В воскресенье вся семья была в сборе. Отец поливал из шланга яблоню. Мать, полулежа в шезлонге, читала иностранную газету. Рядом с ней стояла корзинка со штопкой, в которой лежали носки Андреаса. Андреас устроился в шезлонге отца. То и дело заглядывая в книгу «Макс и Мориц», он скреплял крест-накрест две веревочки и привязывал к их концам кусочки хлеба. Погода была как на картинке в детской книжке — солнце светило, яблони цвели изо всех сил. Скворчата высовывали свои клювы из скворечника и орали, требуя червяков. Их родители музыкально одаренные птицы, с трудом переносили этот крик. Они отлетали метров на сто от скворечника, но потом все-таки возвращались назад и, цепляясь за стенки своего домика, совали в раскрытые клювы корм.

— Когда же ты наконец начнешь? — спросила Андреаса мать.

— Что начну, мама?

Она перевернула газету другой стороной, еще немного почитала, а потом сказала:

— Если ты не польешь тюльпаны, их полью я. А тебе придется ходить в рваных носках.

— А они будут клевать, мама?

— Кто?

— Ну, куры?..

— Нет. Не мешай мне, пожалуйста, у меня очень трудный текст.

— А ты вообще-то понимаешь в курах?

— Да.

— Как так? У нас ведь нет кур!

Мать Андреаса и в самом деле не была куриным генералом, как фрау Кронлох. Она была переводчицей и сопровождала иностранных гостей во время их путешествий по городам и предприятиям ГДР. Были ли это советские граждане, англичане, французы, чехи, голландцы или итальянцы — она говорила с ними на их родном языке. На семи языках она рассказывала про пылесосы, веялки, химические составы для опрыскивания растений, про цементные заводы, счетные машины, птичьи фермы и всякие другие вещи. Ей надо было много читать, чтобы обновлять запас слов. Она читала про все, в том числе и про кур.

Андреас положил на траву свой веревочный крест и сказал:

— Если бы я был курицей, я бы клюнул. Ведь веревку в траве не видно.

Мать опять перевернула газету и ничего не ответила.

— Мам, ну почему они не будут клевать?

— Господи, да оставишь ты меня в покое со своими курами? Поезжай к бабушке и подложи эти свои шнурки ее курам, вот и увидишь, станут они клевать или нет!

Она отложила газету, взяла лейку и пошла к водопроводному крану.

Андреас побежал за ней, хватаясь за лейку и крича:

— Ведь, кажется, я должен поливать, если не ошибаюсь!

— Я тоже так считала, но теперь поливаю я. Отпусти, пожалуйста, лейку и иди играй со своими веревочками.

Андреас остановился. У него даже слеза выкатилась из одного глаза от обиды.

Но вдруг он вспомнил что-то очень важное.

Он подошел к матери, которая уже поливала тюльпаны, и сказал:

— Завтра нам надо принести с собой в школу по три марки. Фрау Линден пойдет с нами в театр.

— Ладно, получишь.

— Я люблю ходить в театр. Знаешь почему?

— Примерно представляю.

— Потому что артисты такие красивые. Правда, они красивые?

— Правда, — ответила мать. — Ну, будешь поливать?

— Буду! — радостно крикнул Андреас и ухватился за лейку.

На другое утро в начале восьмого родители Андреаса вышли из дому. Андреас проводил их до калитки. День был такой же, как вчера: тепло и воздух душистый.

— Не забудь надеть цельте носки, — сказала мама. — Завтра к обеду я вернусь.

— До свиданья! Не забудь мешок с тренировочным костюмом, — сказал отец и, нагнувшись, поцеловал Андреаса.

— Не забудь три марки, — сказала мама. И тоже поцеловала Андреаса. — До свиданья!

— До свиданья! — ответил Андреас. — Три марки я уже положил в пенал.

— Когда отходит трамвай? — спросила мама, прибавив шагу. Она уже была за калиткой.

