Корсары Кайзера

Бунич Игорь

ПОСЛЕДНИЙ ПАРУСНЫЙ РЕЙДЕР

 

 

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГРАФА ФЕЛИКСА ФОН ЛЮКНЕРА, КОМАНДИРА ВСПОМОГАТЕЛЬНОГО КРЕЙСЕРА «ЗЕЕАДЛЕР»

 

I

Капитан-лейтенант Феликс Люкнер происходил из старинного графского рода, но когда он напоминал об этом в кают-компании линкора «Кронпринц», где служил вахтенным офицером, то его сослуживцы прятали улыбки — так мало Люкнер походил на аристократа. Грубые повадки и далеко не аристократическая речь делали графа фон Люкнера более похожим на какого-нибудь просоленного шкипера рыболовецкой шхуны. Таким этого странного офицера сделала его полная приключений жизнь, прошедшая вдали от аристократических салонов, на пребывание в которых граф, казалось бы, имел право по рождению.

Феликс Люкнер родился девятого июля 1881 года в Дрездене. С детства он поражал своих родителей полным нежеланием чему-либо учиться. В третьем классе гимназии юный Феликс сидел три года подряд. Его отец — человек крутого нрава и отнюдь не ангельского терпения — пытался привить Феликсу любовь к учебе с помощью розог и оплеух, то есть, по всем правилам прусского воспитания, воспетого еще Фридрихом Великим. Но ничто не помогало.

Добрейшая бабушка Феликса, не одобрявшая методов грубого папаши, пыталась повлиять на своего внука лаской и даже обещала за каждую хорошую отметку в школе выплачивать ему по пятьдесят пфеннигов. Граф Люкнер-старший в подобные методы совершенно не верил.

— Ты еще сильнее испортишь этого балбеса, — убеждал он бабушку, но решил посмотреть, что выйдет из ее педагогических опытов.

Окрыленный денежными посулами юный Феликс усердно взялся за учебу, но, несмотря на все усилия, продолжал оставаться самым безнадежным двоечником. Однако бабушка была уверена, что усердие непременно даст свои результаты, и оказалась права. Вскоре Феликс впервые получил в школе сразу четыре хороших отметки и заработал две марки. Правда, на следующий день Феликс снова получил две двойки, но бабушка деньги с него не высчитала.

Феликс не был особо жадным на деньги, но быстро смекнул: если бабушка будет платить ему по пятьдесят пфеннигов за каждую хорошую отметку, основываясь только на его словах, то он вскоре осуществит свою заветную мечту — обзавестись парой кроликов. Поэтому вскоре бабушка узнала, что ее любимый внук стал «первым учеником» в классе. Это обошлось старой графине в семь марок, на которые Феликс купил кроликов. Подобное счастье могло продолжаться бесконечно долго, если бы бабушка случайно не повстречала на улице классного наставника Феликса, от которого узнала, что ее внук как был двоечником и последним учеником в классе, так им и остался.

Это был тяжелый удар.

Бабушка рыдала, а отец не без удовольствия заметил, что «из такого негодяя», как его сын, ничего путного никогда не получится.

Когда молодой Феликс и с третьего захода не смог преодолеть третий класс гимназии, его отчислили, посоветовав родителям нанять репетитора.

Это было уже слишком, и юный Феликс, следуя опыту героев немногих прочитанных книг, решил сбежать из дома и сделаться моряком.

Впрочем, о морской жизни мальчик имел самое смутное представление, но, как он объяснял позднее, дома и в гимназии ему так осточертело, что оставалось только сбежать в море, поскольку на суше никаких перспектив, кроме сидения четвертый год в третьем классе, уже не было.

Кстати, читать Феликс тоже не любил, и единственными героями морских приключений, о которых он более-менее знал, были Одиссей и Синдбад-мореход. О первом рассказывали в гимназии, поскольку та считалась классической, а о втором ему а детстве читала бабушка перед сном. Тягу к морю стимулировало и меню ресторана первого класса пассажирского лайнера «Фюрст Бисмарк», которое как-то попало в руки Феликса и отложило ему в памяти тот факт, что на кораблях вкусно кормят.

Воспользовавшись отсутствием родителей, уехавших на лето в Италию, Феликс решил осуществить свой план. У него было всего восемьдесят марок, еще сорок Феликс прихватил из копилки брата, убедив себя, что берет в долг, который со временем обязательно отдаст. Собрав сундучок с необходимыми пожитками, прихватив револьвер, кинжал и курительную трубку отца, он добрался до вокзала и купил себе билет в вагон IV класса поезда Дрезден-Гамбург.

В Гамбурге, прямо на вокзале, Феликс увидел объявление ночлежного дома «Конкордия», предоставлявшего койки постояльцам за 50-75 пфеннигов в сутки. Туда он и направился. Освоившись в ночлежке, юный авантюрист выяснил, что для того, чтобы наняться на какое-нибудь судно, нужно для начала договориться о. найме в одной из многочисленных судовых контор, которых было в Гамбурге хоть пруд пруди.

Однако, искателя приключений сразу же ждало разочарование. Оказывается, несовершеннолетним, чтобы наняться на судно, необходимо было разрешение родителей, а также — документ, удостоверяющий личность. Попутно выяснилось, что для экипировки уходившего в плавание моряка требовалась гораздо большая сумма денег, чем та, которую Феликс прихватил из дома.

Тут у юного графа родилась мысль нелегально пробраться на один из стоявших в гавани кораблей. Правда, это было легче сказать, чем сделать. Большинство судов стояли не у причалов, а на якорях или бочках вдали от берега. Походив некоторое время по причалам, любуясь на лес высоких мачт, украшавших рейд гамбургского порта, Феликс Люкнер выяснил, что, если ему необходимо попасть на какое-то судно, то ему следует воспользоваться услугами перевозчика — владельца небольшого ялика, предназначенного специально для этой цели.

Когда ялик подошел поближе к одному из парусников, и Феликс смог реально оценить высоту его мачт, он пришел в ужас от одной мысли, что ему придется залезать на такую высоту для постановки и уборки парусов. Но он сразу подавил в себе страх, подумав, что это совершенно невозможно — гонять людей на такую высоту. Паруса, наверное, поднимаются и убираются как-то прямо с палубы с помощью снастей. Этот вопрос так озадачил Феликса, что он решил проконсультироваться со старым матросом-перевозчиком, сидевшим на веслах. Неужели матросов посылают на мачты ставить паруса?

— А как же? — удивился перевозчик. — Другого способа не существует. В гавани это не так страшно, но, когда судно в море и его валяет с борта на борт и бросает из стороны в сторону, тогда не раз помянешь мать родную.

Высокие мачты расхолодили пыл юного аристократа стать моряком. Он попросил старика доставить его обратно на берег, признавшись, что ему совсем не хочется лазить по мачтам. Старый моряк полностью согласился с Феликсом, в свою очередь признавшись, что он пробыл на море двадцать пять лет, но больше его туда не заманишь никакими благами. А узнав, что родители Феликса богатые аристократы, он стал убеждать мальчика немедленно вернуться домой и на коленях просить у отца прощения.

Зная своего папашу, Феликс заявил, что еще неизвестно, что страшнее: лазить по мачтам или испробовать палку родителя.

— Пусть он наколотит тебе горб на спине, — возразил перевозчик, — а ты только благодари его за каждый удар.

Феликс вернулся в ночлежку, где желание стать моряком вернулось к нему с новой силой, но в несколько измененном виде. Прежде, чем рискнуть выйти в открытое море, Феликс решил попрактиковаться на ялике старого моряка внутри гавани.

На следующий день, купив для старика пачку жевательного табака, Феликс направился к нему в «компаньоны» без жалования. Старый матрос научил его «галанить», то есть, грести с помощью одного весла с кормы, и вскоре Феликс так наловчился, что стал самостоятельно перевозить пассажиров, предоставив старику-компаньону варить кофе на берегу. Но дьявол продолжал искушать юного графа.

Ему снова захотелось в открытое море. Напрасно старый перевозчик пытался его отговорить, рассказывая об ужасах и кошмарах морской службы. Феликс настаивал, умоляя старика пристроить его на какое-нибудь судно.

— Но у тебя нет ни разрешения родителей, ни денег, — возражал старик. — Ни один капитан тебя не возьмет.

Феликс, ответил, что, будь у него и то, и другое, он бы не упрашивал старика, а устроился бы сам.

Старик сдался.

Как-то утром, когда Феликс пришел на причал, старик еще издали помахал ему рукой и крикнул:

— Сынок, я нашел тебе судно! Я перевозил русского капитана на его шхуну и спросил, не хочет ли тот взять с собой толкового парня. Капитан согласился — только без жалования. Сейчас я тебя перевезу на русскую шхуну «Ниобе».

Русский капитан, напоминавший своей козлиной бородой нечто среднее между Мефистофелем и французским императором Наполеоном III, не понравился Люкнеру с первого взгляда.

— Ты можешь идти с нами, — сказал капитан на ломаном немецком языке. — Завтра утром будь на судне.

Вернувшись на берег, Феликс признался старику-перевозчику, что русский капитан ему совсем не понравился.

— Это не имеет значения, — похлопал его по плечу старик. — Будь то немецкое, английское или русское судно — разницы нет. Морская лямка одна и та же повсюду. Теперь, сынок, пойдем в город и снарядим тебя в путь.

У Феликса еще оставалось девяносто марок. На них старый моряк купил ему все, что требовалось в море: теплые вещи, дождевик, нож и длинную курительную трубку с запасом табака. Не хватило денег на морской сундучок, но старик пообещал отдать Феликсу свой.

— Я проплавал с ним двадцать пять лет по всему свету, — сказал он. — Пусть и тебе он принесет счастье.

Старик-перевозчик жил на одной из узких улочек старого Гамбурга. Первое, что бросилось Феликсу в глаза, когда он вошел в комнату, где жил старик, была модель большого трехмачтового парусника. На потолке висело чучело летающей рыбы, а на стене — картина в рамке, изображающая идущую под полными парусами шхуну. На комоде виднелись разные японские и китайские сувениры, привезенные из дальних плаваний, в углу стояла клетка с попугаем , всклокоченным и старым, как и его хозяин. Попугая старик некогда привез из Бразилии, и тот говорил только по-испански...

Сундучок старого морского волка оказался водонепроницаемым и не тонущим в воде. Туда переложили все вещи Феликса и отправились обратно в порт.

Утром старик отвез Феликса на судно, показал, где находится его койка, и даже постелил на нее матрас. Затем они распрощались. Последний совет, который перевозчик дал Феликсу, заключался в том, что при постановке парусов всегда нужно одной рукой держаться за рангоут или такелаж.

— Одна рука для судна, вторая — для себя.

 

II

Шхуна снялась с якоря, и буксир стал выводить ее на внешний рейд. Перевозчик держался на своем ялике до самого выхода из гавани. Он успел привязаться к Феликсу, и расставание далось ему нелегко. По щекам старого моряка текли слезы.

Переживал и Феликс, тоже не от разлуки с родиной, а от расставания со стариком — первым взрослым человеком в его жизни, с которым он по-настоящему подружился.

На судне Феликс чувствовал себя совершенно беспомощно — хотя бы потому, что не понимал ни слова из того, о чем говорили вокруг. Кроме того, вскоре Феликс стал ловить на себе злобные взгляды капитана.

Штурман, говоривший немного по-английски, спросил у Феликса, кто был его отец?

Не вдаваясь в подробности, Феликс ответил, что тот был сельским хозяином.

— Отлично! — обрадовался штурман. — Тогда я назначаю тебя обер-инспектором. Иди за мной.

Заинтригованный своей новой должностью, Феликс пошел за штурманом, который подвел его к загону со свиньями.

— Ты будешь заботиться о бедных животных, — приказал штурман. — И, кроме того, станешь директором «аптек» правого и левого бортов.

«Аптеками», как быстро выяснил Феликс, на шхуне называли гальюны. От выполнения возложенных на него обязанностей Феликс вскоре пропитался таким запахом, что все на шхуне шарахались от него. Воды на судне было мало, и помыться толком не удавалось. Вскоре и вся его одежда оказалась перемазанной человеческими и свиными нечистотами. Он стал выглядеть грязнее самих свиней.

Лазить по мачтам Феликс не осмеливался. Самое большее, на что он решился, это забраться на марс, судорожно цепляясь за ванты. Один из матросов крикнул юному графу, что так по вантам лазают лишь беременные кухарки.

Подобное оскорбление доконало Феликса. Он чуть было не бросился вниз головой с марса, чтобы больше не подвергаться унижениям, но пересилил себя.

Шхуна стояла в Куксгафене, ожидая попутного ветра. Феликс использовал стоянку и тихую погоду, чтобы потренироваться и более-менее освоиться с мачтами.

Наконец, задул попутный ветер, шхуна подняла паруса и вышла в открытое море. Впереди ее ждал долгий путь в Австралию.

Феликс с трудом привыкал к судовой жизни. Работать заставляли много, а кормили плохо. Утром вместо кофе матросам давали водку, в которой приходилось размачивать сухари. На обед выдавали жесткую солонину.

Но постепенно Феликс начал привыкать к судовой жизни, освоился с обязанностями матроса и даже научился немного говорить по-русски. Штурман, который назначил Феликса обер-инспектором свиней и директором гальюнов, в сущности, оказался добряком и, как мог, покровительствовал Феликсу. Но капитан своего нового матроса почему-то не мог терпеть.

В Атлантике шхуну встретил сильный шторм. Все верхние паруса были убраны, штормовые паруса зарифлены, и, чтобы шхуна могла спокойно держаться против шторма, нужно было только убрать грот-марсель. Феликс решил произвести впечатление на капитана и показать ему, как ловко он управится с этой работой. Но в юношеском порыве Феликс забыл главное правило, которому его учил его первый наставник — старик-перевозчик из Гамбурга: «Одна рука для судна, вторая — для себя». Порывом ветра парус надуло, как воздушный шар, Феликс потерял равновесие и сорвался с реи. Падая вниз, он пытался ухватиться за шкот, но снасть только обожгла ему кожу, и Феликс упал в море у самого борта шхуны, которая шла со скоростью около восьми узлов. Феликса унесло за корму и закрутило в водовороте кильватерной струи.

Феликс еще успел заметить, как ему кинули спасательный буек, он слышал команду: «Человек за бортом!», но затем погрузился в воду, потеряв корабль из виду.

Затем его выбросило на гребень волны, и Феликс снова увидел шхуну. Та уже успела уйти достаточно далеко, и догнать ее вплавь нечего было и думать. В юном возрасте о смерти не думают, и Феликс стал надеяться, что его подберет какое-нибудь другое судно.

Пока он надеялся, что в безбрежном океане какие-то корабли пройдут именно через то место, куда он упал, над ним закружились альбатросы. Эти гигантские морские птицы привыкли считать, что все, что плавает на поверхности океана, предназначено им в пищу, и стали пикировать на Феликса. Один из альбатросов хватил клювом вытянутую руку Феликса и нанес ему рану, шрам от которой сохранился у Люкнера на всю жизнь.

Феликс сбросил сапоги и дождевик, но никак не мог избавиться от фуфайки, намокшей и тянувшей его вниз. Феликс вспомнил слова матери, сказанные по поводу его желания стать моряком: «Ты готовишь себе прекрасное будущее стать пищей для акул». Как только Феликс вспомнил эти слова, ему показалось, что акула уже схватила его за ноги. От ужаса он потерял сознание.

Очнувшись, Феликс увидел шлюпку, вздымающуюся прямо перед ним на гребне волны. Ему показалось, что шлюпка уже готова пройти мимо, и Феликс закричал, пытаясь выпрыгнуть повыше из воды.

Его, к счастью, заметили и выволокли в шлюпку, в которой за старшего находился штурман. Матросы стали выгребать обратно к судну.

У Феликса из раны, нанесенной клювом альбатроса, хлестала кровь, но штурман объяснил, что птица спасла Феликсу жизнь, поскольку показала место, где его искать.

Феликс правильно предположил, что капитан вряд ли обрадуется его спасению, и оказался прав. Капитан мрачнее тучи ходил взад-вперед по юту и встретил спасенного словами: «Проклятый немец! Лучше бы ты утонул! Посмотри, в каком виде паруса из-за твоего разгильдяйства!»

Шлюпка подошла к борту шхуны, но заложить тали на столь крутой волне никак не удавалось. Когда судно опускалось на волне, шлюпку высоко поднимало вверх, а когда поднималась шхуна, шлюпку затягивало вниз. Феликс находился в таком нервном состоянии, что, когда на какой-то момент шлюпка пришла на уровень фальшборта шхуны, он перепрыгнул на палубу и потерял сознание.

Шлюпку так и не удалось поднять, ее разбило в щепы, матросы попрыгали в воду, и их пришлось вытаскивать на борт концами.

Очнулся Феликс, когда почувствовал, что к его губам приставили бутылку водки и услышал слова капитана: «Пей, немецкая морда!»

Окончательно Феликс пришел в себя только на следующее утро.

Потом ему рассказали, что, когда он упал в воду, капитан и слушать не хотел о спуске шлюпки ради его спасения. Формально он был прав, так как спуск шлюпки в таких условиях грозил новыми человеческими жертвами. Но штурман вызвал в шлюпку добровольцев и настоял на своем. Если верить рассказчикам, он даже пригрозил капитану гарпуном, если тот вздумает ему мешать.

Наконец шхуна обогнула мыс Доброй Надежды и пришла в австралийский порт Фримантль. Первое плавание Феликса Люкнера закончилось и прошло для него очень тяжело. Даже хуже, чем он предполагал. Слава Богу, что он вообще остался жив.

Пока русская шхуна разгружалась, Феликс вместе с другими матросами часто съезжал на берег, где познакомился с тремя моряками с немецкого парохода. Он решил сбежать со шхуны. Служить без жалования, подвергаясь постоянным издевательствам со стороны капитана, Феликсу больше не хотелось. Накануне ухода «Ниобе» Феликс с помощью своих новых знакомых покинул шхуну и больше на нее не вернулся. Капитан мог заявить об этом в местную полицию, но он, к счастью, этим правом не воспользовался.

Оказавшись на берегу, Феликс для начала устроился посудомойкой в гостинице. Но эта работа быстро ему опротивела. Для разнообразия, он стал посещать по воскресеньям и праздникам собрания «армии спасения». Там он впервые увидел граммофон, что привело графа-авантюриста в полный восторг. Понравилось ему и хоровое исполнение псалмов. В итоге, дав обязательство не потреблять алкоголь, Феликс вступил в «армию спасения», сбежав из гостиницы.

Сперва ему поручили пересыпать нафталином старую одежду, которую поставляли «армии спасения» различные благотворительные организации. Попутно Феликса использовали для рекламы, выдавая его за алкоголика, поставленного на путь «армией спасения». На всех собраниях его показывали публике, объявляя: «Этот молодой немецкий моряк пил виски, как воду. Мы спасли его!»

В результате Феликс быстро освоил английский язык, ему выдали мундир и поручили распространять печатные воззвания «армии спасения».

Но и эта деятельность вскоре Феликсу надоела. Его снова потянуло в море, о чем он честно поставил в известность свое непосредственное командование по «армии спасения». Командирование не возражало, но уговорило Феликса, принимая во внимание его юный возраст, не идти в матросы, а поступить помощником смотрителя маяка в порту Огаста.

Новая должность по началу так же привела Феликса в полный восторг. Ему отвели в доме смотрителя светлую и чистую комнату. В его обязанности входило: утром чистить стекла и рефлекторы маяка, а ночью через каждые четыре часа перетягивать гири маячного часового механизма. Днем ему разрешалось находиться на верхней площадке маяка и рассматривать море в мощный бинокль. Наверху было особенно хорошо, когда внизу, на море, бушевала буря.

Феликсу здесь нравилось все, но особенно — дочка одного из смотрителей, которую звали Ева. Феликс начал флирт, который быстро заметили родители Евы. Однажды ее отцу пришлось, сломав дверь, вломиться в комнату Феликса, чтобы поймать влюбленных с поличным. Феликс был вынужден бежать с маяка, прихватив с собой одну из лошадей, верхом на которой он и направился дальше в поисках счастья.

Две недели Феликс проработал на лесопилке в окрестностях Огасты. Скопив немного денег, Феликс вернулся в город, чтобы оттуда перебраться в какой-нибудь крупный австралийский порт и там снова наняться на парусник.

На пристани Феликс познакомился с долговязым охотником-норвежцем, перепоясанным патронташами и с карабином на плече. Охотник рассказал Феликсу, что охотился на кенгуру и неплохо заработал на продаже шкур. Это произвело на Феликса впечатление, и он уговорил норвежца продать ему карабин и патроны, отдав ему все свои деньги, а в придачу еще и часы.

Вооружившись, Феликс отправился вглубь континента. Но байки охотника казались, мягко говоря, несколько преувеличенными. Сколько Феликс ни ходил по лесам и полям, ни один зверь ему не попался. Прожив несколько дней в заброшенном лесном шалаше, Феликс вернулся в Огасту, где первым делом продал карабин.

В порт Огасты только что прибыл пароход, на борту которого приехал бродячий цирк. Феликсу удалось наняться в цирк на разбивку палаток, уход за лошадьми и т. п. Ему очень понравилась прелесть бродячей жизни «циркачей», которые, в сущности, тоже были моряками, хотя и бродяжничали по суше. Кроме того, Феликса привлекло большое количество индусских девушек, которые входили в цирковую труппу. В итоге, юный граф согласился стать учеником фокусника и отправился с цирком в путешествие по всей Австралии.

Однако, фокусники не торопились обучить мальчугана своему искусству. Он пытался сам проникнуть в их тайны, но это оказалось абсолютно невозможным. Феликс решил тогда использовать более изощренный Метод и для этой цели стал ухаживать за молоденькой девчушкой из Малайи.

В течение нескольких недель ему удалось выпытать из нее секреты кое-каких фокусов, но он вскоре понял, что постигнуть тайну восточной магии европейцу просто невозможно. Опытные фокусники-факиры вообще производили впечатление сверхъестественных существ. Феликс исколесил с цирком всю Австралию, но в Брисбене юношу снова потянуло в море, и он от них отстал, устроившись матросом на английскую лайбу.

Как-то, сидя на берегу, Феликс стирал свое белье, когда к нему подошли трое неизвестных и осведомились, сколько ему лет?

— Пятнадцать, — соврал Феликс.

Любуясь мускулами Феликса, неизвестные предложили ему заняться боксом. Феликс с удовольствием согласился, и они отправились в боксерскую школу. Там юному матросу предложили бесплатное обучение плюс жалование шесть фунтов при одном непременном условии: на всех соревнованиях по боксу он будет выступать только за сборную команды провинции Квинсленд. Феликс согласился, и его начали учить премудростям бокса, В школе Феликсу жилось превосходно.

Через пять месяцев его решили послать в Сан-Франциско для профессионального совершенствования, но сам Феликс посчитал, что приобрел уже достаточно познаний в боксе и снова затосковал по морю.

