Вечернее небо еще хранило память о палящем дневном солнце. Легкое дуновение бриза, все еще никак не ставшего ветром, подняло в воздух стаю безмятежных ласточек. Уже зажглись фары машин и уличные фонари, затмевая последние отблески заката. Неумолчный шум уличного движения и музыка из бесчисленных приемников проносящихся мимо автомобилей, рокочущие звуки этих современных коней этого никогда не смолкающего Запада долетали до Паулы смягченными толстыми витринными стеклами.

Она сидела, скрестив ноги, в кресле королевы, в том самом месте, где все началось, и гадала, когда же наступит полный конец всему этому. Ей не следовало бы находиться здесь. Это была безумная идея, но в безумном городе все противоестественное и есть настоящая реальность.

В любом случае она сегодня расстанется с Лос-Анджелесом, и ей хотелось, чтобы прощание состоялось в той же точке, где произошла встреча с ним.

У нее остались ключи, а сменить замки они не позаботились. Итак, дождавшись, когда выставочное помещение опустеет, Паула проникла внутрь, отключила сигнализацию и вдоволь побродила среди вещей, когда-то открывших ей доступ в сказочный, радостный мир. Из отеля «Бель-Эйр» она выписалась еще в час ленча, весь остаток дня каталась по Беверли-Хиллз без определенной цели, а с наступлением сумерек решилась посетить «Тауэр-Дизайн» и сказать «прощай», конечно, не Тауэру, а тем магическим вещам, в которые они оба были влюблены.

Лишиться любви Роберта, лишиться дружбы Уинтропа было неизмеримо тяжело. Она растеряла все, что приобрела, и одинокой, какой и была до приезда в Лос-Анджелес, такой и отправится в ночное путешествие.

Паула услышала, как ключ поворачивается в замке. Паника охватила ее. Если б это оказался взломщик, она просто бы спугнула его, включив сигнализацию, но это наверняка был сам Уинти Тауэр, явившийся сюда из-за какой-то странной своей причуды.

Она соскочила с кресла, вышла ему навстречу, обмирая от страха, и все же, довольная тем, что судьба подарила ей возможность увидеться с ним в последний раз.

– Уинти? – спросила она робко, желая удостовериться, что именно он.

– Боже мой, кто это? Паула? – Он надвигался на нее достаточно агрессивно. – Что ты здесь делаешь?

– Не беспокойся, Уинти. Я ничего у тебя не украла. Я пришла, чтобы сказать «прощай» всему этому… – Она жестом показала на комнату.

– Прощай, Паула, – сказал Тауэр.

– Только «прощай»? Даже без «желаю удачи»? Значит, это все, что я заслужила?

– Черт тебя побрал, Паула! Ты хоть сознаешь, что натворила? – Уинтроп начал раздражаться.

– Я знаю другое, Уинти. То, что ты сотворил со мною, что ты сделал для меня, то, сколько вложил в меня… Разве после такого я могла совершить в этом проклятом городе то, в чем ты меня обвиняешь? Вероятно, я могу понять Роберта, но ты… – Она была уже не в состоянии договорить.

– Я просто забрал назад то, что дал тебе, Паула. Когда ты в первый раз уселась в это кресло, у тебя не было ничего. – Ему тоже было больно. Как и Роберт, он не мог простить ее.

– А знаешь ли ты, почему Грэхем оказался в бунгало в ту ночь? – У нее оставался еще шанс, ничтожный шанс, чтобы оправдаться.

– Избавь меня от слезных признаний в том, что сердцу не прикажешь и чувство оказалось сильнее вас обоих и лишило разума. Оставим эту муть для мыльных опер.

Ядовитая ирония, которой он мастерски владел, теперь была направлена против нее, но раз он был здесь и все-таки ее слушал, то никакой иронией она не позволит заткнуть себе рот.

– Грэхем убил человека, которого, как он думал, я бы хотела видеть мертвым.

У Тауэра глаза полезли на лоб от такой изобретательной лжи. Но, как и всякому таланту, он не мог ей противостоять. Он только обреченно вздохнул.

