Три парикмахера за витриной парикмахерской «Шик» стригли своих клиентов, когда вдруг распахнулась дверь и толпа с криком ворвалась в салон. Один из мастеров бросился к двери, чтобы выяснить причину такого беспорядка. Он увидел, что прямо на него едет самосвал, сметая на своем пути металлическую ограду… Самосвал остановился перед самым крыльцом парикмахерской.

За расколотым вдребезги ветровым стеклом сидел Томас. Пригнув голову, он в упор глядел на парикмахера. Глаза у него были ярко-голубые.

У мастера дрожали коленки… И все-таки он был рад, что парикмахерская осталась цела, несмотря на это землетрясение. Он сказал Томасу:

— Если ты решил вкатить прямо к нам, друг любезный, надо было сперва отвинтить мигалки!

Томас покорно кивнул, прислушиваясь к бормотанию мотора: «Я цел и невредим, я цел и невредим, я цел и невредим…» В ушах его это звучало словно музыка. Он достал заводной ключ и, поскольку двери заклинило, вылез из окна кабины.

С первого же взгляда он установил, что вид у самосвала здорово помятый. Кроме того, самосвал обзавелся усами, которых раньше у него не было, — на бампере красовались металлические ноги ограды. Из радиатора вытекла вода…

— Ну, пореви, пореви, легче станет, — сказал Томас самосвалу. И, вытащив с небрежным видом сигарету из верхнего кармана рубашки, направился к Андреасу.

Он шел подпрыгивающей походкой, длинноногий, как кузнечик. Он хотел по-свойски поговорить с Андреасом. Но до этого дело не дошло: Андреас упал на мостовую…

Небрежность Томаса была наигранной, как и его равнодушие. Томас хорошо знал, что возит в своем самосвале не только камни, но и опасность для жизни. Ему очень хотелось бы вытряхнуть из своей машины этого пассажира. Но, видно, это так и не удалось… У Томаса никак не укладывалось в голове, что Андреас упал. На душе у него было так мерзко, что на глаза навернулись слезы. Чтобы никто этого не заметил, он надвинул на лоб свою ледокольную шляпу и почесал в затылке.

Кроме учителя Ризе и Томаса, на перекрестке оказался в эту минуту еще один человек — Детлев Тан.

Пока ребята кричали Андреасу: «Стой! Стой!», пока они тормозили у «Светлого будущего», им все это еще казалось увлекательной игрой. Для волнения не было пока никаких причин. А тем более для отчаяния. Андреас действовал быстро и держался так, как они этого от него ожидали. Он вдруг — все ребята это видели — встал на педали, подпрыгнув с седла, и затормозил… Велосипед его, сделав резкий разворот, поехал назад. Ребята видели, как самосвал проскочил позади велосипеда Андреаса, чуть его не задев. Антье Шонинг прижала кулаки к щекам… Нет, нет, она была уверена, что все обойдется благополучно!..

И вдруг случилось это — с лопатой…

Лопата все еще висела на той скобе «для пеленок», как сказал тогда бригадир. И когда Томас, выруливая между жизнью и смертью, швырял самосвал то в ту, то в другую сторону, лопата раскачивалась изо всех сил. Острие ее врезалось в заднее колесо и застряло между спицами. Велосипед Андреаса подтащило к громадному колесу самосвала. От толчка из рук Андреаса вырвало руль… Когда он падал с велосипеда на землю, вид у него был такой, словно его стукнули доской по голове. Самосвал проехал еще несколько метров, таща за собой велосипед Андреаса. Потом велосипед отцепился и, весь искореженный, грохнулся на мостовую.

Ребята следили за всем происходящим, словно за какими-то непонятными проделками злого волшебника. Только теперь, когда все было позади, Клавдия Геренклевер закрыла лицо руками. Детлев Тан почувствовал, что его тошнит. Проглотив слюну, он сказал:

— Это все потому вышло, что он хотел быть первым…

— А что тут плохого — быть первым? — пробормотал Гано Блумгольд.

Клавдия прошептала:

— Он умер?

— Да какое умер! Вон он уже встает, вон рожи строит, — ответил ей Детлев Тан.

Клавдия взглянула на Андреаса и вскрикнула:

— Он идет обратно! По мостовой!

— Он хочет поднять бутерброды, — догадался Гано Блумгольд.

— Кому они нужны? — пожала плечами Антье Шонинг.

Все ребята глядели на Андреаса с изумлением.

— Андреас малость того… Пойду прочищу ему мозги, — решительно заявил Детлев Тан.

Он прислонил свой велосипед к ограде перед «Светлым будущим» и побежал к перекрестку… Как раз в то мгновение, когда Андреас наподдал ногой по свертку.

Увидев, что Андреас рухнул на мостовую, Детлев снова почувствовал приступ тошноты. Но тут он заметил, что не он один бежит к перекрестку, и немного приободрился. Он чуть не столкнулся с учителем Ризе и Томасом и, чтобы прийти в себя, сразу заговорил. Голос его звучал хрипло и глухо.

— Хорошо еще, что он не поскользнулся из-за колбасы… Это не его бутерброды!

Учитель Ризе стоял на коленях возле Андреаса. Он положил ему руку на грудь. И даже не для того, чтобы послушать его сердце. Просто он очень волновался за этого мальчика.

— Упал, словно от удара по голове, — сказал учитель Ризе.

