Она все-таки дождалась, дотерпела — обыск в гостиной подошел к концу, невеликий улов (полбутылки «Горбачевки» и пуля, извлеченная из косяка) был рассортирован по полиэтиленовым пакетам, непрошеные гости шумно потолкались в прихожей и удалились, бесцеремонно хлопнув дверью. Майя робко сказала Геннадию Алакину, который подвозил ее домой после новогоднего уик-энда с убийством, «до свидания» — он даже не взглянул в ее сторону.
— Вам не жалко его? — тихо спросил Колчин, когда они остались одни.
Она растерялась.
— Геннадия?
— Нет, покойного.
— Почему вы спросили?
— Вы странно вели себя. Витали где-то в высоких эмпиреях. А ведь он прожил у вас больше недели и вряд ли все это время держал вас под дулом пистолета, рука бы затекла. Да и пистолета у него не было… Вы с ним спали?
Она поплотнее закуталась в старинную шаль — вспомнилось мощное тренированное тело (привет из беспорточной юности, проведенной на комсомольских стройках), крупная голова (привет из рахитичного детства), история жизни, рассказанная меж двух сигаретных затяжек, и Майя почувствовала, как на сердце каскадами обрушивается ледяная тоска, целые айсберги тоски…
— Вы ничего не хотите мне сказать?
Она сухо качнула головой.
— Что ж, дело ваше. Из города никуда не уезжать, вы еще понадобитесь, — следователь сардонически усмехнулся. — Если доживете.
И оставил ее одну, растерянную, мятущуюся, посреди отвратительно пустой прихожей, наедине с беспощадным зеркалом и профессионально привинченной к стене вешалкой в виде рогов оленя. Наедине с беспорядочными мыслями и холодной решимостью идти до конца.
До дома, где жил Артур, она добралась на хмуром частнике, запросившем «стольник» за поездку длиною в три с половиной квартала. Выговорив желаемую сумму, частник не выдержал и покраснел, но Майя только махнула рукой, преисполненная чувства, будто завтра настанет давно обещанный конец света и деньги можно тратить без счета, зажмурив глаза.
Едва прибыли на место, она сунула водителю деньги, вышла из машины и единым духом подскочила к двери, обитой дерматином.
Она звонила долго, с нехорошим замиранием сердца, рисуя в воспаленном воображении картины одна другой ужаснее. Никто не отзывался. Она постучалась к соседям: из недр квартиры послышался радостный лай, дверь отворилась, на лестницу выскочил уже знакомый ротвейлер Кокос и выглянул детинушка-ново-русс, на этот раз в сильно растянутой майке и со златой цепью на массивной шее. Поковыряв в носу, он посмотрел на Майю и произнес классическую реплику:
— Че?
— Як Кузнецовым, — заторопилась Майя. — Звоню, а никто не отвечает. Не подскажете, где они?
— Укатили куда-то часа полтора назад. Я из окошка видел, как он свою лайбу заводил.
— Лайбу?
— «Тойоту». У него красная «тойота».
— Он был один?
— С дочкой.
— Куда он мог уехать?
Он возмутился:
— Я тебе что, «наружка», в натуре?
— Ну, хоть вещи при нем были?
Детинушка взглянул недоуменно — похоже, он жил в мире, где господствуют иные ритмы и другое время, сильно растянутое по горизонтали.
— Вещи? Типа сумки?
— Да, да!
— Ну, вроде был один пакет. Может, со жратвой, а может, с одеждой.
— Спасибо. — Майя отлепилась от стенки в почти бесчувственном состоянии. Дверь закрылась с громким щелчком, и лестничная клетка снова затихла.
В подъезде она нос к носу столкнулась с Валей Савичевой. Та произнесла дежурное «Здрасьте» и шмыгнула мимо, но Майя проворно поймала ее за воротничок.
— Их никого нет.
— Нет? — Валя огорчилась. — А мы с Лерой договаривались…
— Вот что, — Майя взволнованно присела перед девочкой на корточки. — Мне сказал сосед: они с отцом куда-то уехали на машине, взяв сумку. Еду или одежду (скорее одежду, мелькнуло в голове, — ту самую…). Подумай, куда они могли направиться?
