Тихий денек в Грузинском переулке. Выложенный из красного кирпича, дремлет фигурный подъезд. Мимо изредка, раз в полчаса, проезжают машины.

Красный кирпич бывает разный. Он может быть ярко-оранжевым, что легко бьется и крошится в руках. Из него дачники строят свои фундаменты.

Он может быть темно-красным, что впитал в свои звонкие поры из воздуха жирную копоть и оттого отталкивает, не принимает воду, она висит на нем крупными капельками и скатывается вниз. Это кирпич промышленных стен и тюрем, безысходный, устрашающий.

Бывает крашеный кирпич. Его красят специальной краской раз в году. Самая главная кокетка в Москве — несгибаемая кремлевская стенка. Румянится, прихорашивается, и потому никогда не стареет.

А бывает кирпич гладкий, как кафель. Он темен с рождения не просто так, а для солидности, как темны для престижа посольские костюмы и длинные лимузины, его цвет — темно-темно-малиновый. Грани острые и прямые. Он тяжел, он плотен, он убедителен — как гранит или мрамор.

Вот из этого дорогого кирпича и был сложен и подъезд, и особняк в Грузинском переулке. Каменщик-щеголь, простая кладка для тебя скучна, и ты выделывался вдоволь, выводя округлые арки над окнами, заставляя орнамент выступать из стен, а то и вовсе вращая кирпичи вокруг оси, и так, и этак, как тебе захотелось. И все тебе, мастеру, сошло с рук. Бахвалился умением класть кирпич, к чему тебе бетон, для чего тебе сталь? Ты и так гнул стену, как хотел. Что из того, что кирпич прямоугольный? Красив фасад. Не одну сотню лет отстоит каменная роспись, удаль русских мастеровых.

Подъезд, три ступеньки вверх. Козырек-кокошник. Три арки, одна в одну. Нарядная оправа для дубовой двери. Когда-то за ней жил буржуй. А сразу потом завелся здесь исследовательский институт. Сначала одна комната, потом две, потом неудержимый поток ломал стены и перекрытия, пока не затопил весь особняк.

Сеяли здесь что-то, а может, кого-то сажали. Всяко случалось. Но в настоящий фавор сельскохозяйственный институт поднялся после войны. Здесь ученые выводили особые сорта зерновых, пригодные для выращивания после ядерной войны. Отгремит атомная атака, хлеб станет отравой. Но зарядят селяне свои сеялки просом из секретных амбаров — и к осени страна будет сыта.

Однако грядущую войну хозяева отменили. И теперь институт летит дальше по инерции, рассыпаясь на глазах. Летучий голландец современной науки. Жизнь здесь выдохлась. Так в пустой бутылке пива есть только слабый осадок на дне и долго, долго еще будет оставаться пивной дух. А самой субстанции, ради которой стояли стены, уже нет.

Жаль… Жаль? Как бы не так! Когда пустеют военные НИИ и заводы, это замечательно. Это прекрасно. Это значит — еще поживем.

Но воздух покоя, атмосфера размеренности и дух солидной самоуверенности засекреченных ученых и их закрытых тем останется здесь навсегда.

Точно в пять напротив института притормозила черная машина. Чуть рыкнул двигатель, задирая переднее правое колесо на высокий тротуар. И сразу же скрипнули тормоза, выдавая любителя энергичной езды. Двигатель смолк. Секунду спустя из машины выскочил Добрый День. Оказавшись на улице, он стал двигаться неторопливо, как и полагается бывшему военному.

Во всем четвертом мая было что-то, что располагало к неработе. Освободившись из пробки, Добрый День отпустил Колю поспать. А сам, беспричинно покружив, попетляв по Москве и не ощутив от этого ни радости, ни прояснения в мозгах, решил, что нуждается в передышке. Пришло время использовать запасной источник душевной энергии. Добрый День позвонил Леонову и сказал, что он едет.

Два шага к подъезду и по одному — на каждую его удобную ступень. Открыл дверь. Скрипнули петли.