– Он съездил во Флориду, в Плэйсид, где я жила когда-то, и убил мужчину по имени Сет Бейкер. Грэхем поступил так ради меня, сказал, что любит меня и хочет, чтобы я ушла с ним. Иначе он грозил сказать полиции, что мы вместе спланировали это убийство.

– А почему этот несчастный мистер Бейкер должен был пасть от руки Грэхема? – Сарказм его еще был нацелен на Паулу, но в мудрых глазах старика зажегся огонек интереса.

Паула ответила не сразу. Мог ли Тауэр поверить тому, во что ей самой не очень верилось. Только законченный безумец способен вообразить, что, совершив убийство, добьется любви девушки, а Грэхем никогда не вел себя как сумасшедший, вплоть до того решающего момента. Но Уинти считал ее версию событий лживой. Значит, ему надо во всем признаться до конца.

– Потому что он изнасиловал и убил мою подругу. И убил моих маленьких братьев! – Почти выкрикнув это, она опустилась на колени и залилась слезами.

На нее смотрели пустыми глазницами бюсты высокомерных древних римлян. Одному такому наглецу она когда-то показала язык. Может быть, они отомстили ей за совершенное кощунство? Ей стало зябко от их холодных взглядов.

Но две теплые руки опустились ей на плечи, а знакомый, ставший ей таким родным голос произнес тихо:

– Дорогая, я тебе верю. Конечно, я тебе верю. Все наладится. Все будет хорошо…

Уинтроп почти заслонил лицо бокалом вина «Гленливет» и украдкой наблюдал за Робертом. Поверил ли он только что рассказанной ему истории?

Роберт сменил позу в кресле, закинул ногу за ногу, но лицо его как было, так и осталось внешне безучастным. И вопрос он задал после долгого молчания вполне отстраненный:

– Итак, нас хотят убедить, что твой служащий Грэхем в некотором роде законченный псих?

Сердце Уинтропа куда-то провалилось. Он питал слабую надежду на радостную реакцию, на вспышку энтузиазма, вполне возможную для любящего человека, узнавшего, что предмет его любви хранил ему верность. Но и слабая надежда тотчас угасла. Роберт был слишком тяжело ранен. И такие раны не залечиваются за один вечер.

– Пожалуй, я мог ошибиться в Грэхеме. Да и не я один.

Он ощущал себя в некотором роде виноватым. Насколько он действительно ошибался в нем? Разве не распознал он уже довольно давно тягу Грэхема к насилию?

Это как раз и привлекало его в нем. Глаза безжалостного линчевателя на лице ангела. Мускулы как стальные канаты, крепкие челюсти и добродушный говорок, комичный акцент кокни. Какие возбуждающие контрасты. Забавно было иметь такого шофера, который был еще и личным телохранителем вместо наемного профессионала, советчиком в делах, разбирающимся в дизайне, а иногда и интимным партнером.

– Я предполагаю, что ты уже подумываешь об отключении его от дыхательного аппарата? – Жестокость высказываний Роберта, а главное, его злобный тон были совершенно неожиданными.

Разговор явно пошел не по тому руслу, как планировал Уинти. Роберт ожесточился еще больше, а это не к добру.

– Я совершенно об этом не думал. Даже в мыслях не было, – возразил Уинтроп.

– А следовало бы подумать. Ему лучше было бы умереть… так или иначе.

– Так или иначе?… – переспросил Уинти, как бы требуя уточнения. – Что ты подразумеваешь под этим?

Роберт резко оборвал его, переключившись на другую тему:

– Почему ты веришь ей, Уинти?

Таким тоном учитель спрашивает самого глупого ученика в классе.

Уинтроп почувствовал, что Роберт уже начинает его раздражать. Он пытается навязывать ему свою волю, дает советы, как поступить с Грэхемом, он чуть ли не обвиняет его в излишней доверчивости, ставя под сомнение умственные способности друга.

– Если б ты слышал, как она рассказывала свою историю, ты бы тоже поверил. Наверняка! Ты же любил ее. Ты хотел на ней жениться. Ты не мог так ошибаться. А сейчас ты можешь ошибиться, если не поверишь.

