И снова она подумала: ничего не изменилось. Словно время случайно застыло в капельке янтаря, и Майя вдруг волшебным образом перенеслась в прошлое. Двигатель древнего «запорожца» уютно урчал на холостых оборотах, Роман поджидал ее рядом — в неизменной кожаной куртке и без шапки.

— Смотри, простудишься, — сказала она, выходя из подъезда.

— Вот еще, — хмыкнул он в ответ. — Прошу, леди, ландо подано.

Она царственным жестом подергала замок (дверца открылась с пятой или шестой попытки), царственно опустилась на жесткое сиденье и подумала: хорошо! Грела печка, и пушистая коричневая обезьянка, висевшая на зеркальце заднего вида, строила забавные рожицы.

— Между прочим, меня звали отмечать Новый год на губернаторскую виллу.

— В самом деле? — весело отозвался Роман, пристраивая трость сбоку от сиденья.

— Обещали божественную программу: балык, икра, голые министры и один голый советник по связям с общественностью.

— Севка, что ли? — Роман хохотнул. — Действительно, заманчиво. Что ж не согласилась?

Майя задумалась над этим простым вопросом. Живо представилась собственная квартира, из которой только что вышла, — родное до омерзения, чистое опрятное гнездышко холостяка-хроника женского пола: яркие занавесочки на окнах, фикус на подоконнике и даже пресловутые семь слоников на телевизоре (достались от мамы), призванные принести счастье…

— Решила выслушать твои контрпредложения, — сказала она.

На сей раз он слегка сконфузился.

— Видишь ли, у нас в школе новогодний бал для старших классов — наш босс решил поиграть в демократию и разрешил пляски с переодеваниями до одиннадцати. Ну а мне приказали быть дежурным на этом мероприятии. Оказался крайним, так сказать. Так что если ты не против…

— В школе? — Она рассмеялась от неожиданности — слишком велик был контраст: загородный особняк с «тройками» (интересно, предусмотрено ли для желающих какое-нибудь ноу-хау вроде охоты на медведей со специально оснащенных БТРов?) — и новогодняя елка в актовом зале в обществе рано созревших десятиклассниц.

— Десятиклассницы будут дрыгаться на дискотеке, — успокоил ее Роман. — Нам с тобой там находиться совершенно не обязательно.

— А где же мы будем находиться? — светски поинтересовалась Майя. — В учительской? Там такие жесткие столы! Они наверняка оставляют ужасные синяки на бедрах…

— Там есть еще диван, — невозмутимо ответил он — Немного продавленный, и пружины кое-где вылезли наружу, но в общем и целом… А самое глав ное — я угощу тебя праздничным ужином и покажу свой музей. Ну, как?

Она вздохнула.

— Нахал ты, братец.

— Отлично. — Он повеселел. — Я заеду за тобой, так что будь готова.

Он будто точно знал, каков будет ответ.

Ощущение дежа-вю продолжалось, словно они и не расставались все эти годы: школа была расположена так, что Майя, выходя из института, по дороге к автобусной остановке волей-неволей проходила мимо, искоса поглядывая на красно-белый кирпичный рисунок на стене (стилизованная Спасская башня, мавзолей и надпись поверху: «За детство счастливое наше — спасибо, ро…я с…рана!»). А также на вечно гомонящую малышню у парадного подъезда, приземистые елочки и тонкорукие березки, особенно красивые в сентябрьском жарком золоте.

Сейчас, впрочем, елочки по самые макушки были укрыты сугробами, а на березовых ветках серебрился пушистый иней. Роман подрулил к воротам, заглушил мотор и вышел наружу.

— Значит, здесь ты и обосновался? — спросила Майя.

— Угу.

— Учительницы, поди, хорошенькие?

— Целый табун, прохода не дают. Всю дверь исписали любовными посланиями.

