Тород сумел сдержать рвавшихся на помощь Эвинне людей. Он понимал, что чем больше народу попадет в ловушку, тем легче будет Амори взять город. Смог потом и остановить панику среди населения Тольфара, вызванную пленением Эвинны. Он говорил, что Эвинна и ее бойцы погибли во имя свободного Сколена, что пока алки стоят под Тольфаром, по всей Империи поднимают оружие смелые люди. Гестан, Телгран, даже принц Оле, внезапно осознавший себя сколенцем и борцом за Имперю... Если им всем дать время подготовиться, Амори сам окажется в осаде.

  Так он говорил, появляясь то на стенах, то в переполненных ранеными подвалах домов. И ему удалось не допустить сдачи города и резни. Не в последнюю очередь - и своего пленения: он насолил алкам не меньше Эвинны, а воевал с ними, когда она еще училась ходить. В плену с таким послужным списком будет еще хуже, чем Эвинне.

   Еще один штурм, предпринятый уставшим ждать Амори уже в ноябре, по первому снегу, вновь оказался напрасным. В городе не осталось ни одного целого здания, последние патроны и снаряды ушли на отражение атаки, оставалось надеяться только на стрелы, подобранные на улицах и выдернутые из трупов. Не привела к сдаче города и зима, когда на смену жажде пришли голод и холод.

  Немногим лучше было и алкам, которые мерзли в палатках посреди разоренной, обезлюдевшей земли. Осенью на дорогах объявились отряды мятежников - и доставка обозов с боеприпасами и едой стала проблемой. Теперь и алкские пушки и винтовки чаще молчали: трюмы "купцов" с патронами и снарядами пустели на глазах.

  Амори уже хотел уводить войска из-под стен непокорного города. Нижний и Верхний Сколен, Алхаггия и Хеодритская земли волновались, чем дальше, тем больше Амори опасался сам сесть в осаду. Но и уйти из-под Тольфара не лучше: если Тород, Оле и потомки Элевсина объединят силы, а Гестан и Телгран им помогут... А ведь весной так и случится.

  - Так уже было, - устало пробормотал король, ежась и протягивая озябшие руки к факелу. - Так уже было... Ну, и где же Кровавые топи?

  - Ваше величество, - раздался голос из-за полога. - К вам человек. Говорит, срочно.

  - Как зовут? - спросил Амори.

  - Нэтак, сир. Впустить?

  - Впусти. Может, чем порадует.

  Амори не знал этого невысокого пожилого крестьянина. Но будь на его месте Эвинна, она бы точно узнала. Некогда он славно обогатился, наведя на деревню Фольвед рыцарей Тьерри, а потом продав дочь сотника северянам. Тогда ему понравилось торговать рабами, денег хватило для покупки первой партии, а бесчестность и жестокость помогли наладить торговлю. Нэтак разбогател, раздобрел, привык к раболепию слуг и податливости смазливеньких рабынь.

  Но с началом войны рабов добывать стало все тяжелее, а восставший север закрыл самые прибыльные рынки. Спасаясь от алкских и своих же, сколенских головорезов на службе у Амори, Нэтак оказался в Тольфаре. Осада разорила его окончательно: как промышлять в осажденном городе, где туда-сюда снуют вооруженные крестьяне, которые на куски порвут, если узнают, чем он занимался? Не говоря уж о самой Эвинне. Уж она-то узнает его, стоит попасться на глаза... Одна надежда - что удастся выслужиться перед Амори, и, когда получит награду, заново начать торговлю. Выслужиться перед королем, оказать ему ценные услуги - вот что нужно сделать.

  Начал он с того, что, подслушав разговор Эвинны с Тородом, не вовремя (или, наоборот, вовремя - с чьей стороны посмотреть) протрубил в рог, а настоящего трубача ткнул ножом между ребер и скинул со стены.

  Избавиться от Эвинны, как хотелось, не получилось, но лиха беда начало! Нэтак сделал черное дело, и ему ничего за это не было. Значит, не так страшны мятежники, как кажутся, можно сделать и большее. Теперь, когда русло протоки сместилось за холм, и оголилась слабая часть городской стены, да еще снег засыпал русло, он решил оказать Амори еще одну услугу и потребовать плату за все сразу.

  - Это я протрубил тогда в рог, - произнес Нэтак, придя в шатер к Амори. Король сидел с непроницаемым лицом, бесстрастный, как статуи Справедливого в храмах. - Я подслушал разговор Эвинны с Тородом...

  - Я знаю. Не ты один там работаешь на меня. Продолжай.

  - А теперь могу указать место, где вы легко ворветесь в город. Но...

  - Сколько? - с ходу понял король. - Если цена разумная. А то ведь недолго и заплечников кликнуть, тогда все за так скажешь.

  - Я не скаредный. Тысяча "эгинаров", вы на грабеже города больше добудете.

  Амори хотел было поторговаться, но махнул рукой. Война опустошила казну почище любого захватчика. Хорошо хоть, на жаловании погибших можно экономить, иначе солдатских бунтов было бы не миновать. А если отвести войска, снова восстанет вся страна, и сил для повторного усмирения нет. Силы королевства на пределе. Тысяча "эгинаров" - немало, но если это поможет сломать восставшим хребет...

  - Хорошо, да будет так. Но если ты обманул меня...

  - Мамой клянусь и Справедливым Стиглоном...

  ...Никто так и не понял, откуда в городе вьюжной ночью в месяце Трезубца появились алки. Они сразу заняли квартал аристократов, но на прилегающих улочках закипело сражение. Защитники были измучены до последнего предела, у них не хватало стрел, а патронов и снарядов не было давно. А алки все прибывали. Постепенно захватчики стали теснить сколенцев ко дворцу и храму. Три дня на улицах шла резня. В дыму пожаров, как в аду, метались люди. Алки резали всех, кого находили, но и горожане били их как могли и сколько могли. Сколенцы, алки - все смешалось в дыму и пламени, посреди огня и льда. Только в самом конце восьмого дня нового, 352 года, алки подошли к последнему опорному пункту восставших - дворцу.

  Пламя пожаров бросало отблески на старинные стены, стрелы с цоканьем отлетали от мрамора, пули с визгом откалывали кусочки облицовки, ядра и гранаты порой прошибали толстые стены, порой разрывались снаружи. А на первом этаже, посреди першественного зала и зала аудиенций, гремела рукопашная.

  Дворец защищали последние повстанцы во главе с Тородом. Он понимал, что рано или поздно враги ворвутся внутрь, да если и не ворвутся, не осталось ни стрел и пуль, ни воды, ни еды, ни лекарственных снадобий. Долго тут не продержаться, а потом - плен, пытки, позор... И даже если он сумеет погибнуть в бою, все равно не похоронят по-человечески, будут глумиться над трупом. Надо сделать так, чтобы им не досталось даже трупа.

  - Алки прорвались в зал заседаний!

  Покрытый грязью и копотью, как и все после уличных боев, Тород перевел дух. Голову будто сдавил раскаленный железный обруч, лоб замотан грязной повязкой. Перевязать по новой некому. Последнего лекаря вчера нашла пуля, да и нет у них ни бинтов, ни снадобий. Доберутся или не доберутся до них алки, лежащие в зале советов "тяжелые" едва ли доживут до утра. Их добьют боль, холод и голод. Тород невесело усмехнулся: в почти сплошь полыхающем городе кто-то умирает от холода...

  - Мы не можем их защитить, людей почти не осталось! Лучники лютуют...

  - Знаю, парень. Только вот что... Зачем всем пропадать? И остальные пусть сдадутся, может, вас алки пощадят. Это мне попадаться не резон.

  - Командир, тут нет таких, кто мог бы сдаться, - усмехнулся парень. - Такие уже давно... Да и как вы думаете, пощадят нас, если баб да детишек режут? Одно плохо - не похоронят же по-людски, так и бросят зверью на поживу...

  - Хорошо, - произнес Тород. - Постарайтесь продержаться еще полчаса. Мы лишим их этого удовольствия - и погребение справим, как должно, и алков прихватим с собой изрядно. Понял?

  Несмотря на копоть, видно было, как парень на миг побледнел. Смерть была неизбежна, но от слов Торода повеяло древней жутью. В легендах говорится, что вдова погибшего сколенского короля, не желая становиться женой Харвана Основателя, спаслась от брака с победителем именно так. И все-таки взял себя в руки и твердо кивнул: пусть алки видят, что для сколенцев лучше огонь, чем их власть. Пусть видят и сколенцы, если кто-то все же уцелеет и сможет рассказать, что восставшие против Амори не признали поражения. Что плену и позору они предпочли смерть в пламени. Тогда их дети пойдут дальше отцов - и когда-нибудь смогут, что не смогли они.

  Тород подхватил факел, держась за скользкую стену, двинулся по обледенелым ступенькам. Этой зимой дворцовые печи никто не топил, дров не хватало и самим горожанам, а сам город вспыхивал под ядрами пушек и снарядами требюше дом за домом, квартал за кварталом. Лязгнул засов, отворяя толстую дубовую дверь. Подвал был огромен, но проходов почти не осталось: все было занято мотками пакли, бочками со смолой для зажигательных стрел. Пузатые катапультные ядра, сделанные в имперские времена и пережившие Великую Ночь, они уже никогда не полетят во врага, так как распилены на дрова катапульты. А сейчас ничего подобного делать не умеют: погибли в Великую Ночь мастера и их дети.

  Хотя что-то подозрительно долго не кончаются "трофейные" снаряды требюше: наверняка алки разгадали-таки секрет смеси, а их мастера научились делать снаряды...

  Тород воткнул факел в бронзовый держатель. Выбрал снаряд поменьше, поднял. Ядро было тяжеленное, весило, наверное, три пуда, не уронить бы на ноги... Какие же нужны были механизмы, чтобы метать самые большие, втрое большие, на полмили? Как в Лакхни или еще больше? И каких инженеров должна была растить Империя, чтобы такие машины умели строить сотнями? Но если таких мудрецов были сотни, а то и тысячи - сколько должно было быть просто грамотных? И где находили средства и учителей, чтобы их всех учить?

  А ведь несмышленым мальчишкой он еще застал Старый Сколен: ему было пять лет, когда солнце скрыла Великая Ночь. Ровесник Амори, вот так-то... Помнится, отец еще бранился на глупость чиновников, на непокорство смердов, на бесконечные, разоряющие страну Северные походы. По нынешним временам ведь мелочи, но как тогда плевались, мечтая, когда же этот колосс рухнет и настанет свобода. Колосс рухнул, свобода наступила - правда, в обличии алкских рыцарей. Нате ее, жрите, сколько влезет. И радуйтесь. Опять же, пока не треснете.

   Потом были Кровавые топи. Помнится, отец чуял подвох: он был очень умным человеком, понимал, что Империя уже не та. Сам не поехал, отговорившись хворью, и сыновей не пустил. Как в воду старик глядел, вскоре пришла весть о резне. Но в главном - просчитался. Той же осенью, в аккурат после сбора урожая, в село заявились алкские рыцари и привезли королевский указ: освободить имение для какого-то там худородного, по имперским меркам, алкского барона. В случае покладистости разрешалось унести из дома столько, сколько хозяин дома - а отцу уже было далеко за шестьдесят - сможет пронести целый день, не присаживаясь.