— Во-во! — крикнул Детлев Тан, словно выговорив наконец то, что его давно мучило. — Мне даже плохо стало, когда я увидел… Он еще дышит. Надо дать ему холодной воды…

— Скажи еще — мороженого, — пробормотал учитель Ризе. — Так чьи это бутерброды?

— Шнека. Андреас за ним гнался. Потому это и случилось.

— Шнек… А, это тот, который тогда чуть не наехал на зеркало?

— Да, тот, — кивнул Детлев Тан.

Но тут вдруг Томас сказал что-то такое, что, казалось бы, не имело никакого отношения к разговору. Он уже снова был как всегда — с той минуты, как увидел, что Андреас дышит. Теперь наконец он сунул в рот свою сигарету и поднес к ней спичку. Выпрямившись во весь рост, он пробормотал что-то совсем непонятное:

— Порядком весу в этой железяке. Да нет, ерунда. Я ж его отряхнул… Отшвартовался…

Детлев Тан так никогда и не узнал, кого отряхнул Томас, потому что, только он хотел его об этом спросить, как появилась пожарная машина с дружинниками. А вслед за ней и машина народной полиции. От Томаса и от Детлева Тана тут же потребовали подробных объяснений, как произошел несчастный случай. Полицейские внимательно рассматривали следы торможения и прочерчивали их мелом.

Учитель Ризе не отходил от Андреаса. Он поправил на нем порванную рубашку и сказал дружинникам:

— Я его знаю. Его родители сейчас на работе. Куда мы его повезем?

— В больницу. В травматологическое отделение, — ответил один из дружинников.

— Я тоже поеду, — сказал учитель Ризе. — Тогда я смогу рассказать родителям о результатах осмотра.

Четверо дружинников положили Андреаса на носилки. Они погрузили его в красную пожарную машину и укутали одеялом. Один из них скомандовал:

— По местам! Поехали!

Учитель Ризе сел рядом с Андреасом. Он глядел на этого бледного мальчика и думал: «Что с тобой? У тебя и сил-то совсем не было. И все-таки ты еще раз поднялся… И, шатаясь, брел по булыжнику, чтобы оттолкнуть ногой бутерброды… Не понимаю…»

Не успела пожарная машина отъехать, как загудела сирена. Ее резкий воющий звук вывел Андреаса из забытья. Он почувствовал сильную головную боль и открыл глаза. Нет, это не отец… И не мать. Перед ним было чье-то лицо, словно в тумане… Кто же это? Ах да, это тот, у которого есть свисток… Почему он так громко свистит? А, знаю… Потому что Пампуша не надел красного берета… Вот он опять свистит…

В одиннадцать часов фрау Линден вошла в игровую комнату летнего лагеря. Она уже знала, что случилась автомобильная катастрофа. Проходя по перекрестку, она видела вывернутую ограду, валявшуюся на мостовой. Теперь ребята ей рассказали, что с Андреасом Гопе произошел несчастный случай, потому что он проехал знак «Стоп!».

Когда они дошли до знака, мнения разделились: одни утверждали, что виноват Андреас, другие — что Пампуша.

Фрау Линден не вмешивалась в их спор. Она глубоко задумалась. И вдруг снова стала расспрашивать ребят, вникая во все подробности. Но ответы их ее не удовлетворяли. Она смогла нарисовать себе происшествие, но что творилось с самим Андреасом? Это ей было непонятно. Покачав головой, она сказала:

— Тут еще надо разобраться…

Потом она пошла в канцелярию к фрау Глум и стала звонить по телефону, пока наконец не связалась с больницей. Но дежурного врача не было, а старшая сестра не могла сообщить ей ничего определенного. Только сказала, что Андреас лежит в постели и ему запрещено разговаривать. Посещать его пока не разрешается.

Фрау Линден повесила трубку.

— Ну и новости!.. — сказала она фрау Глум. — Как же теперь сообщить его родителям?..

— Вы считаете, что это должны сделать вы? Не думаю. В таких случаях близких извещает полиция.

— В таких случаях? По-моему, такого случая еще ни разу не было…

Фрау Глум открыла свой портсигар с сигаретами. Поглядев в окно, она сказала:

— Конечно, ужасно. Что тут можно сказать? Этот мальчик из тех детей, которые никогда не могут сосредоточиться. Чудовищный случай рассеянности.

Фрау Линден встала из-за стола и задвинула свой стул.

— Для меня это первый случай, когда с моим учеником случается такое несчастье. Вы говорите — рассеянность… Но мы ведь не знаем, так ли это.

Фрау Линден вышла из канцелярии. Она созвала ребят из своего отряда и рассказала им все, что узнала от сестры в больнице. Потом велела им быстро собираться в дорогу.

— Поедем на экскурсию, — сказала она.

Это была веселая экскурсия — ведь большинство ее участников почти не знали Андреаса. Но самой фрау Линден было не до веселья. Она была рассеянна. Гано Блумгольд заметил, что, когда они стали в лесу играть в прятки, она несколько раз крикнула «Андреас!», хотя имела в виду совсем другого мальчика.

Когда она еще раз позвала Андреаса, Гано подошел к ней и сказал:

— Вы тоже, наверно, все думаете, как он сейчас там? Я все время про это думаю. Хоть бы узнать, не сломал ли он руку или ногу…

— Вряд ли у него какой-нибудь перелом, — ответила фрау Линден. — Тогда бы он не смог еще раз встать. Ты ведь его друг, да? Или у него много друзей?

