Кузька куда-то запропастился. Я не особенно встревожился: в конце концов, самостоятельный взрослый пес, сам знает, когда прибегать домой.

Все вокруг было так и не так – будто я остался в том же времени и пространстве, но сами они вдруг незаметно сдвинулись, дунул легкий ветерок, и рябь прошла по спокойной воде… Дача была небольшая, всего соток десять. Было еще две, но их оттяпали соседи-куркули, возведя там громадную, с самолетный ангар, полиэтиленовую теплицу. Мы с Глебом ее дружно не любили. Не теплицу, конечно, бог с ней, а нашу фазенду. Как и у большинства россиян, она вызывала тихое унылое бешенство. Работа и работа, нудное торчание попкой кверху посреди огорода, от рассвета (время первых пригородных автобусов – пока не появилась машина) до самого заката. Изменилось время действия (оставаясь как бы прежним – вот парадокс!), изменилось и место: не было прохладного лесного утра в середине мая, когда невысокая трава, серебристая от росы, стелется под ноги и норовит намочить низ брюк. Тропинка, правда, осталась, но она уже не петляла меж березок, а прямо и целеустремленно бежала вперед и вниз, вдоль высоковольтной линии. Возле деревянного забора, вымазанного зеленой краской, я свернул с дорожки и толкнул старенькую скрипучую калитку, которую давно, уже года два как перестал запирать. Не от кого (соседи, которым лень обходить и хочется спрямить путь до своего участка, все равно пролезут, оторвав доску), да и незачем.

Фактически я перебрался сюда сразу, как только выписался из больницы. Плечо больше не беспокоило, дурные мысли вопреки ожиданиям – тоже. Ничего не делать было если не приятно, то… словом, это было то, что мне хотелось в данный момент. Временами я садился в машину, наносил визит в городскую квартиру – проверить, все ли на месте, выслушивал сообщения на автоответчике, коли таковые имелись, покупал продукты в гастрономе и ехал назад. Толкал ладонью калитку, разводил костер, собирал граблями опавшие листья и оставлял их в куче, которую вскорости разносил сентябрьский ветер. Прав был Вайнцман: тяжело смотреть, как их сжигают по осени, а уж заниматься этим самому… Увольте.

Стоял конец бабьего лета, теплынь, пронзительное голубое небо с малиновыми закатами над маленьким, крайне неухоженным участком (Слава КПСС, увидев впервые, присвистнул и покрутил головой: ну, мол, брат, совсем обленился) – действительно, все запущено-перезапущено, зато всего много, есть даже беседка из высохшего плюща, обвившего железную решетчатую конструкцию. Там, развалившись в шезлонге, я и пребывал, закутав ноги в плед и бездумно созерцая окружавший пейзаж, когда калитка скрипнула и тихий голос произнес:

– Боренька, вы здесь?

– Здравствуйте, Даша, – откликнулся я, ничуть не удивившись.

И засмотрелся: легкая и удивительно женственная фигура прошла меж деревьев, черные волосы водопадом заструились по плечам, перехваченные бирюзовой косынкой, алый румянец вспыхнул на щеках… У ее ног вертелись две собаки: лайка и огромная светло-серая с серебристым отливом кавказская овчарка. Кузька заливался счастливым лаем, прыгая вокруг, привставая на задние лапы и вертя хвостом с такой скоростью, будто собирался взлететь. Дашенькин кавказец в ответ добродушно скалил зубы и старался не наступить на приятеля.

– У вас хорошо, – сказала Дарья. – Покой и красота.

Я махнул рукой.

– Дичает все. Вот при маме был образцовый порядок. А я… Кажется, садовод из меня никудышный. Привет, Шерп.

– Урр – сказал Шерп, ткнувшись влажным носом в мои коленки и чуть не опрокинув меня вместе с шезлонгом.

С трудом сохранив равновесие, я потрепал зверя за ухом и спросил Дашу:

– Как прошла премьера?

