— Привет, вот мы и встретились снова.

Он подошел к столу пораньше, надеясь, что и она уже будет там. Он не хотел, чтобы их вторая встреча проходила в присутствии незнакомых людей.

— Питер Стайн! Привет. Какое замечательное стечение обстоятельств! Из всех людей на белом свете меньше всего ожидала я увидеть в Палм-Бич именно вас.

Они стояли по разные стороны стола, глядя друг на друга.

Он упивался ею. Когда начнутся разговоры за столом, на это у него уже не будет времени. Почему-то он знал, что ему потребуется вся его сосредоточенность. Она была еще прекраснее, чем он ее запомнил. Он пытался определить для себя причину этого. Дело было не только в совершенстве черт лица. Скорее в энергии, которую она излучала. Она невольно создавала вокруг себя атмосферу легкого возбуждения. В голове у Питера возникло слово «сияние», но оно ассоциировалось с чем-то недоступным, а до нее можно было дотронуться. Если вам очень повезет, она может оказаться девушкой из соседнего дома. Ее просто нельзя игнорировать. Встречаются же такие! Может, это невидимая аура? Сексуальная привлекательность? Или же его притягивало к ней просто гармоничное сочетание сигналов, подаваемых телом, одежды и жестов, которое на подсознательном уровне выражало ее уверенность в себе, целеустремленность и уравновешенность? Вот она стоит, положив руки на спинку стула, и улыбается ему. Она рада видеть его. Это очевидно. И она открыта для всего, что может произойти. Все в ней говорит об этом: улыбка, вырез на черном вечернем платье, камелия, приколотая на груди.

— Палм-Бич — одно из моих излюбленных мест. — Его застенчивая полуулыбка свидетельствовала о том, что он только отчасти саркастичен.

Криста залюбовалась им. Бог мой, как он хорош! И дело не в одной красоте, а во всей его стати. Он стоял, наклонившись под таким странным углом, словно специально выбрал неудобную позицию. Беспокойные, глубоко посаженные глаза выдавали его нервную натуру, а курчавые волосы, явно плохо поддающиеся расческе и взъерошенные, усиливали впечатление опасной непредсказуемости. Это ощущение возникло в ней подсознательно. Откуда оно взялось? Может быть, причина в его репутации, в ее воспоминаниях о его речи на книжной ярмарке в Майами, в Пулитцеровской премии, которая, как невидимый попугай, сидела у него на плече. Трудно было определить, но она хотела знать. Вскоре она это выяснит. О Боже, какие поразительные у него глаза! Минутку! Глаза его ей кого-то напоминали. Но кого?

Питер Стайн наклонился и взял карточку, указывающую чье-то место за столом, взял двумя пальцами, словно она могла оказаться заразной.

— Вы сидите между мной и каким-то человеком по имели Стэнфорд Вандербильт.

Голос его звучал ровно, но, когда он произносил фамилию Вандербильт, в нем был намек на насмешку. Он давал понять, что посмеивается над миром, над людьми, собравшимися на эту вечеринку, и над человеком, у которого могут быть такие имя и фамилия, как Стэнфорд Вандербильт.

— Я училась в школе со Стэнфордом, — сказала Криста. — Он весьма важная персона. — Она рассмеялась, желая показать, что на нее не производит впечатление величие Вандербильта и что ее гораздо больше интересует литература, представителем которой является Питер Стайн. «Не беспокойтесь, я буду разговаривать с вами» — таков был подтекст.

— Да, его фамилия звучит весьма внушительно, не так ли? — заметил Питер.

«Нет ли в этом намека на опасность?» — подумала Криста. Вандербильты не сходятся со Стайнами. Так же, как и те, кто учился вместе с Вандербильтом в школе, даже если они и готовы посмеяться над важностью Вандербильта. На планете существует не так уж много людей, на которых не производят никакого впечатления даже самые прекрасные интеллектуальные репутации. Потомки протестантов англосаксонского происхождения относятся именно к таким людям.

Криста обошла вокруг стола и тоже взяла карточку.

— О Боже, вы сидите рядом с Лайзой Родригес.

— С самой Лайзой Родригес?

— Да, с самой настоящей Лайзой Родригес.

Криста засмеялась, поддразнивая его. Он не будет чувствовать себя уютно в окружении таких звезд. Ее реплика весьма деликатно подчеркнула это.

