих операх, где-то между 1963 и 1964 годами. Сначала это была одна случайная встреча в конце 50-х годов и несколько телефонных разговоров по поводу «Гугенотов». Но Лаури-Вольпи внимательно следил за творческим ростом Корелли, наблюдал за ним с самого начала его карьеры и поначалу отзывался о нем довольно строго. Получила известность следующая фраза маститого тенора и теоретика вокала, произнесенная еще в 50-х годах: «Если Корелли будет так продолжать, у нас будет скорее баритон, а не тенор». Но когда Франко выступил в «Гугенотах», Лаури-Вольпи именно его назвал своим достойным преемником.

Долгие годы Джакомо Лаури-Вольпи жил в Валенсии, куда Корелли с 1962 года начал наведываться достаточно часто, останавливаясь в доме маэстро в Бурьясоте. В первый год Франко провел там десять дней, затем двадцать, тридцать… И каждый день он по нескольку часов занимался со своим старшим другом: одна фраза за другой, вокализ за вокализом, до тех пор, пока под окнами не собирался кружок людей, желавших послушать знаменитых теноров.

Многие задавались вопросом: зачем нужен был Лаури-Вольпи Корелли, уже знаменитому и обладавшему индивидуальной техникой? Ответ, вероятно, может быть такой.

* Лаури-Вольпи Дж. Вокальные параллели. С. 263–264.

По всей видимости, здесь сошлись два человека, для которых певческое искусство представлялось главным жизненным интересом. Известно, сколько книг, посвященных вокалу, написал Лаури-Вольпи. Это «Экивок» (Милан, 1939), «Живые кристаллы» (Рим, 1948), «Подняв забрало» (Милан, 1953), «Вокальные параллели» (Милан, 1955), «Тайны человеческого голоса» (Рим, 1957). Известно и то, что проблемы пения были главным и единственным настоящим интересом Корелли. Можно сказать, он в чем-то продолжил традиции своего старшего товарища-аналитика, когда в многочасовых интервью со Стефаном Дукером рассуждал о проблемах, связанных с голосом. Когда-нибудь эти беседы будут опубликованы и мы получим увлекательнейшую для всех, кто интересуется вокалом, книгу. Ко всему прочему Лаури-Вольпи брал уроки у знаменитого испанского баритона Антонио Котоньи (среди учеников которого были и «король баритонов» Маттиа Баттистини, и Жан де Решке), певшего с середины XIX века и ценимого, среди всех прочих, Джузеппе Верди. То есть, иначе говоря, Лаури-Вольпи имел возможность напрямую общаться с человеком, который не только застал знаменитый расцвет певческого искусства Италии и мог поведать о вокальных традициях той поры, но и сам был живой легендой эпохи бельканто, который и в старости сохранил и голос, и мастерство. Лаури-Вольпи вспоминает о концерте в академии «Санта-Чечилия», где он учился, в котором выступали Аделина Патти и Антонио Котоньи: «Обоим артистам было за семьдесят. И в то время, как Патти уже обнаруживала старческий упадок, голос «дяди Тото» звенел, словно диковинный золотой колокол. Время не проточило ни одной трещины в этом благозвучном колоколе и даже не смогло оставить на нем царапин… Автор этих строк помнит, как уже восьмидесятилетним старцем этот артист пел каватину из «Севильского цирюльника», «Дочь моя, ангел безгрешный» из «Линды ди Шамуни» и «Пойдем скитаться бедными» из «Луизы Миллер», пел так, что молодые ученики в изумлении открывали рты»*.