  Помнится, Тород и братья готовы были взяться за оружие, поднять селян и броситься в бой - но отец убедил их подчиниться. Он выдержал, пронес набитый тем, что поменьше, да поценнее, мешок до заката. Окруженные рыцарями, с ним уходили мама с младшими дочками, сыновья и их семьи. Потом он еще хотел поехать в Алкриф, чтобы добиться справедливости у самого короля... Но в конце концов их отвели подальше в лес - и там поработали алкские копья. Последние крики женщин и ребятишек, отцовы проклятия и предсмертный хрип братьев до сих пор навещают его в кошмарах. Он и сам на палец разминуся со смертью - копье вошло между лопаток, но чуть выше сердца. Тород покатился в заросший ежевикой овраг - там ему предстояло провести самые страшные дни жизни. Он выкарапкался, потому что слишком сильно ненавидел. Пальцами с сорванными ногтями терзал неподатливую землю, пытаясь похоронить раздцувшиеся, обглоданные волками трупы близких. Потом залез в колючие кусты, вытащил отлетевший туда отцовский меч. Дело пошло быстрее. А когда снова научился ходить, отправился обратно. Его вела ненависть, она же помогла поджечь дом, в котором прошло детство. Лучшей музыкой на свете показались ему прорывавшиеся сквозь треск пламени предсмертные вопли алков и продавшихся им сколенских шлюх. Подневольных? Может быть. Что ж, он мстил и за них.

  Так двадцатилетний Тород начал личную войну с алками. А здесь, похоже, он ее заканчивает... Нет! Война не закончится, пока хоть один алк остается на сколенской земле! И пока хоть один сколенский солдат способен держать в руках меч. И пусть его смерть заставит других не сдаваться - и победить!

  Тород захрипел от натуги, поднял снаряд и швырнул на бочки с каменным маслом, пинками разбил несколько других глиняных оболочек, пачкаясь в черной смолянистой жиже. Вот и все. За Сколен! За Императора! - не нынешнего труса на троне, а настоящего, как Эвинна была настоящей императрицей. Пусть он придет на смену ничтожествам и расставит все по своим местам! Отец, я иду к тебе!

  За спиной загремели шаги - так стучат алкские сапоги по камню.

  - Сколенец, на колени, и останешься жить! - разгоняя все сомнения, с алкским акцентом закричал один из них. Это могло значить лишь одно: все, с кем породнила борьба за Сколенскую Империю, мертвы, во дворце только алки, а значит, пора устроить достойное погребение. Тород вырвал факел из держателя и, усмехнувшись, повернулся к алкам.

  - Вам, поди, холодно? - издевательски усмехнулся он. - Согреть?

  Грохнула винтовка, пуля вошла Тороду точно в сердце, сколенец умер быстро и куда легче, чем рассчитывал. Обманулся и алк: факел вырвался из мертвой руки и упал в разлитую зажигательную смесь. Загудело, побежав по дереву и глине, пламя. Осознав свою судьбу, алки ринулись наверх - но чему быть, того...

  Они не успели пробежать и десяти ступеней, не то что выбраться наверх и предупредить грабящих дворец однополчан. Один из снарядов, не выдержав жара, лопнул, стронув со своих мест остальные. Огненный вал пронесся по подвалу, вздыбились и рухнули в пламя перекрытия, а огонь уже бежал по массивным, пересохшим балкам, по гобеленам и портьерам, по ставням и стропилам крыши. В сущности, во дворце каменными была лишь несущие стены, остальное вспыхивало, как стог сена. В неистово ревущем пламени нашли свое погребение доблестно павшие сколенцы, а в пылающих комнатах метались живые факелы - некоторые алки прыгали из окон, но раскаленные докрасна кирпичи рушились, погребая под собой "счастливчиков".

  Дворец пылал как свеча, от неистового жара занимались окрестные дома, а от них все, что еще не горело в Тольфаре. Они рушились, заживо погребая алков и сколенцев. Еще много лет растрескавшиеся от жара, оплавленные руины будут необитаемы, пока время не сотрет следы ярости последего боя несдавшихся и непокоренных. Немногие уцелевшие погорельцы - по большей части старики с малыми детьми, белея обмороженными щеками, пугая ожогами, глядя на мир запавшими от голода глазами - брели прочь, навстречу снежной пустыне, из полыхающих развалин. Алки их не трогали - им самим надоела бесконечная резня, суровая зима и постоянная тревога. Немногие из немногих дожили до весны...

  Единственным человеком, который сейчас радовался в Тольфаре, был Нэтак. Амори сдержал слово, мешок золота достался Нэтаку, а с ним и охранная грамота, чтобы не ограбили по дороге алкские разъезды. Где-то в дальних кварталах еще шли бои, дым от дворца стлался по улицам, пачкал снег копотью, но это уже неважно. Мешок с золотом у него с собой - его хватит, чтобы прожить, ни в чем не нуждаясь, всю оставшуюся жизнь. Он поселится где-нибудь в Энгольде, станет давать деньги в рост, а потом задирать юбки дочерям неоплатных должников. Устроится лучше, чем покойный идиот Тьерри. Еще успеет сделать наследника, которому и передаст состояние - вместе с умением его пополнять.

  Нэтак заснул - и все это увидел во сне. А проснулся не от поцелуя податливой красотки, а от запаха гари. Дым серыми космами вползал в окно.

  Он метнулся к окну. Так и есть, пылает вся улица, а из первого этажа его дома уже валит дым. "Через окно; внизу сугроб" - подумал он. Схватил мешок, и тут случилось страшное: возле самого окна хлипкие половицы разошлись, нога оказалась намертво зажата между досок. Он дернулся - но только крепче увяз. Глухо и жутко хрустнула кость, боль ударила в сознание, лишая способности думать и действовать.

  Ему не повезло помереть от ужаса. Не повезло и задохнуться в дыму. Зато "повезло" увидеть, как пламя прорвалось сквозь перекрытия, охватило ноги, а затем всю одежду, ощутить ни с чем не сравнимую муку. Разве что с теми страданиями, которые уготованы таким, как он, в преисподней.

  ... Когда отбушевали пожары, на руинах алки нашли невиданных размеров слиток - целый пуд золота. К нему намертво приварились чьи-то обугленные, растрескавшиеся и оплавленные кости. Алков скелеты не смущали - без малейшего почтения, чеканами они выковыряли кости, само золото переплавили на слитки и поделили.

  Жизнь неслась вперед, и судьба не замедлила с приговором тем, кто в трудный час предал Сколен.

  ...Все четверо членов суда над Эвинной не пережили того года. Телгран ван Олберт, настоятель Тольфарского монастыря, остался в пригородном храме, надеясь на свои связи с алками. Он плохо знал своих новых хозяев! По приказу Амори алки посадили его в железную клетку, а под ней развели костер, в который бросили сырую солому. Вопли задыхающегося настоятеля здорово позабавили алков, они еще долго хохотали, вспоминая конец "жирной сколенской свиньи".

  Следующим встретил свой конец Тольвар ван Стемид: по приказу Амори и короля Карда уже после пленения Эвинны он проехал под городской стеной, призывая горожан сдаваться. Залп со стен заставил его замолчать навсегда.

  Нидлир ван Эльвар сразу после суда над Эвинной был взят под белы ручки, обвинен в государственной измене и сожжен в том самом Гверифском храме, где должны были казнить Эвинну. Наверное, за то, что Воины Правды упустили Эвинну, и не имело значения, что доспехи - неважная защита против трехлинейки, а пуля летит дальше стрелы и ножа.

  "Повезло" разве что Эльферу. После гибели Нидлира он возглавил Воинов Правды, когда Тольвара казнили, он стал верховным жрецом. Но, видно, что суждено, того не миновать. Может быть, кто-то из пятидесяти солдат, бывших с Эвинной, остался жить и как-то смог добраться до предателя. А может, во что верится как-то больше, Амори не забыл "отблагодарить" союзника. Однажды поутру Эльфера нашел служка в собственном кабинете. Храмовника свалила влетевшая в окно меткая стрела... Эльфер был ранен лишь в руку, ранка была бы не опасна, но наконечник оказался ржавым. Три дня спустя бывший учитель Эвинны скончался в страшных муках...

  ...Эшперского наместника, слишком надеявшегося на должностное могущество, зарезали кетадрины - видать, нарушил одно из многочисленных представлений горцев о чести. Ромуальду повезло выбраться из охваченной пожаром страны и морем прибыть обратно в Алкию. Но нужен ли он был старшему брату? Нищий, но прожорливый, да еще привыкший у себя в Сколене к беспрекословному повиновению... Словом, старший брат подговорил лесника, и тот подрубил старую, суковатую березу. Когда на охоте Ромуальд проезжал мимо, дерево повалилось, очень удачно пригвоздив Ромуальда суком к земле. Так он и умер, корчась, как душегуб и истязатель на колу, с вывернутыми кишками.

  И Кард недолго радовался спасению от жены-мятежницы. После отделения Нового Энгольда он стал ничтожным правителем Старого Энгольда с округой, а по сути - поскольку в "королевстве Сколенском" стоял полк алков - только собственного дворца. Теперь Кард был готов на все, чтобы сохранить хотя бы мираж власти. Например...

  Осенью того же года, когда был взят Тольфар, Кард написал завещание. В случае смерти сколенского короля наследником провозглашался "похищенный" Аргард. Но пока он не найдется и не достигнет совершеннолетия, блюстителем престола назначался Амори.

  Надо ли говорить, что всего через пару месяцев король умер от неизвестной болезни? И что еще через четыре года, в 356 году, он короновался как Император? Кард отрекся за себя и всех своих потомков, но Амори, хоть и был Харванидом, к его потомкам не принадлежал.

  А вот Велиан остался жив. Так он и доживал на болоте свой век. Но плавное течение его мыслей изменило свой ход. Теперь он тосковал, завидовал Эвинне, ибо ее жизнь была подобна мгновенной, но ослепительной вспышке молнии, а его - долгому, но не греющему и не светящему мерцанию гнилушек на болоте, что лишь подчеркивает мрак. И никто уже не прочитает его трудов, хотя бы потому, что ничего в них не поймет. Если бы он слышал песни Ирмины, он бы понял: "значит, юность опять победила".

  Лютовал на Севере Арднар ван Хостен. Его рыцари жгли деревни, убивали, грабили, насиловали, подвергали жутким пыткам непокорных. Леса кольев вокруг Гверифа, груда отрубленных голов под Валлеем, вереницы рабов по всему Сэрхиргу - были его рук делом. В пятый год войны он повел своих солдат на Хедебарде - и тут потерпел полное поражение, а самого его убивали долго и страшно, мстя за преступления.

