Ньепс. – Его жизнь и история открытия им фото– или гелиогравюры

Сведения о частной жизни Ньепса столько же отрывочны и скудны, как и известия о личной жизни Дагера. В этом отношении, как мы уже сказали, обоим изобретателям светописи гораздо менее посчастливилось, чем многим другим замечательным людям настоящего столетия; так что их биографу по необходимости приходится ограничиться теми отрывочными известиями, которые рассеяны в фотографических руководствах и периодических изданиях.

Портрет Жозефа Нисефора Ньепса в ранние годы

Жозеф Нисефор Ньепс. Кардинал д’Амбуаз. 1827 год. Отпечаток получен с гелиографической гравюры, сделанной в 1826 году

Бюст Ж. Н. Ньепса из коллекция акад. Б. С. Якоби

Жозеф Нисефор Ньепс родился 7 марта 1765 года в городе Шалоне-на-Саоне (Châlons sur Saône), в зажиточной семье, предки которой, занимая довольно высокие государственные должности, получили дворянство. Таким образом, семья Ньепса принадлежала к лучшему обществу Франции дореволюционного периода. Во время революционных войн, в эту эпоху весьма сильного подъема у французской молодежи военно-патриотического духа и стремления найти во внешней войне избавление от раздиравших страну внутренних смут, Ньепс и его старший брат поступили на военную службу. Старший брат довольно долго был на военной службе, оставив ее уже в двадцатых годах в чине полковника. Нисефор Ньепс прослужил в войсках около трех лет, причем принимал участие в итальянской кампании и дослужился до чина подпоручика. Но вскоре тяжелая болезнь заставила его покинуть военную службу и искать гражданской. В 1794 году Ньепс был назначен уездным начальником округа Ниццы и занимал до 1801 года эту должность, соответствовавшую его скромным вкусам. После 1801 года он, оставив службу, переселился на родину, в Шалон, где поселился с младшим братом Клодом, молодость которого протекла среди продолжительных путешествий во всех частях света и была исполнена самых разнообразных приключений.

Оба брата, отличавшиеся страстью к научным и промышленным открытиям, объединились для общей работы и, поселившись в отцовском имении на берегу Саоны, занялись наукой и практическими опытами, которые были небезуспешны. Они изобрели какой-то двигатель пиреолофор, действовавший с помощью нагретого воздуха, и представили его на рассмотрение парижского института, где изобретение было удостоено похвального отзыва. Есть известие, что братья Ньепсы в 1805 году ездили по Саоне на лодке, приводившейся в движение при помощи изобретенной ими машины, но дальнейшая ее судьба осталась совершенно неизвестною.

В 1811 году братья расстались: Клод отправился в Париж, а оттуда в 1815 году в Англию, но тесная дружба по-прежнему связывала их, и они переписывались, сообщая друг другу о своих работах. Нисефор Ньепс вскоре по отъезде брата оставил город и поселился со своим семейством в деревне де-Гра.

Изобретенная в первые годы настоящего столетия литография была встречена публикой с особенным восторгом и одно время сделалась модным занятием. В замках французской аристократии заводились литографические мастерские. Дамы запасались литографическими карандашами и рисовали на камне, не заботясь о художественности работы, но радуясь новой игрушке. Ньепс находился в числе увлеченных новым изобретением; но нет сомнения, что его занимала гораздо более промышленная, чем художественная сторона дела.

Он употребил значительную часть своего состояния на производство изысканий литографского камня в Лионе и в ближайших провинциях Франции, но эти поиски не привели ни к каким результатам. Тогда Ньепсу пришло на мысль заменить камень металлом и именно пластинками отполированного олова. Сын его, Исидор Ньепс, следующим образом рассказывает о первых опытах отца с оловянными пластинками: «Отец мой намазывал пластинки различными лаками своего изобретения, затем накладывал на них гравюры, делая их предварительно прозрачными, и все это выставлял на свет в окне своей комнаты». Таково было, конечно, еще крайне несовершенное, начало гелиографии.

Но Ньепс не желал ограничиться гравюрами; он задался мыслью закрепить изображения, даваемые камерой-обскурой. Когда этот прибор у него испортился, он заменил его другим, и сохранившееся письмо его от 6 мая 1816 года к брату Клоду дает нам представление о трудностях задуманного открытия, а также о достигнутых уже им к тому времени результатах.

