Сегодня спалось на редкость отвратительно. Немолодой уже хрёпл, ста семидесяти лет от роду, не переставая ворочался в изгибе дымохода, устраиваясь то так, то сяк на подстилке из трухи и листьев, что залетали по осени в трубу. Благо, уже много лет никто в доме не пользовался каминами, и он перебрался жить в этот уютный дымоход с пустого и холодного чердака.
Хрёпла звали Иван Андреевич, вернее — это он сам себя так звал, потому что, как зовут его на самом деле, давно запамятовал. Имя для хрёпла, конечно, необычное, но что поделать, богатой фантазией он не отличался. Лет сто назад, очухавшись после очередной весьма продолжительной спячки и осознав, что позабыл все на свете, даже собственное имя, хрёпл не на шутку огорчился. Десять лет подряд, временами просыпаясь — как правило, это случалось под конец лета — он пытался вспомнить хоть что-нибудь, хотя бы имя, но все потуги оказывались тщетными. Чем больше проходило времени, тем крепче все забывалось.
Тогда хрёпл вознамерился придумать себе новое имя. Целое лето и осень, до самых холодов, он шебуршал по чердаку, пугая кошек и голубей, и думал, думал, думал. И придумал даже несколько вариантов, но все они ему категорически не понравились.
И тогда он решил, что возьмет себе первое же попавшееся имя, которое услышит или увидит. На этом и успокоился. Прошло еще несколько лет — кажется, хрёпл провел их в спячке — пока его не потревожили.
В квартире на верхнем этаже появились новые хозяева. Они притащили на чердак кучу всякого старого хлама. С большим любопытством исследовал хрёпл свои чердачные владения, выискивая что-нибудь интересное для себя. Тут-то и попалась ему на глаза маленькая книжка с порванной обложкой. Крупными черными буквами на ней было написано: «БАСНИ. ИВАН АНДРЕЕВИЧ», а дальше кусок обложки был оторван. Вот и вспомнил хрёпл, что так и не подобрал еще себе имя.
Несколько дней подряд бродил он по чердаку, проговаривая вслух: «Басни. Иван Андреевич, Басни. Иван Андреевич…», привыкая к новому имени. Получалось слишком длинно. Сложно было выкрикнуть такое имя на одном дыхании, поэтому от слова «Басни» хрёпл предпочел избавиться. Потом он даже решил проверить, как отнесутся к такому имени окружающие, но окружающих не было, и хрёпл благополучно забыл об этой затее.
И вот, как-то раз, на свою беду на чердак зашел дворник — вроде бы, звали его Петрович — и принялся выносить хлам на помойку. Работал он медленно, вытаскивал по чуть-чуть, чтоб не перенапрягаться, а после обеда еще и подвыпил изрядно. Потревожил он покой хрёпла, а своими хождениями туда-сюда, достал его окончательно. Под самый вечер, пришел Петрович на чердак в последний раз, собрать остатки мусора. Подобрал он газеты рваные, тряпки пыльные, и увидел книжку, ту самую, под стропилами, которую, хрёпл, разумеется, считал уже своей. Расстроился хрёпл и начал судорожно соображать, как бы помешать Петровичу.
Дворник нагнулся, но до книжки дотянуться не смог, и, пошатнувшись, плюхнулся на четвереньки, в пыль, препохабно выругавшись.
Хрёпл, рассвирепев еще сильнее — ему не нравилась ругань, даже не сами слова, а интонации — тихонечко подкрался к Петровичу.
Поднатужившись, отвратным тонким голосом, он крикнул дворнику в самое ухо первое, что пришло в голову — свое имя:
— Иван Андреевич!!!
С перепугу попытавшись вскочить, Петрович здорово приложился головой о стропила. Подняться он так и не смог, и быстро-быстро, прямо на четвереньках, покинул чердачное помещение, не переставая бормотать себе под нос грязные ругательства.
Хрёплу понравился эффект, который произвело на дворника новое имя, и он окончательно решил навсегда остаться Иваном Андреевичем. А Петрович больше не заходил на чердак, даже замок на дверь повесил, чтоб туда мусор не стаскивали. И с тех пор жил Иван Андреевич в тишине и покое.