Питер отреагировал сразу: глаза его сверкнули. О Боже, какой он, оказывается, чувствительный! Но ведь она не имела намерения издеваться над ним. Просто такова была ее манера разговаривать — легкое поддразнивание, принятое высшим обществом на подобных вечеринках. Но этот обмен репликами подчеркнул то, что она и так уже знала. Разговор с Питером Стайном будет делом трудным. Более того, сейчас Криста почувствовала, что это может оказаться весьма опасным развлечением.

— Меня просто окружили моделями, — сказал он.

Прозвучал ли в последнем слове намек на неодобрение?

— А что, большая разница по сравнению с академическими кругами?

— На самом деле большинство моих друзей рыбаки, — отозвался Питер.

Он смотрел на нее, все еще улыбаясь, но уже сдержанно. Упоминание о рыбаках преследовало цель противопоставить что-то Вандербильтам и топ-моделям.

— С рыбаками, наверное, очень интересно, — сказала Криста, поддерживая разговор.

Они оба отдавали себе отчет, что разговор идет сам собой. Никто его не направлял. Оба полагались на естественный ход событий, и тем не менее и он и она нервничали. Им обоим хотелось понравиться друг другу. Возможно ли такое?

Криста ходила вокруг стола, рассматривая карточки гостей, которые будут сидеть с ними за одним столом.

— Анна Винтур, издатель журнала «Вог». Это для меня. Ее муж, профессор Шеффер. Он занимается в Колумбийском университете детской психиатрией. Это для вас. Мэри Уитни. Надо полагать, что она для меня. И Роб Сэнд. Это ваш собеседник. Он аквалангист и теннисный профессионал, что, я полагаю, не так уж далеко от рыбака.

— Значит, мы с вами будем в разных лагерях, не так ли?

Питер Стайн улыбнулся представлению, которое она устраивала. Значит, она его не боится. Очень хорошо! И она очень, очень хороша — веселая, деятельная и чуть лукавая.

— Только если вы этого захотите. — Криста улыбнулась, глядя на него в упор. Он встретил ее взгляд и не отвел глаз. Большинство людей не выдерживали ее взгляда. Где она раньше видела эти глаза?

— Замечательно! — ворвалась в их разговор Мэри Уитни. Стэнфорд Вандербильт шел за ней следом. — Итак, вы встретились. Двое моих самых любимых друзей. Теперь, Криста, ты должна научить Питера развлекаться. А ты, Питер, должен показать Кристе, как быть немного более мягкой. Она только что заключила со мной такую сделку, что совершенно обчистила меня.

Мэри уселась за стол, взяла льняную салфетку и взмахнула ею.

— Где все? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

— По-моему, Лайза с Робом осматривают дом, — сказала Криста.

— О да, я нашла их. Они приводят себя в порядок.

— И что ты думаешь об этой новой девушке, работающей на фирму Уитни? — спросила Криста, гадая, что может иметь в виду Мэри под словами «приводят себя в порядок». Ей стало немного не по себе.

— Думаю, ей предстоит необыкновенное будущее на теннисном корте.

О Боже! Не может быть! Неужели контракт под угрозой?

Мэри угадала мысли Кристы.

— Не беспокойся, дорогая. У нас с тобой дело сделано. Но ты ведь не станешь возражать, если я буду настаивать на моральных обязательствах страничек эдак на тридцать? А, вот и Шефферы. Анна Винтур, холодная, с лицом эльфа, редактор «Вог» и большая шишка в мире моды, вместе с мужем бочком подошла к столу. Питер Шеффер читал «Детскую игру». Он сразу направился к Питеру Стайну.

— А вот наконец и детки, — заметила Мэри Уитни.

Появились Лайза и Роб. Криста устремилась к ним на помощь.

— Лайза, ты, оказывается, уже познакомилась с Мэри. Замечательно. А ты, Роб, приглядывал за моей главной клиенткой?

Она говорила торопливо, ощущая эмоциональные вихри, закручивающиеся вокруг стола. Напротив она видела Питера Стайна, который наблюдал за ней.

— Давайте рассаживаться, и за еду, — предложила Мэри Уитни.

Она произнесла эти слова твердо, и все ей подчинились. Официанты бросились разливать шампанское.

— Смешно! — сказала Мэри Уитни и издала такой ядовитый смешок, какого никто из сидящих за столом наверняка в жизни не слышал.

— Я ощущаю дурные флюиды, — сказал Питер, обращаясь к Кристе. Он даже не счел нужным понизить голос.

— Ни в коем случае, — отозвалась Криста, чувствуя, что краска на щеках выдает ее ложь. — Лайза — новый клиент агентства моделей, которым я теперь владею, и мы с ней собираемся работать на Мэри Уитни. Очень интересный проект.

А вот это было правдой.