«Я уже писал тебе в моем последнем письме, что я разбил объектив в моей камере-обскуре и что рассчитываю заменить его имеющимся у меня другим. Но ожидания мои не сбылись: фокусное расстояние этого стекла оказалось слишком коротким, почему я и не мог им воспользоваться. В прошлый понедельник мы были в городе, но у Скотти я также не мог найти ничего подходящего. Вернулись мы сюда в среду вечером; но с тех пор все время стояла пасмурная погода, что не позволяло мне продолжать мои наблюдения. И это меня тем более огорчает, что я ими крайне интересуюсь. Приходится часто выходить из дому, бывать в гостях или принимать их, а это для меня очень утомительно. Признаюсь, что в настоящее время я с большим удовольствием поселился бы в пустыне.

Когда разбился мой объектив и мне нельзя было больше пользоваться камерой-обскурой, я сделал отверстие в небольшой шкатулке, принадлежащей Исидору. По счастью, мне попались чечевицы от солнечного микроскопа, который, как ты знаешь, принадлежал еще нашему деду Барро. Одна из этих крохотных чечевиц оказалась с надлежащим фокусным расстоянием и, приспособив ее к шкатулочке, я получил весьма отчетливые изображения, правда, не более чем полтора дюйма в диаметре. Этот маленький прибор стоит в моем рабочем кабинете, у открытого окна, против птичника. Я сделал уже известный тебе опыт и получил на листе бумаги изображение всего птичника, а также и оконных рам, менее освещенных, чем находящиеся за окном предметы. Опыт этот еще далеко не совершенный, но изображение предметов было чересчур уж крошечное. Все же возможность производить снимки при помощи моего способа представляется мне почти доказанною; если мне наконец удастся усовершенствовать мою выдумку, я не замедлю тебе о том сообщить в благодарность за трогательное участие твое в моих хлопотах. Не скрою от тебя, что представляется масса затруднений, особенно в улавливании естественных красок предметов; но ты знаешь, что с трудом и с большим запасом терпения можно сотворить весьма многое. То, что ты предсказывал, случилось в действительности. Фон изображений черный, а самые предметы белые, или, лучше сказать, гораздо светлее фона».

Это письмо интересно как доказательство того, что уже в 1816 году Ньепс был очень близок к открытию светописи. По счастью, ни он, ни Дагер не были учеными-профессионалами. Поставив себе почти одновременно трудную задачу, они, без сомнения, и не подозревали, что сызнова начинают тернистый путь изысканий, уже пройденный целым рядом ученых от Цельсия, Фабрициуса и Порты до Хэмфри Дэви, которые безуспешно истощили все богатства науки единственно для того, чтобы прийти к заключению, что задача неразрешима. Быть может, если бы Дагер и Ньепс имели понятие об этом долгом пути утомительных попыток и разочарований, они отступили бы, как и их предшественники, перед трудностью предприятия или так же признали бы его недостижимым. Но один был пламенный, влюбленный в искусство художник, другой – практический делец, а оба – неутомимые искатели, бросившие проторенные дороги и не смущавшиеся встречавшимися затруднениями, только бы добиться успеха.

Что было за вещество, употреблявшееся Ньепсом при производстве опытов в тот период времени, к которому относится вышеприведенное письмо его к Клоду, об этом в переписке обоих братьев не встречается никаких пояснений. Известно, однако же, что в поисках различных подходящих веществ Ньепс обращался поочередно к хлористому железу, перекиси марганца, гваяковой смоле, фосфору и прочему, пока не остановил свое внимание на асфальте.

Это вещество черного цвета встречается у берегов Каспийского, а в особенности Мертвого морей; оно растворимо в некоторых жидких маслах, в скипидаре, лавандовой эссенции, а также в эфире и нефти. Под влиянием света вещество это окисляется, становится нерастворимым и обесцвечивается.