Прошло лет пятьдесят с тех пор, как приключилась эта история, самая яркая и запоминающаяся история в скучной жизни чердачного хрёпла, по крайней мере, единственная, которую он отчетливо помнил. Уж начали забываться и ее подробности. Даже имя свое Иван Андреевич позабыл бы давно, если б не видел его периодически на той книжке, что так и осталась лежать под стропилами…
А эта осень выдалась какой-то странной. Наверное, самой странной в нынешней жизни хрёпла. Тревога и беспокойство не покидали его. Вот уже с деревьев в саду, напротив его дома, осыпались почти все листья. Погода стала холодной и промозглой, туман то и дело пробирался на чердак. Иван Андреевич забрался в свое уютное гнездышко в старом дымоходе, но уснуть ему все не удавалось. Вернее, порой он засыпал, но сон приходил неглубокий, наполненный яркими видениями.
Снился ему всадник на черном коне, и боялся он этого всадника, как ничего в жизни не боялся. Как тварь потусторонняя, Иван Андреевич мог видеть не только то, что доступно людям, но и то, что зримо существует лишь в мире мистическом, как, собственно, и сам хрёпл. Человек никогда не увидит хрёпла, разве что тень его, да и то — исключительно в лунном свете.
И в этом видении, узрел Иван Андреевич не просто всадника, а повелителя тьмы на крылатом и рогатом, страшном коне с огненно-красными глазами. А в глазах самого повелителя зияла бездна, конец всему живому и неживому. Древний меч на его поясе извивался бронзовой змеей, а латы отливали мертвенным свечением. Весь мир, зримый и незримый тускнел, там, где появлялся этот всадник. Как будто все сущее в обоих мирах уступало место повелителю, или просто пыталось спрятаться от него, сжаться, стать незаметнее.
Иван Андреевич узнал этого всадника, и, что самое удивительное, даже имя Повелителя вспомнил: Акрон Вольронт.
Задрожал хрёпл от страха, сжался в комочек, под ледяным взглядом Хозяина. А тот, не отрываясь, смотрел на него, замерев, как статуя.
И тогда, впервые в жизни, хрёпл увидел себя. Увидел глазами повелителя.
Надо сказать, зрелище Иван Андреевич представлял из себя жалкое: голова, чуть меньше человеческой, со слюнявым пятаком, как у свиньи, крупными красными глазами и большими клыками. А тела самого — почти и нет: прямо из этой головы и растут тоненькие ножки с копытцами, трясущиеся и полусогнутые в трех суставах, как у чертика, да ручки, жалкие и маленькие.
Очень хотелось хрёплу себя любимого поразглядывать — возможность редкая, ведь даже в зеркале он не отражался — но уж больно момент представился для этого неподходящий. Рухнул он на колени перед повелителем и принялся землю руками ковырять, чуть поскуливая.
И протянул к нему Вольронт страшную черную длань в мерцающей латной рукавице, сгреб хрёпла в охапку, так, что и вздохнуть возможности не было, и зашвырнул в черный провал, миры разделяющий. И голос его властный гремел в голове у Ивана Андреевича, как раскаты грома:
— Сторожи дверь! Жди Орталу!
Так и оказался Иван Андреевич на чердаке трехэтажного дома на Фонтанке, в мире живых. Произошло это событие в 1839 году по людскому календарю.
Дверь, что надлежало ему сторожить, была потайной, спрятанной за топкой камина, в квартире на третьем этаже и вела прямиком в мир потусторонний.
Хрепл порадовался своему нынешнему положению. Да и как тут не порадоваться — сам Хозяин приказал, да и работенка не пыльная… Тут он задумался над этим невольным каламбуром. На самом деле, на чердаке было достаточно пыльно, но такую пыль он любил, и жил в ней с превеликим удовольствием. А вот делать ничего толком не надо было. Знай себе — дверь сторожи. А чего ей сделается, двери-то этой, не убежит ведь она никуда… Зато ему, хрёплу — раздолье. Обосноваться на полных правах в мире живых, да еще в таком тихом и уютном месте — об этом можно лишь мечтать. И никакие глуты теперь ему не страшны! Они к запретной двери и близко не подойдут.