— Кошмар, — притворно ужаснулась она. — Как же ты в одиночку…

— Почему в одиночку? — возразил он, ступая на укатанную дорожку и слегка опираясь на палку. — Нас целых трое: я, директор и завхоз (семьдесят четыре года, но старикан боевой). Остальные, правда, женского пола, даже военрук и физкультурница. Есть еще четвертый — охранник у входа, но он не в счет.

— Почему не в счет? — заинтересовалась она.

— Сама увидишь.

В ярко освещенном вестибюле толкался празднично разодетый народ. Кто-то штурмом брал гардероб, где предсмертным воем исходила вахтерша, кто-то переодевался тут же, на длинных скамейках вдоль стен, горделиво демонстрируя друзьям карнавальный наряд. В толпе Майя увидела Анжелику в вожделенном костюме Домино: водолазка и узкие лосины в яркую черно-бело-красную клетку, пышное кружевное жабо вокруг шеи и белые перчатки на изящных кистях. Костюм был великолепен: если Лика в шитье была «ни бум-бум» (как и Ритка, избалованная богатеньким супругом), то Валя Савичева действительно заслуживала звание мастера. Вскоре Майя заметила и ее: девочка стояла у стены, дожидаясь, пока схлынет столпотворение у входа.

У нее было худенькое лицо со вздернутым носиком, бесцветные глаза и немного скошенные вперед передние зубы, по которым лет десять назад плакали металлические скобки (мама, трудившаяся на износ в своей «Пушинке», вовремя недоглядела). Одета она была демократично: в светло-голубой джемпер с широким воротом и джинсы, заправленные в меховые сапожки. За спиной висел тугой, как мячик, молодежный рюкзачок. Странно, но этот простенький наряд ей удивительно шел.

— А что же ты без костюма? — спросила Майя. Валя подняла голову и пожала плечами:

— У нас вечно так: сапожник без сапог. А вообще, шить на себя ужасно скучно. Вроде как самой себе писать открытки ко дню рождения.

Майя улыбнулась в ответ и, не удержавшись, взъерошила собеседнице волосы. Да, черные волосы — вот что, пожалуй, доминировало в Валином облике. Не просто черные, а черные, как воронье крыло, с синим отливом, густые и струящиеся вдоль спины, словно водопад, до самой поясницы. Мечта всех режиссеров и операторов, снимающих рекламу шампуней и бальзамов-ополаскивателей.

Меж тем Анжелика, стоя в отдалении, увидела их и приветственно помахала рукой. Валя ответила тем же и проговорила:

— Пусть уж лучше Келли… Она красивая, и костюм ей идет, правда?

— Правда, — с чувством ответила Майя. — Костюм просто сказочный.

— Вот видите. К тому же все и так знают, кто его шил. Так что мое честолюбие вполне удовлетворено. — Она помолчала. — В прошлом году я одной подружке помогала делать наряд Пиковой дамы. Так она выиграла на конкурсе главный приз — плейер с наушниками. И при всех отдала его мне, представляете?

— Хороший плейер?

Валя хмыкнула:

— Не знаю, она потом забрала его назад… А вы пришли с Романом Сергеевичем? Вы ведь друзья детства?

Майя кивнула, вполуха слушая шушуканье за спиной: перезрелые девицы обсуждали подружку своего учителя («А она ничего — и фигурка, и прикид».— «Ну, прикид-то, положим, я видала и покруче… Интересно, сколько ей лет?» — «Поди все тридцать, а то и тридцать три…» — «Пожилая, но еще на ногах». — «Ой, девки, а Галка-то из девятого „Б" — она же в Ромушку влюблена по уши!» — «Галка? Это страшилище?!»).

— А это тоже твое творение? — спросила Майя, выделив в толпе Снежинок, Снегурочек, фей, принцесс и павлинов, забавную Бабу Ягу в кроссовках, пестрой юбке и маске с крючковатым носом, спускающимся ниже подбородка, точно шланг противогаза.

Валя фыркнула:

— Ни ума, ни фантазии. В настоящем костюме должно что-то выделяться, какая-то яркая деталь. Все остальное служит фоном. А тут… Я непонятно объясняю, да?