— Вдвоем? — она послушно задумалась. — Наверное, на дачу… Вообще-то Лерка ее терпеть не может: говорит, там навозом воняет и в воздухе летает всякая дрянь. Но ведь сейчас зима.
— Знаешь, где она?
— Да, я была там прошлым летом. Если на электричке, то не доезжая Лаврино… — Девочка вздрогнула: видимо, ей передалась Майина тревога. — Что-то случилось?
— Пока не знаю. Надеюсь, что нет. Ладно, беги домой…
— А вы?
— А я — к ним на дачу. Может, перехвачу…
— Я с вами. Вы одна не найдете. — Валя решительно схватила Майю за рукав. — Ну, давайте же скорее!
Пришлось подчиниться. Втайне Майя обрадовалась: не стоило тащить девочку за тридевять земель на ночь глядя, однако вдвоем было как-то спокойнее…
Они едва успели на последнюю электричку. Промерзлый вагон шатало из стороны в сторону, их, двух путешественниц-авантюристок, тоже шатало на железных перестуках… Валя, нахохлившись, словно воробей на веточке, примостилась у окна, сосредоточенно глядя сквозь давно не мытое стекло — ничего не видно, лишь расплывчатые огни, подсвечивающие изнутри морозные узоры, снег, иней на стылых проводах, темные лесополосы по обеим сторонам…
— Лере угрожает опасность?
Майя вздрогнула.
— С чего ты взяла, дружочек?
— У вас такое лицо… Как у разведчицы в немецком тылу.
Она усмехнулась:
— Выдумщица. Лучше скажи, в каком костюме Лера была на маскараде?
Валя без удивления пожала плечами:
— Не знаю. Там большинство было в масках.
— Она могла быть одета Бабой Ягой?
— Это которой? Ах да, мы с вами видели в вестибюле… Ничего особенного: просто куча старого тряпья. Но отплясывала лихо, даже брейк пыталась. Лера, кстати, ходила в студию спортивного танца, только бросила, надоело.
— А ты не помогала ей с костюмом?
— Нет, мы с Келли делали Домино. Правда, неплохо получилось?
— Блеск, — искренне сказала Майя, — лучшее, что я когда-либо видела. Вспомни, ты вроде бы столкнулась с Ликой в дверях?
— Возможно. Это так важно?
Майя вздохнула, в порыве нежности прижав девочку к себе, — та не проявила ответных чувств («А, собственно, почему она должна? Кем я ей кажусь — сумасшедшей старухой, которая вдруг ломанулась посреди ночи незнамо куда, незнамо зачем…»), но и не отстранилась.
— Не знаю, милая. Сейчас все может быть важно, любая деталь. Она входила или выходила?
— Вроде выходила… Сколько времени прошло. Помню, охранник вскочил (он сидел на стуле, читал книжку), сорвался куда-то вверх по лестнице…
Опять эта чертова лестница, вызывающая странную ассоциацию со стилизованной Графской пристанью в Севастополе, путь на эшафот, в финал третьеразрядного фильма ужасов.
— А кого ты видела наверху, Валюша? Вспомни хоть что-нибудь!
На этот раз она молчала дольше, целую минуту, поджав губы и придавив указательным пальцем очки к переносице.
— Я и сама сто раз пыталась… — Она напряглась, глядя на пустое сиденье перед собой, с усилием возвращаясь в тот злополучный вечер, в мельтешение масок и жизнерадостный вопль из стоваттных динамиков. — Кто-то пробежал, какой-то человечек в красном костюме. Но не ярко-красном, а скорее в розоватом, поношенном, понимаете? Какой-то бесформенный платок на голове, обувь я не разглядела, — она покаянно вздохнула, — слепа я, как летучая мышь, вот ведь беда.
— Он нес что-нибудь в руках?
— Вроде бы… Что-то похожее на палку. Я поэтому и подумала про Деда Мороза — две детали: посох и длинная шуба…
— Или юбка, — пробормотала Майя.
Валя внимательно посмотрела на собеседницу, склонила голову, словно прислушиваясь к стуку колес, и вдруг выражение ее личика резко изменилось — она поняла… И испуганно, негодующе отодвинулась в угол, к окошку.
— Нет. Вы что, думаете, Лерка… Да как вы можете! Вы… Вы обманщица!
Майя успокаивающе коснулась ее — девочка резко вырвалась, точно разозленный зверек.
