Глава III
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ К ЮГУ ОТ САХАРЫ В VIII–XVI вв
1. Государства Западной Африки
В I тысячелетии н. э. Западная Африка миновала стадию первобытного общества и у многих народов этого региона сложились более высокие и сложные формы общественного устройства. Новый период в развитии человеческого общества начался с того, что оно узнало железо и научилось его обрабатывать.
Такие предпосылки возникли во многих обширных районах Западной Африки. По новым данным, в Мавритании железо широко распространилось около середины V в. до н. э. — тогда же, когда и в североафриканском Средиземноморье, — а на рубеже нашей эры проникло и в остальные части Западной Африки. Богатые и легкодоступные залежи железной руды на территории Мавритании и в других районах Западной Африки — их наличие подтверждает возможность независимого возникновения в одно и то же время различных центров металлургии на африканской земле — способствовали дальнейшему прогрессу технологии обработки железа и совершенствованию производственного инвентаря. Это, в свою очередь, стимулировало общественное разделение труда между ремеслом и сельским хозяйством.
Для селений рассматриваемого периода характерны особые кварталы, где жили члены касты кузнецов. В Западной Африке получила также некоторое распространение обработка меди, вообще-то мало известная в Тропической Африке; из медной руды — ее добывали в Сахаре или доставляли из Северной Африки — здесь изготовляли утварь и орудия труда.
Другим важным событием этого этапа развития, охватывающего в основном I тысячелетие н. э., явилось внедрение многих новых культурных растений, в том числе хлопчатника, индигоферы, хенны, различных овощей и клубнеплодов, а также разведение домашних животных, несомненно заимствованных из Азии. Поскольку для этого периода характерны оживленные культурные связи, которые, однако, никоим образом не подтверждают вымыслы империалистов о расовом и культурном превосходстве тех или иных народов, заимствования могли происходить как через Северную Африку и зону Сахары, так и через восточноафриканское побережье. Страны бассейна Индийского океана, Оманского залива и Южной Аравии издавна поддерживали очень тесные контакты с побережьем Восточной Африки. Наряду с совершенствованием методов выращивания риса и чисто местных сортов зерновых (сорго, дурры, фонио) повышалась продуктивность сельского хозяйства в целом и зарождающегося ремесла (например, производства хлопчатобумажных тканей). В результате кое-где в зоне саванн производство зерна превысило потребление. Появление прибавочного продукта послужило исходной точкой для серьезных изменений в экономике и политике.
Особенно важным стимулом начавшегося процесса социальной и экономической дифференциации, связанного с преодолением первобытных форм политической организации и образованием первых раннеклассовых государств, явилось в Западной Африке, как и в других регионах, оживление торговли, и в первую очередь транзитных операций через Сахару. Возникновению на территории Западной Африки крупных государств — Ганы, Мали, Сонгай, городов-государств хауса и Канема-Борну — способствовала активизация обмена и торговли внутри Африки. Главную роль играла торговля через Сахару и Северную Африку по древним «дорогам колесниц» и другим путям, о которых сообщают финикияне, греки и римляне. Благодаря торговым караванам удавалось хотя бы время от времени преодолевать огромные пустыни, возникшие из-за высыхания Сахары на месте единого центра неолитической культуры и уничтожившие важное связующее звено в прочных и длительных сношениях североафриканского Средиземноморья с Тропической Африкой. Это позволило сохранить некий минимум контактов, которые с расцветом торговли оказались немаловажными для общего развития некоторых народов Западного и Центрального Судана.
Караванное сообщение через пустыню пережило новый подъем после приручения одногорбого верблюда — дромедара. По сравнению с другими животными — лошадьми или быками, которых запрягали в знаменитые колесницы, — верблюд довольно быстро преодолевал большие расстояния и достигал самых отдаленных оазисов. Как домашнее животное вер-блюд упоминается примерно со 150 г. до н. э. в надписях, найденных в Северной Африке. Он был известен при Юлии Цезаре: в битве при Тапсе в 46 г. до н. э. римляне захватили 22 верблюда нумидийского царя Юбы, правившего на территории современного Марокко. В III и IV вв. н. э. приручение и использование верблюдов для перевозки грузов и всадников, а также для хозяйственных нужд было уже широко распространено на огромных пространствах Северной Африки и Сахары среди кочевых скотоводческих племен, в том числе и среди берберов (предков туарегов). Сахара была уже не в состоянии прокормить табуны лошадей. В византийских источниках этого времени очень часто говорится о применении верблюда, точнее, дромедара для передвижения на нем или перевозки грузов, из чего следует, что он уже получил признание в Сахаре. Верблюд выдержал испытание, когда после образования арабского халифата и завоевания Северной Африки арабами (Египта — в 641 г. н. э., Карфагена — в 697 г.) активизировались торговые связи через Сахару с Западным и Центральным Суданом.
Но еще до этого важным стимулом к расширению обмена послужило открытие богатых россыпей золота в некоторых лесных районах Западного Судана, в том числе в верховьях Сенегала, Нигера и Вольты. Суданское золото, ценившееся за его высокое качество во многих странах Средиземноморья, быстро выдвинулось на первое место в экспорте стран Судана. Наиболее интенсивно его добыча велась в местности между верхним течением Сенегала и его притоком Фалеме, где находились древние центры золотодобычи Буре, Мандинг и Бамбук — последний играл очень важную роль в древнем государстве Гана. Золотом были богаты и долины других рек, например Черной Вольты. Оно имело аллювиальное происхождение, реки сносили его с возвышенностей на равнины, где оно было легко доступно.
Добычей золота на протяжении веков занимались местные племена, находившиеся на стадии первобытнообщинного строя. Купцы-негроиды — вангара (в средневековых источниках и картах так названа и сама область добычи золота) — и другие посредники — арабы и берберы — доставляли золотой песок и слитки в города, лежавшие на зарождавшихся караванных путях Западного Судана, которые вели и в древнее государство Гану. Из многих арабских сообщений следует, что не только арабским торговцам, но и посредникам-африканцам очень часто был запрещен въезд в области, где добывалось золото, и им приходилось вести обменные операции в форме «немой» торговли. Арабский географ XII в. Якут, ссылаясь, впрочем, на рассказ более древнего автора, рисует яркую картину такой торговли: в обмен на золотой песок населению предлагали соль, вязанки смолистой древесины, голубые стеклянные бусы, медные браслеты, серьги и кольца-печати. При этом торговцы обычно не встречались с местными жителями.
В некоторых перевалочных пунктах, там, где транссахарские караванные пути скрещивались с потоками местной посреднической торговли, правящая верхушка устанавливала контроль над доходными операциями с золотом и с помощью таможенных сборов и других регулирующих мероприятий извлекала большие прибыли. Для усиления своего влияния она захватывала золотоносные земли и вводила государственную подать правителю, которую следовало выплачивать только крупными золотыми самородками. И лишь с XIV в., когда государства Мали и Сонгай достигли более высокой ступени развития, правящая знать непосредственно возглавила возросшую добычу золота, ведшуюся теперь руками рабов .