  Пришлось вступать в дело Амори. И - надо же - после бесчинств Арднара каратели Амори не вызывали особой ненависти, нескольких самых опьяненных кровью алки даже повесили. Но главное - страна устала от войны, потерь, смуты. К концу 356 года Амори утвердил свою власть в Верхнем и Нижнем Сколене окончательно, а с королем Телграном и королем Арданом заключил "вечный мир". Именно тогда Амори короновался и как Император сколенский.

  Император Амори правил еще много лет, вел многие войны, расширял свою державу, сколенцы его проклинали, но алки благословляли, потому что больше никогда их держава не была такой могучей, ни до, ни после. Но и его тревожило будущее: единственный наследник, Атраддин, оказался слабоумным.

  А Эвинна и Моррест, отделенные друг от друга стенами алкрифских казематов и только в мыслях способные видеть друг друга, ждали неумолимо надвигающуюся судьбу. Первой ее встретила, как и подобает вождю - Эвинна.

  Эвинна очнулась с сильной головной болью и - в цепях. "Плен!" - обожгла жуткая мысль. Никто этого не знал, но ночами, тайком, она молила Справедливого Стиглона погибнуть в бою, но не изведать кошмара плена. И вот она во власти алков, и не осталось никого, чтобы ее спасти: самые лучшие, кто первыми бросились в бой за свободу Сколена, первыми и погибали под Гверифом, Макебалами и Вестэллом, на Вассетском тракте и тут, в Тольфаре... Никого не осталось. Может, и сражаются еще где-то повстанцы, но теперь, когда не стало связующего их звена, они обречены на разгром. Так неужели прав был Эльфер, и она напрасно пролила реки крови?

  Скрипели тележные колеса, сзади угадывался шум войска или крупного отряда. Несколько раз в повозку, глумливо ухмыляясь, заглядывал Амори, плечо забинтовано, но на лице удовольствие от унижения и бессилия самой страшной противницы.

  - Ну что, императрица сколенская, допрыгалась? От жрецов убежала - от меня не убежишь!

  Эвинна сама понимала, что для нее все кончено. В отличие от храмовников, Амори заковал ее в тяжелые и тесные кандалы - она едва могла двигаться. Теперь даже перевернуться с боку на бок, а потом обратно, было нелегким делом. Эвинне оставалось одно: выдержать пытки и издевательства, которым ее подвергнут алкские палачи, не выдав сподвижников, а главное, сына. Ведь это для нее и Аргард он - сын Морреста, простого офицера. Для остальных, в том числе Амори, Аргард - сын и наследник Императора, последняя преграда между Амори и титулом Императора. Из нее будут тянуть жилы, чтобы выяснить, кому она отдала сына. В конце будет казнь. Эвинна не задумывалась о том, как ее лишат жизни. Не важно: хуже смерти все равно будут пытки.

  Эвинна больше не чувствовала желания бороться, пытаться сбежать, спасать жизнь. Все, кого она любила, мертвы, мертвы и те, кому она была обязана отомстить. Или предали, как Эльфер и Император. Правда, где-то жив их с Моррестом сын, дитя безумной, обреченной любви, но он в безопасности, не следует даже вспоминать, чтобы ненароком не выдать. Даже если случится чудо, и она выйдет на свободу живой, она не будет их разыскивать. Нельзя навести на них ищеек Амори. Значит... "Значит, все ты сделала на этом свете, все, что могла, - подумала Эвинна. - Не твоя вина, что это ничтожно мало". Как ни странно, эта мысль успокоила ее, словно смирила с неизбежностью конца в неполные двадцать два года.

  Больше всего она опасалась пыток. У Амори изощренные палачи. Они будут мучить, как только смогут. Не поддастся ли она, не выдаст ли сына? Надо выдержать, а когда станет совсем уж нестерпимо, соврать. "Воин Правды - и врать собирается!" - невесело подумала она. Но и это не важно. Может быть, враньем она уменьшит пытки и приблизит казнь. Что ее не оставят в живых, Эвинна не сомневалась ни на миг.

  Хуже страха пыток было чувство вины. Моррест пошел на смерть, не услышав от нее ни единого доброго слова. А она хороша: сама же понимала, что его успеют казнить, что это ловушка, подготовленная алкским ублюдком. Надо было вытерпеть - и потом отомстить. Все продумать, подготовиться, и отплатить Амори так, чтобы мало не показалось. А она... дала себя заманить в ловушку, попалась, как дура. "Дура, дура и есть! - корила себя она. - А еще воевать собралась!" Стыд жег огнем, не хуже, чем смогли бы алкские палачи...

  День спустя скрип колес сменился плеском вёсел - от пристани на Эмбре отплыла галера. Амори страховался. "Ну конечно, - ехидно подумала Эвинна. - На суше вдруг что-нибудь случится: то ли Амори убьют, то ли я освобожусь, и тоже его убью. На острове-то у меня не останется никаких надежд!" И невольно вздохнула. Все-таки двадцать один год - не лучший возраст для прощания с жизнью...

  ...Вот и снова суша. Остров Алкириф - "корабль Алка". Для кого-то рай на земле, но этот рай создали, превратив Сколен в преисподнюю. Ее провезли по ночному городу - и бросили в мрачный каземат, в сравнении с которым храмовые темницы казались чистыми и удобными. На полу копошились крысы, сам пол был покрыт слоем засохших нечистот и жутко вонял. Когда ее впервые туда втолкнули, голова у нее закрыжилась от зловония, она чуть не шлепнулась в грязь на полу. Но кое-как добрела до гнилой соломы, охапка которой должна была изображать постель. Солома находилась у самой стены, от которой шел сырой холод.

  Дни тянулись один за другим, одинаковые, как доски в заборе. Эвинна не знала, какой теперь день, месяц, может, уже и год, в вонючей камере запросто терялось представление о времени. О чем думали следователи, Эвинна не знала, может, ее просто забыли. Странно...

  Приходилось целыми днями сидеть в тяжеленных, натирающих руки и ноги кандалах, есть дурнопахнущее варево, почему-то именуемое супом - такой гадости Эвинна не пробовала и в рабстве на севере. Пытка безо всяких палачей. За решеткой слышались скабрезные шуточки охранника: через решетку ее было видно в любое время суток, голой она была или одетой, ела ли она или справляла нужду. Порой он проезжался насчет ее любви с Моррестом и Императором. Если бы Эвинна была на воле, она бы его удавила, но тот знал, что она до него не дотянется.

  Спустя месяц Эвинну стало не узнать. Теперь в камере обитало бледное, до предела измученное существо, почти неспособное шевелиться. От здешнего варева даже ко всему привычную сколенку прохватил понос, в камере завоняло еще омерзительнее, от сырости и холода она простыла, ее все время мучил жестокий кашель.

  Теперь время, когда ее водили на допросы, казалось отдыхом: там ее били и пытали, но после страшного подземного мешка застенок казался теплым, сухим и почти уютным. Эвинну спрашивали о матери и ее побеге на болота, о жизни на севере, о школе Воинов Правды и дискуссиях с Эльфером. Не обошли вниманием и путешествие из Валлея в Валлей, следователь на удивление много знал о Воинах Правды.

  Но больше всего вопросов задавали ей о времени восстания. И Эвинна рассказывала. Сейчас все это уже неважно, только бы подольше не вспомнили о сыне и о тех, кто живы и на свободе. А о мертвых можно рассказывать правду - и алкские заплечники уже не повредят. Хотя и не о всех. Например, она молчала о Морресте, Тороде, Телгране: вдруг они еще живы? Трое писцов по очереди скрипели перьями, стенографируя показания. Ни Эвинна, ни Амори об этом не задумывались, что создают главный памятник Эвинне: где еще о ней написано так много?

  Настал роковой момент: речь зашла о сыне. Здесь Эвинна до конца отказывалась говорить, даже пытки не заставили ее назвать имя воспитательницы Арднара, и имя его настоящего отца. Эвинна не знала, что даже Амори удивлен ее стойкостью. Король стал понимать: привычные методы дознания не помогут. Разок под видом стражника он подглядел, как живет Эвинна, и вышел в ужасе, видя смертельно уставшую, грязную и бледную женщину, лишь призрак прежней Эвинны. Она боязливо пригибалась от малейшего движения охранников.

  "Она же помрет через неделю! - ужаснулся Амори. - Унесет тайну в могилу, и мальчишка вырастет врагом Алкии. А ведь для всех он законный Император... Но сколько же она выдержала!" Амори поймал себя на том, что восхищается Эвинной.

  Вечером, вызвав начальника тюрьмы, Амори распорядился:

  - Отмойте ее, получше накормите, дайте чистую одежду. Пусть выспится в тепле, чтобы могла отвечать на вопросы. Завтра утром я приму ее один на один в спальне - не бойтесь, я надену кольчугу, и меч в кабинете будет. У нее же не будет оружия! Можете даже принарядить ее и подкрасить, чтобы не пугала придворных.

  - Ваше величество! - взмолился палач. - Она же...

  - Ничего она уже не сможет, - отмахнулся король. - Она теперь и плюнуть не может, не то что драться. Вы, олухи, из любого душу вытрясете! Ваше дело - исполнять.

  ...Эвинна ужасно удивилась, когда после очередного допроса ее вывели из вонючей камеры и потащили... Нет, не в застенок - в баню. Там ее долго отогревали горячей водой, мыли, расчесывали свалявшиеся грязным колтуном волосы. Их заплели в косу, надели на девушку роскошное платье, а на руки - сверкающие золотом браслеты, заставляющие вспомнить недолгое замужество. Напоследок служанки разукрасили лицо точь-в-точь как тогда, перед безумной ночью с Моррестом, когда они оба наставили Императору рога. "Вид вполне товарный, - думала Эвинна, глядя на себя в зеркало. - Хоть сейчас в веселый дом... Он что, решил меня продать? Хотя нет, мне такого счастье не светит. Тогда зачем, уж не изменить ли королеве он решил?"

  Утром Эвинну, напомаженную и разукрашенную, будто она все еще жена Императора, ввели в покои к Амори. "Ему что, королевы, наложниц и любовниц мало? - поразилась Эвинна. - Да я ему все хозяйство оторву... Может, придушить получится?"

  Наконец, она предстала перед Амори. С минуту злейшие враги с нескрываемым интересом разглядывали друг друга. Король, когда-то мятежный наместник, отнявший у Империи ее земли, и в конце концов ее убивший. И девушка, при жизни ставшая Верхнесколенской. Посвятившая себя всей стране, ставшая живой легендой. Поднявшая на бой за свободу целый народ. Императрица. Воительница. Наконец, просто красивая, добрая, нежная девушка, неравнодушная к ласкам и умеющая дарить счастье. "Не худшую девчонку нашел себе Кард!" - подумал Амори.

