Дым, не видно звёзд, луна грязно-багрового цвета изредка выглядывала из-под пелены моросящего дождя, тумана и злобных туч, со всех сторон трещали и ослепляли молнии, огромные волны разрушили маленькие, такие уютные города, но частично обходили огромные, чудовищные мегаполисы, разрушая в них только прекрасное, оставляя нетронутым скучное и однообразное. Перун еле уловимыми движениями пальцев изобразил замысловатый, серебряного цвета узор в воздухе.

— Запомни, с помощью этого узора ты сможешь создавать защитный кокон, сможешь перемещаться по воздуху с такой скоростью, с какой захочешь, если выдержишь, вернее, если хватит твоих никчемных сил.

Олег мысленно повторил все манипуляции и кивнул:

— Запомнил.

— Полетай, посмотри, что будет с этой планетой. А может, просто хочешь окинуть всё одним взглядом, запомнить, потом прокрутить всё мысленно и обдумать?

Олег помолчал, нахмурил брови, его глаза сузились, белки внезапно окрасились в ярко-красный цвет, потом пожелтели, зрачки, как у кошки, вытянулись вертикально.

— Сначала посмотрю всё издали. А потом, потом я тебя позову.

Леса были выворочены с корнем или разбиты молниями, все долины бурлили водой, а воздух заполняла удушливая вонь, и везде вокруг — развалины, развалины, развалины. Сотни миллионов голодных, обезумевших от ужаса людей бросаются друг на друга и пожирают тех, кто слабее, или тех, кто ещё не окончательно сошёл с ума. А среди них выделяются люди в черном, не спеша, с чувством собственного достоинства марширующие к Чёрным Башням.

Отвращение и ледяной страх волнами разливался по всему телу Олега, проникал во внутренности, кожа покрылась зеленоватыми пупырышками. Олег отшатнулся, всхрапнул и, стараясь, чтобы его голос не сильно дрожал, спросил:

— Неужели дело так серьёзно? Что это за Башни?

— Их 666, все они посвящены Хозяину, — слегка улыбнулся Раджа. Илья скрипнул зубами, но промолчал.

Олег не выдержал, спросил:

— А кто такой Хозяин, кто эти люди в чёрном?

Троица сжала челюсти почти одновременно…

— Почему ты всегда задаёшь сразу так много вопросов? Нет, чтобы по одному. Перун, все-таки ты породил славян, объясни ему, бестолковому.

— Ладно, начну с конца, люди в чёрном, это верные слуги Хозяина, люди-манекены; по Чернобогу, люди будущего, бездушные люди-роботы. А имя Хозяин появилось на твоей Земле по твоему летоисчислению в середине XX века, так его называли все спецслужбы ваших стран — САТАНА, но это не Дые. Дые-Дьяволу надоело искушать людей, потому что искушать-то уже почти некого, это его слова, не мои: «Вы, люди, уже развращены, вы стали неинтересны, потому что некого соблазнять Злом и Кривдой. Где праведники? Без них моя жизнь стала пресной и скучной. Вы, падшие, слушаете только меня и не слушаете голос Правды, поэтому я буду соблазнять вас добром, мне нужны союзники в борьбе с Чернобогом, а ими могут быть только праведники». Так говорит Дыя, а посему Хозяин, Сатана, не Дыя, но Чернобог.

— Ладно, это что или кто — Сатана, и что такое спецслужбы?

Все трое замолчали, посмотрели на Раджу, а Шиве-Радже было не до улыбок.

— Видишь ли, его создал Творец, для чего — непонятно, это Его идея, это опять же Его эксперименты. Мы только предполагаем, что Он создал Чернобога для того, чтобы люди очнулись от страшного сна, отошли от образа людей-манекенов, чтобы вместо стремления к власти, к деньгам повернулись лицом к свету, к светлым богам. А спецслужбы… Ведь ты же засылал шпионов в Византию, в Рим, к разным прочим немцам и сам вылавливал лазутчиков из Византии, из Хазарии. Это и есть спецслужбы. Ты хоть немного понял?

Олег покрутил головой и от изумления болтнул:

— Даже так? А кто такие немцы?

— Олег, это не важно, а главное, чтобы ты взялся изменить будущее. А хочешь, мы спустимся на полтора века назад, концлагеря, где уничтожали ни за что, ни про что твоих потомков, или ещё эдак лет на 900 во времена святой инквизиции…

— Нет, хочу здесь, в это время, в этом веке рассмотреть подробнее.

Олег нарисовал узор Перуна и опустился на улицу полуразрушенного огромного города. Он оглянулся, рядом с ним возвышалось гордое, длиной с версту, прекрасное здание. Его украшала прекрасная, дышащаяся жизнью лепнина, кариатиды подпирали ажурные, из белоснежного мрамора балконы, пыталась поцеловать небо стреловидная, украшенная взлетающими башенками крыша. Внезапно полыхнуло, земля застонала, заплакала, как разбитая об камни скрипка, дом сложился, словно карточный и беззвучно осел, подняв тяжелое облако пыли. Всё замерло, даже тишина зависла, сполохи молний убежали куда-то вдаль, затих ветер, только мерзопакостно капал мелкий, нудный дождь.

— Что рухнуло? — шепнул Олег.

— Это был дворец Императоров России, краса и гордость всей Земли.