Не менее популярным предметом торговли была соль, в которой население влажных жарких стран испытывало острую нужду. Соль добывали, однако, только в немногих местностях по течению Нигера и на территории Мавритании. Она служила важным предметом обмена с золотоносными лесными районами Западного Судана. Большие залежи соли и солеварни на западном караванном пути, в Тегаззе и Тауденни, интенсивно эксплуатировались еще на рубеже I и II тысячелетий н. э. В XIV в. Ибн Баттута писал: «Тегазза — мало привлекательное место, где дома и мечети сложены из соляных блоков и покрыты верблюжьими шкурами. Деревьев там нет, один песок. Среди песков расположены соляные копи, из них толстыми пластами добывают соль. Единственные обитатели этого места — рабы мессуфа, которые работают в копях. Питаются они финиками, доставляемыми из Дра и Сиджилмасы, верблюжатиной и дуррой из стран Нигера».
На протяжении веков залежи соли разрабатывались, конечно, разными способами, посредниками в торговле выступали люди разных народов, но среди них всегда было много берберов племени санхаджа. Обладание соляными копями, а следовательно, и безраздельный контроль над торговлей солью были главной целью складывавшихся в Западном Судане государств и союзов племен, которые боролись с воинственными племенами берберов, населявшими Сахару и Северо-Западную Африку.
Наряду с золотом из Судана в Северную Африку с незапамятных времен везли слоновую кость, страусовые перья, меха и звериные шкуры, полудрагоценные камни и в ограниченном количестве рабов. В обмен Судан получал в период средневековья стеклянные бусы из Венеции, льняное полотно, дешевые шелка, хлопчатобумажные ткани, медные и латунные изделия высококвалифицированных марокканских ремесленников, в том числе орудия труда и домашнюю утварь, а также скобяные товары, зеркала, бумагу, оружие, лошадей из Северной Африки. В некоторых городах Западного и Центрального Судана, например в городах-государствах хауса, возникли специальные ремесленные предприятия, производившие товары для экспорта: дорогие ткани, обувь, кожаные изделия и т. д., которые достигали Средиземноморья.
Естественно, у начала караванных путей в Судане, т. е. в важных узловых пунктах общеконтинентальной торговли, рано начали складываться поселения городского типа, где обосновывалась аристократия, стремившаяся укрепить свое экономическое, социальное и политическое положение; они становились центрами зарождавшихся государств.
Наряду с главным городом древней Ганы заслуживают упоминания известные с конца I тысячелетия н. э. торговые города на Нигере: Гао (с 890 г.), Дженне, Томбукту (XI в.), города хауса (с X в.), а к западу от Томбукту и Ганы — Аудагост, резиденция правителей берберского племени лемтуна.
Западный и Центральный Судан связывали с Северной Африкой три главных торговых пути через Сахару. Западный маршрут начинался в Марокко, чаще всего в Сиджилмасе, где золото перегружали, и вел через соляные копи Тегаззы, Тауденни и Ара-вана в Томбукту, а оттуда в Западный Судан. Многочисленные ответвления соединяли дорогу с более или менее крупными селениями по ее сторонам. В древнее государство Гану можно было попасть караванными тропами, которые вели из Южного Марокко в Южную Мавританию и проходили еще дальше на запад. Средняя суданская дорога, ставшая особенно оживленной после возвышения государств хауса, брала начало в районе Туниса и Триполи и через Гадамес, Гат, Аир-Агадес достигала Кацины, Кано или, идя к западу, — Гао, а оттуда шла дальше вниз по течению Нигера к самому побережью. Восточный маршрут, так называемый борнуанский торговый путь, из Триполи или Фецца-на выводил через Бильму в государство Канем-Борну на берегу озера Чад. Было, конечно, много и других дорог, но все они имели второстепенное значение, например дорога, соединявшая Фее с Туатом и Агадесом.
Названные сложные явления, обусловленные добычей и применением железа в виде орудий труда и оружия, расцветом транссахарской транзитной торговли, хорошо налаженным обменом и ростом общественного разделения труда, в свою очередь, вызвали решительные изменения в экономике и политике. Они привели к отмиранию первобытнообщинного строя и к возникновению ранних государств в Западном и Центральном Судане. Точно такие же явления определяли развитие восточноафриканского побережья и глубинных районов.
1.1. Гана
Самым ранним образованием такого рода было государство Гана. Под названием «Страна золота» оно с VIII в. фигурирует в арабских источниках, например у ал-Фазари. Очевидно, в 734 г. арабские караваны доставили из Судана в Северную Африку «значительное количество золота». Ибн Хаукал, совершивший путешествие по Западной Африке, заметил в 977 г., имея в виду запасы золота: «Гана же — богатейший из царей земли». Нет сомнения, что в письменных свидетельствах современников начиная с VIII в. упоминается именно Гана, но сообщение суданской хроники «Тарих ас-Судан», что до 790 г. в этом государстве сменилось 22 белых правителя, до сих пор вызывает споры. Последние данные раскопок и исследований не 'позволяют, однако, полностью отрицать, что на территории древней Ганы уже к началу нашей эры, особенно же начиная с IV в. н. э., мог происходить длительный процесс перехода от одной общественной формации к другой, сопровождавшийся образованием племенных объединений. Возможно, указания традиционной историографии на правление «белых властителей» говорят о влиянии ливийско-берберских племен и их аристократии в этом районе.
Некоторые авторы-марксисты считают, что для дальнейшего развития истории решающее значение имели политические события III и IV вв. н. э. в римской провинции Северной Африке, когда после поражения крупных восстаний берберов многочисленные племена были вынуждены откатиться на юг. В источниках отсутствуют упоминания о военных столкновениях под руководством военной знати или о слиянии берберов с негроидным населением, т. е. о таких обстоятельствах, которые могли бы способствовать ускорению общественного развития и отмиранию первобытнообщинного строя. Но это отнюдь не дает оснований для вывода, будто африканцы не способны к более высоким формам общественной жизни.
Последнего правителя «древнего» периода свергли в конце VIII в. сонинке. Из среды этой крупной этнической общности на территории Западной Африки выдвинулась династия сараколе, при которой Гана достигла в IX и X вв. известного прогресса и развитие государственности раннеклассового общества продвинулось вперед. В этот период Гана — кстати, она отнюдь не тождественна современному государству Гана, возникшему на основе бывшей английской колонии Золотой Берег, — простиралась от атлантического побережья примерно до Томбукту и от центров золотодобычи на реке Фалеме до относящихся к Южной Мавритании участков Сахары, где вожди берберского племени лемтуна временами платили ей дань.
Как во всех формировавшихся раннеклассовых обществах, подчинение таких огромных территорий носило подчас чисто номинальный характер, ибо выражалось только в нерегулярной выплате дани и в личных связях. Социально-экономическая дифференциация, выделение правящей верхушки, эксплуатировавшей население, образование государственных институтов и органов власти ограничивались небольшим районом, на который, собственно, и распространялась власть правящей династии и знати.