– Неплохо, – отозвалась она и присела рядом в старое плетеное кресло. – Приезжал Венгерович, дал положительный отзыв. Машенька Куггель разразилась статьей в «Экране». Есть довольно лестные спонсорские предложения. Мохов окрылен, собирается снимать следующий фильм.

– Что за фильм? – спросил я без особого интереса.

– Триллер. Женщина – частный детектив – влюбляется в главного подозреваемого, которого, естественно, подставили (подложили пистолет и наркотики). Первые сорок минут она соображает, что к чему, оставшееся время они вдвоем громят наркомафию. Не в мировом, конечно, масштабе, а так… Кстати, знаете, кого утвердили на главную мужскую роль? Диму Карантая, сына Леонида Исаевича. Финансовое общество «Корона» по-прежнему наш спонсор.

– А вас пригласили?

– Я отказалась.

– Почему?

Она повела плечом.

– Трудно объяснить. Вместе с Глебом ушло что-то… Что-то важное. Все стало по-другому – не скажу, что хуже: Александр Михайлович, безусловно, очень способный режиссер… Но дело даже не в этом. Видите ли, я случайно прочла одно объявление…

И она протянула мне позавчерашнюю «Вечерку». Я автоматически раскрыл ее и увидел на второй странице пометку, оставленную красным карандашом.

«Продается дача в 5 км от города, дом, сад, 10 соток, погреб. Цена низкая. Звонить по телефону такому-то…»

– Хотите приобщиться к сельскому хозяйству? – улыбнулся я, уже поняв, в чем дело.

– Боюсь, садовод из меня еще более бездарный, чем вы, – ответила она в тон. – Только… Это ведь ваш номер телефона, верно?

Я вынужден был признать.

– Вы уж простите, но я позвонила в агентство, и мне сказали, что вы продаете, кроме дачи, еще квартиру и машину.

Она посмотрела на меня серьезными глазами и спросила:

– Боренька, что вы надумали? Вы хотите уехать?

Дарья смотрела на меня выжидающе, и я сказал то, чего не собирался говорить:

– Я совершил серьезное должностное преступление, Дашенька. Украл улику, указывающую на убийцу.

– И об этом никто не догадывается? – спросила она.

– Нет. Баллистическая экспертиза не проводилась, поскольку был признан факт самоубийства. Ни у кого не возникло сомнений, что Владимир Шуйцев застрелился, и у меня в том числе, пока я не увидел пистолет в его правой руке.

–А Шуйцев был левшой…

– Дело даже не в этом. Дело в орудии убийства. Я подменил его.

Она побледнела и замерла, и я был благодарен ей за то, что она не вскинулась, не округлила глаза и не принялась причитать: «Ах, боже, как вы могли! Как это необычно и неожиданно!» Словом, повела себя как надо. Замечательная женщина.

Я сходил в дом, повозился несколько минут и вышел, держа в руках завернутый в чистую тряпицу предмет. Развернул, привычно обхватив пальцами рукоять.

– Вот он. Из него убили Владимира.

Дарья подняла глаза.

– А тот, что остался у него в руке?

– Когда-то, несколько лет назад, мне пришлось задерживать вооруженного преступника…

Тот случай за давностью лет успел выветриться из памяти, оставив, однако, два вещественных напоминания: дырка на рукаве пиджака (пуля на пару сантиметров разминулась с предплечьем) и несданный (читай: утаенный) «Макаров» со спиленным номером. Пистолет был «чистый»: его хозяин готовился совершить вооруженный налет, да не успел. Именно этот «ствол» я положил в правую руку покойного, вынув из нее другой, тот, что сейчас лежал перед нами. Я не подозревал, что Владимир был левшой…

– Зачем вы это сделали? – тихо спросила Дарья. – Чтобы увести следствие от Маргариты Ермашиной? Вы хотели сами рассчитаться с убийцей?

– Маргарита не была убийцей.

