Рассвет на исходе лета – зыбкий и тихий, словно присмиревший ребенок. Полшестого утра, самый сон – для всех людей с чистой совестью (или без таковой вообще…). Из обитателей санатория в эту ночь не ложился ни один. Одних будоражила нераскрытая тайна, усугубленная древним страхом темноты. А ночь была ещё та! Природа словно взбесилась от такого святотатства – убийство девочки, ребенка, никому не успевшего сделать зла… Ливень обрушивался сверху, гремя по железной крыше, как по барабану в театре абсурда, мокрые ветви хлестали по окнам… Жутко! Другие были тоже объяты холодком ужаса, но – земного, безо всякой мистики: следователь меня подозревает… Алиби нет, кабы знал, заготовил бы заранее. Конечно, я не убийца, но начнут копать – такое выкопают… У каждого в шкафу хранится свой взвод скелетов.

Туровский не выдержал, вышел в коридор, ярко освещенный среди ночи. Слава КПСС мерил шагами ковровую дорожку, словно фамильное замковое привидение, позвякивая веригами (металлическими пряжками на модных кроссовках). Борис Анченко, нахохлившись, сидел в глубоком кресле перед неработавшим телевизором и вертел в руках какую-то вещицу… Наташин медальон с крошечной фотографией внутри. Чужая и давняя трагедия на миг всколыхнула душу, представилась ясная картина, та, которую застала Наташа, прибежав домой десять лет назад: маленький мальчик с пушистыми светлыми волосами на манер головки одуванчика, кажется: дунешь – и разлетится… возле самой двери, умирающий от шока, задыхающийся, личико уже посинело… Страшный отец, пьяный, ломающий руки в угаре: «Это я его убил! Я! Я-ааа!» Убил – надо думать, в смысле напугал: на теле мальчика не было обнаружено ни одного повреждения. Чем напугал?

«Не отвлекаться!», – приказал себе Туровский. «Не отвлекаться…» Он с неприязнью взглянул на Колесникова, который смущенно топтался за спиной.

– Шел бы ты спать, Игорь, – устало сказал он.

– О чем ты, Господи…

– О сне. Выпей таблетку и ложись, не действуй на нервы.

– Зря ты от меня отмахиваешься.

– Ну вот что, – раздельно произнес Сергей Павлович. – Ты просил, чтобы я тебя выслушал. Я выслушал. В блуждающих духов я не верю, уж прости.

– Но ведь ты сам видел!

– Кого? Монаха, который умер тысячу лет назад?

– И женщину… Это неспроста, я чувствую: все здесь как-то связано. И временные рамки роли не играют, тут другая связь, глубокая, подспудная…

– Изящная словесность, – перебил Туровский. – А вот факты: Козаков утверждает, что пришел к Кларовой в девять. Даша показала, что Светлана ушла от них быстро (засмущалась), и было это в половине десятого. Что получается, она сидела и глазела на влюбленную пару целых полчаса?

– Нестыковка, – пробормотал Колесников, – Но она объясняется, я уверен… Мне только надо подумать. Чуточку!

И – исчез, будто растаял в воздухе.

Козаков, само собой, не спал. Лежал на разобранной постели, закинув ноги в ботинках на спинку кровати. Жорж Сименон «карманного» формата в мягкой обложке совершенно терялся в мощных ладоням. Игорь Иванович вошел в номер, подошел к кровати и тихонько тронул соседа за плечо. Тот подпрыгнул от неожиданности.

– Тьфу на тебя!

– Чего пугаешься?

– А, – Козаков махнул рукой. – Атмосфера, будь она неладна.

– Комиссар Мегрэ?

– Да ну. Действительность похлеще.

– Мне нужно кое-что спросить.

– И ты туда же, – обреченно вздохнул Козаков. – Быстро вы спелись с другом детства! Он меня уже допрашивал. Если интересно, попроси протокольчик.

– Я хочу узнать о другом. Даша рассказывала, как она познакомилась с убитыми?

– Ну, допустим.

– Когда это было?

– В то утро, когда они поселились. Те две женщины, я имею в виду.

– Что именно она рассказала?

– Ничего особенного. Встретила, мол, у конторки двух «теток» (ее выражение). Поговорили, познакомились.

– Номер комнаты не назывался?

– Нет, сказала, второй этаж.

Игорь Иванович в волнении присел на кровать.

– А Даша их как-нибудь описывала?

– Многого от меня хотите, господин комиссар, – Козаков нахмурился. – Одну она не разглядела, а вторая – красивая, молодая, моложе мамы, добрая, глаза печальные… Да пусть твой следователь у Даши спросит. Или сам спроси.

– Спрошу, – пообещал Колесников. – Скажи, а ты действительно пришел к Кларовой в девять? Не позже?

– Минут разве что пять десятого. Она пасьянс раскладывала…

– Ты и это запомнил?

– А то как же. – Козаков мечтательно улыбнул.ся. – Представь: утро… медовое, теплое, береза в открытом окне…

– Да ты поэт. А окно, значит, было открыто?

– Вроде… А возле окна – стол, покрытый скатертью (они с собой привезли), на скатерти – веером – карты. Ниночка в сарафане, на плечах – яркая шаль… Цыганка, одним словом. Роковая женщина.

– Карты веером? Ты же сказал, она пасьянс раскладывала?

– Это потом, когда я пришел. – Да, – протянул Игорь Иванович. – А убийца-то уже был в санатории.

– Я-то здесь при чем, мать твою?

– И что она тебе нагадала?

– Что обычно говорят в таких случаях? Любовь, дама, король (муж дамы, надо полагать), казенный дом, дальняя дорога… Ах, пардон, казенного дома не было. Ни в этот раз. ни в следующий.

– Она два раза раскладывала?

– Ну да.

– И все без казенного дома. Повезло тебе.

– А следователь-то меня подозревает, – хмыкнул Козаков.

Игорь Иванович вдруг рассмеялся.

– Кабы ты знал, из-за чего именно попал под подозрение!

– Из-за чего?

– Из-за казенного дома, который тебе не выпал.

– Шутишь?

– Нет, серьезно. Если бы не пасьянс и не наша с тобой партия в шахматы, ты уехал бы отсюда в наручниках.

– Составили словесный портрет мужчины.

Следователь прокуратуры Ляхов положил на стол карандашный набросок.

– Его запомнили капитан и двое пассажиров на «ракете».

