Пришел договор на квартиру. Я особенно не распространялась на эту тему и запретила Сэму и Поппи говорить о «новой жизни» и «новых начинаниях», хотя на самом деле так и было – я начинала новую жизнь. Но я наказала им быть поосторожнее, чтобы не сглазить. Я расправляла промокшие, сморщенные крылышки и хотела, чтобы переезд прошел тихо и не был ознаменован грандиозными жестами.

Я начала собирать вещи – свою долю. Вскоре лестничную площадку загромоздили коробки. Обстановка кабинета исчезла; кухня тоже опустела.

Разбирая чердак, я наткнулась на старомодный чемодан, на котором почерком Ианты было написано «Одежда Джека». Он был набит детской одеждой, которую я просто не могла выбросить. Крошечное платьице-халатик; первые ползунки Сэма; пара протершихся красных ботинок.

От пыли у меня заслезились глаза – а может, я просто заплакала?

В самом низу, в оберточной бумаге, так, чтобы было незаметно, лежала твидовая кепка. Папина кепка. Я зарылась в нее лицом и отчетливо услышала его голос: «Где мой цыпленочек?»

Я положила все вещи обратно, накрыла слоем оберточной бумаги и вытащила чемодан на площадку.

Стояли тихие весенние дни. Это был период выздоровления, время от времени прерываемого звонками от адвоката и агента по недвижимости. Два раза в неделю я по-прежнему работала на Кима. Ви часто присылала книги на рецензию («Если еще похудеешь, я тебя убью»). Позвонил Нил Скиннер и попросил не занимать июнь: надо было снова провести исследование, на этот раз по финансированию сферы искусств. Пришло приглашение на свадьбу Чарлза Мэддера и Кейт Фретт. К письму была приложена записка: не могла бы я прийти на маленький праздничный ланч за день до свадьбы? Чарлз очень хотел познакомить меня со своими детьми.

За порогом поджидало лето с его буйством красок и чувственным привкусом.

Как и сад, я тоже ждала: ждала, когда можно будет сбросить старую кожу, высушить новые крылья на солнышке и выступить вперед – очистившейся, новорожденной. Я снова отправлялась в путь.

Мы с Кимом обсуждали достоинства и недостатки книги по дизайну интерьеров. Я потягивала в кресле каппуччино, Ким облокотился о стол, и его галстук то и дело мешал нам. Мы увлеченно спорили о том, являются ли малиновые стены и позолота популярной тенденцией, обговаривали цифры и контракты, обсуждали издателей и читателей. В такой приятной обстановке и раздался звонок Поппи:

– Мам, мне надо с тобой увидеться. После работы я заехала к ней и позвонила в квартиру, которая показалась мне очень тихой. Наконец дверь отворилась, и меня встретила заплаканная Поппи.

Она проводила меня на кухню, и я чуть не споткнулась о гору грязной одежды, сваленной на полу. Вся раковина была заставлена грязными тарелками и ошеломляющим количеством винных бокалов. В кастрюле на плите что-то кипело.

– Какой кошмар, – сказала я.

Поппи нахмурилась:

– Я пыталась навести порядок. Ричард ненавидит грязь. – Она закусила губу. – Я понятия не имела, что он маньяк-чистюля. Раньше он никогда таким не был! Ладно, все равно у меня ничего не получается. Мы все время ссоримся, и он приходит домой все позже и позже. У меня столько времени, а я ничего не делаю. Не знаю, куда исчезает время; меня это бесит, но я еще сильнее ленюсь.

Я выключила газ, взяла резиновые перчатки и решила действовать.

– Я помою посуду, если ты займешься остальным.

Лицо Поппи вытянулось.

– Нет, мам, не к чему перетруждаться.

– Это не поможет?

Поппи швырнула на пол кухонное полотенце.

– Не понимаю, почему я должна ему угождать. Только потому, что он работает, ему кажется, что он имеет право возвращаться домой и требовать ужин. – Она закатила глаза. – Проснись, Ричард! Мы не в девятнадцатом веке!

Я подняла полотенце и передвинула гору грязного белья в угол.

– Дорогая, очень тяжело от путешествий и свободного полета перейти к семейной жизни, но домашние дела можно и нужно выполнять. По крайней мере так делает большинство людей. – Поппи скептически фыркнула. – Если бы ты устроилась на работу, то почувствовала бы себя лучше.