Питер посмотрел на нее, приподняв бровь.

— Звучит ужасающе, — отозвался он с легким намеком на улыбку.

— Да уж, так оно и есть, — тоже улыбнулась Криста. Писатель казался острым, как нож. Ничто не оставалось не замеченным им. Интересно, это свойство всех писателей или только его?

— Что звучит ужасающе? — рявкнула Мэри Уитни.

— Я представил себе, каково это — работать на тебя, — сказал Питер, совершенно не обращая внимания на агрессивность, прозвучавшую в голосе хозяйки.

Криста снова глянула на него. Он не из боязливых. Он сам привык пугать других. М-м! А она предпочитала мужчин более мягких. Но ведь нет такого закона, который запрещал бы менять свои вкусы.

— Что ты об этом знаешь, Питер? Ты никогда за всю свою жизнь ни на кого не работал.

Спокойствие, с которым он воспринял реплику Мэри Уитни, заставило ее несколько смягчить тон.

— Так же, как и ты, Мэри, — ответил Питер Стайн.

— Да уж, слава Богу, — согласилась Мэри. — Работа — это проклятие мыслящих людей. И слишком высоко ценится, чтобы тратить ее на кого-то еще.

Она засмеялась, желая показать, что они вовсе не ссорятся.

— Я и не думаю работать на кого бы то ни было, — произнесла Лайза Родригес.

— Однако, когда вы снимаетесь для обложки «Вог», то вы работаете на Анну, — раздался вкрадчивый голос Стэнфорда Вандербильта.

Анна Винтур, демонстрируя обычную свою независимость, доведенную до крайности, смотрела в пространство.

— Это вопрос точки зрения, — заявила Лайза. — Я все делаю только для себя.

— Вы не правы, — неожиданно вмешался в разговор Роб. — Вы должны все делать для Бога.

За столом воцарилось неловкое молчание.

— Да уж, было большое удовольствие наблюдать, как ты трудился для него сегодня вечером, — язвительным тоном произнесла Мэри.

— Бог создал человеческую природу, — широко улыбаясь, сказала в свою очередь Лайза. Она вытянула ноги под столом. Отзвук Роба жил в ней, гнездился глубоко в тайниках ее тела.

— И дьявола, чтобы искушать людей, — сказал Роб Сэнд. На его лице было написано отчаяние, а вся его фигура выражала безысходность.

Кристе захотелось встать, приласкать его и сказать, что все в порядке. Просто здесь его никто не способен понять. Среди пресыщенных остроумцев он был голосом простой порядочности, и, сколько бы он ни молился, в этой компании никто с ним вместе молиться не станет. Роб заставил Кристу почувствовать себя матерью, которая хочет защитить сына. Что бы ни случилось ранее этим вечером, сейчас его наказывают за это. Но Криста готова была держать пари на что угодно, что вина лежит не на нем.

— Ага, манихейская ересь, — заметил Питер Стайн. — Как редко можно услышать нечто подобное в наши дни, когда дьявол вышел из моды, а его место заняли умственные и душевные расстройства.

— Но манихеи считали, что Бог и дьявол — не связанные и не зависящие друг от друга силы, — сказала Криста. — Манихеи не согласились бы с утверждением Роба, что Бог создал дьявола, чтобы искушать людей.

— Что? — Питер едва не открыл рот от изумления.

— Вы абсолютно правы, Криста, — сказал профессор Шеффер. — Манихеи исповедуют идеи Зороастра — Заратустры. Их дьявол равен Господу, а не Его создание.

— Как вы умны, если знаете такое, — сказал Питер, обращаясь к Кристе.

Он действительно хотел этими словами выразить Кристе свое восхищение. Питер был поражен, что столь красивая женщина к тому же еще и знает подобные вещи. К сожалению, в тон его вкралась некая покровительственная нотка, и Криста не могла удержаться.

— Я научилась читать еще в детстве, — сказала она. — Теперь я даже могу это делать, не шевеля губами.

У нее это вырвалось непроизвольно. Он обнаружил ее слабое место. Сделал он это неумышленно, но это не имело значения. Она остро ощущала, что в интеллектуальном плане стоит ниже его. Теперь он нечаянно дал ей понять, что тоже ощущает это. Ход его рассуждений был теперь ей ясен: как это — безмозглая блондинка и вдруг разбирается в религиозной философии? Его замечание открыло Кристе его мысли. Ладно, пусть она на самом деле не училась в колледже, но это вовсе не означает, что ей не позволено знать кое-что. Сарказм ее ответного выпада повис в воздухе, как отзвук землетрясения.

