Когда Нечаева избрали секретарем горкома, Максим полушутя сказал ему:

— Только ты, Ярослав, не забывай, что тебе не положено никакого испытательного срока.

Нечаев не раз вспоминал эти слова Максима Дмитриевича. Время чуть ли не каждый день ставило перед ним все новые и новые вопросы, и хотя он не совсем уже зеленый новичок, но его прежний опыт оказывался всего лишь относительной величиной.

Город, долго находившийся в тени богатой хлебом области, вдруг — за какие-то считанные годы — приобрел широкую известность благодаря счастливым открытиям геологов. Популярность его росла в геометрической прогрессии, обгоняя реальные дела. Оно и понятно: кому в наш век напряженного энергетического баланса не нужен газ, тем паче открытый в обжитой степи. Сразу нашлись и деньги, и строительные материалы, и уникальное оборудование. Появились новые тресты, монтажные управления, со всех концов страны в город съехались сотни квалифицированных инженеров. Надо было выиграть время. Нечаев знал по литературе о таких стройках, когда на одном дыхании сооружались огромные заводы и комбинаты — ради мощного броска вперед. Нечто подобное происходило сейчас на глазах у Нечаева. Но больше всего забот доставлял ему не сам промышленный комплекс, куда частенько прилетали министры, где дневали и ночевали их заместители и начальники главков. Особенно беспокоило секретаря горкома жилищное строительство.

Совсем недавно в городе возводились отдельные дома, в лучшем случае кварталы, а нынче счет пошел на целые жилые массивы. Для такого размаха нужны заводы крупнопанельного домостроения, песчано-гравийные карьеры и прочие тылы. С них бы и надо начинать, да сроки очень жесткие, многое приходится завозить из соседних областей. Только в конце минувшего года стал выдавать первую продукцию один вполне современный завод, но пока что и он в стадии освоения. Как это ни странно, жилищное строительство ведет фактически один трест Горского, остальные тресты едва справляются со своими заданиями на промышленных площадках. В то же время все требуют квартиры: и сами строители, и эксплуатационники, и геологи, не считая тех коренных горожан, которые до сих пор довольствовались дряхлыми домишками и полуподвалами.

Конечно, через десяток лет рядом со старым городом будет воздвигнут новый, и тогда страсти поутихнут. Но сейчас, когда идет сотворение этого второго города, Нечаеву и во сне видятся едва начатые микрорайоны.

Вчера, после бюро обкома, его задержал на минутку первый секретарь. Нечаев подумал, что эта «минутка» не сулит ему ничего хорошего — как видно, члену ЦК не хотелось при всем честном народе заводить сердитый разговор с молодым секретарем горкома.

— Что, трудновато, Ярослав Николаевич? — с неожиданным сочувствием спросил его секретарь обкома, вернувшийся на днях из Москвы.

Нечаев выразительно повел плечами.

— Вижу, вижу. Говорите начистоту, как есть. Будем помогать.

Приученный еще Воеводиным экономить время старших, Нечаев кратко доложил о том, как начали новый год строители.

— Я не спешу, — заметил секретарь обкома. — Ну-ка, поподробней о строительной базе.

Тогда Нечаев достал из папки свою «энциклопедическую» записную книжку, в которой были ответы на всевозможные вопросы, и стал обстоятельно докладывать, чего и сколько не хватает для пуска домостроительного комбината. Секретарь обкома слушал вдумчиво, изредка постукивая цветным карандашом по стеклу, покрывавшему часть стола, где лежал длинный список столичных телефонов. Нечаев понял, что секретарь обкома в хорошем настроении: область щедро отмечена наградами за хлеб, снова выдвинулась на самое видное место среди всех житниц России; ну и центральные газеты вовсю заговорили о победе южноуральцев, которые сдали хлеба не меньше, чем добрая дюжина центральных нечерноземных областей.

В заключение Нечаев пожаловался на нехватку рабочей силы, на то, то выпускники средних школ неохотно идут в строительные профтехучилища.

— Это весьма сложная проблема, — сказал секретарь обкома. — Что касается оборудования для железобетонных, кирпичных заводов, я постараюсь помочь. А кадры ищите в городе. Строят обычно люди молодые. Я тоже был в юности каменщиком. Да кто не строил в тридцатые годы? Вот и поднимайте молодежь. Дух комсомольского подвижничества должен витать над городом. КамАЗ КамАЗом, но и наш комплекс ни в чем не уступит первоклассным стройкам… Молодых коммунистов тоже маловато у вас на площадках. Не ждите вы, Ярослав Николаевич, специальных указаний. Действуйте решительнее. Смелость, как известно, города берет. Смелее выдвигайте людей… Что, рискованно? Так без риска таланты не выявишь. Знаете разницу между твердой и мягкой пшеничкой?

