В игровой комнате летнего лагеря ребята сегодня просто убивали время. Андреас, Райнер Шнек и еще несколько мальчишек постарше сидели вокруг стола и громко считали марки в альбоме Амброзиуса Поммера. Это было довольно бессмысленное занятие. Но все принимали в нем участие.

— Триста сорок один, триста сорок два, триста сорок три, триста сорок четыре — следующая страница… — Амброзиус Поммер перевернул страницу.

— Жулишь! — Райнер Шнек мило улыбнулся. — Было только триста сорок два!

— Триста сорок четыре, — повторил Амброзиус Поммер.

— Триста сорок пять, — продолжал считать Дитер Хамер. Он считал лучше всех в своем четвертом «А».

Андреас обрадовался, что дело застопорилось. Он перелистнул несколько страниц назад и сказал:

— Все вы спутали. Было двести сорок один.

— Не лезь в альбом своими грязными ручищами! — разозлился Амброзиус Поммер. — Ты мне все зубчики оборвешь, болван! Так, значит, триста сорок два.

— Двести сорок два, — поправил Райнер Шнек. Вид у него был очень серьезный.

— Сто сорок один, — проржал Андреас, скорчив противную рожу.

— Скотина ты, вот что! Скотина! — заорал Амброзиус Поммер.

— Вы считать не умеете, а я виноват! Привет! — Андреас встал из-за стола и с ржанием пошел к двери.

— Отваливай! Катись! — крикнул ему вслед Амброзиус Поммер.

— А все из зависти, — сказал Дитер Хамер. — Потому что у самого ничего нет.

— Он всегда все испортит, — заявил Райнер Шнек. — Советую начать сначала.

И они начали сначала.

Андреас пошел на кухню и спросил фрау Глум:

— Можно, я схожу за плюшками?

У фрау Глум был озабоченный вид. Она думала сейчас не о плюшках, а о чем-то совсем другом, наверное очень важном. Она даже не сразу ответила Андреасу. Наконец, удивленно взглянув на него, она вздохнула и переспросила:

— За плюшками? — Но потом все-таки дала ему продовольственную сетку, квитанцию и сказала: — Тридцать шесть штук.

— Мы сегодня куда-нибудь поедем? — спросил Андреас.

— Сперва мы пообедаем. Ты только отдай им в булочной квитанцию. Повтори, сколько плюшек.

— У меня голова не дырявая.

— Не дерзи, а то пошлю другого.

Андреас прошел через школьный двор к сараю с велосипедами. Он еще слышал, как Райнер Шнек крикнул ему вдогонку:

— Вдвоем понесем — мне тоже разрешили!

— Еще чего!

— Фрау Глум сказала — вдвоем!

— Поезжай, если хочешь, только нести буду я!

Они сели на велосипеды и покатили со школьного двора на Обезьянью лужайку, а с нее — на шоссе. Пристроившись позади машин, они полетели к трамвайной остановке, а потом от перекрестка направо — по Деревенской улице в булочную-кондитерскую. Здесь они, пересчитав плюшки, сложили их в сумку и поехали тем же путем назад. Только у перекрестка им пришлось задержаться на Деревенской улице: перед ним был вывешен знак «Стоп!»

Правда, они остановились бы и без знака, потому что в цепи машин, двигавшейся по шоссе, не было пока что просвета.

Этому перекрестку уже лет двести, что заметно по его мостовой и узеньким тротуарам. Только на углах его блестит на солнце новая металлическая ограда.

Король, во времена которого тут строили улицы, вряд ли когда-нибудь проезжал по этому перекрестку. Его войска маршировали по более широким дорогам. А здесь раньше маршировали только куры. Да еще стада гусей шли в наступление друг на друга. Здесь цвела ромашка, а у стен домов возвышались мальвы. Повсюду валялись перья, скрипели телеги. Кучера в заплатанных куртках сидели на облучке барских карет.

Когда Берлин стал больше, перекресток вымостили булыжником. Здесь появились небольшие домишки, в которых сдавались комнаты приезжим, — они и сейчас еще стоят на всех четырех углах.