Тяжело было выдавливать из себя слова… Впрочем, я вру, как всегда. Тяжело было держать их в себе, ловя недоуменные взгляды Славы, верного сподвижника (его, профессионала до мозга костей, не могла обмануть та полуправда, что я преподнес ему в больнице), глядя на безутешную скорбь Альбины Венгерович: для нее прошлое так и осталось здесь, в настоящем, где огни Осташкова проплывали за бортом теплохода, Глеб с капитаном пели дуэтом песни (только для нее одной!) и застенчиво белела на Крепостном холме тонкая колоколенка…

– Не была убийцей?

– Я неправильно выразился. Маргарита действительно убила Глеба (вахтер Юрий Алексеевич опознал ее по фотографии, несмотря на умело наложенный грим). Но Марка Бронцева и Владимира Шуйцева застрелил другой человек.

Я с досадой ударил себя по лбу так, что в голове зазвенело (Дашенька воззрилась на меня с некоторым испугом).

– Вот вам мое второе преступление: слепота. Я, дурень, оставался слепым даже тогда, когда Машенька Кугтель ткнула меня носом в то, что я отказывался видеть: «Где-то я читала о подобном – у Ле Карре или у Квина… Преступник подбрасывал сыщику улики против себя, этакие шарады, которые надо было разгадать. Ему невыносима была сама мысль, что убийство сойдет ему с рук…» – «Вы считаете арбалет одной из шарад?» – спросил я. И ошибся. Мы оба ошиблись, но лишь отчасти: не загадки подбрасывал убийца, и не тщеславие руководило им. Он не мог признаться в открытую, но везде, где можно, оставлял следы специально для меня, чтобы только я понял, и никто иной. Всадники на шоссе, серебряная стрела (оружие против нечисти), кассета, исчезнувшая из квартиры Марка Бронцева и неожиданно всплывшая – где? – у меня под носом, в кинозале студии, и убийца сидел рядом и кричал мне, просил, молил о помощи… А когда я равнодушно прошел мимо (смерть Глеба заслонила все, я не способен был соображать), мне подбросили последнюю, решающую улику: пистолет.

Я. раскрыл ладонь.

– Глеб выронил его на ночном шоссе, когда на его машину напали воины, посланные Главной Хранительницей. Что было потом, как он снова сел в «Жигули», как добрался до дома, он не помнил: последствия нервного шока. Только то, что он убил их всех, всех четверых. Пистолет же остался лежать на дороге, и подобрать его потом мог только один человек. Я не понял этого вовремя. А Маргарита – поняла. Еще там, в квартире Бронцева, когда мы осматривали труп.

(«У вас новая прическа?» Нянюшка Влада рассеянно улыбнулась в ответ. «Да, раньше я носила длинные волосы». На самом деле ее жест говорил о другом.

Два года подряд она убиралась в квартире Марка. Не одну сотню раз проходила позади кресла, куда «ведун» усаживал своих пациентов, и приподнимала руку, отодвигая в сторону листья пальмы. А тогда, у меня на глазах, она прошла к стеклянному шкафу («Посмотрите, все ли на месте?»), привычно вскинула руку и вдруг обнаружила, что пальму кто-то передвинул. А вместе с ней – и стол со свечами, и – главное – ковер… Зачем кому-то понадобилось двигать ковер? Смотри рассказы Конан Дойля: чтобы скрыть следы на полу.

– След волочения тела? – спросила Дарья, кутаясь в мой плед.

– Да. Она откинула ковер в сторону (опять же на моих глазах!) и увидела темную полосу. И открыла преступника.

Она поняла, что Марка убили не в ванной комнате, а в гостиной. И не из пистолета. Убийца неслышно подошел сзади (Бронцев был поглощен только что сделанной видеозаписью своего сеанса) и ребром ладони сломал ему шейные позвонки – Гарик Варданян поначалу принял это за результат удара о край ванны. Марк был уже в агонии, когда убийца оттащил тело в ванную и завершил дело выстрелом из «вальтера». Маленькая гематома на лбу – экстрасенс при падении ударился лбом об пол – подсказала мне, в сущности, верную мысль, и я спросил Гарика: могла ли женщина нанести подобный удар? Могла, ответил эксперт. В том случае, если она владеет каким-то боевым единоборством.