Где бы он ни был, чем бы ни увлекался, тяга к морю всегда пересиливала все другие чувства и помыслы, возвращая Феликса на палубу корабля.

На этот раз ему без особого труда удалось наняться на американскую четырехмачтовую шхуну «Голден бич», которая возила то строевой лес, то сахар между Сан-Франциско и Гонолулу.

Феликса взяли сразу матросом первого класса, положив ему жалование сорок пять долларов в месяц. Но, будучи в душе авантюристом и искателем приключений, Феликс после первого же прихода в Гонолулу сбежал со шхуны вместе с еще одним матросом-немцем, желая заняться ловом и торговлей рыбой, а также — охотой. Для исполнения плана не хватало только какого-нибудь судна и ружья, поскольку друзья решили день ловить рыбу, а день — охотиться. Поскольку в Гонолулу все это было неосуществимо, друзья вернулись на шхуну, решив отложить выполнение своих планов до Ванкувера, куда шхуна и направлялась.

Добравшись до Ванкувера, Феликс и его новый друг раздобыли винтовку системы «Винчестер», а в близлежащем рыбацком поселке Модевиль решили украсть шлюпку. В поселке было много собак, но, тем не менее, с наступлением темноты друзьям удалось увести шлюпку. На ней они подплыли к небольшому парусному судну, забрались на него и подняли якорь. Двум уже опытным матросам поставить паруса не. представляло никакого труда. К сожалению, ветра не было, и паруса не желали наполняться. С берега же заметили движение шхуны, решили, что она дрейфует на якоре, и рыбаки, забравшись в шлюпку, направились к судну. В это время шхуна вышла из-под прикрытия прибрежных скал, паруса наполнились ветром и она, набирая ход, пошла в открытое море. Рыбаки сделали вслед несколько выстрелов и отстали, а Феликс и его друг добрались на украденной шхуне до бухты Сиэтл. Им повезло — в бухте стоял большой немецкий парусник. Немецкие моряки обрадовались землякам, дав им хлеба, сухарей и свинцовых белил. Друзья перекрасили судно в белый цвет и занялись ловлей рыбы.

Но это занятие им быстро надоело. Они решили вернуть шхуну рыбакам в Модевиль и заняться охотой. Тут-то их обоих и накрыли, передав полиции, а поскольку оба злоумышленника были несовершеннолетними, то их дело слушалось в исправительном суде. Суд был снисходителен, и друзья отделались несколькими неделями заключения. Прокурор утверждал, что Феликс Люкнер, судя по всем повадкам — законченный пират, и требовал более строгого наказания, но суд не принял его доводов во внимание. Если бы англичане знали тогда, сколько головной боли принесет им в будущем «пиратский талант» Феликса, то наверняка не выпустили бы его из тюрьмы, по меньшей мере, до окончания Первой мировой войны!

 

III

Выйдя из тюрьмы, Феликс решил вернуться на родину. Он нанялся на английский парусник «Пинмор», на котором совершил 285-дневное плавание от Сан-Франциско до Ливерпуля, ни разу при этом не побывав не берегу. Сначала парусник долго дрейфовал из-за полного штиля, а еще дольше преодолевал встречный шторм у мыса Горн. За время плавания шесть человек умерли от цинги и сонной болезни. Продовольствия на «Пинморе» имелось всего на сто восемьдесят пять суток, а воды — и того меньше. Кроме того, и имевшаяся на судне вода оказалась испорченной из-за того, что потекли цистерны.

У всех начали опухать ноги, никто уже не был в силах работать на реях, и идти пришлось только под штормовыми парусами. При этом, ни одно судно не попадалось навстречу, и весь рейс не было ни одного дождя. У островов Сцилли (юго-западное побережье Британии) была разделена последняя порция гороха.

Когда в Ла-Манше к паруснику подошел буксир, то его встретили отчаянными криками: «Воды! Воды!»

Провалявшись две недели в госпитале, Феликс отправился в Гамбург. За время плавания Феликс заработал более тысячи марок и гордо прогуливался по городу. Стоял декабрь — время знаменитой гамбургской ярмарки, и Феликс вдоволь повеселился во время народных гуляний, победил в одном из балаганов знаменитого ярмарочного борца Липстулиана, выиграв приз в двадцать марок.

Погуляв таким образом две недели, Феликс нанялся на немецкую шхуну «Цезарея», которая собиралась идти из Гамбурга в Мельбурн. Это было первое немецкое судно, на котором пришлось служить Феликсу Люкнеру. Капитан шхуны был очень опытным моряком, но страшно скупым и мелочным. Вместе с коком он делал все возможное, чтобы урезать матросский рацион и сэкономить «харчевые деньги».

В ответ матросы украли с камбуза несколько окороков. Капитан заподозрил, что их украл кок и где-то припрятал для себя. Дело кончилось тем, что кок кровно обиделся и в Ньюкастле сбежал со шхуны. Судно осталось без кока, а никто из команды не хотел занять его место. Тогда капитан решил назначить кока своей властью и, узнав, что Феликс умеет кипятить воду, выбрал именно его. Изголодавшийся Феликс согласился, надеясь как следует полакомиться в офицерской продовольственной баталерке. Там он набил себе полное брюхо сливами, сушеными яблоками и вареньем, а также опустошил две банки пикулей. Для команды Феликс в первый день нахождения на должности сварил горох, незаметно сунув туда кость от окорока и влив бутылку красного вина. Капитан и вся команда решили, что Феликс — прирожденный кок. От такой похвалы Феликс возгордился, и на следующий день горох пригорел. Феликс добавил в котел еще несколько пригоршней гороха и влил еще одну бутылку красного вина. Кроме того, он слышал, что, в случае пригорания, обычно пользуются содой. В каком количестве, он не знал, а потому добавил соды побольше.

Капитан три дня не вставал с койки, а Феликса выгнали с камбуза, заменив другим матросом.

До Мельбурна добрались без особых приключений, сдали груз, погрузили уголь и направились в чилийский порт Калета-Бийона, где приняли в трюмы селитру, и пошли в Плимут. В этом плавании Феликс официально получил звание матроса первого класса. Он уже мог самостоятельно ставить фор-брамсель, что было официально зафиксировано в вахтенном журнале и матросской книжке.

У Фолклендских островов шхуна попала в зону сильного циклона. Шторм был попутным, и вначале шхуна хорошо шла по курсу. Но по мере того, как шторм усиливался, идти по ветру становилось все опаснее. Необходимо было делать поворот на фордевинд. В случае запоздания с этим маневром, судну грозила бы верная гибель, поскольку хлынувшие с кормы волны могли все смести на своем пути.

Исполинские волны набегали сзади и обрушивались на корму «Цезареи». Шхуна шла под четырьмя парусами со скоростью десять узлов. Наконец, паруснику удалось прорваться в центр циклона, где царили полный штиль и тишина. Из-за безветрия, суда в центре циклона теряли ход и становились игрушкой у разбушевавшихся волн, которые ветер со всех сторон гнал к центру циклона. Единственным спасением являлся как можно более быстрый проход через этот центр. Потеряв стеньги и черпая воду бортами, «Цезарее» удалось пройти через центр циклона, и шхуна снова попала в свирепую бурю, которая ревела с удвоенной силой. Брам-реи и марса-реи грохнулись вниз и повисли за бортом. Большую часть такелажа разорвало. Приготовившийся к неминуемой смерти Феликс сам не понимал, как им удалось выскочить из циклона. На палубе все было сломано и порушено, в трюмах было полно воды. Теперь работать приходилось день и ночь: исправлять такелаж, выстреливать новые стеньги, ручными помпами откачивать воду из трюмов.

После 120-дневного перехода «Цезарея», наконец, пришла в Плимут. Вся команда, исключая Феликса и еще двух моряков, немедленно списалась с судна. Несколько новых матросов прибыли из Гамбурга, а остальных навербовали прямо в Плимуте. В большинстве своем, это были кочегары, которым еще никогда не приходилось выходить в море под парусами. Такая команда не сулила шхуне ничего хорошего.

«Цезарея» приняла в Плимуте груз мела в бочках и триста тонн мышьяка в маленьких бочонках. Груза было мало, распределен он был не совсем правильно, что вызывало беспокойство за остойчивость судна. Пунктом назначения был Нью-Йорк, и капитан рассчитывал быстро туда добраться. Однако постоянные штормы очень замедлили путь шхуны. Бывшие кочегары, которых прозвали «пароходными ослами», не умели ни управляться с парусами, ни стоять на штурвале, предоставив делать эту работу Феликсу и еще нескольким бывалым морякам. Те, в свою очередь считая кочегаров дармоедами, срывали на них свое возмущение и злость.

После продолжительного периода штормов, погода, наконец, прояснилась, задул попутный ветер, дав возможность поставить брамселя.

Приближалось Рождество, и капитан решил его торжественно отметить. Из швабр и голиков была сооружена елка, которую украсили цветной бумагой и разной мишурой. Каждый член команды получил от капитана рождественский подарок — фунт табака. Кроме того, капитан выставил матросам окорок и ендову с джином. В кубрике зажгли рождественские свечи, и депутация матросов отправилась к капитану, чтобы поздравить его с праздником и пригласить полюбоваться елкой. Капитан пошел к матросам на бак, а кок вынес ендову с джином. Джин матросы разлили по чаркам, приготовившись чокнуться друг с другом и капитаном.

И в этот момент на шхуну внезапно налетел так называемый «белый шквал». Этот шквал называют «белым» потому, что приближение его незаметно. Шквал налетел спереди, потащив шхуну назад. Фор-стеньга полетела за борт, за ней — грот-стеньга, уцелели только мачты.

Матросы ринулись к снастям, большая часть которых оказалась порванными, они свисали с обоих бортов, развеваясь по воздуху. Капитан бросился к штурвалу, поскольку рулевого сбило с ног, и он лежал полумертвый на настиле мостика. От тяжелых травм он через пару дней скончался.

Уцелели только паруса на нижних реях. Отрубив топорами концы, паруса вынесли на ветер, чтобы сообщить шхуне хоть какой-то ход. После четырех часов каторжной работы шхуну снова удалось взять под контроль. При этом, каким-то чудом никого не убило и не смыло за борт, хотя волны свободно перекатывались через потерявший управление парусник.

А нанятые в Плимуте кочегары даже не вышли из кубрика, попрятавшись там, как кроты. А шторм, между тем, усиливался, вскоре достигнув силы урагана. Под тяжестью груза провалилась средняя палуба, в трюмах началась течь. Все бросились перегружать бочонки с мышьяком, большая часть которых лопнула. От мышьяка разъедало глаза, а на всем теле высыпала сыпь.

Шхуна получила сильный дифферент на нос. Матросы, сменяя друг друга, пытались остановить прибыль воды ручными помпами. Огромная волна, обрушившись на «Цезарею», смыла камбуз вместе с коком, плитой, котлом, утварью и угольным ящиком. О спасении кока нечего было и думать. Сорок восемь часов работали матросы у помп, но вода все прибывала. Феликс Люкнер понял, что больше работать он не в состоянии — не было сил. Выбились из сил и все остальные. Никакие уговоры и угрозы капитана не могли вернуть людей к помпам.

В это время еще одна исполинская волна обрушилась с кормы на «Цезарею» с такой силой, что шестеро матросов были сбиты с ног. Двое из них были мгновенно смыты за борт, одного прижало к вантам, оторвало руку, а затем также унесло в море. Еще одному размозжило череп, а тело другого с раздробленными костями перекатывалось по палубе с борта на борт.

Феликса тоже сбило с ног и не унесло за борт только потому, что его нога оказалась зажатой между обломком мачты и маховиком помпы. Ногу сдавило так, что кость переломило. Шхуну бросало и крутило на волнах. Волна за волной захлестывали Феликса, и он рисковал захлебнуться прямо лежа на палубе. Зажатая нога не позволяла ни встать, ни отползти в другое место.

Матросы ломами сдвинули упавшую мачту, освободили Феликса и перенесли его в каюту капитана.

Между тем, положение судна становилось все безнадежнее. Нос уже по бушприт погрузился в воду, и оставалось только одно — оставить шхуну, ища спасения в шлюпках. К счастью, судовой плотник быстро успел наложить Феликсу лубок на сломанную ногу, и тот получил возможность спасаться вместе со всеми.

Шлюпки сбрасывались за борт на длинных тросах, при этом в море выливали масло, чтобы уменьшить волнение. Обвязываясь концами, матросы прыгали за борт и плыли к шлюпкам. Следующие, держась за те же концы, плыли им вслед. Одна шлюпка пошла с капитаном, другая — со штурманом.

Отвалив от гибнущей шхуны, матросы только табанили веслами, чтобы удержаться против волны. Грести вперед было нельзя — шлюпки немедленно перевернуло бы.

Так продолжалось остаток дня и всю следующую ночь.

На шлюпках был небольшой запас сухарей и питьевой воды. Холод и несколько бессонных ночей настолько изнурили моряков, что многие уже с облегчением думали о скорой смерти. Капитан, будучи опытным моряком, уже не раз побывавшим в похожих ситуациях, старался подбодрить своих подчиненных:

— Держитесь, ребята! Не отказывайтесь так легко от жизни! Не впадайте в уныние и панику!

Он удерживал матросов от питья соленой воды, что только ускорило бы их гибель. Все испытывали такую жажду, что сосали собственные пальцы, лишь бы вызвать отделение слюны.

Так продолжалось четверо суток, в конце которых на горизонте показался пароход. К веслу привязали чьи-то штаны и стали ими размахивать. Все притихли в ожидании и надежде, напряженно вглядываясь в пароход: заметит он их или нет? Многим уже казалось, что пароход меняет курс, направляясь к терпящим бедствие. Но это было не так — пароход все более удалялся и, наконец, скрылся из вида.

К счастью, ветер несколько стих. Удалось, посменно сидя, поспать. У Феликса, который, из-за сломанной ноги страдал больше других, зародилась мысль выбрать жребием жертву и утолить жажду его кровью. Удерживал страх, что жребий может выпасть именно на него. После того, как пароход исчез, капитан уже не мог контролировать поведение матросов, которые решили выпить весь остаток пресной воды. А там будь, что будет. Было уже все равно.

Утром опять, увидели пароход. Матросы снова стали размахивать веслом с привязанными к нему штанами, уже ни на что особо не надеясь. Но на этот раз с парохода их заметили и повернули на помощь. Сил радоваться уже не было. Вид приближающегося парохода, напротив, привел моряков в состояние какого-то отупения.

С парохода сбросили шторм-трапы, но карабкаться по ним ни у кого не было сил. Никто не мог вообще подняться на ноги, предоставив спасителям делать все, что они хотят.

Команда парохода использовала грузовые стрелы, чтобы поднять спасенных со шлюпки к себе на борт. Феликс совершенно не помнил, как он оказался на пароходе. Он проспал шестнадцать часов, не отдавая себе отчета, где он находится.

Пароход шел в Нью-Йорк, где Феликса Люкнера сдали в немецкий госпиталь. Когда разбинтовывали его ногу, она вся была черной. Врач, осмотрев кость, выступившую наружу, сокрушенно покачал головой. Он не сомневался, что началась гангрена. Но на следующий день пришел какой-то старый профессор и обрадовал Феликса: это не гангрена, а огромный кровоподтек. Будем лечить.

Провалявшись в госпитале восемь недель, Феликс нанялся на канадскую шхуну «Флаинг фиш», которая уходила на Ямайку с грузом леса. Незадолго до конца рейса Феликс крышкой люка, по собственной неосторожности, снова сломал себе ногу. Его принесли в больницу на Ямайке в чем он был: в голландке, брюках и в одном сапоге. Все остальные вещи остались на судне.

Спустя две недели, кто-то из администрации больницы поинтересовался у Феликса, остались ли у него какие-нибудь деньги на судне. У Феликса оставались там шесть фунтов, о чем он и сообщил. Но оказалось, что капитан шхуны оставил в консульстве лишь три фунта, а остальные деньги Феликса, включая и жалование, присвоил себе. Молодой моряк оказался без одежды и без гроша в кармане. Администрация больницы, недолго думая, выкинула его вон, и Феликс с загипсованной ногой очутился на улице.

Опираясь на палку, он с трудом добрался до песчаных пляжей, где и решил обосноваться. Там, по крайней мере, можно было спать, зарывшись в теплый песок. Питался Феликс кокосовыми орехами, которые нашел отвратительными, но просуществовал на них три дня, дождавшись прихода в порт какого-то английского парохода.

Опираясь на палку, волоча за собой ногу в гипсе, Феликс поднялся на судно. Он был небрит, грязен, без фуражки, волосы висели длинными космами, с обожженного солнцем лица слезала кожа.

Пароход разгружал уголь. Феликс разыскал вахтенного помощника, надеясь с ним поговорить, но тот встретил его длинным английским ругательством и прогнал вон.

Ошарашенный такой встречей, Феликс спустился обратно на причал, захватив с собой пустой угольный мешок, сам не зная, зачем. Встретив какого-то негра, он попросил разрезать его гипсовую повязку и явно поторопился — нога еще не зажила. На жар тропического солнца нога отзывалась мучительной болью. Тут и пригодился украденный на пароходе мешок, которым Феликс обернул больную ногу. Ночью этот мешок служил ему подушкой.

Прошло еще три дня. Феликс жил на пляже, питаясь кокосовыми орехами и бананами. Как-то, ковыляя по берегу небольшой речушки, протекавшей на окраине города, Феликс набрел на бамбуковую рощу, где старый негр срезал бамбуковые стволы. У Феликса сохранился его матросский нож, и он предложил негру помощь, заработав на этом шесть пенсов на еду. Хотя негр очень подозрительно посматривал на Феликса, но разрешил переночевать в своем сарае. Утром, позавтракав маисом, они снова занялись резкой бамбука. В разгар работы Феликс заметил, что с моря к острову подходит какой-то белый пароход. Простившись с негром, Феликс побрел в гавань.

Пришедший корабль оказался немецкой канонерской лодкой «Пантера». Много матросов канлодки сошло на берег, и Феликс решил попросить помощи у земляков. В одной из групп он заметил высокого матроса, говорившего с сильным саксонским акцентом, и обратился к нему на родном диалекте, рассказав о том бедственном положении, в которое попал. Он попросил матроса принести ему немного хлеба. Тот торопился обратно на корабль, но велел Феликсу прийти на причал к шести часам.

Вечером новый знакомый принес Феликсу целую буханку черного хлеба и сказал ему, что он может каждый вечер приходить за хлебом. На следующий вечер Феликс попросил у матроса достать ему фуражку и пару башмаков. Поскольку приближался воскресный день, в который матросы могли приводить на борт своих друзей, матрос с «Пантеры» пригласил Феликса прийти завтра на борт канонерки. Тот стал отказываться, но новый друг уговорил его, и утром Феликс пришел на борт «Пантеры». Матросы сидели за столом, накрытом прямо на баке, и пили кофе. Феликс почувствовал себя несчастным босяком, попавшим в дом богачей. Матросы пригласили Феликса за стол, но в этот момент на баке появился вахтенный офицер. Матросы встали. Феликс тоже встал. Офицер, увидев его, резко скомандовал: «Рассыльный!»

— Есть, господин лейтенант! — держа руку у бескозырки, подлетел рассыльный.

— Выкиньте этого типа за борт, — приказал лейтенант. — А впредь примите меры, чтобы подобная сволочь не проникала на корабль!

Рассыльный подошел к Феликсу и тихо сказал:

— Давай по-быстрому, дуй на стенку!

Друг-саксонец успел шепнуть Феликсу на прощание: «Завтра для тебя я украду у лейтенанта его брюки и фуражку. Приходи на пирс, как обычно».

Феликс был потрясен. Попасть на родной корабль, слышать родную речь, находясь под сенью германского военно-морского флага, чтобы в итоге услышать на родном языке обращенные к нему слова: «Выкиньте эту сволочь за борт»!

Волоча обернутую угольным мешком больную ногу, Феликс брел по пирсу. Слезы обиды текли по его грязным небритым щекам. Слова вахтенного офицера «Пантеры» продолжали звучать в его ушах. Ему хотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы его никто не видел.

Вряд ли он и сейчас помнил, что был по рождению графом. А еще менее он мог себе представить, что, спустя не так уж много лет, он снова поднимется на борт «Пантеры», но на этот раз уже в качестве командира этой канонерской лодки германского флота. Назначен он будет на этот пост собственным указом кайзера Вильгельма II, которому Феликс во время аудиенции рассказал эту историю...

Но это еще впереди, а пока Феликс, жуя бисквиты, полученные на прощание от матросов «Пантеры», ждал наступления вечера, чтобы снова встретиться со своими новыми друзьями.

В десять часов вечера два матроса передали в темноте Феликсу синие брюки, фуражку, парусиновые сапоги, носки, тельняшки, мыло и бритву. Так радоваться Феликсу не приходилось еще никогда в жизни. Приведя себя в порядок и приодевшись, Феликс сразу же получил место матроса-швартовщика. Он должен был, находясь на стенке, принимать швартовы с подходящих судов и надевать их на кнехты. Платили хорошо, и Феликс снова почувствовал себя человеком. Но его смертельно тянуло в море.

Через месяц он нанялся матросом на шхуну «Нью Скоттия», ходившую по островам Карибского моря.

Во время одного из рейсов шхуна пришла в мексиканский порт Тампико, где Феликса (уже в который раз!) охватила жажда бродяжничества. Феликс с одним из своих приятелей отпросился у капитана в отпуск на несколько дней. Верхом на лошадях они отправились в глубь страны — в мексиканские прерии и стали жить там среди ковбоев, табунов мустангов, бесчисленных стад бизонов и прочей экзотики. Они учились кидать лассо, участвовали в скачках и родео и, конечно, на судно опоздали. Когда они вернулись в Тампико, шхуна уже ушла. Но оба матроса не очень расстроились. В такой благодатной стране, как Мексика, можно было, работая носильщиком на базаре, заработать и на пропитание, и на девочек, и на карточные игры. Когда же беготня с корзинами им надоела, оба завербовались на военную службу, став солдатами мексиканской, армии. Служба была не очень трудная. Учений никаких не проводилось, но приходилось стоять в карауле "у дворца, где жил диктатор Мексики Порфирио Диас. Как и можно было легко предугадать, военная служба обоим матросам быстро наскучила, они дезертировали из армии и поступили на строительство железной дороги. Быстро сбежав со стройки, оба добрались до порта Веракрус, где нанялись на танкер, идущий в Гавану. В Гаване Феликс завербовался на норвежский парусник, который шел в Ливерпуль с заходом в Нью-Йорк. На паруснике Феликс освоил норвежский язык, еще не предполагая, как это ему пригодится в будущем.

Из Ливерпуля Феликс направился в Гамбург.

 

IV

В Гамбурге Феликсу пришла в голову мысль сдать экзамен на диплом штурмана. Но для этого необходимо было иметь стаж плавания на пароходах. Феликс нанялся матросом на один из грузовых пароходов и в течение нескольких месяцев проплавал на нем в Средиземном и Северном морях. Вернувшись в Германию, он поступил в мореходную школу в Любеке.