— К сожалению, туманно, — признался Нечаев.

— Мягкая быстро осыпается: едва пойдут ранние дожди, она уже роняет зерна. А твердая выстаивает и под сильными ветрами, и в осеннюю непогодь. Поэтому нельзя мягкой пшенице дать перестояться, иначе семена не соберешь… Следите внимательно, чтобы молодежь не «перестаивалась», не «осыпалась» на корню. Учить — вовсе не значит без конца все делать самому за ученика. Может, всего труднее — вовремя уступить ему свое место.

— Вы имеете в виду не только хозяйственные кадры?

— Не только, не только. У вас, к примеру, многие секретари механически передвинуты из городских учреждений на прорабские участки. Дело вроде сделано — первичные организации укреплены опытными кадрами. Но опыт опыту рознь.

— Я думал об этом, — заметил Нечаев.

— Тем лучше. Если каждая война родит своих героев, то каждая большая стройка выдвигает своих капитанов…

Минутка обернулась целым часом. Было совсем темно, когда Нечаев вышел из здания обкома. Коротки зимние дни, не успеешь оглянуться, как наступает вечер. А до весны надо успеть многое, не надеясь на то, что строители привыкли наверстывать упущенное весной. Не предполагал Нечаев, что ему, кончившему Академию общественных наук, придется еще «грызть гранит» и строительной науки.

На следующий день с утра, не заезжая в горком, он отправился в восточный жилой массив. За прошлую осень город снова шагнул в открытую степь: свежие котлованы теперь угадывались и там, куда в девятнадцатом году не раз вымахивала белая конница, пытаясь с ходу ворваться на окраины города. Нечаев пожалел, что не удосужился поговорить ни в обкоме, ни в проектном институте о том, как архитектурно увековечить последние огневые позиции тех славных рабочих полков, которые сто дней и сто ночей отбивали все кавалерийские атаки на этот степной  В е р д е н. На юге красных и белых разделял тогда сам батюшка Яик, на севере до оборонительного пояса еще далековато, но здесь, на востоке, экскаваторы уже выходят на самое поле боя. Тут земля щедро полита кровью: будущие новоселы должны знать, на какой земле живут.

Ночью выпал обильный снег. Бульдозеры расчищали подъездные пути к объектам, а следом, натужно грохоча моторами, двигались тяжелые грузовики с железобетоном, громоздкие панелевозы. В утреннем белесом небе плавно разворачивались длинные стрелы башенных кранов. Стройка оживала после метельной ночи.

Юрий Воеводин еще из окна участковой конторки увидел машину секретаря горкома и вышел, чтобы встретить Нечаева.

Они поздоровались, мельком оглядывая друг друга. Оба крепкие, сильные, только Юрий повыше Нечаева, зато тот плотнее.

— Не собрать ли нам сюда наших дворников для очистки стройплощадок? — посмеиваясь, сказал Нечаев.

— Мы скоро заканчиваем, Ярослав Николаевич. Ну и подвалило снежку!

— На всех не угодишь. Крестьяне торжествуют, а строители огорчены. Идем, показывай.

— Что вас конкретно интересует?

— Начнем с ваших графиков.

Они вошли в дощатую конторку, где возле раскаленной железной печки орудовал ночной сторож, инвалид.

— Хватит вам, Тимофеич, подбрасывать уголек, дышать нечем, — сказал Юрий и распахнул дверь в соседнюю комнату.

Нечаев осмотрелся. Прорабские конторки ничуть, наверное, не изменились с той довоенной строительной эры, что много раз описана в романах. Та же краснобокая печурка, тот же оцинкованный бачок с солдатской кружкой, надежно пристегнутой цепочкой. Обшитые фанерой стены так же увешаны разными графиками, будто время не властно над этими времянками, вокруг которых поднимаются капитальные кварталы.

Юрий с плохо скрытым удовольствием сообщил Нечаеву, что задание второй декады января выполнено по всему восточному жилому массиву. Нечаев даже привстал из-за шаткого столика на козлах, чтобы самому взглянуть на сводный график. По словам Юрия выходило, что месячный план тоже будет выполнен. Нечаев не перебивал его: такого еще не бывало, чтобы строители взяли нужный темп буквально с начала года. Юрий объяснил, что тут сверхплановый задел сыграл положительную роль. Как только завод стол выдавать сборный железобетон, участки немедленно приступили к сборке широким фронтом. Если и дальше не случится сбоя в поставке конструкций на площадки, если всегда монтировать «с колес», то весной можно будет сдать тысяч пятьдесят квадратных метров жилой площади. Вообще работать стало полегче: теперь один заказчик — горисполком. Это благо для строителей, которых вечно осаждала целая толпа мелких застройщиков, чуть ли не равная числу будущих жильцов.