Укол попал в цель. Реакция Питера Стайна была мгновенной. Нет, он неправильно представлял себе Кристу Кенвуд. На самом деле она совершенно иная. Это просто коварное, легкомысленное создание, которое скользит по жизни, пользуясь своей сексуальной привлекательностью, и стоит кому-нибудь перестать сюсюкать над нею, как она тут же превращается в обычную стерву. Ну ладно, он позволил себе реплику, которую можно расценить как покровительственную, но он этого не имел в виду. Напротив, он хотел сказать ей комплимент. Знать основные догмы манихейской ереси — это, конечно, говорит о ее уме. Насколько подсказывал ему его ограниченный опыт, люди, владеющие агентствами топ-моделей, сами бывшие модели, бывшие актрисы, не очень-то осведомлены в подобных материях. Отсюда и его реплика. Но если он повел себя свысока нечаянно, то она нагрубила умышленно. Откуда он мог знать, что напористая дама, поставляющая красивых шлюх для обложек иллюстрированных журналов, окажется знакомой с проблемами богословия? Конечно, Эйнштейном она от этого не стала. На самом деле она скорее всего почерпнула эти познания в журнале «Ридерс дайджест», сидя в уборной. Наверняка это единственное время, когда она не старается выглядеть не такой, какая она есть.

— Умение читать должно быть большим преимуществом, когда вы занимаетесь тривиальной игрой под названием «погоня за деньгами», — проговорил он.

Криста даже вся вскинулась. Она намеревалась лишь слегка дать ему по рукам. Питер должен был смущенно замолчать и через некоторое время обнаружить, что прощен. Вместо этого он пошел в контратаку, требующую язвительного отпора.

— О, для меня погоня за деньгами — просто детская игра. Кстати, вы, кажется, однажды написали какую-то детскую книжку?

Брови Питера Стайна сошлись у переносицы, лоб грозно нахмурился.

— Эта «детская книжка» получила Пулитцеровскую премию, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Вы ее читали?

— Нет, но я думаю, что Джон Траволта и Кирсти Аллей наверняка читали. И теперь делают эти свои забавные фильмы.

Питер Стайн улыбнулся сатанинской улыбкой. Это уже война, и победит в ней он. Он всегда побеждал, особенно когда выступал против женщин, особенно когда оружием оказывались слова. Его гнев растворился в злорадном предвкушении победы. Слезы будут символом ее поражения. Он заставит ее заплакать на глазах у всех, и тем самым ужасное оскорбление, нанесенное его драгоценному произведению, будет отомщено.

— Как я понимаю, — сказал он с усмешкой, — мир ваших интересов ограничивается фильмами и журналами.

— И манихеями, — выстрелила она в ответ.

Это уравнивало положение. Всего минуту назад он выразил восхищение ее умом. Теперь утверждает, будто она тупица. Своей репликой она подчеркнула эту непоследовательность.

Он посмотрел на нее с опаской. У этой девушки есть зубки. Умеет дать сдачи: должно быть, закалилась, всю жизнь расталкивая других на пути к успеху. Но, видит Бог, очень хороша собой, а теперь еще и обрела большую реальность. Ее личность становилась все объемнее прямо у него на глазах. М-м. Неужто он получает от этой перепалки удовольствие?

— Если вы читали «Детскую игру», то должны были понять, что это довольно полное и, мне хотелось бы считать, весьма оригинальное исследование на тему о том, каково на самом деле быть ребенком. Детям не хватает слов, и потому они не в силах многое объяснить. Взрослые многого не помнят и также не могут этого сделать. И мыслить и запоминать мысли трудно, если у тебя нет приличного запаса слов. Эту закономерность обнаружил Витгенштейн.

Питер изменил тактику. Сейчас он вел себя как медлительный, терпеливый учитель с туповатым учеником. Он откинулся на спинку стула, и его сердитый взгляд смягчился. Он спускал конфликт на тормозах. Вместо того чтобы нанести ей нокаутирующий удар, он тянул время. Его оружием будут подшучивание и сарказм. В конце концов он измотает Кристу силой своего интеллекта. Так будет даже интереснее — поиграть с ней, как кошка с мышкой. Во всяком случае, эта девушка проявила недюжинные способности по части словесной пикировки.

— Представить вас ребенком довольно трудно, — заметила она. — Ваше детство было несчастливым?

Этот переход на личности означал ожесточение битвы. Огонь с обеих сторон стал еще сосредоточеннее. Теперь они постигали сущность друг друга с невиданной быстротой.