К этому времени Феликсу уже минуло двадцать лет. Он уже понял, что хочешь — не хочешь, а надо пройти через эти мучения. Феликс знал, что именно так пришлось поступить всем штурманам и капитанам, которых он знал. Что нельзя сделать и шага в морской карьере, не получив специального образования. Что такое морское образование, Феликс понимал довольно смутно. Главное, считал он, это практические знания и умение найти выход из трудного положения. Когда рушатся Мачты и рвется такелаж, никакие знания высшей математики не помогут...

В мореходной школе Феликс снова почувствовал себя полным ничтожеством. Со своими тремя классами гимназии он был полным невеждой. Феликс не умел грамотно писать, не знал литературного немецкого языка, изъяснялся на грубом морском жаргоне. Арифметику ему пришлось начинать прямо с азов. О дробях Феликс не имел ни малейшего представления, не понимая даже разницы между числителем и знаменателем. Помимо занятий в школе, ежедневно приходилось брать частные уроки, постигая тригонометрию, навигацию, астрономию и многое другое. Порой Феликс приходил в полное отчаяние, видя, как туго его голова воспринимает любое учение. Но Феликс проявил упорство и в течение девяти месяцев трудился, как каторжник, подготовившись настолько, что можно было рискнуть и попытаться сдать экзамен.

Экзамены продолжались целую неделю, и в результате Феликс фон Люкнер получил диплом штурмана дальнего плавания.

Получив диплом, Феликс устроился вахтенным штурманом на пароход «Петрополис» Гамбург-Американской линии. Гордость распирала молодого моряка. Он купил себе элегантный чемодан, лайковые перчатки, лакированные туфли и даже запонки для рубашки. Это были его первые запонки в жизни. Прогуливаясь в новой форме по спардеку «Петрополиса», Феликс чувствовал себя молодым богом. Совсем недавно он был матросом, вынужденным выполнять тяжелую и черную работу. Перемена в судьбе и положении казалась ему чудом.

Проплавав год на «Петрополисе», Феликс воспользовался правом, вытекающим из его нового положения, и поступил юнкером в военный флот. Купив впервые в жизни себе билет второго класса, Феликс прибыл в Киль, где провел год в казарме и на боевых кораблях кайзеровского флота. В конце года его произвели в младшие лейтенанты резерва. В последующие два Года Феликс Люкнер плавал на крупных торговых судах Гамбургской линии, занимаясь в свободное время самообразованием, чтобы сдать экзамен на капитана дальнего плавания.

Находясь в Гамбурге, молодой штурман любил ходить на собственной яхте вблизи устья Эльбы. Однажды, наслаждаясь прогулкой под парусом, Феликс увидел парусный бот, который беспомощно дрейфовал на довольно крупной волне. Позднее выяснилось, что владелец бота — купец из Кельна — совершенно не умел управлять парусами. Порывом ветра на боте сбило бизань-мачту, и несчастный яхтсмен очутился за бортом. Когда Феликс подошел на своей яхте, «спортсмен» уже скрылся под волнами, так как не умел и плавать. Чтобы спасти его, Феликсу пришлось нырнуть на довольно значительную глубину. Вынырнув с ним на поверхность, Люкнер только собрался наполнить легкие воздухом, как несчастный, судорожно вцепившись в Феликса руками и обхватив его ногами, утащил своего спасителя на дно.

Освободив с большим трудом ноги, Феликс оттолкнул от себя тонущего и снова вынырнул на поверхность. У него уже стало темнеть в глазах, но, отдышавшись, он вновь нырнул: Схватив погибающего за волосы, Люкнер долго плыл с ним против течения, выгребая одной рукой, и, как говорится, на последнем дыхании добрался до берега, вылез на песок и потерял сознание. Собравшаяся толпа зевак привела его и спасенного в чувство.

С тех пор стоило Феликсу появиться где-нибудь на берегу моря, как обязательно кто-нибудь тонул, а ему приходилось спасать утопающего.

Двадцать четвертого декабря 1910 года Люкнер стоял на причале в Гамбурге, ожидая парома. Вдруг в тусклом свете портовых фонарей он увидел барахтавшегося, в воде человека. Феликс немедленно приготовился броситься в воду, но стоявший рядом таможенный инспектор поймал его за руку. Температура была тринадцать градусов мороза. Инспектор считал, что лучше пусть погибнет один, а не двое. Но Феликс вырвался из его рук и прыгнул в воду. Ледяная вода обожгла его. Казалось, в затылок вонзился раскаленный гвоздь, но Люкнер проплыл двадцать пять метров, отделявших его от утопающего. К счастью, тот был сильно пьян, а потому легко держался на воде, даже окостенев. Феликс доплыл с ним до пристани, где их обоих вытащили, доставили в ближайший кабак, где отпоили пуншем, завернув в теплые одеяла. Спасенный Феликсом оказался англичанином, а поскольку вся эта история произошла на Рождество, то о ней сообщили почти все газеты. В них говорилось, что это уже пятый человек, спасенный Феликсом Люкнером, но он еще не получил медали за спасение утопающих.

Медаль за спасение утопающих, по традиции, вручал командующий флотом открытого моря адмирал принц Генрих Прусский. Награждая Феликса медалью, адмирал осведомился: не желает ли граф фон Люкнер перейти из резерва на действительную службу в военный флот? Феликс согласился и был призван из резерва в чине лейтенанта для прохождения так называемого проверочного курса.

Пришлось опять засесть за учебники и за два месяца постичь то, на что в военно-морских училищах отводилось в те времена три с половиной года. Офицерская среда приняла Феликса в целом хорошо, но были и такие, кто не мог простить графу фон Люкнеру его бродячего прошлого.

— Видимо, императорский флот отныне становится убежищем для бродяг, выгнанных из родительского дома, — громогласно заявил один из офицеров. Впрочем, Феликс должен был и сам признать, что за шестьдесят лет существования Императорского флота, он стал первым человеком со столь бурным прошлым и столь низким культурно-образовательным уровнем, который был принят на флот в мирное время в качестве офицера.

После прохождения проверочного курса и годичного испытательного срока лейтенант граф фон Люкнер был окончательно зачислен в списки офицеров Императорского флота и направлен для прохождения службы на линкор «Пройссен» в качестве вахтенного офицера.

Нельзя сказать, чтобы такой прирожденный бродяга, каким был Феликс, легко привык к той возведенной в абсолют и почти доведенной до абсурда железной дисциплине, какая царствовала в те годы на кораблях кайзеровского флота. Ему было нелегко. Офицеры же, в свою очередь, чуяли в нем чужака, считая грубым мужланом, далеким от чопорной этики прусского офицерского корпуса.

Но удача снова улыбнулась Феликсу Люкнеру.

Вскоре он был произведен в обер-лейтенанты и переведен на легкий крейсер «Ниобе» старшим офицером. Это назначение можно было вполне считать ссылкой, поскольку «Ниобе» уже третий год находился в ремонте в Данциге и наверняка там бы и сгнил, не начнись Первая мировая война. Командира на крейсере не было, а более-менее флотский порядок поддерживали на нем тридцать матросов, два унтер-офицера и один младший лейтенант. А затем к ним добавили и произведенного в обер-лейтенанты Феликса.

Тоска была зеленая. Люкнера снова так тянуло в море, что он подумывал о дезертирстве и бегстве куда-нибудь в Австралию или Южную Африку, где можно было наняться на парусную шхуну и в очередной раз пройти на ней через все океаны. Но, поскольку военно-морские инструкторы, лепившие из морского бродяги Феликса Люкнера офицера Императорского флота, выбили у него из головы много дури, Феликс под тяжестью своих офицерских погон был не в состоянии осуществить задуманное, а тоску глушил в ресторанах Данцига, просаживая там офицерское жалование. Он молил Небеса о помощи, и его молитва была услышана.

Однажды он стоял в гордом одиночестве на юте «Ниобе» у законсервированного кормового орудия, когда увидел, что мимо крейсера проплывает катер бургомистра Данцига доктора фон Швабе. Неожиданно откуда-то появившийся портовый буксир, идущий с рейда, врезался в катер градоначальника и разбил его в щепы. Все, включая доктора фон Швабе, оказались в ледяной воде, ибо стояла осень 1912 года. Буксир, получивший при столкновении крен, быстро направился к берегу и приткнулся на мели.

Шлюпок на «Ниобе» не было, ибо их при нахождении в резерве не полагалось. Не раздумывая, Феликс бросился за борт, успев скинуть только тужурку и сапоги, вытащил старика Швабе и доставил его на «Ниобе». История спасения флотским офицером данцигского градоначальника обошла почти все газеты Германии. Люкнер стал знаменитостью и был затребован в Берлин, где получил высочайшую аудиенцию.

Такому утонченному аристократу, каким был кайзер Вильгельм II, сразу бросилось в глаза некоторое несоответствие между титулом и манерами графа фон Люкнера.

— Граф, — спросил кайзер, награждая Феликса серебряной медалью «За храбрость», — почему я ничего не слышал о вас раньше? В каком году Вы окончили Академию? Не потомок ли вы графа Люкнера, который был адъютантом у Зейдлица?

Феликс честно рассказал кайзеру историю своей жизни.

Вильгельм II, который до самой смерти оставался романтиком моря, был потрясен. Особое впечатление произвела на него история, приключившаяся с Феликсом на борту канонерской лодки «Пантера», когда та находилась на Ямайке, а Феликс подвергся оскорблениям со стороны вахтенного офицера.

— Если вы его вызовете сегодня на дуэль, граф, — воскликнул кайзер, — то я буду вашим секундантом! Боже, как это все романтично!

Кайзер на мгновение задумался и продолжал:

— Граф Люкнер! Я не могу поступить иначе! Я назначаю вас командиром «Пантеры» и произвожу в капитан-лейтенанты! Вы снова вступите на борт этого корабля, но уже как его командир. Боже, как это все романтично! Соответствующий приказ вы получите недели через две.

Канонерская лодка «Пантера» была в те годы едва ли не самым известным из кораблей кайзеровского флота. Совсем недавно, в июле 1911 года, появление канонерки у марокканского порта Агадир, названного газетами всего мира «Прыжком пантеры», чуть не привело к началу мировой войны, а закончилось резким похолоданием отношений между Германией и Англией.

«Пантера» оперировала у берегов западной Африки. Когда капитан-лейтенант Люкнер прибыл на канонерку, на ней еще служили те, кто подкармливал казенным хлебом бедствующего Феликса тогда на Ямайке.

Узнали ли они в своем новом командире того опустившегося бродягу, которого они фактически спасли от гибели, неизвестно. Узнал ли их Феликс, тоже неизвестно. Командир ни коим образом не должен подрывать свой авторитет в глазах подчиненных...

Весной 1914 года «Пантера», пробывшая в заграничном плавании три года, вернулась в Германию для ремонта. В июле ремонт был закончен, и Люкнер привел канонерку в Данциг, откуда, пройдя послеремонтные испытания, «Пантера» должна была снова уйти в африканские воды.

Семнадцатого июля Люкнер получил короткую радиограмму: «Поход отменяется». Все уже понимали, в чем тут дело. Надвигалась война.

Второго августа началась мобилизация флота, проходившая на волне патриотического подъема. Но Люкнер на борту «Пантеры» пребывал в подавленном настроении. Он жаждал активной деятельности, что было совершенно невозможно на старой тихоходной канонерке с ее двумя пушченками.

В начале войны «Пантера» получила приказ охранять минное заграждение, выставленное у Лангеланда. Затем лодку перебросили нести сторожевую службу у острова Арое в Малом Бельте, что означало круглосуточно кружиться вокруг острова. Буйная душа Феликса Люкнера рвалась в бой, и более командовать «Пантерой» он был уже не в силах.

В старые времена, когда какая-либо деятельность ему надоедала, он не колеблясь ни секунды, просто убегал, полагаясь, в основном, — на милость Провидения. Сейчас, когда он командовал боевым кораблем в военное время, это было, конечно, невозможно. Единственное, что можно было предпринять — это списаться с «Пантеры» по болезни. В сговоре с корабельным доктором Феликс симулировал приступ аппендицита и был отправлен в Киль на операцию. Отгуляв затем послеоперационный отпуск, Феликс получил назначение на новейший линкор «Кронпринц», служа на котором он принял участие в Ютландском бою, командуя одной из башен артиллерии главного калибра. Вскоре после этого знаменитого боя Феликса назначили артиллерийским офицером на вспомогательный крейсер «Меве». Крейсер стоял в Гамбурге, готовясь к походу.

Как-то вечером, когда Люкнер находился в гостях у своего приятеля, распивая с ним бутылку шведского пунша и рассказывая ему о своей мечте выйти в океан в качестве капитана парусной шхуны, прибывший с «Меве» рассыльный вручил ему предписание. Капитан-лейтенант граф фон Люкнер вызывался в Главный морской штаб в Берлине.

Волнуясь и недоумевая, что это все должно означать, Феликс немедленно выехал в Берлин. Когда Люкнер вошел в кабинет начальника Главного морского штаба, сердце его колотилось, как никогда в жизни.

— Что бы вы сказали, граф, — спросил адмирал, — если бы мы назначили вас командиром парусного вспомогательного крейсера, на котором вы, прорвав английскую блокаду, должны были прорваться в океан и начать войну с судоходством противника? Мы остановили свой выбор именно на вас, поскольку вы сегодня один из немногих офицеров флота, имеющих большой опыт плавания под парусами...

Не отличавшийся хорошими манерами Люкнер чуть не бросился обнимать адмирала. Стать командиром парусного судна, которое, к тому же, получало статус отдельного боевого корабля, было пределом его мечтаний. О чем он честно и заявил.

— В таком случае, — подвел итог адмирал, — вы назначаетесь командиром парусника «Пасс оф Балмаха».

Не чуя ног от радости, Феликс поспешил в Геестмюнде, где находился парусник, который под руководством лейтенанта Клинга перестраивался во вспомогательный крейсер. Идею использовать шхуну в качестве вспомогательного крейсера подал именно Клинг, который послал несколько рапортов в Адмиралтейство, доказывая преимущество парусных судов при ведении крейсерской войны, поскольку они не зависят от угля. Адмиралтейство согласилось в конце концов с доводами Клинга, после чего для выполнения плана была выбрана шхуна «Пассоф Балмаха». Ранее шхуна плавала под американским флагом, возя шерсть из Архангельска. В один из таких рейсов шхуна была перехвачена английским крейсером, который высадил на нее призовую команду и приказал следовать в Киркваль для осмотра. Но по пути «Пасс оф Балмаха» была снова перехвачена — на этот раз немецкой подводной лодкой «И-36». Английская призовая команда в страхе попряталась в трюм, где американский капитан шхуны их запер, выбросив оружие англичан за борт. Но лодка также высадила на шхуну призовую команду и привела ее в Кугсгафец, до которого английская призовая команда, сидящая в трюме, как говорится, пропутешествовала инкогнито. Только через четверо суток голодные, бледные и измученные англичане вылезли наверх к величайшему изумлению немецких моряков, находившихся на шхуне. Таким образом, еще не включенная в состав немецкого флота шхуна уже захватила в плен несколько англичан и, видимо, поэтому была выбрана Главным штабом в качестве рейдера.

Американский капитан, рассчитывавший, что следующая под нейтральным флагом шхуна будет отпущена, был очень разочарован, но обрадовался, что остался живым.

В Геестмюнде, где, как в любом другом немецком порту, было полно английских шпионов, прежде всего нужно было скрыть от портовых рабочих, что шхуна перестраивается во вспомогательный крейсер. Люкнер и Клинг уверили всех, что «Пасс оф Балмаха» перестраивается в учебное судно для юнг флота. В помещениях, где предполагалось в будущем содержать пленных, были повешены таблички: «Помещение для шестидесяти юнг». При постановке на шхуну вспомогательного дизельного двигателя, в отсеке, где он был установлен, повесили табличку: «Класс для изучения моторного дела».

Сам Люкнер переоделся в гражданское платье, выдавая себя за инженера фон Экмана из морского министерства. Он приезжал в порт только время от времени, контролируя ход работ на учебном судне, получившем фальшивое название «Вальтер». На шхуне была установлена цистерна для солярки вместимостью 480 тонн и для пресной воды вместимостью 360 тонн. Запас продовольствия предполагалось взять на два года. Вся средняя палуба предназначалась для пленных, которых на шхуне могло разместиться до четырехсот человек. Для пленных капитанов и офицеров были оборудованы каюты на два-три человека каждая, с умывальниками и прочими удобствами. Для пленных капитанов была оборудована и отдельная кают-компания. Для пленных на шхуну были доставлены английские и французские книги, граммофон, шахматы и карты.

В то же время для шхуны нужно было подготовить фальшивые документы. Это была весьма трудная задача, поскольку нужно было разыскать парусник, похожий на захваченную американскую шхуну. Лучше всего, если бы тот парусник предназначался для перевозки леса. Лес можно всегда погрузить на палубу, принайтовать к ней цепями, и его не убрать с палубы при осмотре шхуны призовой командой противника. Таким образом можно перекрыть доступ к люкам, ведущим в трюмы, где спрятаны орудия и прочий груз, который необходимо скрыть от досмотра. После долгих поисков удалось обнаружить такой парусник. Им оказалась норвежская шхуна «Малетта», стоявшая в тот момент в Копенгагене и собиравшаяся к походу в Мельбурн. Поэтому все фальшивые бумаги были выписаны на «Малетту», а подчиненные Люкнера приложили все усилия, чтобы их шхуна внешне напоминала «Малетту».

Барометры, манометры и термометры были выписаны из Норвегии. Норвежскими открытками и фотографиями норвежских красоток украсили переборки кают и кубриков.

Когда пришло сообщение, что на «Малетту» во время ее стоянки в Копенгагене установили электрошпиль для подъема якоря, Люкнер приказал установить такой же на своем паруснике, сделав соответствующую запись в вахтенном журнале: «Кнудсен и К°, Копенгаген».

Одной из наиболее трудных задач, вставших перед Люкнером, было формирование экипажа. Фактически ему нужно было иметь на шхуне два экипажа. Один боевой, численность которого Главный морской штаб определил в шестьдесят четыре человека, второй — маскировочный, состоящий из двадцати трех человек, свободно изъяснявшихся по-норвежски. Причем, и те, и другие должны были иметь опыт плавания на парусных судах. Найти таких в 1916 году было уже довольно сложно. Людей подбирали индивидуально. Люкнер подолгу беседовал с каждым из них, подробно расспрашивая, где и на чем тот плавал. При этом, в разговорах нужно было соблюдать осторожность, чтобы ни у кого не возникло уверенности, что экипаж вербуется для5 парусника. Любая утечка информации могла погубить будущий вспомогательный крейсер сразу после выхода в море. Поэтому Люкнер беседовал с моряками, имевшими опыт океанских плаваний под парусами, без видимого интереса, оживляясь только в беседах с теми, кто подобного опыта не имел. С последними он беседовал нарочито дольше и ставил против фамилии каждого крестик. Попутно выявлялись и те моряки, которые знали норвежский и шведский языки.

Все отобранные кандидаты в будущий экипаж были немедленно отправлены в отпуск домой, чтобы лишить их возможности делиться со своими друзьями догадками и сомнениями.

Двадцать три человека «маскировочной» команды были одеты в форму норвежского производства. Были приобретены норвежские книги, разделены норвежские деньги. Пришлось позаботиться также о том, чтобы на всех штурманских приборах и картах, на разных бланках и даже на карандашах была марка норвежского производства. Люкнер внимательно следил, чтобы на судне не было ничего немецкого.

В офицерской кают-компании повесили портреты короля и королевы Норвегии и даже — их покойного тестя английского короля Эдуарда VII, который хитро улыбался с переборки. На диванах лежали норвежские подушки с вышитым национальным гербом. Подушки были ручной работы — продукт народных промыслов. Люкнер позаботился даже о том, чтобы на судне были письма на норвежском языке, адресованные ему и другим членам команды, деловые и семейные.

Приходилось считаться и с тем, что парусник вызовет такое подозрение англичан, что те высадят на него призовую команду, чтобы не только проверить документы и обыскать судно, но и тщательно проверить весь экипаж. Проверяющий офицер мог потребовать у капитана шхуны документы какого-нибудь конкретного матроса, начав расспрашивать того о месте, где он родился и вырос, как фамилия бургомистра этого города или деревни, на каком судне этот матрос плавал три года назад, куда именно и т.п. Пришлось сделать уйму фотографий матросов, поставив на них штампы норвежских ателье, придумать каждому собственную легенду, родителей, жен, детей и невест.

С фальшивыми письмами тоже было не так уж просто. Почтовые марки на них должны быть погашены штемпелями Гонконга, Гонолулу, Сингапура, Иокогамы, словом, всего света, где адресат бывал в свое время, откуда писал и где получал письма.

В норвежскую судовую роль все моряки были включены как члены экипажа «Малетты». Там же было указано, на каких судах они плавали раньше. Для старых моряков, проплававших пятнадцать-двадцать лет, приходилось придумывать новую жизнь.

Все было в итоге сделано, и оставалось только придумать новое название для парусника, который должен был выступать в небывалой для себя роли вспомогательного Крейсера. Сначала Люкнер хотел назвать судно «Альбатросом», в память того альбатроса, что спас ему некогда жизнь. Но это название уже носил минный заградитель, погибший в бою у берегов Швеции. В итоге, Люкнер решил назвать свое судно «Зееадлер» («Орлан»). Команду вызвали из отпусков, провели ходовые испытания на реке Везер и на том закончили подготовку.

 

V

В темную ноябрьскую ночь «Зееадлер» вышел из устья Везера и стал на якорь в немецком море.

Между тем, в укромном месте Вильгельмсгафена Люкнер собрал своих моряков. Было совершенно темно. Подсвечивая себе фонарем «Летучая мышь», граф Люкнер проверил своих людей. Все были в сборе. Посадив всех в паровой катер, Люкнер повез их на шхуну.

Никто из матросов не знал, куда и зачем он направляется. Многие подозревали, что катер идет в Гельголанд, но тот вскоре остался позади, а впереди пенилось валами открытое море. Наконец, в темноте стал вырисовываться силуэт «Зееадлера», и катер направился к нему. Молчаливые, притихшие, матросы поднялись на борт парусника.

Капитан-лейтенант Феликс Люкнер имел все основания быть довольным проделанной за столь короткий срок работой. Кроме парусов, «Зееадлер» имел вспомогательный дизельный двигатель. Жилые помещения для экипажа были просто великолепны, поскольку не исключалось, что морякам придется жить на борту в течение нескольких лет. Вместо подвесных гамаков у всех имелись койки, а для унтер-офицеров была оборудована кают-компания. «Норвежская» команда была размещена в носовой части судна под полубаком, в кубриках. Помимо всего прочего, каждому из них был выдан штатский костюм для выхода на берег в иностранных портах.