– Это у меня тоже не выходит. – Поппи нацелилась ни больше ни меньше как на место редактора в издательстве. – Вообще-то мне предложили поработать ассистентом по продажам, но мне кажется, глупо заниматься чем-то, что ты все равно потом бросишь.

– А тебе не кажется, что лучше попробовать? Поппи, знания о том, как продаются книги, могут очень пригодиться, а если у тебя будет работа, ты не станешь зависеть от Ричарда.

– Ты просто динозавр, мама. Ричард тоже думает, что нет смысла идти на компромисс.

Я вздохнула:

– Тогда чего ты расстраиваешься?

– Не знаю. – Поппи скрючилась и стала похожа на маленького растерянного ребенка. – Не понимаю, почему я так ужасно себя веду.

Я молча натянула перчатки. Я понимала, что чувствует Поппи – еще бы мне не понимать. Оливковые деревья и море, темное, как вино, брызги фонтанов на солнце – они манили, сияли, заслоняя остальные мысли. Я осторожно сказала:

– Поппи, ты сделала выбор – вышла замуж. Дочь вышла из ступора и взорвалась:

– Но я не хотела становиться скучной и бесцветной! – Она попыталась пнуть ногой кучу белья. – И не понимаю, почему Ричард так изменился. Раньше он был совсем другим. Как будто его кто-то проглотил, а его место занял обманщик! Мелет всякую чепуху вроде «изволь приготовить ужин, потому что я здесь один работаю»! Я знаю, что мне повезло, и я не умираю с голоду, я не беженка, и моих родственников не убили во время резни, но честно говоря, мне плевать, потому что настроение у меня все равно ужасное!

Я обняла дочку так крепко, что ободок ее очков вонзился мне в щеку. Бедная моя Поппи. Ей придется приспосабливаться, придется ломать себя.

– Подожди, Поппи. Подожди немного – скоро ты привыкнешь. Не раскисай и не сдавайся. Ты пожалеешь, если опустишь руки.

Она вздохнула и прижалась ко мне.

– Что мне делать, мама? Ты же знаешь. Ты все это уже проходила.

– Нам с твоим отцом повезло: мы оба знали, чего хотим.

В моем случае ничего объяснять не пришлось: Натан сразу же понял, что мне нужно. На пятом свидании, сидя рядом со мной в кино, он взял меня за руку, пока шла реклама. «Я хочу завести семью, Роуз, и мне кажется, ты тоже этого хочешь. – Он поднял мою руку и один за другим стал целовать мои пальцы. – Я хочу на тебе жениться». Чуть позже он сказал: «Отвези меня в Йелланд. Хочу увидеть, где ты провела детство. Тогда я пойму самое важное в тебе».

Когда человек тебя понимает, он имеет над тобой огромную власть – понимание творит чудеса. Из слов и образов воображение может сотворить любовь. Как я была благодарна Натану за эти слова! Я ухватилась за мечту об устроенности и любви, которую он посулил мне.

Я поцеловала спутанные волосы Поппи и повторила:

– Не сдавайся.

Дочка сдвинула брови.

– Он просто дьявол. Какого черта я за него вышла?

– Да что ты? – В дверях стоял Ричард, и мы с Поппи вздрогнули. – Что-то раньше ты была другого мнения. Более того, помнится, в Таиланде ты думала совсем по-другому.

Поппи вырвалась из моих рук.

– Да как ты смеешь подслушивать?

– Будь я слеп и глух, мог бы и не заметить эту трогательную сцену. – Ричард зашел на кухню: он явно кипел от злости. На нем был деловой костюм, но на манжете оторвались две пуговицы: это напомнило мне прежнего Ричарда, увешанного четками. – У меня есть право находиться в собственном доме.

Я сняла резиновые перчатки – перед дракой от них лучше избавиться.

– Здравствуй, Ричард.

Ричард проигнорировал меня и обратился к жене:

– Вот уж не думал, что ты из тех, кто чуть что бежит плакаться к мамочке.

Поппи сжала руки за спиной.

– Я не из тех. Но если я решила так сделать, ты не смог бы меня остановить.

– А как же преданность? – Муж сделал шаг вперед, и Поппи попятилась. – Тебе вообще знакомо это слово? – Он сорвал пиджак и набросил его на спинку стула. Я увидела его обиженное, недоуменное выражение лица. – Вы не могли бы уйти, Роуз?

Не желая рисковать, я попятилась к двери.

– Запрещаю тебе уходить, – зашипела на меня Поппи.