— Наоборот, очень понятно. Похоже, ты и впрямь классный мастер.

— Наверное, — безразлично отозвалась она, по-прежнему наблюдая за лесной ведьмой. — Где-то я ее уже видела. Только не могу вспомнить, где именно… Здравствуйте, Роман Сергеевич!

— Здравствуй, Савичева. Ты видела Леру Кузнецову? Этот сорванец Гришка, похоже, все-таки увязался за ней.

— Гриша? — вспомнила Валя. — В костюме гнома, да?

— Я ему покажу гнома. Сказано было: дискотека для старших классов. А он в каком? Еще опять школу подожжет…

— Да он тихий, — заступилась она. — И потом, куда же Лерка без него? Все-таки младший брат.

— Тихий, — проворчал Роман больше для порядка. — Как неизвлекаемая мина…

Отвечая на многочисленные «Здрассьте», они вырвались из толпы, и дышать стало легче. Майя подошла к зеркалу, над которым висел весьма недурно выполненный плакат: сексапильная Снегурочка панибратски треплет за холку жутковатое страшилище с чешуйчатым телом — ну да, год Дракона по восточному календарю… Поправила прическу и очки, мимоходом подумав: а я еще ничего. Не первой свежести, конечно, и слепа, как летучая мышь, однако кожа упругая, грудь не обвисла, и талия где положено… И — одна («В тридцать три мужа нет — и не будет» — народная мудрость). То есть, конечно, не монашка: случались нечаянные связи разной продолжительности, но все заканчивались ничем. Бросала она, бросали ее (кольнуло одно из давних воспоминаний: ласковый шепот в темноте, ощущение прохладных простыней и чужих чутких пальцев, которые осторожно снимают с нее очки, потом касаются ее волос, потом расстегивают пуговицы на блузке, опускаясь все ниже, потом в дело вступают губы, немного влажные, насмешливые и причудливо изогнутые. У их обладателя было реликтовое имя Артур, и он тоже носил очки в тонкой черной оправе. Ложась в постель, он укладывал их на тумбочку вместе с Майиными, нарочно переплетая их дужками — так, что создавалось впечатление, будто и очки занимаются любовью…). Чего-то в тебе не хватает, подруга. Ощущения внутреннего огня, тайны, как, например, в этой чертовке Келли. Прекрасная дама в серебристой шали, хрустальным видением мелькнувшая в створке трельяжа, но не Роковая женщина. Не Дама Пик.

Между тем на нее кто-то смотрел. Взгляд был пристальный и отнюдь не дружеский и принадлежал не Роману: тот строго отчитывал какого-то взъерошенного юнца, по виду отпетого школьного хулигана. Более внимательно посмотрев вокруг, она быстро установила его источник. И изумилась про себя: надо же, как тесен мир…

Охранник в традиционном камуфляже, с выставленной напоказ рацией и кобурой, за долю секунды успел отвести глаза, но Майя уже засекла его белесую челку и направилась прямо к нему, призывно улыбаясь и чуть покачивая бедрами.

— Мы с вами, кажется, встречались раньше? — певуче произнесла она.

Охранник, стиснув зубы, проговорил в пространство:

— Вы ошиблись, дамочка. Я вас в первый раз вижу. И, надеюсь, в последний.

Она притворно удивилась:

— Ну как же. Вас ведь зовут Эдик? Чудесное имя. Помнится, вы так блестяще владели рукопашным боем — у меня до сих пор фантомные боли в нижней челюсти. За что же вас разжаловали? Не смогли справиться с инвалидом?

— Я этому инвалиду… — Злые, как у хорька, глаза Эдика метнулись к Роману и обратно. — Между прочим, я при исполнении. Будете приставать — вызову милицию.

— А у меня пригласительный. — Майя помахала в воздухе белым глянцевым квадратиком. — Я здесь на законных основаниях.

— Да? И кого ты будешь изображать? Для Снежинки ты старовата… Бабу Ягу, я угадал?