Долгое время невозможно было установить, где находился торговый и административный центр древней Ганы. После неоднократно проводившихся раскопок столицу Ганы, о которой писали арабские путешественники, удалось локализовать в Мавритании, в 330 километрах к северу от современного Бамако, на месте городища Кумби-Сале. В 1950 г. П. Томассе и Р. Мони снова производили здесь раскопки и на площади свыше 2,5 квадратных километров выявили остатки множества жилых домов, мечети и двух дворцов, что предполагает многочисленное население — очевидно, около 30 тысяч человек. Среди находок отсутствуют золотые и серебряные вещи, но большое число железных предметов — ножей, наконечников стрел, гвоздей, ножниц, а также сельскохозяйственных орудий — свидетельствует о высоком развитии сельской и городской культуры. Найденные в изобилии черепки керамических изделий, каменные осколки с остатками росписи, несомненно происходящие из Марокко и других областей Северной Африки, говорят о том, что Кумби-Сале был важным центром торговли.
Материалы раскопок подтверждают, в частности, самое подробное описание Ганы, принадлежащее перу арабского географа XI в. ал-Бакри. Он, скорее всего, никогда не был в Африке, но использовал надежные сообщения, доходившие до испано-мавританской Кордовы. Ал-Бакри описывает город с каменными домами, производящий внушительное впечатление. В одном его квартале с прекрасными садами и 12 мечетями жили мусульманские купцы, преимущественно арабы, и ученые.
В каждой мечети был свой имам, свой муэдзин и чтец на жалованье. В городе жили законоведы и другие образованные люди. «А город царя расположен в 6 милях от этого; называется он ал-Габа. Между обоими городами — непрерывные жилые кварталы, постройки сделаны из камня и дерева акации. У царя есть дворец и купольная беседка, все то окружено стеноподобной оградой». Арабский автор описывает далее роскошь царского двора, богатство правителя, его семьи и свиты, а также знати. В это время — в середине XI в. — царская фамилия еще не приняла ислам, но царь брал себе переводчиков и многих других дворцовых чиновников и везиров из среды мусульман.
Ал-Бакри подробно перечисляет главные доходы царя Ганы. Царь взимал дань с многочисленных племен, находившихся в отношениях неустойчивой вассальной зависимости; кроме того, он получал золотой динар за ввоз одного ослиного вьюка и два динара — за вывоз. За вьюк меди ему платили пять мискалей, за вьюк другого товара — десять. Мискаль содержал около 3,125 грамма золота.
Таможенные сборы, обусловленные монопольным положением в посреднической торговле, несомненно, являлись важным источником богатства правящей династии. Кроме того, правители Ганы рано пытались установить контроль над месторождениями золота и присвоить себе его добычу.
Ал-Бакри сообщает, что «лучшее золото в… стране — то, которое находится в городе Гайарава; между этим городом и столицей царя 18 дней пути по стране, населенной племенами черных, с непрерывными селениями. Когда на любой из россыпей страны этого царя находят золотой самородок, царь его забирает; людям же он оставляет из золота лишь мелкую пыль… И говорят, будто у царя есть самородок, подобный огромному камню».
О политической и социальной жизни Ганы в IX–XI вв. мы знаем очень мало, но все арабские путешественники и ученые единодушны в том, что одной из главных функций этого древнего, государства Западной Африки было обеспечение внутриафриканской торговли и транссахарских связей, особенно регулярного обмена золота и рабов на соль и изделия североафриканских ремесленников, строительство и поддержание в хорошем состоянии торговых путей и рынков, а также установление монопольного контроля над ними со стороны правящей аристократии. Сборы за счет торговой монополии составляли основу налогообложения в древней Гане. Внешняя торговля, сосредоточенная преимущественно в руках иноэтнических купцов (арабов, берберов, евреев), еще не оказывала влияния на экономическую и социальную обстановку внутри страны и не вызывала формирования отношений эксплуатации. Как и в раннеполитических центрах Восточной Африки — Мапунгубве, Зимбабве и других, в Гане сохранялись многие пережитки патриархально-родового строя. Она может служить типичным примером общества переходного типа, где в ходе формирования государственных органов подавления и соответствующих изменений в экономическом и социальном строе, а следовательно, и в сложении отношений зависимости и эксплуатации еще не были полностью изжиты традиции доклассового общества.
В дальнейшем многие африканские государства решительно преодолели препятствия, восходившие к первобытному обществу, и достигли более высокой ступени социального развития. Об этом пойдет речь ниже, в разделе, посвященном социально-экономическому и политическому строю африканских государств в период с VIII по XVI в.
Начиная с IX в. Гана была вынуждена бороться с кочевавшими у ее северных границ берберскими племенами, в том числе-лемтуна и санхаджа, которые контролировали залежи соли и старались прибрать к рукам транссахарский торговый путь Марокко — Аудагост — Гана. Однако значительно более серьезную опасность представляло для Ганы движение за обновление ислама во главе с Алморавидами. Участвовавшая в нем военная знать родовой аристократии берберского племени геззула в первой половине XI в. под предводительством проповедника-реформатора Ибн Ясина из Кайруана повела наступление от побережья-Мавритании и захватила большую часть Марокко, а затем и Испанию. После того как к движению примкнула верхушка берберского племени лемтуна, реформаторы в 1054 г. овладели торговым центром Аудагост. Отсюда они при поддержке принявших ислам вассалов и соседей Ганы, например Текрура на реке Сенегал, двинулись на Гану.
Десять лет Гана сопротивлялась, но в 1076 г. Алморавиды взяли столицу, разграбили ее и предали огню. В правление Абу Бакра население было вынуждено платить дань Алморавидам, государство лишилось самых богатых провинций и правители Ганы, исповедовавшие прежде анимистическую религию, приняли ислам, еще раньше распространившийся среди купцов и некоторой части знати. Непосредственное господство Алморавидов продолжалось всего 11 лет, вскоре Гана вновь обрела независимость, но она уже так и не достигла прежнего блеска. Завоевание государства Алморавидами усилило соперничество между различными племенами и династиями и их стремление к автономии, в результате многие провинции отложились. В начале XIII в. некогда независимое племя сосо, одно из племен сонинке, завоевало столицу Ганы. Многочисленные купцы, жившие в городе (арабы, берберы, мандинго), покинули знаменитый торговый город и в 1224 г. обосновались на 150 километров дальше к северу, в селении Уалата (Виру). В последующие годы Гану завоевал и сделал провинцией своей империи легендарный правитель Мали Сундьята.
Традиция формирования ранних государств в Западной Африке не угасла после упадка Ганы: ее преемником стало Мали, которое наряду с более молодым Сонгай относится к числу самых значительных государств Западного Судана.
1.2 Государство Мали
Их история известна намного лучше, чем история Ганы. И о них наиболее важные и ценные сведения сообщают арабские историки, географы Северной Африки, купцы и путешественники из стран Магриба, посещавшие эти районы. Особый интерес представляют сообщения, содержащиеся в трудах Ибн Баттуты и Льва Африканского. Ибн Баттута, родившийся в 1304 г. в Танжере, в берберской семье, объездил весь мусульманский мир и даже восточные окраины Азии. В 1352–1354 гг., выехав из Феса, он посетил области, принадлежавшие государству Мали. Ал-Хасан ибн Мухаммед ал-Ваззан аз-Зайяти ал-Фаси из Марокко, получивший при крещении имя Лев Африканский, в 1526 г., находясь на службе Ватикана, написал книгу «Об описании Африки и о примечательных вещах, какие там есть». В основе этого труда лежат богатые материалы, собранные географом в его путешествиях по Западному и Центральному Судану.