   А Эвинна видела, что с тех пор, как покупал их с Моррестом на рынке, Амори похудел, в бороде и на голове прибавилось седых волос. Ему тоже пришлось сражаться насмерть и пережить немало неприятностей. "Недаром говорят, что седина в бороду, а Ирлифов Темный в ребро! - промелькнуло в голове. - Иначе зачем изводить столько драгоценностей и драгоценных же красок на ту, которую скоро все равно казнят? Или он решил подарить мне жизнь? Очень неосмотрительно". А ей-то как жить, зная, что сама погубила Морреста и предала - пусть даже невольно, необдуманным поступком - дело, которому служила, и ради которого он погиб?

  - Я тебя где-то видел до плена? - спросил Амори.

  - Да, - фыркнула Эвинна. - На рабском рынке в Алкрифе. Когда нас с Моррестом...

  - Там и впрямь был Моррест?

  - Ты еще не сообразил? - не к месту хихикнула она. - А купил нас Алкин, твой беспутный племянник, и меч заодно. Не знаю, смогла бы я выбраться, если б не этот меч? Им-то я его...

  - Ясно, - оборвал Эвинну Амори. Не будем вспоминать, прошлое - потому и прошлое, что прошло. Лучше скажи другое. У вас с Кардом был сын. А мой, как тебе, наверное, известно... ммм... не блещет излишним умом. Если по-солдатски прямо - придурок. Мне нужен вменяемый наследник.

  "Вот оно что... Он ищет не убить его, а посадить на трон!".

  - И ты считаешь, что я позволю сыну стать убийцей и истязателем, как ты? - поинтересовалась Эвинна. - Думаешь, наш сын станет таким вот ублюдком?

  Амори побагровел, но все же сдержался, не пустил в ход кулаки. Когда надо, он умел быть сдержанным, даже вежливым. Сейчас было надо.

  - Все-таки ты, хоть и простолюдинка по происхождению, но была женой Императора, а этого достаточно, чтобы встать вровень с королями. Значит, твой сын вполне может быть королем. Да хоть Императором...

  - Э-э-э... не поняла, ваше величество. Я-то думала, что он сын Императора, а не вашего величества. И еще неизвестно, Императора или кого другого. Да и сама я кровей не королевских. Или я что-то путаю?

  - Верно. Но ты все равно останешься матерью Харванида, и не бастарда, а рожденного в законном браке. Официально это так, а кто на самом деле заменял Карда в постели, для закона не важно. По сути - имеющего права на императорский престол... Имел бы, если бы не Кард, - поправил себя Амори. - Но если ты родила сына трусливой сколенской свинье, значит, можешь и мне сделать наследника. Твой сын будет жить во дворце, как Моррест: если ты думаешь, что я его казню, ты заблуждаешься. Я ничего им не сделаю - мне нужны гарантии, что события в Сколене не повторятся. И не станет таким, как ты говонишь, ублюдком, как я сам. А твой новый сын получит престол и все, чего я успел нахватать. Он даже станет Императором - по секрету, Кард долго не проживет, трон он завещает мне, а я от титула не отрекался. И сама ты не будешь недовольна. У меня есть, чем заплатить, да тебе и самой понравится. Я не Кард, заместители в постели мне не нужны.

  - И чем ты заплатишь, золотом? Зачем золото смертнице?

  - И правда, незачем. Но я сохраню тебе жизнь, на девять месяцев самое меньшее, а когда найдется твой старший сын - хоть вообще помилую.

  - Как это? Тогда ты вовсе потеряешь власть? Она же держится только на крови и страхе, если все поймут, что ты не готов казнить даже злейших врагов...

  - Завтра будет оглашен приговор, тебя сожгут живьем на Храмовой площади. Но если ты примешь мои условия, я отсрочу приговор на девять месяцев, якобы в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Ты будешь жить в темнице, но чистой и удобной, даже с окном, ни в чем не нуждаться. Если родится дочь - что ж, придется делать второй заход, и давать еще отсрочку. Не проблема, рано или поздно получится. Потом, увы, придется выполнять приговор. Ты права, моя власть держится в том числе и на страхе.

  - И какой мне резон раздвигать ноги?

  - Костер будет. И ты на нем будешь. Зачитают приговор, подпалят, все как положено. Но можно, скажем, подложить мокрой соломы, и в дыму незаметно вытащить тебя, а привязать свинью. По секрету, я уже разок так делал, чтобы получить хорошего астролога и алхимика. Свинья позабавит толпу визгом и снимет все подозрения, а ты отправишься обратно. На волю не выпущу, уж извини, но будешь жить в той же тайной комнатке, даже с сыновьями изредка видеться. Если же не согласишься, никто тебя с костра вытаскивать, естественно, не будет. И отсрочки тоже не будет никакой.

  Что греха таить, когда Эвинна услышала такое предложение, она заколебалась. Ведь и мама согласилась ублажить Тьерри, но при этом не только не покорилась ему, но унизила при всех. Да и сам Амори, если захочет, сделает все, не спрашивая ее согласия. Лучше несколько минут в королевской постели, чем жуткая смерть. А Амори... Амори наседал, развивая успех.

  - Завтра тебе сравняется двадцать два, не так ли? У меня хорошие прознатчики... Не лучший для смерти возраст, правда? А ты недурна собой, я много девчонок повидал... При желании могу найти даже мужа, который не будет трепаться. Он станет молчать, кто ты. А могу сам им стать, конечно, тайно. Ты жила бы во дворце, бед не зная... Может быть, тут тебе будет лучше, чем с Кардом или, там, Моррестом...

  "Моррест!" Дорогое имя прожгло, проломило, как таран, стену соблазнов, которую умело возводил Амори. Теперь она знала, что делать, чтобы и от мук избавиться, и тайны не выдать.

  - Только скажи, кому ты поручила воспитывать сына, - закончил Амори.

  Решиться оказалось непросто. Как прыгнуть с обрыва в темноте, не зная, ни сколько до дна, ни что ее ждет на этом дне: теплая вода или колья. А когда решилась, спросила как могла цинично:

  - Ну, а если я соглашусь, и рожу тебе сына - что ты скажешь людям после "казни"? Что я чудесно воскресла молениями Эльфера?

  - Правду, Эвинна, правду. Что несгибаемая героиня, защитница Сколена от тирана Амори, извивалась подо мной в постели и визжала от восторга, как дешевая шлюшка. И всех, кого могла, выдала моим палачам. Включая сына. Даже не ради помилования, а ради девятимесячной отсрочки. Но едва родила мальчишку, возомнила себя королевой и стала снова плести интриги, за что и поплатилась. Извини, это еще одна страховка на случай, если ты когда-нибудь выйдешь на свободу. По закону, в случае бесплодия королевы, король может заключить временный брак с представительницей одной из королевских династий, и наследник будет считаться законным. Как бывшая жена короля Карда и мать его сына (или не его, догадываюсь о ваших с Моррестом похождениях - но это неважно!), ты подпадаешь под этот закон. Я завещаю престол младшему сыну, и все со мной согласятся: придурок на троне - смерть страны.

  - А может, дело не в королеве? А в тебе? И ты - как Кард, мужчина лишь по имени и с Клотильдой управиться не можешь? А, Амори? И даже этот дурак - тоже не совсем твой сын а, к примеру, какого-нибудь Атраддина? - Эвинна презрительно сплюнула. - Наверное, корона давит не на голову, а кое на что еще...

  - Посмотрим, - прошипел Амори. Он еще сдерживался. Хороший правитель, даже жалко его разочаровывать. - Но тебе придется...

  - Не придется, Амори, - устало вздохнула Эвинна.

  - Почему? Жить надоело?

  - Сейчас объясню. Я рожу тебе сына при двух условиях. Во-первых, ты от своего имени и от имени всех потомков откажешься от прав на Верхний Сколен. Выведешь оттуда войска, выпустишь на волю арестованных повстанцев. А во-вторых, разведешься со своей королевой, как ее, Клотильда? И женишься на мне. Тогда я соглашусь жить с тобой и родить тебе сына - любви между нами не будет, ты уж извини, я из тех, кто влюбляется лишь однажды. Но уважение и послушание - обещаю.

  - Я не могу на это пойти, - вздохнул Амори. - Развестись с королевой - значит нанести ее отцу смертельное оскорбление, а он тоже король. Это новая война. Что касается второго... Ты сама правила страной, значит, должна понять. Государство держится на одном принципе: в обмен на верность - защита и поддержка. Я не могу уйти из Сколена и предать тех, кто мне доверился - Арднара ван Хостена, Карда, Амрока ван Фрамида, сына герцога Новоэнгольдского... Тех алков, которые издревле жили в Верхнем Сколене, и тех, которые поселились уже после завоевания. Точнее, не я даже, а государство, которому я служу так же, как ты служила Империи. Если страна бросает на произвол судьбы тех, кто ей доверился - она сначала останется без союзников, а потом и сама развалится. Кому нужна страна, способная лишь драть налоги и забирать в армию рекрутов? Это не моя прихоть, Эвинна, это принцип. Тот, который похерила ваша Империя, из-за чего и погибла.

  - Хороший ответ, ваше величество, - кивнула Эвинна. Нет, не похотливая свинья создала Алкскую державу, а великий и мудрый правитель, храбрый воин и отличный полководец. А еще он не понаслышке знает, что такое честь. Жаль, ему выпало стать врагом Сколена - такого человека лучше иметь другом. Но ничего не поделаешь: за их спинами стоят схлестнувшиеся в смертельной схватке народы, поработители и порабощенные. Даже если бы захотели, она и Амори не смогли бы примириться. И если бы ей выпало победить, а ему - умереть, ей бы точно так же пришлось казнить Амори. - Но и у меня есть принцип. Я тоже не могу купить жизнь ценой предательства тех, кто погиб, сражаясь под моими знаменами - они должны видеть пример бесстрашия. И не могу плюнуть в душу тем, кто родится после меня. Если вождь встал на колени, как он посмеет требовать от простых воинов героизма? И когда кто-то поднимет оружие в защиту Сколена - он подумает, что вожди снова выкрутятся, а простым воинам погибать. Даже если пойдет в бой - с оглядкой. Будет думать не о победе, а о том, как в живых остаться. А может быть, они вообще усомнятся в праве Сколена на свободу, в правоте тех, кто честно сражался и погиб. Уверена, если бы я победила, а вы бы проиграли и вот так стояли передо мной, вы бы тоже отказались от помилования.

  Амори ничего не ответил. Вместо этого король потянулся к столу, на котором лежал меч. Вынес лезвие из ножен - но вместо того, чтобы ударить Эвинну, вскинул руку с оружием, салютуя сколенке. Слова были больше не нужны. Король признавал в ней равную.

  - Тогда поступим так, - негромко, задумчиво произнес Амори ван Валигар. - Понятно, что все это останется между нами. Я не могу отдать тебе честь публично, как не смогла бы и ты, если бы победила. Ты будешь казнена завтра утром и так, как я сказал. Придется и смешать с грязью твое имя - государство должно жить во что бы то ни стало. Пока не умру, мне придется поливать тебя грязью и безжалостно расправляться с каждым, кто попробует использовать твое имя, как знамя. Будь уверена, историки, представляющие тебя развратной сучкой и демоницей во плоти, пьяницей и воровкой, найдутся. Им даже не надо платить - достаточно похвалить и потрепать по щечке. Но сколенцы этого не запомнят - они будут помнить лишь то, что ты погибла за Сколен, в этом можешь мне верить. А я найду честного хрониста, чтобы написал все, как есть. Конечно, эту книгу обнародуют еще не скоро - но о тебе останется память, и потомки смогут узнать, что было на самом деле.