— Я вообще-то давно отказался от таких определений, как «счастливый» и «несчастливый», — сказал он, находясь где-то на грани между снисходительностью и удивлением в связи с тем, как повернулся их разговор.

Питер помолчал. Да, его детство было несчастливым, тут Криста права. Выступая в общественных местах, он обычно избегал говорить на эту тему. Так что, выстрелив наугад, она попала в цель. Или она настолько проницательна? Несчастливые дети, как правило, вырастают в несчастливых взрослых, и агрессивность становится у них излюбленной формой прикрытия. Может ли она знать о таких вещах?

— Думаю, мое детство было не из самых радостных, — проговорил он.

Питер Стайн мрачно улыбнулся. Обычно он не любил прибегать к преуменьшениям, но на этот раз поступил именно так. Внешне его детство выглядело безупречным, но только писатели знают, насколько внешность обманчива. Страдания Питера имели один источник — его отца. Даже теперь сама мысль о нем вызывала у Питера разлитие желчи. Юлиус Стайн всегда поступал очень мудро, и самым мудрым его поступком явилось бегство из варшавского гетто до того, как там вспыхнуло славное, но безнадежное восстание. Питер, которому тогда не было еще и года, ничего не помнил о том ужасе, но отец носил на себе его шрамы и, как казалось Питеру, потратил остаток своей жизни на то, чтобы передать их сыну в наследство. Его отец был одним из самых уважаемых европейских психиатров, психоаналитиком и другом Фрейда, но он никогда не изучал английский язык, и, когда переехал в Америку, прошло много долгих и горьких лет, прежде чем он смог заняться делом, которому посвятил всю свою жизнь. Холодный, расчетливый интеллектуал, исследователь человеческого сознания, верящий в то, что поведение взрослого человека запрограммировано в его детстве, Юлиус Стайн не знал, что такое любовь. К сыну он относился как к раздражающему эксперименту с непредсказуемыми последствиями, который не удался и не подтвердил данных, ожидаемых отцом. Еще ребенком Питер научился приводить в смущение отца, который считал себя слишком умным, чтобы его можно было смутить. В результате Питеру был поставлен диагноз: упрямый, самовлюбленный неврастеник. Когда отец относится к тебе как к пациенту, это не лучшая база для укрепления душевной связи между отцом и сыном, и, по мере того как Питер взрослел, положение становилось все хуже. Потом по какой-то странной причине его отец, интеллектуальный сноб с классическим европейским образованием, придумал себе легенду, будто его сын попросту глуп.

Чем больше проявлялся ум Питера, тем тверже становилась уверенность отца в интеллектуальной неполноценности сына. Никакие успехи в школе, похвалы учителей, никакие свидетельства блестящих способностей Питера не могли разубедить Юлиуса Стайна в том, что он произвел на свет Божий идиота. Это убеждение оказалось той палкой, которой он наказывал сына. А отрицание этого ложного убеждения стало оружием, с помощью которого Питер мучил своего отца. Взаимная ненависть все усиливалась, пока в жизни у них ничего, кроме нее, не осталось. Мать Питера оказалась заложницей в этой беспощадной мужской игре. Юлиус Стайн смотрел свысока на свою красивую, но не очень умную жену, а Питер Стайн водрузил мать на пьедестал и любовь к ней распространил на всех женщин. Естественно, что мужчины, вне зависимости от их положения, возраста и всего прочего, стали его врагами. И через всю жизнь Питера Стайна несвязным и неизбежным лейтмотивом проходила отчаянная жажда быть блистательным, добиваться всеобщего признания этой блистательности — потребность, которую никогда невозможно удовлетворить. Теперь отец его умер, но наследство, оставленное им, жило. «Мое детство было не из самых радостных». Ха! О да, уж это точно. Он никогда не голодал, получил превосходное образование, никогда не мучился от холода, никогда не бывал грязным, не испытывал недостатка в развлечениях, у него в кармане всегда были деньги. Но он не помнил, чтобы его когда-либо любили. А это единственное, что вообще стоит хранить в памяти.

Питер вернулся из прошлого в настоящее. Перед его глазами снова предстала красота Кристы. Девушка что-то говорила ему. О чем это она?

— Писательство представляется мне чем-то вроде изгнания нечистой силы. Призраки пугают вас. Вот вы и зажигаете свечу, пишете книгу и добиваетесь успеха в публичных выступлениях, и вот тут срабатывает магия: призраки исчезают.

