Когда мой рысистый завод окреп и коннозаводская деятельность стала приносить хорошие плоды, я решил завести небольшой полукровный завод на рысистой основе исключительно из лошадей пегой масти. Я всегда любил пегих лошадей и, помню, еще совсем маленьким мальчиком тратил все свободные деньги в Касперовке на покупку у крестьян пегих жеребят. По воскресеньям моя мать и мы, дети, ходили в церковь. Церковь в Касперовке стояла в конце парка, и мы обыкновенно шли туда пешком, но в большие праздники подавалось ландо, запряженное великолепной четверкой рысаков, – таков был этикет. Сейчас же за церковной оградой располагалась большая базарная площадь, где крестьяне вели оживленный торг и распрягали свои возы и телеги. Когда кончалась церковная служба, мне разрешалось пойти на базарную площадь смотреть крестьянских лошадей. Вот там-то я впервые увидел пегого жеребенка и купил его за один рубль! В течение года я собрал несколько жеребят, и у меня появились при заводе отца свои, пегие, лошади. Когда я поступил в кадетский корпус, отец купил их у меня. Однако, приехав на каникулы, я снова начал покупать пегих жеребят, почему впоследствии у нас в Касперовке среди рабочих лошадей было много пегих.

Узнав о моем увлечении пегими лошадьми, окрестные крестьяне стали приводить на продажу пегих жеребят, и их осмотр доставлял мне большое удовольствие. У отца был егерь, старик, еще с тех времен, когда отец держал большую охоту и сам охотился с ружьем, а также ездил с борзыми. Этот егерь очень меня любил и однажды предложил мне вместе с ним проехать к его куму, крестьянину Пересуньке, в деревню Горбатовую. По его словам, у Пересуньки была замечательная пегая кобыла. Я с радостью согласился и, получив разрешение на эту поездку, отправился в беговых дрожках с егерем в Горбатовую. Пересунька показал свою кобылу. Это была рыже-пегая, небольшая, но очень ладная кобыла, с длинной гривой до колен, что мне особенно понравилось. Пересунька наотрез отказался ее продать, чем очень меня огорчил. По совету егеря мы зашли к хозяину в избу. Я первый раз в жизни попал в крестьянский дом и с интересом озирался кругом. Хозяин поднес егерю выпить, а мне были предложены молоко и творог. Егерь стал уговаривать кума продать мне кобылу. Тот упирался и говорил, что она у него еще от отца, что вся ее «природа» пегая, что лучшей работницы он и не желает иметь. Егерь недаром 25 лет служил на барском дворе, он знал обхождение, знал, что надо услужить молодому барину, и предложил куму компромисс: кобыла его, а жеребята мои. Крыть кобылу можно в Касперовке заводским рысистым жеребцом. За каждого жеребенка будет уплачиваться пять рублей. К обоюдному удовольствию сделка была заключена, и в течение трех лет я получал от Пересуньки пегих жеребят. Дочь Злодея и этой кобылы оказалась очень хороша и стала родоначальницей моего пегого завода. Я ее очень любил и из Касперовки взял на Конский Хутор, где она и пала. Ее дочь, уже рожденная у меня, давала замечательных по себе лошадей и пришла с моим заводом в Прилепы.

