Только в десять часов вечера Готье, наконец, сообщил, что спокоен за состояние Клары: она уснула и до утра вряд ли проснется. В спальню бабушки перенесли кушетку, и услужливая Мадлен вызвалась переночевать там. Дети спали, с ними осталась Хелен, молодых людей ничто больше не задерживало.

Винсен настоял на присутствии всех, в том числе кузенов: они узнают то, что столько лет было для них тайной. То, что потом мог рассказать он с Даниэлем, не будет иметь такой ценности, как личное присутствие.

В одной машине они все отправились в контору, ключи были у Мари. Отперев дверь, она нажала на все выключатели, и свет люстр залил роскошно обставленные помещения. Ален ни разу не был здесь, но его не интересовали все эти апартаменты. После смерти дяди он ни с кем не разговаривал и просто ждал.

Мари впустила всех в кабинет Шарля, а потом по привычке плотно закрыла обитые двери: это было лишним, ведь они были одни в этой огромной конторе.

– Сейф за этой панелью, – показала она. – Но я не знаю код.

– Папа назвал мне его позавчера, – странным голосом ответил Винсен.

Он осмотрелся: во всем чувствовалось присутствие отца. Вот открытая записная книжка, исписанная его рукой, сигареты в серебряном стаканчике, любимая ручка рядом с бюваром, уголовный кодекс, слегка потрепанный от частого пользования. Неподалеку канапе, обитое темно-синим бархатом. И при этом просторно: можно ходить по персидскому ковру и оттачивать защитительные речи, которые целых пятнадцать лет приводили в восторг журналистов судебной хроники.

Наконец Винсен приблизился к панели и, отодвинув ее, увидел тяжелую стальную дверцу. Недрогнувшей рукой он набрал четыре цифры кода и открыл сейф. Две полки были пусты, но на третьей лежала стопка маленьких блокнотов на спирали. Винсен медленно вынул их и разложил на столе, дверцу он закрывать не стал, и все видели, что в сейфе больше ничего нет. На каждой обложке блокнота стояла дата, и Винсен отметил, что они тщательно разложены в хронологическом порядке.

– Думаю, нам потребуется время, – вполголоса сказал он.

Мари и Готье уселись на канапе, Ален жестом показал, что останется стоять. Даниэль и Винсен сели в кресла, Винсен взял в руки первый блокнот. Переступив порог кабинета отца, Винсен вел себя спокойно и уравновешенно, почти властно, и очень напоминал кузенам Шарля.

– Никто не возражает, если я буду первым? Я буду читать и передавать вам.

Он старший сын Шарля, ему и решать; кроме того, никто не хотел спорить. Но Ален все-таки предложил:

– Может, ты почитаешь вслух? Так будет быстрее…

В его словах невольно прозвучала ирония, но Ален не мог обращаться к кузенам просто, как прежде: события последних дней выбили его из колеи. Подняв голову, Винсен встретился взглядом с Аленом. Они всегда были неразлучны, но вдруг осознали, что между ними разверзлась пропасть.

– Нет. Я не знаю, что в этих блокнотах, до этого дня не знал даже об их существовании. Конечно, там наверняка что-то очень серьезное, и я бы хотел, чтобы вы узнали об этом одновременно со мной и Даниэлем. Но пусть каждый составит свое мнение молча. Или ты куда-то торопишься?

От Алена не укрылось, что Винсен сначала отказался, а потом уже объяснил почему. Шарль тоже часто начинал фразу категоричным «нет».

– Как хочешь, – вынужденно согласился Ален.

Он подошел к большому книжному шкафу и стал разглядывать корешки. Среди книг по праву попадались также тома по истории и несколько авторов-классиков. Есть чем заняться, пока первый блокнот дойдет до него. Он наугад взял том «В поисках утраченного времени», редкое издание с иллюстрациями Ван Донгена, и подумал, любил ли Шарль Пруста пли же это просто коллекционная покупка. А может, вообще подарок какого-нибудь клиента после выигранного дела. В библиотеке Валлонга тоже собралась самая разная литература. Когда-то, в начале века, книги покупали Клара и Анри, а потом в течение долгого времени библиотеку пополняла вся семья.

Усевшись на персидский ковер, Ален перелистывал страницы в поисках акварелей, но мысли его были далеко. Он вдруг вспомнил о библиотеке Валлонга, о той страшной ночи, когда он заснул в кресле, а всего в нескольких метрах от него отец и дядя ссорились в последний раз. Если Шарль сказал правду, если это из-за Эдуарда Юдифь и Бет оказались в Равенсбрюке, то все становилось понятным. Будь Эдуард невиновен, он бы ругался, стал бы защищаться, а он только хныкал, глядя, как брат наводит на него пистолет. Ален был уверен, что не слышал выстрела. Когда Шарль спустил курок, он, должно быть, уже лежал в постели, укутавшись одеялом, и спал. Память сохранила лишь несколько гневных слов: «…ничего не видела, ничего не поняла!» Конечно же, Мадлен никогда не блистала умом и даже не догадывалась о поползновениях мужа. Но как бы глупа она ни была, на женщину из своей семьи она никогда бы не донесла.

Ален взглянул на Винсена, тот закрыл второй блокнот и передал его Даниэлю – лицо его было неузнаваемо. Оцепенение, страдание, унижение. Ален торопливо отвел взгляд, – до такой степени ему вдруг стало не по себе. Есть ли у них право копаться в прошлом Морванов? То, что они узнают, наверняка будет ядом без противоядия, и этот яд отныне будет их разрушать, всех пятерых. До чего же безжалостной оказалась последняя воля Шарля.

Прежде чем открыть следующий блокнот и продолжить чтение, Винсен несколько раз глубоко вдохнул. Отчаянная исповедь матери становилась просто невыносимой. Когда она писала это, ему было всего десять, а Даниэлю восемь. Ни тот, ни другой ни о чем не догадывались.

А выбрал бы он меня, если бы я не была твоей женой? Он преисполнен злобой и ревностью. Все выдают его глаза. Не понимаю, как никто этого не замечает. Когда мы сталкиваемся на лестнице или в коридоре, он как будто нечаянно задевает меня. И, похоже, только я чувствую, как от него несет спиртным.

Она была совершенно беззащитна перед похотью деверя. Кларе ничего не расскажешь: ведь речь идет всего лишь о настойчивых взглядах и двусмысленных жестах. А Мадлен, наверное, в это время продолжала себе вышивать, есть и молиться.

Еще три страницы, почерк стал совсем мелким, строчки почти слились, как будто Юдифи было трудно писать.