— Тридцать две минуты. Если он пришел без опоздания, — ответил отец, догоняя ее. — До свиданья, сынок! Не забудь запереть дверь!

— Не забудь сверток с завтраком, он около портфеля, — крикнула мама уже с другой стороны улицы.

— Не забудь купить хлеб к обеду! — крикнул отец.

— До свиданья, папа! До свиданья, мама! Мама, а когда ты приедешь? — крикнул Андреас им вдогонку. Они были уже совсем далеко.

— Завтра к обеду! До свиданья!

Андреас бежал за ними к остановке и махал:

— До свиданья!

— До свиданья! Не забудь запереть дверь!

— До свиданья!

Они свернули за угол и исчезли из виду.

Андреас бросился бегом назад, сел в кухне за стол и стал жевать хлеб, читая «Макса и Морица». Вдруг он решил сегодня же вернуть книгу. Он открыл портфель и стал запихивать ее между тренировочным костюмом и учебниками. Но она не влезала. Портфель был битком набит. Пришлось все вынимать и укладывать заново, потому что книга была больше, чем хрестоматия.

Когда укладываешь книги в портфель, надо быть в хорошем настроении — ведь это дело не легкое. И Андреас пел песню, которую он слышал от Детлева Тана:

Так. Тетрадь для диктантов с подписью родителей (Андреас опять получил пятерку). Теперь учебники, дневник, шесть тетрадей, папка с вырезками, пенал и мешок с тренировочным костюмом. Так. Теперь девяносто пфеннигов на хлеб, сверток с завтраком, ложка и вилка в чехле и огромная книга — «Вильгельм Буш. Альбом». Жаль, конечно, что из всех «сочинений» он успел прочитать только «Макса и Морица».

Андреас укладывал и перекладывал, вытаскивал то одно, то другое, запихивал обратно и пел:

Распевая, он высыпал все из портфеля на стол — может, и линейка высыплется… Красота — сколько места в портфеле! Сколько в нем может всего уместиться, когда он пустой! Надо только изловчиться, Моника! Распевая, Андреас начал складывать портфель в третий раз.

Часы показывали уже половину восьмого.

Прошло еще пять минут — пора выходить. Теперь только начинается настоящий день. Вот это день! Погода — красота! Дорога в школу — красота! Андреас в последний раз взглянул на набитый портфель и увидел, что мешок с тренировочным костюмом все равно не впихнешь. Что делать? Тридцать семь минут восьмого. Андреас отер кулаком пот со лба. Он еще никогда не опаздывал. Вот будет позор, если придется просить разрешения войти, когда урок уже начался! Куда деваться с этим мешком? В руке его не потащишь. По дороге в школу руки должны быть свободны — мало ли что бывает!

Он решил оставить «Альбом» дома.

В дверь позвонили.

Вот здорово! Это мог быть только Ули. Значит, еще только полвосьмого. Времени вагон…

Андреас открыл дверь.

— Да ты что, еще не собрался? — крикнул Ульрих Кронлох. — Уже без двадцати!

— Врешь! Ты ведь всегда приходишь в половине!

— Ничего я не вру! Ты что, еще без носков?

Андреас заметался. Где же носки? Чистые, заштопанные.

— Ты деньги на театр взял? — спросил Ульрих Кронлох. — Ух, я рад! Что там будет в театре, как ты думаешь?

Андреас подтолкнул его к двери:

— Ты что такой зареванный? Опять она тебя вздула?

— Ясное дело. Кровать я криво застелил, ну, она и сдернула покрывало… Твой отец тоже сдергивает?

— Нет.

— А что же он тогда делает?

— Он говорит: «Не забудь застелить постель».

— А если забудешь?

— А я всегда забываю. Кроме воскресенья. Все равно ему некогда проверять. Она тебя палкой?

— Ясное дело. А когда я перестелил, так еще хуже получилось. Стоит над душой — разве застелишь?

Андреас запер дверь и повесил ключ на шею.