Когда мне было 11 лет, я прочел повесть Льва Толстого «Холстомер». Судьба злополучного, но великого пегого мерина так повлияла на мое детское воображение, что я еще больше полюбил пегих лошадей. С тех пор я мечтал завести пегий завод, но наш наездник, когда я поделился с ним своими мечтами, стал смеяться, говоря, что пегих рысистых лошадей не бывает. Это очень меня огорчило и заставило призадуматься: как же Толстой написал, что Холстомер, такой знаменитый рысак, был пегим? Приблизительно в это время случилось событие, которое привело меня в восторг и глубоко и надолго взволновало. Знаменитый харьковский торговец лошадьми Федосей Григорьевич Портаненко прислал отцу с Ильинской ярмарки, которая собиралась ежегодно в Полтаве, четверку вороно-пегих лошадей. Когда об этом доложили отцу, он рассердился, выругал Портаненку цыганом и сказал, что в жизни не ездил на этих «сороках» и ездить не будет. Услышав о том, что привели пегую четверку, я устремился в конюшню и буквально обомлел от восторга. Это была четверня вороно-пегих лошадей, удивительно подобранных, рослых и таких красивых, что мне казалось, лучших лошадей на свете и быть не может. Четверню запрягли в шарабан и выехали со двора, чтобы показать ее отцу. Я стремглав бросился в дом сообщить о событии, ибо в моих глазах это было событие, и вся наша семья с отцом во главе вышла посмотреть новую четверку. Первая езда этой четверки и сейчас стоит перед моими глазами, словно это было вчера…

Пристяжные вились кольцом, белые и черные ноги пегарей мелькали, вся четверня была необыкновенно эффектна и всем понравилась. «Подлец Портаненко, – добродушно сказал отец. – Уж очень хороши пегари – придется оставить». Судьба четверни была решена, и отец подарил ее моей матери, а сам так ни разу и не захотел поехать на «сороках». Эта четверня стала любимой четверней детей, и мы часто на ней катались. Я всегда взбирался на козлы и не переставал любоваться красивыми пегарями. В конном заводе решили, что четверка не иначе как заводская, и наездник, уверявший меня, что нет пегих рысистых лошадей, был посрамлен.

Когда я начал читать коннозаводские книги и изучать генеалогию рысака, то везде искал сведения о пегих лошадях. С большим интересом я несколько раз перечел статью В. И. Коптева «Об отметинах и пежинах у лошадей» и из нее узнал, что профессор естественных наук Московского университета Рулье специально занимался этим вопросом. У того же автора я почерпнул сведения, что знаменитый Лоскут Дубовицкого был почти пегий, и нашел в заводских книгах одну пегую призовую кобылу. Это была Комета Соловцова, я и не думал тогда, что ее дочь Каша даст мне производителя в завод. Из тех же заводских книг я узнал, что многие прежние коннозаводчики также увлекались пегими лошадьми, а равно и другими отмастками, и специально их разводили. Особенно меня интересовали пегие лошади Воейкова, я тщательно выискивал в заводских книгах и старых журналах все сведения о них. Кроме Воейкова, пегих лошадей разводил Яньков, и впоследствии в честь его рыже-пегой кобылы Трамбовки я назвал одну из своих лучших пегих кобыл. О том, что старик Телегин увлекался пегими лошадьми, я узнал позднее от Н. С. Пейча, когда он мне читал свою рукопись-сатиру «Похождения Кабриолеткина», где под именем Кабриолеткина был выведен старик Телегин. Описывая первый приезд этого знаменитого коннозаводчика, тогда еще мелкопоместного помещика, к светлейшему князю Голицыну, Пейч описал и пегую кобылу, на которой в тележке ехал Кабриолеткин. Князь Л. Д. Вяземский в молодости тоже любил пегих лошадей, но впоследствии к ним охладел. Я еще застал в Лотарёве одну пегую кобылу, которую звали Дорога. Она была рыже-пегой масти и удивительно хороша по себе. Смело могу здесь сказать, что это была лучшая пегая лошадь, которую я когда-либо видел на своем веку. Я влюбился в Дорогу и умолял Кобешова мне ее продать. Тот наотрез отказал. Это было в первое мое посещение Лотарёвского завода. Через несколько дней после моего отъезда Дорога пала, и Кобешов потом упрекал меня в том, что я сглазил кобылу.

Пегих лошадей разводили Нейберг, Апраксин, один из Павловых, Петровский, Новокшёнов, великий князь Николай Николаевич старший и другие коннозаводчики. Лучшие отмастки были в старину: чубарые – у полтавского коннозаводчика Черепова, а буланые и соловые – у А. И. Павлова, М. Я. Сухотина и В. П. Воейкова.