Роберт склонил голову к плечу и посмотрел на Уинти искоса, со снисходительной иронией.

– Ты сказал, что я не мог ошибиться? Оказывается, мог, и еще как! Я поверил Пауле. Я влюбился в нее. Я действительно любил ее. – Он развел руками, как бы досадуя на себя, что был столь глуп. – Но все эти чувства… были они и есть ли сейчас… не в них суть дела. – Роберт сделал решительный жест, словно отметая все это копание в чувствах, как абсолютно неважное. – Проблема гораздо серьезнее. Пожалуйста, представь, Уинти, какой урон наносит подобная история имиджу человека… такого, как я. Повсеместные толки… Люди на студии как губка впитывают их. Публика тоже. А чем больше говорят, тем больше преувеличивают, хотя истина сама настолько омерзительна, что в преувеличениях вроде бы не нуждается. Согласись, Уинти, ведь так? Одно это событие пустит под откос всю мою карьеру.

Он выделил это слово, бросая его прямо в лицо друга, как самый неоспоримый довод. Но Уинтроп не купился на подобный актерский трюк. Он догадывался, что вполне обоснованное беспокойство Роберта за свой имидж и карьеру есть лишь прикрытие для его смертельно раненной гордости.

– Но если в этом нет ее вины, ты обязан простить ее, Роберт. Ведь она поступила так ради тебя. Что бы ты делал в ее положении? Она просто хотела избавиться от Грэхема и тут же позвонить тебе в Нью-Йорк. Только ты мог как-то оградить ее. – Уинтроп старался рассуждать логично, но явное его желание выручить Паулу выглядело в глазах Роберта наивным.

– Все это ложь, Уинти. Она сочинила очередную историю и надеется нас одурачить. Ей так хочется, чтобы ее приняли обратно, что сама готова уверовать в свои выдумки. Видишь, она уже почти убедила тебя. – Внезапно на лице Роберта появилось выражение глубокой усталости. – Впрочем, ты вправе иметь свое мнение. От этого ничего не меняется. Я не желаю видеть ее в моем отеле. По-моему, я выражаюсь ясно, Уинти?

Он нахмурился, напрягая челюсти, словно готовясь к схватке. Уинтроп в точности повторил его мимику.

– Не указывай мне, Роберт, что я должен делать.

– Я владею этим отелем, не забывай, Уинти. И если ты возьмешь Паулу обратно в свою команду, я, возможно, откажусь от сотрудничества с «Тауэр-Дизайн».

Никто еще не разговаривал с Тауэром в подобном тоне. Никто! Ради Паулы он сдерживал себя, но боялся, что терпения его хватит ненадолго.

– Я понимаю тебя, Роберт. Ты был свидетелем заключительного эпизода всей драмы, и это помутило твой разум.

– Кончай эти разговоры о психологии! Если у кого и свихнулись мозги, так это у тебя, Уинти. Убирайся и ты из моего отеля. И немедленно!

Восклицая это, Роберт оставался в кресле – только крепко вцепился в подлокотники, подобно королю, оглашающему свой приговор.

– Ты самовлюбленный урод, Роберт Хартфорд, и тебе пора заняться онанизмом!

Роберт побледнел.

– Пошел вон! Твоей ноги не будет в «Сансет-отеле», пока я жив! Тебе конец, мой старый друг. Ты уже древняя история Беверли-Хиллз!

Уинтроп был способен взорваться точно так же, как Роберт.

– Если я древняя история, то ты уж, любовь моя Роберт, вообще ископаемый динозавр. Люди придут в музей и будут глядеть на твои останки. А твой «Сансет-отель» без Ливингстона превратится в твой могильный памятник. Прощай, мой драгоценный, и попробуй без нас удержаться на плаву!

Уинтроп выскочил из кресла, как надутый горячим воздухом шар, и, словно унесенный порывом ветра, быстро полетел к выходу. Он был зол на Роберта, но так же был зол и на себя. Они оба поддались ее очарованию – облику ангела, возникшего на пожарище, уничтожившем ее прошлое. Совсем необязательно, что из огня выходят ангелы.