Гано кивнул:

— Много. Но я тоже его друг.

Тогда фрау Линден сказала:

— Хорошо, что у Андреаса есть друзья. Они ему очень нужны. Я так рада, что вы все у него есть. Ведь я не навсегда с вами останусь. Мне придется опять взять первый класс. Но Андреас вместе с вами со всеми — на это я очень надеюсь. И ты ведь тоже, правда?

Гано кивнул. Он размышлял. Он хотел что-то сказать — насчет своей надежды. Но не находил слов. Фрау Линден поглядела на его нахмуренный лоб и положила ему руку на плечо.

…В одиннадцать часов, как раз тогда, когда фрау Линден вошла в игровую комнату, в лаборатории у инженера-химика Гопе зазвонил телефон. Химик Гопе сидел, склонившись над чистым листком бумаги, и мечтал. Он мечтал о новой таблетке, которой еще никогда не было на свете и которая так нужна людям. Он мечтал о лекарстве для здоровых — чтобы они не болели.

Зазвонил телефон.

Не поднимая трубки, химик Гопе сказал телефону:

— Оставь меня в покое. Ты же видишь, что я работаю!

Телефон все звонил и звонил.

— Таких, как ты, надо обливать кислотой, — пригрозил ему химик Гопе и поднял трубку: — У телефона инженер Гопе.

— Моя фамилия Ризе, — сказал в трубке незнакомый голос. — Я хочу передать вам привет от Андреаса.

Инженер Гопе выпрямился. От небрежной позы, в которой он мечтал, не осталось и следа.

— С ним что-нибудь случилось? — спросил он испуганно.

— Он спасся от самосвала…

— От… от чего?..

— От груженого самосвала, который катил по шоссе к Обезьяньей лужайке. Здорово это у него получилось. У него исключительно быстрая реакция. Другой бы на его месте мог попасть под колеса. Правда, отчасти он сам виноват… Врачи здесь, в больнице, только что его об следовали — рентген и все прочее. Ничего не нашли, только голова у него болит. И еще — несколько ушибов и царапин. Но кое-что тут все же не совсем ясно. Он, как видно, что-то недоговаривает. Врачи были бы рады, если бы вы смогли сейчас приехать. Он лежит в хирургическом отделении, на втором этаже. Вторая палата.

— Кто вы? Откуда вы все это знаете?

— Я был свидетелем несчастного случая. Мы с вами еще наверняка познакомимся. Значит, можно передать врачам, что вы приедете?

— Приеду сию же минуту.

Инженер Гопе рассказал о случившемся заведующему отделом и, получив разрешение взять служебную машину, поехал в больницу.

Его встретила фрау доктор Кесельштейн, палатный врач, спокойная молодая женщина в халате из прачечной «Белоснежная лилия». Пожав руку отцу Андреаса, она провела его в приемный покой и рассказала о результатах обследования.

— В общем, он счастливо отделался, — заключила она. — Небольшая рана под коленом и сотрясение мозга. И как следствие этого — потеря сознания, а затем состояние подавленности. Но и это не так уж страшно, поскольку в первый момент после падения он сам поднялся и даже пошел.

— Вам это рассказал человек по фамилии Ризе, который звонил и мне?

— Да. Ризе. И еще представитель автодорожной инспекции. Он приезжал сюда справляться о состоянии мальчика.

— Значит, вам подробно описали, как произошел несчастный случай?

Доктор Кесельштейн ответила на этот вопрос утвердительно и рассказала все, что ей было известно. Потом она добавила:

— Автоинспекция теперь в большом затруднении. Все это могло бы окончиться для вашего сына очень печально, если бы водитель самосвала не вырулил кое-как, рискуя при этом головой. Спасая жизнь мальчику, он врезался в металлическую ограду тротуара. Теперь народная полиция не знает, привлекать его к ответственности или нет. Вообще-то его полагается привлечь.

— Из-за этой лопаты?

— Ну да.

Инженер Гопе некоторое время молчал. Так, значит, он чуть не потерял Андреаса?.. Что-то сдавило ему горло… Потом он заговорил, но все только повторял одну фразу:

— Так вот как это было… Так вот как это было…

Наконец он спросил:

— Это может иметь для мальчика какие-нибудь последствия?

— Надеюсь, что нет. Меня только беспокоит, почему Андреас все время задает нам один очень странный вопрос. Он все говорит про какой-то красный берет, просит, чтобы мы сами пошли на него посмотрели… Если все это только бессмысленные фантазии, то ничего тут хорошего нет. Это может оказаться началом болезни…

— Нет, это не бессмысленные фантазии, — ответил отец Андреаса. — А теперь я хотел бы повидать моего сына.

Доктор Кесельштейн повела его в палату, попросив поменьше говорить с Андреасом и ни в коем случае его не волновать.

Отворив дверь палаты, отец Андреаса увидел сначала мальчика, который дышал через резиновую трубку. На другой кровати лежал Андреас. Отец узнал его по нижней части лица. На голове Андреаса, закрывая глаза и лоб, красовался резиновый пузырь со льдом. Между его кроватью и окном висела простыня, защищавшая глаза Андреаса от яркого света. На тумбочке стоял эмалированный поильник. Воды в нем не было.

Отец Андреаса бесшумно притворил за собой дверь.