Решив организовать небольшой завод пегих лошадей, я стал думать о том, где собрать действительно интересных по типу и выдающихся по экстерьеру кобыл. Пять замечательных пегих кобыл у меня уже были: родоначальница моего завода, происходившая от кобылы крестьянина Пересуньки, две ее дочери от моих рысистых жеребцов – все три рыже-пегие, низкие на ногах, правильные и с гривами до колен. Это была очень интересная группа. Двух других кобыл я купил у М. В. Воейковой тогда же, когда купил у нее и весь рысистый завод. За мной была выслана вороно-пегая четверка, которая привела меня в восторг. На пристяжке были кобылы, а в корню – мерины. Четверка ехала превосходно, и лошади были очень хороши по себе. Я купил эту четверню за 600 рублей. Несколько лет эти лошади ходили у меня в езде, а потом Воейковскую и Трамбовку я взял в завод.

Воейковская четверка происходила от вороно-пегого Забавного (Догоняй – Заметная) завода В. В. Апраксина. Я хотел его купить, но Коржавин, управляющий Воейковой, жеребца не продал: тот давал замечательных полукровных лошадей. Отец Забавного Догоняй был вороно-пегий, родился в 1890 году у Апраксина от Догоняя завода Павлова и известной рысистой Иглы Пашкова. Мать Забавного Замётная родилась у А. И. Первушина от тулиновского Заметного и Любезной Нарышкина, а бабка Забавного Заветная – мать знаменитой Закрасы. Пегий Заметный был выдающегося происхождения и имел три четверти первоклассной рысистой крови. Впоследствии я сделал несколько попыток купить его для завода, но Воейковы его так и не продали.

Поскольку я хотел иметь пегий завод, то мне предстояло еще купить восемь-десять кобыл. Одну кобылу, булано-пегую Лигию, я купил у Шереметева. Она родилась в 1887 году и была дочерью Безымянки-Арфина, отца рекордиста Кракуса, и Легенды, дочери Разгильдяя завода Стаховича. Вместе с Лигией была куплена и ее пегая дочь-годовичка. Среди моих пегих кобыл Лигия была худшей.

Одну кобылу я купил у Бибикова. Это была замечательная по себе вороно-пегая кобыла на семь восьмых рысистой крови, дочь Кошевого завода герцога Лейхтенбергского и новокшёновской кобылы высоких кровей. Две кобылы рыже-пегой масти были мною куплены на выставке 1910 года в Москве у саратовского коннозаводчика Топорнина. Обе они были премированы и происходили от чистокровных жеребцов: одна – от известного Лаго-Маджоре завода Л. Ф. Грабовского, а другая – от Редеди завода Н. Н. Коншина. Матерью обеих кобыл была Комета завода Топорнина от Атласного завода И. М. Суходолова и рыже-пегой кобылы рысисто-упряжного сорта завода Офросимова.

Трех кобыл я купил в Воронежской губернии. Приехав в Хреновое в мае, я вместе с В. И. Пономарёвым отправился в «битюгские места» и там у крестьян купил трех замечательных кобыл. Одной из них, вороно-пегой, было уже 15 лет, называлась она Лысуха, происходила от тулиновского жеребца и была по типу и формам прямо-таки выдающейся рысистой кобылой. Я ее купил за 165 рублей. Вторая кобыла, тоже вороно-пегая, была гуще, проще, но очень дельная. За нее я заплатил 225 рублей. За третью кобылу, гнедо-пегую, было отдано 475 рублей. Мы с Василием Ивановичем торговали ее два дня и все-таки купили у зажиточного мужика. По уверению крестьян и самого Пономарёва, эта кобыла происходила от боевских лошадей и была настоящей битюгской породы. Кобыла в тяжелом сорте, идеальная по себе, таких немного попадалось даже в старину, как говорили мне тогда старики, сожалевшие, что эта замечательная кобыла покидает их места.