Питер невольно рассмеялся. Опять она удивила его. Она не только многое знает, но она еще и размышляет о многом. И поскольку она способна думать о писательстве — над этой тайной, которая всегда занимала мысли Питера, — значит, у них гораздо больше общего, чем он мог себе представить. Но простить ей нанесенное ему оскорбление Питер не мог… хотя было бы приятно найти удобный предлог для прощения.

— Люди обычно говорят, что писательство является формой самоанализа, психотерапии. Вы избавляетесь от своих конфликтов, излагая их на бумаге, приводя их в определенный порядок, опрыскивая их холодной водой разума. Но психиатры — это только служители светской религии, так что, я думаю, ваша аналогия совпадает с обычной житейской мудростью.

Он рассмеялся, как показалось Кристе, смехом превосходства. Она не стала задаваться вопросом, не слишком ли болезненно она реагирует на каждое слово Стайна. Она продолжала свой внутренний монолог: «Спасибо вам большое, мистер Стайн. Конечно, я всего лишь повторяю то, о чем непрерывно болтают другие. В этом все дело? Вы действительно так обо мне думаете? Какой отвратительный мелкий шовинист скрывается в глубине этой блестящей, широко мыслящей и опасно обаятельной личности. Вам нравится издеваться над женщинами, не так ли, мистер Стайн? Почему? Наследство от мамочки? Она играла роль Девы Марии для вашего Бога в вашем «безрадостном» детстве? Похоже, вы никогда не отдавали себя ни одной женщине — пусть хотя бы в благодарность за то, что именно из женской утробы появились на свет эти ваши милые кудрявые волосики! Погодите же! Сейчас размажу вас по зернистой каспийской икре».

— Один мой друг сказал как-то, что ваши книги невероятно угнетают, но у читателя возникает ощущение, будто в них содержатся ответы на все вопросы. Вот такое же у меня впечатление от встречи с вами. Угнетающее, но я получила ответ на все вопросы.

Питер не мог не отреагировать.

— И каков же ответ?

— Что вы самый заносчивый, самовлюбленный и бесчувственный человек, какого я когда-либо имела несчастье встретить.

Ее глаза, когда она произносила эти слова, метали молнии. Она раскусила Питера Стайна. Он достойный последователь Макиавелли. Скрывает свою отвратительную суть под словесным покровом. Теперь она все про него знает. Она не имеет дела со словами. Она имеет дело с эмоциями. Если она чувствует себя сейчас униженной, оскорбленной — значит, именно этого он добивался, сколько бы этот торговец словами ни отрицал своих намерений. Он может без конца твердить, будто она преувеличивает, или неправильно его поняла, или вообще психически ненормальна — это будет пустое сотрясение воздуха. Она видит его насквозь.

— Вы считаете меня заносчивым, так как я утверждаю, что ваши мысли не совсем оригинальны? Вы назвали меня самовлюбленным и равнодушным только потому, что я не падаю ниц, когда знаменитая фотомодель и актриса дарит мне свое внимание? Ради Бога! В этом мире есть еще люди, которые относятся к процессу мышления серьезно. Моя голова занята мыслями об искусстве и литературе и о предназначении человека. Ваша — задницами и титьками и деньгами, за которые их можно продать. Именно в этом и разница между вами и мной. Пожалуйста, проявите хоть капельку здравого смысла и признайте это.

Вот так! Ну уж теперь-то он ее достал! Эта девица вообразила, будто за ее красотой есть еще и мозги. Теперь он проткнул этот мыльный пузырь. Она снова оказалась в своем будуаре, где ей и место, этой пробивной буржуазной греховоднице, которая наконец-то стукнулась лбом о кирпичную стену.

Он навис над ней, как дерево в штормовую погоду, и глаза его сверкали ей прямо в глаза. Его слова эхом отдавались у Кристы в ушах. Его глаза прожигали отверстия в ее мозгу. И вдруг, совершенно неожиданно, она узнала его. Он был тем аквалангистом на дне океана. Он был тем человеком, который испустил вопль, когда стал всплывать. Он — тот мужчина, которого она спасла. Глаза, которые она тогда видела сквозь очки маски, смотрели на нее теперь. Да, та же ярость, та же злость. У Кристы не оставалось и тени сомнения.

Ее улыбка зародилась в уголках рта и расплылась по всему лицу. Это гораздо больше, чем выиграть в лотерею. Мистер Питер Стайн, этот вредный кусака, будет сейчас укушен так, как его не кусали еще никогда в жизни.

— Вы занимались последнее время подводным плаванием, мистер Стайн? — осведомилась она.

— Что? — Он заморгал, и Криста лукаво ему подмигнула. — О чем вы говорите? — добавил он, но уверенность уже исчезла из его взгляда. Он непроизвольно запустил пальцы в свою черную непослушную шевелюру.