Они помчались по переулку Майских Жуков — рядом, не отставая друг от друга. Забавная пара — словно щенок с теленком.

Они уже пробежали мимо телефонной будки, и тут Ульрих Кронлох опять заговорил про театр:

— Я больше всего люблю «Белоснежку», а ты?

— Я — разбойников, привидения и «Макса и Морица».

— А я, когда привидения… у меня прямо волосы дыбом. А у тебя?

Ульрих Кронлох так никогда и не услыхал ответа на свой вопрос, потому что в эту минуту из телефонной будки выскочила его мать, стала посреди тротуара и, уперев руки в бока, заорала:

— Этого еще недоставало!

Она схватила Ульриха за рукав и потащила его назад — туда, откуда они только что прибежали. Она ругалась так громко, что было, наверно, слышно во всех домах, даже сквозь запертые окна:

— Сколько раз я тебе говорила — не смей заходить за Гопе! Не можешь найти себе товарища получше, чем этот дерзкий мальчишка? Иди, иди! Поторапливайся! Вот я тебе сейчас помогу!..

Она толкала Ульриха в спину. Вид у него был виноватый — он знал, что нарушил запрет.

Окна открывались одно за другим. Бабушки, которые не ходили на работу, высовывали головы и прислушивались, вдыхая запах весны.

— Так много хороших, милых детей, от которых ты мог бы набраться ума! Нет! Он выбирает этого нахала! Ну, погоди! Увижу тебя еще раз с ним, ты у меня получишь! Я тебе уши надеру!

— Смотрите, как бы вам не надрали!

Кто же это крикнул?

Фрау Кронлох оборачивается и видит Андреаса, который глядит на нее в упор сердитыми глазами.

— Это ты так дерзишь? — спрашивает она. — Нет, это просто невероятно!

— Я! А кто же еще! Я! Я! — кричит Андреас.

Он чувствует, как по щекам его текут слезы. Бежать отсюда! Скорее! Только бы она не увидела, что он плачет!

Он отвернулся и побежал…

Солнце светило не только над головой Андреаса. Оно светило и над головой его учительницы фрау Линден, хотя жила она совсем в другом месте. Она жила в большом новом доме на берегу реки Шпрее. Из ее окон была видна эта река — мутная вода, над которой стелется дым, темные баржи с разноцветными трубами.

Но, несмотря на серую воду и дым, река сегодня казалась залитой светом.

Дети фрау Линден то и дело смотрели в окно.

Их было двое. Два мальчика. Им надо было поскорее одеваться и завтракать. Но они не слишком торопились. Они глядели вслед загадочным пароходам с яркими трубами.

— Папа, а отчего он идет? — спросил Бодо, который еще ходил в детский сад.

— Не болтай так много, поди-ка сюда! Ты еще даже не причесан! — одернула его мать.

Уве, который уже учился во втором классе, тоже не сводил глаз с окна. Тем временем ногу он, не глядя, старался просунуть в штанину. Но никак не попадал. А когда попал, то оказалось, что не в ту. Тут он крикнул:

— Папа, гляди! Голубая труба! Это польский!

— Тебе колбасу или сыр? — спросил его отец. Он стоял у стола и готовил для всех бутерброды.

Уве задумался, что ответить — «колбасу» или «сыр»?

— Уве! Да наденешь ты наконец штаны? — окликнула его фрау Линден.

— Они кусаются, — сказал Уве. — Я надену короткие.

— Да не кусаются они, ведь это старые! — сказала фрау Линден, взглянув на часы.

— Нет, кусаются, потому что я в трусах!

Тут вмешался отец:

— Я вот тебе сейчас покажу — «кусаются»! Если ты сию же минуту не наденешь штаны… Колбасу или сыр?

— Тогда уж лучше штаны, папа!

Отец и оба сына рассмеялись. И фрау Линден тоже чуть не рассмеялась. Но она сделала вид, что не слышала шутки. Разве сейчас время смеяться? Так она рассуждала и в школе.