– Почему капитан?

– Ему нужно было на берег. Столкнулись на сходнях.

Туровский внимательно посмотрел на набросок и отметил несомненные способности неизвестного художника. Да, это был тот мужчина, которого он видел вчера на скалах. Нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, худая жилистая шея, челка закрывает покатый лоб. Кое-какие детали, конечно, расходились, но в общем и целом…

– Нужно объявить розыск… А девушку, которая была с ним, установили?

Ляхов покачал головой.

– Ее никто не запомнил. Каштановые волосы, бело-оранжевая ветровка… Этого мало.

– Ну да, – согласился Сергей Павлович. – Ветровку долой, волосы заколоть повыше – никто не узнает. Но почему я не видел этого мужчину рядом со Светой – понять не могу.

– Видимо, они вошли на «ракету» поврозь. Сначала Светлана… А убийца следил за ней, хотел покончить с девочкой на берегу, но заметил вас. Вы ведь сразу уехали, не стали ждать, пока «ракета» отойдет?

Туровский покачал головой.

– Торопился, старый дурень… Во что он был одет? Рюкзак при нем был? Палатка, снаряжение – это же надо куда-то спрятать.

– Рюкзака не было. Одет был в темные брюки. Пиджак более светлый, неновый. Серая рубашка без галстука. Где сошел – никто не видел.

Светлана, будто живая, стояла перед глазами. И Тамара, и Наташа Чистякова. И ещё будут теперь каждую ночь сниться родители девочки, которых он сегодня (уже сегодня!) повезет в морг на опознание. «Посмотрите внимательно. Это ваша дочь?» Глухой удар об пол… «Нашатырь! Скорее!» А потом – снова пытка в гестапо: «Ваша дочь? Ваша? ВАША?»

«Да… Но вы, Сергей Павлович, вы-то – живы… Девочек нет. Бима нет. А вы-то почему есть?»

И – не ответишь.

Ляхов осторожно, будто желая успокоить, дотронулся до локтя.

– Я думаю, процентов на девяносто убийцу установили. Дело за розыском.

– Хрен мы установили, – зло ответил Туровский. – Он убил Свету – согласен, точнее, допускаю. Но в санатории поработал кто-то другой.

– Девушка?

– И не девушка. Мимо вахтера они не прошли бы незамеченными. А Андрей Яковлевич знает тут всех.

– Ну уж всех? – с сомнением спросил Ляхов.

– Всех, всех. Старик глазастый и памятливый. Не «Золотые пески», говорит. Народу мало, каждый год одни и те же.

– Одни и те же, – эхом повторил Ляхов, и в глазах его мелькнуло что-то такое…

Туровский внимательно посмотрел на него и произнес:

– Что, думаете, женщин пострелял этот божий одуванчик? А потом просигналил той «сладкой парочке» у скалы?

Артур вышел из троллейбуса через три остановки после речного вокзала. Он не рискнул воспользоваться своей машиной, хотя времени было в обрез: случись непредвиденная заминка (пробка на дороге, обесточка, да мало ли), и план рухнул бы. Билет на самолет лежал в одном кармане, в другом – билет на вечерний поезд, которым он ехать не собирался. На какую то секунду он засомневался: пассажира самолета в случае чего отследить намного легче… Но он надеялся, что этот случай не наступит. Его самого и того, кого он шел убивать, ничто не могло связать воедино. По крайней мере, в лице официальных органов.

Жрец – вот единственный человек (человек ли?), кто мог его заподозрить. Но отказаться от задуманного Артур был не в состоянии. Долг.

Он был одет продуманно просто, что служило своего рода камуфляжем в любой обстановке. Черные брюки из мягкой матовой ткани, не отражающей свет, черные кроссовки на толстой подошве, серый поношенный пиджак и серая рубашка с накладными карманами. Темно-зеленая спортивная сумка на плече была достаточно большой, чтобы вместить все необходимое, но цвет и покрой скрадывали объем, делая саму сумку незаметнее и меньше.

Квартира располагалась на третьем этаже. Это в какой-то степени усложняло задачу: он вынужден был ждать темноты. Артур сразу отмел идею проникнуть в квартиру через дверь: его вычислили бы мгновенно. Вместо этого он вывернул пиджак наизнанку и застегнул верхнюю пуговицу, превратив его в черную свободную куртку с глухим воротником. Он перешёл узкую улочку и затаился среди мусорных баков. Тьма поглотила его, сделав человеком-невидимкой. Он сделал несколько дыхательных упражнений и взглянул на часы. В его распоряжении оставалось ещё сорок минут. Точно по графику…

Он подбежал к дому, прилепился к серому фасаду, точно паук, и быстро пополз вверх по стене.

Чонг поймал себя на мысли, что никогда до этого не видел своего учителя в настоящем бою. А увидев, понял, что, обучая его, Таши-Галла относился к нему бережно, точно к любимому цветку. Только что мастер был спокоен и неподвижен – и вдруг взорвался целым вихрем движений. Тем, кто попал в этот смерч, повезло меньше других. Толпа разлетелась, как горох, оставив троих на земле под утренним солнцем: двое, скрючившись, постанывали, ещё один, налетевший первым, лежал молча, вытянув руки по швам и глядя в небо стеклянными глазами.

Теперь они стали осторожнее. Выставив перед собой клинки и выстроившись полукругом, бандиты подступали мелкими шажками, мягко ставя ногу на носок, с тем, чтобы при случае мгновенно отскочить назад. Вперед уже никто не лез, каждый сознавал: первый взмахнувший мечом первым и ляжет. Мастер не собирался играть в игры. Он был настроен убивать.

Чонг прижался спиной к спине учителя и старался дышать ровнее, скользя взглядом по застывшим фигурам, подмечая даже не движение – намек на движение: спружиненные ноги, наклонённые вперед туловища, слыша свист воздуха, прорывающегося сквозь стиснутые зубы вместе с облачками пара. Вожак, облаченный в грубую одежду из шкуры волка (голова зверя с мертвыми пустыми глазницами и верхней зубастой челюстью служила своего рода шапкой), остался сидеть на лошади, раздраженно следя за действиями своих подопечных. У тех, казалось, стояла дыбом шерсть на загривках. Они дошли до границы невидимого круга и остановились. Напряжение повисло в воздухе, готовое вот-вот разразиться молнией. Все ждали: кто же бросится первым. Он не выживет, не сумеет отвести удар мастера, но первым быть кто-то должен. Сейчас он прыгнет. Сейчас… Еще мгновение…

– Назад, – процедил вожак.