Квадратный холл. Широкая лестница поднимается по левой стене на второй этаж. Много света идет из окон под высоким потолком. Под ногами — выцветшая красная дорожка с зелеными полосками по краям. Впереди — желтый конторский стол. На нем стоит лампа и рядом телефон времен товарища Сталина. И распахнутая конторская книга с синими страницами. В ее середину вложена деревянная линейка и пластмассовая ручка. А за столом сидит пожилая женщина, совсем седая.

Услышав шаги, подняла лицо от детектива, закрыла обернутую в газету книжку. Очки и светлые, светлые глаза.

— Здравствуйте. Леонов здесь? — спросил Добрый День.

— Средний или старший?

— Алексей Дмитриевич.

— Его еще нет. Но он только что звонил, сказал, что выезжает.

Добрый День кивнул и пошел дальше, отчего-то вдруг обернулся на вахтершу и подумал, что, наверное, она сидела здесь и лет двадцать назад. Нет, тогда тут стоял усатый прапорщик.

Добрый День привычно свернул в узкий коридор и легким бесшумным шагом быстро пошел мимо широких двустворчатых дверей, давным-давно крашенных грубой масляной краской в густой белый цвет. Маленькие таблички сверху: «104», «105». На следующей двери номер отсутствовал.

Когда-то здесь была конюшня. Еще остались, высокие кирпичные арки. Но сейчас, нажав по очереди семь кнопок на цифровом замке, Добрый День попал в теплицу.

Далеко вперед тянутся ажурные перекрытия. Железный паук вытянул их из серебряного алюминия. Через стекла текут солнечные лучи. Ярко, светло и душно. Добрый День на ощупь нашел черную прямоугольную коробочку на стене у двери — после темного коридора глаза не успели привыкнуть к такому яркому свету, ничего не видно — и, одну за другой, отключил белые гирлянды под потолком. Они подмешивали свой электрический свет и тепло к солнечному.

И только тогда Добрый День увидел под ногами белый ковер. Замерший на лету туман прихоть Бога сложила в кружева. Лилии. Белые лилии. Нежный цвет. От кислотных осадков, дождей с черной копотью вас хранит стекло. От тени облаков избавляют лампы. Прозрачную воду вы превращаете в зеленый сок. Черный чернозем — в белые лепестки. В белый, белый мираж…

Добрый День сел на табуретку. Поставил локти на колени. Подпер кулаками подбородок.

Лилии сегодня — это большой бизнес. Технология почти как у лука. Современные лилии бывают двух видов: «срезка» и «домашние».

Лилия «под срезку» очень быстро растет, потому что каждый лишний день на грядке прибавляет — к себестоимости новые счета за свет, воду и отопление. Как расцветет, ее сразу срезают, упаковывают в длинные картонные ящики и везут из Голландии по всему свету. Лилии покупают влюбленные и дарят девушкам. А если не дарят, тогда девушки покупают их себе сами.

«Домашние» сорта поднимаются много дольше. Зато легко переносят пересадку в горшки и долго, очень долго живут и цветут на окне в добропорядочных домах. Это символ благополучия, это символ согласия в семье и склонности к естественной красоте. Иногда их даже посылают по почте: три тугие луковицы в вате вместе с маленьким пакетиком подкормки.

Сами по себе лилии долго не протянут. Без человеческого внимания комнатные существа — цветы, кошки и собаки — существовать не могут.

В лилейном почти полностью автоматическом конвейере углядеть романтику может только законченный эстет. Потому что компьютер ее тщательно сцеживает и бережет на конец. Вся романтика достается влюбленным, для которых, в конце концов, и крутится это колесо.

Но даже в массовом производстве всегда есть одно узкое место: разработка новых сортов.