Чтобы попасть в ту часть нижней палубы, где размещалась немецкая команда, нужно было сначала пройти через потайную дверь в шкафу, а затем — через замаскированные люки. Эти люки были прорезаны в палубе под ларями со штормовым обмундированием, швабрами, голиками и т.п. Лари были большими, и, в случае необходимости, в них могли укрыться шесть-семь человек, способные немедленно выскочить на верхнюю палубу.

Все военное снаряжение и две старые пушки были спрятаны в трюмах. Предоставив матросам минимальное время осмотреться на судне, Люкнер дал команду: «Все наверх! С якоря сниматься!»

Выйдя в море, Люкнер привел «Зееадлер» к острову Зюльт, в бухте которого он простоял восемь дней, выполнив все последние работы и объяснив, наконец, своим матросам цели и задачи предстоящего рейда.

На верхнюю палубу был погружен лес, расположенный таким образом, чтобы предельно затруднить доступ во внутренние помещения судна.

В мачтах, над палубой, были сделаны потайные двери, за которыми в выдолбленных пустотах лежали винтовки, маузеры, ручные гранаты, а также элементы военно-морской униформы — фуражки и бушлаты. Двери отворялись внутрь с помощью секретной пружины, и снаружи совершенно не были заметны.

Проверив у «норвежцев» знания их новых имен, мест рождения и родственников, Люкнер раздал всем «письма от родных», и мог считать подготовку законченной. Ему оставалось дождаться только благоприятного ветра, чтобы двинуться дальше.

В этот момент Люкнеру принесли радиограмму, где ему предписывалось дождаться возвращения коммерческой подводной лодки «Дойчлянд», которую англичане пытались перехватить на обратном пути из CIIIA, а потому усилили блокаду германских портов с моря.

Началось томительное ожидание на якоре. Пролетели дни, а затем — недели. За это время «Малетта», сходства с которой столь тщательно добивался Люкнер, ушла из Копенгагена. Весь план рушился. Люкнер рассчитывал выйти в море на день раньше «Малетты», чтобы перехватившие его английские сторожевики могли, запросив Копенгаген, убедиться, что «Малетта» действительно находится в море.

Радио дьявольски усложняло действия корсаров! Пришлось снова копаться в Ллойдовском регистре, ища новую шхуну, похожую на «Зееадлер». Такую шхуну нашли — ей оказалась другая норвежская коммерческая шхуна «Кармоэ». Теперь нужно было переделывать судовые документы, то есть, менять имя судовладельца, место и время постройки шхуны, ее параметры и характеристики, разряд по страхованию и многое другое. Причем, никакие подчистки и исправления не допускались. Кроме того, не было точно известно, где эта самая «Кармоэ» сейчас находится. Покопавшись в газетах, взятых на «Зееадлер» для бутафории, Люкнер, к своему ужасу, обнаружил, что шхуна «Кармоэ» отведена англичанами в Киркваль для осмотра. Люкнер почувствовал, что впадает в отчаяние. Новых документов уже достать было невозможно, поскольку «Зееадлер» не имел связи с берегом. В итоге, Люкнер плюнул и назвал шхуну «Ирмой». Так звали его любимую женщину. «Регистр любви, — решил командир „Зееадлера“, — надежнее Ллойдовского». Он стер название «Кармоэ» и написал «Ирма», оставив все остальные данные без изменений. Но двойная подчистка названия откровенно бросалась в глаза — все буквы расплылись. Изобретательный Люкнер с помощью судового плотника имитировал в каюте такие повреждения, нанесенные штормом, что ни у кого не вызвало бы сомнений, что, разбив иллюминаторы, волны захлестнули помещение, вымочив до нитки все, включая и судовые документы. Англичанам можно было ничего не объяснять — разбитые иллюминаторы и вода в каюте говорили сами за себя.

Ожидание разрешения на выход продолжалось мучительно долго, и только девятнадцатого декабря 1916 года к борту «Зееадлера» подошел миноносец, с которого Люкнеру передали запечатанный пакет. В пакете был приказ: «Выходите в море по собственному усмотрению».

Оставалось дожидаться юго-западного ветра.

Двадцатого декабря на шхуне был снова проверен весь такелаж, паруса и рангоут. Двадцать первого декабря задул легкий юго-западный ветер. Еще раз все осмотрели, прогрели двигатель, опробовали руль, и Люкнер приказал сниматься с якоря. «Зееадлер» под двигателем прошел узкий пролив между островом и материком и, выйдя в открытое море, поднял паруса.

Погода, была пасмурная и зябкая, в море стояла легкая зыбь. Подняв все 2600 кв. метров парусов, «Зееадлер» полным ходом прошел вдоль немецкого берега, миновав передовые посты сторожевого охранения германского флота. К десяти часам вечера шхуна находилась уже на траверзе Хорн Рифа — плавучего маяка в сорока милях к западу от датского побережья. Затем Люкнер повел парусник вдоль побережья Дании, чтобы к восьми утра подойти к выходу из Скагеррака, создав у противника впечатление, что он действительно вышел из нейтрального порта.

Неожиданно ветер круто повернул к северу, не давая «Зееадлеру» возможности следовать по курсу. Вперед идти было нельзя, возвращаться Люкнер не желал, с правого борта был берег, с левого — минные поля.

Лучшая мудрость — это принятие самого опасного решения. И Люкнер принял решение следовать через минные заграждения, скомандовав: «Лево на борт!»

Вся команда была вызвана наверх с приказанием одеть спасательные пояса. Но удача — старая подружка Феликса Люкнера — не изменила ему и на этот раз. «Зееадлер» благополучно прошел между двумя рядами мин и вышел в открытое море.

Ветер стал крепчать. Инструкция требовала держаться ближе к норвежскому берегу, но Люкнер повел «Зееадлер» прямо к берегам Англии.

Говорят, что двадцать третьего декабря 1916 года у берегов Германии разыгралась буря, которой не было аналога в истории. Буря быстро переросла в ураган и продолжала набирать ярость.

Приказав зарифовать все паруса, Люкнер понял, что судьба дает ему шанс по-настоящему испытать свой парусник жесточайшим штормом, который, кроме того, способствовал прорыву через все линии английской блокады. Подняв штормовые паруса, «Зееадлер» понесся вперед. При этом, судно имело такой сильный крен, что весь подветренный борт оказался в воде. Передвигаться по палубе можно было, только держась обеими руками за штормовые леера. Все гнулось и скрипело, а мачты, казалось, были готовы в любую минуту рухнуть на палубу. Весь корабль сотрясался от ударов волн. С точки зрения Люкнера, риск, вызванный штормом, был вполне оправдан. Этот шторм вообще можно было считать Даром Небес, поскольку он представлял прекрасную возможность прорваться через все линии британских дозоров. С точки зрения Люкнера, даже потеря под ураганным ветром всех парусов и такелажа была бы менее страшной, чем проверка противником подчищенных документов шхуны.

Подгоняемый штормом «Зееадлер» несся со скоростью пятнадцати узлов. В снастях завывал ураганный ветер. У верхних парусов лопались шкоты, парусина отрывалась от шкаторин и прежде чем удавалось закрепить парус, его разрывало в клочья и уносило ветром высоко в небо. В 23:00 была пройдена первая линия английской блокады. С мостика «Зееадлера» Люкнер и вахтенные вглядывались биноклями в темноту, стараясь вовремя обнаружить сторожевые корабли противника. Но ни одного корабля не было видно. Видимо, получив штормовое предупреждение, англичане предпочли укрыть свои корабли в безопасных бухтах, рассчитывая, что и немцы поступят аналогичным образом...

Стоя на мостике своего рейдера, Люкнер получал истинное удовольствие от буйства стихии. Идя под двигателем и парусами, «Зееадлер», как дьявол, летел над волнами. Шторм становился сильнее, фордуны, ванты и брасы стонали и дрожали, как натянутые струны, готовые в любую минуту лопнуть...

Как и положено нейтральному судну, «Зееадлер» шел с отличительными огнями. Волны с ревом набегали с кормы, заливая всю палубу, водопадами срываясь через подветренный борт в море. Оба рулевых были привязаны к штурвалу.

Одержимый той неведомой силой, что в подростковом возрасте вырвала его из отцовского графского поместья, далекого от любого моря, и бросила на палубу отживающих свой век парусных шхун, протащив через невероятные приключения, граф Феликс Люкнер находил эту картину дивной и восхитительной!

Каждые четыре часа «Зееадлер» проходил градус широты. С хронометром в руках Люкнер вычислял: одна линия блокады пройдена, теперь они уже миновали следующую, а к полуночи должны подойти к главной сторожевой завесе между Шетландскими островами и Бергеном.

Англичане не появлялись.

«Интересная блокада, — подумал Люкнер, — которая не поддерживается ничем, кроме деклараций».

Люкнер решил выгадать несколько миль и пройти прямиком между Шетландскими и Оркнейскими островами, но только собрался лечь на избранный курс, как ветер зашел на восемь румбов к западу-северо-западу, и «Зееадлер» стало относить к северу — в сторону Исландии.

Сделать ничего было невозможно. Оставалось только, подчинившись ветру, уходить все дальше на север. Люкнер решил, что лучше застрять во льдах, чем возвращаться к Шетландским островам, к линии английских дозоров, или самим оказаться вблизи Киркваля, куда англичане приводили все коммерческие суда, задержанные для осмотра

Выйдя из зоны Гольфстрима, «Зееадлер» попал в жестокий мороз. День в этих широтах продолжался всего полчаса. В одиннадцать часов солнце показывалось из-за горизонта, а в половине двенадцатого — уже исчезало. Судно обледенело. Вся носовая часть шхуны покрылась льдом, а обледенелые снасти не проходили через блоки. Нижние паруса затвердели, как дерево. Секретные люки примерзли, и большая часть команды оказалась отрезанной от своих кубриков. Носовая часть шхуны превратилась в глыбу льда, и жившие под полубаком также не могли попасть в свои кубрики.

Четверо суток все жили на верхней палубе, которая обледенела так, что удержаться на ногах стало совершенно невозможно. Пальцы не разгибались, губы буквально окостенели от холода. Никто, естественно, не спал. Силы поддерживали старым пиратским способом — грогом. Каждый время от времени заходил на камбуз и получал стакан этой живительной влаги, выпивал его залпом и немедленно оживал, благодаря безвестного мореплавателя, который придумал этот напиток, способный воскресить даже мертвеца. Недаром моряки всех стран называли грог «ледоколом».

Корабль был предоставлен сам себе, поскольку ни одна снасть не работала. «Зееадлер» дрейфовал, а его команда превратилась в толпу беспомощных пассажиров, зависящих полностью от воли стихии. Люкнер надеялся, что ветер вскоре перейдет к северу. Так, к счастью, и произошло. Рейдер повернул на юг. Команда с помощью ломов и топоров постепенно освободилась ото льда, и парусник снова стал управляемым.

Поставив все паруса, Люкнер направил «Зееадлер» в проход между Фарерскими островами.

В Рождественский день 1916 года на «Зееадлере» царило радостное возбуждение. Казалось, все главные трудности преодолены: блокада прорвана, лед и жестокие морозы остались позади, а впереди лежат бескрайние просторы Атлантики, открытые для боевой деятельности против судоходства противника.

Такое радужное настроение было прервано криком сигнальщика с «вороньего гнезда» на мачте: «Неизвестный корабль за кормой!»

Было 09:30 двадцать пятого декабря 1916 года.

В этих местах «неизвестным кораблем» мог быть только английский патрульный крейсер!

Люкнер выскочил наверх и быстро убедился, что к «Зееадлеру» приближается большой вспомогательный крейсер противника.

Проклиная изменившую ему фортуну, Люкнер приказал экипажу действовать по давно отработанному плану маскировки. Это означало: все, не говорящие по-норвежски, в форме немецких военных моряков, с оружием в руках, должны спрятаться под палубой.

В носовом и кормовом погребах боезапаса, а также в дизельном отсеке были заложены подрывные заряды. Собрав команду, Люкнер обратился к ним с краткой речью:

— Мы, — заявил командир «Зееадлера», — прошли через минные заграждения, выдержали жесточайший шторм и избежали гибели во льдах. Теперь нам предстоит еще одно испытание. Всем сохранять спокойствие и не нервничать! Первая вахта — в койки, вторая вахта — наверх! Чем меньше будет людей на верхней палубе, тем лучше. По верхней палубе никому без дела не шататься! Самообладание и чисто норвежское хладнокровие!

На подходящем крейсере затрепетал сигнал по международному своду. Люкнер приказал помедлить с ответом. На норвежской шхуне могло и не быть ни хороших сигнальщиков, ни мощных биноклей.

В своей каюте Люкнер стал готовиться к приему англичан, облив снова все водой, развесив для просушки подштанники и разложив мокрые судовые документы.

Одного матроса хрупкого телосложения переодели женщиной, у которой было условное имя «Жанетта». Англичане вообще очень галантны и так воспитаны, что не представляют, чтобы женщина находилась на военном корабле. И, если капитан берет с собой на борт жену, то он, конечно, уверен, что его судну не грозят никакие неприятности, а тем более — опасность. У норвежских шкиперов вообще было принято брать с собой в плавание жен в соответствии с древней традицией викингов.

Восемнадцатилетнего матроса с миловидным личиком для этой цели специально отобрали в экипаж «Зееадлера». Для него был заготовлен целый гардероб женских платьев и светлый парик.

«Жанетту» быстро «оснастили», подмазали ее румянами и положили на кушетку, покрыв ноги пледом. Рядом расположили одну из двух собачек, что имелись на борту. Люкнер осмотрел свою «жену» и нашел, что она выглядит прекрасно. Но поскольку юный матрос, при всей своей миловидности, говорил все-таки мужским голосом, то «жена» Люкнера вынуждена была страдать от «флюса». Матросу за щеку положили кусок ваты, а голову обмотали шалью. В таком состоянии говорить трудно, да и выражение лица у бедного паренька получилось действительно страдальческим. «Жанетту» «вооружали» уже на раз. «Ее» фотография висела на переборке каюты Люкнера и была украшена надписью на норвежском языке: «Много поклонов — Твоя Дагмара. 1914 г.» Надежда была на то, что, взглянув на портрет, английский офицер избавит «Жанетту» от всяких нескромных вопросов.

Грохот разорвавшегося вблизи снаряда заставил Люкнера прервать подготовку своей каюты к осмотру и срочно выскочить наверх. Английский крейсер, устав ждать ответа на свой сигнал, выпалил «Зееадлеру» под нос предупредительный снаряд.

Теперь сигнал крейсера был ясно виден, и не понять его было невозможно.

«Зееадлер» медленно повернул навстречу крейсеру, на носу которого уже невооруженным глазом читалось название «Эвиндж». Все его орудия были направлены на шхуну. Стоявшие на мостике английские офицеры рассматривали парусник в бинокли. Голосом через микрофон приказали: «Приготовьтесь к досмотру!»

Люкнер начал опасаться, не получили ли англичане развединформацию о «Зееадлере»? Почему они держат невинную шхуну под прицелом всех орудий? Он спустился в каюту и, чтобы унять волнение, залпом выпил стакан коньяка. Зажевав его табаком, Люкнер, несколько успокоившись, снова вышел наверх. Все старые капитаны славились пристрастием к жевательному табаку, следы которого постоянно украшали их бороды. Выйдя на палубу, Люкнер и всем своим матросам приказал глотнуть коньяка, не волноваться, а смело смотреть на англичан из-под норвежской маски немецкими глазами.

— Я же, — закончил Люкнер, — разыграю роль старого матерого капитана.

В кают-компании на стол была поставлена бутылка виски и граммофон, наигрывавший популярную английскую мелодию. С помощью виски и граммофона Люкнер надеялся ослабить зоркость зрения англичан. В том, что они сразу отправятся в кают-компанию, Люкнер не сомневался.

От крейсера отвалила шлюпка, в которой находились два офицера и пятнадцать матросов, вооруженных винтовками. Когда шлюпка подошла к борту «Зееадлера», Люкнер разразился длинной руганью на норвежском языке, призывая своих матросов быстрее пошевеливаться с подачей концов на шлюпку. Важно было, чтобы англичане, еще находясь в шлюпке, услышали норвежский язык.

Офицер, поднявшийся на палубу, спросил по-английски:

— Кто капитан?

— Я и есть капитан, Ваше благородие, — ответил Люкнер, сразу давая понять, что он ни коим образом не считает себя равным английскому офицеру, а поэтому и не употребляет обычного выражения «господин офицер». В глазах простого человека офицер — это всегда «Ваше благородие».

— Счастливого Рождества, капитан! — приветствовал Люкнера англичанин.

— Эх, Ваше благородие, — вздохнул Люкнер. — Если вы спуститесь ко мне в каюту, то увидите, на сколько счастливым для нас было Рождество!

— Попали в шторм? — участливо осведомился английский офицер.

— Хлебнули горюшка, — подтвердил Люкнер.

— Бедняга, — посочувствовал англичанин. — А мы укрылись за островами.

«Это мы знаем, — позлорадствовал мысленно Люкнер. — То-то ни одного из вас не было в море».

Второй офицер удостоил Люкнера рукопожатия, и они втроем спустились в каюту капитана. Еще из-за дверей англичане услышали свою любимую песенку «Долгий путь до Типперери», улыбнулись и даже начали подпевать. Атмосфера наполнялась взаимной симпатией.

В каюте англичанам приходилось постоянно нагибаться из-за развешенного повсюду белья, но, тем не менее, они быстро заметили «Жанетту».

— Ваша жена, капитан? — поинтересовался английский офицер — командир призовой партии.

— Моя жена, ваше благородие, — подтвердил Люкнер.

— Простите за беспокойство, — обратился к «Жанетте» офицер. — Но мы только исполняем наш долг.

«Жанетта» гнусаво пропела заученное «Ол раит», а офицер в это время заметил разбитые иллюминаторы в каюте.

— Да, досталось вам! — проговорил он, с сочувствием глядя на Люкнера.

— Ладно, — смущенно махнул рукой Люкнер. — Не беспокойтесь об этом, Ваше благородие. Мой плотник все исправит. Плохо, только, что все мои бумаги подмокли.

— Это понятно, — согласился офицер. — Если по каюте гуляла волна, как же они могли остаться сухими?

— Вы человек с понятием, Ваше благородие, — поклонился Люкнер. — А появится кто-то другой — и придерется ко мне. Скажет, что бумаги должны служить столь же долго, как и само судно.

— Я вам выпишу удостоверение, — пообещал англичанин. — Вы должны радоваться, шкипер, что вашу шхуну вообще не разбило в щепы.

— Бога буду молить за вас, Ваше благородие, — снова поклонился Люкнер. — Если вы мне выпишите подобное удостоверение.

Английский офицер вынул из кармана записную книжку, в которой у него были перечислены все судовые бумаги, подлежащие проверке. Чувствовалось, что он уже осмотрел немало судов, отмечая все подозрительное в книжке. Он открыл чистую страницу и записал там название шхуны — «Ирма».

Второй офицер в это время любовался портретом короля Эдуарда VII и почтительным взглядом сравнивал фотографию жены капитана с лежащим на кушетке оригиналом. На верхней палубе слышался смех английских матросов, которых угощали виски. Граммофон без остановки играл «Долгий путь до Типперери». А тем временем Люкнер предъявлял командиру призовой команды одну бумагу за другой. Едва удостаивая из взглядом, англичанин кивал головой, повторяя: «Хорошо, хорошо, капитан». А Люкнер кланялся и говорил: «Вот, пожалуйста, Ваше благородие, еще вот эта».

Английский офицер не предполагал, что сидит в буквальном смысле слова на штыках — под палубой в полной боевой готовности ждала сигнала команда, не говорившая по-норвежски.

Рядом с Люкнером стоял его адъютант младший лейтенант Пирс, игравший роль первого штурмана шхуны. Его гигантская фигура и белобрысая голова вполне соответствовали общему представлению о скандинавских моряках.

— Где ваши документы на груз? — осведомился англичанин.

Штурман, не спеша, вышел и принес необходимые документы. Грузовые документы, можно сказать, были единственными, где не было никаких чисток. Груз был подробно обозначен, а к нему было приложено удостоверение, что он предназначен для получателя в Австралии. Внизу стояла подпись: «Джек Джонсон, британский вице-консул».

— Капитан, — поднялся со стула англичанин. — Все ваши бумаги в идеальном порядке.

Люкнер начал было рассыпаться в благодарностях, но тут его страшно замутило от чрезмерного употребления жевательного табака. Преодолевая приступ тошноты, Люкнер боялся, что это заметят англичане. Разве бывалый норвежский шкипер может страдать морской болезнью? Между тем, английский офицер потребовал вахтенный журнал.

«Штурман» принес его, и англичанин, просмотрев журнал, был сильно удивлен, что шхуна в течение трех недель стояла на месте.

Нужно было что-то говорить, но позывы к рвоте у Люкнера были такими, что он боялся открыть рот.

— И все-таки, — продолжал допытываться английский офицер. — Почему вы три недели имели простой?

«Теперь все кончено», — в ужасе подумал Люкнер, последними усилиями сдерживая жевательными табак, рвущийся наружу из его желудка. Выручил «штурман» Пирс.

— Нас предупреждал судовладелец воздержаться от выхода в море, — сообщил Пирс офицеру. — По его словам, в море находились немецкие вспомогательные крейсера.

— Немецкие вспомогательные крейсера? — оживился англичанин. — Вы что-то о них знаете?

— Конечно, — ответил Люкнер, которому немного полегчало, — в море находятся «Меве», «Зееадлер» и, по меньшей мере, пятнадцать подводных лодок. Так нас уверял судовладелец.

Второй английский офицер неожиданно посмотрел на часы и сказал своему коллеге:

— Все это хорошо, но у нас уже нет времени. Нужно спешить.

Командир призовой команды, просматривавший документы, захлопнул книгу и сказал Люкнеру:

— Хорошо, капитан. Все ваши бумаги в порядке, но вам придется подождать час или полтора. Дождитесь, когда вам поднимут сигнал, что вы можете следовать дальше.

Все поднялись на верхнюю палубу, и англичане стали спускаться в шлюпку. Воспользовавшись моментом, Люкнер «вытравил» жевательный табак за борт и как бы вновь родился. Ему, правда, не понравилось указание ждать «час или полтора». Матросы же, узнав об этой установке, совсем пали духом и пришли к мнению, что все кончено, их разоблачили. Некоторые высказали это мнение настолько громко, что их услышали находившиеся под палубой моряки, не говорившие по-норвежски. Они напряженно прислушивались ко всему, что происходило наверху. Услышав восклицания «все кончено», они подожгли бикфордовы шнуры подрывных зарядов, рассчитанные на семь минут горения. А на верхней палубе никто и не подозревал, что судно готово взлететь на воздух. Все ходили радостные, что досмотр прошел столь благополучно. На прощание английский офицер пожал руку Люкнеру и повторил:

— Итак, капитан, вы будете ожидать сигнала с крейсера, после чего можете следовать дальше.