— Баба Яга у вас уже есть, — заметила она. (Действительно, костюм был не шедевр — просто нагромождение старых тряпок и забавная маска из папье-маше… Однако шаркающая походка, согбенная спина, кособокость — словом, имидж выдержан неплохо.) — Кстати, прости за любопытство, за что ты на меня тогда взъелся? Лично тебе я вроде ничем не насолила… Или у вас с боссом были… гм… отношения интимного свойства?

— Пошла вон, — процедил Эдик (однако мучительно покраснев: неужели угадала?).

— Интересно, где он сейчас, твой босс?

— Сидит, — хмыкнул страж. — Дали, козлу, восемь лет за хищения.

— Встретила старого друга? — улыбнулся подошедший Роман. — Пойдем, я уже заждался.

— Закончил воспитательные дела? — спросила она.

— Их нельзя закончить, — выспренним тоном заметил он. — Они и после смерти будут преследовать меня.

На третьем этаже, куда они поднялись, было гораздо тише. Желтый свет фонаря со школьного дворика проникал сквозь широкие окна и создавал ощущение легкого интима. Майя ступала неслышно, глядя по сторонам с неизъяснимым чувством разведчика, после долгих лет вернувшегося на родину. Странно: никогда она не вспоминала школьные годы (два нелепо толстых альбома с фотографиями исправно пылились в самом дальнем углу на антресолях), никогда не испытывала ничего похожего на ностальгию… А вот поди ж ты.

— А помнишь, как ты в первый раз меня поцеловал? — вдруг спросила она.

Роман немного смутился.

— Помню, конечно.

— Когда это было?

— Ну…

— Не помнишь, — вынесла она приговор. — В десятом классе, и тоже под Новый год. В кабинете биологии.

Он рассмеялся и привлек ее к себе.

— На нас свалился скелет. Прибежала биологичка, и нас вульгарно застукали.

Они поплутали еще немного, и наконец Роман остановился и завозился с ключами.

— Кабинет истории, — пояснил он. — Моя вотчина. Пыль веков, смотри не расчихайся. А то снова застукают.

— Некому, — возразила она. — Все на дискотеке.

Дверь открылась. Майя зашарила рукой по стене в поисках выключателя. Роман мягко остановил:

— Не надо. Смотри: и так светло.

— Правда, — согласилась она. — Так даже лучше.

— Подожди здесь, ладно?

— А что будет?

— Будет сюрприз.

Он скользнул куда-то в полумрак, ловко обходя острые углы, высветился на фоне белесого окна, наклонился и чиркнул спичкой.

— Прошу к столу, госпожа.

Майя, не удержавшись, тихонько присвистнула. Две парты, поставленные встык посреди пустого класса, представляли собой умело сервированный столик на двоих — настоящая белая скатерть, сыр, зелень, лосось, артишоки, французское шампанское и — «Золотистый ликер», привет из давних времен, как из другой жизни. Свечи в тяжелом бронзовом канделябре — предвестник нечаянной сказки для взрослых. Майя и в самом деле вдруг почувствовала себя сказочным персонажем — к примеру, Гердой из «Снежной королевы», только еще не в ледяном королевстве, а раньше, в маленьком уютном доме среди островерхих крыш со множеством флюгеров.

Она подняла ликер и посмотрела на свет, на пламя свечи, любуясь песчинками, поднимающимися со дня.

— Знакомый дипломат привез из Греции?

— Увы, душа моя, купил в киоске возле дома. Шестьдесят рэ за бутылку.

Она тихонько рассмеялась — даже это не испортило сказки, скорее наоборот.

— Ты циник, — оглядела стол и добавила: — Циник и романтик. Сейчас напоишь старую женщину до полной нирваны и совратишь прямо тут, под портретом Суворова.

— Ничего подобного. Мы пойдем в учительскую, там диван, я тебе рассказывал…

Удивительно, но и музыка была той же самой, что, страшно сказать, сколько лет назад: приглушенная мягкая мелодия, десятый класс, новогодний бал и пустой кабинет биологии, от которого у Ромушки почему-то были ключи.