Нечаеву понравился и сам тон Юрия Воеводина: он рассуждал уверенно, энергично, не опасаясь быть пойманным на слове. Вспомнилась притча секретаря обкома о мягкой и твердой пшеничке. Правильно поступил Горский, назначив на ответственную должность вчерашнего прораба, совсем молодого человека.

— А где Двориков? — между прочим поинтересовался Нечаев.

— Виталий Владимирович с понедельника в проектном институте. Накопилось множество вопросов к проектантам. Ведь строительный конвейер начинается там — с чертежной доски.

— У вас с Двориковым разделение труда, — с улыбкой заметил Нечаев.

— Просто мне ближе оперативные дела, Ярослав Николаевич.

«В самом деле, как раз такой помощник и нужен Дворикову», — подумал Нечаев и выругал себя за эту неприязнь к главному инженеру, что с недавних пор нет-нет да возникала у него, конечно, из-за Риммы Луговой.

Только было они собрались на объекты, как подкатил к заснеженной конторке сам главный инженер. Легок на помине!

— А мы тут без вас хозяйничаем, Виталий Владимирович! — сказал Нечаев.

Двориков с затаенной ревностью глянул на Воеводина.

— Вы доложили секретарю горкома последнюю оперативную сводку?

— Самым подробным образом, — ответил за него Нечаев.

— Тогда я проведу вас, Ярослав Николаевич, по некоторым объектам.

Уже сев в машину, Нечаев оглянулся и дружески кивнул Воеводину:

— Спасибо, Юрий Максимович!

«Юрий Максимович… — недовольно поморщился Двориков. — Желторотый мальчишка, баловень судьбы! Если бы не положение отца, не причуды Горского, который любит заигрывать с молодежью, — ходить бы ему в десятниках. Интересно, чем он сегодня подкупил Нечаева?»

Осмотрев несколько этажей нового дома на двести с лишним квартир, где полным ходом шли отделочные работы, Нечаев лукаво спросил главного инженера:

— Так вы же наверняка сдадите весной пятьдесят тысяч метров?

Двориков с недоумением покосился на него:

— Кто вам назвал такую цифру, Ярослав Николаевич?

— Я сам прикинул, раз под крышу подведено несколько таких домов.

— Твердо не обещаю, Ярослав Николаевич. Постараемся, если будут оптимальные условия.

— Теперь покажите мне, как у вас идет монтаж «с колес».

— Помилуйте, это пока ученические потуги.

— Ну-ну, все же любопытно.

К удивлению самого Дворикова, на строительстве ближнего девятиэтажного дома происходило нечто похожее на организованный поток. Одна за другой подходили машины, и башенные краны тут же снимали с них заиндевелые панели и бережно поднимали на верхотуру. Нечаев постоял, наблюдая за монтажниками, и сказал, не оборачиваясь:

— В самом деле неплохо для начала, Виталий Владимирович.

Двориков был польщен: Однако Нечаев тут же и добавил ложку дегтя:

— Боевой у вас помощник, ничего не скажешь.

Двориков вяло наклонил голову в знак согласия.

Когда Нечаев уехал, он хотел сгоряча пожурить Воеводина за излишнюю болтливость, но, пока добирался до конторки, остыл, махнул рукой. Как-нибудь потом скажет при удобном случае Горскому. Того и гляди, что с этим «боевым помощником» угодишь впросак: ему бы только лихо рапортовать начальству — из молодых да ранний.