Старший помощник Люкнера лейтенант Клинг, который знал примерно три дюжины норвежских слов, удачно их комбинируя, отдал матросам приказ ставить паруса. Но корсаров ждала новая неприятность. Парусник, в отличие от парохода, полностью остановить без отдачи якоря невозможно. Он всегда будет двигаться. Из-за этого шлюпку с англичанами прижало к борту и начало сносить к корме. Выйдя за корму, англичане могли заметить гребной винт, а это обстоятельство могло выдать немцев с головой. В судовых документах не было ни слова о том, что на паруснике установлен дизель мощностью в тысячу лошадиных сил.

Люкнер, не отдавая себе полностью отчета в своих поступках, а подчиняясь какому-то неведомому инстинкту, бросился на корму, схватил попавшийся под руку трос и, размахивая им над головой англичан, закричал: «Примите этот конец, Ваше благородие!»

Целью было заставить моряков противника, над головами которых гулял конец, смотреть вверх, чтобы не получить концом по голове, а не рассматривать корму шхуны, где они могли заметить винт.

Офицер еще раз поблагодарил Люкнера за готовность оказать помощь, и шлюпка, наконец, отошла от борта «Зееадлера» и направилась к крейсеру. Облегченно вздохнув, Люкнер стал спускаться вниз, желая скорее сообщить находившимся под палубой морякам, что опасность миновала. Постучав каблуком сапога в «секретный» люк, Люкнер крикнул:

— Открывайте!

Никто внизу ему не ответил.

— Открывайте! — еще раз прокричал Люкнер, барабаня ногой по люку.

Неожиданно командир «Зееадлера» услышал донесшийся из-под палубы крик:

— Открыть кингстоны и клинкеты!

Не понимая, что случилось, Люкнер на мгновение подумал, что там, внизу, все спятили от перенапряжения и заорал что есть мочи:

— Открывайте! Все в порядке!

Люк медленно приоткрылся и оттуда показалось чье-то смертельно бледное лицо, которое немедленно скрылось. Внизу началась беготня, крики, вопли, что окончательно сбило Люкнера с толку. Оказалось, что все кинулись закрывать кингстоны и тушить бикфордовы шнуры, которым оставалось гореть всего три минуты.

Это происшествие очень расстроило Люкнера, поскольку показало, как неправильно понятые слова, неразбериха и паника могут сорвать самый лучший план. Нашли матроса, который первый воскликнул «Все кончено». Тот оправдывался, что это восклицание у него вырвалось, когда стало известно, что «Зееадлер» должен еще простоять на месте «час-полтора». За это время англичане запросят по радио Киркваль, находится ли в море шхуна «Ирма», и выяснят, что никакой «Ирмы» вообще не существует.

На это трудно было что-то возразить. На шхуне имелась радиостанция, антенна которой была замаскирована в такелаже. Люкнер приказал прослушивать эфир, а сам с сигнальным сводом и биноклем поднялся на мостик, стараясь не пропустить сигнал с крейсера. Томительно текли минуты, которые казались часами.

Наконец, на мачте английского крейсера медленно пополз вверх трехфлажный сигнал. От волнения его прочли неправильно — «Т.М.В.», что по сигнальному своду означало «Планета». Полная бессмыслица! Наконец разобрались, что на крейсере поднят сигнал «Т.Х.В.» — «Продолжайте плавание».

Все начали радостно обниматься и жать друг другу руки, поздравляя с успехом.

Крейсер противника прошел мимо шхуны, держа орудия по походному. На его гафеле трепетал сигнал: «Счастливого плавания!»

На «Зееадлере» трижды отсалютовали норвежским флагом и также пожелали крейсеру счастливого плавания.

Как только английский крейсер скрылся из вида, Люкнер приказал выбросить за борт весь груз леса. Матросы, изнуренные предыдущими бессонными ночами и только что закончившейся нервотрепкой с досмотром шхуны, тем не менее, с энтузиазмом принялись за работу. Палуба была очищена, из трюма подняли орудие, установили его на место и произвели пробный выстрел.

Вскоре задул северный ветер, и «Зееадлер», подняв все паруса, полетел на юг, а Люкнер все еще переживал недавний визит на шхуну английской призовой команды. У него существовал план действий на случай, если бы англичане признали «Ирму» подозрительной и повели ее в Киркваль или в какой-нибудь другой английский порт для более тщательного досмотра. Если бы подобное произошло, то Люкнер надеялся отвоевать судно у призовой команды с «минимальным кровопролитием».

Призовая команда наверняка бы обосновалась в кают-компании, оставив на палубе человек шесть-семь для надзора за "«норвежской командой».

Кают-компания же на «Зееадлере» представляла из себя большой деревянный контейнер, не связанный с корпусом судна, который можно было, как кабину лифта, опустить вниз с помощью гидравлической системы. Люкнер, дождавшись ухода английского крейсеpa, должен был дать условную команду: «Убрать марселя, держаться на курсе!»

В тот же момент матросы «норвежской команды», достав оружие из тайников в мачтах, должны были обезоружить находившихся на верхней палубе матросов противника. Кают-компания же опускалась в трюм, где находившиеся в ней англичане попадали в руки команды, не говорившей по-норвежски. Таков был план, если не учитывать одного обстоятельства — гидравлическая система, которая должна была опустить кают-компанию в трюм, существовала только в голове Люкнера. Так что хорошо, что подобными хитростями не пришлось воспользоваться!

 

VI

Наклонив вперед гряду белоснежных парусов, «Зееадлер» шел к острову Мадера. Запущенный в помощь парусам дизель постоянно заедало.

Парусник всегда идет с креном на какой-нибудь борт, и это приводит к неравномерному износу поршневых колец. Но Люкнер винил во всем плохое машинное масло, выданное на «Зееадлер». Масло уже не раз было в употреблении, поскольку в Германии уже ощущалась острая нехватка смазочных материалов, как, впрочем, и всех других. Идея послать «Зееадлер» в рейд в качестве вспомогательного крейсера имела поддержку у очень малого числа людей в Главном морском штабе. Большинство же считало это пустой затеей и напрасной тратой драгоценных фондов. Это касалось и вооружения. Предполагалось, что Люкнер будет нападать только на парусники. В итоге, «Зееадлеру» были выделены только две старых 105-миллиметровых пушки, из которых исправной оказалась лишь одна. Поэтому оставалось только надеяться на импровизации и «военную хитрость».

Сигнальщикам, первыми заметившим какое-либо судно, полагалась премия — бутылка шампанского. Вскоре ее пришлось вручать.

Одиннадцатого января 1917 года, когда «Зееадлер» находился примерно на широте Гибралтара, слева по борту был обнаружен пароход. Всех охватил боевой азарт, хотя нападать на пароходы «Зееадлеру» было запрещено. Но нельзя же слепо подчиняться всему, что запрещает начальство!

— Такова несовершенная природа человека, — философствовал Люкнер, — всегда обещать больше, чем можешь выполнить.

На «Зееадлере» подняли сигнал: «Прошу сообщить показания хронометра». Парусники, как правило, не имеют точного времени при продолжительном пребывании в море. «Зееадлер» шел под норвежским флагом. Все находившиеся на верхней палубе были одеты в штатское. Вооруженные матросы в военной форме спрятались за фальшбортом.

Пароход поднял сигнал «Ясно вижу» и стал приближаться к шхуне. Люкнер пытался определить, английский ли это пароход. Названия на носу не было (с началом войны все английские торговые суда стали безымянными), но, судя по всему, пароход был все-таки английским.

— Атакуем? — спросил Люкнер свою команду.

— Атакуем! — хором ответили матросы.

— Приготовиться к бою! — приказал Люкнер.

Раздался треск барабанной дроби, упал полупортик, скрывавший орудие, а на мачте медленно пополз вверх германский военно-морской флаг. Как только стеньговый флаг дошел до места, раздался предупредительный выстрел из орудия. Первый боевой выстрел по противнику!

На пароходе, видимо, не поняли, что случилось, поскольку подняли в ответ английский флаг. Пушка «Зееадлера» выпалила второй снаряд под нос пароходу. Тот начал разворачиваться с явным намерением удрать. Пришлось сделать еще два выстрела: один — поверх труб, а второй — снова под нос, прежде чем пароход застопорил машину.

С парохода спустили шлюпку, которая направилась к «Зееадлеру». Название парохода оказалось «Гледис Ройал», а его капитан — почтенный седой моряк — поднялся на борт шхуны и стал упрашивать Люкнера пощадить его старый пароход, который шел с грузом кардиффского угля в нейтральный Буэнос-Айрес. Капитан объяснил Люкнеру, что не остановился по первому выстрелу, поскольку решил, что на шхуне сверяли время старым, дедовским способом — стрельбой из небольшой мортирки. Он потому и поднял английский флаг, чтобы показать, что сверка будет проходить не по выстрелу, а по спуску флага. При втором выстреле все заметили разрыв снаряда и подумали, что появилась немецкая подводная лодка. Только при третьем выстреле, разглядев на паруснике немецкий флаг, поняли, что произошло.

Капитан продолжал умолять отпустить его.

— Как вы думаете, — спросил его Люкнер, — если бы на этом самом месте англичане поймали немецкий пароход, они бы его отпустили?

Железная логика Люкнера заставила англичанина замолчать.

Люкнер приказал капитану возвращаться на свой пароход вместе с призовой командой «Зееадлера», решив снять с «Гледис Ройала» все ценное, особенно продовольствие. Двадцать шесть человек команды парохода (главным образом — индусы и негры) были перевезены на «Зееадлер», а пароход вступил паруснику в кильватер. Лишь с наступлением темноты «Гледис Ройал» был потоплен подрывными патронами. Приходилось считаться с тем, что поблизости могут оказаться британские крейсера. Пароход затонул в течение десяти минут.

Английский капитан был весьма удивлен, увидев, какую уютную каюту ему отвели, но огорчен, что оказался первым «гостем» на немецком рейдере. Люкнер успокоил его, пообещав в ближайшем будущем создать на борту нечто вроде клуба знаменитых капитанов. Пленным матросам обрадовался боцман, сразу послав их произвести уборку на средней палубе...

Все указывало на то, что «Зееадлер» попал в хороший район, и Люкнер продолжал держать курс на Мадеру. На следующий день сигнальщики обнаружили пароход, идущий на пересечку курса «Зееадлера».

На сигналы парусника пароход не ответил. Люкнер приказал запустить двигатель и сам стал приближаться к пароходу. Подойдя к нему метров на триста и убедившись, что это «англичанин», Люкнер приказал поднять военно-морской флаг и произвел предупредительный выстрел. Пароход, не реагируя, продолжал уходить полным ходом, повернув на ветер, правильно полагая, что парусник идти против ветра не сможет.

Люкнер приказывает открыть беглый огонь. Несколько снарядов попали в пароход, и он, наконец, остановился, пронзительно воя сиреной.

Пароход назывался «Ленди Айленд». Он шел с Мадагаскара в Англию с грузом 4500 тонн сахара. Матросы начали в панике спускать шлюпки, капитан оставался один на мостике, тщетно пытаясь что-нибудь предпринять. Машина была остановлена, рулевой привод перебит снарядом, делать было нечего, и капитан был вынужден тоже спуститься в шлюпку и направиться к «Зееадлеру».

Фамилия капитана была Бэртон. Не так давно он уже потерял свое судно, потопленное германским вспомогательным крейсером «Меве». Это было его первое плавание после освобождения с «Меве», и англичанин имел все основания опасаться, что Люкнер прикажет его повесить на рее, поскольку, при освобождении, он дал подписку не участвовать больше в военных действиях. А потому и пытался бежать.

Люкнер успокоил Бэртона, заверив его, что данная им подписка касалась только ведения военных действий, а не командования гражданским пароходом. Это никак не может быть поставлено ему в вину. Напротив, он, Люкнер, восхищен смелостью английского капитана.

Погода свежела, а потому «Ленди Айленд» был не подорван, а отправлен на дно артиллерийским огнем.

Таким образом, первый пленник Люкнера — капитан Чуин — недолго оставался в одиночестве, а команды обоих пароходов быстро подружились. Через пару дней сигнальщики «Зееадлера» обнаружили парусное судно, идущее на сближение с «Зееадлером». Это был большой трехмачтовый барк: Гордо подняв трехцветный флаг, барк запросил «Зееадлер»: «Какие новости о войне?»

Люкнер приказал поднять германский флаг и просигналил барку: «Приведите круто к ветру!»

Барк немедленно выполнил приказ. От «Зееадлера» отвалила шлюпка с призовой командой.

Парусник оказался французским с поэтическим названием «Шарль Гуно», шедшим из Дурбана с грузом маиса. Его капитан произвел хорошее впечатление на Люкнера, поскольку не юлил и не унижался, вел себя корректно, но ясно дал понять командиру «Зееадлера», что видит в нем врага.

С «Шарля Гуно» перегрузили все продовольствие, включая большое количество красного вина и трех жирных свиней, а сам парусник подорвали. Между тем, Люкнер вел «Зееадлер» к району, который он считал главным в своей корсарской деятельности. Район этот находился в пяти градусах севернее экватора и в тридцати градусах западной долготы. Все парусные суда, выходящие из зоны юго-восточного пассата и идущие на север, должны были проходить через этот район.

Первой попалась в когти «Зееадлера» английская шхуна, на которой капитан совершал свадебное путешествие. Люкнер вначале решил, что это американский парусник. Американцы любили такие трехмачтовые шхуны с косыми парусами. А поскольку состояния войны с Америкой еще не было, Люкнер хотел пройти мимо, оставаясь под норвежским флагом. Он просто приветствовал шхуну флажным салютом, надеясь, что та покажет свою национальность. Шхуна не отвечала. Зная, насколько американцы мало считаются с международными морскими законами, Люкнер хотел было плюнуть на этого «невежу» и идти своим курсом, но английского капитана, как выяснилось позднее, молодая жена уговорила не быть столь невежливым и ответить на приветствие. Капитан согласился и поднял флаг.

— Это не американец, — услышал Люкнер крик сигнальщика с марса, — он поднял английский флаг!

— Право на борт, — скомандовал Люкнер, — поднять германский флаг!

«Зееадлер» поднял флажной сигнал с приказом остановиться. Никакого впечатления этот сигнал на шхуну не произвел.

— Выстрел под нос! — приказал Люкнер.

Снова никакого впечатления.

Только после второго выстрела шхуна остановилась. Она оказалась канадским парусником «Персей». Еще на подходе к «Персею» Люкнер заметил в бинокль на палубе «Персея» женщину, метнувшуюся в страхе. Это совсем не обрадовало командира «Зееадлера». Менее всего ему хотелось иметь на борту представительниц прекрасного пола. Позднее, однако, Люкнер должен был признать, что эта молодая женщина с ее непринужденным веселым характером внесла приятное разнообразие в жизнь на борту «Зееадлера».

Действуя в выбранном Люкнером районе, «Зееадлер» топил одно судно за другим. Слава о его действиях распространилась по обоим берегам Атлантики. Парусник получил прозвище «Морской черт». Когда Люкнер об этом узнал, ему это название очень понравилось, экипажу — тоже. Но официально парусник Люкнера всегда назывался «Зееадлер», хотя сам Люкнер стал чаще называть его «Морским чертом».

Между тем, Люкнер, утопив канадскую шхуну «Персей» двадцать восьмого января, взял курс на северо-запад. Вскоре с «вороньего гнезда» на мачте доложили, что видят дым за кормой. За дымом показался крупный пароход, шедший полным ходом. Люкнер поднял сигнал, прося сообщить показания хронометра. Пароход на этот сигнал не отозвался. Его капитан, видимо, решил не останавливаться из-за такого пустяка. Но изобретательный Люкнер придумал новый способ привлечь к себе внимание. На «Зееадлере» был сооружен так называемый «дымовой аппарат», имитировавший пожар на судне. Он выпускал клубы черного дыма с языками пламени от магнезии. Увидев дым, пароход изменил курс и стал приближаться к «Зееадлеру». Люкнер дал приказ приготовиться к бою, и тридцать вооруженных моряков укрылись за фальшбортом. Вся вахта на мостике была одета в штатское. На бом-брам-реи фок, грот и бизань мачты были посланы матросы с мегафонами. Парусник продолжал идти под норвежским флагом, заманивая пароход поближе.

Когда пароход пришел на траверз «Зееадлера», его толстяк-капитан прокричал в мегафон: «Что у вас случилось?»

Вместо ответа на мачтах «Зееадлера» взвиваются военно-морской флаг и красный каперский вымпел. «Зееадлер» был единственным кораблем, который в годы Первой мировой войны ходил под пиратским вымпелом.

Вымпел представлял из себя красный флаг, имевший в крыже изображение черепа и скрещенных костей.

Вооруженные матросы выскочили из-за фальшборта и начали воинственно размахивать винтовками.

На пароходе началась небывалая паника. Все в ужасе кричали: «Немцы! Немцы!» Машинисты и кочегары, бросив свои посты в машине, выскочили наверх и бросились к спасательным шлюпкам, возле которых возникла страшная давка. Неожиданная трансформация безобидного парусника во вспомогательный крейсер вселила во всех ужас.

С «Зееадлера» грохнул выстрел, сбивший с мачты парохода радиоантенну. Капитан еще отдавал громовым голосом какие-то команды и дергал ручки машинного телеграфа. Но все было тщетно, поскольку в машинном отделении уже никого не было.

Люкнер не знал, вооружен этот пароход или нет. Среди бегающих по его палубе моряков вполне могли быть комендоры, бегущие к орудию.

Для того, чтобы еще сильнее парализовать всех страхом, матросы, посланные на мачты с мегафонами, стали отдавать команды:

— Приготовить торпеды!

В ответ все находившиеся на пароходе в отчаянии завопили:

— Не надо торпед, не надо торпед!

Матросы начали размахивать белыми простынями, скатертями, полотенцами. Даже кок принялся махать своим белым передником.

— Оставаться на месте! — проревел в мегафон Люкнер. — Иначе выпустим торпеды!

От «Зееадлера» отвалила, шлюпка с призовой командой и направилась к увешанному белыми флагами пароходу.

Приз оказался роскошным! Дорогие украшения, прекрасные ковры, антикварные кресла, дорогой рояль и фисгармония были перевезены на «Зееадлер». К этому добавили обнаруженные на пароходе две тысячи ящиков шампанского и пятьсот ящиков коньяка. Переправив команду парохода и груз на «Зееадлер», Люкнер приказал отправить пароход на дно.

Несчастный капитан парохода, оглядевшись на «Зееадлере», спросил у Люкнера:

— Командир, вот эта старая пушка — все, что вы имеете?

— И она стреляет через раз, — признался Люкнер.

— А где ваши торпедные аппараты? — допытывался англичанин.

— Торпедные аппараты? — рассмеялся Люкнер. — У нас нет ни торпедных аппаратов, ни торпед. Но мы изобрели специальные воздушные торпеды, которые выпускаются голосом через мегафоны. Вы убедились, что они тоже грозное оружие!

Лицо английского капитана пошло красными пятнами.

— У вас нет торпед, — прошептал он в полном отчаянии, побагровел, а потом стал бледным, как полотно.

— Умоляю вас, командир, не говорить об этом никому, — попросил он Люкнера.

Люкнер пообещал.

 

VII

«Зееадлер» продолжал идти на юг под всеми парусами. Стояла прекрасная тропическая ночь. В кают-компании Люкнер в обществе «веселых пиратов» пил шампанское. На небе сверкали мириады звезд, серебряная лунная дорожка бежала по океану, волны мягко разбивались о форштевень. На средней палубе играл оркестр — виолончель, скрипка, фисгармония и рояль, исполняя популярную песенку: «Дуй, прекрасный южный ветер!»

Никто не знал, что ждет парусник завтра с его ничтожным вооружением. Но пока все наслаждались прелестью тропической ночи. Подобное расслабленное состояние было внезапно нарушено криком сигнальщика:

— Огонь с правого борта!

Оставив недопитые бокалы, Люкнер и лейтенант Клинг выскочили на мостик, и в свете луны увидели на горизонте трехмачтовый парусник. Поскольку «Зееадлер» находился в темной части горизонта, и его трудно было опознать с неизвестного парусника, Люкнер решил выдать себя за «большой германский крейсер», о чем просигналил на парусник, приказывая остановиться.

Парусник остановился, но на сигналы не отвечал. Оказалось, что он послал к «Зееадлеру» шлюпку, которая внезапно вынырнула из темноты у самого борта рейдера, и с нее крикнули:

— Капитан! Я думал, что это крейсер гуннов, а вижу, что вы мой собрат — такой же парусник, что и я. Зачем вы меня так напугали? Вы, наверное, хотели рассказать мне какие-нибудь новости о войне?

Неизвестный капитан влез по шторм-трапу на палубу «Зееадлера» и приветствовал всех словами:

— Бонжур! Я — француз.

— Великолепно! — воскликнул Люкнер. — Как дела во Франции?

— Превосходно, — ответил француз. — Рад нашей встрече!

Предложение Люкнера спуститься вниз и распить бутылку шампанского капитан-француз принял с восторгом. Спускаясь по трапу, он хлопнул Люкнера по плечу и сказал:

— Однако, вы жестокий шутник. Так меня разыграть! Честно — я перепугался до смерти. Сейчас у меня будто тяжелый камень упал с сердца!

«Да, — подумал Люкнер. — Сейчас тебя этот камень прихлопнет вообще!»

Француз вошел в кают-компанию и в ужасе отпрянул при виде портретов кайзера Вильгельма и фельдмаршала Гинденбурга, висевших на переборке на тех самых местах, где некогда размещались король и королева Норвегии со своим тестем Эдуардом VII. . Капитан-француз тяжело опустился на стул и в ужасе простонал:

— Немцы!

Он даже стал меньше ростом и в объеме, как будто из него выпустили весь воздух.

— Возьмите себя в руки, — посоветовал Люкнер.

— Не раскисайте, как лягушка в банке. Ваше судно не единственное, которому суждено погибнуть в этой войне. Я сам не знаю, доживу ли до завтра.

Но капитан-француз долго не мог успокоиться.

— Я сам во всем виноват! — исповедовался он Люкнеру. — Я стоял в Вальпарайзо с двумя своими земляками, капитанами французских парусников. Они предупреждали меня не выходить в море, пока не придет ответ на их телеграфный запрос, каким курсом нужно идти, чтобы избежать встречи с германскими вспомогательными крейсерами и подводными лодками. А мне захотелось использовать хорошую погоду для скорейшего возвращения на родину. В результате я, как последний дурак, попал к вам в плен, а мои коллеги, вернувшись домой, расскажут судовладельцу, что я их не послушался, и мне уже больше никогда не доверят командование судном.

— Как назывались те парусники, с которыми вы стояли в Вальпарайзо? — осведомился Люкнер.

— «Антуан», — ответил француз.

— «Антуан»? — переспросил Люкнер. — Им командовал капитан Лекок?

— Да, — с испугом глядя на Люкнера, признался пленный капитан.

— А как называлось второе судно? — продолжал расспрашивать Люкнер, разливая шампанское по бокалам.

— «Ларошфуко», — прошептал несчастный француз.

— Вестовой! — приказал Люкнер. — Приведите сюда капитанов из кают № 7 и № 9.

Приказ был быстро выполнен, и в кают-компании появились еще два пленных капитана.