— Голубчик, ну какая же я обманщица?
— Вы сказали, что Лера в опасности, ей нужно помочь… А сами едете арестовать ее.
— Арестовать человека имеет право только сотрудник милиции, — терпеливо сказала Майя.
— Но вы ведь тоже…
— Что?
— Работаете на них.
Она чуть не рассмеялась: ну и влипла ты, Джейн!
— Я преподаю английский, Валюша. Деловой и разговорный. И больше ничего, честное слово.
Валя недоверчиво поджала губы: знаем, мол, мы вас, взрослых.
— Почему же вы спросила о Бабе Яге? Откуда вы узнали?
— От Анжелики.
Девочка казалась удивленной.
— От Келли?
— Она пряталась на третьем этаже, в коридоре. Убийца ее не заметил…
— А она — его?
— Лица она не разглядела — оно было под маской, но костюм, фигуру, движения… Теперь бы только убедить ее дать показания в прокуратуре.
— Почему она молчала так долго?
— Она была напугана, — пояснила Майя. — Убийца прислал ей записку.
— «Не бойся, тебе ничто не угрожает, — нараспев, прикрыв глаза, продекламировала Валя, будто читала стихи… Или молитву. — Только молчи…»
Только молчи.
Какая-то потусторонняя жуть прокралась в душу, схватила сердце в клещи, словно хирург-садист, — Майя с некоторым испугом посмотрела на девочку, та вытащила откуда-то сложенный вчетверо листок бумаги и спокойно сказала:
— Я нашла это у себя в кармане. ОНО было в футляре для очков.
— Когда?
— Вчера. Не представляю, как ОНО туда попало.
Тебе ничто не угрожает. Те же аккуратные печатные буквы ровной строчкой, те же три восклицательных знака, тот же холод, иней на окнах, мольба и тоска. Только молчи…
— Но ведь ты не промолчала?
— Я? — Валя упрямо тряхнула волосами. — Потому что я не верю, что это написала Лерка. Она, конечно, иногда вредничает, нос задирает по всякому поводу… Но она не убийца, запомните.
— Хорошо, девочка, — Майя успокаивающе взяла ее за руку. — Даю честное слово: я не имею к милиции никакого отношения. Я просто случайный свидетель. И хочу разобраться.
Электричка меж тем зашипела, замедлила ход и остановилась, оглушительно лязгнув буферами. Не глядя на попутчицу, Валя произнесла:
— Нам выходить.
Подошла к двери тамбура и канула вниз, только взметнулся красный помпон на вязаной шапочке. Майя без раздумий прыгнула следом, едва не подвернув ногу, приземлилась и огляделась… Крошечная станция, размером примерно с автобусную остановку, тускло освещенная единственным фонарем, наглухо заколоченный ларек в облупившейся зеленой краске, лавочка-сугроб посреди платформы, испещренной птичьими следами, надпись прямо на снегу «Васька — пидор», утоптанная тропинка, убегающая в темное никуда, где, впрочем, слабо виднелись контуры дачных домиков за забором.
Из-за ларька браво выскочила здоровенная лохматая дворняга, прыгнула, оскалив зубы и угрожающе зарычав. Майя бросилась было вперед, чтобы в случае чего заслонить девочку, но та, не сбившись с шага, скатала тугой снежок и запустила прямо в собачью морду — дворняга заполошно взвизгнула и убралась, поджав хвост. Майя покрутила головой: да, Валя умела держать стойку.
Выплюнув еще одного припозднившегося путника — в валенках, шапке-ушанке и с брезентовым рюкзаком за спиной, электричка укатила, прогромыхав на стыках. Первые несколько секунд этот прохожий, показавшийся Майе странно знакомым, занимал ее воображение, но потом рассуждать стало некогда — Валя целеустремленно семенила впереди по тропинке, и приходилось поспешать, чтобы не потеряться. Лишь одна мысль назойливо билась в измученной черепной коробке: а ведь она довольно точно описала виденную мною Бабу Ягу — мелькнувшую в школьном вестибюле, а потом — лихо отплясывающую брейк в актовом зале, а потом…
— Там огонь! — вдруг взволновалась девочка, прибавив ходу.
Майя вскоре и сама увидела: свет в окне… Нет, огонь, костер — и не в доме, а снаружи, среди голых деревьев в маленьком, соток шесть, саду за старым штакетником.