Я вся в грязи, меня измарали, лишили чести, а я не смогла ничего сделать, чтобы помешать тому, что только что произошло. Я боялась этого долгие месяцы и не смогла дать никакого отпора. Посреди ночи проснулась Бет, она плакала, и нее болели зубы, и я спустилась на кухню согреть для нее молоко с медом. Когда я поднималась, то на лестничной площадке стоял он. Как я не хочу, чтобы ты читал эти строки, Шарль, и как я хочу, чтобы ты отомстил за меня. Как я обо всем этом расскажу, когда ты вернешься. Рассказать у меня не хватит сил, я покажу тебе эти записи. И хотя мне нечего стыдиться, я краснею при мысли об этом. Он пошел за мной в комнату. В твою комнату, в нашу. Дверь в спальню Бет была открыта, но ее не было слышно: она, наверное, заснула. Я хлестала его по щекам, царапалась, но он ни на что не реагировал. Он сказал только, что может проснуться Бет. Что я могу хоть весь дом поднять на ноги, – его слово будет сильнее моего. Он разорвал на мне ночную рубашку, я шептала оскорбления, и он закрыл мне рот рукой, я чуть не задохнулась от гнева и отвращения. У него воняло изо рта, а когда его пальцы забегали по моему животу, меня затошнило. Никогда я не испытывала такой ненависти, я и не знала, что такое возможно. Если это то, что чувствуют женщины, которых насилуют, то они самые несчастные на земле. Я изо всех сил ударила его коленом, он завыл, упал на колени, но все еще цеплялся за меня, как животное. Нет, я не просто невинная жертва – я твоя жена и мать твоих детей. Я знаю, что такое любовь и желание. А его я хотела убить. Именно убить. Мы долго молча боролись. Он не смог завершить начатое. Он овладел мною, но не получил удовольствия. Был слишком пьян. А может, я все-таки сильно ударила его. До сих пор чувствую на себе его руки. Он ушел, пошатываясь, а я закрыла дверь на ключ. Молоко с медом пролилось на ковер. Остаток ночи меня рвало, я плакала и пыталась навести порядок. Бет проснулась только в семь утра.

Блокнот выпал из рук Винсена. Он поднял его и передал Даниэлю. Прежде чем взять следующий, ему пришлось подождать, пока уймется дрожь в руках. В Валлонге он каждый день проходил по площадке второго этажа, теперь она будет ему казаться совсем другой. После возвращения из Германии Шарль переселился в другую комнату, – тогда это показалось странным, – а ту, в которой жила Юдифь, отдали няне. Значит, в той комнате его мать безмолвно пережила насилие Эдуарда. Там она сопротивлялась изо всех сил и проиграла битву.

Не смея поднять глаза и взглянуть даже на Даниэля, Винсен продолжил читать.

Я стараюсь не оставаться с ним наедине. В ночной тумбочке у меня лежит большой острый нож, я поклялась пустить его в ход, если ему хватит наглости явиться сюда снова. Этим утром он все-таки застал меня одну на кухне. Белый, как простыня, он без конца бормотал извинения. Червяк, а не мужчина. Его слова – это клятвы пьяницы, так я ему и сказала. Он хочет, чтобы я его простила, но я не могу его простить. Не думаю, что он раскаивается. Он просто понимает, что однажды вернешься ты. Я могу лишь бежать от него, презирать и ненавидеть.

Подавленный, Винсен в смятении думал, сможет ли он дочитать эту историю до конца. В кабинете стояла тишина, и слышался только шорох страниц.

Я ничего не забыла, но мне стало спокойней. Я всегда стараюсь находиться поблизости от Мадлен, Клары или Бет. Наши мальчики резвятся, все время на воздухе, это естественно в их возрасте. Эдуард меняется день ото дня. Его что-то мучает, но это не совесть, а, скорее, страх. Этот трусливый боров, конечно же, догадывается, что ты с ним сделаешь. Когда-нибудь война закончится, и ты вернешься из Кольдица. Он, должно быть, каждое мгновение думает об этом.

В отместку за свое унижение она усугубляла панику Эдуарда.

Теперь он забился в свой кабинет и, похоже, перестал пить. За столом он избегает смотреть на меня. Он похож на побитую собаку. Думаю, он больше не возобновит свои поползновения, но никогда не смогу быть уверена в этом, и я обречена дрожать от страха. Несмотря на все мои предосторожности, ему удалось заговорить со мной с глазу на глаз в саду, где я собирала фасоль. Шарль, если бы ты знал, о чем он просит. Забыть, не меньше… Он просит не о прощении, нет, он требует безнаказанности. Я повторила ему, что он будет объясняться с тобой. Как мужчина с мужчиной. Он уже дрожит от страха. Так ему и надо.

Этой угрозой она подписала себе смертный приговор, себе и Бет. В то время кто угодно мог анонимно донести на своего соседа, и Эдуард в его безвыходном положении воспользовался такой возможностью. Достаточно всего одного слова, чтобы Юдифь исчезла, а вместе с ней и страшная месть Шарля, мысль о которой не давала Эдуарду заснуть. Ведь тогда он уже узнал, что его брат жив, что он в плену, и догадывался, что его ждет.

Шарль, любовь моя, я только что узнала, что моих родителей арестовали, и я схожу с ума от страха за них. Я должна ехать в Париж. Конец войны еще далек, и мне страшно за судьбу евреев. Я должна найти родителей, помочь им. Теперь очень опасно быть Мейером.

Винсен плохо помнил дедушку и бабушку со стороны матери. Эти простые люди боготворили свою единственную дочь и почти никак не напоминали о себе после ее свадьбы: у них было мало общего с кланом Морванов. В точности так же, как теперь было у Одетты и Магали. Только вот Юдифь была исключительной женщиной, и однажды Шарль даже сказал, что не всегда чувствовал себя достойным своей жены. И Винсен не смел сравнивать свою судьбу с судьбой отца.

Я ездила на вокзал узнать насчет поезда; похоже, поездка будет нелегкой, но это неважно, я все равно уеду.

Юдифь рвалась в Париж и все сильнее хотела этого. Если ее там арестуют, Эдуард будет вне подозрения.

Винсен и Даниэль были тогда совсем детьми, даже не подростками, и не могли оценить привлекательности матери и тетки. Какой контраст! Рядом с бесцветной Мадлен Юдифь была прекрасна, как день. Перед этой природной, почти агрессивной красотой не мог устоять ни один мужчина, – это и ослепило Эдуарда.

Чемодан собран, я почти ничего не взяла, только одежду для Бет. Она так выросла. Сможешь ли ты узнать свою дочку, когда вернешься. Каждый день я рассказываю ей о тебе, показываю твои фотографии, чтобы она тебя не забывала. Она считает тебя очень красивым и гордится тобой. Она учится читать и писать и хочет сама написать тебе письмо: я еще не говорила ей, что оно до тебя не дойдет.

Винсен помнил эти карточки, на которых его мать писала большие буквы: красные гласные, синие согласные. Вспомнил он и лицо маленькой сестренки, хотя думал, что забыл.

Протягивая Даниэлю блокнот, он увидел, что на столе остался еще один, последний. Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы взять и открыть его. Немного измененный почерк, неровный, кое-где строчки налезают друг на друга.