— Позвольте вам представить, — обратился Люкнер к своему новому пленнику, — капитанов «Антуана» и «Ларошфуко». Один пользуется нашим гостеприимством уже десять дней, а второй — три дня.

Несчастный француз сразу ожил, вскочил на ноги, схватил бокал с шампанским и с ликующим видом чокнулся со своими вновь обретенными друзьями. Выпив, три французских капитана, как три мушкетера, стали жать друг другу руки, обниматься и буйно радоваться по случаю встречи. Что их так обрадовало — сама встреча или то обстоятельство, что все трое угодили в плен, — Люкнер так и не понял. Парусник, название которого было «Дюплекс», с помощью подрывных снарядов был отправлен на дно.

Семнадцатого марта 1917 года из «вороньего гнезда» на грот-мачте «Зееадлера» сигнальщики заметили большой английский четырехмачтовый барк. Барк пробовал спастись бегством, но «Зееадлер», запустив дизель, быстро его нагнал. На запрос с рейдера парусник сообщил свое название — «Пинмор».

И тут Люкнер его узнал. Это был именно тот парусник, на котором он под фамилией Людике совершил некогда кругосветное плавание, еще будучи простым матросом. Сентиментальность, столь свойственная всем немцам, захлестнула Феликса Люкнера. На какое-то мгновение он даже лишился дара речи и ничего не мог сказать вахтенному, ожидавшему его приказаний. А затем ошарашил вахтенного, объявив, что лично намерен возглавить призовую команду.

На палубе Люкнера встретил капитан «Пинмора» Мюллен. Он также был удивлен, узнав, что Люкнер желает прогуляться по судну.

Люкнер побывал в кубрике, в котором когда-то жил, осмотрел капитанский салон, а, поднявшись на мостик и увидев вырезанные им когда-то на штурвале буквы «Ф.ф.Л.» (Феликс фон Люкнер), командир «Зееадлера» расчувствовался настолько, что слезы потекли у него по щекам. Корсар признался капитану Мюллену, что плавал в молодости на «Пинморе», и как тяжело ему сейчас отдать приказ потопить этот парусник.

— Топить парусники для меня, что нож в собственное сердце вонзить, — сказал Люкнер. — Я хорошо знаю, что новый парусник, чтобы заменить потопленный, сегодня никто уже не построит.

Но война — это война, и ничего с этим не поделаешь.

Перевезя на «Зееадлер» наиболее ценный груз и команду, Люкнер дал приказ затопить корабль своей юности.

— Вот так я и отблагодарил тебя, старина, — сокрушался Люкнер, глядя, как «Пинмор» погружается в пучину. (После войны Люкнер почему-то стал всех уверять, что не топил «Пинмор», а лично привел парусник в Рио, где, погрузив продовольствие и собрав сведения об английских патрульных крейсерах, снова вышел в море, встретившись с «Зееадлером» в условленном месте рандеву. После чего «Пинмор» был якобы продан в Южную Америку под другим названием. Но эта версия очень сомнительна).

Вскоре после этого прямо по курсу показался еще один парусник. «Зееадлер» быстро сблизился с ним. Все пленные, находившиеся на борту, высыпали на верхнюю палубу, наблюдая процесс захвата еще одного судна.

Капитан парусника стоял на мостике рядом с какой-то молодой женщиной (как позже выяснилось, со своей молодой женой) и при сближении с «Зееадлером» спросил в рупор:

— Есть ли у вас какие-нибудь новости с театра военных действий?

— О, да, — ответил Люкнер. — Много новостей.

— Я охотно бы прибыл к вам на чашку кофе! — крикнул капитан.

— Приглашаем вас на бутылку виски, — предложил щедрый Люкнер. — Так, что нового о войне? — снова спросил капитан.

— Минутку! — попросил Люкнер. — Сейчас узнаете из сигнала.

И приказал поднять сигнал «Т. Д.» («Остановитесь или буду стрелять»). Капитан стал копаться в книге сигналов, а когда снова поднял голову, то увидел, что на мачте «Зееадлера» уже развевается немецкий флаг. От неожиданности он выронил бинокль из рук. Новость о войне получилась ошеломляющей!

Особенно когда все на его паруснике ясно увидели ствол направленного на них орудия. Рулевого и жену капитана будто ветром сдуло с мостика, но сам капитан остался на своем посту, приказав привести судно по ветру.

Пленные были в восторге, громкими криками приветствуя все действия Люкнера. Капитан парусника с удивлением смотрел на этот пестрый разноплеменной сброд, орущий на палубе «Зееадлера», буйно выражающий свою радость. Особенно радовалась жена капитана-канадца, попавшая в плен во время свадебного путешествия. Она поняла, что больше не будет единственной женщиной на борту «Зееадлера».

Парусник, чье название было «Бритиш Юмея», шел из Америки с грузом продовольствия. Что смогли — перегрузили, а остальное отправили акулам. Двадцать первого марта Люкнер захватил французский парусник «Камброн», шедший из Чили во Францию с грузом нитратов.

С двадцать первого января по двадцать первое марта 1917 года Люкнер захватил девять призов общим водоизмещением сорок тысяч тонн. На борту «Зееадлера» уже находилось двести шестьдесят три пленных. Вообще-то пленные не очень стесняли бы Люкнера, если бы их не нужно было кормить. Кормили их так же, как и экипаж рейдера, что и привело в итоге Люкнера к мысли, что от пленных надо избавляться. Особенно беспокоил командира «Зееадлера» расход воды, от запасов которой зависели все дальнейшие действия рейдера.

Поэтому Люкнер решил пересадить всех пленных на захваченный барк «Камброн» и отправить их в Рио-де-Жанейро.

Люкнер понимал, что сильно рискует. Со слов пленных противник мог узнать о нем очень много. А поскольку Люкнер планировал перейти в Тихий океан и там продолжить крейсерскую войну, то необходимо было выиграть время и не допустить, чтобы «Камброн» пришел слишком быстро в Рио. С барка срубили все стеньги, чтобы он мог идти только под нижними парусами, что не давало ему возможности добраться до Рио раньше, чем за четырнадцать дней. Для этой цели на «Камброне» был срублен и бушприт.

У капитана «Камброна», когда он узнал, что его парусник не будет потоплен, а отправится с пленными в Рио-де-Жанейро, от радости даже перехватило дыхание. Он был не в силах произнести ни слова.

Для захваченных капитанов Люкнер устроил отвальную в кают-компании, и они расстались наилучшими друзьями. Капитаном «Камброна» Люкнер назначил Мюллена с «Пинмора» как наиболее опытного. На барке был поднят английский флаг, что немного обидело французов.

Когда «Зееадлер» стал уходить на юг, бывшие пленные, сгрудившись у фальшборта «Пинмора», кричали «Ура!» и махали Люкнеру руками.

Таковы парадоксы человеческой психологии и поведения. Все это, однако, как и предполагал Люкнер, не помешало пленным по прибытии в Рио-де-Жанейро подробно сообщить англичанам о действиях и предположительных планах командира «Зееадлера».

Тридцатого марта «Камброн» прибыл в Рио, а уже на следующий день в Лондон пришла телеграмма из британского посольства в Бразилии с подробными показаниями отпущенных Люкнером пленных. Из этих показаний стало известно, что Люкнер постоянно держал в штурманской рубке карты района мыса Горн, и это обстоятельство в известной степени раскрывало его дальнейшие планы. В это время у западного побережья Южной Америки находились семь английских крейсеров. Из них «Ланкастер» и «Отранто» стояли в Перу, в порту Сан-Николас; «Орбита» в Меджилоне, а «Эвока» — в северной части Британской Колумбии. Первого апреля «Ланкастер», «Орбита» и «Отранто» получили приказ выйти в море и спуститься на юг, чтобы перехватить «Зееадлер».

В этот момент Люкнер находился в центре Атлантики, на примерной широте Буэнос-Айреса. Таким образом, Люкнеру предстояло пройти под парусами почти столько же, сколько британским крейсерам под парами. Но перед немецким корсаром стояла еще одна чрезвычайно сложная задача — обогнуть мыс Горн в самое неблагоприятное время года.

Пятого апреля английское Адмиралтейство направило дополнительные указания крейсерам.

«Орбите» и «Отранто» предписывалось совместно с угольщиком «Файнистер» держаться в дозоре севернее и южнее линии на широте мыса Горн, а «Ланкастеру» — полным ходом следовать на юг.

Между тем, «Зееадлер» уже миновал Фолклендские острова и подходил к мысу Горн. Благодаря попутному ветру, парусник шел гораздо быстрее, чем предполагали англичане. Радисты «Зееадлера» перехватили английскую телеграмму, посланную неведомо кому: «Предостерегаю вас. Держитесь дальше от Фернандо Норнха. Там находится „Меве“».

Люкнер поблагодарил англичан за предостережение, но бороться пришлось не с ними, а с разъяренной стихией. Чтобы обогнуть мыс Горн, где зарождаются грозные бури и постоянно свирепствуют штормы, «Зееадлеру» пришлось три недели сражаться с ужасающим ураганом. Гигантские волны, которые можно наблюдать только у мыса Горн, перекатывались через судно, пробивая палубу. Ветер рвал паруса в клочья. Это было жестокое единоборство разрушительных сил природы и энергии не желающих гибнуть людей. Ночи проходили без сна и отдыха. Часть матросов постоянно находилась на средней палубе, чиня паруса. Каждое утро разорванные паруса заменялись новыми, сшитыми за ночь. Это была очень изнурительная работа — сшивать паруса на такой болтанке, когда толстые иглы вместо парусины вонзались в руки моряков.

Во время шторма команда парусника не могла укрыться в надстройках и под палубой. Напротив, ее место было на мачтах. Даже при хорошей погоде, чтобы изменить курс на двадцать градусов, вся вахта должна была лезть на реи, чтобы управиться со всеми двадцатью четырьмя парусами. Но, в конце концов, мыс Горн удалось обогнуть. Но не успел «Зееадлер» выйти из зоны шторма, как его поджидала новая опасность. С «вороньего гнезда» на мачте заметили один из британских крейсеров, посланных на перехват «Зееадлера». Потекли минуты тревожного ожидания дальнейших событий.

Заметили ли с крейсера «Зееадлер»? Люкнер скомандовал «лево на борт» и совершил крутой поворот через фордевинд. В помощь всем парусам запустили двигатель. Такелаж парусника готов был лопнуть. Тревожно бились сердца. Десятки глаз следили в бинокль за крейсером противника. Если он их заметил, то самое лучшее, что ожидало экипаж «Зееадлера», был плен. К счастью, глаза сигнальщиков «Зееадлера» оказались зорче, чем у англичан. Ночью, снова повернув на север, «Зееадлер» вышел в Тихий океан.

 

VIII

В Тихом океане Люкнера ждал сюрприз. Радист прочел ему телеграмму, перехваченную от английской береговой станции, которая оповещала весь мир о гибели немецкого вспомогательного крейсера «Морской черт». «"Морской черт" погиб с развевающимся флагом, — говорилось в радиограмме. — Командир и часть команды взяты в плен и находятся на пути в Монтевидео».

Приятно присутствовать на собственных похоронах! Но Люкнеру пришлось поломать голову, чтобы понять, что могла означать эта дезинформация? Англичане, как ему было известно, никогда не лгали напрасно. Видимо, слава «Морского Черта» распространилась слишком широко, что вызвало тревогу в морских кругах союзников. Английские боевые корабли тщетно прочесывали океан, неся сторожевую службу у мыса Горн и у мыса Доброй Надежды, пытаясь перехватить парусник, ставший чем-то вроде «Летучего Голландца».

А тем временем в портах Южной Африки, Южной Америки, Австралии и Новой Зеландии стояли десятки нагруженных судов, не решаясь выходить в море. Цены на фрахты резко скакнули вверх вместе со страховыми взносами. Видимо, желая их понизить, англичане и распространили дезинформацию о гибели «Зееадлера».

Люкнер решил тоже заняться дезинформацией, приказав радисту передать открытым текстом в эфир: «СОС. СОС. (SOS. SOS.) Немецкая подводная лодка!» Он надеялся, что известие о появлении в Тихом океане немецких подводных лодок также поднимет страховые взносы и цены за фрахт.

Между тем, «Зееадлер» шел курсом к Маркизовым островам вдоль берегов Южной Америки и мимо острова Хуан-Фернандес. До самых Гавайских островов не было обнаружено ни одно судно.

Люкнер решил перейти на судоходную линию между Сан-Франциско и Австралией. Действуя вблизи экватора, который «Зееадлер» пересекал по два-три раза в сутки, удалось поймать и потопить три небольших американских парусника, следовавших к острову Рождества.

На «Зееадлере» снова появились пленные: три американских шкипера и их команды. Время шло томительно, иногда неделями океан был совершенно пуст, не попадалось ни одного судна.

Рейд «Зееадлера» продолжался уже двести пятьдесят дней. За это время ни разу не удалось пополнить запасы питьевой воды. Все это в сочетании с ужасающей жарой, отсутствием свежего провианта и вечной духотой и сыростью в жилых помещениях привело к резкому ухудшению состояния здоровья экипажа рейдера.

Пройдя тридцать пять тысяч миль, моряки «Зееадлера» не заходили ни в один порт и не видели ничего, кроме неба и моря. Среди моряков у многих появились симптомы болезни «бери-бери», ведущей к белокровию. У других от плохого питания и недостатка воды опухли конечности и распухли суставы.

Необходимо было найти какой-нибудь необитаемый островок, запастись свежей провизией и питьевой водой, а также как следует отдохнуть. Затем Люкнер планировал провести крейсерство вокруг Австралии и Новой Зеландии, после чего перенести боевую деятельность обратно в Атлантический океан.

Сначала Люкнер предполагал высадиться на одном из островов архипелага Кука. Но от этого пришлось отказаться, поскольку появились, данные, что на архипелаге развернута британская радиостанция, а на одном из островов даже имеется гарнизон.

Поразмыслив, Люкнер выбрал остров Мопелия, входящий в группу островов Товарищества.

Архипелаг Товарищества, или как его называют архипелаг Общества, а попросту — Таити, был открыт англичанами в 1767 году. Он находится в Южной части Тихого океана, входя в группу островов Полинезии.

Двадцать девятого июля 1917 года «Зееадлер» подошел к острову Мопелия. С борта рейдера остров выглядел страной из чудесной сказки. Это был настоящий рай с огромными яркими цветами, обсаженный высокими пальмами и каучуковыми деревьями. Коралловые рифы, окружающие остров, каскадами спускались в море и отражались в освещенной солнцем прозрачной воде волшебной радугой сказочных красок, играя белыми, синими, зелеными и красными бликами, как драгоценные камни в короне средневекового монарха.

Кольцеобразный коралловый атолл, как и все острова вулканического происхождения, окружал тихую внутреннюю лагуну, столь же глубокую, как и сам океан, но зеркально-спокойную. Это была превосходная гавань, но узкий проход в лагуну не давал возможности пройти туда «Зееадлеру». Пришлось бросить якорь на внешней стороне атолла у входа в лагуну. Люкнер приказал спустить шлюпки. После девяти месяцев беспрерывного пребывания на борту корабля граф Люкнер чувствовал себя кем-то вроде Колумба.

Если остров даже со стороны вызывал восхищение, то после того, как моряки «Зееадлера» высадились на него, они в изумлении начали озираться по сторонам, словно спутники Одиссея, попавшие на один из заколдованных островков, воспетых Гомером.

На острове гнездились миллионы морских птиц самых разнообразных пород. Везде в небывалом количестве ползали гигантские черепахи. Лагуна кишела рыбой. По острову бегали целые стада одичавших домашних свиней, питавшихся падавшими на землю кокосовыми орехами.

О таком изобилии свежего провианта Люкнер не мог и мечтать.

Быстро выяснилось, что на острове живут три туземца, нанятые какой-то французской фирмой для ловли гигантских черепах. Нервная напряженность корабельной жизни, полной непредвиденных тревог и опасностей, изменилась для моряков «Зееадлера» полной релаксацией. Люкнер и его люди чувствовали себя на острове, как на курорте. С туземцами быстро удалось договориться, и они оказывали морякам содействие в заготовке провианта.

Официально атолл принадлежал Франции, находившейся с Германией в состоянии войны, что придавало отдыху на острове дополнительную прелесть.

Матросы разбрелись по острову, занявшись ловлей черепах, свиней и рыбы, а также сбором птичьих яиц и кокосовых орехов. Вечером все вернулись на «Зееадлер», нагруженные запасами свежей провизии. Рыбу закоптили, мясо черепах и свиней засолили, яйца — законсервировали в извести. Выбранная якорная стоянка Люкнеру не нравилась. Ему казалось, что безопаснее находиться в море в видимости острова, а шлюпки посылать на берег только утром и вечером. Но это требовало два раза в сутки приближаться к острову, используя дизельный двигатель и расходуя последние остатки драгоценного топлива. Поэтому от этой идеи пришлось отказаться.

Утром второго августа, когда шлюпка с матросами в очередной раз собиралась уходить на берег, Люкнер и все находившиеся на мостике «Зееадлера» обратили внимание, что поверхность океана на горизонте странным образом вздувается вверх. Сначала Люкнер решил, что это мираж. Однако вскоре стало ясно, что на них идет цунами — гигантская приливная волна. Считалось, что она образуется при подводных землетрясениях, но точно природу возникновения этой фантастически-страшной волны, достигающей высоты ста метров, не знал никто.

Люкнер быстро оценил опасность. — Запустить двигатель! — приказал он. — Обе вахты — наверх! С якоря сниматься!

Двигатель, однако, запустить быстро не удалось. В цилиндры стали нагнетать сжатый воздух, но дизель молчал. Исполинская волна, высота которой вдвое превышала высоту мачт «Зееадлера», стремительно приближалась к неуловимому «Морскому черту». Если бы заработал дизель! Но он так и не завелся.

Неправдоподобно высокой стеной волна подступила к «Зееадлеру», подхватила его, как щепку, подняла вверх и выбросила с грохотом и треском судно на коралловый риф. Мачты рухнули, разлетевшись на части, рангоут, такелаж и паруса — все рухнуло вниз. Корпус парусника был пробит коралловыми рифами в нескольких местах. Когда волна цунами прошла, гордый «Зееадлер» в виде кучи обломков лежал на коралловом рифе. К счастью, никто не погиб — все успели укрыться под полубаком.

Понадобилась поистине дьявольская сила, чтобы уничтожить «Морского черта».

Но Люкнер и не думал предаваться отчаянию. Катастрофа произошла — ничего не поделаешь. Командир «Зееадлера» немедленно организовал работы по спасению того, что еще можно было спасти — провиант, воду и оружие для ста пяти человек. Все пришлось переносить вручную по глубокой воде, ступая по острым кораллам и борясь с сильным течением. Ноги почти у всех покрылись кровоточащими ссадинами и порезами.

Тем не менее, работая день и ночь, морякам удалось перенести на остров все жизненно необходимое.

«Зееадлер» погиб, но зато здесь, под пальмами, возникла первая в этих местах немецкая колония. Теперь было необходимо приноровиться к новому образу жизни. Питались в основном птичьими яйцами. На острове гнездились миллионы птиц, большую часть которых составляли чайки. Стоило их вспугнуть, как они гигантскими стаями поднимались и затмевали солнце.

Ночью же, когда моряки разжигали костры, на огонь сотнями, а иногда и тысячами, приползали раки-отшельники.

В первые дни матросы подвешивали свои койки между пальмами, но это могло кончиться плохо — кокосовые орехи, падая с высоты пятнадцать-двадцать метров, могли убить или покалечить спящих. Еще счастье, что ни одна из этих «растительных бомб» не упала кому-нибудь на голову. На земле, которая кишела миллиардами насекомых, спать так же было невозможно.

Пришлось строить жилища, вернее говоря, палатки из остатков парусов. Великолепным «строителем» при этом оказался пленный американский капитан Петерсен, соорудивший для себя и своей молодой жены настоящий парусиновый дворец.

Палатки были разбиты вдоль берега, в одну линию, образовав целую улицу, названную набережной «Морского черта». Городок делился на три квартала: немецкий, где жили моряки «Зееадлера», а также французский и американский, где жили пленные соответствующих национальностей. Кроме жилых палаток, были построены палатки-склады для продовольствия, оружия и боеприпасов, для карт и мореходных инструментов. Был также сооружен большой камбуз с печью и развернута радиостанция. Радиостанция вылавливала из эфира новости, заменяя газету.

Кроме того, была построена кают-компания, где был даже настелен деревянный пол. К полу были привинчены вращающиеся кресла, расставленные вокруг большого стола, как на борту корабля.

В жилые палатки была перенесена вся мебель с «Зееадлера». С погибшего парусника были сняты дизель и динамо-машина, снабжавшие лагерь электрическим светом. Посреди лагеря к пальме была подвешена корабельная рында, отбивались склянки. Тут же, на расчищенной площадке, по вечерам играл корабельный оркестр. На одной из самых высоких пальм был поднят немецкий флаг и сооружена наблюдательная площадка, чтобы следить за всеми судами, проходящими в море.

Ежедневно коптили рыбу и засыпали под убаюкивающий шум морского прибоя.

Идиллия была полной, и все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство — война продолжалась, и Люкнеру было совестно вести подобный образ жизни в этом благоухающем раю. Он был уверен, что богатые люди отдали бы целое состояние за двухнедельный отдых в подобных условиях. Но, тем не менее, надо было что-то предпринять.

С «Зееадлера» уцелела одна шлюпка. Был разработан план выйти на ней в море, обнаружить там какое-нибудь судно и захватить его. Некоторым этот план казался немыслимым, но Люкнер считал, что пират подобен карточному игроку — он должен постоянно пытать счастье...

Для шлюпки изготовили мачту, такелаж и паруса, заново проолифили ее и выкрасили. К двадцать третьему августа шлюпка была готова к выходу в море. Но, как сам Люкнер ни рвался в море (сам бы он, не задумываясь, это сделал), ответственность командира подавляла его страсти, не давая легкомысленно рисковать чужими жизнями.

Все отдавали себе отчет, что задуманная авантюра даже при самых благоприятных обстоятельствах имеет очень мало шансов на успех. Главной помехой Люкнер считал низкобортность шлюпки. Даже при небольшом крене суденышко будет черпать воду, а при плохой погоде просто рискует быть захлестнуто волнами.

Собрали военный совет. Прежде всего, необходимо было решить вопрос, выходить ли в море вообще, а если выходить, то куда. Всю команду «Зееадлера» взять в шлюпку было, конечно, невозможно. Большую часть приходилось оставить на острове, заранее условившись о сроке возвращения тех, кто решил попытать счастье на шлюпке. В случае, если оставшиеся на острове покинут его, они должны были сообщить об этом вернувшимся специальным письмом, спрятанным в условленном месте. Следовало помнить и о том, что раз в полгода к Мопелии подходил французский парусник, чтобы забрать кокосовые орехи и черепах, заготовленных туземцами.