И на каждом углу высокое крыльцо ведет к двери. На одном углу — мужская и дамская парикмахерская «Шик», на другом — приемный пункт прачечной «Белоснежная лилия», на третьем — контора сельхозкооператива «Светлое будущее» с лозунгом над дверью: «Наша цель — механизированный коровник», на четвертом — магазинчик «Москательные товары», в котором можно купить и жевательную резинку, и игрушечный домик, и бенгальские огни.

Раньше на Деревенской улице ничего такого особенного не происходило — велосипеды, трактора да несколько местных машин. Движение выросло и окрепло, с тех пор как на Ромерберге стали прокладывать автостраду. Теперь здесь каждый день проезжала колонна самосвалов. Она проделывала как раз тот же самый путь, который Андреас проделал за плюшками: мимо Обезьяньей лужайки до «Белоснежной лилии», потом направо за угол и по Деревенской улице до строительного участка. Сбросив тут камни, самосвалы возвращались обратно. И так рейс за рейсом.

Так вот, Андреас и Райнер Шнек остановились возле парикмахерской «Шик» и стали глядеть на перекресток. Они ждали какого-нибудь просвета между машинами, чтобы влиться в движение и покатить по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки. Андреас слышал за спиной шум мотора. Он увидел в зеркало, как за ним затормозил самосвал.

— Эй ты, блоха! — крикнул водитель самосвала. — Да поскачешь ли ты когда-нибудь? А то мы тут простоим до Нового года!

— Спокойствие! — крикнул ему в ответ Андреас, не отрывая взгляда от зеркала, и нажал на педали.

Он крутанул раза три и вытянул левую руку. Но тут вдруг руль у него завихлял, потому что на нем висела авоська с плюшками, и новенький велосипед принялся выписывать зигзаги.

Райнер Шнек, ехавший позади Андреаса, очень удивлялся. У Андреаса на велосипеде было все еще взрослое седло, для него слишком высокое. Ему приходилось жать на педали стоя — мельница так и работала… На руле — сетка с тридцатью шестью плюшками, и одной рукой рулит! Райнер Шнек нажал посильнее — он решил перегнать Андреаса. Он глядел на машины, летевшие по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки, и не заметил, как зацепился за сетку с плюшками. Сетка порвалась. Андреас потерял равновесие и полетел вместе со своим велосипедом прямо на Райнера.

— Ты что, ослеп? — крикнул Райнер Шнек.

— Сам ты ослеп! Рулить не умеешь, пентюх!

Они прилагали все усилия, чтобы поскорее разъехаться, потому что сзади приближались машины.

— Да отцепи ты сетку! — командовал Андреас. — Все плюшки вывалятся!

— А я-то чем виноват? Я не виноват! — отругивался Райнер Шнек.

— Нет, виноват! Рулить не умеешь!

— Ты сам виноват! Говорил тебе, давай повезем вместе.

— Да заткнись ты! Поднимай лучше плюшки!

— Сам поднимай! Что мне, из-за тебя под самосвал попадать? — крикнул Райнер, проверяя, правильно ли стоит его руль.

О том, чтобы попасть под самосвал, разумеется, не могло быть и речи. Потому что все движение остановилось. Водители затормозили на перекрестке. Они ждали, пока ребята подберут плюшки, но из разодранной сетки их вываливалось все больше и больше. Мальчишки, казалось, вообще не обращали на это внимания. Они стояли посреди перекрестка и спорили. Теперь обсуждался вопрос, кто кому даст по морде, если Райнер Шнек наябедничает. Райнер Шнек в бешенстве орал:

— Тебе вообще никто не разрешал ездить за ними на велосипеде!

Важное соображение. Но водителей грузовиков и самосвалов оно не интересовало. Стоявшие позади всех вообще не знали, что случилось там, впереди. Они видели только, что движение застопорилось, и сигналили изо всех сил. Передние тоже начали сигналить. Вся улица гудела.

Мальчишек охватило смятение. Райнер Шнек прервал дискуссию.