Наверное, этот поезд никогда не доберется до места, он везде останавливается, я устала. Бет спит, положив голову мне на колени, и писать не очень удобно. Может, к вечеру мы доберемся до Парижа, до нашей квартиры. Я взяла с собой все дневники: если вдруг он станет рыться в нашей комнате, он ничего не найдет. Вчера он стучал ко мне в дверь, но я не открыла. Когда я вышла утром, он был еще там. Он, как безумный, упрашивал меня не уезжать. Он был жалок и смешон, так я ему и сказала. Мое самое заветное желание – не находиться с ним больше под одной крышей. Он стал умолять меня ехать в другое место, только не в Париж, только не в нашу квартиру и Пантеона. Он совсем не в себе: похоже, это ты внушаешь ему такой ужас даже издали, из плена, это ты пугаешь его больше Страшного суда.

Теперь все было ясно, но тогда Юдифь не могла этого понять: ее ослепила ненависть к Эдуарду. Может, в нем проснулись совесть и ужас перед содеянным. Он не хотел, чтобы она появлялась дома в Париже, потому что знал, что он там ей уготовил. Он оказался между молотом и наковальней: было от чего обезуметь!

Он даже рвался отвезти меня на вокзал. К счастью, его остановила Клара. Последнее время она как-то странно на меня поглядывает. Я даже думаю, что она что-то подозревает. Ей я оставляю мальчиков: что бы ни случилось, она сможет о них позаботиться в мое отсутствие. Она мужественная женщина. Нo хоть она и любит больше тебя, Эдуард – тоже ее сын. В этой материнской любви для меня нет места. Когда я ставила чемодан в багажник, он опять пытался заговорить со мной. Он шептал прямо в лицо, и меня передергивало. А потом, когда он взглянул на Бет – она такая милая в своей маленькой шляпке – и понял, что я беру ее с собой, он совсем потерял рассудок. Он вел себя как ненормальный, требовал, чтобы она осталась с братьями и кузенами. Он попытался схватить ее за руку, но я запретила ему прикасаться к ней. Он сказал, что я лезу в волчью пасть, что я должна слушаться и доверять ему, или хотя бы оставить Бет в Валлонге. Доверять? Ему? Я рассмеялась ему в лицо.

Винсен перевернул страницу, дальше ничего не было, никаких записей. История матери и сестры обрывалась на этом смехе. Конечно же, поезд доехал до Парижа, Юдифь добралась до дому, а на рассвете, на следующий день, их арестовало гестапо.

Избавиться от Юдифи – это одно, но погубить Бет – совсем другое. Как Эдуард жил с двойным преступлением на совести? Каково молчать два года до возвращения брата? И при этом продолжать думать, что отвел от себя опасность. Юдифь исчезла, никто ничего не узнает. Война окончена, жизнь продолжается. Но Шарль нашел эти блокноты в квартире у Пантеона.

Три недели отец добирался до Парижа после пяти лет плена, о котором не мог даже вспоминать. Едва оказавшись в Париже, он связался с Кларой, а та сообщила ему об аресте Юдифи и Бет, об их депортации и гибели. Жизнь его превратилась в руины, и к ним добавилась исповедь жены. В какой момент он все понял? Ему что, не хватало решимости и он нашел ее в Валлонге?

А как Эдуард принял своего брата? Сколько времени понадобилось Шарлю, чтобы решиться? Он, наверное, расспрашивал людей в Эгальере и Авиньоне, пытался установить, кому Эдуард донес на невестку. А потом однажды ночью он пришел и предъявил счет. «Я хотел, чтобы он сам во всем признался». Без этого признания он бы не выстрелил. Какой же мистический ужас испытал Эдуард, когда понял, что Шарлю известно все, и об изнасиловании, все до мельчайших подробностей? Когда понял, что их гибель не спасет его? Когда понял, что брат его убьет?

С горящими глазами, не глядя ни на кого, Винсен поднялся и, подойдя к окну, широко распахнул его.

– Я тоже дочитал, – пробормотал Даниэль.

Они стояли рядом и опирались на перила из кованого железа. По мостовой медленно двигалась машина с включенными фарами, но уже светало.

– Это чудовищно, – вздохнул Даниэль.

Не мешая остальным, они с Винсеном молчали, оглушенные, не способные думать о ком-либо, кроме отца. Они, наконец, получили объяснение его высокомерному молчанию, его холодности.

– Возьмите блокноты, – вдруг сказал Ален у них за спиной.

Винсен первый решился обернуться. Кузены смотрели друг на друга так, будто виделись впервые. Винсен протянул руку к блокнотам, и Ален опустил глаза, не в силах выдержать его взгляд.

Мертвенно бледная Мари так и осталась сидеть на канапе. Готье стоял, прислонившись к стене, около раскрытой дверцы сейфа.

– Больше нечего добавить, и мы все это понимаем, – хрипло начал он. – То, что произошло, – отвратительно… Но все эти годы мы жили в неведении, и нас это не касалось. Шарль ничего не говорил, он не рассказывал о Юдифи, ни разу не произнес ее имени… Все хотели забыть войну… А об отце вспоминала только мама…

Он растерянно посмотрел на двух кузенов: те все еще стояли рядом.

– Я знаю, о чем вы думаете. Все мы думаем об одном. Мне стыдно быть его сыном. Это меня… унижает. Я не хочу, я сын убийцы.

– И мы все тоже, – резко заговорил Ален.

Все сразу же повернулись к нему, как будто он сказал чушь. Он стоял напротив Винсена и обратился прямо к нему.

– Как я прочел здесь, мой отец изнасиловал твою мать, а потом послал ее и твою сестру на смерть. И, как я услышал в больнице, твой отец пустил моему отцу пулю в голову. Не думаю, что мы можем друг друга в чем-то упрекнуть. Мы все здесь ни при чем. Положи этот ужас обратно в сейф. У нас есть Клара. И мама.

Винсен сделал какой-то неопределенный жест, но Ален вдруг резко схватил его за руку.

– Ты что, собираешься им все это рассказать?

– Нет, нет, конечно… Отпусти меня, Ален. Удивительно, но именно он встал на защиту Мадлен. А хладнокровие, с которым он говорил, просто поражало.

– Как вы думаете, Клара что-то подозревала? – спросила Мари.

Она, наконец, вышла из ступора и вернулась в реальность парижского рассвета.

– Это невозможно! – тут же возразил Готье. – Это абсурд! Может, она и замечала его взгляды, но ни о чем не догадывалась. Иначе она бы не пережила. Ты понимаешь, что натворили ее сыновья? Думаешь, мать такое может выдержать?

Но они прекрасно понимали: их бабушка могла выдержать все.

– Ну, что решим? – выдохнул Даниэль.