Люкнер предполагал сначала добраться до островов Кука и, если по дороге или на островах не удалось бы захватить подходящее судно, то следовать затем к островам Фиджи. Он рассчитывал проходить в сутки по шестьдесят миль, чтобы завершить весь переход за тридцать дней, а приблизительно через три месяца вернуться на Мопелию с захваченным судном. Шлюпка была открытой, длиной шесть метров, с высотой надводного борта всего двадцать восемь сантиметров. Кроме того, ее нужно было загрузить продовольствием и снаряжением на много недель плавания. Решено было взять несколько больших банок консервированного мяса и шпика, но основной запас провизии составляли сухари и вода.

На шлюпке был установлен пулемет, взяты две винтовки, несколько револьверов и ручных гранат.

Люкнер хотел вызвать добровольцев для участия в предстоящем походе, но идти с ним на шлюпке в океан были готовы все. Пришлось ему самому отобрать пять моряков из наиболее физически сильных и выносливых. Над оставшимися на Мопелии Люкнер передал командование лейтенанту Клингу.

Расставание было тяжелым. Ни уходившие, ни остающиеся не тешили себя особыми иллюзиями, что встретятся снова. В этой связи интересно отметить, что Люкнера никто на поставил в известность об операциях в этом же районе немецкого вспомогательного крейсера «Вольф» под командованием капитана второго ранга Нергера. Нергер тоже ничего не знал о действиях и судьбе «Зееадлера». «Вольфу» ничего не стоило подойти к острову и принять на борт всех потерпевших кораблекрушение товарищей.

Любая секретность имеет наряду с положительными и массу отрицательных аспектов!

 

IX

Шлюпка, на которой Люкнер и его пять матросов бросили вызов Тихому океану, в среднем шла со скоростью четыре узла. Курс был взят на остров Атия, до которого было чуть более трехсот миль.

На лодке имелся трехнедельный запас питьевой воды и двухмесячный запас сухарей.

Шлюпка была до того переполнена, что пробраться с носа на корму можно было только ползком по тюкам и ящикам. Все, что необходимо было уберечь от сырости, — табак, провиант, фотоаппарат и фотопринадлежности, теплая одежда, — хранилось в специальных герметических камерах по бортам шлюпки. От этого остойчивость утлого суденышка была сильно нарушена, и шлюпка часто черпала бортами, несмотря на то, что погода в первые дни плавания была относительно тихая. На дне шлюпки удалось найти место для четырех матрасов, где, скрючившись, могли отдохнуть сразу четыре человека.

Для зашиты от дождя и волн вокруг шлюпки, по планширу, был прикреплен широкий брезент. В случае необходимости, он разматывался и связывался с таким же полотнищем другого борта, создавая некое подобие тента. Железные стойки удерживали этот тент на некоторой высоте, создавая хорошее укрытие для людей и грузов.

Производить в таких условиях штурманские вычисления было очень трудно. Даже карты негде было разложить. При любом неосторожном движении все летело за борт. Работать приходилось на качке онемевшими руками. Карты, мореходные таблицы, логарифмические таблицы и книги слипались от сырости. Их клали для просушки на солнце, и они распухали, как свиные туши.

Но самым трудным было то, что из-за однообразной пищи и малоподвижности все страдали от запоров.

Тем не менее, Люкнеру показалось, что они довольно быстро добрались до острова Атия, ближайшего из архипелага Кука, и впервые высадились на занятую противником территорию.

Люкнер вместе с лейтенантом Кирхгейсом, сопровождаемый толпой изумленных туземцев, отправился нанести визит британскому губернатору.

Губернатор возлежал на веранде своего дома. Увидев незнакомцев, он даже не пошевелился. На лице его застыло выражение полного довольства с оттенком пренебрежения. Таким, по мнению Люкнера, и должно быть лицо человека, чья страна владела большей частью земного шара. Правда, разглядев Люкнера, губернатор, судя по выражению его лица, стал столь же высокомерным, сколь и подозрительным.

— Меня зовут Ван Гутен, — представился Люкнер губернатору, — а это — мой помощник Саутхарт. Мы американцы голландского происхождения. Пару месяцев назад в голландском клубе Сан-Франциско мы заключили пари, что проплывем в открытой шлюпке из Гонолулу, мимо островов Кука, на Таити и обратно. Пари заключено на двадцать пять тысяч долларов. Согласно его условиям, мы обязаны в известных местах приставать к берегу и отмечаться для контроля. Поэтому будьте так любезны выдать нам удостоверение, что мы здесь были. Нам бы также хотелось взять здесь воду, консервы и свежих фруктов.

Лицо губернатора прояснилось. Хотя он и посчитал, что подобные пари говорят о том, что Америка начинает впадать в детство, ему даже и в голову не пришло потребовать у Люкнера предъявления каких-либо документов или, хотя бы, вахтенного журнала. Будучи гордым британцем, он настолько презирал иностранные языки, что принял нижне-немецкое наречие, на котором Люкнер переговаривался с Кирхгейсом, за голландский язык. Видимо, ошалев от скуки, губернатор завел с мореплавателями разговор о войне, осуждая ее и уверяя, что от этой войны выиграет лишь «желтая раса», то есть, Япония.

Через четверть часа на губернаторской веранде появился французский миссионер. Люкнер обратился к нему по-французски, чем привел миссионера в состояние полного восторга. Будучи пламенным патриотом Франции, пастор пригласил моряков к себе домой, где они были встречены звуками Марсельезы, исполненной на граммофоне, и прекрасным обедом.

На обратном пути через деревню немцев, если верить Люкнеру, «восторженно приветствовали туземные девушки, одарив цветами и фруктами».

Люкнер еще раз посетил губернатора, расспросив его о заходах на остров судов. Выяснилось, что прихода парусников не ожидается, и Люкнеру пришлось отложить захват судна до прибытия на острова Айтуаки, куда он решил направиться. Получив у губернатора удостоверение о прибытии, Люкнер утром следующего дня снова вышел на своей шлюпке в открытый океан.

К сожалению, погода ухудшилась. Лили бесконечные дожди, промочившие все насквозь. Волны постоянно заливали шлюпку. Иногда в течение часа из шлюпки приходилось вычерпывать двести пятьдесят ведер воды. В последние двадцать пять дней плавания Люкнер даже забыл, когда он в последний раз был сухим. Все дрожали от холода, временами согреваясь горячим кофе. Даже брезентовый тент начал пропускать воду.

На острове Айтуаки им не удалось застать шхуны, которую они планировали захватить. Решено было все же сойти на берег, получить сведенья о движении судов и провести хотя бы одну ночь в сухом помещении.

Тридцатого августа 1917 года шлюпка с шестью моряками из команды погибшего «Зееадлера» подошла к молу острова Айтуаки.

На этом забытом Богом островке даже прибытие шлюпки с какими-то подозрительными личностями считалось событием. Поэтому на моле гостей встречал сам губернатор, как здесь называли резидентов. Губернатор носил пенсне и чем-то напоминал Люкнеру американского президента Вильсона. Здесь Люкнер решил выдать свою компанию за норвежцев, так как на острове могли оказаться голландские купцы.

Пенсне окруженного туземцами губернатора поблескивало с мола не очень приветливо. С подозрением оглядев прибывших, губернатор тут же распорядился, чтобы шлюпку для начала осмотрел некий норвежец, работавший на острове плотником. Встреченный приветствиями на родном языке плотник сразу проникся симпатией к появившимся «землякам». Но губернатор не успокоился. Он решил всех прибывших мореходов разделить, чтобы послушать, что расскажет каждый из них по отдельности. Немцев развели по разным домам, принадлежавшим богатым островитянам, предлагая там пообедать, принять ванну и отдохнуть. Отказаться было нельзя, но, на всякий случай, каждый сунул в карман ручную гранату. Разложить вещи для просушки также оказалось невозможным, поскольку туземцы окружили шлюпку плотным кольцом. Нельзя было поднять одеял, под которыми было спрятано оружие.

С губернатором обедал лейтенант Кирхгейс, а Люкнер — у богатого местного торговца по фамилии Лоу. Люкнер нервничал, поскольку во время обеда хозяину постоянно приносили какие-то записочки, а он что-то писал в ответ.

Возвращаясь на мол, Люкнер повстречал норвежского плотника, который сообщил, что их считают за немцев и хотят захватить, для начала, втащив шлюпку на берег. Люкнер приказал двум своим подчиненным оставаться постоянно в шлюпке и, в случае необходимости, обстрелять мол из пулемета, чтобы прикрыть возвращение находящихся на берегу. Сам же Люкнер, набравшись наглости, отправился к губернатору за обещанным удостоверением. Заодно он планировал закупить провизии у местных жителей.

Губернатор встретил Люкнера более чем прохладно. Он потребовал у бывшего командира «Зееадлера» все документы, связанные с его плаванием, подвергнув его, вместе с тем, форменному допросу, стараясь узнать различные имена и даты. На вопрос Люкнера, чем вызвана подобная подозрительность, губернатор честно ответил, что подозревают всю компанию Люкнера в том, что они вовсе не норвежцы, а немцы.

Если это не так, то он извинится, но просит опровергнуть его обвинения документально. Люкнер взвел в кармане курок маузера, пощупал ручную гранату и предложил губернатору сходить вместе с ним на пристань, где он предъявит ему необходимые документы.

Губернатор согласился и в сопровождении целой толпы туземцев они с Люкнером отправились на мол. Там их ждал какой-то высокий человек в английской военной форме, попросивший у губернатора разрешения арестовать Люкнера. Люкнер нагнулся к уху губернатора и тихо предупредил:

— Если вы вздумаете заварить какой-нибудь скандал, я пристрелю этого долговязого.

Люкнер остался сидеть на пристани, а губернатор спустился в шлюпку, чтобы взглянуть в вахтенный журнал и осмотреть суденышко.

Вахтенный журнал, естественно, найти не удалось. Кто-то из матросов даже предположил, что он упал за борт. Вместо него, губернатору сунули в руки большую амбарную книгу, захваченную ранее на одной из американских шхун. Люкнер взял эту книгу с собой из-за массы полезных географических сведений, которые в нее были занесены.

Кончено, все забыли, что в книгу была вложена хронометрическая тетрадь с «Зееадлера». На первой же странице этой тетради жирными готическими буквами было написано «Кайзеровский флот» и изображен взъерошенный германский орел.

— На каком языке это написано? — спросил губернатор, уткнувшись в частокол готических букв.

— Не знаю, — ответил лейтенант Кирхгейс. — Мы получили эту тетрадь в Гонолулу, когда заключали пари.

Губернатор сделал вид, что поверил. Проходя по шлюпке, он приподнял край одного из одеял и увидел два маузера. Он быстро опустил одеяло, осознав полное военное превосходство пришельцев.

— Только не показывайте это толпе, — попросил он Кирхгейса.

Для большей убедительности Кирхгейс показал ему пулемет, винтовки и ручные гранаты.

Губернатор побледнел, как смерть, и нервно крикнул своим спутникам, сгрудившимся на причале:

— Здесь все в полном порядке!

В шлюпку спустился Люкнер.

Губернатора била нервная дрожь.

— Прикройте это хорошенько, — попросил он Люкнера, указывая на ручные гранаты. Затем он снова прокричал на пирс:

— Я ничего не нашел. Это мирные спортсмены!

Люкнер планировал отплыть к вечеру, но губернатор настоял, чтобы это было сделано немедленно. Люкнер согласился. Оружие — это хорошо, но кого-то убивать в случае разоблачения, не будучи при этом одетым в военную форму, было безответственным и могло привести к очень тяжким последствиям.

А шлюпка пиратов-авантюристов, покинув этот не очень гостеприимный остров, снова вышла в открытое море.

Тринадцать дней Люкнер и его люди не видели земли. Тринадцать дней без сна и отдыха они вели шлюпку, борясь с волнами и постоянно вычерпывая ведрами воду. В течение трех суток они пересекали огромное пространство плавающей пемзы, выброшенной на поверхность подводным вулканом. Пемза, попадая в шлюпку вместе с волной, покрывала все хрустящим песком. Дождь лил, не переставая. От холода тела парили. Еда состояла только из сухарей и воды. Люди изнемогали от усталости. Матрасы, которым так и не суждено было просохнуть, выкинули за борт. Спастись ночью от холода под мокрыми одеялами не удавалось. Кончалась вода. Оставался еще превосходный шпик, но никто не осмеливался прикоснуться к нему из опасения, что это увеличит муки жажды. Моряки пытались собрать в парус дождевую воду, но парусина настолько пропиталась солью морской воды, что собранная таким образом вода для питья не годилась. Все острее давала себя чувствовать цинга. Сильно распухли суставы, особенно в коленях, не давая возможности стоять на ногах. Распухли языки, десны сделались белее снега, зубы шатались и мучительно болели, а есть приходилось только твердые сухари. Распухшие суставы, ударяясь на качке о борта шлюпки, вызывали острую боль. Постепенно всеми овладело полное равнодушие, смерть уже не пугала, а казалась избавительницей. Мысли путались, мозги стали безжизненными, напоминая Люкнеру клубки шерсти.

«Одна мысль связывала нас с жизнью, — вспоминал позднее Люкнер. — Вперед, вперед! Не пропустить ни одного порыва ветра неиспользованным, не потерять ни часа. Каждая минута приближала нас к спасительной земле. И мы продолжали бороться».

На утро тринадцатых суток на горизонте показался маленький остров Ниу. Жизнь всех моряков зависела от того, удастся ли достать на берегу свежей пищи и воды.

На берегу, встречая шлюпку, собралась большая толпа туземцев. Сил выбраться на землю ни у кого из немецких моряков не было, и они знаками стали объяснять чернокожим аборигенам, что хотят есть и пить. Те быстро доставили в шлюпку воду и огромное количество бананов. Это было самое лучшее, что можно было придумать для больных и расшатавшихся зубов обессиленных корсаров, и они с жадностью набросились на еду.

Подкрепив силы и отдохнув, Люкнер повел шлюпку дальше, стремясь к заветной цели — захватить какое-нибудь судно.

На двадцать второй день плавания шлюпка Люкнера пристала к одному из восточных островов архипелага Фиджи — Катафанге. Здесь Люкнер и его люди могли выбраться на берег, чтобы размять ноги, ослабевшие от цинги и ревматизма.

Передохнув на Катафанге, шлюпка направилась дальше — к большим островам архипелага, и вскоре пираты добрались до острова Вакая.

Шлюпку заметили с берега и, предполагая, что в ней находятся потерпевшие кораблекрушение, выслали навстречу парусный бот для оказания помощи. Бот взял их на буксир и привел в гавань, где стояло много судов, укрывшихся от непогоды.

Люкнер и его моряки четвертый раз сошли на территорию противника. Все расспрашивали моряков, кто они и откуда. Те врали, как могли. Придумывать что-либо оригинальное не было сил.

Туземцы на островах вообще всегда были очень доверчивыми, но бывший среди них метис въедливо допрашивал моряков, задавая им очень коварные вопросы. Встревоженный Люкнер хотел сразу выйти в море, но там разыгрался нешуточный шторм. Вернувшись на пристань, Люкнер узнал, что в море только что вышел паровой катер, чтобы сообщить властям на соседнем острове об их прибытии. Среди туземцев уже распространился слух, что шустрый метис поймал целую группу немцев. Чтобы выяснить подробности, Люкнер решил устроить попойку с единственным на острове белым и настырным метисом, пожертвовав для этой цели последней бутылкой рома.

Белый, напившись, честно признался Люкнеру, что метис принял их за немцев и уведомил об этом власти на соседнем острове.

Люкнер снова хотел выйти в море, но снова ничего не получилось из-за сильного шквала. Пришлось провести на острове еще одну ночь. Вечером в гавань вошла большая двухмачтовая шхуна. Люкнер и Кирхгейс, не сговариваясь, решили, что эта шхуна — предел их мечтаний. Ее нужно немедленно захватить. Посовещавшись со своими подчиненными, Люкнер послал Кирхгейса на разведку. Лейтенант должен был явиться на шхуну и попросить капитана принять на борт в качестве пассажиров «группу американцев». Люкнер считал, что, дождавшись выхода шхуны в открытое море, они сравнительно легко ее захватят.

Капитан согласился и попросил «американцев» прибыть на борт в три часа ночи.

Уложив вещи, оружие и военную форму в хорошо зашнурованные мешки, Люкнер и его люди переправились ночью на шхуну. Сдерживая радость, Люкнер прогуливался по палубе, рассматривая прекрасно оснащенное судно. Он представлял себе, как обрадуются оставшиеся на Мопелии, когда он вернется за ними на такой прекрасной шхуне! Помимо всего прочего, на шхуне имелись два двигателя — она была идеально приспособлена для ведения крейсерской войны. Люкнер просто не мог дождаться, когда шхуна выйдет в море, и он, захватив ее, поднимет на мачте германский флаг.

Пока бывший командир «Зееадлера» предавался сладостным мечтам, в гавань неожиданно прибыл большой пароход. От него тотчас отвалила шлюпка с британским офицером и вооруженными туземными солдатами. Шлюпка подошла к шхуне, офицер и солдаты поднялись на борт, где немедленно арестовали Люкнера и его людей.

Очередная одиссея Феликса Люкнера закончилась, не успев начаться.

 

Х

Узнав, что ему удалось взять в плен бывшего командира «Морского черта» и пять человек его команды, британский офицер сказал Люкнеру:

— Ваше имя уже стало легендой. Слово британца — вы встретите достойное обращение.

«Слово британца» офицер произнес с особым ударением.

Пленных под конвоем перевели на пароход, который вечером того же дня доставил их в Суву. На пирсе моряков встретил другой конвой, под охраной которого их перевели в помещение, служившее, как они узнали позднее, ночлежкой для местных туземцев.

На первом же допросе Люкнеру пришлось сочинить целый роман, чтобы замести следы своих подчиненных, оставшихся на Мопелии. Чтобы избежать противоречий в показаниях, все остальные просто отказались говорить.

Через несколько дней пленных перевезли в настоящую тюрьму и рассадили по отдельным камерам. Люкнер яростно протестовал против такого обращения с военнопленными. Начальник тюрьмы его терпеливо выслушивал, но ссылался на полученный приказ.

На восьмой день в камеру к Люкнеру пришел начальник тюрьмы и, стараясь быть как можно любезнее, заявил, что с Люкнером желает побеседовать японский адмирал, прося бывшего командира «Зееадлера» прибыть к нему на крейсер «Идзумо», стоявший на рейде.

Под конвоем английского офицера и двух солдат Люкнера доставили на пристань, где их ожидал вельбот под японским флагом. Сидевший в вельботе японский офицер встал и отдал Люкнеру честь. Когда вельбот подошел к крейсеру, все офицеры вышли на верхнюю палубу, чтобы приветствовать знаменитого корсара. Адмирал встретил Люкнера у трапа, пожал ему руку и, поклонившись, сказал:

— Я преклоняюсь перед вами за то, что вы сделали для своей страны. Затем адмирал представил Люкнера своим офицерам, объявив:

— Вот пред вами стоит человек, за которым мы день и ночь безуспешно гонялись три месяца.

Снова поклонившись Люкнеру, как это умеют делать только японцы, адмирал, сделав скорбное лицо, произнес:

— Мне очень жаль, что вынужден встретить вас здесь в таком положении. Нашим общим желанием была бы встреча в бою, что принесло бы нам обоим огромную радость.

Со своей стороны, Люкнер выразил сожаление, что попал в плен не к японскому адмиралу. Адмирал удивился, узнав, что Люкнера держат в грязной колониальной тюрьме. Люкнер же, к своему удивлению, сразу обратил внимание, насколько холодно и сдержанно японцы вели себя с английским офицером. Английских же солдат-конвоиров вообще на крейсер не пустили, оставив в шлюпке.

Японский адмирал пригласил Люкнера к себе в салон. После грязной тюремной камеры адмиральский салон показался Люкнеру залом королевского дворца. Распив с Люкнером бокал шампанского и угостив его сигарой, адмирал показал бывшему командиру «Зееадлера» две небольшие книжки на японском языке. Люкнер бы ничего не понял, если бы на обложках книжек не были нарисованы немецкие корабля. На одной — знаменитый крейсер «Эмден», на другой — вспомогательный крейсер «Меве». Адмирал пояснил Люкнеру, что автором этих книг является он сам, пишет их для воспитания молодежи. Таков японский обычай — люди должны знать, что воины других стран способны сделать для своей родины, и попытаться сделать больше. Теперь адмирал хотел бы написать третью книгу — о «Зееадлере», или «Морском черте», как его иногда называют, а потому попросил бы Люкнера рассказать какие-нибудь подробности его уникального рейда на паруснике.

Первый вопрос, который интересовал адмирала: откуда вышел «Зееадлер»? Японцы считали, что парусник вышел из какого-то нейтрального порта США, Чили или Аргентины, и были очень удивлены, узнав, что судно вышло из Германии, было по пути осмотрено англичанами, прорвалось в Атлантику, обогнуло мыс Горн и только после этого вошло в Тихий океан.

В начале беседы в адмиральский салон вошли командир и старший офицер крейсера «Идзумо». Попивая с ними шампанское, Люкнер рассказал японцам краткую историю рейда «Зееадлера», стараясь при этом ни словом, ни намеком не выдать, что часть его экипажа осталась на острове Мопелия. Люкнер убедил японцев в том, что после гибели «Зееадлера» они перебрались на захваченную американскую шхуну «Манила» и дал понять, что эта шхуна до сих пор действует в море с остальной частью команды.

Выслушав от японцев настоящую оду из длинных и витиеватых восточных комплиментов, Люкнер покинул крейсер «Идзумо» и был препровожден обратно в тюрьму.

Против бывшего командира «Зееадлера» выдвигались очень серьезные обвинения. В частности, англичане почти ничего не знали о действиях в этом районе Тихого океана вспомогательного крейсера «Вольф» под командованием капитана второго ранга Нергера и многие его жертвы приписывали Люкнеру. Среди жертв «Вольфа» был пароход «Вайруна», на борту которого находилось много пассажиров. Над Люкнером нависло грозное обвинение в том, что он уничтожил пароход вместе с командой и пассажирами, а это грозило расстрелом. Люкнер клялся, что и в глаза не видел этот пароход, но никто ему, естественно, не верил. О действиях «Вольфа» Люкнеру также ничего не было известно, как и англичанам. Только после возвращения «Вольфа» в Германию, когда стало известно, что команда и пассажиры «Вайруны» были взяты Нергером в плен, с Люкнера были сняты эти обвинения.

Родственники пропавших на «Вайруне» ежедневно собирались у ворот новозеландской тюрьмы в Окленде, куда были отправлены Люкнер и его товарищи, требуя их выдачи для линчевания. По лицам своих тюремщиков Люкнер видел, что те весьма склонны это разрешить.

«Было бы горько, — вспоминал Люкнер, — рассказывать все то, что нам пришлось перенести от бесчеловечной жестокости окружавшей нас стражи».

Люкнера и Кирхгейса отделили от четырех матросов. Матросов направили на остров Соме, а их — на минную станцию в Девонпорте, входящую в состав крепостных укреплений Окленда. Большой минный склад был там переоборудован в тюрьму, где содержались, главным образом, дезертиры.