Криста захлопала в ладоши, изображая детскую непосредственность.

— Слушайте все! — защебетала она. — Это та-а-к интересно! Слушайте же, вы все должны услышать!

Она не успокоилась, пока не добилась внимания всех сидевших за столом.

Вот они, ее слушатели! Мэри Уитни, насмешливая, всегда готовая поразвлечься. Томно улыбающийся Вандербильт, Шеффер, в самом деле заинтересованный. Роб Сэнд, с восхищением ловивший каждое слово Кристы. Лайза Родригес, неохотно уступившая авансцену другой женщине. Даже Анна Винтур на миг вернулась из личного космоса, в котором она обреталась. Питер Стайн оказался единственным, кто не был готов выслушать ее речь. Он покраснел от смущения и злости. Маленький компьютер, прятавшийся у него в мозгу, мгновенно все вычислил. Криста Кенвуд, которую он в настоящий момент ненавидел, как никого другого, была той прелестной русалкой, которая спасла ему жизнь.

— Я только что вспомнила, где я раньше видела мистера Стайна. Мы с Робом нашли его на дне моря, и я спасла ему жизнь.

Питер проглотил слюну. Отвечать было нечем. Лицо его из красного стало белым. Второй раз за столь короткое время эта чертовка из преисподней намерена унизить его. Питер сжал под столом кулаки, огляделся вокруг. Можно ли спастись бегством? Нет, на этот раз не удастся.

— Ты спасла ему жизнь? — Мэри Уитни в полном восхищении рассмеялась.

— Как это тебе удалось? — спросила Лайза Родригес.

Обе женщины своими внутренними антеннами почуяли надвигающийся скандал. Они теперь просто не могли его дождаться.

— Расскажите лучше вы, мистер Стайн, — попросила Криста.

Питер прокашлялся. Сунул палец за внезапно ставший тесным воротник. По груди его струился пот, а этого никто не должен заметить.

— Ну, я не знаю насчет «спасения моей жизни», но я действительно по глупости нырял в одиночку…

Красноречие его иссякло, и он обернулся к Кристе:

— Понятия не имел, что это были вы.

— Рассказывай, Питер, расскажи нам все! Какая прелестная история! — сказала Мэри Уитни, хрустя кусочком поджаренного хлеба, как ящерица, закусывающая тараканом. — Значит, ты нырнул и… — торопила она его.

— Я по глупости нырял в одиночку… — снова начал Питер. Собственные слова эхом отдавались у него в голове. Сколько раз можно повторять одно и то же? Можно ли как-то сгладить ужас этого момента? Нет, он сидит на мели. — И попал ногой в расщелину. В общем, застрял.

— И у вас кончился воздух? — высказал предположение Стэнфорд Вандербильт.

— Нет, я нырял вообще без дыхательного аппарата.

— Причем нырнул на глубину в шестьдесят футов, — вставил Роб Сэнд.

Он искренне удивился, узнав, кем был тот неизвестный идиот, нарушивший все правила подводного плавания. Роб перегнулся через стол, и на лице у него было написано праведное возмущение; он вложил в свои слова весь сарказм, на который был способен.

— Разве это не слишком глубоко для подводного плавания без акваланга? — спросила Лайза Родригес, почуяв обвинительные нотки в словах Роба.

Она отчетливо понимала, что писака этот сейчас на дыбе, а Криста блаженствует на небесах. Лайза засекла, как они ссорились. Из этой истории Питер Стайн выйдет бледной тенью того, кем он был раньше. Лайза обожала подобные ситуации и свою задачу видела в том, чтобы раздувать их.

— Иногда… время от времени, ради забавы… я бросаю кислородный баллон в воду и ныряю, чтобы подобрать его. Наверное, это глупо…

Питер оглядел стол. Все кивали, покровительственно улыбались, сознавая свое превосходство над неразумным Питером Стайном, потому что уже уловили суть дела. Этот умник напортачил, красавица спасла его, и сейчас это светило литературы находится перед судом, где они и судьи, и присяжные, и палачи. Наконец-то они вдоволь посмеются.

— В общем, чтобы не слишком распространяться…

— О нет, — запротестовала Мэри. — Мы все хотим услышать из уст писателя длинную историю. Со всеми мотивациями и психологическими портретами. Ну же, Питер, доставь нам удовольствие.

Она откинулась на спинку стула. Это ее вечеринка. Она может позволить себе поозорничать.

— Появилась Криста… к счастью… и дала мне немного кислорода, и я получил возможность всплыть на поверхность, ничуть не пострадав.