И я позвонил вам.

Я не видел, как она вскочила, – движение получилось размытым, словно белесая полоса мелькнула в воздухе («то ли девочка, то ли видение…»). Успел только подумать, что я, собственно, безоружен: пистолет Глеба, который я держал в руке, был не заряжен, а в рукопашной определенную проблему для Дарьи мог составить разве что Брюс Ли, но он вроде бы умер лет двадцать назад… Поэтому я не пошевелился. Дарья, впрочем, тоже. Только щеки ее вдруг покрылись алым румянцем, и она тихо, неверяще, спросила:

– Вы думаете, убийца – я?!

И я ответил:

– Если не вы – значит, один из ваших учеников. Тот, к кому после смерти Бронцева попала видеокассета. Кто подобрал пистолет на шоссе. Кто хотел, чтобы я понял и пришел на помощь. Кто ошибочно отождествлял себя с Белозерским князем Олегом.

Она сделала шаг назад, едва не наступив на бедного Кузьку. Подняла ладони к вмиг побледневшему лицу и прошептала сквозь неожиданный спазм в горле:

– Нет. Пожалуйста! Только не Глеб!!!

Вчера, когда Борис совершал очередную проверку своей квартиры в городе, на автоответчике не было ни одной записи, что означало, что на его объявление никто не откликнулся. Понятно: не сезон, да и не проблема нынче с дачными участками, все, кто хотел (сиречь не в состоянии был прокормиться с рынка), давно. приобрел. И была уж совсем призрачная вероятность того, что откликнутся сегодня, поэтому он решил остаться на даче. Всего-то и дел на остаток дня: убраться на столе в дальней комнате, затопить печку-"буржуйку", принести воды из колодца, вымыть посуду, подмести пол. Завалиться спать.

– Вас подбросить в город? – спросил Борис Дарью.

– Если не трудно, Боренька.

Шерп с Кузькой тут же, не дожидаясь приглашения, забрались на заднее сиденье и устроили там возню. Борис с Дарьей дружно махнули на это рукой и сели вперед, Борис – за руль, Даша – рядом, засунув ладони глубоко в рукава куртки, как в муфту. Оглянулась через окошко назад, где старый дом стоял в старом саду, меж потихоньку дичавших яблонь, в легкой, стелющейся по земле дымке (лишенные глупых сантиментов соседи жгли опавшие листья).

– Не жаль продавать? – спросила она.

– Жаль. Но иначе я так и буду ходить по замкнутому кругу. Здесь все связано с прошлой жизнью. А с прошлым жить опасно.

Она помолчала.

– Почему Глеб был уверен, что в предыдущем воплощении был князем Олегом?

– Не знаю, – вздохнул Борис. – Кое-кто мог бы разъяснить: нянюшка Влада, к примеру. Или, на худой конец, Марк Бронцев. Да что теперь!

Он тронул машину с места.

– Можно сказать, Марк Бронцев обманул сам себя: он настолько хорошо сыграл свою роль, что Глеб не догадался, что за ним, за кулисами, кто-то прячется.

Его давно, еще с юности, преследовали непонятные воспоминания, обрывочные картины из прошлого. Причем они вызывали подспудную тревогу, чувство вины, которую он не мог объяснить себе. Потом он услышал легенду о князе-изменнике. И сопоставил… И пришел к Бронцеву.