— Вот увидишь, тебе влетит! — крикнул он, втаскивая свой велосипед на тротуар.

Андреас поспешно подбирал плюшки. Нагибаясь, он слышал, как водители дают газ. А гудение становилось все громче и громче. Андреас смотрел на машины, а плюшки, которые он клал в сетку, снова выпадали из дыр. Пампуша крикнул со своего безопасного места:

— Велосипед! Держи велосипед!

Андреас махнул рукой на плюшки. Подбирать их было бесполезно. Он схватился за велосипед — хоть его спасти!

В это мгновение кто-то взял его за плечо и сказал:

— Жалко бросать плюшки! Да и авария может получиться. Давай-ка сюда твою сеть! Будем спасать утопающих!

Андреас узнал водителя самосвала. Тот поставил свою огромную машину посреди перекрестка, загородив проезд. Другие машины продолжали гудеть, но водитель самосвала не обращал на них никакого внимания.

— Держи сетку, — сказал он. — Приступаем к спасательным работам. Сколько их?

— Тридцать шесть.

— Есть все сразу не обязательно. Если они тебе покажутся слишком грязными… Хотя ты воспользуешься пылесосом… Ага, смеешься! А ты, брат, живучий! Заполучил свои плюшки и рад!..

— Я над тобой смеюсь, — сказал Андреас. Он поглядел на запыленное лицо водителя самосвала. — Лицо вымазал, а шею забыл!

— Тридцать четыре… тридцать шесть… Готово, — сказал водитель самосвала.

Он проводил Андреаса к «Светлому будущему». Какой-то хороший человек втащил уже на тротуар велосипед. Водитель пожал Андреасу руку и сказал:

— Когда в следующий раз растеряешь плюшки, можешь смело на меня рассчитывать. Я тут на перекрестке свой человек.

В два прыжка он подскочил к своей огромной машине и, сев в кабину, покатил по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки.

Андреас сел на велосипед и поехал туда же — к школе.

Здесь он отдал плюшки фрау Глум и объяснил ей, почему порвалась сетка. Потому что они столкнулись с Райнером Шнеком.

Фрау Глум, подперев щеку рукой, спросила:

— А кто тебе разрешил ехать на велосипеде?

Андреас считал, что ответ она и сама знает. И он сказал то, что говорят в этом случае почти все ребята:

— А я думал…

Ему казалось, что вопрос исчерпан. Но оказалось, что это не так.

Он никак не мог избавиться от мыслей о перекрестке. К обеду он не притронулся, чем вызвал недовольство фрау Глум. И в футбол играть отказался.

Он сидел на каменном шаре и слушал, как Райнер Шнек спорит с Амброзиусом Поммером, какой забит гол — третий или четвертый. Потом ушел со двора в комнату — у него разболелась голова.

Здесь он лег на сдвинутые стулья. Он думал, что ему станет легче.

Вошла фрау Глум. Она положила руку Андреасу на лоб и спросила, что с ним.

— Ничего, — ответил он.

— Ты сильно ушибся?

— Нет. Но мне все слышится, будто они гудят.

— Я дам тебе акварель, — сказала она. — Порисуй, попробуй отвлечься.

Андреас сел за стол и уставился на лист бумаги. Перед глазами у него стояла картина: плюшки на мостовой, упавший велосипед и машины — вот-вот они тронутся и наедут… Он решил изобразить на бумаге все, что его так угнетало. Нарисовал человечка — ножки как палочки. Это был он сам. Потом стал думать, как выглядел водитель самосвала.

Сам длинный, и вообще — во! Брюки модные, ботинки новые, рубашка клетчатая, лицо как у десятиклассника. На голове шляпа — вроде ледокола, только без трубы.

На следующее утро Андреас оделся понаряднее: голубая рубашка в полоску, новые кожаные шорты, красные сандалии. Он свернул свою картину в трубочку, надел на трубочку круглую резинку, прикрепил трубочку к багажнику и поехал на стройку.