В полночь он тайком препроводил Паулу в свой номер, напоил крепким чаем, остановил истерику и уложил в постель. Он сделал все, что мог, даже отправился к Роберту, чтобы изложить ему ее версию событий. Он был полон надежд на голливудский счастливый конец, но просчитался… Теперь Уинтроп выполнял роль гонца, принесшего плохие новости… очень плохие, за которые восточные владыки отрубали голову.

Двери лифта раздвинулись. Тауэр вошел в кабину и дрожащим пальцем нажал на кнопку. Он спешно нашарил ключ в жилетном кармане, отпер дверь и ворвался в свои апартаменты. Горничная Мария в испуге отскочила, освобождая ему путь в спальню.

Заплаканная, полуодетая Паула ждала его, сидя на разобранной постели. Она уставилась на Уинти вопрошающим взглядом.

– Мы покидаем этот мерзкий отель и никогда сюда не вернемся, – произнесенную фразу Уинтроп продолжил стремительным движением, схватив и поднеся к уху телефонную трубку. Она взлетела вверх, словно закрученная смерчем. – Роджер? Это Тауэр. Я съезжаю. Да, именно так. Надеюсь, ты меня понял? Король Лир отчаливает из своей столицы. Собери всю армию лакеев, чтобы они быстренько упаковали и отправили вниз мои вещи.

Тауэр обрушил трубку обратно на аппарат и повернулся к Пауле:

– Теперь, Паула, выше голову и вперед. Я тебе верю, а раз так, доверься и ты мне.

– Что он сказал? – спросила Паула.

– Твою версию он швырнул в мусорную корзину. И вдоволь поиздевался. Он вот-вот лопнет от своего эго. Яйца его точно взорвутся.

– Я сама поговорю с ним! – Паула вскочила с кровати и выпрямилась во весь рост. – Он меня выслушает!

– Выкинь это из головы! Он свихнулся.

– Он меня любил. Он и сейчас меня любит.

Раньше Уинтропу показалось бы забавным слушать подобные излияния полуголой соблазнительной девицы. Но здесь разыгрывался не фарс, а подлинная трагедия. Он был вынужден сказать ей правду:

– Послушай, Паула. Вы оба попали в гадкую историю, и оба стали жертвами. Прошлое уже никак не вернешь. Даже если случится чудо и Роберт тебя примет обратно, то его карьере конец. А для него это важнее, чем ты. Не преследуй его, пусть идет своим путем. Не позволяй ему унижать себя, топтать ногами. Ты способна унизить его, и я тебе в этом помогу. Доверься мне. Я однажды посадил тебя в кресло королевы. Поверь, я повторю это еще раз…

Тауэр смотрел на ее личико, по которому катились слезы. Они возбуждали его, как вид виски со льдом в полном до краев бокале. Он жаждал коснуться губами мокрой от слез щеки, испробовать хоть каплю этого редчайшего напитка, но так и не решился, а тем временем слезы высохли.

– Что мы предпримем? – поинтересовалась она.

Уинтроп расцвел душой, сердцем и разумом, увидев, что перед ним снова его способная ученица.

– Сначала мы немного развлечемся. – Он взялся за телефон, набрал междугородный код и объявил: – Мистер Тауэр вызывает мистера Адама Партриджа.

Буквально через секунду его соединили.

– Мистер Партридж? Это Тауэр. Отлично себя чувствую, спасибо. Да, я знаю. Я слишком запоздал с ответом на ваше письмо. Зато теперь я к вашим услугам.

Он бросил на Паулу ободряющий взгляд.

– Наша договоренность по-прежнему в силе? Прекрасно. Я займусь «Шато» незамедлительно и даже туда перееду, чтобы ускорить работы…

Уинтроп положил трубку.

– Теперь у нас есть крыша над головой. И знаешь где, дорогая Паула? В «Шато дель Мадрид».

«Шато дель Мадрид» явно переживало не лучшие свои времена, но все же не совсем одряхлело. Здание расположилось в ложбине меж гряды пологих холмов и торчало там, как единственный зуб в стариковской челюсти после опустошительной работы дантиста. Ветры различный направлений – из-за гор и с океана – творили что хотели с этим странным сооружением. Оно давало трещины, клонилось, роняло части своей облицовки и балконы, однако исправно функционировало как отель для любящих экзотику туристов и сохраняло свою элегантность, как поиздержавшийся, но не утерявший своего достоинства потомственный дворянин.