Таким образом, я собрал 12 заводских маток. Все они были очень интересного происхождения, замечательны по типу и формам, и я вправе был ждать от них выдающихся полукровных лошадей. Кобыл сосредоточили в отдельном корпусе рабочей конюшни. Я часто к ним заходил и подолгу ими любовался. Мои соседи, главным образом неконнозаводчики, – Языков, Линк и др. – пришли от них в восторг и всё повторяли: «Вот это лошади! Вот таких нам, сельским хозяевам, надо разводить: эти не разорят». Пегое гнездо было собрано с большим вкусом и вполне меня удовлетворяло. Предстояло подумать о пегом производителе. К поискам его я и приступил.

Зимой я довольно долго жил в Петербурге и пересмотрел массу рысистых лошадей в городе и на призовых конюшнях. На поиски я обыкновенно уезжал рано утром, так как по деревенской привычке и в Петербурге вставал рано. Меня сопровождал всегда некто Павел Дормидонтович, хорошо знавший городских лошадей и какое-то время управлявший конюшней одного из крупнейших конноторговцев Петербурга. Мне хотелось купить образцовую по себе рысистую лошадь. В городе я видел одного весьма недурного пегого жеребца завода генерала Клейгельса, но не купил его, так как он был посредственного происхождения. Тогда же у директора цирка Соломонского я видел недурную пару рыже-пегих кобыл завода воронежского коннозаводчика Плотникова, но купить их не мог – за них очень дорого просили. Правда, это были ученые кобылы: они не только ходили в городе у Соломонского, но иногда и выступали в цирке.

Найти пегого жеребца, который бы меня вполне удовлетворял, я не рассчитывал и предполагал взять рысака с большим отметом, будучи уверен, что от пегих кобыл он даст мне пегий приплод. Подходящих жеребцов я подыскал двух. Один принадлежал петербургскому охотнику и назывался Лунатиком. Он был завода Молоствова, имел рекорд 4.48 и происходил от Леля 2-го завода Малютина. По себе он был хорош: рыжий в буре, лысый, все четыре ноги высоко белы. Но за него просили 4 тысячи рублей, и я не счел возможным заплатить такие деньги. Другой жеребец, завода наследников Хлудова, был еще лучше первого и еще больше подходил для моей цели. Золотисто-рыжей масти, с большой лысиной во лбу, он был очень отметист: белизна его задних ног переходила прямо в пежину, обе передние ноги были по пясть белы. Во лбу у него была большая лысина. Лошадь была очень приятного рисунка, крупная и чрезвычайно блесткая. В жеребце была прямо-таки казаковская блесткость, чему не стоит удивляться, ибо его мать была дочерью кожинского Самца, сына великого Потешного. Жеребец принадлежал Неандеру, и тот запросил за него 3500 рублей. Я не купил. Впоследствии, во время войны, я видел этого жеребца производителем в заводе Н. А. Павлова.

Не найдя подходящего производителя для пегого завода в Петербурге, я решил покрыть своих пегих кобыл производителем моего завода и уехал в Прилепы. Незадолго до отъезда я узнал, что управляющий Чесменским заводом А. И. Пуксинг купил очень интересного рыже-пегого жеребца. Я послал Пуксингу запрос, но получил ответ, что жеребец этот не продается.

Приехав в Прилепы, я получил телеграмму от брата из Одессы с извещением, что там продается замечательный пегий жеребец завода Нейберга.

Я. И. Бутович на пегой лошади. 1912 г.