Свора послушалась. Многие вроде бы вздохнули с облегчением.

– Я знаю тебя, старик, – хрипло сказал главарь.

– Ты мне тоже знаком, – отозвался Таши-Галла. – Правда, тогда ты ещё не напоминал хищника. Так, щеночек. Не думал, что встречу тебя когда-нибудь.

Конь загарцевал под всадником. И тот и другой были отменно сложены: мускулистые, худощавые и стремительные, они как никто другой были словно созданы для боя. Пожалуй, только этот всадник и мог бы противостоять учителю, подумал Чонг. Только он…

– А ты постарел. Зубы уже не те. И руки стали медлительнее. В былые времена ты бы успел положить шестерых как минимум. И меня заодно. А теперь… Теперь я, пожалуй, смог бы тебя убить – один на один.

– Так убей.

– Ну нет, – хмыкнул вожак. – Это было бы слишком просто. Слишком почетно – для предателя!

И он со злостью хлестнул коня.

Пусто стало на дороге, ведущей в столицу. Несколько пятен крови на утоптанном сером снегу – лишь, они напоминали о недавней стычке. Воздух был морозным и звонким, будто горный ручей, и эхо от удалявшегося топота копыт ещё долго гуляло, еле различимое для ушей. Чонг рассеянно обошел вокруг трупа разбойника. На шее у мертвого висел тот же знак, что был и у вожака. Чонг повертел его в руках, пожал плечами и оставил на прежнем месте. Амулет бережет лишь того, кто сам по поводу и без повода не сует голову в петлю.

– А почему он назвал вас предателем? – спросил Чонг.

И увидел вдруг глаза учителя. Они были черны и глубоки, и на дне их плескалась боль – целое море боли, будто стрела пробила грудь и засела глубоко в плоти зазубренным наконечником.

– Именно тогда ты его и заподозрил?

– Не знаю… Нет. Наверное, раньше. Он ведь сказал, что мог бы оживить барса, используя обряд Тантры. Я слышал о нем. Это обряд Черной магии, один из самых сильных и тайных. Его может выполнить только посвященный.

– И я укрепил твои подозрения, – пробормотал Колесников. – Вольно… Или невольно.

Сюда, в глубокий каменный мешок, луч дневного света едва проникал сквозь решетку на потолке лишь тогда, когда солнце на миг останавливалось на вершине небесного свода. Сейчас же, судя по всему, была глубокая ночь: слышалось, как перекликается стража где-то в городе, за стеной.

– Но разве можно быть одновременно служителем Будды и колдуном Бон-по?

Чонг покачал головой (бронзовые цепи на ногах и руках чуть слышно звякнули).

– Нельзя… Но если бы я мог допустить, что буддистский храм – это всего лишь прикрытие… Нет! Все равно я бы не заговорил!

– Почему? – спросил Игорь Иванович и вдруг ясно увидел, что перёд ним – совсем ещё молодой парень, почти юноша… И израненная душа его жаждала успокоения – того сильного плеча, к которому можно прильнуть.

– Надо же кому-то верить, – еле слышно проговорил тот.

Он замолчал. Колесников сидел неподвижно, хотя мышцы одеревенели и затекли… Но он боялся, что малейшее движение может прервать контакт – на неделю, на год, навсегда – кто знает? Сможет ли он жить без этого, как всякий человек с нормальной чувствительностью, для кого окно в иную Вселенную закрыто и вся жизнь течет в одной комнате: тепло, сухо, спокойно… И куда ни глянешь – глухая стена.

– Я любил учителя. Он всегда был для меня единственным родным человеком на Земле – как отец и мать. А может, и больше. Если бы я узнал про отца что-то… Ну, что-то очень плохое… Разве я стал бы любить его меньше?

Игорь Иванович не ответил. Факты роились в голове – и те, что он почерпнул из древнего документа (десять высших лам не колеблясь вынесли приговор), и те, что сообщил монах, умерший по этому приговору тысячу лет назад (имя опозорено и стало нарицательным). Ступа, охранявшая вход в бонский монастырь Шаругон, в воздух не поднялась в соответствии с пророчеством, но мгла снизошла на благодатную землю, когда король, полный замыслов и надежд, упал с отравленной стрелой в горле.

– Почему Таши-Галла не сделал тебя старшим учеником?

– Старшим учеником был Джелгун.

– Разве он был лучше тебя?

Чонг пожал плечами.

– Не знаю. Я не думал об этом. Хотя сейчас мне кажется, учитель был прав. Я чувствовал, что он относится ко мне как к сыну. Или почти так… Он не хотел, чтобы это было слишком заметно.

– Таши-Галла любил тебя как сына, – задумчиво сказал Колесников, – И все-таки позволил тебе умереть. И даже не сделал попытки тебя защитить.

– Как? – выкрикнул Чонг.

– Как? Как угодно! Хотя бы взял вину на себя!

Монах в ужасе отшатнулся, как от привидения.

– Нет, что вы… Взять на себя убийство!

– Ты-то взял.

– И теперь скитаюсь в низших мирах, – прошептал Чонг. – Но я… Я – другое дело. Я много грешил и в прошлой, и в этой жизни. Может быть, мне разрешено искупить эти грехи только сейчас. А как же учитель? Почему его душа не успокоена? Неужели…

Шепот совсем затих. Игорь Иванович наклонился вперед, чтобы расслышать, и вдруг почувствовал, что воздух будто стал другим. Запах озона – как после грозы… Так уже случалось, когда было пора возвращаться в другой (свой) мир.

– Неужели… – пробормотал Чонг с ужасом. – Неужели все-таки он?

Две мохнатые лошадки черной масти шли рядом, пофыркивая и пуская пар из ноздрей. Всадники ехали молча: один был глубоко погружен в свои думы, судя по выражению лица, не слишком-то радостные, и это было странно: во всем году нет праздника радостнее, чем Ченгкор-Дуйчин. Другой, совсем молодой монах, изредка поглядывал на спутника, словно ожидая, когда тот заговорит, но сам с расспросами не лез, хотя очень хотелось.