Семья Партриджей владела «Мадридом» с незапамятных времен. Вряд ли кто помнил, кому и когда пришла в голову идея купить участок земли и воздвигнуть величественный по масштабу «постоялый двор» в испанском стиле на высотах, господствующих над будущим мегаполисом Лос-Анджелесом.

Адам Партридж на расстоянии в шесть тысяч миль от своей калифорнийской собственности жил и распоряжался потоками сотен миллионов долларов из своей конторы на Манхэттене. «Шато дель Мадрид» в графе его убытков или прибылей могло составить один процент, но он был дельцом и знал, что если волшебная рука Тауэра коснется обветшавшего здания, то один процент возрастет до десяти, плюс еще престиж и возрождение семьи.

Очень долго Тауэр капризничал, не желая браться за переделку бутафорского замка в первоклассный отель, а мелочное упорство дельца не позволяло Партриджу отказываться даже от грошовой прибыли. Они сошлись лбами, как два барана на мосту. И вдруг Тауэр уступил. Партридж был в восторге от хоть и малой, но все же одержанной победы.

Для Паулы, да и для Тауэра также, столь быстрое решение их проблем было подобно молнии, сверкнувшей в ясном небе. Наемный лимузин доставил их к оформленному в стиле позднего барокко входу в «Шато». Роскошные пилястры должны были внушать почтение всем вновь прибывшим к тем ступеням, которые осмелится коснуться их нога. Вероятно, так задумывалось. Соответственно и была организована встреча. Лакей, отправляющий машины на парковку, делал вид, что не понимает английский язык, и изъяснялся только по-испански. В холле не было ни ковровых дорожек, ни суетящихся боев, а пятна копоти на голых каменных стенах означали, что здесь когда-то жарили бычьи туши первые конкистадоры.

– Добро пожаловать в «Шато дель Мадрид», – приветствовал их портье за стойкой, седой как лунь старик в черной, почти траурной униформе. – Мы приготовили для вас, мистер Тауэр, бунгало номер четыре в парке. Там обычно останавливалась Джоан Харлоу. Бассейн совсем рядом.

– Я надеюсь, что с тех времен они уже поменяли простыни, – пробормотал Тауэр. – Насколько я знаю, запах ее духов не выветривается десятилетиями.

– Уинти! – одернула его Паула. Раскованный стиль высказываний Тауэра мог озадачить здешнюю прислугу.

Он тотчас смолк и начал следить за взглядом Паулы, обшаривающим, словно два прожектора, окружающее их пространство.

– Высокие потолки, прямые углы, великолепно размещенные окна. Их нельзя трогать.

– Правильно, минимум переделок! Пусть архитектура сама говорит за себя. А как насчет живописи? Фресок, чтобы закрыть эту фальшивую копоть, напоминающую дешевую харчевню?

Паулу уже переполняли волны вдохновения. Она видела воочию, каким будет этот холл через месяц-другой. Два инструмента – ее и Тауэра – играли в унисон, их раздельные партии сливались и создавали одну чудесную мелодию. Фантазия Паулы бурлила, слова лились потоком, смутные образы, созданные воображением, вырисовывались все ярче.

Он глядел на нее, и чувство вины не покидало его. Как он мог сомневаться в ней? Он, Уинтроп Тауэр, вдруг выступил в роли моралиста, поверив в дешевый адюльтер, в который она якобы впуталась. Не могло того быть. Ее талант не позволил бы ей запачкаться мелкой, грязной интрижкой.

Он понял окончательно, в чем состоит его прямая обязанность – восстановить бережно, по кирпичику, разрушенное трагической ее любовью к Роберту здание уникального характера и уникальной личности по имени Паула Хоуп.

– Я же говорил тебе, что у нас появится шанс вдоволь повеселиться. Скажи, старина Уинти хоть раз тебя обманывал?