Ему было противно до тошноты. Младший из пятерых, он не принимал решений. Через несколько часов он отправится в министерство и там, в своем кабинете, будет продолжать начатые дела. И это после всего, что он узнал. Его мать умерла не потому, что была еврейкой, а потому, что была слишком красива; его дядя был не «бедным Эдуардом», а последним негодяем; его отец отомстил за жену и дочь и хладнокровно пристрелил брата. Вся семья Даниэля купалась в крови и ненависти.

– Я согласен с Аленом, – сухо проговорил Винсен. – Эта история не должна выйти за пределы этих стен. От этого все равно никому лучше не станет.

Он поддержал решение кузена, но не сразу: поведение Алена шокировало его. Смогут ли они сохранить прежние отношения? Устоят ли перед таким ударом их единодушие, их полное взаимопонимание, оставшиеся со времен войны? К счастью, у них была Клара – связующее звено, и с этой мыслью Винсен убрал блокноты в сейф.

Кладбище Эгальера не вмещало всех людей, пришедших на похороны. Адвокаты, судьи и политики, клиенты, журналисты, а также целая толпа друзей семьи – все приехали отдать Шарлю последние почести. Его смерть получила большой отклик в прессе, появлялись хвалебные статьи, и Кларе приходилось отвечать на сотни соболезнований.

Прямая и гордая, она твердой поступью шла во главе траурного шествия. Позади нее Винсен и Даниэль внимательно следили за тем, чтобы ей вдруг не стало плохо. Дальше шли Готье и Шанталь, Мари с детьми и Магали с Мадлен. Винсен нервно оглядывался. Алена не было, и это оскорбление Винсен никогда не сможет ему простить.

Два часа назад, когда они собирались в церковь, Ален уже отсутствовал. Магали оставила детей дома, с Хелен, решив, что они еще маленькие и им нечего делать на похоронах. Но Мари не стала делать поблажек: Сирил и Лея были с ней. Магали поняла, что приняла неправильное решение, но было уже поздно.

– Ты нигде его не видишь? – сквозь зубы спросил Даниэль. – Вполне в его стиле…

Винсен раздраженно тряхнул головой. Он никак не мог поверить, что Ален может так поступить. Клара это обязательно заметит и начнет задавать вопросы.

Процессия остановилась в нескольких метрах от семейного склепа. Служащие похоронного бюро склонились и поставили гроб, по толпе прокатился удивленный ропот. Рядом с надгробным памятником Морванов стоял новый, и было совершенно очевидно, что Шарля похоронят там.

Быстро переглянувшись, Винсен и Даниэль шагнули к бабушке. Та осторожно подняла вуалетку и смахнула слезы.

– Он хотел лежать отдельно, – сказала она.

Больше она ничего не стала объяснять и не сказала, что поручила Алену организовать похороны, и тот все успел вовремя. Он первый вернулся в Валлонг, связался с мэрией, похоронным бюро и местным муниципалитетом. Могилу вырыли вчера вечером, стенки цементировали ночью, и они едва успели просохнуть. Надгробный камень и стелу Ален выбирал сам, на них уже была нанесена гравировка. Согласившись заняться формальностями, он заявил Кларе, что сам на похороны не придет.

Вперед вышел священник и начал говорить. Это он семнадцать лет назад благословил гроб Эдуарда, пошел навстречу бедной матери.

– И теперь ваши сыновья соединились на небесах, и Господь уготовил им вечное блаженство, – проникновенно говорил он.

Было тихо, его слова сопровождались только всхлипыванием Мадлен, затем служащие похоронного бюро начали опускать гроб. Клара ухватилась за руку Винсена: ей стало плохо. Она поклялась выстоять всю церемонию и не падать, но теперь усомнилась в своих силах. В церкви ей удавалось сдерживать слезы: сказывалась сила характера, да и Готье постоянно пичкал ее лекарствами. Она хотела выстоять до конца ради внуков, ради Винсена, но к горлу подступила дурнота.

– Прощай, Шарль, – неслышно проговорила она.

Пальцы ее не разжимались, и она никак не могла бросить на гроб сына розу. Клара лишь безвольно взмахнула рукой, глядя на непослушный цветок, и тут же ее подхватили за плечи и талию и унесли. С бессильным сожалением она подчинилась и надеялась только, что ее отнесут далеко-далеко от этой могилы.

Магали старалась быть на высоте – она ведь невестка покойного, – но она не испытывала никакого горя. Она вместе с Шанталь стояла возле кладбищенской ограды и принимала соболезнования. Они представляли семью: остальные уехали вместе с Кларой.

Краем глаза Магали поглядывала на траурный наряд Шанталь. Безупречный черный костюм, элегантная шляпка, на лацкане пиджака изысканная брошь. Шанталь была дочерью профессора Мазойе, выросла в обеспеченной буржуазной семье, неудивительно, что она умеет одеваться. И сыновей она оставила в Париже только потому, что Поль едва начал ходить, а Филипп был еще в пеленках. А Виржиль и Тифани вполне могли бы присутствовать на похоронах дедушки: они уже достаточно большие, Мари ведь без колебаний привела Сирила и Лею, и те держались молодцом.

Упрекая себя за глупость, Магали машинально пожимала руки незнакомым людям. Важные персоны, судя по их манерам и наградам. Она знала: Шарля Морвана-Мейера уважали, некоторые ему завидовали. Что до нее, она терпеть его не могла. Теперь, когда он умер, может быть, Винсен откажется от мысли ехать в Париж.

– Вы так любезны, господин министр. Да, вы правы, исключительный человек… Его будет нам так не хватать…

Шанталь была великолепна: она всех знала, для каждого находила слова. Где-то здесь, в толпе, были ее родители, они тоже приехали на похороны. Потребуется целых два самолета, чтобы все вернулись в столицу.

Скорый отъезд сыновей и племянников Шарля сделал не таким заметным отсутствие Алена, поэтому Магали надеялась, что из-за этого в Валлонге не случится скандала. Конечно, поведение Алена было неприличным, но не надо забывать, что он всегда не ладил с дядей; Магали прекрасно помнила, что иногда за целое лето они могли не сказать друг другу ни слова.

Она уже утомилась стоять в туфлях на высоких каблуках и нетерпеливо ждала, пока все пройдут. Еще человек двадцать, и все закончится. Магали искала глазами Одетту, во время церемонии державшуюся в стороне. Наконец она отыскала тетушку возле венков и цветов. Целый водопад из лилий, роз и даже орхидей, – и все это через день завянет. Мужественная Одетта все же заплакала во время мессы, но не смешивалась с семьей Морванов.

Одна за другой машины отъезжали в Валлонг, где был накрыт стол для родных и друзей. С рассвета Изабель возилась на кухне, исполняя приказы, данные Кларой накануне. Обреченно вздохнув, Магали подумала, что, может, хоть за столом Одетта окажется рядом с ней. Тогда хотя бы будет с кем поговорить, и она сбросит с себя эту учтивую маску.

