Ибрагим почти приготовился к отъезду. Квартира сегодня в его распоряжении, полно свободного времени, чтоб собрать свой баранг, выбрать несколько вещиц на память о хозяине и хозяйке. Амина – ама – получила два дня отпуска на визит к больной тетке в Тайпине. Поэтому в обществе только грохочущего дождя Ибрагим царствовал в заброшенной Резиденции, чувственно ей наслаждался.
Лучше ему уйти. За последние недели тревога изглодала его до костей. Лучше уйти, спрятаться в таком месте, которое жена не найдет, которого не обнаружат джохорские паванги. Повезло познакомиться с толстым плантатором, жившим ниже по тимахской дороге. В кино встретились. Ибрагим хорошо знал толстого плантатора, часто видел в компании со светлым молодым человеком из Министерства осушения и орошения. Но в последнее время светлого молодого человека часто замечали в компании с другим мужчиной, с белолицым служащим таможни в невинных очках на крошечном носу, и Ибрагим догадался, что толстый плантатор обижен и одинок. Плантатор это подтвердил, предложив Ибрагиму место повара и друга в своем большом пустом бунгало в огромном поместье. Никто, конечно, думал Ибрагим, никогда его там не найдет. В поместье была лавка, в трех милях оттуда маленький кампонг, и, если Ибрагиму захочется вкусить прелестей цивилизации, легче добраться до Тахи-Панас, чем до Куала-Ханту. И плата хорошая: сто двадцать долларов в месяц на всем готовом. Несомненно, перемена к лучшему.
Ибо тревоги в последнее время сделали из него плохого слугу. Двойные тревоги. Он взял восемь долларов у Рахимы и купил себе новый прелестный саронг да еще несколько безделушек, но смертельное снадобье так и лежит в ящике с барангом под койкой Ибрагима. Ибрагим был уверен в смертельности зелья. Слышал, что теперь Рахима ненавидит туана Краббе, и мем Краббе тоже, желая обоим смерти. Или если не смерти, то порчи, увечья. Мем наверняка потеряет блестящие волосы, туан лишится потенции. Ибрагим слышал такие истории на базаре, на рынке. А потом получил от Рахимы гадкое письмо, кратко написанное крошечными яванскими письменами. «Белум лаги пеганг джанд-жи…» Согласен, он не выполнил обещания, но теперь знает, на что она, с женской лживостью и коварством, злодейством, хотела его толкнуть. Он на это не способен. И Рахима грозила ужасными карами. Попросит паванга проткнуть его фигурку булавками, наслать духов, которые сведут его с ума и заставят, вопя от отчаяния, прыгнуть вниз с высокого балкона.
Две женщины на него ополчились. Ибрагим застонал. Но хорошо известно, что они не имеют над тобой власти, если не знают, где ты. Последняя примерно неделя была адом. Подавая как-то вечером суп, он вдруг взвизгнул и уронил тарелки. Потому что коврик у двери столовой внезапно сам собой поднялся, протанцевал пару шагов к столу и там остановился. Ибрагим слышал о демоне, который маскируется под коврики, но никогда раньше такого не видел. Оставив на полу дымившийся суп и осколки посуды, он ринулся к себе на кухню и там, пав на колени, испуганно помолился. А потом, одним тихим вечером, перемывая обеденные тарелки, убедился, что за холодильником притаился ханту дапур, готовый к злобной выходке, готовый все кругом перебить, если его не смягчить приношеньем бананов, риса или приглашением в гости. И самое страшное – Ибрагим был уверен, что за окном его спальни плывет пенанггалан. Почти видел качавшуюся голову, шею, длинные перепутанные висевшие кишки. Почти слышал визг: «Сью, сью, сью». Хвала Аллаху, обычно они ищут только дома с новорожденными, жаждя младенческой крови. Может, ему сгодится уборщик-тамил в соседнем квартале, у которого каждый год новый младенец пополняет Царство Божие. А потом кто-то сказал Ибрагиму, будто видели, как кладбищенский дух ворочается и вертится в саване на лужайке перед домом. Неудивительно, что Ибрагим похудел, неудивительно, что не может работать как следует.