Не думал, не гадал Двориков, что у него в замах окажется такой преуспевающий молодой человек. Он-то сам стал главным инженером в сорок лет и не терпел выскочек, которые взбегают по служебной лестнице через ступеньку, а то и две. Попробуй теперь отделаться от этого Юрия Максимовича, если не в меру самолюбивый парень наступает тебе на пятки. Ловкий ход сделал управляющий трестом: взял да и запряг в одну упряжку коня и трепетную лань — серьезного инженера в годах и недавнего прораба, едва освоившего строительную азбуку. «Не боги горшки обжигают», — вот чем оправдывает Горский свою показную демократию при выдвижении кадров. И до чего же искусно разыграл сценку назначения в присутствии его, Дворикова! Получилось, что не он, управляющий трестом, единолично все решил, а они вместе долго искали подходящую кандидатуру и, наконец, нашли. Или эта его фраза чего стоит: «Молодость была, есть и всегда будет преимуществом, а не изъяном». Мы-де пожили на свете, дело свое сделали, очередь за вами. Как бестактно это было сказано при нем, Дворикове, которому еще далековато до шестидесяти. Ну разве молодость способна заменить инженерный опыт? Видно, управляющему желательно было подчеркнуть, что кому-то (понимай — ему, Дворикову) уже недостает молодой энергии, а у кого-то, в данном случае у Юрия Воеводина, ее избыток.

Чем дольше Двориков размышлял о своем напористом заме, под впечатлением сегодняшней встречи с секретарем горкома, тем сильнее жалел о том, что зря отказался от предложения Нечаева принять новый трест. Побоялся начинать все сызнова. Да что теперь о том говорить: после драки кулаками не машут. «Крепись, Витя!» — успокаивала, бывало, его Римма в таких случаях. А теперь и она упорно отмалчивается, едва заходит разговор о делах мужа.

В эти хмурые январские дни Платон Ефремович уезжал на стройку затемно и возвращался поздно вечером. Он давно испытал на себе целительную силу труда. Однако после возвращения из Баку надо было не просто забыться на работе, что всегда достижимо на короткое время, надо было как-то одолеть мучившую его двойственность душевного состояния. Кажется, нет ничего больнее, как сравнивать двух женщин, с которыми связала тебя судьба в разные годы. А сравнения каждый день напрашивались, пусть ты и немолод.

Больше всего Платона озадачивала с виду спокойная житейская мудрость и Ксении и Ульяны, будто не питавших друг к другу обычной в таких случаях неприязни. Ксения предоставила ему полную свободу, хорошо понимая, что значила для него первая любовь, испытанная огнем войны; в свою очередь, Ульяна нашла в себе силы, чтобы отказаться от слишком позднего счастья. О-о, если бы Уля потянулась к нему, как в молодости, на фронте!.. Тогда, возможно, все бы переменилось в жизни. Но этого не произошло. И, странно, он почувствовал себя как бы отринутым и Ксенией и Ульяной. Лучше находиться между двух огней женской ревности, чем стать вроде бы никому не нужным. Конечно, и та и другая желали ему добра, не догадываясь, быть может, в каком он окажется противоречивом положении. Сравнивая их, Платон лишь теперь понял до конца, что именно с Улей его накрепко соединила настоящая любовь, а с доброй, чуткой Ксенией свела общая дорога послевоенного вдовства.

Но как бы там ни было, надо жить, работать. Вернувшись из отпуска, он сразу же встретил вопросительный, тревожный взгляд Ксении. Этот ее взгляд преследовал Платона весь день, пока Владлен не ушел к Воеводиным. Тогда он рассказал ей о встрече с Викторией: какая у него взрослая дочь, умница, кандидат экономических наук. Жаль, что не замужем.

Ничего другого в первый вечер не сказал Платон, хотя видел — Ксения сгорает от нетерпения узнать все подробности его встречи с Ульяной. Впрочем, Ксения чувствовала, как нелегко ему вернуться из мира прошлого в мир настоящего, и не торопила, не понуждала Платона быть откровенным до конца, чего бы это ей самой ни стоило.

Понадобилось несколько вечеров, чтобы Платон исподволь, постепенно рассказал жене о своем невероятно трудном путешествии в далекую молодость. Ксения Андреевна спросила его нерешительно, осторожно:

— Ну, а если Ульяна Матвеевна предложила бы тебе остаться с ней?

— Война нас повенчала, война и развела, — ответил он.

— Все же, если бы она предложила?

— Не знаю, не знаю…

Ксения грустно улыбнулась. И по тону, и, главное, по быстроте его реакции на ее повторный вопрос она поняла, что он не хочет говорить об этом. Только для нее-то здесь никакой тайны нет: женский безошибочный инстинкт подсказывал ей, что все решила, конечно, сама Ульяна. Но почему? Только ли потому, что время разделило их? Наверное, сам Платон сначала заколебался, и внутренние колебания его были точно разгаданы Ульяной — не такая она, значит, женщина, чтобы поступиться своим характером… Рассуждая подобным образом, Ксения Андреевна довольно близко подходила к истине. И в ее глазах Платон поднялся еще на голову как человек, совесть которого не замутили никакие переживания. Да-да, совесть. Любовь его, конечно, на стороне Ульяны, но совесть — на стороне ее, Ксении.