Многовековая селекция довела сорта лилий в наши дни до такого разнообразия, что их почти нельзя скрещивать между собой. Цветки настолько разные, что несовместимы друг с другом. Генетически совместимы. Механически — нет. Пыльца в пестик не пролезает. Или все-таки пролезает, но зародыш настолько велик, что сразу рвет ткань в лоскуты. Или сроки оплодотворения совсем разные, и пыльца вызревает, когда партнер уже отцвел. Проблемы, проблемы, проблемы…

Конечно, у науки есть тысяча и один способ, как такой запрет обойти. Собственно говоря, это уже не наука. Это искусство. Пара фирм у американцев, три или четыре у голландцев. Все они созданы под конкретного дизайнера. Чародея, знающего, как устроено Бытие, и умеющего задавать вопросы Богу. И способного хоть изредка услышать ответ. Но это знание — тайна. Тайна бронированных сейфов и зашифрованных компьютерных программ. Умных голов, которые на это кладут всю свою жизнь.

После того как зародыш развился до луковицы, все основные хлопоты с новым сортом оканчиваются. Промышленники луковицу шинкуют и выращивают стандартным клонированием («глазками», как картошку), и считают продукцию на тонны.

Все дело в том, как получить луковицу. Чемоданчик с луковицами модного сорта пять лет назад, во время последнего лилейного бума, стоил несколько сот тысяч долларов. Получить сполна такие деньги тоже проблема, но не для Доброго Дня. Да в спокойной Голландии это много, много проще, чем у нас.

Разжившись гонораром, дизайнеры снова запираются в своих лабораториях и колдуют дальше. Они хитры, поэтому выбирают наиболее реальные варианты. Наиболее простые. Потому с каждым шагом остаются только все более сложные — цветочные дизайнеры сами делают с каждым годом свою головоломку серьезней. Они давно бы уперлись в стену, если бы не прогресс, что каждый месяц рождает новые и новые средства, одно причудливей другого. Дизайнеры двигаются дальше, стараясь подгадать свежую мутацию к новой лилейной волне.

…Что-то шевельнулось за спиной. Добрый День обернулся. Медленно открылась тяжелая дверь. За ней — пожилой мужик в белой рубашке и аккуратной серой тройке.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич.

Добрый День поднялся. Время, время, бесстрашный возница, куда ты гонишь? На пороге остановился и посмотрел назад. Снег, облако, свет — все вместе и ничего порознь, вот что такое эти цветы. Закрыл за собой дверь.

Они прошли по коридору до торчащего из стены пожарного крана. Напротив него — лаборатория Алексея Дмитриевича.

Большая комната. У стены потрепанный письменный стол. На нем полупустая бутылка «Бахриони», две чайные чашки из темного стекла, сахарница и коробка с пакетиками чая. Рядом кофемолка и коричневый электрический чайник, похожий на «БИКовскую» пластмассовую зажигалку, вставшую на торец.

Со стула поднялся паренек в светлом пиджаке.

— Здравствуйте. — Добрый День кивнул и пожал руку. Говорить ему не хотелось. Сел у окна.

Паренек — это Леонов-младший. Они вдвоем с Леоновым-старшим приехали на десять минут позже Доброго Дня, но беспокоить его не стали и убивали время в заумной беседе о тонкостях политики внутриинститутского управляемого бардака и попивали сухое вино.

Остроту теме придавал один любопытный факт: Леонов-младший разговорился с девчонкой из бухгалтерии (ее отец тоже работал здесь), и она рассказала, какую сумму бухгалтерия рассчитала и начислила, а директор института сполна получил в качестве отпускных неделю назад: семьдесят восемь лимонов.

Средняя зарплата — где-то в сто шестьдесят раз меньше. Выводы относительно судеб науки из этого скромного факта идут далеко, так далеко, аж до Полярной звезды — с точки зрения Леонова-младшего. Что с него взять, он еще маленький.

Леонов-старший понимал больше и ничего нового в этом не видел. Интересная в этом смысле у деда с внуком вышла дискуссия. О временах, что постоянно меняются — никогда не меняясь. Но даже и такую тему можно исчерпать. И только тогда Алексей Дмитриевич пошел за Добрым Днем.

— Чай, кофе, вино? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Чай.