Когда он доехал до Ромерберга, то не узнал местности. Травы на холмах нет… Все раскопано, повсюду глина. Ни дорожек, ни тропинок, ни садов, ни деревьев, ни заборов. Даже рельсы железной дороги исчезли… И пещер не было. Ни скелетов древних людей, ни золота, которое собирался искать Андреас… На вершине того холма, где Андреас с отцом пускали воздушный шар, стояли трое людей. Они заглядывали в развернутый рулон и размахивали руками. На склонах горы вгрызались в землю экскаваторы и землечерпалки. Они вырыли огромный котлован — там, где раньше дорога вела в гору, теперь приходилось спускаться под гору.

Скрепя сердце смотрел Андреас, как изменилась его любимая гора… Он стоял как раз на том месте, где самосвалы сворачивали с дороги на разоренные сады и ехали через них на стройку. Следы шин прочертили здесь на земле новую дорогу. Но Андреас не отважился пойти по ней — на фанерном щите было написано: «Строительный участок. Вход запрещен. Родители несут ответственность за детей».

Андреас ехал по краю строительного участка, пока не потерял из виду этот щит. И тут он свернул на участок. Он забрался на гору глины, на которой перекрещивались отпечатки бульдозеров на гусеничном ходу. Отсюда, с высоты, он увидел долину, которой здесь раньше не было.

Потом он заметил гряду серых камней. Это были обломки бункера, сброшенные самосвалами. Туда и направил Андреас свой велосипед. Он хотел спросить водителя самосвала, когда кончится это разорение и когда тут проложат автотрассу. И как же это так вдруг получится? Он сел на камень и стал ждать.

Вскоре он увидел колонну землечерпалок. Они ехали, на ходу загребая землю и перебрасывая ее на обочину дороги. Но самосвалы, не подъезжали.

Когда наступило время обеда и Андреасу захотелось есть, он снова выбрался на дорогу — тем же путем, каким пробрался на стройку. Велосипед он вел рядом. Теперь он сел на него и покатил. И не успел выехать на шоссе, как увидал самосвалы. Их было четыре. Они стояли на той стороне, доверху нагруженные камнями. Андреас переехал шоссе и остановился.

Возле продуктового магазина на тротуаре были расставлены ящики. Из одних торчала цветная капуста и редиска, в других блестели бутылки с лимонадом, пивом и совсем пустые. Между ящиками стояли четыре молодых человека, у каждого в руках по бутылке. Среди них и водитель самосвала, которого искал Андреас. Они беседовали вполголоса.

Андреас прислонил велосипед к дереву и отвязал от багажника рисунок, свернутый в трубочку. Он прокрался между ящиками и встал за спиной своего нового друга.

Водители были так увлечены разговором, что не заметили Андреаса. Один из них — это был бригадир, — положив руку на плечо спасителя Андреаса, настойчиво повторял:

— Послушай, Томас, не мели чепуху, помолчи, дай мне сказать. Если ты запишешь на себя рейс, которого не сделал, все равно ты с этими деньгами накроешься. Не пойдут они впрок!

Томас скорчил гримасу, как Макс и Мориц:

— Очень даже пойдут! Куплю себе такую байдарку — закачаешься!

— Послушай, брат Томас, не прикидывайся пиратом! Пока ты еще не пират.

Томас мотнул головой:

— И как только ты на эту должность попал? На той стройке у нас был бригадир куда интеллигентнее. Так калькулировал, что каждый член бригады мог оторвать себе солидный кусок.

— У меня попробуй покалькулируй! Кости переломаю. Ты и так свое заработаешь.

Томас отхлебнул из бутылки, потом опустил ее.

— Бригадир должен уметь убеждать, — заявил он, — а не так, как ты: «кости переломаю»… Это голое насилие. Но раз вы все против меня, я применю другой способ.

— Какой же это способ? — спросил бригадир.

— Заработаю на скорости. Восемьдесят километров в час! — ответил Томас и рассмеялся. — На два рейса в день больше. В убытке не останусь!

— Эта премудрость у тебя тоже от твоего бригадира?

— Да все так делают!

— Не болтай ерунды. Ты на той стройке весь прокоптился. Придется тебя продрать с песочком, чтобы снова заблестел! И заблестишь, солнышко!