Котоньи умер в 1918 году в возрасте 87 лет, а через год состоялся дебют Лаури-Вольпи (Артур в «Пуританах»), положивший начало одной из самых удивительных оперных карьер XX столетия, продолжавшейся без малого шестьдесят лет. Колоритнейшие воспоминания о Лаури-Вольпи оставила болгарская певица Илка Попова, которой довелось не только выступать с ним на сцене, но и общаться с ним и его женой Марией Рос лично: «"Монте-Карло" было мне знакомо по предыдущим гастролям, и меня волновал не столько азартный и авантюрный климат этого города, сколько звучание великих имен, обозначивших моих партнеров по ближайшим спектаклям. Прежде всего это относилось к Джакомо Лаури-Вольпи. О нем рассказывали множество любопытных и пикантных историй, но тем не менее все преклонялись перед искусством певца и его легендарным ми третьей октавы — нотой, о которой мечтает колоратурная певица, не то что тенор! (…). Лаури-Вольпи нисколько не изменился за время, прошедшее с момента нашего римского знакомства. Высокий, стройный, без обычного тенорового «брюшка» и двойного подбородка, широкоплечий и мускулистый, он напоминал скорее баритона, чем привычного итальянского «душку-тенора». Его волосы, густые и темные, были старательно ухожены и причесаны. Одевался он с некоторой элегантной небрежностью. Нетрудно было заметить, что сохранность знаменитого ми третьей октавы волнует его много больше, чем внешний вид, костюм и прочее. Жизнерадостный и симпатичный человек, Джакомо походил на бедного актера, который с прирожденным аристократизмом играет роль миллионера. Это был типичный итальянец с ярко выраженным и своеобразным обаянием (…). Тенор, хотя и пользовался репутацией мизантропа, производил, однако, впечатление человека, верящего исключительно в свой голос и свои ми-бемоли и ни во что иное. Судя по всему, Джакомо волновало лишь состояние связок и забота о них занимала его непрестанно.

* Лаури-Вольпи Дж. Вокальные параллели. С. 255–257.

Он практически не употреблял крепких напитков (…). Спорт, туризм и прогулки не пользовались особым расположением певца. Его хобби была профессия вокалиста, и потому упражнения для голоса и сверхтрудные арии классического репертуара заменяли ему ежедневную гимнастику, любимую спортсменами. Они тонизировали и укрепляли голосовые мышцы, а, следовательно, оказывались предпочтительнее физических упражнений, игры в теннис, экскурсий. У тенора была нервная и нетерпеливая походка, соответствовавшая его вспыльчивому и раздражительному характеру. Помню, мне не понравилось, что он любит смотреться в зеркало. Лишь к концу гастролей я поняла — это было не признаком самовлюбленности и суетности, а свидетельством его постоянной работы над собой. Лаури-Вольпи отрабатывал перед зеркалом всю пластику, жестикуляцию и мимику своих персонажей. Может быть, именно вследствие этого он никогда не допускал на сцене преувеличений, театральности, шаржа… Хочу поделиться здесь впечатлениями, касающимися голоса Лаури-Вольпи. С ним мне пришлось выступать только в вердиевском репертуаре. О Джакомо говорили, что это феномен, и действительно, тенор был обладателем поразительного голоса. Но мне кажется, что высшим достижением Лаури-Вольпи-вокалиста были партии в операх В.Беллини, Г. Доницетти, Д. Россини, Дж. Мейербера, в которых, на мой взгляд, он до сего времени не имеет достойных соперников. Его умение насыщать звучание ярким драматизмом, нежным любовным томлением или поэтической меланхолией и одновременно прорезать сверкающей рапирой своего голоса толщу самого плотного оркестрового звучания — это всего лишь часть замечательных качеств пения Лаури-Вольпи (…). В своем доме Джакомо был весьма общителен, здесь, правда не слишком часто, удавалось встретить и других знаменитостей из мира искусств. Он тщательно выбирал людей, достойных его общества, и немногим оказывал доверие. Во мне и сейчас живет убеждение, что в ранние годы певец, должно быть, сильно страдал от своей доверчивости и, пережив много тяжких разочарований, сделался позднее очень критичен и подозрителен к людям»*.

Тем более представляется знаменательным то расположение, которое оказал Лаури-Вольпи Франко Корелли. Своему коллеге легендарный тенор, певший на сцене почти со всеми великими вокалистами своего времени, рассказывал множество интересных историй из мира оперы, анализируя удачи и ошибки прославленных вокалистов. Для Франко все это было еще одной связующей нитью с замечательным периодом расцвета вокального искусства Италии (первой такой «нитью», как уже говорилось, была жена тенора — Лоретта ди Лелио, выросшая в обществе великих певцов). После смерти Лаури-Вольпи Корелли вспоминал: «Ему совершенно не хотелось, чтобы его считали маэстро, он говорил, что это было бы самонадеянно. Он относился ко мне как коллега, который приходил лишь для того, чтобы поделиться частью огромного опыта, которым и одарил меня с безмерной щедростью своей широкой души».