Вспомнив этот приятный момент своей жизни, Иван Андреевич заворочался, довольно похрюкивая, и проснулся.
Но хорошее настроение очень быстро сменилось тревогой, что мучила его в последние дни. Что-то определенно было не так. Что-то менялось вокруг.
Тихо и осторожно покинул хрёпл свое убежище и отправился обследовать чердак. В голове гремели слова повелителя «Сторожи дверь!», и ослушаться приказа он не мог, даже думать об этом не решался.
«А что, если с дверью что-то не то? Что, если это дверь зовет меня?» — от волнения, ножки у хрёпла затряслись, и он жалобно заскулил. Менять что-то в своей жизни Иван Андреевич не хотел категорически: героем он никогда не был, да и возраста был уже почтенного. Большую часть жизни своей провел он в этом прекрасном месте, ни о чем не заботясь, и даже не задумываясь, что все может измениться. А сейчас — определенно что-то менялось, он чувствовал это. Его старый уютный мирок рушился, и будущее пугало.
Под стропилами, в дальнем углу чердака что-то зашуршало. От неожиданности хрёпл подпрыгнул, сделав в воздухе сальто, и юркнул за кирпичный дымоход, прислушиваясь.
Иван Андреевич мог бы и не прятаться, ни одно живое существо и так не увидело бы его. Но вдруг оно неживое?..
Чувства хрёпла обострялись, становились сильнее в десятки раз. Вместе с ними возвращались фрагменты памяти. И в этом мире довелось ему как-то встретить существо потустороннее… домового. Лет сто тридцать, наверное, прошло уже с той поры.
Домовой проник сюда, по всей видимости, из соседнего дома, и с упоением копался в пыльных углах чердака, осваивая новое жизненное пространство. Никак не ожидал он встретить здесь какую-то опасность для себя, и был совершенно неосторожен.
От нахлынувших приятных воспоминаний, глаза у Ивана Андреевича покраснели и даже стали светиться. Ох и попировал же он тогда! Без труда изловив беззаботного домовенка, хрёпл рвал его бесплотную сущность на части, причиняя жертве неимоверные страдания. Рвал медленно и с упоением, наслаждаясь каждым моментом этого дикого пиршества. Так устроена природа хрёпла. И хоть в этом мире у него и не было необходимости заботится о пропитании — его подпитывала дверь — раньше ему частенько приходилось охотиться.
Очередной шорох выдернул Ивана Андреевича из приятных воспоминаний, вернув к реальности. Странная смесь страха и охотничьего азарта поселилась у него в душе. Осторожно вынырнув из-за кирпичной кладки, он вглядывался в дальний угол.
«Кошка! Чертова тварь!» — с одной стороны, хрёпл был раздосадован крушением надежды встретить что-то для себя съедобное и попировать от души, но с другой стороны — кошка не представляла никакой опасности для него самого. Потихоньку, досада возобладала и переросла в ярость.
Молниеносным броском настиг хрёпл несчастное животное. Если бы кто-то мог видеть происходящее со стороны, то весьма удивился бы: какое-то неуловимое мгновение хрёпл был в двух местах одновременно. За дымоходом — и уже в дальнем темном углу, рядом с кошкой.
Короткий кошачий вой, мерзкий чавкающий звук, и с кошкой покончено. Без труда разрывал Иван Андреевич упругую плоть острыми клыками, в ярости размазывая кошачьи внутренности по грязной кирпичной трубе дымохода. Лапы и хвост он разбросал по чердаку, а голову зашвырнул в круглое вентиляционное окошко, из которого открывался чудесный вид на Фонтанку и Летний сад.
Громыхая по жестяной кровле, катилась кошачья голова по крутому скату, пока с шумом не скрылась в водосточной трубе. Порыв легкого ветра, принесший холодок и туманную сырость, ворвался в чердачное окошко. Зажмурившись от неяркого света пасмурного дня и вдохнув свежего воздуха, Иван Андреевич немного успокоился.