Андреас чуть-чуть пододвинул пузырь со льдом, чтобы посмотреть, кто пришел. Увидев, что это отец, он отпихнул пузырь и сказал:

— Папа…

Андреас хотел улыбнуться, но это у него не вышло. Ему было так больно и так обидно, что все его планы рухнули… А сам он угодил в больницу… Губы его задрожали — он готов был расплакаться…

Отец быстро взял Андреаса за руку и сказал:

— Привет, герой. Я бы наверняка сдрейфил. А на тебя посмотреть — так полный порядок. Поцелуемся?

Отец тихонько порычал ему в ухо. Андреас не сразу отпустил отца. Прижав его голову к своему лицу, он молчал. Потом сказал так тихо, что даже мальчик, дышавший через трубку на соседней кровати, не мог бы его услышать:

— У Пампуши есть красный берет. Я его видел у них в передней, когда ждал бутерброды. И еще я вспомнил, что он его надевал… Пампуша стоял у почтового ящика… А потом наехал самосвал и как рванет мой велосипед… Теперь меня привлекут?

— Нет.

— А Томаса?

Отец покачал головой, глядя на толстую марлевую повязку — она закрывала висок и щеку Андреаса. Он сел на стул и сказал:

— Томас держался молодцом. Он наверняка хороший человек. Если ему чего не хватает, так это дисциплины. Потому так и случилось — с лопатой. Но не думаю, что за это его накажут. А то могло бы получиться и так, что в следующий раз он плюнет, да и не станет держаться героем.

— А он придет ко мне в больницу?

— Не знаю. А что ты почувствовал, когда заметил самосвал?

— Ничего не почувствовал. Я ведь увидел, что в нем сидит Томас.

— И все-таки могла случиться беда.

— Да как же, папа? Когда у него скорость — пятьдесят километров в час. Что тут могло случиться?

Отец не хотел спорить по этому поводу. Андреас лежал в больнице, — значит, все-таки что-то случилось. Но говорил Андреас так, словно это отец выдумал, будто бы что-то случилось. Впрочем, в чем-то он был прав — Томас действительно ехал со скоростью пятьдесят километров в час. Если бы он ее превысил, автодорожная инспекция заметила бы это по следам торможения. А кроме того, самосвал врезался бы не в ограду, а прямо в витрину парикмахерской «Шик». Но то, что Андреас собирался вступить по этому поводу в горячий спор, вместо того чтобы спокойно лежать со льдом на голове, показалось отцу чрезмерным. Положив пузырь на лоб Андреаса, он перевел разговор на другую тему:

— Ты сказал матери Пампуши, что он вынул деньги из пенала?

— Нет. А надо было сказать?

— Да нет, ты правильно сделал. Она бы, наверно, все равно тебе не поверила.

Андреас снова отбросил пузырь со лба на подушку и поглядел на отца гневным взглядом:

— Почему не поверила бы? Ведь это правда!

Отец водворил пузырь на место и сказал:

— Не будем сейчас говорить об этом. Голова у тебя еще болит?

— Да. Знаешь, папа, о чем я все время думаю?

— Ну?

— О моем велосипеде.

— Он сломан. Думай не думай — тут ничего не изменишь.

— Он все еще там лежит?

— Нет. Я разузнаю, где он, и отвезу его домой.

— Знаешь, папа, когда у тебя есть что-то очень хорошее, да еще каждый день, то уже привыкаешь, что это есть, и совсем об этом не думаешь. А вот когда этого больше нет, то все думаешь, думаешь… И с тобой так бывает?

— Конечно, Андреас. Со мной точно так же бывает. Но тут ты можешь утешиться. Мы застрахованы от таких неприятностей. Как только ты выздоровеешь, опять будешь гонять. Тут все ясно.

— Тут все ясно, — повторил Андреас с серьезным лицом. — Может, и бутылки там еще останутся…

Отец не стал его в этом разуверять. Они еще поговорили о том, сколько километров от Берлина до Эрфурта и как туда проехать. А потом отец попрощался с Андреасом и пошел искать фрау доктор Кесельштейн. Он рассказал ей про красный берет, и она приняла эту историю очень близко к сердцу.

— Хорошо, что нам, докторам, теперь все ясно с этим красным беретом, — добавила она.

Отец Андреаса вышел из больницы обнадеженный. Тревога его немного улеглась.

Вернувшись в этот вечер с работы домой, он очень пожалел, что жены его нет дома. Надо было идти к родителям Шнека — рассказать им о проделке Райнера. Но отцу Андреаса было очень неприятно говорить с ними о таком деле. Трудно даже себе представить, что мальчик, у которого есть все, что только можно пожелать, присваивает себе чужие деньги… Поэтому отец Андреаса решил дождаться жены, чтобы с ней посоветоваться.

Он пошел в кухню и принялся накрывать на стол. Потом, усталый, сел и хотел было начать ужинать, как вдруг раздался звонок.

Открыв дверь, он очень обрадовался — перед ним стояли Детлев Тан и Гано Блумгольд. В саду у крыльца они оставили тележку с искореженным велосипедом Андреаса. Осмотрев велосипед, отец Андреаса покачал головой.

— Металлолом, — сказал Детлев Тан. — Три пфеннига за килограмм.