  - Что ж, - чуть наклонила голову Эвинна. Когда руки связаны, и это сойдет за ответный жест уважения. - Я ждала меньшего, король. Благодарю. И... пусть Боги подарят вам достойного сына.

  - И твой сын пусть будет достоин тебя, - эхом откликнулся Амори. До боли не хотелось отдавать на расправу эту смелую, мудрую не по годам девушку. Будь у него такая королева... Нет, королева должна быть лишь тенью мужа, которая правит, лишь когда муж воюет вдали от родины. Будь Эвинна королевой - она никогда бы не стала собой нынешней. Что ж, хоть это граничит с государственной изменой, грех не помочь ей, способной умереть за свои идеи. Если Эвинна хочет, чтобы ее жизнь и смерть стали Сказанием - да будет так. А без чего Сказание будет неполным? Конечно, без страшной, взывающей к мести расправы. Теперь ее нельзя пощадить - это было бы неуважением к ее принципам.

  - Стража! - отрывисто, как на поле боя, рыкнул Амори. - Увести! Завтра утром она будет сожжена за ересь и измену на Храмовой площади. Оповестите народ. А ее поместить в камеру для знатных. Захочет поесть с моей кухни - принести. И... если еще чего захочет.

  Эпилог

  "По случаю пленения страшной Эвинны, решающей победы над сколенцами и взятия Тольфара вечером в лагере был пир. Вся знать Алкского и Нижнесколенского королевств собралась в замке неподалеку от города, за заставленными снедью столами. Рекой лилось алкское красное, в свете факелов красиво изгибались обнаженные танцовщицы, гости пили за здоровье короля и королевства, и особенно усердствовал в восхвалении короля и поношении Эвинны Эленбейн ван Эгинар.

  Кончилось это закономерно, придворный летописец сначала осоловел от выпитого, потом и вовсе заснул. Когда проспится, он напишет что-нибудь про великого короля Амори, мудрого и милосердного Карда и одержимую Ирлифом ведьму. Ничего нового: историю всегда писали в угоду победителям. Это выгодно, удобно и безопасно. Разумеется, в этой "Алкской истории" Амори станет величайшим королем Сэрхирга, а сколенцы - тупыми, кровожадными скотами. Она думает, что победила, завоевав будущее? А вот и нет. Будущее принадлежит тем, на кого работают летописцы.

  Но Амори не умел себе льстить. Впервые с того времени, как перерезал сколенскую общину в Алкрифе, упоения победой не было, была лишь глухая тоска и тревога. Придворные, охмелевшие и счастливые, как дети, жили настоящим. В будущее они смотреть не умеют, и в этом их счастье. Смотреть в будущее - то ли привилегия, то ли проклятье королей. И то не всех, вот Кард сейчас вполне даже счастлив. Он еще не знает, что с ним случится совсем скоро.

  "У нее растет сын, - думал Амори. - Формально - законный Император. Где его искать, никто не знает. Наверняка опекуном назначили кого-то из ее сторонников - значит, когда вырастет, пойдет по стопам матери. Может быть, будет еще более талантливым и везучим, чем она. А пойдут за ним дети павших в нынешней войне. И даже если алки вновь обманут смерть - это будет не навсегда. Снова пройдет лет двадцать, подрастут дети погибших - и все начнется по новой. Слишком много ненависти накопилось между народами, с каждым днем под алкской властью ее становится все больше.

  Утопив в крови восстание, королевство ввязалось в войну с непобедимым противником. С армией, силы которой неисчислимы, а на место павшего бойца встает десять новых. У этой армии, имя которой - народ, можно выиграть бой, два боя - но не войну. Значит, рано или поздно...

  "Сыграл в благородство, старый дурак? - подумал вдруг Амори. - Надо было сохранить ей жизнь и лет за пять выпытать, кому она оставила сына". Но какой толк жалеть о содеянном? Да и какие нужны пытки, чтобы заставить говорить эту железную, несгибаемую... А вдруг она бы смогла бежать? Алк Морской такого не допусти! Нет, щадить ее было нельзя. Тогда где ошибка, заведшая страну в болото? Неспешно прихлебывая алкское красное, Амори вспоминал. Вспоминал всю жизнь, начиная с года, когда откололся от Империи.

  Да, то была первая ошибка. Чего не хватало наместнику богатейшей провинции страны? Ведь он и без мятежа был полновластным хозяином в провинции. Дань была чисто символической, да и грех не помочь голодающим. Зачем? А вот ради нее, ослепляющей мишуры власти. Отложившись от Сколена, он посеял семена войны. И из законного наместника превратился в узурпатора и убийцу: а куда было девать десять тысяч живших в Алкрифе сколенцев?

  Амори вспомнил, как выступал в первый поход за пределы Алкии. И получил уже настоящую войну, став не только мятежником, но и захватчиком. Халги, белхалги... и верхние сколенцы, преданные своими Императорами. Он послал в Верхний Сколен всю мразь, которая дома давно заслужила виселицы. Они залили Верхний Сколен кровью, поставив сколенцев перед выбором: либо восстать, либо покорно умереть. Люди выбрали меньшее из зол, то есть восстали. Теперь Сколен не усмирить - он будет вспыхивать то здесь, то там, как угли под золой.

  А хуже всего прямое нападение на Империю, оно дало Эвинне право вторгнуться в Нижний Сколен, заставило труса Карда признать ее женой и соправительницей. А Эвинна - не парчовая кукла, способная образумить горячие головы. Хорошо хоть, Кард все-таки не решился сражаться и победить, предпочел откупиться головой Эвинны. Но сегодняшняя победа может обернуться поражением завтра. Да, скоро алкская армия станет непобедимой - но кто сказал, что пушки и винтовки не научатся лить враги? Да и враги эти будут другими. Разгром разбил иллюзии будущих мстителей, и, Амори не сомневался, они ошибки Эвинны не повторят. Значит, будут опаснее, решительнее, умнее. И если он успеет умереть, а на троне окажется недостойный...

  Но казнь Эвинны была хуже всего. Тогда он не мог поступить иначе, но теперь раскаивался: что позволено рыцарю, не позволено политику. Живую можно оклеветать, проклясть и опозорить. А та, чья жизнь стала Сказанием - неуязвима. Предавай ее анафеме хоть тысячу раз, это ничего не изменит. Для сколенцев она - мученица, завещавшая последователям месть и победу. Знамя для тех, кто решится оспорить победу алков. Кто после всех катастроф и предательств станет возрождать свою страну. Им будет проще: в отличие от Эвинны, у них будет пример. Так кто же победил? Он?

  Или все-таки она?".

  Моррест отложил перо и устало прикрыл глаза. Вот и все. Долгий, как путь вместе с Эвинной, труд окончен, последняя пергаментная страница перевернута. Задание короля, сначала изумившее своей нелепостью - написать об Эвинне правду, во всем противоречащую официозу - было выполнено. Можно нести "Сказание об Эвинне Верхнесколенской" на суд королю. И пусть разбирает его каракули, так непохожие на привычный минускул местных летописей.

  Помнится, когда в первый раз он сел писать книгу, он хотел просто изложить, что с ним случилось. Но правда правде рознь. Порой легенда подчеркивает в событиях основное, принося в жертву второстепенное, способное ввести в заблуждение. Если писать бесконечную, как неудачный роман-фэнтэзи, сплошную "боевку", никто не поймет, зачем все было. Зачем стояли на смертном поле воины сотника Эгинара, его юная жена бежала в зловонные топи, только бы не стать подстилкой для захватчика. И зачем ничем не примечательная девчонка, ее старшая дочь, единственная изо всей семьи выжила, прошла кошмар северного рабства, чтобы вернуться и отдать земные долги. И сколенцы два с лишним года сражались за свободу, умирали и убивали, да и сам он прошел по лезвию меча?

  Значит, решил он, лучше писать так, как было написано то "Сказание", которое он нашел в сугробе в самом начале. Коротко, просто - и яростно. За лишними словами теряется сила книги.

  Так он и писал. Кое в чем он даже отошел от фактов. "Сказание" стало прямолинейным и коротким, ничего лишнего - как удар меча. В "Сказании" чуда не случилось - о своей роли в событиях он не написал, а его место рядом с Эвинной занял принц Альдин - как будто он не погиб в Самуре, а добрался до столицы и там встретился с Эвинной. И не случилось похода Эвинны в Нижний Сколен, а Император отрекся, так и не став ее мужем. Зато у нее было немного семейного счастья и сын - не от любовника, а от законного мужа, незаконнорожденного сына Амори. И был поход алков на север: Макебальская осада, только не повстанцами, а алками, но в конце все равно резня. И битва за Аттард. И сколенское возмездие под Хедебарде, и снова разгром под Вестэллом, а последнюю осаду он перенес в Валлей. Моррест не знал, что кое-что из этих событий еще случится в свой черед - но уже без Эвинны. Почему-то именно такой ход событий казался более правильным: Эвинна ни на кого не нападала, она только защищала Верхний Сколен. А в конце ничего не изменилось, все было так, как было.

  "Сказание" он писал не столько для остальных, сколько для себя. Факты нашли место в другой книге, и вот она стала точной, как документальное повествование, и подробная, как мемуары. А это "Сказание" будет только его достоянием. Пусть оно заменит ту книгу, которую он оставил в прежнем мире.

  Моррест перелистал сухо шелестящие пергаментные страницы. Пергамент был новым, великолепно выскобленным, писать одно удовольствие. Амори дал пятьсот листов - ради такого количества пергамента, наверное, забили целое стадо, может, и не одно. А уж переплет получился на славу: надетая на дощечки тисненая кожа в золотом окладе, да вдобавок инкрустированная настоящими бриллиантами. Целое состояние в книге, да и только...

  Жаль, Амори не узнает, как злоупотребляет служебным положением то ли запасной летописец летописец, то ли просто зек с правом переписки. Моррест не льстил себе, заключение будет пожизненным. Впрочем, еще не вечер: вдруг его казнят вместе с Эвинной? С момента пленения он не знал, что происходит на воле, что сталось с любимой. Не подлежало сомнению одно: она в руках Амори, и только от королевского милосердия зависит, будет ли она жить. Милосердие, хм. Моррест усмехнулся. Милосердный Амори - как горячий лед. Хорошо смеется тот, кто стреляет первым.

  Шорох шагов Моррест раньше, чем обычно. Амори всегда приходил в одно и то же время, в сопровождении четырех вооруженных амбалов. Тоже одних и тех же, Моррест стал их даже узнавать. Но поскольку они всегда молчали, как рыбы, именовать их приходилось Первым, Вторым, Третьим и Четвертым. Амори садился в уютное кресло, телохранители выстраивались полукругом сзади, и король начинал рассказывать. Иногда еще приходил тот же служка, что приносил еду и уносил "ночную вазу", а порой еще прибирался. Но появляясь вместе с королем, служка нес необходимые Морресту документы. Ночью слуга все уносил.