Было почти пять часов вечера, когда Винсен нашел Алена: тот сидел на вершине холма, под оливковым деревом. Винсен хотел перевести дыхание, и последние несколько метров шел медленно, потом сел рядом с кузеном и посмотрел вниз, на долину. Назойливо пели цикады, воздух был тяжелый, на небе собирались тучи. Наконец Ален произнес:

– По-моему, будет гроза…

Он снова посмотрел на небо и добавил:

– Прости, Винсен, я не мог прийти.

– Почему?

– Долго объяснять…

– И все-таки объясни. Я тебя слушаю.

По голосу Ален понял, что Винсен едва сдерживает бешенство.

– Сначала скажи, как бабушка перенесла похороны, – попросил он.

– Очень плохо. Мы отвезли ее в Валлонг еще до окончания церемонии. Теперь ей, кажется, лучше.

– А как ты?

Винсен удивленно посмотрел на Алена, их глаза встретились.

– Я? Мне было тяжело… Я очень любил его. Я не сразу понял это, но последние несколько лет у нас с ним были прекрасные отношения. Он был для меня примером.

– В профессиональном плане?

– Вообще.

– Когда тебе было восемь, ты мечтал стать пилотом, как он.

Странная грусть появилась на лице Винсена, он это забыл – какое трогательное детское воспоминание.

– У тебя хорошая память… – сказал он.

– Да. Я прекрасно помню все мои стычки с твоим отцом. Его злобу и презрение. Он всегда был неласков со мной.

– Со всеми. Он просто не мог по-другому.

Ален покачал головой. Он поигрывал камешком, перекатывая его из ладони в ладонь.

– Мне всегда казалось, что он очень любит Мари, – медленно начал он, – оберегает ее. Готье ему был абсолютно безразличен, а вот меня он и вправду не переносил. Как будто я обладал даром выводить его из себя. Ведь я был не такой, как все. Но главное…

Услышав крики стрижей, он какое-то время следил за их полетом, потом продолжил:

– Он сводил счеты.

Этого Винсен не мог отрицать, он и сам прекрасно видел враждебность Шарля по отношению к Алену.

– Согласен, все не так просто. Жаль, что для этого он выбрал меня. Я мог бы так любить его. Я был сорвиголова, мне нужен был пример. И я очень уважал его.

Небо темнело, поднимался ветер.

– Может, он видел меня в ту ночь, когда убил папу. Или как-то интуитивно почувствовал мое присутствие. И с тех пор…

– Ты был там? – вскрикнул потрясенный Винсен. Но Ален не стал отвечать и продолжил:

– В детстве я хотел удивить его, привлечь внимание. Хотел, чтобы он перестал смотреть на меня, как на мокрицу. Что мне была моя мать? Это твой отец подписывал табель, принимал решения, разрешал или запрещал. Я попросился в Валлонг и нечаянно разбередил старую рану. Для него это было проклятое место, а я сделал его моим раем.

Винсен слушал кузена, не перебивая. Ален так редко говорил о себе, что его даже перестали расспрашивать.

– Твой отец снился мне в кошмарах. Он всегда брезгливо отстранялся от меня, он не позволял мне себя любит. Зато я возненавидел его от всей души.

– До прошлой недели мы вообще ничего не знали, – возразил Винсен. – Это какая-то ошибка.

– Да… Правда оказалась хуже. Помнишь, как мы говорили?

Он указал на крышу Валлонга, видневшуюся в долине.

– «Дом вдов». Не помню, кто это придумал, но мы так смеялись.

Винсену показалось, что он опять вернулся на много лет назад, в детство, счастливое и беззаботное, хотя над семьей витало предчувствие беды. Впятером им удавалось держаться подальше от мира взрослых. Ален строил хижины, придумывал игры, даже пытался охотиться и сажать оливки на необработанной почве.

Ален был его другом, его двойником, у них все было общее. Все ли? Похоже, что нет.

– Мама была глупой, неласковой, некрасивой, зато твоя мать сияла, как солнце, мы все ее обожали, помнишь? Твой отец был героем, а мой – всего лишь тыловой крысой. Его якобы самоубийство выглядело еще одной трусостью, а гибель Юдифи сделала из нее мученицу. Видишь, какая огромная разница между твоими и моими родителями, между тобой и мной.

– Ты впервые говоришь об этом. Я всегда считал тебя братом. Даже больше, чем Даниэля.

– Только не в последние дни. Ты что, не заметил, что все разбились на два лагеря?

– Нет. Я не хочу этого слышать. Ты злишься, я – тоже.

Ален отбросил камешек, потом поднял голову и посмотрел своими золотистыми глазами в глаза кузена.

– Мы злимся? Это правда… Но у нас на то разные причины. Шарль говорил со мной в больнице просто отвратительно. Как он мог все рассказать? Как он мог обозвать меня недоумком?..

– И что с того? – парировал Винсен. – Ты ведь хотел его убить! А он и так умирал!

– Я решил, что если и приду на похороны, то только чтобы плюнуть на его могилу!

Фраза хлестнула Винсена, как пощечина, он резко вскочил.

– Я запрещаю тебе…

– Как бы не так, – даже не пошевелившись, возразил Ален. – Ты сам нашел меня здесь. Ты хотел объяснений, ты их получил. Тебе они не нравятся? Твое дело. Теперь мой отец оказался не просто жалким типом, а какой-то тварью. Но он все равно мой отец, и никто не посмеет хвалиться, что пристрелил его, как собаку. То, что терпят Мари и Готье, я не стерплю!

Случилось самое плохое: они стояли друг против друга, как враги, и не было никакой возможности повернуть все вспять.

– Думаю, все сказано, – обрубил Винсен.

Он развернулся и зашагал вниз между рядами оливок; из-под его ног катились камешки.

Поставив тяжелый поднос на маленький дамский столик, Мари раздвинула занавески и налила кофе.

– Как ты спала, бабушка? Дождь тебя ночью не разбудил? А сегодня отличная погода…

Поднявшись с подушки, Клара провела рукой по волосам.

– Ужасная ночь. Я уснула только на рассвете, когда гроза стихла.

– Но… твое снотворное?

– С ним покончено. Я выбросила пузырек.

– Готье рассердится.

– Это еще почему? В моем возрасте вредно много спать. Зато сегодня я не такая вялая. Спасибо, что принесла мне завтрак…

Мари протянула ей чашку, Клара натянуто улыбнулась ей.

– Не люблю, когда меня застают в кровати. Наверное, я похожа на старую сову. А при солнечном свете ничего не скроешь.

– Задернуть шторы?

– Нет! Не надо…

Опустив глаза, Клара пила кофе, а Мари внимательно смотрела на нее.

– Отличный кофе. Налей еще немного. И не надо на меня так смотреть. Я не больна. Я просто старая, усталая, глубоко несчастная женщина.

Эти слова смутили Мари, и она глубоко вздохнула.

– Вечерним рейсом я улетаю в Париж: завтра утром надо быть в конторе. У компаньонов Шарля наверняка возникнут вопросы, и отвечать на них буду я.