Это была печальная шутка. Но отец Андреаса все равно рассмеялся и пригласил ребят войти в дом. Он налил им лимонаду и, когда они все втроем сели за стол, попросил ребят рассказать ему по порядку все события сегодняшнего утра.

Теперь он узнал многие подробности, о которых раньше не слыхал. Например, что Андреас вышел из дома Райнера Шнека «какой-то пришибленный».

— Он объяснил вам, что случилось? — спросил отец Андреаса.

— Ясное дело. Пампуша отправился собирать бутылки без нас. Ну, Андреас и взбесился от такой подлости! — разъяснил Детлев Таи хриплым голосом.

— Не то чтоб взбесился, — поправил его Гано Блумгольд с задумчивым видом.

— Нет, взбесился! Он даже сказал: «У, гад!»

— Это он уже потом сказал, — возразил Гано. — А сперва он вообще ничего не сказал. Знаете, какой у него был вид? Как будто кто-то умер. Пока он не сел на велосипед, он не произнес ни слова.

— Сколько же бутылок вы собрали?

— Ни одной. Мы вообще туда не поехали, — ответил Детлев Тан. — Мне стало плохо, когда я увидел Андреаса — как он лежит белый-белый… И у всех тоже охота пропала.

— Мы не знали, что нам делать, — докончил Гано Блумгольд. — Тогда Клавдия предложила подождать, пока Андреас выйдет из больницы. И все согласились.

— Ведь это правильно было, правда? — спросил Детлев Тан.

— Я уверен, что Андреас обрадуется, — сказал отец Андреаса.

Он рассказал мальчикам о самочувствии Андреаса, поблагодарил их и проводил до калитки.

На другой день отец и мать Андреаса посоветовались насчет Райнера Шнека, и вечером отец Андреаса пошел к его родителям.

Он был знаком с ними по родительским собраниям и не раз приветствовал их, проходя мимо, когда они работали в своем саду.

Сад у них был такой же ухоженный и красивый, как их сынок Райнер. Это нравилось отцу Андреаса. Он любил работящих людей.

Дверь открыла фрау Шнек, мать Райнера. Ее несколько озадачило, что у отца Андреаса такой многозначительный вид и что он хочет поговорить не только с ней, но и с ее мужем. Она пригласила отца Андреаса в комнату, где стоял телевизор, и позвала из кухни мужа. Гостю предложили кресло, сами же хозяева никак не решались сесть. Они чувствовали, что речь пойдет о чем-то не слишком приятном.

Наконец все трое заняли места вокруг низенького круглого столика.

Отец Андреаса сказал:

— Райнер и Андреас часто играли вместе. Ребята веселые… В общем, дружба.

Отец Райнера засмеялся:

— Дружба!

— Вы слыхали, что с Андреасом произошел несчастный случай? — спросил отец Андреаса.

Нет. Об этом они ничего не слыхали. Отвечали они весьма сдержанно. Но проявили некоторое любопытство.

— Мы мало осведомлены о делах наших соседей, — сказал отец Райнера.

Отец Андреаса начал рассказывать. Про бутылки. Про пионеров. Про несчастный случай… Потом он сказал:

— Райнер, к сожалению, поехал один — собирать для себя. Вы помните, конечно, фрау Шнек, что Андреас вчера утром заходил к вам за Райнером.

Разумеется, фрау Шнек это помнила.

Она кивнула, думая про себя: «К чему он клонит?» Вслух она сказала:

— Да. У меня вчера была уборка.

Отец Андреаса набрал воздуху в легкие.

— Известна ли вам история с десятью марками, которые тогда пропали?

Да, отец Райнера был в курсе дела.

— Райнер нам рассказывал. Я тогда еще сказал: «И что только мальчишкам иной раз не взбредет в голову!»

— Как так «взбредет в голову»? Что вы имеете в виду? — спросил отец Андреаса.

— Да всю эту комедию с десятью марками. Бумажки ведь и в пенале-то не было! — отвечал отец Райнера с приятной улыбкой.

— Она была в пенале. Была. Сначала она там была. А потом ее вынули. Мальчик вот такого роста открыл пенал, и она исчезла. — Отец Андреаса, обернувшись назад, отмерил рукой на книжном шкафу рост мальчика. — Мальчик, открывший пенал, был в красном берете.

Молчание.

Отец Райнера перестал улыбаться.

Мать Райнера подняла голову.

— Позвольте… Вы пришли к нам… по этому поводу?

— Спокойно, Сузи, — сказал отец Райнера своей жене. — Полное спокойствие. Одну минутку. Красный берет. Что, собственно, вы хотите этим сказать?

— У вас в передней висит такой берет. Это так?

Отец Райнера снова улыбнулся. Он даже рассмеялся. Смех его звучал, как приступ кашля:

— Ха-ха-ха! Вы обратились не по адресу, уважаемый сосед! Если вы заподозрили Райнера, могу вам сообщить: он ни разу не надел этого берета.

— Один, или два раза все-таки надел, — отвечал отец Андреаса.

— Позвольте мне знать это лучше, — сказал отец Райнера. — Этот берет Райнер никогда не носил.

— Один или два раза носил. Ваша супруга сказала об этом моему сыну. Вчера утром.

— Ах, теперь я понимаю! — воскликнула мать Райнера. — Вот почему Андреас был вчера так потрясен, когда увидел берет на вешалке…

— Спокойствие, Сузи, — перебил ее муж. — Ты вносишь путаницу. Был Андреас потрясен или не был, сейчас нас не интересует. Это еще не доказательство! — И он любезно спросил отца Андреаса. — Вы лично видали, что наш мальчик вынул эти деньги?