Я попросил брата купить жеребца. Вскоре получил письмо, что жеребец называется Холстомером, куплен за 100 рублей, но он в таком ужасном виде, что не менее месяца его надо кормить, прежде чем отправлять ко мне. Когда привели Холстомера в Прилепы, я увидел, что это замечательный жеребец. В нем было шесть вершков росту, он имел хорошую спину, был необыкновенно глубок, совершенно правилен и сух, как степная лошадь. Правда, корпусом тяжеловат. Породы Холстомер был очень интересной, имел около семи восьмых орловской крови. Он был туп на езду, потому и развозил в Одессе пиво. Холстомер пробыл у меня в заводе около пяти лет, а затем я продал его Ф. И. Лодыженскому. Холстомер давал превосходных по себе детей, но не резвых. Окрестные крестьяне, помещики средней руки, священники и прасолы охотно крыли с ним своих кобыл и очень его ценили. В нашей местности от Холстомера осталось целое племя превосходных пользовательных лошадей.

Второго жеребца для пегого завода я купил также на юге, в Киевской губернии. Это был англо-араб Тромбач завода графини Браницкой, блестящая во всех отношениях лошадь. Хотя он пришел ко мне стариком, однако дал много превосходных лошадей. Тромбач был необычайно хорош: когда ко мне в завод прибыла покупная комиссия коннозаводского ведомства во главе с генералом Клавером, жеребец произвел на них такое впечатление, что они предлагали за старика 700 рублей. Я его, конечно, не продал.

Ежегодно пегие кобылы крылись рысистыми производителями, не исключая и Громадного. Сын Громадного и Трамбовки, вороно-пегий Холстомер, и сейчас состоит пробником в Прилепах. Однако лучшим пегим жеребцом, родившимся у меня, я считаю Леля, вишнево-гнедо-пегого жеребца от малютинского Сейма и Воейковской. Лель был очень резов, ехал четверти без трех и сейчас состоит производителем на Урале.

Пора наконец сказать о том, как содержался мой пегий полукровный завод. Все кобылы без исключения были в сельскохозяйственной работе или ходили в езде. Таким образом, они одновременно были заводскими матками и обслуживали имение. Их приплод должен был в дальнейшем давать хороший доход. Содержались все кобылы просто, как обыкновенные сельскохозяйственные лошади, но после выжеребки нормы фуража увеличивались и на некоторое время кобылы освобождались от тяжелых работ.

В Тульской губернии я ввел моду на пегих лошадей и сам ездил только на пегих. В то время у меня на разъездной конюшне стояла вороно-пегая четверка, рыже-пегая и гнедо-пегая тройки. Эти же лошади высылались за приезжими в Тулу, на Засеку и на Присады, и моих пегарей знали многие коннозаводчики и охотники. Не всем это нравилось, некоторые говорили, что это «пожарные выезды», поскольку в больших городах одна из пожарных частей всегда имела пегих лошадей. Но все отдавали должное моим пегарям, признавая, что они очень хороши по себе и замечательно подобраны.

Дело это мало-помалу развивалось, стало на твердую почву, и незадолго до войны я сделал уже первую крупную продажу. Графиня Толстая для своего тамбовского имения купила у меня тройку вороно-пегих кобыл и заплатила за нее 1500 рублей. Были и другие покупатели. Нисколько не сомневаюсь в том, что мои пегари нашли бы себе хороший спрос и в будущем этот завод, ведомый на началах коммерческого расчета, не только производил бы превосходных пользовательных лошадей, но и приносил бы весьма значительный доход. Я лелеял также мысль отвести и рысаков, а затем ехать на них на призы – разумеется, пока в низших группах. Для этой цели я и брал в аренду у Телегина его знаменитую рыже-пегую кобылу, имевшую пятнадцать шестнадцатых рысистой крови, в ее родословной были имена таких производителей, как Могучий и Лишний. Ее сын от якунинского Петушка имел бы уже тридцать одну тридцать вторых рысистой крови.

После революции мой пегий завод развели крестьяне. Прошло каких-нибудь десять лет, и от всего этого богатства не осталось и следа! Лишь изредка в окрестных деревнях нет-нет да и промелькнет замечательная пегая лошадь «бутовской» породы, как окрестили ее местные крестьяне. Тяжело видеть, как все гибнет и уничтожается у нас в России…