– Его зовут Кьюнг-Ца, – сказал вдруг Таши-Галла, обращаясь к ближайшему валуну. – Он из рода Потомков Орла, если мне не изменяет память. Мы вместе были учениками дамы Юнгтуна Шераба. Черного мага.

Чонг весь обратился в слух.

– Он тогда был молод – моложе, чем ты сейчас. Он даже не был учеником, просто выполнял кое-какую работу по дому. Ухаживал за лошадьми, копался в саду… Знаешь, лошади уже тогда слушались его лучше, чем старшего конюха. Не любили, они всегда начинали дрожать при его появлении, а именно слушались, будто он их чем-то завораживал. А ведь в то время он не только не имел права присутствовать на занятиях, но ни один из учеников его даже близко к себе не подпускал. Это считалось недостойным. Но в нем была какая-то… – Таши-Галла замолчал, подыскивая нужное слово, – какая-то одержимость. Она буквально пожирала его изнутри. Кьюнг-Ца ещё тогда, когда переступил порог дома учителя и ему дали в руки лопату и грабли, поклялся, что со временем станет лучшим и победит всех учеников, одного за другим. А потом – самого учителя. Его, по-моему, он ненавидел больше всего…

Он наконец добился своего: его приняли в ученики. Он ходил за ламой, словно собачонка, ловя каждое слово. За садом и конюшнями смотрели другие; он занял подобающее место в школе… Но настоящим магом так и не стал. Даже старшим учеником, как мечталось.

– Почему?

Таши-Галла вдруг рассмеялся.

– Есть пословица: бодливой корове Бог рог не дает. Магия ведь не принадлежит магу, как какой-нибудь инструмент, вроде меча. Наоборот, он становится её служителем, жрецом… Он может превратиться в раба, если не имеет достаточно ума и воли. А Кьюнг-Ца… Он не хотел служить. Его снедало одно стремление: повелевать. Получать, ничего не отдавая взамен. Он был обречен. Шар отторг его.

– Шар? – удивился Чонг.

Таши-Галла выглядел смущенным. Он проговорился.

(Ощущение было странным. Таши-Галла – двадцатипятилетний ученик, приближенный к Великому магу, даже не догадывался о той особенности дома, где жил вот уже двенадцатую весну. И сколько здесь хранится ещё загадок и тайн – не счесть.

Он спускался по каменным ступеням мрачной винтовой лестницы все глубже и глубже и удивлялся про себя: оказывается, подземная часть дома во много раз превосходила по размерам наружную, словно ледяной айсберг. Лестница была погружена в темноту – ни единого факела не торчало из стен, но Таши-Галла видел и так: за годы тренировок у него выработалось внутреннее зрение. Он мог различать предметы даже сквозь стены, правда с трудом, но здешние, он это почувствовал, были покрыты каким-то составом, делавшим их непроницаемыми. Впереди шел лама Юнгтун Шераб, одетый в длинный черный балахон.

Вскоре Таши-Галла сообразил, что вокруг стало светлее. Свет проникал непонятно откуда: ни в стенах, ни в потолке не было видно, ни единой щели. Впереди показалась дверь, обитая медным листом. Маг не успел коснуться её, как она бесшумно отворилась, и они прошли через странную комнату с высоким потолком. Вдоль стен полукругом стояли деревянные, искусно выполненные фигуры людей в полный рост. Таши-Галла невольно задержал на них взгляд. Сначала Он принял их было за богов свастики, но тут же понял, что ошибся. Фигуры изображали воинов в полном боевом облачении. Бронзовые шлемы покрывали головы, деревянные неподвижные руки сжимали вполне настоящие копья, мечи, алебарды…

Таши-Галла остановился у одного из них. Деревянная статуя была диким, непонятным образом обезображена. Лицо невозможно было разобрать: оно было превращено в труху. Правая рука, некогда воздетая над головой и сжимавшая оружие, отсутствовала, отсеченная по локоть. Круглый щит, скрепленный толстыми медными пластинами, был расколот надвое страшным ударом. Ученику было достаточно взгляда, чтобы понять: этот удар был нанесен не мечом и не алебардой.

– Идем, – услышал он голос.

Юнгтун Шераб подошел к стене, прошептал несколько слов на чанг-коре, древнем северном наречии, и монолитная с виду стена легко отъехала в сторону… Таши-Галла невольно заслонил глаза ладонью. Свет, яркий, будто солнце спустилось на землю, брызнул во все стороны, и посреди следующей комнаты, круглой и совершенно пустой, Таши-Галла увидел Шар.

Юнгтун Шераб смотрел на странный предмет благоговейно, точно на снизошедшее божество.

– Много лет назад мой прадед нашел его высоко в горах, – Медленно проговорил маг. – Его оставили могущественные боги, которые когда-то там обитали.

Таши-Галла обошел Шар вокруг. Ему почему-то очень захотелось дотронуться до него, но он поборол искушение.

– А я думал, что довольно хорошо изучил бонский Канджур, – сказал он. – Но я и не подозревал…

– Что ты не подозревал?

– Гм… Я просто не встречал упоминания об этом Шаре. А ведь в Священной Книге сказано о всех богах.

– Не о всех. Только о тех, кто имеет отношение к Бон-по. А этот Шар – что-то совершенно другое.

– Но вы поклоняетесь ему.

– Да. Потому что я тоже не имею отношения к Бон-по. Как и мы все. И ты в том числе.

Юнгтун Шераб, не отрываясь и не мигая, смотрел внутрь Шара, и тот, казалось, отвечал ему незримым током мыслей.

– Мой прадед был одним из Десяти Верховных Лам. Ему не было равных в Черном учении. Но Шар… Он перевернул всю его жизнь. Они сразу потянулись друг к другу. Видишь, как Шар пульсирует, будто дышит? Он делает так, когда ощущает рядом того, кого может принять. Прадеда он принял в одно мгновение – и подарил ему могущество… Ему открылась вдруг истина: служить надо подлинной силе – той, которой обладает Темная сторона. И единственный источник её на Земле – не боги свастики, не Небесный Отец и король Гесер… Это все лишь средство для управления сумасшедшей толпой.

– Значит, вы обманывали меня, учитель, – тихо проговорил Таши-Галла. – Вы не Бон-по. Вообще-то я давно это подозревал.

– Да? – с интересом спросил маг. – И что тебя натолкнуло на эту мысль?