Кроме того, сохранились ценные исторические хроники, также на арабском языке, составленные мусульманскими учеными Судана. Их было бы значительно больше, если бы не войны и другие катаклизмы. Многие исторические источники стали жертвами колониальных войн империалистических держав, происходивших много веков спустя. Особенно большое значение имеют суданские хроники, происходящие из Томбукту, например «Тарих ас-Судан», принадлежащая перу Абд ар-Рахмана ас-Сади (1655), и «Тарих ал-фатташ», начатая Махмудом Кати и его внуком, а затем доведенная неизвестным автором до 1660 г. . Обе книги написаны на основе личных наблюдений и содержат подробные описания культурных достижений народов Судана. Труд ас-Сади состоит из хроники суданских царств, биографий выдающихся деятелей, которых он знал, и рассказа о его собственной дипломатической службе. Махмуд Кати, автор «Тарих ал-фатташ», сопровождал аскию Мухаммеда I во время его паломничества в Мекку, а в 1591 г. стал очевидцем вторжения марокканских войск в Сонгай. Тогда же Ахмед Баба написал биографии нескольких выдающихся ученых Томбукту.
Этническую основу государства Мали составляли мали, или малинке. Еще в XI в. между реками Нигер и Бакой существовало небольшое родоплеменное княжество Мали, временами подпадавшее под власть Ганы. Правившая им аристократия и купцы уже поклонялись Аллаху. Сильная военная знать Мали в непрестанных войнах с соседями закрепила этнические и политические основы своей власти и, используя первые проявления эксплуатации и торговую монополию, расширила свои владения и упрочила государственную организацию. В этом деле важная роль принадлежала легендарному основателю собственно государства Мали — Сундьяте (1230–1255), который в 1235 г. в битве при селении Крина, к северу от современного города Куликоро, разбил вождя сосо и верховного правителя Ганы, разрушил его столицу Гану и воздвиг новую резиденцию дальше к югу, там, где ныне на реке Санкарани стоит деревня Ниани. Сундьяту, подобно героям эпосов раннего средневековья, бесчисленные сказания, песни и легенды по сей день прославляют как могущественного воителя сверхъестественной силы и «отца мандинго». Он сумел объединить под своей эгидой царство, превосходившее размерами древнюю Гану. На западе его граница проходила по нижнему течению Гамбии, на юге — по предгорьям Фута-Джаллона (Гвинея), на востоке земли Сундьяты по Нигеру доходили до района города Дженне, а на севере простирались до Валаты (Мавритания), крупного перевалочного пункта караванной торговли в Западном Судане. Важнее всего, что новое государство включало известные золотые россыпи «Вангара», а именно Галаод и Бамбук в междуречье Фа-леме и Сенегала, а также Буре, новый золотоносный район в самой глубине страны мандинго, где добыча золота быстро увеличивалась.
При Сундьяте улучшилась внутренняя организация государства, система налогов и поборов стала более совершенной. Хронисты сообщают, что по велению Сундьяты корчевали лес, расширялипосевы, вводили новые методы земледелия и неизвестные дотоле культуры, в частности хлопчатник. Царь уделял большое внимание и ремеслам.
Его преемники, например Сакура (1285–1300), бывший раб царского семейства, продолжали вести завоевательную политику. Сакуре удалось занять Масину и отбить у своего соперника, правителя Диары, захваченный им было Текрур.
Однако наибольшую славу стяжал манса (царь) Канку Муса, правивший с 1307 по 1332 г.. При нем государство Мали имело наибольшие размеры, чрезвычайно усилилось и достигло вершины своего культурного развития. Мы знаем о мансе Мусе со слов современных ему арабских писателей XIV и XV вв., описывающих его пышное паломничество в Мекку к гробу пророка в 1324 г., которое произвело неизгладимое впечатление на весь тогдашний мусульманский мир. Правителя, ехавшего верхом на коне, сопровождали огромная свита и множество рабов. Полтысячи рабов несли невиданное количество золотых слитков. Шествие Мусы через Каир, караваны верблюдов и вереницы рабов, расточительность царя и окружавшая его роскошь многие годы служили неистощимой темой разговоров. Манса Муса со свитой будто бы роздали в Каире столько золота, что его цена сильно упала и в течение многих лет впоследствии не возвращалась к прежнему уровню. Паломничество Мусы укрепило политические и торговые связи Мали с его восточными соседями вплоть до Египта, что, естественно, повлекло за собой усиленный приток мусульманских купцов и ученых в Западный Судан.
Позднее транссахарская торговля явно переместилась на восток и осуществлялась по срединной и восточной дорогам, ведшим в Триполитанию и Египет.
Мали поддерживало дружественные отношения с правителями Египта и Аравийского полуострова, а также с султаном Феса.
Вести о богатстве и могуществе царей Мали достигли даже Европы. На портулаках — географических картах XIV в. — часто фигурируют владения «короля Мелли». На карте Судана в каталанском атласе короля Франции Карла V изображена фигура царя, восседающего на троне. В одной руке он держит скипетр, в другой — слиток золота, который протягивает всаднику под покрывалом — туарегу. Сверху надпись: «Имя этого негритянского князя Муса Мали, правитель негров Гвинеи». До XVI в. государство Мали изображалось на многих европейских картах. При мансе Мусе или даже еще при его предшественнике Мали обложило данью город Гао в излучине Нигера, местопребывание сон-гайской аристократии. В конце XIV в. Муса II наконец присоединил давний предмет вожделений малийских правителей, медные копи Такедда в Аире, и государство Мали достигло своих наибольших размеров.
Особенно много интересных сведений сообщает Ибн Баттута, который в 1352–1353 гг. побывал в главных провинциях Мали и описал царившие в них порядок, безопасность, благосостояние и гостеприимство. При мансе Мусе города Гао, Томбукту и Джен-не стали не только центрами торговли и ремесел, но и средоточием мусульманской учености. Наезжавшие купцы жили в отдельных кварталах. Существовали и специальные кварталы ремесленников, что говорит о процветании ремесел. Аристократы строили для себя роскошные дворцы, появились новые красивые мечети. Большая мечеть в Гао и пышно украшенный дворец в Томбукту считались творениями андалузского архитектора эс-Сахили, с которым манса Муса познакомился во время паломничества в Мекку. Оба здания могли быть возведены и позднее, в царствование одного из правителей Сонгай, но не вызывает сомнений, что при мансе Мусе, когда государство Мали достигло наибольшего расцвета, благодаря расширению торговых связей бурно развивались города, а следовательно, и градостроительство. При мансе Мусе наступил и новый период усиленной исламизации, сопряженной с укреплением высшей государственной власти и образованием важных центров культуры.
Но и государство Мали, как многие другие непрочные государственные объединения раннеклассового общества, подверженные нападениям воинственных кочевников и соседних союзов племен, постепенно распалось.
С конца XIV в. династические раздоры ослабляли страну и мешали ей обороняться против вторжений исповедовавших анимизм племен моси с юга и туарегов с севера. В 1433 г. туарегские племена кочевников-верблюдоводов захватили Томбукту, Араван и Валату. Династия Кейта удержалась у власти до 1645 г., но ее владения непрестанно сокращались, к числу исконных врагов добавились тукулёры и бамбара, и с XV в. о ее былом величии остались только воспоминания.