— Нет.

— Вот видите. Тогда попрошу вас, не рассказывайте нам тут сказки!

— Зачем вы так волнуетесь? — сказал отец Андреаса.

— Волнуюсь? Я смеюсь, а не волнуюсь!

Отец Андреаса откинулся на спинку стула и сказал:

— Фрау Штейнбок видела, как мальчик в красном берете открывал пенал.

— Кто такая фрау Штейнбок? — спросил отец Райнера у своей жены.

Поскольку она этого не знала, ответил отец Андреаса:

— Соседка, на заборе которой висит почтовый ящик. Я тоже ее раньше не знал. Очень хорошая женщина. Если это был не Райнер, она охотно подтвердит.

Отец Райнера побарабанил пальцами по ручке кресла. Мать Райнера вздохнула и задумалась. С недоверием покачав головой, она сказала:

— У Райнера, разумеется, есть свои недостатки, как у каждого ребенка, но он не возьмет чужого. Этого он не сделает. Да и мне бы бросилось в глаза, если бы у него вдруг появилось столько денег. Нет, нет, Райнер глубоко честный человек.

— Охотно вам верю, — сказал отец Андреаса, почувствовав жалость к матери.

— Глубоко честный человек, — повторила мать Райнера, вытирая платком глаза.

Отец Андреаса возразил:

— Десятилетний мальчик не может еще быть «глубоко честным человеком». Он станет им только с годами.

— Райнер уже сейчас такой, — сказала мать Райнера.

Тогда отец Андреаса задал ей вопрос:

— Вы считаете честным, что Райнер отправился собирать бутылки один? Для себя лично.

Молчание.

Мать Райнера еле сдерживала слезы.

Отец Райнера рассердился. Он встал со своего места и начал ходить взад и вперед по комнате, потирая руки. Наконец он обратился к отцу Андреаса:

— Ладно. Честный, нечестный. Чего вы от нас хотите? Десять марок? Или еще что-нибудь?

— Я хотел бы, чтобы мы спросили обо всем вашего сына. Тогда бы многое прояснилось.

— Райнера нет, — заявил отец Райнера.

— Я отвезла его сегодня утром в больницу, — объяснила мать Райнера. — Ребенку предстоит операция.

— Это печально, — отвечал отец Андреаса. Он поднялся со своего места. — Может быть, мы продолжим наш разговор, когда Райнер снова будет дома? Вы согласны?

— Я считаю все эти разговоры излишними, — пробурчал отец Райнера. — Но чтобы внести ясность — пожалуйста. Если вы на этом настаиваете.

Отец Андреаса откланялся и вышел из комнаты. Проходя через переднюю, он невольно остановил взгляд на красном берете.

— До свиданья! — сказал он еще раз и пошел домой.

Итак, Райнер Шнек находился в больнице.

Он стоял на коленках в кровати и старался установить как следует подставку для подушки. Но она все падала да падала. И каждый раз в маленькой палате раздавался такой грохот, словно сломался комбайн. Кроме Райнера, здесь было еще трое больных — все взрослые. Сейчас они, лежа в постели, смотрели на закат — в комнате было два окна. Когда подставка снова грохнулась, один из больных сказал:

— Да позвони ты сестре!

Райнер Шнек перестал возиться с подставкой. Все равно все тут было как-то не так… Он лег, укрылся и, достав из тумбочки пионерский журнал «Радуйся и пой», попробовал читать. Уже темнело. Райнер все ждал, что кто-нибудь придет и включит свет. Но никто не приходил. Сам он это сделать не решался. Так он все лежал и лежал в темноте и тоже смотрел в окно, пока не почувствовал голод.

Ужин им уже приносили. Но это было так давно — в окно еще светило солнце. Ему тогда не очень хотелось есть, потому что было слишком рано, а еще потому, что больные то и дело глотали за едой таблетки. При этом они корчили такие гримасы, будто принимали яд. Все тут было как-то не так!..

Наконец кто-то просунул голову в дверь, а потом вдруг зажегся свет. Оказалось, что это медсестра Урсула. Райнер уже знал ее. Она немного поговорила с ним, когда он поступил в палату. Райнеру она нравилась, хотя она все время спешила, пробегая мимо него со своими шприцами.

— Ну, все в порядке? — спросила она троих взрослых больных.

В ответ они что-то пробормотали, но что, Райнер не понял. Сестра рассмеялась и обернулась к Райнеру:

— Ну, а ты как?

Райнер хотел ей сказать, что хочет есть. Как всегда, прежде чем начать говорить, он мило улыбнулся. Но один из больных сказал:

— Потушите, пожалуйста, свет, сестра. Мы уже спим.

Она повернула выключатель и, пожелав им спокойной ночи, исчезла так же быстро, как появилась.

Так началась ночь.