  Но сейчас явно шел один человек. Слуга? Но сейчас не время. Или время? Солнечного света Моррест не видел уже давно, писал при свете ярких ламп, и мог определять время только по бурчанию в животе.

  И опять не сходится. У слуги другая походка, это Моррест уже усвоил. А тут - уверенный шаг человека, привыкшего ни от кого не зависеть. Король решил прийти один? Очень мило с его стороны. Может быть, хочет пожаловаться на Клотильду, х-хе?

  Дверь распахнулась, и на пороге оказался Михалыч собственной персоной. С последнего свидания бороду прибило сединой, видно, не одни радости ему выпали. Но в остальном он был прежним: спокойным, целеустремленным, аккуратным. Настоящий мастер, стоящий, как минимум, полка.

  - Михалыч, как тебя пропустили? - изумился Моррест.

  - Тише, парень. Я тут нелегально, да и вообще все меняется.

  - Рассказывай, - потребовал Моррест. - Мне ничего не говорят и не выпускают.

  - Долго рассказывать, а времени нет. Ты знаешь, что Ирмину с Аргардом схватили?

  Моррест почувствовал себя так, будто его ударили поддых. Что Амори сделает с Ирминой, которая в самый последний момент увела из-под носа сына Эвинны? А с самим Аргардом? Ведь для всех, кроме немногих посвященных и догадывающихся, Аргард - прямой наследник императорского трона.

  Ну и что, что Кард отрекся от престола - Эвинна-то не отреклась. Обвини ее во всех смертных грехах хоть сто раз, для сколенцев она останется императрицей, человеком-знаменем. А в мире, где человек не может существовать вне рода, племени и касты, сын - суть продолжение родителей. Амори можно понять: король не может себе представить, что сын не пойдет по стопам матери и отца. И уже неважно, кто этот отец: Кард или кто-то из офицеров Эвинны. Важно, что он попытается взять власть в Сколене и изгнать алков. И при известном везении...

  Амори спасает потом и кровью созданную державу от новых потрясений. Тут пойдешь на что угодно. Хоть на убийство женщины и ребенка.

  - Что с ними сделают?

  - Скорее всего, прикончат по-тихому. Это Эвинну сожгут с помпой, на виду у всех. Герольды уже огласили приговор. Тогда его последней проблемой станет ее сын.

  - Погоди, Эвинну казнят? Когда?

  - Завтра, парень. А ты думал, она отделается условно-досрочным?

  Моррест тупо помотал головой, спрашивать о новостях враз расхотелось. Может быть, сейчас, в свою последнюю ночь, она вспоминает, как они любили друг друга во дворце? Может быть, даже шепчет его имя перед тем, как покинуть этот мир. А что в это время делает он? Пишет летопись усмирения Сколена по заказу Амори? Ест? Спит? Испражняется? Будто издалека, до Морреста долетели слова:

  - Алки сожгут ее живьем, на площади, как Жанну д`Арк. Весь гарнизон будет охранять эшафот. А ее сына и его воспитательницу, наверное, отравят или как-нибудь еще убьют в тюрьме. Видимо, их кто-то выдал, слишком быстро алки справились. Мы должны помочь ее сыну. Кроме нас - некому.

  - Мы?!

  - Ну да. Мы все-таки русские люди - единственные в этом мире. Должны друг другу помогать... как у нас дома - кавказцы. А мне уже ничего не страшно. Мастерские на Баргена останутся, парень справится, даром что шестнадцать лет. Золотая голова, в основные планы я его посвятил, а Амори таким мастером жертвовать не будет: ему нужна гарантия, что завод не развалится. Особенно теперь, когда там в год по десять пушек делают, по три сотни винтовок, да еще гранаты по образцу твоей бомбы... Значит, парень сможет отстоять и сестру, и сына моего. А вот на твоих родных он точно попробует оттоптаться. Сын Эвинны - живое знамя, а как подрастет, еще и готовый кровник. Так что кроме нас им действительно помочь некому.

  - Ты прав. Аргард - и мой сын. Кард пытался, но не сумел.

  - Даже так? Я подозревал, что Кард - дерьмо. Что ж, ради своего сына ты, я полагаю, выберешься из этого уютного гнездышка.

  - Ты полагаешь правильно. Но Амори поставил тут стражу и никогда не выпустит меня на свободу. А если мы сбежим - как мы выберемся с Алкрифа?

  - И не надо выбираться. Я договорился с алхимиком. Он обещал перебросить нас в наш мир. Может, вместе с нами у тебя получится. Что до стражи - у меня приказ перевести тебя в тюрьму в глубине острова. Подложный, разумеется. Конвоировать будут мои люди... пока мои.

  - Что значит - пока?

  - Я задействовал их втемную. Нам надо выбраться и вывести Ирмину с Аргардом. Тогда мы сможем добраться до скал.

  - А потом что?

  - Я же договорился с алхимиком. Он приготовил состав, который, по его словам, закинул тебя сюда вначале. Не знаю, не знаю, селитра у него получается, что надо, да и многое другое. Но этот напиток - обычная водка, паршивая, кстати. Метил, блин, чуть переборщишь - ослепнешь. Все, хватит рассиживаться, хватай книжку и за мной.

  Слушаться, не слушаться? Однажды он уже купился на провокацию Эленбейна, и в итоге променял придворную жизнь на участь бродяги, а потом воина. Сейчас цена куда выше: вряд ли Амори помилует вторично. Моррест вздохнул - и встал. Просто принять решение, когда ставка - судьба единственного сына.

  - Я готов. Идем?

  - Погоди, руки свяжу... Книжку сюда клади! Пошли!

  Уперев ему ствол винтовки в спину, Михалыч вывел Морреста из каземата. Морресту повезло, что была ночь - но и лунный свет заставил зажмуриться привычные к полутьме глаза. А Михалыч уже помогал сесть на коня, рядом на смирную кобылку усадили Ирмину с хнычущим ребенком на руках. Моррест не удержался, обернулся: как ни крути, он впервые в жизни видел своего сына. По бокам, спереди и сзади ехали конвоиры - не меньше десятка алков с винтовками. Новомодному оружию доверять они еще не привыкли, потому за плечами у каждого, крест-накрест с винтовкой, висели ножны с мечом.

  Маленький отряд выехал из дворца без лишнего шума и никем не замеченный. Разве что стражей на выходе - но подложный приказ сработал и здесь. Немного проскакали по городским улицам, мелькнул силуэт храма Стиглона. Не снесли. Значит, теперь он стал храмом Алка Морского? Или овощным складом, как в родном Союзе?

  Предместья кончились, потянулись небольшие аккуратные поля с частыми деревнями: места в стистнутой скалами долине в глубине острова было немного. Каждый квадратный метр был на счету, в равнинной части острова давно не осталось лесов. Только деревеньки, пашня, местами - небольшие угольные карьеры. Только теплый климат, считай, без зимы как таковой, и очень плодородные почвы позволяли прокормить все население "корабля Алка".

  Здесь, в сельской части острова, Моррест никогда не бывал. По аккуратным, мощеным серыми булыжниками дорогам кони так и летели. Морресту казалось, что они вот-вот пройдут через весь остров. Наконец Михалыч распорядился остановиться.

  - Привал. Женщине и ребенку надо отдохнуть, - произнес он.

  Остановились без особенной охоты, по таким дорогам можно было за несколько часов добраться в любую часть острова даже пешком.

  Аргард на руках Ирмины снова захныкал - наверное, ему хотелось по нужде, а может, просто ныли режущиеся зубы.

  - Ну, не плачь, не плачь, - утешала его Ирмина. И нет-нет, да косилась на Морреста. - Потерпи немного, милый, еще немного и приедем домой.

  - Моррест, следуй за мной, - как и подобает начальнику караула, строго распорядился Михалыч. Развязывать земляку руки он и не подумал, да и ноги связал так, что ходить можно было только коротенькими шажками. - Ирмина, ты тоже. Вы постойте тут, отдохните. Через пару минут вернемся. Только спрошу их кое о чем...

  Когда заросли скрыли четверых от глаз конвоиров, Михалыч оказался на поляне. Странно, что этот уютный уголок не распахали и не засеяли. Другого леса, наверное, не было на всем острове. Михалыч перехватил изумленный взгляд Морреста.

  - Это заповедный лес. Тут Амори охотится или уединяется, когда надо подумать о делах государства. Не волнуйся, король в Алкрифе, в ближайшие дни ему будет не до охоты. Сам понимаешь, готовит казнь. А нас тут должен ждать алхимик и кони...

  - А нельзя ли было и Эвинну?..

  Михалыч нахмурился, но покачал головой:

  - Нельзя. Ее охраняют так, что не поступишься. Любая попытка перевести ее в другое место вызовет подозрение. А это провал и для нас всех. Вырваться можно только неожиданно.

  - Михалыч, дальше-то как? Мы пойдем к морю и поплывем на лодке?

  - А дальше что? Скитания по Алкии, где нас будут ловить? Когда-то ты не дался, но с тобой не было маленького ребенка, бегства он не выдержит. Есть идея получше. Я же сказал, нам поможет алхимик. То есть - мне.

  - Что значит - поможет?

  - Он завидует, что король отпускает мне больше средств, чем ему. Да еще селитру делать заставляет, краску для металла, разную, как он считает, ерунду. Вот обозлится старина, когда поймет, что мое место занял вовсе бывший раб, да еще сколенец! Но мы к тому времени вернемся в свой мир, да не одни, а с Ирминой и ребенком. Но пока он надеется, что я исчезну, и он снова станет фаворитом у короля. Поэтому он изготовил ту самую смесь, которой тебя перетащило сюда.

  Михалыча прервал приглушенный стук копыт по листве. На переднем коне ехал сухонький старичок в чем-то похожем на тюрбан, он вел в поводу еще трех лошадей.

  - Что встали? - прикрикнул Михалыч. - По коням, и ходу отсюда!

  Его прервал алхимик, никем иным ночной визитер быть не мог:

  - Вот жидкость, - произнес он. - Как вы просили, три порции. Я, правда, не знаю, в какое время вас закинет: судя по расположению звезд, немного в прошлое.

  - Немного - это сколько? - подозрительно спросил Михалыч. - Во времена Святослава?

  - От нескольких часов до года. А теперь прощайте, и чтоб через полчаса вас духу не было в нашем мире!

  - Мы все благодарим вас, - начала было Ирмина, но алхимик ее перебил.

  - Если вы все отсюда исчезнете, это будет лучшей благодарностью! - закончил он и поворотил коня. Стук копыт, взметенная пыль и прошлогодние листья. Колдун, наверное, рассчитывал выскочить на дорогу и ускакать в Алкриф, дабы создать себе алиби. Но, кажется, малость не рассчитал место выхода.