Она торопила Уве:

— Мне ведь еще надо перевести тебя через улицу. Поторопись, пожалуйста, я опаздываю.

Когда ребята принялись за бутерброды, фрау Линден смогла наконец подумать о своих собственных делах. Тяжелый портфель уложен со вчерашнего вечера. Но есть еще немало вещей, о которых нельзя забывать: деньги на завтраки для Уве; письмо к его учительнице насчет замечания в дневнике; открытка к матери Клавдии Геренклевер с просьбой заменить фрау Линден на пионерском сборе…

— Мама, а ты в мою ручку чернил набрала?

Фрау Линден набрала чернил в ручку Уве. Она причесала ребят и помогла Уве надеть ранец. Потом нашла зонт и отдала его мужу. И еще дала ему справку из домоуправления. Затем она оделась и посмотрелась в зеркало, думая о ребятах из третьего «А». Потом взяла портфель, авоську, сумку для хлеба и, держа Уве за руку, вышла из дому в окружении всей семьи.

У подъезда они распрощались.

— Ну, до вечера, — сказал фрау Линден ее муж. — Если твои сорванцы будут тебя допекать, не выходи из себя.

— Попробую, — ответила фрау Линден и уже повернулась, чтобы идти, но тут же оглянулась, вспомнив еще что-то: — А ты записку про тапочки не забыл?

— Взял, взял! — крикнул на ходу ее муж, таща за руку Бодо в сторону детского сада. — До свиданья!

— До свиданья! — крикнула в ответ фрау Линден, поглядев на часы.

Она повела Уве через широкую улицу, по которой сновали взад и вперед машины и проезжал трамвай с очень большим номером. Она заметила солнечный зайчик на мостовой, но не успела обрадоваться — ей было жарко от быстрой ходьбы и от тяжелого портфеля. Когда они подошли к трамвайной остановке, она вдруг испуганно спросила:

— Уве, а ты мыл уши?

— Да, мама.

— А почему же они такие грязные?

— А потому что грязь изнутри выходит.

Фрау Линден вытащила из кармана носовой платок и протерла Уве ухо. В это время трамвай объехал круг и, звеня, остановился рядом с ними.

— Мне надо садиться, — с отчаянием воскликнула фрау Линден. — Как же ты теперь перейдешь через улицу?..

— А я бегом перебегу, — заявил Уве.

Но тут его взяла за руку одна женщина из родительского актива его класса. За другую руку она вела свою дочку.

— Давайте, давайте его мне, — сказала она фрау Линден. — Видите, одна рука у меня свободна.

— Большое спасибо! — обрадовалась фрау Линден. — Приструните его, если что.

— Не беспокойтесь, фрау Линден, — сказала женщина. — Он ведь мальчик хороший.

— До свиданья! — крикнул Уве. — А как же второе ухо?

Фрау Линден подбежала к трамваю и успела сесть самая последняя. Она протиснулась между пассажирами и ухватилась за поручень. Она стояла в тесноте, с портфелем в руках, и ей очень хотелось сесть. Она так устала, а день еще только начинался.

— Если бы эта дама не взяла у вас мальчика, трамвай успел бы отъехать, — сказала ей какая-то женщина.

— Да, — ответила фрау Линден. — Я ведь не отпустила бы его одного через улицу.

— Есть все-таки хорошие люди.

— Да, есть, — сказала фрау Линден, и на сердце у нее вдруг стало легко.

Она увидела, что вся улица залита солнцем, а на деревьях зеленые листочки. Она решила сегодня на уроке родного языка поговорить с ребятами о доброте и о том, как это хорошо, когда люди помогают друг другу.

— Я учительница, — сказала фрау Линден своей собеседнице. — И я расскажу ребятам про этот случай. Они обрадуются и будут знать, как им поступать.

— Это верно, — ответила та. — Какая у вас прекрасная профессия!