Райнер Шнек услыхал теперь разные звуки, которых раньше не замечал. Где-то что-то булькало… Может быть, это привидение?.. Слышался лязг стекла о железо, кто-то громко зевал… Потом наступил сон. Трое взрослых больных громко храпели. Райнер, заснув, тут же проснулся — ему приснился выстрел. Кто-то сказал:

— Зажги свет, Артур. У меня что-то упало…

Артур прохромал через всю палату и включил свет. Поскольку была уже глубокая ночь, больные говорили очень тихо. Райнер Шнек прислушался. Ему хотелось узнать, что упало. Но об этом они не говорили. Они завели мирную беседу про кровати и про кухонную мебель. Райнеру Шнеку все это как-то не нравилось… Сперва глотают горькие таблетки, чтобы уснуть, а потом все равно не спят и болтают про кухонную мебель…

Наверное, он все же уснул. Потому что, когда он снова проснулся, свет уже был потушен, а в окне занимался рассвет. Значит, наступил тот день, когда ему сделают операцию.

Кто-то, видно, стоял за дверью. Райнер Шнек слышал какое-то побрякивание и позвякивание. Снова зажегся свет. В палате было все точно так же, как ночью. Только больные не разговаривали, а храпели.

Незнакомая пожилая сестра подошла к кровати Райнера и сунула ему под мышку градусник. Потом пощупала его пульс и что-то записала.

Померив температуру всем обитателям палаты, она направилась к двери и протянула руку к выключателю.

— Не тушите, сестра, — попросил один из больных. — А то я еще не найду мои тапочки.

Так начался день.

Пока один из больных брился, двое других вступили в дружескую беседу с Райнером Шнеком. Они говорили о его операции так, словно речь шла об укусе комара. Потом спросили, что у него по физкультуре и играет ли он в футбол.

Было шесть часов утра.

Райнер Шнек еще ни разу в жизни не беседовал о футболе в такое время суток. Но взрослые не съезжали с этой темы. Они вспоминали победы и поражения — 4:3, 3:4, — говорили про разряды, про класс «А», про нападающих, вратарей, полузащитников — целых полчаса про линию полузащиты. Райнер Шнек слушал их с большим интересом.

Теперь он решился получше рассмотреть своих соседей. Оказывается, все они были совсем молодые. Приятная неожиданность! Все трое ему очень понравились.

В семь часов они встали с постели и, хромая, добрались до своих костылей, мыльниц и полотенец. Один из них сказал Райнеру:

— Ну, поднимайся, друг. Пойди умойся — все-таки приятнее быть чистым, когда тебе делают операцию.

И тут Райнер Шнек увидел, что у одного забинтовано колено на левой ноге, у другого — на правой, а у третьего — лодыжка. Молодые люди пребывали в самом веселом настроении. Они отпускали шуточки про свои костыли и радовались наступлению нового дня.

Райнер Шнек не так уж ему радовался.

После завтрака больные читали вслух спортивную газету. А Райнер Шнек сидел на краю постели и ощупывал свое торчащее ухо, которое вскоре благодаря искусству врачей должно было преобразиться до неузнаваемости. На Райнере была байковая пижама такого цвета, как зеленая обложка тетрадки. Он был похож на мальчика с картинки из книжки для самых маленьких. Если бы не это дурацкое ухо… Райнер вздохнул и с огорченным видом уставился в стену.

— Не трусь, — сказал ему один из футболистов. — Укол, конечно, почувствуешь, да уж потерпишь! А больше ничего и не заметишь.

Когда отворилась дверь и вошла сестра Урсула, Райнер Шнек решил, что час его пробил. Но она сообщила ему, что операция откладывается. Привезли жертву несчастного случая…

— Часа два-три, не меньше, врачи с ним провозятся.

— А они уже много таких ушей перешили? — спросил Райнер Шнек.

— Побольше ста, — ответила сестра Урсула. — На столе стоят шашки. Поиграй немного, чтобы отвлечься.

Трое любителей спорта как раз устроились со всеми удобствами. Третий, с оперированной лодыжкой, сел на табуретку между кроватями двух других. Они собирались «перекинуться в карты». Один тасовал, и все трое тем временем вполне серьезно обсуждали вопрос, как бы им потихоньку от врачей сыграть в футбол.

Райнер все еще продолжал сидеть на краю постели, и потому один из них сказал:

— Сходи во вторую палату. Там есть дети. Может, кто-нибудь из них поиграет с тобой в шашки.

Райнер Шнек ничего не ответил. Он потоптался вокруг игроков, пока скука не стала невыносимой. Тогда он взял доску и шашки и, пройдя немного по коридору, открыл дверь в палату № 2.

Сначала он увидел мальчика, дышавшего через резиновую трубку. Райнер поглядел на другую кровать. Девочка или мальчик? Щека перевязана… На глазах — что-то красное, круглое, с навинченной крышкой… Может, у него дырка в голове? Больной чуть сдвинул эту штуковину с носа и взглянул из-под нее на Райнера. Глаза какие-то глубокие… Только бы не девчонка!

— Ты играешь в шашки? — спросил Райнер Шнек.

Андреас не произнес ни звука. За два дня, которые он провел здесь, в больнице, перед глазами его прошло много самых невероятных картин. Он подумал, что и это плод его воображения. Кто это? Пампуша в виде ангела? Что ему тут надо? Андреас снял пузырь со льдом с головы.

Райнер остолбенел. Потом медленно подошел поближе.

В это время по коридору проходила сестра Урсула. Заглянув через открытую дверь в палату, она сказала шепотом:

— Выходи! Кто тебе разрешил?

Она сама вывела Райнера в коридор и, закрыв дверь в палату, сказала:

— К нему нельзя подходить. Ему ни с кем не разрешено разговаривать.