– Ты обсудила это с Винсеном и Даниэлем?

– Пока нет, сейчас поговорю.

– Нет, – покачала головой Клара. – Подожди немного. Если к завтраку спустятся все, то лучше устроим семейный совет. Я выскажу свое мнение, а потом делайте, что хотите.

Голос ее не дрожал, глаза не были заплаканы, а плечи были расправлены. Мари в порыве нежности поцеловала бабушку. Клара сжала внучку в своих объятиях, и та не заметила глубокого отчаяния, мелькнувшего на ее лице. Когда Мари выпрямилась, Клара уже овладела собой и деловито протягивала ей пустую чашку.

– Но ведь его больше нет! Ты не должен соглашаться!

Стоя возле туалетного столика, Магали все больше распалялась. У нее страшно болела голова – вчера за столом она слишком усердно перемешивала вина, – и она совершенно не понимала упорства мужа. В волнении она уронила на пол поясок от пеньюара, но не обратила на это никакого внимания.

– Я не хочу жить в Париже, мне там нечего делать. Да еще все время этот дождь. Мне что, так и ждать тебя весь день в четырех стенах?

Он хотел было сказать, что можно ходить по выставкам и музеям, в кино и дома моды, но промолчал: такие развлечения были не для Магали.

– Дорогая, с нашими тремя детьми скучно тебе не будет…

– Им лучше здесь! Они все время на воздухе, делают то, что хотят.

– Мне кажется, они даже чересчур…

Он тут же пожалел о своих словах. Сейчас было не время критиковать то, как Магали воспитывает детей. Он замечал, что Виржиль растет непослушным, наглым и очень упрямым. Несмотря на поучения бедной Хелен, начинала подражать брату и Тифани: она понимала, что мать в полном восторге от их глупостей.

– Чересчур какие? Чересчур свободные? Так радуйся! Они еще такие маленькие, Винсен! Ты что, хочешь сделать из них ученых обезьян?

Сейчас она заговорит о том, что сейчас нравы изменились. Это ее излюбленная тема, она всегда могла обвинить Морванов в старомодности. Винсен завязывал галстук, а она расхаживала около окна в солнечном свете: красивая, полуголая, в развевающемся халатике. Подобрав с ковра пояс, Винсен подошел к жене. Он продевал тонкий поясок в шлевки, и она прижалась к нему.

– Я так хочу остаться в Валлонге… Я здесь привыкла, ты сам видишь…

Движением плеч она легко сбросила пеньюар, он упал на ковер. Они почувствовали, что притягивают друг друга и понимают с полуслова еще тогда, когда флиртовали в машине Алена. Со временем Магали стала увереннее, забыла о девичьих страхах и обрела невероятную чувственность.

– Обещай, что подумаешь. Сделай это ради меня, – ворковала она, ласково прикасаясь к нему.

– Или разговариваем, или занимаемся любовью, – ответил он. – Я знаю, что ты предпочитаешь…

Она недовольно отпрянула от него, а он испытал большое разочарование. Она медленно наклонилась за халатом: ей хотелось усилить его желание, но он и шага не сделал в ее сторону.

– Хорошо, – сухо сказала она. – Итак, тебе очень нужен этот пост. Ты не будешь потом жалеть?

– Это исключительный шанс. Мой отец так много сделал, чтобы я получил его.

– А если это погубит мою жизнь?

– Дорогая, не надо так категорично.

– Что мне сделать, чтобы переубедить тебя? Винсен, я так обрадовалась, когда ты сказал, что Шарль…

Она тут же в ужасе замолчала. Шокированный, не веря ее словам, муж посмотрел на нее. Чему обрадовалась? Тому, что ее свекра сбил автобус?

– Я плохо выразилась, – продолжила она. – Но ведь пока он был жив, ты хотел сделать ему приятное, это нормально… И не смотри на меня так.

Винсен смерил ее взглядом и отвел глаза. Вчера Ален, сегодня Магали, – он что, обречен ссориться с теми, кого любит? Как эта прекрасная женщина, которую он безумно любит, могла с таким цинизмом радоваться смерти? Он повернулся и взял пиджак с кресла.

– Подожди, милый, – сказала она, подойдя к нему.

С виноватой улыбкой Магали стояла перед ним. Семейные сцены между ними были так редки, что она не помнила, когда произошла последняя. Больше всего она ценила в Винсене мягкость. Он проявлял терпение, окружал жену нежностью, вниманием, никогда не судил ее, и это помогало ей выживать в чуждой среде. Идеальный муж, даже чересчур идеальный.

– Я знаю, его смерть тебя расстроила…

Она несколько секунд подбирала слова, а потом решила говорить напрямик: муж наверняка предпочтет любую правду лжи.

– Твой отец всегда был со мной холоден, держался отдаленно, он никогда не позволял мне забыть, кто я такая.

Кроме одного дня несколько лет назад, – тогда она, беременная Лукасом, упала в обморок на кухне, – но сейчас она решила об этом не вспоминать.

– Он все-таки согласился на наш брак, – спокойно напомнил Винсен. – Он дал мне возможность сделать то, что я хотел.

– Нет! То, чего хотел он. Чтобы ты получал дипломы с отличием, чтобы ты стал судьей, чтобы сделал карьеру в Париже.

Перед Винсеном возникло лицо отца на больничной койке, бледное, с заострившимися чертами. Он смотрел на них с Даниэлем глазами, полными страдания. «Я надеюсь, что ты станешь членом кассационного суда, а ты, Даниэль, должен стать депутатом». Так он в последний раз выразил свою волю: наметил им цели. И еще он гордился ими. Это невозможно объяснить Магали, а она продолжала:

– Он всегда пугал меня. Он был такой высокомерный! Ты принимал все решения, оглядываясь на него. Так что, сказать по правде, я его не любила. Когда с ним это произошло, я почувствовала облегчение. Он больше не будет стоять между нами, мы сможем спокойно остаться здесь. Я обрадовалась. И это правда. Но я ни в чем не виновата, не я же вела этот автобус!

Довольная своей речью, она хотела хохотнуть, но не успела. Винсен в три шага пересек комнату, распахнул дверь и с силой захлопнул ее за собой. Она замерла в изумлении и через некоторое время поняла, что эту оплошность уже не исправить.

Клара сильно сжала телефонную трубку, ей вдруг стало больно говорить. Подавляя эмоции, она переложила трубку и откашлялась.

– Я была рядом с ним, когда он ушел, – мягко проговорила она. – Он так и не пришел в сознание…

Зачем рассказывать Сильви, что за два дня агонии, будучи еще в сознании, Шарль ни разу не произнес ее имени.

– Клара, мне так жаль его! И вас, и себя… Знаете, я так и не забыла его, думала о нем каждый день… Мы переписывались…

Голос Сильви оборвали судорожные рыдания. Весть о смерти Шарля дошла до нее слишком поздно, она даже не смогла приехать на похороны, и это усиливало ее отчаяние. Клара недоумевала, как же она забыла ее известить. Неужели эта несчастная так мало значила, что никто о ней и не вспомнил?