Весной 1963 года Корелли во второй раз принял участие в турне «Метрополитен» по городам Америки. Это была тяжкая «повинность», доставлявшая много неудобств всей труппе театра. Несмотря на все усилия, приложенные для того чтобы как можно лучше организовать поездку, пишет Рудольф Бинг, «с артистической точки зрения турне оказалось скандалом», потому что в довершение всех неприятностей театры, в которых приходилось выступать, были мало приспособлены для постановки оперных спектаклей. Кроме технических и финансовых трудностей артистов преследовали еще и другие проблемы: спешные переезды, почти ежедневное изменение состава труппы, постоянное чередование у артистов разных по стилю партий, принуждавшее их к нелегкой «перестройке» голоса. Может быть, Корелли пришлось несколько легче, чем другим, — он в этой поездке был занят исключительно в «веристском» репертуаре и даже пополнил его дебютом в «Сельской чести», с которой планировал участвовать в очередном, четвертом для него, открытии сезона «Ла Скала».

* Попова И. Встречи на оперной сцене. С. 47–62.

Тем не менее, особого удовольствия эти гастроли тенору не доставляли. Постоянная смена обстановки, климата, мелькание концертных залов, гостиниц, городов доводили почти до невроза. Нормальной жизни, так, как ее понимает обыватель, — с возможностью прогулок, туристических экскурсий, шумных посиделок — Корелли был лишен в связи с постоянной заботой о вокальной форме. Дирижер Карло Франчи рассказывает: «Я вспоминаю наше совместное турне «Метрополитен Опера». Корелли вечно кутался, носил шляпу и шарф — даже в Далласе, где была ужасная жара. Но несколько раз нам его все же удалось вытащить на прогулку и тогда в нем открывалась человечность, желание быть нормальным, жить, как нормальные люди, закатать рукава рубашки, идти смотреть что-нибудь в веселой компании, вместо того чтобы сидеть взаперти в гостинице и переживать по поводу того, будет ли звучать голос».

В «Тоске» и «Паяцах», в которых он выступал, партнерами Франко были Тереза Стратас, Габриэлла Туччи, Мэри Куртис-Верна, Ансельмо Кольцани, Марио Серени и Норман Миттельман. В двух спектаклях «Сельской чести», один из которых был в Миннеаполисе, другой — в Детройте, Корелли пел вместе с Эйлин Фаррелл, Хелен Ванни, Морли Мередитом, Розалинд Элайес и Вальтером Касселем.

В разгар лета Корелли отправился в Рим для записи вместе с Антониэттой Стелой, Марио Серени и Паоло Монтар-соло «Андре Шенье». После недолгого отдыха в конце сентября тенор приехал в Австрию. В Вене он спел в «Сельской чести» — с Джульеттой Симионато и Костасом Пасхалисом. Затем последовали два спектакля «Дон Карлоса», которыми, правда, сам Корелли, был не особо доволен — он чувствовал себя не в лучшей форме. Его партнерами были Сена Юринач, Фьоренца Коссотто, Этторе Бастианини, Карло Кава и замечательный австрийский баритон Эберхард Вехтер, который дебютировал на сцене «Метрополитен» в том же году, что и Корелли. Вехтер был прославленным исполнителем баритоновых партий в операх Вебера, Вагнера, Верди. Но особых высот он достиг в операх Моцарта (так, он исполнил заглавную партию в одной из лучших записей «Дон Жуана» вместе с Сазерленд, Шварцкопф, Таддеи с дирижером Джулини). Хотя — удивительная особенность — голос Вехтера являет собой классический пример «нефоно-геничности». Говорят, его звук потрясал красотой и обаянием в залах, эти же качества голоса Вехтера несомненно присутствуют и в студийных записях певца, однако его «живые» записи разочаровывают. Достаточно сравнить уже упомянутый комплект «Дон Жуана» с записью этой же оперы со спектакля Зальцбургского фестиваля 1960 года (Прайс, Шварцкопф, Берри, Валлетта, Панераи, дирижер Караян), чтобы это заметить. Создается ощущение, что перед нами два совершенно разных певца. В последние годы жизни Вехтер, закончив оперную карьеру, был руководителем сперва венского театра «Фольксопер», потом стал во главе Венской Штаатсопер, но, к сожалению, меньше чем через два года после вступления в должность скоропостижно скончался. В 1963 году в венской постановке «Дон Карлоса» Эберхард Вехтер пел партию Родриго в очередь с Этторе Бастианини, который к тому времени был уже неизлечимо болен.