Туан им недоволен в последнее время, называет грубыми словами. И мем все время говорит, когда пробует кэрри или берет тарелки, которые он позабыл подогреть, что-то вроде: «Ушас, ушас». Да, получается, надо уйти. Ибрагиму нужен не столько хозяин, сколько друг, ласковый, любящий, даже если в кэрри чересчур много чили, а картофельное пюре водянистое и холодное.
И вот Ибрагим сложил свое имущество в ящик и в кейс из кожзаменителя. Уложил также черепаховые гребни хозяйки, две картонки с заколками для волос, лифчик, шелковую блузку. А еще веер из перьев, который всегда ему нравился. Взял пачку бритвенных лезвий туана (в подарок новому хозяину), пару жестянок с сигаретами. Можно также запастись простынями. Он знает, в каком они ящике. И конечно, немного денег.
К его досаде, денег в ящиках письменного стола не оказалось. Нигде не было денег, кроме нескольких бесполезных монет в маленькой лаковой шкатулке. Туан всё спустил. Все равно, можно продать что-нибудь. Есть две неоткупоренные бутылки джина, которые принесут ему двадцать долларов. Бутылка шерри только наполовину полная, с ней ничего не поделаешь.
Со временем Ибрагим сел в кресло в гостиной, потягивая апельсиновый сок из стакана, снова глядя на смертельный пузырек, который вручила ему Рахима. Дождь по-прежнему хлестал и гремел, река поднималась. Скоро явится нанятый велорикша. Довезет до окраины города. Потом автобус до Келапа. Оттуда можно пешком дойти до поместья, оставив в кедае ящик, который потом пришлют. Он крутил и крутил пузырек, чувствуя себя виноватым. Взял деньги и потратил. Если это смертельный яд, нечего его винить. Действовал он в абсолютной невинности. И снова, может быть, яд не смертельный; Рахима, безусловно, не такая дура. Но любовь, думал он, содрогаясь, делает с женщиной странные вещи. Туан и мем в любом случае плохо с ним обошлись, с Ибрагимом бен Мохаммед Салехом. Ибрагим попытался почувствовать жестокость, горечь, но столкнулся с трудностями. Долго раздумывал, стараясь почуять обиду. Изо всех сил хотел им услужить, а они благодарности не проявляли. То слишком холодное, это слишком горячее, то недосолено, это пересолено. И даже не заметили, что он теряет в весе, а на душе у него тяжело.
Когда снизу послышался колокольчик велорикши, одиноко звякавший сквозь страстный дождь, Ибрагим принял решение. Пошел к буфету и вылил содержимое пузырька в шерри. Цвет шерри не изменился, запах – он нюхал пьянящие винные пары – тоже. Может, в конце концов, вреда в самом деле не будет. Вдобавок, думал Ибрагим, Пророк запрещает крепкие напитки, и, если что-нибудь случится с тем, кто пьет крепкий напиток, может быть, это будет справедливой карой. Так или иначе, он свое условие сделки выполнил. Может, Аллах вознаградит его за верность своим обещаниям, может, Аллах так устроит, чтоб жена его скончалась от лихорадки или от коммунистов.
Ибрагим себя чувствовал чистым и добродетельным. Осталось сделать только одну вещь. Он взял из ящика письменного стола листок бумаги, а с самого стола карандаш. И начал трудолюбиво писать по-малайски латинскими буквами прощальное послание.
«Туан». А что дальше? «Сайя суда лепас керья». Правильно. От работы он вынужден отказаться. «Себаб сайя ди-джанджи керья янь лебе байкр. Ему предложили работу получше. «Сайя тидак маху гаджи керана керья ди-буат оле сайя булан ини». Он отказывается от жалованья за этот месяц. Берет его вещами. И вновь себя почувствовал добродетельным, великодушным, потому что служил, денег не получил; а также себя чувствовал восхитительно обманутым. Поводил карандашом над каракулями. Кажется, нечего больше сказать. Колокольчик велорикши нетерпеливо звякал сквозь унылый дождь. Он добавил: «Янь бенар, Ибрагим бен Мохаммед Салех», – искренне ваш, и, как бы спохватившись: «янь ма'афкан», – прощающий вас.
Потом, с чистым сердцем, понес добро к дверям квартиры. Все еще шел сильный дождь. Он набросил на плечи пластиковый дождевик своей бывшей хозяйки и, в облаке спокойной добродетели, пошел к велорикше, к началу новой жизни.