Начало приключения было в актовом зале — они вдвоем, взявшись за руки, нырнули за стену из красного бархата, а там был настоящий лабиринт. Хорошо, что Севка Бродников, комсомолец-доброволец и диск-жокей, водил ее накануне по этим лабиринтам (и даже прижал ее к стеночке, но она ненавязчиво высвободилась).

Потом Роман вывел ее в коридор, и они бродили по пустой школе целую вечность, спотыкаясь обо что-то, перешептываясь и замирая сердцем — в ожидании поцелуя, долгого, мучительного и слегка неумелого… Помнится, она запрокинула голову и бессвязно думала: какой он весь… Только мой и больше ничей, вот ведь ужас.

— За тебя. — Он протянул ей бокал с шампанским. — За то, что ты такая…

— Какая?

— Вот такая… Черт возьми, ты могла бы сейчас трескать черную икру и обниматься с голым губернатором.

Она отправила в рот ломтик сыра и возразила:

— Здесь круче. Севка говорил, у губернатора на даче два этажа, а тут целых три. Так что считай, ты его переплюнул.

Они чокнулись. Два бокала с изысканным вином вспыхнули в пламени свечей, заискрились и отозвались хрустальной мелодией, отчего-то вызвав ассоциацию с боем часов в старомодной гостиной — нездешней и не из нашего времени. Словно отреагировав на этот звук, дверь осторожно приоткрылась, и в проеме показалась голова в красном капюшончике гнома. Гриша, сообразила Майя, младший брат Леры Кузнецовой. Голова склонилась набок, оценила обстановку и произнесла хорошо поставленным голосом Горбачева:

— Это нормально.

— Брысь, — сказал привычный ко всему Роман.

Голова послушно исчезла. Послышался дробный топоток, усиленный эхом коридора, — будто и вправду лесной гном выбежал на секунду из своей сказки и тут же вернулся, как примерный мальчик.

— А он на самом деле что-то поджег?

— Что?

— Ты сказал: «Он опять подожжет школу».

— А. — Роман усмехнулся. — До этого не дошло, но… У них намечалась контрольная по математике. Он взял коробку из-под ботинок, положил туда будильник, обмотал снаружи проводами и сунул в стол гардеробщице. Та услышала тиканье, хлопнулась в обморок, все классы срочно эвакуировали — понятно, контрольную перенесли на другой день.

— Как же определили, кто учинил теракт?

— Папа-Кузнецов опознал будильник. Он всегда по нему вставал на работу, а в то утро проспал. Устроил отпрыску допрос с пристрастием… А вообще, должен тебе сказать, в этом дурдоме еще и не то бывает. Помнишь нашу Галину Андреевну?

— Литераторшу? Неужели еще не на пенсии?

— Представь себе. С виду — этакий божий одуванчик, но детки у нее по струнке ходят. Аж завидно: у меня-то больше на головах…

Она потянулась — сладко, до хруста в костях, и спросила:

— А где же твой Алмазный фонд? Ты обещал показать.

— Ты имеешь в виду музей? Тебе и в самом деле интересно?

— Очень. — Она протянула руку (свеча едва не обожгла, но даже это было приятно) и провела ладонью по его жестким волосам.

— Все-таки ты сумасшедшая.

— Да, — легко согласилась Майя. — Из всех великосветских развлечений предпочитаю ночь в пыльном музее вместе с рухлядью и одноногим Сильвером.