— А ты привез карточку дочери? — поинтересовалась она в другой раз.

Он достал из секретера цветную фотографию.

Ксения Андреевна присела у стола и долго рассматривала. Большие темные глаза, высокий открытый лоб без всякой челки, пышные и тоже темные густые волосы, изящный изгиб девичьей шеи — во всем угадывалась та природная женская красота, которая не нуждается в искусственной дорисовке.

— Вылитая мать, разве только женственнее, — вполголоса заметила она.

Платон посмотрел на военный портрет Ульяны, висевший над секретером, хотел было сказать, что Ульяна была именно такой, когда они встретились на Кубани весной сорок третьего, но смолчал.

— Ты не прячь, пусть будет на твоем столе, у меня где-то есть подходящая рамка, — сказала Ксения Андреевна.

Утром, как только отчим уехал на работу, Владлен устроился за его столом.

— Мама, откуда у Платона Ефремовича эта юная кинозвезда? — весело спросил он, увидев фотографию.

— Это и есть твоя сводная сестра Виктория Платоновна Горская.

— Ого, звучит по-княжески!.. Да и хороша сестренка. Пожалуй, влюблюсь еще. Сестра-то не двоюродная, а сводная!

— Но ты же, как тень, преследуешь Злату Румянцеву?

Владлен сконфузился:

— Все кончено, мама. Как говорят в таких случаях: останемся друзьями… — И он коротко поведал ей о том, что произошло в новогоднюю ночь у Воеводиных.

— Я предчувствовала это. Не умеешь ты бороться за свое счастье… Нет-нет, не возражай! За любовь тоже надо бороться. А ты как думал? Пока сочинял свои статьи, Юрий увлек девушку.

Ксению Андреевну расстроил неудачный роман сына. В отличие от Елизаветы Михайловны Воеводиной, она не видела в Злате ничего особенного. Мог бы ее Владлен выбрать девушку и поярче — целая ярмарка невест вокруг. Но почему Злата предпочла Юрия? Чем хуже ее Владик? Бедный, наверное, мучается теперь. Не следует быть излишне влюбчивым, выдавать себя с головой раньше времени. Вот и наказан за свою сентиментальную натуру.

На другой день Платон Ефремович приехал домой раньше обычного. За ужином он сказал Владлену:

— Читал передовую о строителях в вашей газете. Хлесткое сочиненьице.

— Не понравилась статья? — Он в упор глянул на отчима.

— Слишком безапелляционно судите. Главный инженер треста выглядит у вас каким-то неисправимым аппаратчиком, на стройках бывает редко, ничего не доводит до конца.

— Но ведь факт, что…

— Факты бывают разные: одни — для обывателей, забивающих «козла», другие — для думающих людей. Виталий Владимирович налаживает сейчас строительный конвейер, с утра до вечера пропадает в проектном институте, а вы пишете, что руководит по телефону.

— Короче говоря, вы недовольны критикой…

— Я недоволен вашим верхоглядством, — снова перебил его Платон Ефремович. — Вдобавок — менторским тоном. А что касается оперативного руководства, то заместитель главного инженера Воеводин каждый божий день мотается по всем площадкам.

— Все-таки не надо бы вам защищать Дворикова.

— Я защищаю правду.

— Но, Платон Ефремович…

— Вот тебе и  Э ф э м ы ч. Кстати, если уж вы ударили по главному инженеру, то почему заодно не замахнулись на управляющего? Куда он смотрит?

Ксения Андреевна настороженно наблюдала за неравным поединком между сыном и мужем, не вмешиваясь в их разговор.

— Статью писал я, Платон Ефремович, — сказал Владлен.

— Поздравляю! А я, каюсь, считал тебя серьезным журналистом. Вдобавок в статье допущены ошибки технического характера. Ты что так рассеян? Влюблен, что ли? Если влюблен, то пиши о фигурном катании на льду.

— Учту, Платон Ефремович, — сухо сказал Владлен.

Вечер был безнадежно испорчен. Владлен закрылся в своей комнате и даже не вышел посмотреть очередную телепередачу о звездах конькобежного спорта. Ксения Андреевна никогда не защищала сына — не было случая, чтобы Платон обидел его понапрасну. Но сейчас она все-таки заметила с сочувствием:

— Переживает бедный мальчик.

— Вся жизнь соткана из переживаний, — глухо отозвался Платон, вдруг снова пронзительно подумав об Ульяне.