  - Кто он?

  - Измена!

  - Огонь! - раздалось на месте привала. И тут же, почти без задержки, грохнули несколько винтовочных выстрелов. Вскрика или падения тела слышно не было, но с такого расстояния отборные стрелки бы не промахнулись и спросонья.

  - За ними!

  Ждать, пока конвоиры доберутся до поляны, четверо не стали. Только Ирмина плотнее привязала Аргарда к груди. Послушные лошадки сразу взяли в галоп, пришлось пригнутся, чтобы ветки не выстегнули глаза. За спиной нарастал стук копыт. Пока еще на пробу, в "молоко", грохнул выстрел. Пуля зло взвыла чуть в стороне, срезав несколько веток, и ударила в ствол старого бука.

  - Далеко мы? Ведь можно и здесь...

  - Нет, здесь нужно было бы заклинание, которого я не знаю. Да и не маг, сам понимаешь. Но в скалах есть заброшенное святилище, алхимик говорил, там типа узла магических сил. Там сработает и просто так. Ходу, ходу! Надо оторваться подальше. Там будет полмили через поле, они будут стрелять, как в тире! Чем больше оторвемся, тем лучше!

  И они неслись вперед, лошадки показывали все, на что способны. "Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови" - вспомнилось Морресту. Копыта и правда отбивали ритм, совсем как сердце...

  Мелькнули последние деревья - и они вырвались на простор поля. Скорее, скорее, пока на опушку не выехали и конвоиры. Если удастся проскочить большую часть расстояния, пока погоня в лесу, может быть, они даже не успеют прицелиться...

  ...Вспаханная вязкая земля летела под копыта лошадей. Казалось, они стлались над землей - но копыта глубоко проваливались в месиво пашни, вспаханное поле изрядно замедляло движение. А бывшие конвоиры, нынешние преследователи уже выскочили на опушку. Им было проще, у них были не мирные кобылки, а боевые кони, привычные к походной грязи и распутице. Наверное, их командир прикинул, что беглецов можно перехватить живыми, потому что вместо стрельбы в спину беглецам конвоиры ринулись следом. Итак небольшая фора таяла на глазах. Оглянувшись назад, Моррест вдруг осознал: не уйти.

  - Придержать бы их, - буркнул Михалыч, снимая винтовку с плеча. Вторую, предусмотрительно захваченную с собой, он отдал Морресту. - Давай по разу...

  Моррест кивнул, повернулся всем корпусом, только ногами держась за седло. Зарядить винтовку в тряске бешеной скачки было непросто, но стократ сложнее заставить пляшущий в руках тяжеленный ствол навестись на переднего всадника. Грохнул выстрел, сливаясь с выстрелом Михалыча, отдача едва не выбросила Морреста из седла, под копыта. И все-таки почти неприцельный выстрел кого-то настиг. Один из конвоиров опрокинулся на круп коня и, вылетев из седла, замер в пашне сломанной куклой. В ответ загремели винтовки конвоиров.

  Как и следовало ожидать, конвоиры тоже могли попасть только случайно. Свистящая смерть пронеслась над головами. Ирмина отделалась дешевле всех, пуля лишь сбила с головы покрывало да срезала клок волос. Моррест почувствовал, как щеку рвануло, машинально коснулся рукой лица. Ладонь окрасилась кровью.

  - Попали? - прохрипел Михалыч.

  - Царапина, - отмахнулся Моррест, стреляя назад. На этот раз ни он, ни Михалыч не попали, а следом, так же безуспешно, взвизгнули пули преследователей. Третьего залпа не последовало: поле осталось позади, путники укрылись за огромным валуном. Чуть позже по нему звонко хлестнули пули, но, высекая искры, они срикошетили в траву. Но отчего Михалыч вздрогнул и стал заваливаться, а рубаха на груди стремительно наливается красным?

  Отложив винтовку, Моррест бросился к оружейнику. С той стороны тоже не стреляли, видимо, ждали реакции окруженных. Спешить им было особо некуда: узкую теснину обступали неприступные скалы, без веревки, сброшенной сверху, их не перелезешь. Ну, разве что, выше по склону в этой теснине какие-то развалины... Так в них особо не спрячешься, мальчишками каждый сюда лазил, знает... А за Аввана они ответят, непременно ответят!

  Глаза Михалыча были открыты, но затуманены болью. В уголках рта, пачкая бороду, пузырилась кровь. Чуть правее сердца виднелась здоровенная рана, одежда вокруг которой была окрашена кровью. На выходе пуля вырвала большую часть лопатки, трава под ним побагровела от крови. Да еще такой калибр, да еще попало почти в сердце, да еще наверняка повреждено легкое... И не мальчик, далеко не мальчик. Пережив два года войны, Моррест разбирался в ранах достаточно, чтобы понять: не жилец.

  - Миш... Придержи их... Винтовку... возьми...

  Михалыч закашлялся, новые кровавые брызги падают на седеющую бороду. Дышит трудно, с хрипом каким-то и бульканьем...

  Михаил-Моррест уже и сам понял, что к чему. Солдаты не забыли уроков того, кого только что пристрелили. Спешились, развернулись цепью, и осторожно двинулись вперед, постреливая и готовясь, чуть что, залечь. Пули взвизгивали над головами, звонко били в камень, плющились, по временам задевали гребень, и тогда каменная крошка больно секла спину Морреста и Ирмины.

  Дослав патрон, Моррест высунулся, выцелил подобравшегося ближе всех. Выстрелил, все десятеро залегли в бороздах от плуга, торопливо перезаряжая винтовки. Попал, нет - понять не получалось. В камень опять звонко ударили пули. Выждав конец залпа, Моррест подхватил вторую винтовку и выстрелил. На этот раз удачнее: приподнявшийся было вояка рухнул, как подкошенный, из головы будто даже брызнуло. Но ответная пуля, чиркнув по краю камня, ударила в плечо. В первый момент он даже не почувствовал боли, только левая рука, мерзавка, что-то перестала слушаться, а ведь надо перезаряжать винтовку...

  - Беги быстрее! - прохрипел он Ирмине.

  - Не могу! Я тебя один раз бросила, больше не стану... Я же тебя...

  Жалкий лепет, такой несвойственный решительной девчонке. Дрожащие губы, которые когда-то казались самыми дорогими. Потом, правда, именно эти губки рассказывали алкскому резиденту, где они с Эвинной живут. Но это уже неважно. Она давно искупила давнее предательство, а потом немало помогла ему на войне. Да и сам Моррест давно ее простил. И теперь не циничная куртизанка смотрела на него серыми глазами сколенки, а влюбленная женщина.

  - Иди, я сказал! Сына спаси!

  Ирмина решилась. Подхватила Аргарда на руки. Но прежде, чем убежать, она притянула Морреста к себе - и одарила коротким, но знойным, влажным поцелуем. Так же резко отстранилась, подхватила сосуд с колдовской жидкостью и ребенка - и, сбивая босые ноги о камни, припустила к разрушенному святилищу. Взвизгнули пара пуль, но она уже была за скалой, пули, самое большее, пробили подол юбки.

  Моррест еще раз выстрелил, пользуясь тем, что алки залегли, принялся менять обойму. Пулемет бы... Думать больше было не о чем, ничего в этом мире больше его не держало. С ней вместе уходило все, что заставляло цепляться за жизнь, что толкнуло на безнадежный побег с проклятого "корабля Алка". Эвинна если еще и жива, сегодня ее не станет. Может быть, они расстанутся с жизнью в один и тот же миг. А это, по здешним поверьям, значит немало. Например то, что в следующей жизни они будут вместе и никогда не разлучатся.

  А Ирмина, если только не забыла русский язык, не пропадет и там, в России. Девчонка она ушлая, пробивная, способная за себя постоять. Такая и сама добьется лучшей доли, и их с Эвинной ребенка поставит на ноги. Может быть, когда-нибудь и Аргард вернется сюда, испытать судьбу, что-то найти, а что-то и потерять. Но это от него уже не зависит.

  Моррест стрелял, превозмогая боль в плече, пережидал за камнем ответные залпы и снова стрелял, тратя патроны сначала из своего подсумка, потом из подсумка Михалыча. Порой бой затихал на час, а то и на два: алков было слишком мало для штурма, обойти не получалось, оставалось ждать, пока противник расстреляет все патроны или истечет кровью. Ему предлагали сдаться, он не слушал. И снова палец выбирал свободный ход липкого от крови курка, отгоняя нападающих. Потом пуля зацепила его еще раз, еще и еще... Сознание уплывало, и зачем, собственно, держаться, когда все близкие люди или мертвы, или в безопасности?

  Раскаленный ствол винтовки снова и снова грохотал, выплевывая чью-то судьбу. И с каждым патроном в предутреннюю мглу, а потом в знойный, напоенный солнцем воздух, улетала жизнь. Но бой не требовал усилия мысли. Стоило чуть прикрыть глаза, и перед ними вставало яркое, как боль, видение...

  ...Здесь была мягкая кровать, пол покрыт старинным ковром, а в двери нет даже глазка - закроешь, и никто не подглядит, не отпустит сальных острот. В камине уютно потрескивают дрова, на столе стоял поднос с жареным гусем, кувшин с алкским красным. Над столом висит витой шнурок - надо же, можно и слуг вызвать. После грязного каземата и пыточного застенка все кажется сказкой. Выпить, что ли? Нет, голова должна быть ясной. Уж если не сдалась перед главными соблазнами, нечего и на вино налегать. А гусь и правда бесподобный, грех такой оставлять. Эвинна встала из-за стола, только когда наелась до отвала. Думать ни о чем не хотелось. Завтра ее не станет.

  Амори прав - пощадить ее означает предательство алкского народа. Враг должен быть уничтожен. Прав он и в том, что она бы поступила так же - ну, может, просто отрубила бы голову. Да и не приняла бы пощады ни она от него, ни он от нее. Дело не в бесстрашии - а в том, что оба живут ради великой Мечты. Именно великой. Ценность каждой нашей мечты определяется тем, что мы готовы за нее заплатить. Нет ничего важнее и ценнее Мечты, за которую можно пойти на смерть и муки. И нет ничего дешевле той, ради которой лень даже моргнуть. Но чем дороже у тебя мечты - тем важнее в мире ты сам. Тем больший след ты оставишь за спиной.

  Все-таки Эвинне было жутко. Завтра ее пожрет голодное пламя, и не останется в мире ничего от человека, которого звали Эвинна вана Эгинар. Вообще ничего. Разве что сын... Но он пойдет своей дорогой, и совпадет она с ее путем или нет - Эвинне останется неведомо.