– В утренней «Таймс» опубликовали хорошую статью. Если хотите, я вам ее вышлю. Там его хвалят.

У Клары не было никакого желания читать некролог о Шарле Морване-Мейере – одном из самых великих адвокатов послевоенного периода, как заявляла пресса. Нет, отныне она хотела думать о нем только как о своем маленьком мальчике, очаровательном младшем сыне, в молодости он доставлял ей столько радости.

– Простите, Сильви, я должна была вам позвонить. Но в такие моменты ни о чем не помнишь. Вы хотели бы что-нибудь взять на память о нем?

В конце концов, эта женщина очень любила Шарля, и она совсем не виновата, что потерпела неудачу. Когда-то Клара надеялась, что любовь Сильви затронет сердце Шарля и сможет его спасти, но, увы, память о Юдифи оказалась сильнее. А может, его удерживала тайная вина. А может, он просто не хотел, чтобы милая кузина вышла замуж за…

Клара резко встала. Вот уже шестнадцать лет она гнала от себя эти мысли и не собиралась поддаваться им сегодня.

– Могу прислать вам на память какую-нибудь вещь: фотографию, украшение… – поспешно добавила она.

– Вы очень добры. Если быть честной, я была бы рада получить зажигалку или часы.

Голос Сильви опять задрожал. Клара подумала о золотой зажигалке с инициалами Шарля, этот подарок Юдифи всегда был при нем – в руке или в кармане. Мари хотела забрать ее себе как талисман.

– Я отошлю вам часы, – уверенно проговорила Клара. – Ему было бы приятно узнать, что вы держите их в руках, моя дорогая Сильви. Я займусь этим…

Она и не догадывалась, сколько чувств вызывали эти часы у бедной Сильви. Шарль снимал их перед тем, как заняться любовью. А после, перед уходом, снова надевал, и щелчок застежки наполнял молодую женщину тоской. Клара не знала всего этого, но Сильви будет хранить эти часы, и они будут постоянно напоминать об этом.

– Если будете во Франции, загляните ко мне, поговорим о нем, – сказала Клара на прощание и повесила трубку.

Какое-то время она безучастно смотрела на телефон. Потом, набравшись храбрости, поднялась и вернулась в столовую к остальным.

– Это была Сильви, – проговорила она, усаживаясь на свое место. – Я обещала ей часы Шарля. Надеюсь, никто из вас не против?

Винсен и Даниэль одновременно покачали головами. Они даже не представляли, как смогли бы носить такую личную вещь. Подали десерт, но у Клары пропал аппетит. Устало отодвинув тарелку, она оглядела собравшуюся за столом семью.

– Дорогие мои, нам надо обсудить будущее…

Никто не улыбнулся ее словам, хотя было странно, что именно она заговорила о будущем, как будто собиралась жить еще сто лет и продолжать управлять семьей.

– Сначала Валлонг, – продолжала она. – Жаль, что нет Алена, но он сказал, что очень занят сегодня.

– Его никогда нет там, где он должен быть, – кисло отметила Мадлен.

Рано или поздно вопрос о его отсутствии на похоронах пришлось бы обсуждать, и Клара решила ответить раз и навсегда.

– Конечно, я бы предпочла, чтобы он вчера был с нами. Но тут ничего не поделаешь. Ведь это он организовал похороны Шарля, даже я не смогла бы лучше.

Винсен уставился на бабушку.

– Он?

– А кто еще? Кто-то должен был быть на месте, я не могла все устроить по телефону. Так о чем я? Ах да, Валлонг. Здесь все по-прежнему, он принадлежит мне, и обсуждать тут нечего… Винсен, что ты собираешься делать?

Эту тему тоже надо было затронуть; Магали сидела за столом как побитая собака. Молодой человек, Глядя прямо в глаза бабушке, ответил:

– Собираюсь жить в Париже.

Мари облегченно вздохнула, и это заметили все. Она единственная могла оценить всю важность этого назначения и уникальность шанса, который получил Винсен.

– А где? – безжалостно спросила Клара.

Он быстро посмотрел на Магали, та не поднимала головы.

– Ну, мне потребуется какое-то время… Мы еще не решили насчет детей и… Может, пока ты окажешь нам гостеприимство на авеню Малахов?

– Тебе там всегда рады. Бедный Сирил будет так рад тебе. Ведь сейчас он единственный мужчина на четыре поколения женщин!

Таким образом, она без нажима сообщила, что со смертью Шарля на ее плечи ляжет тяжелое бремя. Она будет жить с Мадлен, Мари и двумя ее детьми, и в доме понадобится мужская рука. Готье и Шанталь жили отдельно с Полем и Филиппом, а Даниэль снял отличную двухэтажную квартиру на улице Перголези.

Магали резко отодвинула стул.

– Извините меня, – вставая, сказала она.

Из пучка выбились пряди волос, и она была в замешательстве. Магали в последний раз попыталась привлечь внимание Винсена, но он смотрел в другую сторону, и она вышла из комнаты. Подождав немного, Клара с расстановкой спросила:

– Твоя жена против отъезда? В таком случае тебе следует подумать…

– Все уже решено! – мрачно объявил он.

Винсен был неприятен в раздражении и, понимая это, сделал извиняющийся жест. Кроме всего прочего, он все равно не смог бы жить под одной крышей с Аленом. Ален счел неуместным появиться за обедом, он мог вообще не появиться в доме, если там кузены, даже ночевать мог уйти в овчарню, на мельницу Жана-Реми, а то и в гостиницу.

– Вас вызовут к нотариусу, – продолжила Клара. – Но я знакома с завещанием вашего отца. Думаю, излишне повторять, что дела он оставил в полном порядке.

Она знала, что состояние Шарль разделил между сыновьями и довольно значительную часть завещал Мари. Изначально все должно было быть не так, и теперь Клара поняла, что и ей следует изменить свое завещание. В наследстве Мадлен особо выделила Готье, значит, ей выпало защитить Алена.

– Бабушка, – мягко начал Даниэль, – наверное, папа помогал содержать особняк. И этот дом тоже. Это значительные траты. Несправедливо, если все ляжет на тебя. Думаю, мы должны тебе помочь.

– Какой ты славный! – рассмеялась Клара.

После несчастья с Шарлем она впервые искренне засмеялась, и застолье вдруг оживилось.

– Узнаю тебя: организатор, всем управляешь… Должна признать, мои ресурсы поистощились, и по большей части их съедают налоги. Да, ваш отец оплачивал кое-какие счета. Такие пустяки, как ремонт крыши и жалованье садовника. Если вы настаиваете, пусть это будет вашей заботой.

Она говорила шутливым тоном, но Даниэль и Винсен одновременно согласились.

– Ладно, договорились, – кивнула она.

В конце концов, они уже взрослые, сами зарабатывают, да и наследство после Шарля осталось немалое.