Вот так. Получайте вашу «длинную историю»!

— Одного не могу понять, — сказал Вандербильт. — Как могло случиться, что вы не узнали Кристу? Я еще могу представить, что вы не распознали ее под водой, когда она была в маске, но потом-то, когда вы оба оказались на поверхности и вы благодарили ее, и все такое прочее… Уж после этого вы не могли ее забыть, ведь она незабываема!

Питер посмотрел на Кристу. Проявит ли она милосердие? Нет, не проявит.

— К тому времени, когда я выплыла на поверхность, мистер Стайн уже умчался на своей моторке.

— Но вы же дали ему воздух! — твердил свое Стэнфорд Вандербильт. Представителей высшего класса ничто не волнует, кроме манер, которые, по их мнению, делают человека порядочным. Они с радостью перережут вам глотку, если вы перейдете им дорогу, но будут при этом безукоризненно вежливы.

— Наверняка нет, — сказала Мэри Уитни.

— Он так толком и не поблагодарил ее, — с горечью заметил Роб.

Одно дело — когда вам спасли жизнь. Но если вам спасла жизнь такая потрясающая женщина, как Криста, это уже нечто совершенно иное. То, что Стайн не поблагодарил Кристу, возмущало Роба.

— Вы не поблагодарили ее за то, что она спасла вас? — спросила Лайза, склонив голову набок. Она в жизни не сказала слова благодарности ни одной женщине и никогда не скажет, но лицемерие было ее второй натурой.

— Уверен, что у мистера Стайна были на то свои причины, — сказал профессор, проявляя солидарность интеллектуалов.

— Мне не терпится услышать их, — заявила его жена.

— Момент был неприятный, — промолвил наконец Питер, — но, конечно, не угрожающий жизни. Не надо драматизировать. Тем не менее я поблагодарил Кристу.

Питер заерзал на стуле. Он никогда ни перед кем не оправдывался. Вся его жизнь была построена так, чтобы всячески избегать этого. Однако сейчас он испытывал то, что испытывает человек при допросе третьей степени, когда его вот-вот признают виновным. Это невыносимо! Нужно положить этому конец! Но Питер понимал, что его последние слова вовсе не положат конец пытке. Он сказал две вещи, которые противоречат одна другой. Если она не спасла ему жизнь, то какого черта ему нужно благодарить ее? Адвокат мог бы примирить такие противоречия, но за этим столом не было адвокатов. Здесь сидели только люди, выигрывающие все дела, причем по большому счету.

— После некоторых колебаний он написал «спасибо» на моей табличке. А после этого уплыл, — объяснила Криста с веселым смехом. — Конечно, знай я, что это мистер Стайн, я ожидала бы от него чего-нибудь еще, ведь его книги такие многоречивые.

— Я считаю, что вам следует сейчас поблагодарить Кристу должным образом, — произнес Роб Сэнд. В его голосе прозвучало нечто, смахивающее на ультиматум.

Воцарилось молчание. Никто не вымолвил ни слова. Все смотрели на Питера Стайна.

Питер встал, положил салфетку на стол. Это была его Голгофа. Его загнали в угол, поэтому голос его дрожал от ярости.

— Подите вы все, поодиночке и коллективно, на… — сказал он, отшвырнул стул, повернулся и пошел прочь.

Он с необыкновенной быстротой пробирался между столиками, лавируя, словно слаломист на дистанции. Кто-то пытался схватить его за рукав, видимо, желая представиться. Стайн оттолкнул руку этого человека. Больше его никто не пытался остановить.

— Ну и Криста! — выдохнула Лайза. — Ты уж точно подожгла ему запал!

Она явно завидовала, что кто-то отнял у нее роль главной зачинщицы скандалов.

— Никто не оскорблял меня так за всю мою жизнь, — пыхтел Стэнфорд Вандербильт.

Со свойственной его классу бесцеремонностью он тут же забыл, что Стайн адресовался не только к нему, но и ко всем сидевшим за столом.

— Он нуждается в нашем прощении, — мягко сказал Роб.

— Во всяком случае, я могу сказать только одно: если ненависть часто оборачивается любовью, то мне уже слышится звон колоколов, — рассмеялась Мэри Уитни, отнюдь не расстроенная поспешным исчезновением одного из своих главных гостей.

Криста не сказала ничего. Она была в состоянии шока, но не от слов Питера Стайна или того, что вызвало эти слова. Ее потрясла собственная внутренняя реакция на происшедшее. Она определенно хотела еще раз увидеть этого мерзавца.