  Но дело даже не в этом. Осталось несделанным главное дело: Сколен не смог сбросить иго, еще десятки, а то и сотни лет сколенцы будут рождаться под пятой алков. Со временем, быть может, все привыкнут к такому положению: алки перестанут жечь деревни и резать людей, как баранов, а сколенцы приноровятся при появлении алка гнуть спину и срывать с голов шапки. Но так и будут отдавать алкам плоды своих трудов, будто Боги создавали все только для них... А если даже найдутся смельчаки, которые попытаются переиграть историю - удастся ли им задуманное? Не приведет ли новое восстание к еще большим жертвам - и в итоге все равно разгрому и новым унижениям? Может быть, разумнее отказаться от борьбы, смириться с неизбежным? Когда-нибудь жертвы забудутся, а призраки прошлого - не повод жертвовать настоящим и будущим. Жили же как-то люди шестнадцать лет - проживут и еще сто...

  Нет! От нее в мире останется гораздо больше, чем обычно остается от человека. От нее останутся Память и Мечта. Память о том, как сладок вкус вырванной с боем победы. И Мечта о счастливой жизни в свободной стране, где не надо гнуть спину перед убийцей и насильником из-за моря, где труд - это радость, жизнь - любовь, а в будущее смотрят с надеждой. О стране, которую можно пройти, нигде не встречая заборов и лая свирепых псов. Не боясь, что тебя изнасилуют, ограбят и убьют только потому, что кто-то когда-то проиграл битву. О стране, где земля будет в руках тех, кто ее пашет.

  Она, ее друзья и соратники, попытались. Не получилось, пришлось сразу же воевать, а больше ничего не успели. Но кто сказал, что не получится и у детей? А у внуков? А у правнуков?

  Такого не может быть, сказал бы многомудрый отец Велиан? Потому что люди - скоты, а Боги предопределили одним всегда быть снизу, а другим сверху? Ну, так каждый судит по себе. А даже если и так... Неужели мир станет хуже, если осуществить хоть самую малость от этой Мечты? Даже за эту малость не жаль отдать жизнь.

  Эвинна заснула спокойно, будто не в ночь перед казнью. Теперь она знала, что права. Однажды те, кто пойдут по ее стопам, дойдут до конца и сделают мир лучше.

  Когда наступило утро, охранники открыли дверь. Они не торопили ее, но и Эвинна не видела смысла тянуть: решение принято, все, что могла, она сделала, ничего с этим миром ее больше не связывает. Мяться и оттягивать конец было бы теперь недостойным шутовством. Надев на руки кандалы, ее вывели на улицу. Она зажмурила глаза, отвыкшие от солнечного света, но и сквозь веки пробивалось небесное пламя. Прощальный привет Справедливого Стиглона. Или не прощальный? Как-то Он встретит ее там? И увидит ли она там Эгинара, Фольвед, братьев и сестер?

  ...При появлении преступницы, заставлявшей их трепетать, толпа алков заулюлюкала, засвистела. Эвинну посадили задом наперед на осла, по бокам шли солдаты в полном вооружении и со щитами - будто в охваченном войной Сколене. Эвинна было удивилась, но скоро поняла, почему: в нее тут же полетели тухлые яйца, гнилые овощи, засохшая грязь и навоз. Те, кто стояли ближе, еще и плевали, и с той стороны, откуда тянул бриз, плевки долетали. Закованная в кандалы, Эвинна не могла ни увернуться, ни даже прикрыть лицо. Разве что зажмуриться. Кто-то швырнул кирпич, попавший ей в лицо, Эвинна покачнулась, глухо застонала. Кидавшего камни, изрядно побив, скрутили. Не хватало оборвать жизнь преступницы раньше времени, избавив ее от мучений. Кто-то бросил полено, его алк отбил щитом.

  Ее подняли на каменный помост, обложенный дровами. Прямо в камень был вмурован ржавый железный столб, покрытый застарелой копотью. У этого столба частенько заканчивалась жизнь ведьм, чернокнижников или тех, кого к ним приравняли алкские власти. Сколько боли и ужаса расстававшихся тут с жизнью он мог бы вспомнить, если б умел говорить! Вокруг валом до колен громоздились дрова, которые сушили всю зиму, а теперь полили маслом. Достаточно малейшей искры - и пламя побежит по дровам, а потом постепенно, опаляя нестерпимым жаром, доберется и до жертвы. Дрова сухие - в дыму задохнуться не придется.

  Эвинну привязали к столбу, прикрутили цепями. Теперь она, заплеванная, покрытая слоем вонючих помоев, не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Прорвавшаяся сквозь кордон старуха разорвала ей рубаху, почти обнажив левую грудь, но Эвинна не могла ее поправить. Толпа пришла в неистовство: сегодняшние победители улюлюкали, хохотали, до Эвинны долетали грязные остроты и брань. "Ничего сиськи у императрицы сколенской!" - вычленило ухо из рева толпы.

  Наконец толпа стихла. На помост рядом с костром вышел герольд короля и заорал во всю глотку:

  - Слушайте! Слушайте! Слушайте! По велению короля алков, халгов, белхалгов и Верхнего Сколена Амори ван Валигара, преступница, именуемая Эвинной, осуждена королевским и храмовым судом. А виновна она...

  Речь была долгой и гнусной, девушка подивилась фантазиям сочинившего ее подонка. Эвинну обвиняли во всех мыслимых и немыслимых деяниях, мешая реальные и вымышленные. Тут было и поклонение Ирлифу, и бедрышко пятнадцатилетней девственницы на завтрак, и прелюбодеяние, да еще с девушками-служанками, и вовсе непроходимая мерзость вроде скотоложества. Ну, и конечно, осквернение храмов, богохульства и святотатства, как же без них? Наверное, подумала Эвинна, следователи приписали ей свои тайные желания. Если все так, и по ним плачет кол или костер. Хотя как может костер плакать?

  - За все преступления, - охрипнув, вопил герольд, - рекомая преступница приговаривается к смертной казни через сожжение. Но король хочет дать шанс на исправление даже закоренелым преступникам. Он постановил: если преступница публично покается в своих преступлениях и отречется от заблуждений, сожжение будет заменено на отсечение головы. Эвинна вана Эгинар, готова ли ты покаяться в своих злодеяниях?

  "Еще одна проверка? - подумала Эвинна. - Сколько можно? А может..." Неужто Амори решил пойти еще дальше - и дать ей в последний момент слово? Тогда и правда, надо покаяться.

  Эвинна говорила медленно, с трудом: один из брошенных камней попал в лицо - хорошо, только разбил губы. Говорить было больно, на губах снова выступила кровь, но Эвинна сперва тихо, потом все громче и увереннее начала:

  - Я каюсь перед вами. Но не за сделанное, а за то, что не сделала. Я не отняла престол у жалкой твари на троне Императоров. Я не одолела Амори...

  "Спасибо тебе, король. Теперь, если хоть один сколенец тут есть, он увидит и расскажет соотечественникам, что я не сдалась и не предала. Прости, но мне придется отплатить той же монетой. Иначе не поверят ни мне, ни тебе".

  - Каюсь в том, что не одолела Амори, и не сожгла его здесь, как он того заслужил. В том, что не вырезала всех алков, глазевших на казнь сколенских героев и радовавшихся пролитой крови. Когда-нибудь война придет и к вашему порогу! Я каюсь за все это и надеюсь, что наши дети исправят наши ошибки.

  Голос больше не дрожал, не срывался - он заполнил всю площадь, в одних вселяя надежду, у других вызывая страх и злобу. Будто не осужденной преступницей она была, а обвинительницей. А Амори, его слуги и все, собравшиеся поглазеть на казнь - обвиняемыми. Так оно и было, ведь она уходила в вечность.

   - Что за...

  Услышав первые слова осужденной, Амори застыл с открытым ртом, побелел, а потом покраснел. Такого он не ждал. По идее, он должен сейчас рвать и метать, слушая, как поносит его страну проклятая ведьма - побежденная, но так и не сломленная. Но против воли король чувствовал восхищение.

  Впечатляет. Особенно если вспомнить аристократов, попов и Харванидов. Эльфер, Ордо Голодный, Император Валигар, и особенно - король Кард. Боги доверили им Империю, поставив надо всеми людьми, выше даже жрецов, но они смогли лишь подличать, трусить и предавать. Может, Эвинну и правда послали Боги, дабы Харваниды вспомнили, для чего рождены? "Какова, а?! Интересно, смог бы на ее месте я?"

  Но надо изображать, что взбешен, напуган, ненавидит ее за отказ от великодушного предложения: по сравнению с костром отрубание головы может считаться милосердием. Алк Морской, как это надоело...

  - Палач, приступай! - вскочив с трона, крикнул король.

  Факел ткнулся в дрова, по ним побежало, быстро набирая силу, пламя. С гудением и треском оно взбиралось по дровам, подкрадываясь к ногам сколенки. Огонь и дым взвились над лобным местом, скрывая от нескромных глаз Эвинну, при жизни ставшую Верхнесколенской.

  Ее окружали враги. Взгляды алков обжигали ненавистью, в рев пламени вплетались грязная брань и проклятия. Но среди нарядных, одетых в добротные одежды алков нет-нет, да и мелькали босоногие сколенцы в застиранных домотканых рубахах, для которых Алкриф вовсе не был раем земным. Они тоже смотрели на Эвинну, но молчали. Эвинна знала, что значит это молчание: они запоминали, чтобы рассказать о последних минутах Эвинны Верхнесколенской в Верхнем и Нижнем Сколене. Они готовились хранить Память.

  Их взгляды тоже не отрывались от нее. Несмотря на адскую боль в ногах, до которых начал добираться жар, Эвинна улыбнулась соплеменникам. Хотел того Амори или нет - война изменила сколенцев. "Наших отцов, ровесников Эгинара и Фольвед, Амори пустил под нож легко. Они не знали, что за враг им противостоит. Пытались воевать по старинке, как велит честь. Даже сражаясь с алками, они видели в Амори Харванида, родича Императора Сколенского. Из-за этого и погибли. Мы уже знали, что мира не будет, или мы - или алки, и Амори с нами едва справился. Но что он будет делать с третьим поколением, свободным от наших заблуждений, сильным и безжалостным? Мстящим?"

  Да, она... нет, они с Моррестом, все равно победили. Народ, частью которого она всегда была, будет жить и однажды вернет себе свободу. Значит, будет жить и она - в памяти людей, в могуществе и счастье державы будущего. Той Империи, за которую бестрепетно умирали друзья и сподвижники. Какая разница, что никогда уже она этого не увидит наяву? Для них всех смерти нет. Дай-то Справедливый Амори хоть толику такого бессмертия.

  Эвинна улыбнулась, несмотря на чудовищную боль и жар, несмотря на евший глаза и горло дым. Наверное, в блеске пламени ей виделись мирные города и деревни той Империи, и, конечно, ее непобедимые легионы, потому что если некому дать Злу отпор, оно обязательно вернется. Смерти нет, есть вечная жизнь - не бесконечная, как в придуманном жрецами раю (от безделья же свихнешься!), а именно вечная. Потом все исчезло в одной нестерпимо жаркой вспышке боли, и пламя скрыло ее ото всех.

  "Я иду к тебе, Моррест!"

  ... С этого костра простая сколенская девушка уходила в вечность.

  23.3. 2009 - 1.9.2010.

  Реутов.