Затем обоих офицеров «Зееадлера» перевели на островок Мотуихи вблизи Окленда, где размещали германских подданных, свезенных туда со всех полинезийских островов и интернированных еще в августе 1914 года. По существу, Люкнер и Кирхгейс были первыми настоящими военнопленными, доставленными в этот лагерь.

Пленным разрешалось свободно передвигаться по острову в дневное время, и в одну из первых прогулок Люкнер увидел прекрасную моторную лодку, принадлежавшую коменданту лагеря. Тут же у лихого пирата возник план захвата этой лодки и побега. Но прежде, чем это осуществить, Люкнер благоразумно решил сначала осмотреться и освоиться на новом месте.

К шести часам вечера все пленные, гуляющие по острову, должны были возвращаться в лагерь. Повсюду были расставлены часовые и казалось, что лагерь очень строго охраняется, но в действительности часовые несли службу весьма халатно. Больше хлопот доставляли Люкнеру его соотечественники и товарищи по несчастью. Среди них был один австрийский врач, который, судя по имевшимся сведеньям, был информатором коменданта лагеря. Чтобы усыпить бдительность и охранников, и пленных Люкнер начал симулировать ревматизм. Сутками он не вставал с койки, и врач-австриец смазывал ему спину йодом. В хорошую погоду он передвигался по островку на костылях, приучив всех к мысли, что он инвалид.

Даже комендант лагеря выражал Люкнеру свое сочувствие, хотя своим солдатам говорил о болезни Люкнера такими словами:

— Очень хорошо, что у него ревматизм. Это опасный тип. Теперь он, по крайней мере, ничего не сможет предпринять.

Узнав об этом, Люкнер понял, что его симуляция удалась. Ему поверили. В то же время он тщательно наблюдал за пленными, чтобы отобрать из них надежную команду, с которой намеревался совершить побег.

В лагере находились четырнадцать морских кадет мореходного училища Северо-Германского Ллойда в Бремене. Кадеты проходили практику на одном из торговых судов, застигнутых войной в Австралии. Держались они дружно и все горели жаждой приключений, что в их возрасте неудивительно. Отобрав семь кадет, которые показались ему наиболее надежными и физически крепкими, Люкнер постепенно начал знакомить их со своим планом. В свой план Люкнер посвятил и инженер-механика Фрейнда, который также был пленным, но, тем не менее, отвечал за исправное состояние комендантской лодки. Рулевым же на этой лодке был один из немецких кадетов по фамилии Паульсен, заведуя по совместительству лагерной лавкой, где можно было приобрести разные потребительские мелочи.

Изобретательные кадеты изготовили несколько самодельных ручных гранат, используя жестяные банки из-под мармелада и взрывчатку, украденную у соседнего фермера, у которого некоторые из них работали, выкорчевывая деревья.

Сам Люкнер из старого штурвального колеса, бритвенного прибора и осколочков зеркала соорудил секстан. Впоследствии выяснилось, что самодельный прибор давал возможность определения места корабля с точностью до пятидесяти миль.

Парусину для лодки выписали прямо из Окленда. Кадет Паульсен, заготовляя товар для своей лагерной лавочки, выписывал требования, оставляя в перечне товаров свободные места. Комендант подписывал эти требования, не читая. Поэтому материал для снабжения будущего трофея парусом заговорщики получили до удивления легко.

Впрок велась и заготовка провианта, главным образом, путем тайного отлова комендантских кур и их засолки. Комендант обратил внимание на пропажу кур, но доктор объяснил, что курицы мрут от какой-то своей «птичьей» болезни. Комендант принял слова доктора к сведенью, даже не спросив, куда деваются мертвые птицы?

Будущий парус был сшит в виде театрального занавеса для любительского рождественского спектакля, на постановку которого было получено разрешение коменданта. Удалось достать бинокль, часы и даже вырезать из географического атласа нужные карты. В качестве оружия были изготовлены самодельные кинжалы и гранаты. Люкнер, уже имевший опыт блефования оружием, позаботился смастерить несколько пугачей и бутафорский пулемет. Однако, он твердо считал, что главным их оружием будет германский флаг и военная форма.

Беззаботность англичан была такой, что в конце концов удалось украсть две настоящих винтовки прямо из лагерного цейхгауза.

Теперь нужно было перенести все заготовленное в лодку.

Люкнер собрал «военный совет».

Порешили так: инженер Фрейнд должен был доложить коменданту, что лодка дала течь и нуждается в ремонте. Неплохо было бы ее и заново покрасить. Комендант сразу заволновался и приказал солдатам на следующее утро вытащить лодку на берег. Теперь у заговорщиков появилось вполне достаточно времени, чтобы перенести и спрятать в лодке все необходимое для плавания.

Лодка называлась «Жемчужина». Она имела длину девять метров и была снабжены хорошим мотором. Под видом бидонов с бензином на лодку была доставлена пресная вода. Бензина также удалось добыть достаточно. По окончании всех работ, сверкающую свежей краской, заново отремонтированную лодку солдаты стащили обратно в воду.

По мере приближения часа бегства, Люкнер стал все чаще симулировать приступы ревматизма. Комендант сочувственно покачивал головой, но в душе явно радовался.

Оставалось осуществить последние мероприятия: отключить сигнал тревоги, перерезать телефонные провода и лишить остров связи с Оклендом, вывести из строя маленькую гребную шлюпку, чтобы исключить саму возможность погони.

Убедившись в том, что комендант и конвоиры ни о чем не подозревают, Люкнер собрал всех заговорщиков — числом одиннадцать человек — на причале для генеральной репетиции. Люкнер откладывал побег, поскольку погода была очень плохой, и в море не было парусных судов. А весь план Люкнера строился на том, чтобы, бежав на комендантской лодке, встретить в море и захватить какую-нибудь шхуну.

Пока Люкнер медлил, кто-то подбросил коменданту анонимную записку, советуя обыскать собственную лодку. Комендант вызвал к себе кадета Паульсена, потребовав у него ключи от замка якорь-цепи и от каюты.

Казалось, все рухнуло.

Но, к всеобщему удивлению заговорщиков, комендант, отобрав у Паульсена ключи, этим и ограничился, не став обыскивать лодку.

Наверное, видя, как Люкнер, из-за своего «ревматизма», уже фактически не встает с постели, комендант отверг саму возможность побега в подобном состоянии, надо еще помнить и о том, что австралийцы и новозеландцы, зная, что Люкнер некогда начал свою морскую карьеру в Австралии, в известной степени им гордились, считая невероятные похождения корсара Кайзера чуть ли не частью своего национального достояния. Кроме того, местонахождение основной части команды «Зееадлера» не было известно, и существовали опасения, что они могут появиться у острова, чтобы попытаться освободить своего командира. Поэтому водное пространство вокруг острова Мотуихи постоянно патрулировали вооруженные катера, и у коменданта не было никаких причин опасаться, что из лагеря кто-то сможет бежать, даже захватив его моторную лодку.

Тринадцатого декабря комендант со своей дочкой отправился покататься в море на своей лодке, предполагая вечером вернуться обратно. К моменту его возвращения Люкнер приказал всем находиться в полной готовности. Каждый из участвующих в побеге должен был самостоятельно выбраться из внутренней зоны лагеря, ворота которого закрывались в шесть часов вечера. Затем происходила вечерняя проверка, после которой никто не имел права покидать зону.

В половине шестого Люкнер получил сообщение, что «Жемчужина» возвращается к острову. В шесть часов лодка, как и было намечено, подошла к пристани. Комендант был в превосходном настроении, и вскоре уехал вместе с дочерью на пролетке, оставив лодку на попечение пленного инженер-механика Фрейнда.

К этому времени все заговорщики разными путями прибыли на причал. Дождавшись отъезда коменданта, Люкнер приказал всем занять места в лодке и запустил мотор. Было еще совсем светло, когда лодка на глазах у патрульных катеров пошла вдоль берега острова, направляясь в открытое море. Опасаясь стрельбы с катеров, Люкнер приказал всем лечь на дно лодки, но ничего не произошло. С катеров заметили лодку коменданта и, видимо, решили, что он сам снова решил прокатиться по морю.

Между тем, слух о побеге быстро распространился по лагерю. Вначале комендант не поверил. Люкнер слишком болен, чтобы бежать. Кроме того, на его лодке бензина всего на сутки. Но, все же, приказал привести Люкнера к нему, считая, что тот гуляет где-то по острову. Найти Люкнера, разумеется, не удалось. Тогда комендант приказал провести перекличку пленных, а сам отправился на пирс убедиться, где его лодка находится. Перекличка быстро выявила имена бежавших, а отсутствие лодки красноречиво свидетельствовало о способе побега.

Начался переполох. Пытаясь доложить о ЧП в Окленд, комендант обнаружил, что телефонная связь нарушена. Была выведена из строя и телеграфная станция. Комендант попытался связаться с Оклендом с помощью сигнального прожектора, но из этого ничего не получилось — Окленд на световые сигналы не реагировал. Время шло, и лишь в половине первого ночи в Окленде забеспокоились из-за отсутствия с острова обычного телефонного доклада. На остров был послан офицер, и только глубокой ночью известие о побеге распространилось по всем инстанциям. В море на поиск беглецов была направлена целая флотилия небольших пароходиков, вооруженных пулеметами, и патрульных катеров. К ним присоединились добровольцы на собственных катерах и яхтах. Все считали, что «Жемчужина» не сможет уйти далеко, из-за недостатка мореходности и нехватки горючего. Распространился даже слух, что лодка опрокинулась, и все беглецы погибли.

Между тем, Люкнер привел лодку коменданта в отдаленную, укрытую от посторонних глаз бухту в заливе Хаураки. Залив был очень обширным, и ориентироваться в нем без компаса было трудно. Только ночью удалось более-менее определиться по свету прожекторов, шаривших по поверхности залива с оклендских фортов. К утру беглецы перебрались в хорошо укрытую бухту островка Ред-Меркури и стали там на якорь, простояв весь день, чтобы дать остынуть охотничьему пылу преследователей. Близко мимо острова прошел пароходик, но ничего не заметил. Простояв два дня в бухте, Люкнер снова вывел лодку в открытое море, надеясь захватить там какой-нибудь парусник.

Не успела лодка покинуть свое убежище, как около островка появился военный пароход «Леди Роберте», который высадил на берег десант, тщательно обыскавший весь Ред-Меркури. Отходя от острова, пароход задел винтами грунт и был вынужден вернуться в Окленд.

Люкнер, ничего не найдя в море, вернулся обратно в бухту, справедливо полагая, что ее уже обыскивать не будут.

На третьи сутки после побега с комендантской лодки заметили в море две шхуны. Люкнер принял решение захватить обе. Но, когда отважный авантюрист пошел на сближение с парусниками, поднялся свежий ветер, и одной шхуне удалось уйти. Это имело позднее роковые последствия. Подойдя на полном ходу к борту второй шхуны, Люкнер и его кадеты взяли судно на абордаж. С немецким флагом и оружием — настоящим и бутафорским — в руках, беглецы поднялись на борт шхуны с криками:

— Судно захвачено кораблем германского флота!

Команда шхуны была парализована внезапностью и ужасом.

Все, что мог произнести капитан, когда вооруженный самодельным тесаком Люкнер поднялся на мостик, это была просьба не убивать их. Люкнер быстро его успокоил, пообещав никого не трогать, если команда шхуны будет вести себя тихо и не вздумает сопротивляться.

На шхуне оказался русский кок. Он выбежал на палубу с криком:

—Я рус-рус, мир с Германией!

Перегрузив свои пожитки на захваченную шхуну и взяв комендантскую «Жемчужину» на буксир, Люкнер вступил в командование своей очередной добычей. Шхуна, название которой было «Моа», оказалась прекрасным судном, но очень плоскодонным, с осадкой меньше метра и с большой парусностью.

Люкнер повел свой приз к островам Кермадека, предполагая воспользоваться там провизией, заготовленной для потерпевших кораблекрушение. Дувший весь день свежий ветер к ночи перешел в шторм. Капитан захваченной шхуны был в большой тревоге. Его судно не имело киля и не было приспособлено находиться в открытом море во время шторма. Но Люкнера и его людей на берегу ждали гораздо большие опасности, чем в море, и он приказал пленному капитану продолжать держаться на курсе.

Капитан всю ночь пробыл на мостике. Время от времени матросы лили в море масло, чтобы ослабить силу волн. Буря же тем временем свирепела, волны с треском разбивались о корму, судно швыряло вверх и вниз. Пришлось убрать еще часть парусов и сбросить за борт груз леса, принайтовленного на верхней палубе. «Жемчужину» коменданта сорвало с буксира и разбило волнами. Кроме того, оказалось, что на «Моа» практически нет запасов воды и пищи. Люкнеру пришлось поделиться собственными припасами. Шторм, который бушевал тридцать шесть часов, очень нарушил планы корсара.

Двадцать первого декабря вдали показался остров Кертис. Над островом поднимались большие столбы дыма, которые встревожили Люкнера, но оказалось, что это не дым, а пар, испускаемый кипящими гейзерами. Остров, представлявший собой кратер вулкана, был полностью покрыт остывшей лавой и не имел никакой растительности. Теплая вода вблизи острова кишела акулами, сотни которых окружили «Моа». Была спущена шлюпка, на которой лейтенант Кирхгейс с четырьмя кадетами отправился к острову, сопровождаемый целой процессией акул. Эта жуткая картина заставила вздрогнуть от страха самого Люкнера.

На острове моряки обнаружили сбитый жестью сарай, в котором хранилось много ящиков с продовольствием и бутылок с пресной водой. Часть этих запасов была перегружена в шлюпку и отправлена на шхуну. Тяжело загруженная шлюпка в течение целого часа выгребала к шхуне, получила в конце концов течь и в полузатонувшем состоянии подошла к борту «Моа». Стаи акул окружили ее, с нетерпением ожидая добычи.

В доставленных ящиках оказалось много мяса, масла, сала. В других были одеяла, одежда, сапоги, медикаменты и даже целый запасной парус. Люкнер планировал высадить на этот остров и экипаж захваченной шхуны, но, учитывая сильные серные испарения на Кертисе, передумал и решил высадить пленных на следующем острове Маклей.

Пока Люкнер обсуждал эти вопросы с Кирхгейсом, сигнальщики обнаружили, что к северу, за островом Маклей, показался дым. Люкнер тут же приказал сниматься с якоря, поднять все паруса, и шхуна стала уходить в западном направлении. Вскоре на горизонте обозначился пароход, в котором Люкнер опознал кабелеукладчик «Ирис», используемый новозеландцами в качестве вспомогательного крейсера. Приблизившись, «Ирис» поднял английский флаг и какой-то сигнал, который Люкнер был не в состоянии прочитать, так как не имел свода.

Шхуна продолжала уходить со скоростью десять узлов. На пароходе внезапно сверкнула вспышка, раздался пронзительный свист, и снаряд упал в воду у самого борта шхуны.

Люкнер оценил безнадежность своего положения в борьбе с противником, имеющим орудия. Самоубийцей он не был. Со вздохом взглянув в последний раз на поднятый на мачте шхуны германский военно-морской флаг, Люкнер приказал спустить его и поднять белый флаг.

На пароходе отчаянного корсара встретили какие-то конвоиры в штатском, державшие на перевес винтовки с примкнутыми штыками. Несмотря на то, что Люкнер был в форме, его подвергли унизительному обыску. Он даже не протестовал, зная, что это бесполезное занятие. Пароход доставил беглецов обратно в Окленд. На мачте «Моа» поверх немецкого флага подняли английский. О «морской победе в битве у Кермадекских островов» с восторгом писали все местные газеты. Новозеландцы буйно радовались, что им удалось одержать собственную морскую победу.

В Окленде всех беглецов доставили в городскую тюрьму Моунт Эден, где рассадили по отдельным камерам. Там они просидели около трех недель, а затем были отправлены по различным лагерям. Люкнера и Кирхгейса поместили в форт Жерве на острове Ривьера вблизи Литтлтауна. Это было самое глухое место в Новой Зеландии. Забор, колючая проволока и вышки с часовыми отделяли пленных от крепостного дворика и остального мира. Из окна своей камеры Люкнер видел море и проходящие мимо острова суда, что создавало для него дополнительные мучения. Душа отчаянного пирата страстно тянулась в море из четырех стен тесной тюремной камеры.

Отсидев четыре месяца в одиночках, Люкнер и Кирхгейс были возвращены в свой старый лагерь на острове Мотуихи, откуда они совершили побег. Там уже был новый комендант, которому запрещалось иметь катер или моторную лодку. На остров два раза в неделю теперь приходил пароход «Леди Роберте», вооруженный пушкой и укомплектованный военной командой для срыва любой попытки его захвата. Внутренний распорядок лагеря военнопленных был ужесточен, вокруг бараков натянуты ряды колючей проволоки, поставлены прожекторы на вышках. Здесь капитан-лейтенанту Феликсу Люкнеру пришлось пробыть до конца Первой мировой войны.

* * *

Основной экипаж «Зееадлера», оставленный Люкнером на острове Мопелия под командованием лейтенанта Клинга, тоже не сидел без дела.

Узнав из перехвата радиосообщений, что Люкнер попал в плен, моряки забеспокоились, что их местопребывание станет известным противнику, и решили покинуть остров. Все энергично принялись за постройку шлюпки. Но едва ли им удалось бы соорудить судно, на котором в открытое море могли бы уйти пятьдесят восемь человек. Однажды в водах острова появился французский парусник, капитан которого, увидев не рифе останки «Зееадлера», — справедливо решил, что на острове находятся потерпевшие кораблекрушение моряки.

Увидев подходивший парусник, корсары Кайзера сразу составили план его захвата. К паруснику быстро была направлена шлюпка с четырьмя гребцами, а шесть вооруженных до зубов матросов, одетых в форму, спрятались под банками шлюпки.

Капитан парусника, увидев приближающуюся шлюпку, поднял французский флаг, демонстрируя потерпевшим кораблекрушение, что пришел дружеский корабль. Капитан даже прокричал в рупор на шлюпку, чтобы гребцы не выбивались из сил — он сам подойдет к ним.

Потерпевшим кораблекрушение был даже спущен с парусника парадный трап, по которому шесть вооруженных немецких матросов взбежали на борт, направив на своих спасителей винтовки и пистолеты. Раздался общий крик ужаса: «Немцы!»

Предполагать в этих широтах наличие вооруженных немецких моряков было все равно, что «планировать охоту на страусов в ледяных горах Аляски».

— Да, капитан, — вздохнул лейтенант Клинг. — Мы немцы, и с этим ничего не поделаешь. Мы вас давно поджидаем. На острове находятся наши товарищи и двадцать семь американских пленных.

Капитан был в отчаянии. Он решил спасти десант «бошей», высадившихся на французский остров, и теперь должен поплатиться за свою доброту вверенным ему судном.

Французов высадили на остров, французский парусник, который назывался «Лютеция», переименовали в «Фортуну», и принявший командование лейтенант Клинг приказал поднимать паруса. Выяснилось, что это было прежде немецкое судно, захваченное французами в ходе войны. Теперь оно использовалось для доставки различных грузов на острова французской Полинезии. В трюмах парусника имелось много одежды, потребительских товаров и продовольствия.

Пятого сентября 1917 года «Фортуна» покинула остров и ушла в океан.

Четвертого октября «Фортуна» стала на якорь у Устричных островов. Необходимо было произвести мелкий ремонт и принять питьевую воду. При съемке с якоря, судно наскочило на подводную скалу, не обозначенную на карте, и получило повреждения, которые привели его в полную негодность. Представитель английского правительства и туземцы оказали немецким морякам самый радушный прием. Они пробыли на острове четыре месяца.

В начале 1918 года на остров пришло чилийское судно, которое приняло на борт команду «Зееадлера» и доставило их в Чили, где они были интернированы до конца войны.

 

ЭПИЛОГ

После заключения перемирия в ноябре 1918 года, Люкнера, видимо, для острастки, продержали в плену еще четыре месяца, и бывший командир «Зееадлера» вернулся в Германию только в июле 1919 года. Люкнера, о котором уже ходили на родине многочисленные легенды, встретили как национального героя. За время своего девятимесячного рейда с декабря 1916 по август 1917 года Люкнер захватил и уничтожил шестнадцать судов противника (три парохода и тринадцать парусников) общим водоизмещением 30099 тонн. Люкнер по праву считается последним корсаром, вышедшим в век брони и пара в боевой рейд под парусами, что придало всей истории его действия в океане повышенную романтичность.

Некоторое время Люкнер прослужил во флоте Веймарской республики, командуя парусным тендером «Ниобе», а тридцать первого мая 1922 года ушел в отставку в чине капитана третьего ранга.

Но душа старого корсара продолжала рваться в море. Уйдя в отставку, Люкнер приобрел большую четырехмачтовую шхуну «Фатерлянд», на которой бороздил океаны до 1935 года. По слухам, Люкнер побывал и на острове Мопелия, где им были якобы зарыты несметные сокровища, добытые на захваченных судах.

В 1935 году шхуна «Фатерлянд» сгорела. Однако Люкнер, привыкший к ударам судьбы, не пал духом. Он снова купил небольшую двухмачтовую шхуну и продолжал плавать на ней вплоть до начала Второй мировой войны. В августе 1939 года, когда приказом Гитлера морские офицеры-ветераны Первой мировой войны были произведены в следующий чин, Люкнера среди них не было. Говорят, что он находился в море, вернувшись в Гамбург после начала военных действий через кольцо английской блокады.

В годы войны старый моряк жил в окрестностях Эрфурта. Весной 1945 года американские войска подошли к городу, и командовавший ими генерал Аллен предъявил начальнику местного гарнизона, фанатичному полковнику СС, ультиматум о сдаче, пригрозив в противном случае стереть город с лица земли ударами с воздуха. Фанатичный полковник ответил, что собирается сражаться до последнего солдата и патрона. Тогда в штабе обороны города, опираясь на тяжелую трость появился старый пират Люкнер. Ткнув полковника тростью в живот, Люкнер приказал: «Капитулируй!». Так удалось избежать бессмысленного кровопролития.

Умер Феликс Люкнер тринадцатого апреля 1966 года в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Но до сих пор на остров Мопелия съезжаются со всего света кладоискатели, надеясь найти, сокровища, которые спрятал там легендарный корсар граф Феликс фон Люкнер, капитан-лейтенант Императорского флота Германии.

Оперативно-тактические данные парусника «Зееадлер», известного под прозвищем «Морской черт»

Водоизмещение: 1571 т.

Главные размерения: 83,5 х 11,81 х 5.5 м.

Площадь парусов: 2500 кв. м.

Дополнительный двигатель: Четырехцилиндровый дизель-мотор, сообщающий скорость девять узлов.

Вооружение: Два 105-мм орудия, два ручных пулемета.

Экипаж: 64 человека.

Судно было построено в 1878 году на заводе «Р. Дункан и Кo» в Глазго.