Партию Елизаветы исполнила Сена Юринач, ровесница Корелли и ветеран Венской оперы — на этой сцене хорватская певица пела почти сорок лет, последний раз — в 1983 году (партию Маршальши в «Кавалере розы» Р. Штрауса). Среди лучших достижений певицы — героини Моцарта, Октавиан (также в «Кавалере розы»), Чио-Чио-сан и Мими в операх Пуччини, Дездемона в «Отелло» Верди.

24 октября 1963 года в Вене Корелли спел в шести спектаклях «Трубадура», приуроченных к 150-летию со дня рождения Джузеппе Верди. Постановкой дирижировал Герберт фон Караян, что, естественно, гарантировало ей высокий художественный уровень и бурный общественный резонанс. В перерывах между спектаклями Корелли по приглашению Караяна участвовал в студийной записи «Кармен». Заглавную партию исполнила Леонтин Прайс, Микаэлу — любимица австрийского дирижера Мирелла Френи, Эскамильо — Роберт Меррилл.

В декабре театр «Ла Скала» открыл свой очередной сезон «Сельской честью». Как и следовало ожидать, это событие стало праздником и для публики, и для главных героев премьеры: Джульетты Симионато, Джан-Джакомо Гуэльфи и Франко Корелли, который исполнил Туридду в «мужественной и дерзкой» манере, понравившейся критикам тем, что она оказалась «по драматизму самой близкой к интонациям Карузо, чего не найти, например, у Джильи или ди Стефано». Дирижер спектакля Джанандреа Гавадзени вспоминал: «Это был «другой» Туридду, нежели тот, к которому мы привыкли. В нем чувствовалось отчаянье человека, ставшего пленником неразрешимого противоречия, раздираемого двумя силами, ослабевшей любовью к Сантуцце, моральными обязательствами перед ней и любовью к Лоле».

В первых числах января на репетиции «Девушки с Запада» Корелли повздорил с Антониэттой Стеллой. Об этом тут же стало известно прессе и был раздут скандал. Стелла отказалась от выступления и в спектакле пела Джильола Фраццони, бывшая партнершей Корелли в его первом выступлении в роли Джонсона в «Ла Скала». После этого надолго утвердился миф о непримиримой вражде Корелли и Стеллы.

Спустя годы Антониэтта Стелла в интервью, данном Марине Боаньо, вспоминая тот случай, призналась, что конфликт был, вероятно, спровоцирован завистливыми коллегами. «Честно говоря, — пишет Марина Боаньо, — я не видела смысла продолжать расспросы, общаясь с артисткой, которая с улыбкой говорила мне, что этот эпизод произошел слишком давно и с тех пор было множество прекрасных совместных выступлений, разделенных тревог и триумфов, знаков солидарности и товарищеской поддержки, мимолетных подбадриваний за кулисами и на подмостках». Несколько лет спустя — в 1970 году — Корелли и Стелла снова встретились на сцене и пели в парижской постановке «Тоски». Как рассказывает Антониэтта Стелла, Корелли в тот вечер спел один из самых прекрасных спектаклей за все время карьеры. Но в знаменитой фразе «disciogliea dai veli» его голос слегка дрогнул, и этого было достаточно, чтобы публика повела себя не особо тактично. Нет, конечно, были аплодисменты, но не бурные изъявления восторга и овации, которыми Корелли был по праву избалован. В отвратительном настроении тенор допел этот спектакль, но категорически отказался выступать во втором. И из солидарности с коллегой Стелла, со своей стороны, петь с дублером отказалась.

Что ж, после сказанного не покажется удивительным то, что, глядя на афишу пармского театра «Реджо», анонсирующую 30 января 2002 года праздничный вечер, посвященный юбилею Франко Корелли, мы видим на ней среди участников имена не только его давних друзей: Джузеппе Негри и Джульетты Симионато, но и Антониэтты Стеллы. Одна строчка — и конец всем слухам.