Ньепс растворял сухой асфальт в лавандовой эссенции, получая таким образом довольно густой лак, которым он, при помощи ватного тампона, равномерно смазывал медную или оловянную пластинку. Пластинка, покрытая раствором асфальта, вставлялась в камеру-обскуру. Но предварительно Ньепс подвергал свою пластинку умеренному нагреванию; в результате пластинка покрывалась плотно прилегающим слоем неощутимого асфальтового порошка. После помещения пластинки в камеру-обскуру и некоторого ее там выдерживания на ней появлялось не слишком отчетливое изображение, для закрепления которого Ньепс обмывал пластинку смесью из одного объема лавандовой эссенции с десятью объемами нефти. Он заканчивал обработку пластинки тщательным обмыванием ее водою. В полученном таким путем изображении светлые места соответствовали освещенным частям предмета, а темные – теням. Полутени соответствовали тем областям, где асфальт, сделавшийся под влиянием полусвета менее растворимым, мог быть только частично удален последовательной обработкой пластинки, так что на этих местах оставался более или менее толстый слой смолы. Желая удалить производимую обнаженным металлом зеркальность, сильно вредившую отчетливости изображения, Ньепс пробовал изменить металлическую поверхность сначала парами йода, а потом сернокислым натрием, но успеха не добился.

Не довольствуясь получением изображения внешних предметов, даваемого камерой-обскурой, Ньепс задумал превратить свои пластинки в доски, годные для печатания. Для этого он подвергал поверхность пластинки действию кислоты, которая выедала металл в тех местах, где последний оставался обнаженным, и не действовала на него в местах, защищенных асфальтом. Затем он счищал асфальт золой и получал таким образом гравировальную доску.

Ньепс попробовал применить такие доски к печатанию эстампов. Как и в начале своих работ, он покрывал асфальтированные пластинки гравюрами, которые предварительно делал прозрачными и выставлял пластинку вместе с гравюрою на свет, причем получал на досках воспроизведенные рисунки.

Таковы были окончательные результаты, полученные Ньепсом. Без сомнения, гелиография, как называл свое открытие изобретатель, не могла иметь особенно полезных практических применений.

Снимки получались в камере-обскуре с крайней медленностью: обыкновенно пластинка должна была находиться в ней от шести до восьми часов. Понятно, что в такой долгий промежуток времени освещение снимаемых предметов успевало несколько раз измениться, поэтому свет и тени на изображении не имели правильного расположения.

Что касается гелиогравюры, то на пластинках Ньепса получались лишь очень неглубокие линии; поэтому отпечатанные гравюры выходили слишком слабыми, так что для получения сколько-нибудь ясного отпечатка доски необходимо было давать граверу обрабатывать резцом. Так, Ньепс в 1826 году послал несколько подобных пластинок своему другу, знаменитому парижскому граверу Леметру, у которого эти первые образцы светопечатания хранились до его смерти в конце семидесятых годов, а впоследствии были переданы в архив института. Таким образом, на первый взгляд добытый Ньепсом результат может показаться весьма посредственным. Но не следует забывать, что результат этот, как бы он ни был незначителен, принадлежит Ньепсу всецело. Он совсем не имел предшественников в настоящем значении этого слова, которые расчистили бы ему дорогу. Кроме того, мы уже знаем, что Ньепс не был вооружен особенными научными познаниями, и приняв все это к сведению, необходимо признать, что его двадцатилетние разыскания составляют неоспоримую научную заслугу.

Как бы то ни было, около 1826 года Ньепс уже изобрел свою гелиогравюру. По-видимому, он не остановился на полпути и не терял надежды добиться со временем более совершенных результатов.

Желая иметь оптический прибор настолько хорошего устройства, чтобы хоть с этой стороны обставить надлежащим образом свои исследования, изобретатель в 1826 году поручил своему старшему брату купить у лучшего парижского оптика Шарля Шевалье только что появившуюся тогда так называемую призму-мениск. Исполняя это поручение, полковник Ньепс в разговоре с Шевалье объяснил, что призма-мениск нужна для его брата, которому удалось закрепить на пластинке изображения, даваемые камерой-обскурой. Присутствовавшие в магазине, как известно уже читателю, приняли это сообщение за басню, но сам Шевалье, тогда уже знакомый с Дагером и до известной степени посвященный в его попытки закреплять изображения камеры-обскуры, отнесся к сообщению полковника Ньепса с доверием. Записав адрес его брата, вскоре после этого посещения он отправился к Дагеру, причем стал советовать ему войти в письменные сношения с Ньепсом; но художник, по-видимому тогда уже приближавшийся к цели своих также поглотивших немало времени и труда разысканий, сначала не последовал этому совету. Шевалье, однако, настаивал на своем, и плодом его стараний было то, что Дагер в конце концов решился списаться с неизвестным соискателем. Переписка эта сначала шла необыкновенно вяло из-за крайней недоверчивости Ньепса, но когда последний, наведя справки о Дагере у гравера Леметра, несколько успокоился от опасений, что у него могут вырвать плоды его работ, переписка несколько оживилась и наконец Ньепс решился послать Дагеру одну из своих гелиографических пластинок.