– Не знаю. Ничего конкретно, но… Я не чувствовал в вас настоящей веры. Вы не верили – и в то же время были подвержены какой-то очень сильной страсти. Однако я не мог определить её источник.

– Ну что ж, – спокойно сказал Маг. – Это ещё раз доказывает, что я не ошибался в тебе.)

– И вы стали служить Шару? – робко спросил Чонг.

Таши-Галла вздохнул.

– Я говорил тебе, мальчик. Зло очень притягательно. Оно гораздо ярче и разнообразнее, чем Добро. Иначе оно просто не могло бы существовать. Иногда оно принимает самые неожиданные формы.

– А Шар – он был порождением Зла?

Учитель с сомнением покачал головой.

– Не думаю. Мне кажется, он был лишь инструментом. А уж несет ли он в себе. Зло или Добро, зависит от рук, в которые он попадает. А что касается Юнгтуна Шераба… Я давно подозревал, что его собственная сила была ограниченна. Он обладал гениальным умом, хитростью и огромным честолюбием. И все же он был слаб… И мучительно искал источник, откуда мог бы черпать силы. Но это только мои догадки. На ставник был скрытным человеком. Даже решив сделать меня своим преемником, от все равно не открыл мне всей правды.

– Но ведь вы ушли от него.

– Ушел, – подтвердил Таши-Галла. – Хотя и не сразу. Я пробыл в его доме ещё два года. Но чем больше я там находился и чем больше общался с Шаром, тем крепче становилась моя уверенность, что путь выбран неправильно. Шар засасывал меня. Еще чуть-чуть, и я перестал бы владеть собой. Мне отдавали бы приказы – и я бы выполнял их, не задумываясь.

Иногда Юнгтун Шераб меня восхищал. Как бы это тебе объяснить… Восхищал своей чистотой. Он был порождением Черных сил, плоть от плоти их, и отдавал им себя без остатка. В нем не было полутонов. В любом человеке существует рядом темное и светлое – инь и ян. В моем наставнике светлое начало было искоренено. Наверное, поэтому он и не стал Бон-по.

– Как это? – удивился Чонг, для которого Черная религия была воплощением зла.

– Я думаю, он втайне презирал Бон – за уход от постулатов Черной веры. Некоторые школы буддизма, например Са-скья, имеют много общего с реформированной Бон… Это Юнгтуна Шераба не устраивало. Он хотел идти дальше. Туда, где нет ничего, кроме мрака/ Чонг поежился, будто от холода.

– Страшно, Ничего, кроме мрака… Даже думать об этом не хочется!

Под вечер на землю стал медленно опускаться снег. Большие белые хлопья мягко стелились под копыта лошади, падали ей на морду, и тогда она потешно мотала головой и возмущенно фыркала. Лошадь была белой масти, что считалось на Тибете добрым знаком, лохматая, длинногривая и низкорослая. Такие животные, не в пример длинноногим арабским скакунам, очень ценны были в дальней дороге: они неприхотливы и выносливы, а маленький рост и широкие копыта позволяют не скользить и не падать на ледяном насте.

Всадник сидел, нахохлившись, спрятав голову под капюшон серого дорожного плаща, отороченного лисьим мехом. Руки его едва касались поводий: лошадь будто сама знала дорогу. Целые шапки снега выросли у него на плечах и в складках одежды, но всадник этого не замечал.

Он встрепенулся только тогда, когда впереди, на вершине пологого холма, показались очертания храма Пяти Хрустальных Колонн. Храм был Построен в китайском стиле. Резные колонны (правда деревянные, а не хрустальные) поддерживали широкие створы ворот, к которым вели пологие каменные ступени. Лошадь легко преодолела подъем. Седок, не слезая с нее, потянул за массивное бронзовое кольцо и дважды ударил в ворота. Некоторое время все было тихо. Потом послышался приближающийся хруст снега под ногами, и ворота открылись.

– Да пребудет с нами Всемилостивый Будда, – поклонился путник. – Непогода застала меня в дороге. Могу ли я найти здесь приют на ночь?

– Мы рады помочь любому, кто постучится в ворота нашей обители, – ответил монах. – Только хочу предупредить, что условия, которыми мы располагаем, весьма скромны…

– Ничего, я неприхотлив.

Всадник каким-то странным образом спрыгнул с седла. Монаху показалось, что он просто перетек на землю, как густое молоко из опрокинутого кувшина. И передвигался незнакомец весьма странно, так, будто под дорожным плащом крался громадный грациозный хищник – тигр или барс. «Уж не зря ли я его впустил?» – мелькнуло в голове у монаха, но он тут же устыдился своих мыслей. Впрочем, он вскоре забыл об этом – как только лошадь незнакомца была отведена в стойло и накормлена, а её хозяин получил в распоряжение келью в надворных постройках и еду – не ту, скромную, что употребляли монахи, а обычную для живущих в миру, специально припасенную для таких случаев.

Монаха звали Кунь-Джи. Он был мастером-резчиком по дереву, и в зале Бодхисаттв лежала на рабочем верстаке незаконченная фигура святого, разрушенная при нападении на храм бандитов. У Кунь-Джи просто руки чесались закончить реставрацию.

– Я слышал о несчастье, постигшем вашу обитель, – негромко сказал пришелец. – Разрешите выразить вам свою скорбь, – и на ладонь монаху упали несколько серебряных монет.

– Ох, – Монах чуть не задохнулся от радости, которую по молодости лет не сумел скрыть. – Благодарю вас, господин… Да будут продлены ваши дни!

– Скажите, не проезжали ли здесь двое путников – старик и юноша на лошадях черной масти? Мы втроем направлялись в Лхассу, чтобы принять участие в празднике. Но случилось так, что я отстал.

– Ну конечно! – расплылся Кунь-Джи в улыбке. – Наш настоятель принял их как дорогих гостей. Несколько дней они делили с нами кров и пишу, а также заботы по восстановлению разрушенного.

И, беспрестанно кланяясь, Кунъ-Джи попятился к выходу и затворил за собой дверь. Душа его пела. На вырученные деньги в Ликиме можно было купить новые резцы и кисти, необходимые для работы над статуей:

Вскоре храм заснул. Кунь-Джи зажег масляный светильник, уселся за верстак, на котором лежал любимый Бодхисаттва, и взялся за инструменты. Никто не мешал, и монах с удовольствием подумал, что днем, когда множество посторонних вещей отвлекают от работы, невозможно достичь той степени сосредоточения и отрешенности, которая необходима для восстановления шедевра великого древнего мастера. Ведь для этого мало просто повторить его творение. Нужно вдохнуть в него новую жизнь, увидеть то, что видел он много лет назад, ощутить в себе свет, озаривший его и вдохновивший руку, державшую инструмент. Стать – хоть на эту ночь, хоть на несколько часов – им самим.