– Я тоже хочу покрывать часть расходов, – влезла Мадлен, которую никто ни о чем не спрашивал.

– Нет. Я вам очень благодарна, но в этом нет необходимости, – отрезала Клара.

Ее передергивало от одной мысли, что невестка засунет нос в счета. До сих пор они прекрасно обходились без нее, пусть так будет и дальше.

– А что думаете делать с конторой? – спросила у кузенов Мари. – Завтра утром это надо сообщить компаньонам.

Винсен взглянул на Даниэля, тот только равнодушно пожал плечами:

– Это доходное дело, ведь так?

– У каждого из нас свои дела и своя клиентура, – объяснила Мари. – Шарля уже нет, но контора все равно может работать. Вы решайте, и если не будете продавать квартиру, то мы вам будем платить арендную плату. В противном случае я объясню вам процедуру…

Говорила она спокойно, но все видели, как она волнуется. Шарль первый объединил под одной крышей несколько адвокатов, и его ставка полностью себя оправдала. На доме висела медная табличка с перечнем имен и специализаций адвокатов, однако контора была известна всем и каждому как контора Морвана-Мейера. Мари было горько, что отныне придется работать без Шарля, но она не представляла себе, как можно бросить начатое Шарлем дело.

– Вы юристы, – бросил Даниэль брату и кузине, – вам и решать.

– Не забывай, у вас права наследования на недвижимость, – честно предупредила Мари.

Заинтересованная поведением внуков, Клара смотрела то на одного, то на другого. Может быть, очень скоро за этим же столом они так же будут обсуждать вопросы, когда она присоединится к Морванам на кладбище Эгальера. Что тогда станет с Валлонгом? Зачем было всю жизнь его возводить, если после нее ничего не останется? Сейчас, пока она еще здесь, внуки ведут себя разумно и достойно, а потом? Она опять пожалела, что нет Алена. Что-то можно было обсудить уже сейчас, какие-то больные вопросы решить.

– Мой самолет в шесть часов, – вставая, сказала Мари.

– Если еще есть билеты, то я еду с тобой, – вдруг решил Винсен. – У меня много встреч в Париже…

Это было бегство, не больше и не меньше, но он не хотел еще одной сцены с Магали: ему надо было все спокойно обдумать.

– Мы с Шанталь поживем еще пару дней, – сказал Готье. – Хочешь, бабушка, мы вернемся все вместе в конце недели?

Он не хотел терять Клару из виду: врачебный долг обязывал его удостовериться, что с ней все в порядке, что она смогла пережить смерть сына. Винсен встал из-за стола и, кивнув всем, заторопился собирать вещи. С большой неохотой он поднялся в свою комнату, – к счастью, там никого не оказалось. Винсен запихнул в портфель несколько папок, взял плащ с вешалки. Около туалетного столика Магали, где была вся ее косметика, он задержался. Если бы он дал ей высказаться, как бы она решила? Да и где она? И почему ему было так больно думать о ней: почему одновременно он испытывал чувство обиды и вины, жертвы и палача?

Он наклонился к маленькой серебряной рамке, затерявшейся среди флаконов! На фотографии в день свадьбы они были прекрасной парой, стоя на ступеньках церкви. Магали в белом платье была изящна и сияла от счастья. Винсен был элегантен и очень походил на отца, который стоял позади него. Винсен нагнулся ниже и нахмурился. Магали бессовестно изрисовала карандашом все лица на фотографии: кому добавила очки, кому усы, а на шляпе Клары красовались аляповатые перья. Лицо мужа она пощадила, но Шарля наградила моноклем.

В другое время он бы улыбнулся этому ребячеству, но сейчас он был не в том состоянии. Вынув фотографию из рамки, он порвал ее и бросил в мусорную корзину. Потом вышел из комнаты.

В парке, на лужайке, дети играли под присмотром Хелен. На обычном месте стояла «Симка» Магали, значит, она не поехала ни к Одетте, ни к Жану-Реми. Может быть, она отправилась гулять в сторону холмов или вообще к Алену в овчарню. Пусть разопьют там бутылку розового и порадуются смерти Шарля!

Раздраженный Винсен прислонился к платану. Все ориентиры стали неясными. Ему не терпелось оказаться в Париже, на острове Сите, работать во Дворце правосудия, выполнить то, о чем говорил Шарль, – дорасти до кассационного суда. Какой судья не мечтает об этом?

Вдали Сирил и Виржиль завязали было потасовку, но тут вмешалась Хелен. Как давно Магали свалила всю заботу о детях на эту девушку? И если она не захочет уезжать из Валлонга, то как она дальше будет их воспитывать? Ведь он будет в семистах километрах от них. Она что, будет ездить по барам и падать на лестнице, а Ален – подбирать ее и укладывать? Весьма унизительная перспектива, учитывая его теперешние отношения с Аленом.

Винсен посмотрел на часы. Сейчас придет Мари. Хотя бы с ней он мог поговорить о будущем. Она была ближайшей соратницей Шарля, знает весь юридический мир Парижа, ее помощь будет бесценна. С легким удивлением он осознал, что ему не терпится приняться за работу, проявить себя, заявить о себе и что всерьез он никогда не собирался отказываться от этого поста. Он ждал от жизни многого и был готов заплатить за это нужную цену, у него огромная работоспособность, и он не будет посредственностью. Отец понял это раньше его и приготовил ему королевское будущее.

Отец… Он обернулся и посмотрел на фасад Валлонга. За внешним спокойствием белокаменных стен и голубых ставен скрывалась страшная трагедия. Какая же сила характера требовалась Шарлю, чтобы возвращаться сюда каждое лето! Представлять жену в руках Эдуарда, задыхающуюся от ужаса и отвращения. Везде видеть призрак Бет. Снова и снова переживать тот миг, когда он спустил курок. Какая бесконечная мука, а он еще был вынужден выслушивать обвинения в мрачности и холодности. И когда в своем кабинете на первом этаже он составлял блистательные речи в защиту обвиняемых, адресованные присяжным, не оправдывал ли он тем самым свою месть?

Шум мотора «Ситроена DS» отвлек его от этих мыслей. Даниэль был за рулем, Мари рядом с ним, и Винсен открыл заднюю дверцу. Перед тем как сесть, он увидел Клару: выпрямившись, она стояла на крыльце и смотрела, как они уезжают. Взбежав по ступенькам, Винсен обнял ее.

– Береги себя, – шепнул он ей на ухо.

От нее приятно пахло духами, шелковая блузка была безупречна – Клара оставалась образцовой пожилой дамой.

– Я хочу, чтобы ты была здорова и прожила двести лет! – весело проговорил он, отпуская ее.

На мгновение лицо бабушки исказила боль – Винсен не знал, что те же слова она слышала от Шарля, – Клара силилась улыбнуться. Несмотря на годы, воля ее оставалась такой же сильной, и ей это удалось.