Однако в городе Мали и в XVI в. еще процветали ремесла, производившие в числе прочих изделий хлопчатобумажные ткани для вывоза в Дженне и Томбукту. Лев Африканский пишет, что зерновые и скот имелись там в изобилии, а город Мали насчитывал около б тысяч прочных зданий. Но начиная с XV в. в восточной части некогда могущественного Мали зарождалось на основе векового союза племен сонгаев из Гао еще одно великое государство, которому суждено было стать важным этапом развития Западного Судана.
1.3. Сонгай
Центр третьего крупного государства средневекового Судана — Сонгай, которое к началу XV в. получило политический перевес, находился к востоку от Ганы и Мали. Сонгай населяли область в среднем течении Нигера, выше порогов Бусы. Сначала их основными занятиями были рыболовство и возделывание риса. Ранняя традиция туманно сообщает о длившихся десятилетиями оборонительных войнах против восточных хауса и западных мандинго. Гао упоминается как местопребывание сонгаев уже в 890 г.
В литературе о Западном Судане происхождение государств на его территории, в том числе и Сонгай, обычно объясняется вторжениями «чужаков». Конечно, рассматриваемые районы Центрального и Западного Судана вообще и области расселения племен хауса и государство Канем-Борну в частности действительно испытывали сильное влияние воинственных кочевых племен берберов, ливийцев, арабов, но тем не менее к соответствующим показаниям суданских хроник следует относиться с большой осторожностью и оценивать их критически.
Как известно, принявшие ислам племена, правящие династии и аристократия формировавшихся государств часто приписывали себе чужеземное происхождение. Нередко они выводили свою генеалогию от того или иного из арабских правителей, являвшегося якобы родственником пророка, или даже от самого пророка. Многие легенды такого рода были измышлениями мусульманских ученых: возвеличивая правящую династию, они стремились тем самым оправдать ее притязания на власть над эксплуатируемым родным народом и покоренными соседними племенами. Все теории элитарного происхождения правящих классов и слоев в эксплуататорском обществе отмечены расовой или религиозной окраской. Известный советский африканист Д. А. Ольдерогге на основе систематического исследования названий государственных институтов, должностей и должностных лиц в государстве Сонгай пришел к выводу, что все они местного происхождения.
Только в терминологии, связанной с религией, удалось проследить близкое родство с арабскими словами.
Трудно установить, когда именно началось образование первых форм государственной организации, связанное с выделением аристократии и развитием отношений эксплуатации среди сонгаев. При легендарном вожде по имени Фаран Бер, о котором по сей день повествуют многочисленные сказания, сонгаям покорилась вся долина Нигера до окрестностей Томбукту.
Государство Сонгай уже вполне сложилось в начале XV в., а в правление сонни (титул правителя) Али и аскии Мухаммеда I достигло наивысшего развития. Еще в XIV в. Сонгай было вассалом Мали, но к концу этого столетия обрело независимость. Сонни Али по прозвищу Великий, правивший с 1464 по 1492 г., в 1468 г. захватил Томбукту и успешно отразил вторжения туарегов и моси.
Он завоевал и важный центр торговли Дженне, нанеся этим еще один сокрушительный удар государству Мали. В эти годы происходила ожесточенная борьба за малийское наследство, и правителям Сонгай приходилось утверждать свою власть в непрестанных войнах. Сонни Али был очень одаренным полководцем. Умело использовав все внутренние ресурсы военных дружин сонгаев и крестьянских ополчений, он в конце концов создал могущественную империю, простиравшуюся на западе до Мопти и Ва-латы, а на востоке — до местностей, населенных хауса. При нем упорядочилось также внутреннее управление, усилилась централизация. С захватом Дженне правители Сонгай получили доступ к золотым россыпям Биту (Берег Слоновой Кости, Верхняя Вольта, современная Гана) и установили свой контроль над ними. Эксплуатация этих месторождений велась с XIV в., но при правителях Сонгай она активизировалась.
Одновременно с передвижением важнейших государственных центров с территории Ганы дальше на восток, в Сонгай, переместились и центры добычи золота, а также некоторые торговые пути. Помимо золотых приисков в Галаме и Батмбуке, разрабатывавшихся еще древней Ганой, и в Буре, на территории Мали, золото добывалось теперь на золотоносных участках в государстве Сонгай, на севере Гвинейского побережья.
Суданские хронисты изображают сонни Али жестоким тираном, творившим беззакония. Он изгнал из городов мусульманских ученых, хотя сам принял ислам. Никоим образом не следует считать его деспотом, который мог появиться только на африканской почве: это был типичный правитель раннефеодальной эпохи. Сама собой напрашивается аналогия с французскими Меровингами, которые в борьбе с местной родовой знатью и другими воинственными соперниками не гнушались никакими средствами. К тому же на этом раннем этапе формирования государства в основном путем военной экспансии ислам, как, впрочем, и любая другая монотеистическая религия в сходный период, еще не играл той роли, в которой он выступал позднее, когда государство укрепилось.
В Сонгай процесс внутренней консолидации государства происходил в основном при аскии Мухаммеде Туре I, правившем с 1493 по 1528 г. Он стремился создать хорошо действующее центральное управление. Выходец из племени сонинке, в течение многих лет бывший сановником и военачальником сонни Али, Мухаммед Туре I лоложил начало новой мусульманской династии аскиев. В XVI в., когда она достигла наибольшего могущества, государство Сонгай продвинулось на западе до Сегу и важного оазиса и опорного пункта на границе с Сахарой — Анра, принадлежавшего прежде туарегам, а на северо-востоке — до западного предела Борну. С тех пор правители Сонгай владели богатыми соляными и медными разработками в Тегаззе и Тауденни. В этих отдаленных местностях стояли сонгайские гарнизоны. Войска Сонгай неизменно отражали непрекращавшиеся набеги моси и почти без труда покорили города хауса Замфару, Кацину и Зарию, но Кано долго оказывал им сопротивление.
Военным успехам Сонгай немало способствовало то обстоятельство, что аския Мухаммед I наборы контингентов знати и вассалов, а также свободных крестьян в народное ополчение заменил постоянным войском из рабов и профессиональных солдат. По всей территории были разбросаны сильные гарнизоны, закладывались и возводились все новые пограничные укрепления. Войско несло и полицейские функции внутри страны. По Нигеру даже курсировала сонгайская флотилия.
Подобно некоторым правителям Мали, Мухаммед I прославился пышными паломничествами в Мекку. Самое знаменитое его путешествие продолжалось с 1495 по 1497 г., в нем участвовали полторы тысячи рабов — пятьсот конников и тысяча пеших. В пути Мухаммед I также растратил огромные суммы денег и задолжал египетским купцам 150 тысяч дукатов. Аббасидский халиф ал-Мутаваккил пожаловал ему титул Амир ал-Муслимин — «Государь верующих в странах Судана».