– Твоей матери это не касается, – произнес Ричард.

– Касается, если я так сказала.

Ричард схватил Поппи за руку.

– Хочешь, чтобы твоя мать это видела? У нас что, театральное представление?

– Мама останется.

Лицо Ричарда покрылось опасным румянцем.

– Я целый день зарабатываю нам на хлеб, и мне не нравится возвращаться домой и видеть помойку, и мне не нравится… – он смерил меня презрительным взглядом, – мне не нравится, что ты позволяешь себе злобно клеветать на меня своей матери.

Ричард был прав. Это их дело, их личное дело. Я взяла сумку и попрощалась. Закрывая за собой дверь, я слышала слова Ричарда:

– Поппи, это непростительно… Как ты могла так поступить со мной?

Она судорожно зарыдала.

– Ричард, я не хотела… Не хотела тебя обидеть…

На следующее утро позвонила Мазарин:

– Я продала дом. И осталась в убытке. Но он был мне ненавистен.

Должно быть, ей было нелегко расстаться с таким ценным приобретением, которое при нормальном стечении обстоятельств могло бы доставить немало радости. Я подавила легкое сожаление оттого, что такая красивая вещь выскользнула у нее из рук.

– Dommage, – добавила она.

– Так будет лучше.

– Думаешь?

– Даже не сомневаюсь.

– Роуз, я рада, что ты моя подруга, – облегченно сказала она.

– Я тоже. – Мы задумались над этими приятными словами. В трубке слышались удары. – Ты где?

– В галерее. Мальчики устанавливают экспонаты. Ты обязательно должна приехать. У нас здесь выставка, посвященная влиянию мусора на человеческую психику. Ты будешь в восторге. Просто приезжай и взгляни.

Она словно сбросила гору с плеч. Я пообещала приехать в июне и записала дату в ежедневник. И еще рассказала ей новости о Сэме и Джилли.

– Природе ненавистна пустота, – заметила подруга.

Только я положила трубку, как кто-то замолотил во входную дверь. К моему удивлению, это был Сэм. Он был в шоке и задыхался.

– Мам, слава богу, что ты здесь. Не представляю, к кому еще пойти. Нужна твоя помощь. Мне только что позвонили из Бата, из больницы. Элис… судя по всему… я не могу поверить… она пыталась покончить с собой. Ее нашла уборщица и позвонила мне.

– Я только возьму сумку.

Его лицо посветлело:

– Правда, мам? Мне так нужна поддержка.

– Где ее родители?

– В Австралии, в отпуске. Они приедут только послезавтра. – Он провел ладонью по волосам. – Не могу представить, как там Элис одна.

Дежурная медсестра в больнице спросила, кто мы такие. Мы объяснили, и она уставилась на Сэма:

– Не думаю, что вам стоит к ней идти. Но когда я сказала, что больше из родных никого нет, она согласилась пойти на переговоры со мной.

– Должен же хоть кто-то с ней побыть, – сказала я.

Элис лежала в изолированной палате в конце отделения; там было одновременно душно и холодно, пахло дезинфекцией и чем-то еще… Если бы у отчаяния был запах, оно пахло бы именно так.

Когда я вошла, девушка лежала неподвижно, отвернувшись к окну. Я придвинула жесткий больничный стул и села.

– Здравствуй, Элис. – Она не ответила. Я вспомнила золотоволосую, сияющую красавицу. Сейчас она выглядела похудевшей; светлые волосы рассыпались по подушке и казались ломкими, как щепа. Я заговорила опять: – Элис, это я, Роуз.

– Боже, вы-то зачем пришли? – прошептала она.

– Мы же знаем друг друга, хоть и немного. Я подумала, что кто-то должен быть с тобой, пока не приедут родители.

Ее губы едва шевелились:

– К чему такое беспокойство? У нас с вами больше нет ничего общего.

Я сжала ее безжизненную руку.

– Мне жаль, что ты дошла до такого отчаяния…

– Что вы об этом знаете?

– Я знаю, что значит быть брошенной. Поэтому и сопереживаю другим, оказавшимся со мной в одной лодке.

Как мало нужно, чтобы уничтожить человека.

Последовала долгая пауза; казалось, Элис собирается с мыслями.

– Забавно, правда? В конце концов нас подводят достойные, добрые люди. Ты так привыкаешь к их порядочности, что забываешь, что на самом деле мы все одинаковые. Что порядочные люди, как и все остальные, не упустят главного шанса в своей жизни.