Первое личное свидание обоих изобретателей, как нам уже известно, произошло в 1827 году, когда сильно заболевший брат Ньепса– Клод – вызвал его к себе в Лондон. Это первое свидание, по-видимому, не имело никаких особенных результатов, если не считать того, что Дагеру удалось в значительной степени рассеять недоверчивость Ньепса. Будучи в Лондоне, Ньепс вздумал внести записку о сделанном им открытии в британское Королевское общество наук (British Association of Sciences), для чего он обратился к посредству довольно известного тогда английского ботаника Бауера, которому и дал на рассмотрение свои пластинки. Ньепс, однако, не пожелал подчиниться основному правилу британского общества, по которому всякое представляемое ему открытие должно подвергаться обнародованию. Ввиду отказа изобретателя общество не сочло возможным пойти на рассмотрение его заявки.

Быть может, несколько раздосадованный этим Ньепс, по возвращении в 1829 году во Францию, снова посетил Дагера и на этот раз так сошелся с ним и доверился ему, что они договорились основать товарищество для окончательного достижения намеченной ими общей цели и оформили свой союз нотариальным условием. Документ этот, не лишенный интереса для истории фотографии, мы приведем здесь с некоторыми сокращениями:

«Основания временного договора между нижеподписавшимися Жозефом Нисефором Ньепсом, землевладельцем, проживающим в Шалоне-на-Саоне, в департаменте Саоны-Луары, с одной стороны, и господином Луи Жан Мандэ Дагером, художником-живописцем, членом Почетного легиона и управляющим диорамою, живущим в Париже, в здании диорамы, с другой, которые, имея в виду учредить между собою задуманное ими товарищество, заключили следующее предварительное условие: Ньепс, желая удержать при помощи особого средства, не прибегая к рисованию, виды, представляемые природой, произвел многочисленные опыты и изыскания для достижения означенного открытия. Сие последнее состоит в быстром воспроизведении изображений, получаемых при помощи камеры-обскуры. Господин Дагер, которому вышеупомянутый господин Ньепс сообщил о своем открытии, оценил всю важность последнего (тем более, что оно доступно значительному усовершенствованию) и предлагает господину Ньепсу соединиться с ним для достижения сего усовершенствования и для пользования всеми выгодами, какие могут последовать от сего нового вида промышленности. Между господами Ньепсом и Дагером учреждается товарищество на коммерческих основаниях под фирмою „Ньепс—Дагер“ для совместных работ над вышеозначенным открытием, сделанным господином Ньепсом и усовершенствованным господином Дагером».

В дальнейших пунктах этого договора выражалось требование, чтобы вслед за его подписанием договаривающиеся открыли друг другу свои секреты, не сообщая их, однако, никому постороннему, под страхом уплаты убытков, а также определен порядок самого устройства товарищества, дележа могущих последовать от их компании выгод и прочее. Приведенный нами договор, подписанный Дагером и Ньепсом, засвидетельствован 5 марта 1830 года у нотариуса в Шалоне-на-Саоне.

Документ этот представляется нам значимым в том отношении, что он помогает решить спор, следует ли считать Ньепса единственным истинным изобретателем светописи, отнимая всякую заслугу у Дагера, или разделить между ними поровну лавры открытия. Немногие имеющиеся известия о личных качествах Ньепса рисуют нам его человеком серьезного характера, дельцом-практиком, очень недоверчивым в тех делах, где речь может идти о материальной выгоде. Маловероятно, чтобы человек такого склада решился на заключение договора, не убедившись в том, что на абсолютное первенство в открытии он не имеет никакого права.