— Стой здесь! — крикнула она, обгоняя Валю. Ага, вон красный бок знакомой «тойоты», вон сам Артур, в распахнутой дубленке, колдует над сырыми дровами с канистрой в руках — ни дать ни взять бродяга-турист на бивуаке, не хватает только гитары… И лицо подводит, решительное и жесткое, — нет, с таким лицом песни под гитару не горланят и девок в палатке не портят, с таким лицом одна дорога: в тыл врага с рацией и парашютом…
— Артур! — крикнула Майя.
Он удивленно и растерянно поднял голову.
— Ты? Ты что делаешь здесь, мать твою? Как ты меня нашла?
— Да вот, — она виновато развела руками, стараясь восстановить дыхание. — Вот нашла…
И бухнула, словно прыгнула в воду с вышки:
— Я все знаю.
— Серьезно? — Он усмехнулся. — Тогда — имя актера, играющего Петра Первого в рекламе «Кофейни на паях», восемь букв по горизонтали.
— Папа, кто там? — послышался жалобный голос из машины.
— Никого, сиди и не высовывайся.
— Послушай, — Майя заговорила быстро, скороговоркой. — Этим проблемы не решить. Есть свидетель — Келли, она видела…
— Какая еще… А, дочка твоего приятеля, кандидата в демократы… Она-то здесь при чем?
— Она была на третьем этаже, в закутке, где туалет для мальчиков, в тот самый момент, — выдала она бессвязную и бессмысленную фразу, но Артур, для которого существовал единственный вечер во всей тысячелетней истории человечества и единственное на Земле географическое место, понял все отлично.
— Она еще ребенок, какой дурак всерьез будет слушать ее лепет? Тем более что материальных улик нет и не будет. — Артур подхватил черный пакет — вот о чем упоминал детинушка со златой цепью вокруг шеи! — и размахнулся, намереваясь швырнуть в костер…
Кто-то крепко схватил его за руку. Майя обернулась… Сзади стоял тот самый прохожий, сошедший с электрички. То-то он показался ей смутно знакомым…
— А вот этого делать не стоит, Артур Дмитриевич, — укоризненно сказал Колчин. — Ибо — вы правы — это улика.
Артур пристально посмотрел на Майю и сказал без выражения:
— Похоже, ты притащила «хвост».
Показания.
«— Это, собственно, идея Майи, я в нее не особенно поверил, но она сумела меня заразить, а я заразился… на свою беду. Дело-то было почти закрыто, оставалось поймать вурдалака — и к стенке…
— Вы имеете в виду Гоца?
— Я и сейчас не сомневаюсь, что он — убийца. Когда этот запойный гений сказал, что в витрине магазина стояло его бессмертное творение — чучело Бабы Яги, меня как громом ударило. То есть я ни секунды не думал, будто Лера и вправду убила…
— Тогда зачем вы поехали на дачу?
— Испугался. Первый порыв был: спрятать дочку подальше, пока все не уляжется, пока сам не разберусь. Уничтожить костюм, чтобы пресечь всякие… инсинуации. Поймите, я был сам не свой, всерьез опасался, что крыша поедет. Ума не приложу, как вы меня вычислили.
— Это заслуга Майи Аркадьевны. Я просто шел следом, предоставив ей возможность действовать.
— Она у нас большая затейница, — с непередаваемой интонацией сказал Артур. — Почему она так защищает Гоца? Вроде не сват, не брат…
— Кстати, костюм Бабы Яги, в котором ваша дочь была на дискотеке, совершенно чист. Ни капель крови, ни чего-то подобного… Давайте теперь вернемся к вашему сыну.
— Что тут сказать. Оглушенность, обескураженность прошли, стал искать приемлемое объяснение…
— И решили уничтожить важную улику…
— Ждете, что я стану извиняться?
— Нет, я вполне вас понимаю. Наверное, и сам поступил бы так же… Давайте попробуем подойти с другого конца. Расскажите мне о вашем деде.
— Мой дед? — удивление в голосе. — Дмитрий Макарович? При чем здесь он?
— Я пытаюсь добраться до мотива преступления. Убийца устроил пожар в школьном музее — это была его основная цель. Охранник и ваш сын (простите великодушно) погибли как свидетели.
Пауза.