…Где-то далеко звучал тихий голос. Он странным образом воздействовал на мозг: разрозненные фрагменты сливались в одну общую картину, словно кадры кинопленки при монтаже. Он своими глазами видел гибель прекрасного древнего города, полчища кочевников и белый гордый собор, у дверей которого умирали последние защитники. Видел женщину, которую встретит потом, спустя восемь веков, в старинном доме возле Патриарших прудов, где маленькая беседка стоит над водой и лебеди, картинно изгибая шеи, выпрашивают хлебные крошки. Он оглядывался на нее и уходил куда-то сквозь тоннель, в незнакомый мир, дрожа от восторга и ужаса, влекомый за руку пожилой нянюшкой. А князь Олег еще стоял над телом Елани, и. никто не мог его одолеть…

Глеб всю жизнь любил эту женщину. Он рассказывал мне, как бродил по улицам, надеясь найти ее в толпе, и не поверил глазам, когда наконец встретил в доме своего учителя. А потом была ночь, проведенная в каюте теплохода. Альбина отшатнулась – неосознанно, инстинктивно, почувствовав в Глебе… экстрасенс определил: «родственника. К примеру, любимого брата». Если бы он сделал еще один шаг, он бы нашел разгадку.

Марк Бронцев ввел Глеба в транс. Маргарита Павловна активизировала его генетическую память, и Глеб вспомнил…

Теперь он знал, что неведомый монах-летописец Кидекшского монастыря ошибся: князь Олег не вступал в сговор с монгольским ханом. Он не был предателем. А Глеб не был в прошлом воплощении князем Олегом.

…Он остановился перед выходом из подземного коридора. Призрачная пелена, будто гладь озера, вставшая вдруг вертикально, преграждала ему путь, и он никак не мог решиться сделать шаг вперед.

– Мамочка, – прошептал Мишенька, прижимая к себе Шар и слыша сзади приближающуюся погоню.

И, пронзительно взвизгнув, бросился вперед, сквозь расходящиеся круги в пустоте. Он ожидал боли, падения в вечность, взрыва света и тьмы и долгого полета среди звезд – словом, чего-то страшного и продолжительного. Но все произошло мгновенно – так, что он даже не успел испугаться.

Ничего не изменилось. Небо было так же высоко, и луна светилась все тем же ровным светом. Ночной лес по обочинам дороги сливался в одну сплошную темную полосу на темном фоне. Машина плавно скользила по пустынному в этот час шоссе, из приемника доносилась легкая эстрада… Он покрутил ручку настройки и лениво подумал, что хорошо бы добраться до дома побыстрее: на завтра в съемках объявлен перерыв, можно до обеда валяться в постели, никто слова не скажет. Шар переливался призрачными огнями на переднем сиденье, рядом с водителем…

Он еще не знал, что всего-то метрах в двухстах, за поворотом, всадники в кольчугах и шлемах, сдерживая готовых сорваться в галоп коней, уже опустили копья и молодой безусый арбалетчик, прошептав молитву, взвел тетиву…

– И они встретились – два человека, наделенные одним и тем же даром-проклятием. Связанные кровными узами – не в этой, а в прошлой жизни. Глеб Анченко и Альбина Венгерович. Княгиня Елань и ее сын княжич Михаил…

Борис остановил машину у знакомого дома.

– Куда же вы отправитесь? – спросила Богомолка.

– Не знаю, – честно ответил он. – Куда глаза глядят. Здесь меня теперь ничто не держит.

Дарья открыла дверцу, но осталась сидеть, словно решаясь на что-то очень важное. И наконец решилась:

– Возьмите меня с собой.

Он растерялся.

– Но я же сказал, что не знаю…

– Это все равно. Конечно, женщине не положено говорить такое, – она тряхнула головой, коса рассыпалась, заструилась черным серебром. – Да что делать, сами ведь не предложите. Но мне почему-то кажется, что вы… не совсем равнодушны ко мне, правда?

Он ничего не ответил. Только смотрел на нее во все глаза. Призраки, впервые за последние месяцы, исчезли, растворившись в предвечерних сумерках, теперь – навсегда. Они были вдвоем (братья меньшие дисциплинированно притихли на заднем сиденье), и Борис слегка растерянно, пряча восторг, спросил:

– Как же мы будем жить? Скажи мне.

И ощутил ее теплую ладонь у себя на щеке.