Великая заслуга аскии Мухаммеда I в том, что он всячески поощрял в своей империи культурное творчество. Он приглашал арабских врачей, ученых, архитекторов, и благодаря им в городах развивалась культура. Он вернул из Валаты ученых, которых в свое время изгнал сонни Али. Исламские школы в Томбукту и Дженне переживали новый расцвет. В высшем учебном заведении Санкоре в Томбукту — его можно сравнить с университетом, ал-Азхар в Каире — наряду с Кораном и другими теологическими дисциплинами изучали литературу, историю, географию, математику и астрономию (семь свободных искусств). В биографиях выдающихся ученых Томбукту, написанных местным автором, ученым Ахмедом Баба, названо более ста поэтов, законоведов, математиков, которые в XVI в. определяли духовный климат Томбукту. При этом собственно западносуданская культура и здесь создавалась вокруг центров мусульманского образования. К этому периоду относятся многочисленные научные труды, исторические хроники и рукописи на различные темы (бóльшая их часть была уничтожена в конце XVI в. во время нашествия марокканцев).
Мухаммед I, как и многие другие правители, всемерно поддерживал мусульманское духовенство и использовал ислам для укрепления государственности. Так, с 1502 г. при дворе аскии подвизался известный знаток всех тонкостей мусульманской религии ал-Магили из Тлемсена (Алжир), живший прежде в Кано, крупном хаусанском городе. Его перу принадлежит знаменитый трактат о двенадцати обязанностях правителя, в котором рассматриваются основные проблемы централизованного мусульманского государства. Идеология ислама и проникнутое его принципами законодательство играли роль фермента в отмирании старых организационных форм доклассового общества.
Проникновение ислама в Западную, равно как и в Восточную, Африку характеризуется двумя обстоятельствами: он был тесно связан с торговыми дорогами и купцами, которые первыми прокладывали пути к его мирному распространению, и стал религией правящего класса. Уже в VIII в. Судан посещали мусульманские купцы из Магриба и Египта, а за ними следом поспешали священнослужители. В важнейших торговых центрах, например в Кумби-Сале, столице древнего государства Ганы, возникали целые колонии мусульман, которые жили в особых кварталах. Хотя нашествие Алморавидов ускорило процесс принятия ислама, прежде всего правителями Ганы и Мали, дорогу ему по-прежнему расчищали в первую очередь купцы и «святые люди».
Так, шаг за шагом ислам завоевывал правящую знать и население городов по течению Сенегала и в излучине Нигера: Дженне, Гао, Томбукту. И в Борну ислам с XI в. стал государственной религией в основном благодаря тому, что, будучи узловым пунктом на караванных путях, эта страна занимала выгодное положение в торговле. По поводу областей хауса источники сообщают противоречивые сведения, но и они дают право предположить, что уже в XIV в. ислам проникал в эти районы с разных сторон, в особенности через посредство купцов, паломников и священнослужителей из Западного Судана, Борну и Северной Африки, и что этому процессу благоприятствовали тесные политические связи с Борну и государством Сонгай.
Приморские города и города-государства Восточной Африки подпали под влияние ислама с VIII в., после расселения там арабов, и вскоре под воздействием арабо-суахилийской аристократии приняли мусульманскую религию как государственную. Проникновение ислама из Египта на юг происходило медленно и с интервалами. Только в 1415 г. во главе Донголы в Восточном Судане стал мусульманский правитель, а в восточносуданских оазисах Дарфур, Вадаи, Багирми и других династии последователей анимистической религии лишь с XVI в. стали уступать место «правоверным» властителям.
Как известно, ислам особенно легко распространялся среди городского населения. В городах, где были сосредоточены ремесла, торговля и культура, мусульмане вступали в контакт с местным населением. Определение Энгельса: «Ислам — это религия, приспособленная для жителей Востока, в особенности для арабов, следовательно, с одной стороны, для горожан, занимающихся торговлей и ремеслами, а с другой — для кочевников-бедуинов» — справедливо и в применении к Западному и Центральному Судану и другим районам Африки. Многие кочевые племена, особенно те, что, находясь в процессе перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу, переживали стадию «военной демократии», подхватывали знамя ислама и призывали к «священной войне» против «неверных». Для купцов и посредников в торговле, особенно для сонинке, диула и хауса, этих исконных торговых племен Западной Африки, переход от анимизма к мусульманской религии стал настоятельной экономической необходимостью.
Ислам создавал могущественную организацию верующих, которая не считалась с племенными границами и способствовала экономическим и торговым связям. Кроме того, ислам обеспечивал своим последователям преимущества в экономике и культуре над автохтонными племенами. Принятие ислама не только облегчало торговлю с мусульманскими странами — наследниками халифата, например с государствами Северной Африки и Аравийского полуострова, но и помогало проникновению элементов более высокой образованности, таких, как письменность и духовные школы, которые быстро становились опорными пунктами чисто африканской культуры.
Но в первую очередь распространение ислама как идеологии раннеклассового общества, в том числе раннефеодального, служило укреплению авторитета и власти правящих династий и формированию аристократии. Правители обеспечивали себе особое религиозное почитание, создавался монотеистический государственный культ.
Следуя принципу «Сuius regio, eius religio» («Чья страна, того и вера»), аристократия стремилась оправдать ссылками на Коран свои притязания на власть и эксплуатацию покоренных народов. Введение мусульманских систем права и налогообложения ускоряло создание государственного аппарата власти и упорядочивало его. Не вызывает, однако, сомнений, что в государственных образованиях до XVI в. ислам не проникал в деревенские общины и на первых порах даже мало влиял на эти традиционные социальные институты. Масштабы его распространения среди подчиненных и эксплуатируемых слоев населения, безусловно, зависели от степени внутренней классовой дифференциации и развития эксплуататорских отношений.
Характерно, что на почве Африки сначала привились не столько теологические принципы ислама, сколько мусульманские институты и культ. Местные условия заставляли включать в ритуал многие элементы домусульманских религий: отдельные представления, обычаи и церемонии, например свадебные обряды, культ святых, народные празднества, — и постепенно они ассимилировались с исламом. В результате в Африке ислам и в своей теории, и в практике приобрел ряд специфических черт и^на протяжении веков все больше становился народной религией.
Духовенство (имамы, алкали, модибо, маламы) — во многих районах его функции наследовались в пределах нескольких семей — в экономическом отношении, как правило, зависело от религиозных подношений и даров, ибо в Африке были неизвестны вакф и передача по наследству права собственности на земли и другую недвижимость. Подобные институты сложились только в государстве Сонгай и некоторых городах-государствах хауса, где «альфа» (духовенство) играла важную роль в экономике и политике. Аския Мухаммед I одаривал главные мечети Томбукту и Дженне землями, рабами и крупными денежными суммами, которые шли па уплату жалованья церковным служащим и обучение духовных лиц.
«Тарих ал-фатташ» сообщает, что альфа Кати, один из высших представителей мусульманского духовенства, обратился к аскии с просьбой о поддержке. Тот одарил его земельным имением Диангадья в области Юна, с тринадцатью рабами и надсмотрщиком, а также 40 мерами семенного зерна.