Резец двигался легко и свободно. Лицо Бодхисаттвы, печальное, отрешенное и очень доброе, постепенно возникало из небытия, из бесплотного замысла. И Кунь-Джи улыбался, думая, что Будда воистину милостив к ним, в течение нескольких дней подарив встречу с тремя хорошими людьми (много ли их сыщется, хороших?).

Вот только странно… (Деревянный лик под резцом будто оживал. Очень трудно передать внутреннее состояние святого – его. полуулыбку, лишь едва заметно тронувшую губы.) Эти двое: старик учитель и его ученик ни словом не обмолвились, что их спутник отстал в дороге… Почему же они не стали его дожидаться в храме? Но, возможно, они торопились, до начала торжеств им нужно было достичь столицы…

Кунь-Джи не сразу понял, что именно его вдруг насторожило. Потом разум, возвратившись из заоблачного полета, осознал: стук маленькой калитки, проделанной в массивных воротах. Масло в бронзовой плошке закончилось. Светильник почти не давал света, лишь чадил, и монах, повинуясь внезапному порыву, дунул на него. Тьма окутала зал Бодхисаттв. Стены и потолок исчезли, и тогда, выглянув в открытое окошко, Кунь-Джи увидел у калитки недавнего пришельца. И даже расслышал обрывки разговора.

Кьюнг-Ца из рода Потомков Орла, ученик Черного мага, оставил коня в сотне шагов от храма, на который он совсем недавно напал. До открытой калитки он дошел пешком, поскользнувшись несколько раз на заснеженных ступеньках, что хорошего настроения ему не прибавило.

Он нервно поискал глазами того, с кем должен был встретиться. Нервничать было отчего: ему приказано было прийти тайно и одному, обнаружь его здесь служители храма, и они забыли бы на время, что Будда считает месть и насилие большим грехом… Внутренний двор храма был пуст. Кьюнг-Ца ещё раз оглянулся, не увидев ничего, кроме заснеженных ворот, и сделал шаг назад, к калитке. И тут же подскочил от неожиданности, когда его осторожно тронули за плечо.

Скрежеща зубами от ярости и унижения, Кьюнг-Ца заставил себя поклониться.

– Почему вы не разрешили убить их, мой господин?

Человек, закутанный с ног до головы в серый дорожный плащ, чуть заметно улыбнулся (Кьюнг-Ца эту улыбочку, конечно, не заметил, иначе разъярился бы ещё сильнее).

– Тебе они знакомы?

– Щенка я раньше не встречал, но вот его наставник… Много лет назад он был старшим учеником у Юнгтуна Щераба. Еще немного, и он бы вошел в круг посвященных. Стал бы жрецом…

– Ты ненавидишь его так, словно он перешел тебе дорогу.

Вожак бандитской стаи чуть было не потянулся к Клинку, висевшему на поясе. Намек на его неспособность к магическому учению был слишком очевиден. Собеседник заметил рефлекторное движение руки, но даже не пошевелился. Возникни необходимость – он мог бы убить бандита, искушенного в вооруженных стычках, не сходя с места, одним движением пальца, И тот это мигом почувствовал.

– Он предатель. Он не имел права уходить от того, кто его выпестовал.

(Таши-Галла покинул дом Черного мага на рассвете, когда солнце, ещё не показав свой лик над хребтом Аллу, робко брызнуло розовой краской на серый снег на центральном, самом высоком пике, издалека похожем на очертания гигантской фигуры в монашеской хламиде. Там, у подножия горы, находился буддистский монастырь, куда он держал путь. И несмотря на то что конечная цель его с каждым шагом приближалась, Таши-Галла ясно сознавал, что идет в неизвестность. Еще не было случая, чтобы в монашескую обитель Святой Дхармы принимали ученика Черного мага, адепта Бон-по…

Не поздно ли, в который раз спрашивал он себя, и ему представлялись висящие в пространстве весы с двумя полукруглыми чащами, вроде тех, на которых сам не одну сотню раз взвешивал различные субстанции для приготовления магических эликсиров. Черная чаша – белая чаша. Весы кармы. Белая чаша была легка и пуста, черная же опасно тяжелая, гирей тянула вниз, в Третью обитель… И он всерьез боялся, как бы его ноги неожиданно не провалились туда, в темноту, ещё до того, как он постучится в ворота монастыря…

И все же он продолжал идти вперед, стараясь ступать спокойно и уверенно. Вскоре низина кончилась, дорога стала взбираться вверх по склону, поросшему тиком. Таши-Галла не раз приходил сюда для медитации. Этот уголок был словно специально создан для самосозерцания и размышлений. С высоких выступов, спрятанных в мрачноватой зелени, открывался божественный вид на холмистую долину, пересекавшуюся рекой, стремительной и узкой в верховьях, и становившейся широкой и полноводной при впадении в Нангу-Тшо, одно из трех великих озер.

Таши-Галла почувствовал чужое присутствие за два десятка шагов от того места, где жесткий кустарник разросся особенно густо, образовав идеальное укрытие для того, кто до поры до времени не спешит показываться на глаза. Он подошел почти вплотную и остановился, осознавая, что стоит практически на открытом месте, являясь отличной мишенью для стрелы. Пусть. Одно дело убить ничего не подозревающего человека, беспечно подставившего спину, и совсем другое – увидеть близко его лицо – без тени страха и неуверенности, с ожиданием в глазах: давай, покажи, на что ты способен!

Таши-Галла не стал пускать в ход магию, не стал даже отклоняться в сторону. Стрела с черным оперением свистнула где-то далеко над головой и, описав широкую дугу, ушла в землю. В кустах завозились, послышалась ругань, и злой, как пещерный дух, Кьюнг-Ца вылез наконец на открытое место, отбросив лук и вытащив из ножен длинный тонкий меч.

– Что тебе нужно? – устало спросил Таши-Галла.

– Разделаться с тобой, – проговорил Кьюнг-Ца. – Раз и навсегда.