Дагер, по тем же сведениям, был человек совсем иного характера. Прежде всего художник, горячо преданный искусству, он и в своем открытии искал торжество искусства, а не промышленности. Вот почему Дагер, добившись своего, остановился на портрете и ландшафте, между тем как Ньепс с самого начала своих работ преследовал прежде всего практические цели коммерческого характера: он старался заменить другим материалом дорогостоящий литографический камень и таким образом вытеснить литографию, представлявшуюся в то время выгодным делом.

Но это же различие нравственного склада, вероятно, облегчило заключение между ними союза.

Ньепс, однако, не дожил до торжества открытия светописи. Возвратившись в 1831 году в Шалон, он умер там 5 июля 1833 года, 68 лет от роду, и говорят, будто последние часы его были отравлены сознанием того, что он потерял лучшие годы жизни и расточил часть наследства своих детей, не добившись особенно значительных результатов.

Но ближайшее потомство по справедливости оценило заслуги одного из творцов светописи, и 22 июня 1885 года ему воздвигнут по международной подписке монумент на его родине, в городе Шалоне.

Уже в дагеротипии, а еще очевиднее в тальботипии выясняются основные, кардинальные моменты всякой фотографической процедуры, которые входят в ее состав и поныне, независимо от разнообразия фотографических способов. Продолжая наше описание этих способов в исторической очередности их появления, мы должны будем останавливаться на особенностях этих моментов для каждого способа, пока же предпошлем их общее перечисление.

Моменты эти следующие:

1) Сенсибилизация, или приготовление светочувствительной поверхности.

2) Экспозиция, или помещение приготовленной светочувствительной поверхности в камеру для нанесения на нее изображения. Экспозиция, т. е. продолжительность освещения пластинки, зависит от весьма многих условий. Первое место среди них занимает сила света, т. е. количество так называемых химических лучей, которые могут действовать на молекулярное состояние химических веществ. Эта сила неодинакова в разное время года и в различные часы дня. Так, она всего сильнее в июне и всего слабее в декабре, сильнее в полдень и ближайшие к нему часы и слабее в остальные часы дня. Кроме того, время экспозиции зависит и от самых химических свойств светочувствительных поверхностей. Наконец на продолжительность ее имеет влияние само устройство камеры и объектива. Из всего этого следует, что для времени экспозиции не может быть дано никакого категорического правила и что в определении этого времени главную роль играет навык.

3) Проявление полученного в камере изображения. На вынутой из камеры после более или менее продолжительной экспозиции светочувствительной поверхности негативное изображение или весьма слабо или и вовсе не заметно. Для получения этого изображения необходимо проявление его при помощи растворов различных химических веществ, смотря по свойствам светочувствительной поверхности.

4) Фиксация, или закрепление полученного изображения. Вынутая из камеры светочувствительная поверхность с проявленным на ней изображением продолжает подвергаться химическому влиянию света и на местах, на которых не падало изображение предмета; следовательно, на светочувствительной поверхности, предоставленной действию света, изображение должно исчезнуть, расплывшись в окружающем его фоне. Поэтому необходима такая обработка поверхности, чтобы она уже не могла подвергаться химическому влиянию световых лучей. С этой целью и производится закрепление, или фиксация, изображения.

5) Вираж, или сообщение изображению лучшей окраски. Обыкновенно цвет полученного негативного изображения бывает неприятно рыжий; для получения более приятного цвета, – что вместе с тем делает изображение более отчетливым, – и прибегают к виражу; и наконец

6) Тираж, или печатание позитивного изображения.

Впрочем, печатание позитивов как конечная цель и результат всей фотографической процедуры выделяется в отдельный процесс, в свою очередь распадающийся на несколько приемов: 1) изготавливают светочувствительную позитивную бумагу, которая, впрочем, с развитием технического производства принадлежностей фотографии теперь уже изготавливается на фабриках и продается в готовом виде; 2) изготовленную бумагу с положенным на нее негативом кладут в так называемую копирную раму и выставляют на свет; 3) для придания отпечатанному изображению красивого цвета его подвергают виражу; 4) открашенное уже изображение подвергают обработке закрепляющим раствором, чтобы оно осталось без изменения от дальнейшего действия света; 5) готовый позитив тщательно промывается водою, высушивается и наклеивается на картон.