— Это у вас так принято? — спросил Томас и сдвинул свой ледокол со, лба на затылок. — Разговаривает со мной, как папаша! Выходит, если я кашляну, он мне не камни возить наряд выпишет, а мятные конфетки?.. Выпьем еще лимонаду?

— Закругляемся, — сказал бригадир. — Допивай, и пошли!

Они поднесли бутылки ко рту и все, как один, запрокинули голову, глядя куда-то вверх.

Бригадир сунул Томасу пустую бутылку.

— Иди сдай бутылки. В убытке не останешься. Оторвешь кусок на свою байдарку.

Томас собрал пустые бутылки и направился к двери магазина. Но тут он споткнулся об Андреаса, который протягивал ему рисунок, свернутый в трубочку.

— Это тебе, — сказал Андреас робким и хриплым голосом.

Томас покраснел:

— Ты давно уже тут стоишь?

— Я искал тебя на стройке, — ответил Андреас.

— У нас остановка — пьем газировку. Ты давно уже тут стоишь?

— Ничего, я не спешу.

Томас растерянно глядел на бумагу, свернутую в трубочку. Наконец он сказал:

— Гляди, как ты вырядился… Рубашка глаженая — ну и ну! Мы, брат, в ваши годы только грязные рубашки носили.

— А тебя за это домой не отправляли?

— Ну, не до того уж грязные… А как тебя вообще-то зовут?

— Андреас. А тебя?

Томасу не хотелось называть свое имя. Он спросил:

— Слыхал, что мне бригадир говорил?

— Да, слыхал, как он все гнусавил… Все тебя за что-то пилил… А за что?

— Да нет, слова-то ты его понял?

— Чего там понимать? Имя я понял. Тебя зовут Томас.

— Ага, значит, понял? А говоришь — гнусавил.

— А почему он тебя пилил?

Томас развернул рисунок и вздохнул.

— Ну есть такие люди, которые все нудят. Это ты нарисовал?

— Да, тебе.

Томас повертел в руках картину:

— Где тут верх? Я, знаешь, в искусстве не разбираюсь.

— Когда ты ее… ну, эту картину, повесишь на стенку, то вот этой стороной кверху, — сказал Андреас.

— А, значит, это надо повесить! Законно ты все тут нарисовал, особенно тыквы… Ну как, влетело за плюшки?

— Это не тыквы… Это плюшки!

— Вот видишь, какую я чушь порю! Это уж у меня сегодня день такой — весь день порю чушь. Вообще-то я ничего, в порядке, только вот сегодня… Если ты тут чего слыхал, ты это позабудь. Но ведь ты говоришь, ты ничего не слыхал, а?

Томас еще много раз задавал ему все тот же вопрос. По поведению Андреаса он заключил, что тот все понял. Так оно и было. Но Андреас не верил, что человек, который ему помог, оказался плохим. Не хотел верить. Поэтому он увиливал от вопросов Томаса и все толковал про картину. Он ткнул пальцем в машину, потом в другую, в третью и сказал:

— Жаль, тут не видно, какая у них скорость.

— Пятьдесят километров в час, — объяснил Томас с уверенностью профессионала. — Превышать запрещается.

— Но ведь самосвалам разрешено? — спросил Андреас.

— Откуда ты взял? — спросил Томас.

— Просто я так думаю.

Томас вздохнул:

— Пойди-ка сдай вот склянки — получишь залог. А я пока подсчитаю, все ли плюшки нарисованы. Их ведь тридцать шесть было, точно?

Андреас просиял.

— Точно! — Он показал на рисунок: — Вот этот… ну, в ледокольной шляпе, — это ты!

Томас кивнул, не взглянув на картину.

Андреас взял бутылки и помчался в магазин. Он пролез без очереди, поставил бутылки на прилавок и крикнул:

— Только сдать!

— Одна марка двадцать пфеннигов, — сказала продавщица.

Андреас схватил деньги и выскочил из магазина. Велосипед его стоял на том же месте. Но ни Томаса, ни самосвала не было.