Таши-Галла почувствовал волну удушающей ненависти, исходившую от противника, и окончательно успокоился. Клокочущая ярость, которую источает человек, делает видимыми все его помыслы и намерения, будто те отражаются в большом чистом зеркале.

– Учитель всегда отдавал тебе предпочтение. Да за это… За десятую долю этого я готов был отдать пол жизни!

Кьюнг-Ца почти плакал. Таши-Галла видел его напряженный живот, белые, сведенные судорогой пальцы… Сейчас он сделает обманное движение вправо и нанесет косой удар – вот сюда, в незашищенный левый бок…

– Разве я сделал учителю что-то плохое? Я лишь сказал ему, что путь Черной магии – не для меня…

– Предатель! – выдохнул Кьюнг-Ца и бросился вперед.

Именно так, начав с обманного движения. Таши-Галла спокойно шагнул навстречу – медленно и плавно, будто нехотя, оказавшись вдруг лицом к лицу с противником, где его длинный меч стал неожиданно бесполезным, и несильно ткнул его собранными в щепоть пальцами в точку чуть выше ключицы.

Обойдя бесчувственное тело кругом, он поднял с земли меч и осмотрел сверкающий клинок, грустно подумав о том, как несправедливо было позволять прекрасному оружию попасть в недостойные руки.

– Убей меня, – прохрипел Кьюнг-Ца, порываясь встать.

Таши-Галла покачал головой.

– Я отправляюсь в монастырь Син-Кьен, чтобы приобщиться к светлому учению Будды. Хотя и не знаю, буду ли я принят… Слишком много черных дел я успел совершить. Так неужели ты думаешь, что я стану отягощать свою карму ещё и убийством?

Он сосредоточил взгляд на лезвии меча. Несколько мгновений – и Кьюнг-Ца с изумлением увидел, как клинок, сработанный лучшими мастерами в кузницах Ньяка, вдруг закурился легким белым дымком и со звонким щелчком сломался пополам.

– Это Мое последнее колдовство, – сказал Таши-Галла и с презрением зашвырнул обломки в кусты. – Я больше не маг. Я не стою у тебя на дороге – не стой и ты на моей.

И, развернувшись спиной, пошел прочь. Кьюнг-Ца посмотрел ему вслед, потянулся к валявшемуся на земле луку и вложил в него стрелу. И тут же понял, что выстрелить не сможет. А если и найдет в себе силы натянуть тетиву, стрела все равно не найдет цель, до которой было всего-то несколько шагов. Как и в первый раз.

Сидя у себя дома в одной из комнат на низкой кушетке, сделанной лучшими индийскими резчиками, лама Юнгтун Шераб видел все, что произошло, правда в несколько другом измерении. Его бывший ученик представлялся ему ярким и чистым голубым пятном, будто человеческая фигура была закутана в саван. Видел он и черный вихрь боли, охвативший Кьюнг-Ца, – не боли от удара в ключицу, а другой, более сильной, от сознания того, что никто никогда не перебегал ему дорогу…

Один из учеников, Рота-Лхаг, принадлежавший кругу посвященных, бесшумно возник за спиной.

– Вы отпустили его, учитель? – тихо спросил он.

– Дети Шара могут находиться где угодно, – проговорил Юнгтун Шераб. не открывая глаз. – В любой из трех обителей. Они могут забыть, кому они принадлежат. Но однажды Шар призовет их – и они придут.

Таши-Галла ощутил свободу… Что ж, тем больнее будет возвращаться в клетку.)

Сейчас вожак бандитской своры тоже источал ярость. Желанная добыча опять ускользнула из рук.

– Вы защищаете предателя, мой господин.

– Мне нет дела, до твоего мнения. Ты обязан только повиноваться.

– Простите…

– Ты сопроводишь их до Лхассы – и учителя, и ученика. Проследишь, чтобы в дороге не случилось неожиданностей. И самое главное: если они вдруг пожелают сменить или продать лошадей – этого нельзя допустить ни в коем случае. – Он помолчал. – Ты ещё успеешь поквитаться с обоими. Скоро.

Кунь-Джи, выглядывающий из-за двери зала Бодхисаттв, непроизвольно охнул. Двое у калитки разом повернули головы, но монаха не заметили (по крайней мере, он очень надеялся на это).

Он мигом забыл о деревянной фигуре, лежавшей на верстаке. Серебряные монеты, которым он недавно так радовался, жгли ладонь, и он отбросил их, словно гремучую змею.

Храм спал. В келье наверху, куда вела узкая каменная лестница, почивал настоятель, лама Пал-Джорже. А может быть, и не почивал, а молился при свете масляного ночника… Кунь-Джи засомневался: можно ли прерывать полуночную молитву? Еще ни разу настоятеля не беспокоили в такой час…

Подобрав полы своей хламиды, Кунь-Джи взбежал вверх по ступеням и робко постучал в дверь с низким сводом. Из кельи настоятеля не доносилось ни звука, но монах надеялся, что его услышат. Всемилостивый. Будда говорил своим ученикам: стучите, и врата откроются перед вами. И сами поспешите отворить, если услышите просящий голос…

И вдруг он отпрянул. Что-то случилось с дверью. Еще мгновение назад она состояла из тяжелых деревянных брусьев – и неожиданно заколыхалась, будто поплыла… И монах разглядел; что это не брусья, а отрубленные человеческие конечности – голые синеватые ноги, из которых сочилась кровь, руки со сведенными судорогой пальцами… Он в ужасе попятился и наткнулся спиной на взгляд. И обернулся.

Человек, которому он недавно открыл ворота, спокойно протягивал ему серебряные монеты.

– Возьми, – сказал он. – Ты обронил их.

– Нет, – прошептал Кунь-Джи. – Нет, не надо!

Ему показалось, что монеты раскалены докрасна.

– Как знаешь.

Одна из монет, та, что лежала сверху, вдруг сорвалась со своего места, свистнула в воздухе и чиркнула отточенным краем по горлу монаха.

Было совсем не больно. Он поднес руку к ране и с удивлением увидел липкую кровь на ладони. Лицо незнакомца стало раздуваться, словно капюшон у кобры, потом потеряло резкие очертания и пропало, и Кунь-Джи увидел каменную ступеньку близко, прямо у левой щеки.