Как и в древней Гане, административное управление осуществлялось в Мали и Сонгай по территориальному принципу. Аския Мухаммед I ввел регулярное налогообложение, прежде всего в своих коренных владениях. Государство Сонгай состояло из четырех крупных провинций, подчиненных обычно власти родственников царя, и ряда более мелких княжеств и областей, плативших царю дань. Центральная власть, прежде всего в интересах купцов, ввела единую систему мер и весов, поощряла торговлю и ремесла предоставлением особых привилегий, внедряла новые сельскохозяйственные культуры и методы земледелия (ирригационные каналы на Нигере, переселение еврейских огородников из оазиса Туат, эксплуатация соляных залежей Тегаззы). Наряду с налогообложением свободного населения, входившего в деревенские общины, основой общественного строя был труд рабов, живших в специальных селениях на землях царской фамилии, чиновников, духовенства и придворных. По сравнению с Ганой социально-экономическое устройство Сонгай в большей мере определялось появлением эксплуатации внутри страны, и правящая верхушка извлекала прибыли не только из своего монопольного положения в посреднической торговле. Возросшее разделение труда в городах между ремеслом и сельским хозяйством имело своим следствием развитие высокоспециализированного производства на экспорт. При аскии Мухаммеде I Сонгай превратилось в централизованное государство с отчетливо выраженными отношениями зависимости и эксплуатации.
Но и оно стало во второй половине XVI в. жертвой междоусобиц, династических распрей и сепаратистских устремлений вассалов. Из этих войн Сонгай вышло очень ослабленным.
Этому немало способствовало и то обстоятельство, что в конце XVI в. сонгаям угрожал султан Марокко Мулай Ахмед ал-Мансур. Марокканских султанов давно привлекала выгодная транссахарская торговля, они мечтали наложить руку на месторождения золота в Судане. В 1584 г. марокканцам удалось захватить рудники Тегаззы, а в 1591 г. армия под командованием паши Джудара достигла левого берега Нигера и захватила Томбукту. Аския Исхак быстро мобилизовал 18 тысяч конников и 9700 пехотинцев, но они уступали по своей боевой мощи марокканцам, имевшим огнестрельное оружие. Города Томбукту, Дженне и Гао пали и были разграблены.
Английский купец из Марракеша сообщил в 1599 г., что по возвращении из похода паша Джудар принес в дар султану 30 верблюдов, до предела нагруженных золотом, рабов и рабынь, лошадей, перец, рога носорога и другие товары.
Марокканские войска установили кровавую диктатуру. Кади Томбукту направил султану ал-Мансуру письмо, где жаловался на невыносимые условия жизни. Вместо ответа султан послал на подкрепление своей армии 12 тысяч солдат и отдал варварский приказ заковать в цепи и отправить в Марокко кади, всех ученых и их родных со всем имуществом и книгами. Многие из них погибли еще в пути. В числе живых остался историк Ахмед Баба. Много лет провел он в заточении в Марракеше и только в 1607 г. возвратился на родину.
И все же марокканским войскам не удалось полностью подчинить себе Сонгай и утвердиться в Судане. Новый аския, Нух, ведя из Денди партизанскую войну, ослабил марокканские войска, а некоторые подразделения и вовсе уничтожил. Содержание наемников поглощало все доходы марокканцев. Вскоре из Дженне, Гао и Бамбы были выведены гарнизоны. Против марокканцев то и дело вспыхивали мятежи, даже в самой марокканской армии возникло волнение. Остатки разбитого войска осели в Томбукту. Их потомки — арма, или рума, — образовали паразитическую верхушку, которая со временем слилась с суданской аристократией.
Но пора могущества государства Сонгай миновала безвозвратно. И без того непрочные связи многочисленных вассальных племен и государственных объединений с государством Сонгай порвались окончательно. Народ бамбара в Сегу отделился и нападал на Дженне и Томбукту. Участились набеги туарегов и некоторых кочевых племен фульбе с севера. В 1680 г. столицу государства — Гао захватили туареги. К этому времени сказалось влияние европейских колониальных захватов, распространявшихся сначала только на побережье. Оно проявилось прежде всего в перемещении традиционных торговых путей, что положило конец первому периоду расцвета африканских государственных образований в Судане.
1.4. Царства моси и города-государства хауса
С XI–XII вв. военные союзы племен или ранние государственные образования возникали и в области между излучиной Нигера и верхним бассейном Вольты. Жившие здесь моси вошли в историю Судана благодаря тому, что создали два небольших государства: Уагадугу и Ятенга. Государства эти могли гордиться сравнительно высоко организованной системой администрации, но во многих других областях общественной жизни они оставались на поздней стадии дифференцированного первобытнообщинного строя. Так, торговля не получила у них существенного развития, и занимались ею купцы из сараколе и мандинго. Ислам не смог здесь потеснить родовые и племенные религии и культы правителей.
История этих немусульманских государств известна очень мало, хотя в суданских хрониках и сообщениях рано появляются известия о новом государстве, Ятенге, которое совершало военные набеги на ближние торговые города в богатой долине Нигера. В начале XIV в. племена моси из Ятенги часто нападали на Томбукту, а в конце XV в. правитель моси Насодоба попытался захватить города Багана и Валата. Однако сонгайские цари успешно отражали эти и другие военные предприятия моси на территории их владений.
Кроме того, португальские путешественники, посещавшие побережье Гвинеи, сообщали о существовании в глубине материка государств моси и дагомба.
На северо-западе современной Нигерии и в значительной мере на территории Республики Нигер начиная с X в. развивались города-государства хауса. В некоторых местных хрониках, составленных иногда на арабском языке, но чаще на языке хауса, излагается история отдельных городов. К сожалению, в начале XIX в., когда при Османе дан Фодио в городах хауса к власти пришла аристократия фульбе, многие документы были уничтожены. Остались лишь скупые местные сообщения, в том числе хроника Кано. По сведениям, относящимся, вероятно, к XVI в., еще в глубокой древности существовало семь городов-государств, «основание» которых легенда приписывает сыну и шести племянникам правительницы торгового города Даура.
Действительно, в Дауре, Гобире, Бираме, Каципе, Зарии, равно как в Кано и Рано, издавна образовались важные центры торговли и ремесла, где правили так или иначе связанные между собой династии. Две из них легенда называет «царями рынка». В Кано и Рано, где производились преимущественно ткани, правящие династии носили титул «цари индиго». Гобир, «царь войска», заботился о защите других городов, особенно от постоянно угрожавших с севера племен туарегов и тубу. Шестой брат, правитель Зарии, поставлял остальным царям рабов, а потому назывался «повелитель рабов». Кроме того, существовало, очевидно, еще семь населенных родственными племенами и народами «незаконных» владений (Кебби, Замфара, Илорин, Нупе, Гвари и др.), где хауса находились в меньшинстве.
Хотя содержание легенд требует критической оценки, они несомненно отражают некоторые специфические особенности общественного и социального строя хаусанских государств. Прежде всего они создают впечатление некоего единства, как если бы различные города хауса составляли одно государство. Обнесенные толстыми крепостными стенами, города с их пригородами представляли собой самостоятельные округа со своей администрацией и своим правителем. Глубокая экономическая и социальная дифференциация привела к выделению в них хорошо организованных государственных органов власти, наследственной знати и устойчивых династий. Об этом свидетельствуют многочисленные городские хроники, в основном восстановленные лишь в XIX в. на основе устных преданий, рассказы Ибн Баттуты, относящиеся к середине XIV в., и Льва Африканского, жившего в XVI в. Хроника Кано сообщает, что при правителе Нагуджа (1194–1247) уже взимались постоянные налоги; они составляли одну восьмую часть урожая, собиравшегося деревенскими общинами крестьян в подвластных Кано областях.