— Собственно, я довольно мало знаю. И дед он не мой, а моей жены. Вернее, бывшей жены, так что он мне вроде и не родственник. В войну служил на Балтике, был мичманом на линкоре «Кречет». Имел медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны. Умер в девяносто первом, как раз на путч (говорил я старому, поменьше гляди телевизор — очень уж переживал за нашего Горби).
— Что вы отдали в музей?
— Ленточку от бескозырки, наградные документы, письма к бабушке (датированы, кажется, июлем сорок третьего) и фотографию. Но вы же не думаете, что ради них…
— Какие отношения у него были с Валерией?
— Мягко говоря, прохладные. Он что-нибудь спросит… или попросит — она, паршивка, задерет нос и мимо, будто не слышит. Хотя на похоронах плакала.
— Еще один вопрос. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Аристарх Францевич Гольдберг?
— Гм… Нет, среди моих знакомых вроде…
— А имя «Челнок» вам о чем-нибудь говорит? Точнее, не имя, а прозвище?
— Челнок? Ну, маленькая лодка…»
— Мне он кажется искренним, — убежденно сказала Майя, слушая магнитофонную запись. Они вдвоем со следователем расположились возле старенького катушечного монстра времен, пожалуй, еще сладкой черно-белой троицы Знаменский-Томин-Кибрит, вслух мечтавшей об искоренении мировой преступности к конце текущего квартала.
— Из ваших уст слышать об искренности, — устало хмыкнул Колчин. — А что касается «Челнока»… Все это настолько зыбко, противоречиво… Я на девяносто девять процентов уверен: тянем пустышку.
«— На вашем месте я бы не занимался историческими изысками, а сосредоточил внимание на Гоце. Если окажется, что школьный историк приходил к нему за экспонатами…
— К сожалению, его уже не спросишь.
— Вот как? Вы что же, не надеетесь его поймать?
— Василий Евгеньевич Гоц был убит вчера вечером, между восемнадцатью и двадцатью часами. Застрелен из пистолета Макарова.
Пауза — гораздо длиннее всех предыдущих.
— Значит, преступник его выследил… Он нашел его раньше вас!
— В связи с этим у меня вопрос, и постарайтесь ответить на него как можно точнее: где вы находились и что делали в указанный промежуток?
— Убийство… Черт возьми, но как?! Где?
— Так не пойдет, Артур Дмитриевич. Давайте все же займемся разделением труда: я спрашиваю, вы отвечаете.
— Конечно, — тяжелый вздох и невеселый смешок. — Вот и еще один из нас вне подозрений. В качестве алиби — смерть, классное название для триллера… Где я был? Дома. Чем занимался — убейте, не помню.
— А Валерия?
— Мы были вместе. Она может подтвердить…
— К сожалению, она является подозреваемой, и я не могу верить ей на слово. Как и вам всем.
— Что же прикажете делать?»
Показания.
«— Анжелика, ты не против, если я задам несколько вопросов? В присутствии твоего папы, разумеется.
— Лика, ты можешь не отвечать, — глас Севы Бродникова. — Вы не имеете права, я кандидат в депутаты…
— Пап, замолчи ради бога. Давайте свои вопросы.
— В первую очередь: где ты находилась вчера, пятого января, между шестью и восемью вечера?
— Дома, как обычно. Меня предки под охраной держат, вы разве не в курсе? Мама утверждает, будто я сижу на игле (хотя я ни сном ни духом), папа — что я потопила подводную лодку „Курск"…
— Лика, будь добра!…
— Одну минуту. А ты не слышала выстрел?
— Меня уже спрашивали. У нас магнитофон орал, в смысле через наушники… Но тетя Джейн не виновата!
— В чем?
— Она его не убивала.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что она была у нас. Мамка сначала ее не пускала — боялась, как бы я морально не травмировалась.
— Детка, этот маньяк держал ее под пистолетом, — тут же сдал Майю друг детства. — Так что я не удивлюсь…
— Сначала давай поговорим о новогоднем вечере. Ты была в костюме Домино?
— Да, мне Валька Савичева состряпала. Она всем подряд шьет, кроме себя самой…»
— «Шить на себя скучно, — вспомнила Майя. — Все равно что писать себе самой открытки ко дню рождения».