Он скатывался по лестнице, уже не ощущая собственного тела. Все кувыркалось перед глазами, постепенно погружаясь в мягкую черную пустоту. А потом он увидел любимого Бодхисаттву – деревянную фигуру, которую он так и не успел завершить. Бодхисаттва улыбался – уголки губ чуть загнулись вверх, и добрые лучистые глаза смотрели на него. Кунь-Джи знал, что теперь эти глаза будут сопровождать его в путешествии на Колесе Истории, пока не наступит срок его следующего воплощения… Когда? Еще нескоро, может быть, через тысячу лет…

…И сами спешите отворить, если услышите просящий голос…

Подпольный торговец оружием Олег Германович Воронов лежал навзничь на толстом бежевом ковре и медленно приходил а себя. Судя по землистому цвету лица, его жестоко тошнило, и Жрец с неудовольствием подумал, что клиент, пожалуй, вполне способен облевать ковер, стоящий больших денег.

Мир – реальность возвращался . с трудом. Зрение пребывало ещё где-то в пограничном состоянии, между светом и тьмой, где плавали разноцветные пятна причудливой формы, точно чернила в луже воды, а слух уже уловил далекий голос.

– Ничего, это бывает. Сожалею, мне следовало предупредить вас, чтобы вы не касались Шара. Чревато, знаете ли.

В голосе не было ни капли сожаления, зато было полно издевки. Сожалеет он!

Воронов неуверенно привстал, ровно настолько, насколько позволял мечтавший вывернуться наизнанку желудок. Лицо его собеседника постепенно формировалось из пятен, плавающих перед глазами.

– Что это было? – хрипло спросил Олег Германович. – Чем ты меня напоил?

– Вы же отказались от напитков. Я предлагал вам чай.

– Не юли. Я здоровый человек, у меня никогда не было галлюцинаций…

– Это не галлюцинации, – перебил собеседник. – Вы видели то, что происходило на самом деле.

– Происходило? Где?

– На Западном Тибете, в районе Нангу-Тшо, в конце IX – века. Вы действительно были там – только что.

– Ты совсем спятил.

Жрец неожиданно наклонился вперёд и посмотрел прямо в глаза Воронову.

– Взгляните туда… Видите Шар? Вы верите в его существование?

– Хочешь сказать, это нечто вроде машины времени?

– Нет. Машина времени предназначена для темпоральных перемещений физического тела (по крайней мере, так утверждают фантасты). А Шар – это проводник между человеческим мозгом и Космическим Информаторием… Как он действует и кто его сделал – я не знаю, могу только догадываться. Вы коснулись его рукой, и произошло замыкание… Ваше тонкое тело соединилось с чьим-то астралом. Астралом давно умершего человека. И ваше счастье, что это произошло буквально за полчаса до его гибели. А иначе, вполне возможно, вы не смогли бы вернуться назад.

Воронов непроизвольно икнул и спросил:

– И что, я остался бы там навсегда?

Жрец ласково улыбнулся, словно успокаивая испуганного ребенка.

– Может быть, обсудим более насущные проблемы? Например, финансирование нашего договора.

– Мы ещё ничего не заключали…

– Ну, это вопрос ближайшего времени.

– Та цифра, которую ты назвал… Это – сумасшествие. Я-то полагал, Черный маг относится к деньгам более… э-э… индифферентно. Если уж в твоем распоряжении… Как ты его назвал? Космический Информаторий… Попросил бы у него пару миллионов баксов.

Жрец вдруг выбросил руку вперед и вцепился железными пальцами в плечо собеседника, так что тот взвыл от боли.

– Космический Информаторий, созданный Высшими Силами, мне не принадлежит. Скорее уж я принадлежу ему. Иногда, только иногда, Шар позволяет мне заглянуть сквозь завесу… И каждый раз я расплачиваюсь годами собственной жизни. С помощью особых знаний – магии – я могу решить некоторые ваши проблемы. Я могу направить чьи-то помыслы по нужному пути. Но нажимать курок, чтобы убрать вашу свидетельницу, будет вполне конкретный человек. Убийца. Ниндзя. Я не раз предупреждал: контракт со мной стоит очень дорого. Откажетесь – я не отвечаю за последствия.

Олег Германович провел ладонью по правой стороне горла, где ощущался свежий порез – туда попала серебряная монета с острым ребром.

– Ты страшный человек, Жрец, – нервно произнес он. – Ты будто злой джинн, выпущенный из бутылки. И иногда меня обуревает желание затолкать тебя обратно и заткнуть пробкой. А потом зашвырнуть подальше в море.

– Не знал, что вы поэт, – безмятежно отозвался собеседник. – Не боитесь, что власти вас возьмут?

– Ради такого я пошел бы и на это.

– И что? Дали бы показания против себя?

– Дал бы, – хмуро ответил Воронов.

Жрец рассмеялся.

– «Гражданин следователь, я хочу признаться, что продавал оружие чеченским боевикам, а также в том, что отдал приказ убить свою бывшую любовницу». – «Кому вы отдали такой приказ, гражданин Воронов?» – «Я нанял убийцу». «Можете сообщить его приметы, место жительства, фамилию?» – «Конечно. Его зовут Жрец, он живет в квартире, которая на самом деле не квартира, а древний храм. А ещё я видел у него Шар, однажды я прикоснулся к нему и оказался на Тибете, в конце IX века. Вообще-то там не так уж плохо, если бы только не та падла, которая резанула меня отточенной монетой по горлу. Видите царапину?»

Где-то в недрах «храма» неуверенно звякнул телефон. Жрец, превращаясь по ходу дела из бритоголового аскета в нормального человека, подошел и взял трубку. Несколько секунд он молча слушал, потом кивнул, будто собеседник мог его видеть, и сказал:

– Хорошо. Быстро уходи из квартиры. Куда ехать, ты знаешь.

И услышал короткие гудки.

Воронов искоса взглянул на вернувшегося в комнату Жреца и отметил его довольную улыбку.

– У меня есть ещё одна проблема.

– Да? – продолжая улыбаться чему-то, спросил Жрец.

– Каюм Сахов.

– Ваш партнер по бизнесу?

– Ты и это знаешь?

– А как же. Я обязан все знать… Если уж отваживаюсь брать такие гонорары. Но признайтесь как на духу, Олег Германович, я их стою?

– Стоишь, – сквозь зубы процедил Воронов. – Только предупреждаю, это тебе не девку в санатории шлепнуть. Тут сложнее…