Здесь было вовсе не пыльно, а почти стерильно чисто — видно, Роман каждую вещицу заботливо, даже любовно обхаживал с тряпочкой в руках. На длинных столах вдоль стен были разложены предметы, принадлежавшие когда-то бабушкам и дедушкам нынешних шалопаев — тех, что с гиканьем отплясывали сейчас в актовом зале вокруг новогодней елки. Предметы были старинные, а большей частью — просто старые, до которых, надо думать, мамины и папины руки не доходили, чтобы выбросить. Потрепанные кисеты и позеленевшие перьевые ручки, курительные трубки и мелкие монеты, давно вышедшие из употребления. Ленточка от бескозырки, выгоревшая на солнце пилотка, чьи-то лапти, перевязанные веревочкой…

Однако самую значительную часть экспонатов представляли фотографии. Они оккупировали все стены и, казалось, жили здесь собственной жизнью, точно соседи по большой коммунальной квартире. Они ссорились и мирились, затевали склоки на общей кухне и целовались где-нибудь в укромном уголке, замирая от сладкого ужаса. Те самые, извлеченные из семейных альбомов бабушки и дедушки в пору голодной и счастливой молодости. Женщины — большеротые и длиннорукие, в платьях стиля «Военный коммунизм» и с короткими прическами. Мужчины — важные и усатые, с щеголеватой строгостью в глазах… А вот смеющееся юное лицо на фоне подбитого немецкого танка — привет с фронта, рядом — письмо треугольником, еще письма с выцветшими, местами расплывшимися чернилами, одно — даже написанное по-французски, со штемпелем Сен-Жермена (ого!), начинающееся фразой: «Mon amour…»

А вот совсем истертая временем тетрадь в коричневой клеенчатой обложке — края страниц пожелтели и загнулись, чернила выцвели и едва различимы… Майя не сдержала любопытства: чужая, давно прошедшая жизнь притягивала как магнитом. Она осторожно развернула, опасаясь, как бы ломкая бумага не рассыпалась под пальцами, всмотрелась в написанное…

«Я был единственный, кто спасся — по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности — девственно белоснежные горы, аккуратные, словно на рождественской открытке, свежее молоко в специальных пакетиках с красочным изображением коровы на лугу (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани — в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1903 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом — наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…»

— Ау!

Майя с трудом возвратилась из незнамо какого далека и зачарованно спросила:

— Ромушка, откуда у тебя все это?

— Да так, — откликнулся тот. — Собирал с миру по нитке. Кстати, то, что ты держишь, — очень ценная вещь… с исторической точки зрения, я имею в виду. Любой музей с руками оторвет. Знаешь, чей это дневник?

— Чей? — Ей и вправду было интересно.

— Аристарха Францевича Гольдберга, одного из активистов эсеровской «боевки». Был такой знаменитый «охотник за провокаторами».

— То есть это предок кого-то из твоих учеников?

Роман пожал плечами:

— Стало быть, так… Только я никак не могу дознаться, кого именно.

— Почему? Разве ты не вел учет?

— Вел-то вел. Но в последние дни тут такой тарарам стоял… Наш директор вдруг объявил, что ожидается телевидение (кто-то наверху неожиданно озаботился патриотическим воспитанием школьников: дети должны знать свои корни… ну и т. д.). Пришлось в спешном порядке доделывать экспозицию, а она на тот момент была почти пустая. Я кликнул клич: несите, мол, кто что может. Кто-то и принес.

— А по именам и фамилиям нельзя догадаться?…

— Никаких намеков. Я уж всем классам показывал, просил, чтобы хозяин назвался…

— И что?

— Не назвался.

Майя с сомнением посмотрела на Романа:

— Неужели так бывает?

Он рассмеялся:

— Ты удивишься, но — бывает. Попадает уникальный экспонат в музей, а каким образом…

Он медленно прошел между столами, сильнее обычного опираясь о палку, перехватил Майин взгляд, виновато пожал плечами: извини, мол, укатали сивку крутые горки.

— Болит? — сочувственно спросила она.

— Иногда бывает, ближе к ночи.

— А разве уже ночь?

Они оба прислушались: в самом деле, темень за окнами, погасшие фонари и тишина — похоже, дискотека благополучно завершилась.

— Нас с тобой найдут и арестуют, — тихо сказала Майя.

— И посадят в одну камеру. Чего еще можно пожелать на Новый год? — Он посмотрел на часы. — Кстати, наш заклятый друг каждые два часа делает обход на предмет возгорания и проникновения дудаевских боевиков. Эх, выбить бы у шефа деньги на сигнализацию…

— А разве тут нет сигнализации?