По отношению к Сэму это было несправедливо.

– Он ждал слишком долго, Элис, и думаю, он просто опустил руки. Думаю, Сэм почувствовал, что есть предел, до которого можно любить и ждать, когда другой человек ответит взаимностью. В конце концов, он просто решил продолжать жить своей жизнью.

Глаза Элис наполнились слезами. Я наклонилась и вытерла их.

– Я так устала, черт возьми, – проговорила она. – И чувствую себя полной дурой.

– Элис, у тебя на работе знают, где ты?

– Понятия не имею.

– Хочешь, я с ними поговорю?

– Мне все равно, – ответила она. – Делайте что хотите.

Через несколько минут я оставила Элис и отправилась искать Сэма.

Вместе мы сочинили историю про грипп, и он взял на себя переговоры с работодателями Элис. Мы договорились, что я побуду с ней до вечера, а потом он за мной заедет.

Я вернулась в палату. Вскоре Элис заснула, и день потихоньку стал клониться к вечеру.

По коридору проскрипела тележка. Зазвонил телефон. В комнату заглянула сестра, проверила пациентку и ушла. Наконец Элис открыла глаза и посмотрела мне прямо в лицо.

– Мне казалось, что Сэм будет рядом вечно. Он обещал, что так оно и будет. Мне казалось, что я могу не торопиться, прежде чем… ну, прежде чем меня затянет семейная жизнь и так далее. – Она нахмурилась. – Сэм именно этого хотел, но с какой стати все должно быть так, как хочет он? Я должна была понять, что он не станет ждать вечно.

Мне нечего было ответить.

Вошла вторая медсестра с подносом, и мы помогли Элис сесть. Я протянула ей чашку чая.

– Выпей, – приказала я. Она сделала пару глотков и сразу почувствовала себя лучше. Я расчистила место на тумбочке, чтобы можно было поставить чашку и блюдце.

Ее глаза жгли мне спину.

– Почему я все сделала не так? Это на меня не похоже. Обычно я такая предусмотрительная.

– Может, потому, что не хотела? – Я повернулась к ней.

По ее бледным губам пробежала слабая улыбка.

– А вы думали, что так будет?

– Нет.

Элис замолкла, а потом спросила:

– Какая она, эта Джилли? Что в ней такого, чего нет у меня?

Я осторожно подбирала слова.

– Джилли совсем другая. Она… более обычная, что ли.

– Можете не продолжать. Прекрасно представляю. – Элис откинулась на подушки и прикрыла глаза рукой. – Сэм заслуживает милую женушку, ту, у которой он бы стоял на первом месте. Я никогда не стану такой. Я не милая. И я должна сама заботиться о себе. Не спорьте.

Видимо, Элис привезли в спешке – ее одежда в беспорядке лежала на стуле у окна. Я взяла ее серые фланелевые брюки – они были в пятнах и пахли рвотой. Черный кашемировый свитер был не в лучшем состоянии. Красивые, дорогие вещи – я знала, что они ей дороги. Я сложила их осторожно. – Отнесу в чистку и скажу, чтобы доставили сюда, – сказала я. Рука ее бессильно опустилась.

– Зачем вы все это делаете, Роуз? Я же никогда вам не нравилась.

– Мне не нравилось видеть, как Сэм страдает.

– Так почему же?

– Потому что ты всегда была честной, – ответила я. – Пусть ты заставляла Сэма страдать, но ты никогда не направляла его по ложному пути. И никогда не давала невыполнимых обещаний.

Нас обеих объединял опыт, к которому мы не стремились, но мне казалось, что Элис потребуется больше времени на выздоровление. Я пригладила ее волосы.

– Элис, ты обещаешь больше этого не делать?

Она залилась румянцем.

– Как знать? – проговорила она с оттенком прежнего высокомерия. – Может, это пришлось мне по вкусу.

Элис продолжила со мной общаться. После выписки из больницы ей дали месячный отпуск, и, пребывая в депрессии и отчаянии, она звонила мне. Очевидно, с родителями у нее были не очень близкие отношения. Мне пришла идея отправить ее к Мазарин в Париж – помочь с организацией выставки.

Они отлично поладили.

– По крайней мере, – доложила мне Мазарин, – она способна на великую боль и страсть. – И наградила Элис редким комплиментом: В этом отношении она больше похожа на француженку, чем на англичанку. Но я все равно поведу ее по магазинам.