Паренек бросил в чистую чашку пакетик с позолоченной картонкой на конце нитки, налил сверху кипяток.

Алексей Дмитриевич развернул на столе отчет — бледно отпечатанные на дешевом принтере листы бумаги.

— Если кратко — шестая серия вся посохла. Напрочь.

— Вся?

— Вся.

Добрый День тяжко вздохнул: его мечта с голубой каемочкой опять отодвигалась в будущее. Белая лилия — да, это возможно. Нет проблем. Но с голубыми прожилками на краях — никак.

— Высохли? — переспросил Добрый День.

— Напрочь. Я их статикой заряжал, думал, так пыльца намертво налипнет. Ничего не получилось. То заряд стекает, то сохнут…

Может, и слушал его Добрый День. По крайней мере, делал вид. В инженерной генетике он не понимал ничего. Поэтому думал совсем о другом. И мысли его были черней черного.

С утра Добрый День навел справки. Он давно в «Чингиз-Ойл» и знает, что здесь к чему. Приятель из личной охраны Чингиза шепнул, что Хозяин с первого числа не спит. До утра горит свет в иллюминаторе. Чингиз сидит, смотрит на телефон, иногда — на деревянный настил причала.

Дело стоит. Приказ не выполнен. И, что хуже всего, никто не торопит. Никто не звонит. Никто не спрашивает, как идут дела. Они ему верят. Они бояться ему помешать. А он, знаменитый Добрый День, не может приказ исполнить.

Добрый День сам себя признавал человеком недалеким, даже ограниченным. Но на интуицию никогда не жаловался. Добрый День чувствовал, что его миссия обесценивается. И что с каждым часом он сам обесценивается вместе с ней. Как так получилось? Почему?

Добрый День не делал выводов. Просто вдруг, посмотрев на коричневую доску на стене с непонятным графиком, он понял, что все обойдется. Все будет как надо. Легко и просто все будет кончено к утру. Не надо никуда торопиться. Можно еще посидеть в этой чистенькой лаборатории и послушать умных людей. А потом снова вернуться в теплицу. И все у него получится.

— А они светиться-то потом не будут? — спросил Добрый День, отхлебывая чай.

— Нет, конечно. Да это разве радиация?.. Это так, баловство, — с явным сожалением произнес Алексей Дмитриевич.

— Да… — протянул Добрый День, просматривая смету. — Черт, я ехал, думал, шестая серия уже взошла. Жаль.

Достал бумажник, отсчитал одиннадцать купюр по сто долларов:

— Через неделю я, может, в Швецию поеду. Если что привезти надо, так мне список нужен по-русски и по-английски. Я перед отъездом зайду, заберу.

Грядка с белыми лилиями Доброму Дню не принадлежала. Ему вообще мало что принадлежало в этой жизни. Зато и отобрать нельзя. И украсть нельзя. Те деньги, что он на нее угрохал, отобрать было еще можно. А вот грядку — нет.

Наивный Алексей Дмитриевич верил, что Добрый День собирался заработать на лилиях деньги. Плохо он знал отморозков. Просто Доброму Дню однажды было видение: лилия. Белая лилия, глубокая чашечка, синий край. Нежный оттенок. Филигранная резьба. Тонкий росчерк голубым пером по белому лепестку. Снилась она ему с тех пор. Он мог нарисовать ее одним движением, не отрывая карандаша от бумаги. Но вот беда, ученые говорят, таких цветков на свете не бывает. В этом Добрый День с ними соглашался: они умные, им виднее. Действительно, до сих пор не бывало. Ну и что?

Жаль только, что, когда Доброго Дня убьют, цветы замерзнут. Кончатся деньги, электрики отключат свет, и лилии загнутся. Сначала облетят лепестки, останутся только зеленые безнадежные стебли. Потом посохнут и они. И через полгода безделья и безденежья уйдет на пенсию, на покой, мужик, который их растил. Может, тогда в теплице действительно посадят лук, а может, заколотят дверь до лучших времен.

Но пока Добрый День здесь, с его лилиями ничего не случится.