— Только противопожарные датчики.

Майя рассмеялась:

— Что здесь можно украсть?

— Черт его знает. Пару дней назад я нашел в замочной скважине обломок — какие-то придурки пытались подобрать ключи. А еще кто-то ковырял порог под дверью — то ли ножом, то ли стамеской…

Она нагнулась, прижав очки к переносице: действительно, порог изуродован — неумело, по-детски, будто некто всерьез намеревался проделать щель и проникнуть в музей через нее. Однако порог оказался крепким, и злоумышленник отступил несолоно хлебавши.

— Зачем он это сделал?

— Ради практики, очевидно.

Она повернулась лицом к окну, выходящему во двор. Удивительно: казалось, будто снег светится, и белые искры, вспыхивая, продолжали кружиться в воздухе, опускаясь на крыши и подоконники. Совсем как тогда, в тот вечер, когда Ромка поцеловал ее в пустом классе. Она тоже стояла возле окна, обняв себя за плечи, замирала и ждала, когда он наконец прикоснется к ней…

— И луна была такая же, — вслух произнесла она и добавила фразу из классики: — Такая, что, глядя на нее, невольно хотелось совершить преступление.

— А поцеловать тебя — это преступление? — спросил Роман.

Она обернулась и увидела его брови, которые срослись кончиками у переносицы. И глаза. Глаза, совершенно поглощающие свет. И ее саму. И все вокруг… («Бойся мужчин со сросшимися бровями, — говорила Матушка Гусыня, — ибо таким мужчинам одна дорога: в лес по февральскому снегу. Они оборотни — не совсем звери, но уже и не люди…»)

— Выпить хочется, — прошептала Майя.

— Эх, а я бутылку оставил в кабинете. Сейчас принесу…

— Сиди уж, одноногий Сильвер. — Она легонько, летяще поцеловала его в губы.

— Это я одноногий? — возмутился он. — Хочешь наперегонки?

Он вскочил было со своего места, но Майя, грациозно опередив его и заодно завладев ключом, скользнула за дверь и повернула ключ в замочной скважине. В дверь стукнули.

— Свободы меня лишила, да? Имей в виду, это против Конституции и Билля о правах.

— Я знаю, — тихонько отозвалась она. — Но я почему-то боюсь. Вдруг я вернусь, а ты исчезнешь.

— Куда я денусь, господи?

— Не знаю. Но такие, как ты, любят исчезать в самый неподходящий момент.

Вздох.

— Ладно, только быстрее. И смотри не наткнись на Эдика.

— Ничего, ты меня защитишь.

В коридоре было тихо, а с головой творилось что-то неладное (никогда не мешай ликер с шампанским…). Пол покачивался, и это казалось ей забавным. Надо держать ушки на макушке: в тишине шаги раздаются далеко, но чертов Эдик в своих кроссовках ступает неслышно, как чукча-охотник…

Дверь кабинета истории оказалась на замке — естественно, все нормальные люди, уходя, запирают дверь. Она завозилась с ключами, отыскивая подходящий, и вдруг замерла на одной ножке, затаив дыхание.

Шаги. Так и есть — тихие, почти крадущиеся, со странным пристуком, вызывающим ассоциацию… с чем? Она на секунду вообразила, что Роман каким-то образом выбрался из заточения. Потом отбросила эту мысль. Борясь с паникой, она повернула ключ в замочной скважине. Дверь неожиданно подалась. Майя почти ввалилась внутрь, захлопнув ее за собой и переводя дыхание. Пронесло. Шаги приблизились, потом отдалились, кто-то негромко хихикнул, словно потешаясь над Майиной неуклюжей игрой в прятки… И вновь стало тихо.

Неизвестно, сколько она простояла так, боясь пошевелиться и вздохнуть лишний раз. Потом, хмыкнув, заставила себя отлепиться от стены и, не зажигая электричества, осторожно двинулась вперед, точно разведчица в тылу врага. Впрочем, было не темно: луна по-прежнему светила в окно, делая мир похожим на черно-белую фотографию. Ярким пятном выделялась скатерть, видны были и потухшие свечи — напоминание о недавнем празднике, и тарелки с закуской, и бутылка ликера.