На глазах Олега разрушалось, распадалось в прах всё прекрасное и уникальное, всё, что создавалось столетиями, поколениями. Перун тяжело вздохнул:

— Посмотри, остаются только стандартные, бездушные коробки из стекла и бетона, похожие друг на друга, как близнецы. Они смотрят на мир слепыми, равнодушными глазами-окнами и ждут, ждут людей в чёрном.

Осел и рассыпался ещё один дворец, и ещё, и ещё… Резким скачком зрение Олега многократно обострилось, и он увидел, нет, сначала почувствовал спинным мозгом, что страдают дети: из-под разрушенного здания, всхлипывая, на четвереньках выполз мальчишка, покрытый кирпичной крошкой и грязью. Из множества ран сочится кровь, его рот искривился в беззвучном крике, полном боли и отчаяния. Он с огромным трудом развернулся, упал на живот и, словно факир, выдернул из узкой щели девочку трёх-четырёх лет. Она была трогательно красива, распущенные волосы казались пепельными из-за пыли, разорванное платьице еле-еле прикрывало изящную фигурку, правая нога неестественно изогнута. «Сломана», — прошуршало в голове Олега. А в её огромных, синих глазах светились вопросы: «Что это? Зачем это? Где мама? Где папа?»

Олег заскрипел зубами, губы зашевелились…

— Подожди, не спеши, — Перун предупреждающе поднял руку. — Сейчас увидишь продолжение всей этой мерзости.

И Олег увидел. Тишина растворилась в грохоте грома, молнии с ужасающей страстью продолжили обстрел города. Земля глухо заворчала, начала поглощать остатки великолепных зданий, стройных, изящных оград, фонтаны, памятники поэтам, властителям, мудрецам, совсем недавно великолепные, ухоженные, а теперь — посеревшие, полуобгоревшие деревья. Гордо, нетронутые разрухой вздымались бесчеловечные дома-коробки, даже чудилось, что они стали ещё массивнее и зажили своей чуждой, страшной не-жизнью. Олег присмотрелся и ахнул: между этими уродами протянулись огромными нитями-паутинами дороги, тротуары и тропинки, покрытые чёрным, поглощающим свет материалом. Дети испуганно обнялись, малыш крепко прижал голову девочки к груди и трясущимися от страха руками гладил её по голове.

И тут раздался вой.

— Почувствовали, — с омерзением промычал Перун.

Несколько десятков озверевших, ещё совсем недавно считавшихся людьми, выскочили из-за здания-урода. Они мчались на четвереньках, из открытой пасти стекала желтоватая пена, раздувались и опадали ноздри, было видно, как они шевелятся, вынюхивая добычу, глаза остекленели, в них читался приговор детям: «Убить и сожрать!.. Сожрать живьем!.. Разорвать и сожрать!!!»

— Давай вытащим их, — умоляюще простонал Олег.

— Нельзя, ведь это всего-навсего вероятное будущее. Представь картинку, нарисованную заурядным художником: там какой-нибудь дракон пожирает девушку. Так что, ты её тоже будешь спасать? А ведь это — почти то же самое.

Стая накинулась на детей, захрюкала, зачавкала, и весь этот шум, вой, лязганье разорвал отчаянный, рвущий душу крик — стон ребенка. Замыкающим стаю нечеловеков не досталось нежного, сладкого детского мяса, они приподнялись на ноги, принюхались и, почувствовав свежую, горячую кровь, бросились пожирать тех, кому повезло со свежатиной.

— Нет, нельзя их спасти, — Раджа невесело вздохнул.

Олег не поверил богам, сдержался, промолчал, а про себя подумал: «Когда ты воплотился в Будду, ты утверждал, что нельзя любить только себя и близких, но надо любить всех».

— Ну что ж, теперь посмотрим на другом конце планеты, не так давно это место считалось сосредоточением добра и светочем мудрости, а теперь… сам посмотри.

Олег, мучительно скривившись от отвращения, обратил внимание на населённое людьми плоскогорье, откуда вверх вздымались заснеженные вершины, и едва сдержал мысленный вопль ужаса. Везде там кого-то насиловали, кого-то забивали камнями и палками, кого-то поджаривали на прутьях, кого-то живьём опускали в котёл с кипящим маслом, крюком вешали за яйца, везде страдания, боль, ужас, мучения. И отчаянное, мертвенное отчаяние покрывало эти высочайшие горы планеты, от этого отчаяния, от этой боли хотелось умчаться, куда глаза глядят, лишь бы только не ощущать эту дикую, нарастающую по мере приближения к горам боль. Все эти безумные чувства захлестывали Олега, голова трещала под этим невыносимым давлением; и от страшного, болевого напора хотелось бежать, исчезнуть, вернуться в свою добрую, средневековую реальность. Он попытался найти хоть какие-нибудь источники любви, доброты, радости. Ни единого… Такое ощущение, что в этом сумасшедшем мире вообще не было никого, способного любить. Не любящего, а хотя бы способного на это, способного хотя бы на сострадания…

Олег взвыл:

— Назад!

И четверо суток отходил от ужаса, от мрака будущего, попивая тёмное, зимнее пиво. Утром пятого дня, окунувшись в ледяной воде фиорда, обратился к богам:

— Ну что ж, покажите следующую живую картинку.

— Ты уже не будешь смотреть, ты будешь чувствовать, ты будешь участником. Сейчас ты окажешься в светлом будущем строителем коммунизма, — Перун самодовольно заржал.