— Почему?

— На него налетел самосвал. Теперь у него что-то с головой.

Сестра Урсула покатила дальше по коридору столик на колесах — на нем лежали бинты, таблетки, ампулы, стояли мензурки и бутылочки с лекарствами. Перед каждой палатой она останавливалась и читала список больных. Потом раздавала лекарства. Она раскладывала таблетки на блюдечки, считала капли, наливая микстуру в мензурки и разносила все это на подносе больным.

Райнер смотрел, как она священнодействует, и провожал ее от двери до двери. Через некоторое время он спросил:

— Как это вышло… с тем мальчиком?

— …Шесть, семь, восемь, девять, десять, — считала сестра Урсула. — Как вышло? Один мальчишка вытащил у него из пенала бумажку в десять марок — его же школьный товарищ. Андреас это установил. Он был до того убит, что даже прозевал знак «Стоп!», когда ехал на велосипеде… Ничего тут не трогай, слышишь?

Она взяла поднос и направилась в палату.

Райнер подошел к окну и тут же вернулся к столику с лекарствами. Потом пошел к лестнице. Тут он постоял, не зная, что ему делать — подниматься или спускаться. Он никак не мог принять решение, все стоял да стоял… Наверное, это с ним из-за операции… Все сегодня как-то не так…

Когда в коридоре снова появилась сестра Урсула, Райнер Шнек принялся ее расспрашивать. Он все хотел знать, куда ведут коридоры, где дверь в операционный зал, где лифт… Они поднялись вверх на лифте. Сестра Урсула остановилась перед палатой № 2, достала из малюсенькой трубочки крошечную таблеточку, положила ее на блюдце и отметила что-то в своем списке.

— Это для того мальчика… который попал под самосвал, да? — спросил Райнер Шнек.

Сестра кивнула:

— И все-то ты знаешь. Можешь завтра поступать на мое место.

— Как он это установил?

— Что? — спросила сестра Урсула.

— Что тот у него украл?

— Очень просто. Андреас пошел к матери этого своего товарища. От нее он и узнал… Ничего тут не трогай, слышишь?

Она вошла в палату и затворила за собой дверь.

Теперь Райнеру Шнеку стало страшно.

Он побежал по длинному коридору — все равно куда, только бы убежать от страха!.. Но когда он пробегал мимо кабинета старшей сестры, та окликнула его и послала в палату. Райнер хотел бы сейчас лежать в полузабытьи, вот так же, как Андреас, и чтобы никому нельзя было с ним разговаривать и к нему подходить… Страх перед операцией почти улетучился. Вместо него вырос огромный страх перед возвращением. И перед родителями. Что они скажут, когда придут сюда в воскресенье? И что ему отвечать…

Райнер Шнек лег в постель и стал играть со своей заводной машиной, пока сестра, приветливо улыбаясь, не позвала его на операцию.

…Среди посетителей, заполнивших в воскресенье коридоры и палаты больницы, были и родители Райнера. Мать его несла в руке букет цветов, а в сумочке у нее лежала коробка конфет. Еще в коридоре сестра Урсула рассказала им, что операция прошла благополучно и Райнер чувствует себя совсем хорошо.

Они остановились перед дверью палаты, не решаясь войти. Отец Райнера поднял вверх указательный палец и сказал:

— Главное — это чтобы зажило ухо. Ему надо смеяться, а не реветь! Только когда мы уже соберемся уходить, я спрошу его, как бы невзначай, про этот пенал. Словно мы ничего не знаем. Посмотрим, как он себя поведет.

Они вошли в палату с сияющим видом и оказались здесь первыми посетителями. Голова у Райнера была вся забинтована. Он лежал, повернувшись лицом к стене.

— Он спит? — спросила шепотом мать Райнера.

— Нет, — ответил больной, которого звали Артуром. — Он только сейчас тут скакал…

Родители подошли на цыпочках к постели Райнера. Мать положила руку ему на плечо:

— Миленький, ты спишь?

Райнер повернулся на спину. Он держался как человек, переживший много тяжелого. Вид его вызывал сострадание и любовь. Родители поцеловали его и принялись расспрашивать об операции — очень ли было больно? Райнер отвечал односложно. Он поблагодарил их за гостинцы. Глядя в потолок, он спросил:

— Видишь, какая у меня машина, мама?

Отец сидел на краю кровати Райнера, уперев руки в колени. Оглядев остальных больных, он спросил:

— А почему тебя не положили вместе с другими детьми?

— Нельзя.

— Почему нельзя?

— Там лежит Андреас Гопе. С ним никому нельзя играть.

Райнер наблюдал за своими родителями. Теперь они должны спросить, как сюда попал Андреас. Но они ничего не спрашивают. Значит, они все знают.

Отец только сказал:

— А, понятно…

Райнеру стало не по себе.

Мать поправила ему подушку и одеяло. Потом она погладила его по щеке и шепнула:

— С ним произошел несчастный случай. Но ты тут ни при чем. Все будет хорошо.

Она снова его погладила.

Это прикосновение сломило упрямство Райнера. Он разразился слезами… Мать Райнера вдруг почувствовала, что сердце ее сжимается, а к горлу подступает ком. Она все гладила, гладила его и шептала:

— О чем ты, детка, о чем?..

У Райнера задрожали губы, и он сказал:

— Я не украл… Я засунул в почтовый ящик…