— Правда? — Колчин задумчиво покачал головой. — А девочка, оказывается, философ.
«— Ты сказала, что выходила из актового зала. Во сколько примерно?
— Я не смотрела на часы. Где-то после десяти.
— Зачем?
— Просто так. Три часа подряд в этой музыкальной табакерке — свихнешься. Все выходили: кто покурить, кто свежим воздухом подышать.
— Что было дальше?
Пауза.
— Поднялась вверх по лестнице. Собственно, сначала я хотела выйти на улицу, но у центрального входа околачивался Эдик, а мне с ним влом было встречаться. Я толкнулась к черному ходу, где каморка завхоза, — заперто. Поплелась наверх, покурить…
— Лика! — начальственный окрик Севы.
— Да я фигурально. На самом деле просто…
— Ты была одна?
— Сначала да, а потом… Я услышала шаги Эдика внизу и голос: „Эй, подожди-ка!" Или что-то в этом роде.
— Он не назвал того, к кому обращался?
— Ну, сначала я решила, что ко мне… В общем, я на всякий случай поднялась выше, на третий этаж, пробралась в закуток, где туалет для мальчиков, — там темно… Короче, затаилась. Думала, Эдик не найдет. Только он, оказывается, искал не меня.
— Давай-ка с этого момента поподробнее.
Лику явно передернуло.
— Мне и так это снится чуть ли не каждую ночь. То есть сначала я вообще не спала: только голову на подушку, глаза закрою…
Голос Севы:
— Лика, ты вовсе не обязана…
— А самое главное, я почти ничего и не запомнила: темень была, как у негра в ж… Короче, кто-то возился возле двери в музей — кто-то согнутый, как крючок, мне даже показалось, старушка. Платок с заплаткой, передник, какие-то несуразные остроносые башмаки на ногах… Я сначала чуть не рассмеялась: было забавно. А потом…
— Продолжай, милая, не бойся.
— Охранник протопал мимо (я вся сжалась: думала, заметит… Не заметил), вдруг закричал: „А ну стой! Ты что здесь делаешь?" Она обернулась…
— Она?
— Она, — выдохнула Келли. — Ведьма.
— …Подняла руку — у нее, кажется, была палка — и резко так, неожиданно, с размаха… Эдик даже защититься не успел. А она будто озверела. Эдик уже на полу лежит, а она бьет и бьет и остановиться не может. Только когда сирена включилась…»
— Остальное вы знаете, — сказал Колчин, останавливая пленку. — Включилась сирена, вы выбежали из кабинета истории, оставив дверь открытой, — путь свободен, убийца прячет труп…
— Но какая для этого сила нужна!
— Не обязательно. Он (или она) тащит охранника за ноги (на полу остался след). Пока вы бьетесь в дверь музея и тушите пожар — спускается вниз по лестнице и растворяется в толпе. Меня во всей этой эпопее настораживают два момента.
— Аналогично, — быстро сказала Майя.
— Ну-ка, ну-ка?
— Первый — запертый черный ход (Анжелика «толкнулась» мимо каптерки). «Волга» школьного директора стояла на стоянке на заднем дворе — как же он вышел?
— Второй?
— Костюм, — выпалила она, ощутив, как затрепетали ноздри в предчувствии… если не разгадки, то проблеска истины. — Келли сказала: платок с яркой заплаткой, передник, башмаки с острыми носами…
— Притом что лица она якобы не разглядела: темно. Ни цвета платья, ни покроя… Странная избирательность памяти.
— Ничего не странная! В костюме — настоящем, профессиональном костюме — должны выделяться две-три детали, остальное отодвигается на задний план, служит своеобразным фоном, Лика запомнила то, что должна была запомнить…
Реакция у следователя оказалась что надо. Он моментально отомкнул сейф, выудил из него черный пакет с биркой — тот самый, конфискованный ночью на даче Артура, и вывалил содержимое прямо на стол, между распухшими от бумаг картонными папками и пишущей машинкой. Майя напряженно следила за его действиями.
Шерстяная кофта в розовый цветочек, знавшая лучшие времена, дачная юбка, давно выгоревшая на солнце, старые растоптанные кроссовки (папины, судя по размеру), коричневый платок (бывшая шаль с оторванными кистями и бахромой)…
— Это не тот костюм, — сказала Майя. — Это другая Баба Яга!