Майя подошла к столу (он заметно качнулся вправо — ну и надрызгалась ты, старуха!), взяла бутылку, покачала ее в руке. Благородная форма, изысканное черное стекло и песчинки у дна. Без дна. Бездна. Она ощупью нашла бокал, плеснула божественного нектара и на миг отразилась в окне.

— За тебя, подруга. — Она протянула руку, чокнувшись со своим отражением в мире по ту сторону стекла. Поднесла к губам…

Дикий, оголтелый перезвон будто бритвой полоснул по ушам. Бокал выпал из руки, немо разлетевшись на осколки, ликер брызнул на платье, а небесный звон продолжался, исходя, кажется, отовсюду сразу.

Ромка. Она вспомнила о нем и, преодолевая слабость в коленках, выбежала в коридор. И понеслась в полосах бледной луны, улавливая носом странный и страшный запах, исходивший из-под двери музея.

Запах дыма. Рыжие сполохи, особенно жуткие здесь, в орущем благим матом полумраке.

— Рома! — закричала Майя, колотя в дверь. — Ромушка!!!

Ключи. Она похлопала себя по карманам. Эти гребаные, долбаные ключи — она оставила их на столе в кабинете истории… Разбежавшись, Майя ударила плечом в дверь. Взвыла от боли, снова разбежалась, снова ударила…

— Ромушка, ты жив? — закричала она, заходясь сердцем.

— Жив! О черт, я не могу подойти… Здесь все горит!

Она не сразу осознала, что дверь подалась. Вдруг раздался треск, Роман, окутанный дымом, в тлеющей одежде, налетел на нее, и они вместе, обнявшись, вывалились в коридор. Жалобно хрупнуло стекло: очки в тонкой оправе слетели с носа и вмиг закончили свое земное существование.

Горела дверь изнутри, горела почему-то часть пола и несколько стеллажей — Романовы экспонаты, которые он собирал с таким великим трудом…

— Там огнетушитель, — прохрипел он и метнулся назад, в пламя.

— Не смей! — взвизгнула Майя, бросаясь следом.

Прошло еще несколько секунд, которые показались ей вечностью. Там, в дыму, что-то громыхнуло, зашипело, точно рассерженная кошка, и в огонь с силой ударила пенная струя. Майю, оказавшуюся в опасной близости от места событий, окатило с ног до головы. Заряд углекислоты мгновенно опрокинул ее на пол и накрыл снежной шапкой, точно елку на школьном дворе. Она попыталась ощупью найти дверь, но вместо этого почему-то уперлась лбом в ножку стола.

— Ромушка, — прорыдала она. — У меня глаза щиплет…

— Зачем тебя, идиотку, понесло назад? — послышался рассерженный голос.

— Ты бы без меня…

— Это точно, без тебя бы я пропал.

Чьи-то сильные руки подхватили ее под мышки и выволокли в коридор.

— Ну вот, — огорченно сказал Роман, — пропала косметика. Пойдем, я тебя хоть умою.

Вместе они кое-как доплелись до туалета с целомудренной табличкой «Мальчики» (девочки писали этажом ниже). Должно быть, они имели весьма предосудительный вид: хромой Роман исполнял роль поводыря и щеголял в почерневшем и местами прожженном костюме, лишь повязка дежурного издевательски алела на рукаве. Майя, совершенно ослепшая, была похожа…

— Я, наверное, похожа на новогоднюю елку, — высказала она мысль по этому поводу.

— Да? — Роман с сомнением оглядел ее снизу вверх. — Ну, если тебе нравится так думать…

…А по лестнице вверх уже грохотали сапоги, и перед парадным крыльцом в синих отсветах «мигалок» стояли две пожарные машины, яркие и красивые, точно американские игрушки для состоятельных детей…