В источниках прослеживается систематическое использование «рабского» труда в типичной для Западного Судана форме. Царь («сарки») Кано Тсамиа (1307–1343) получил однажды в качестве дани 200 рабов из числа военнопленных. Галадима (мажордом царя и высший сановник) Даура после успешных походов в южные области посылал своему господину Абдулахи Бурджа (1438–1452) тысячу рабов ежемесячно. Наблюдавшаяся и в других государствах Западного Судана система эксплуатации рабов путем поселения в специальных деревнях являлась важной экономической опорой трона. Даура, например, по возвращении из южных походов основал 21 поселение по 500 рабов обоего пола в каждом. Селения эти подчинялись непосредственно царю, если он не передавал их царским чиновникам или иногда высокопоставленным мусульманским священнослужителям. Рабов заставляли обрабатывать государственные земли и вносить ренту типа феодальной.
Описывая свое пребывание в некоторых государствах хауса, Лев Африканский сообщает в 1507 г. о большом количестве богатых купцов, ведших широкую караванную торговлю через Аир и медные копи Такедды с Северной Африкой. Среди товаров выше всего ценилась медь, из которой ремесленники делали предметы искусства и маски умерших, особенно на юге, в среднем течении Нигера, где жили нупе, и у йоруба. Предметами вывоза из городов хауса служили в первую очередь изготовленные в местных ремесленных мастерских металлические и кожаные предметы и прекрасные хлопчатобумажные ткани цвета индиго. Они и по сей день составляют славу этих мест. В больших ткацких мастерских и красильнях, обнесенных стенами, трудились в основном рабы. Ислам распространялся, по-видимому, медленно и только в XIV в. достиг заметных успехов. Царь Кано Румфа (1463–1493) сделал ислам государственной религией. Он разрушил старые храмы и построил большие мечети.
XVI век был важным этапом в истории государств хауса. В этот период усилилось классовое расслоение общества, укрепились государственные формы организации, отдельные государства хауса сплотились теснее благодаря употреблению общего языка. В начале XVI в. Кано, Кацина, Зариа и Замфара были покорены аскией Мухаммедом I и стали данниками государства Сонгай. Сообщение Льва Африканского о подчинении городов хауса представляется вполне правдоподобным, хотя «Тарихи» Томбукту и хроника Кано умалчивают об этих событиях.
Кацина, а впоследствии и остальные хаусанские города вновь получили независимость в 1554 г., после победы при Карфате. Таковы исторические факты.
С ними тесно связаны такие явления, как временное объединение в борьбе за независимость против Сонгайской державы обычно враждовавших между собой городов-государств хауса, консолидация народности хауса и официальное применение ее самоназвания. Кроме того, есть все основания заключить, что многочисленные легенды о «настоящих» и «ненастоящих» государствах хауса возникли в период войн с государством Сонгай, а следовательно, должны быть датированы XVI в. Нет сомнений, эта оборонительная борьба представляла собой совместное выступление вовне, в основе которого лежало определенное феодальное чувство «национальной» общности. Но в последующие годы эта чувство общности весьма быстро снова уступило место партикуляризму городов-государств при номинальном признании верховной власти одного из них или соседнего Борну.
В XVII–XVIII вв. то одно, то другое государство хауса выдвигалось как узловой пункт караванной торговли, а следовательно, и как важный политический центр. После того как из-за распада государства Сонгай изменились маршруты караванов в Центральном Судане, в наиболее выгодном положении оказалась Кацина, цветущий центр торговли и мусульманской науки, но и ей пришлось отстаивать свои позиции в ожесточенной борьбе с Кано за контроль над транссахарской торговлей. В XVIII в. выдвинулся и стал ведущей политической силой среди городов-государств хауса Гобир. Но единства между ними по-прежнему не было, и то и дело возникали конфликты.
1.5. Канем-Борну
Процесс формирования племенных союзов и развивавшихся на их основе централизованных государственных образований происходил очень рано и в районе озера Чад, древнем центре неолитической цивилизации. К югу от озера, в болотистой местности в междуречье Шари и Логоне, археологи раскопали интересные материалы периода позднего неолита, принадлежавшие народу сао. Сао оставили не одни только искусные изделия высокоразвитого гончарства и терракотовые фигурки, они умели обрабатывать высоко ценимые металлы — бронзу и медь. Каста кузнецов пользовалась у них большим почетом. Нет, однако, никаких указаний на то, что сао, населявшие с VIII по X в. южный и восточный берега озера Чад, достигли высоких форм общественной организации. Напротив, они очень рано стали жертвами набегов правителей Канема-Борну, и с XIII в. упоминания о них полностью исчезают из источников.
Район озера Чад в I тысячелетии н. э. был не только важным центром развития неолитической культуры. Здесь оседали многочисленные кочевые племена теда (тубу) и канури, здесь их родовая знать вела войны с соседними негроидными племенами и народами. В конце концов в VIII в. (?) правителям династии одного из племен теда удалось подчинить своей власти ряд одноязычных племен из области Тибести и родственные им народности с берегов озера Чад, говорившие на языке канури. Государство Канем с центром и столицей в Нджими находилось к востоку и северо-востоку от озера Чад.
В первые столетия после воцарения правящая династия Сефува укрепила свое положение, проводя политику экспансии и централизации власти. Одной из основ ее могущества было то, что она рано захватила контроль над торговлей с другими государствами и над караванными путями, ведшими на север через Феццан (Ливия), а на восток через оазисы Дарфура к Нилу и далее, до Сомали. Извлекавшиеся прибыли давали царской фамилии и знати значительные экономические преимущества. Во второй половине XI в. правитель Канема Хуме (1085–1097) принял ислам и тем укрепил внутреннее устройство своего государства. Он призвал ко двору многих мусульманских ученых. Его сын Дунама (1097–1150) (?) дважды предпринимал паломничество в Мекку, во время третьего путешествия в священный город он погиб перед высадкой на Аравийский полуостров. Ему приписывают введение конного войска, состоявшего первоначально из арабских воинов, а впоследствии из рабов.
Наибольших размеров древнее государство Канем достигло при май (с XII в. — титул правителя) Дунама Диббалами, правившем с 1221 по 1259 г. Чтобы подчинить себе движение караванов по великому транссахарскому пути, соединявшему озеро Чад с Триполи, правитель Канема вел нескончаемые войны за расширение сферы своего влияния. Располагая конным войском в 30 тысяч человек — это число, безусловно, несколько преувеличено в источниках, — царь Канема раздвинул границы своих владений на севере до Феццана, на юге до современного Дикоа (область расселения сао), на востоке до Вадаи, на западе до границ государств хауса. В это время существовали оживленные экономические и политические связи с Северной Африкой и Египтом. В 1257 г. царь послал подарки правителю Туниса, в том числе жирафу, — «от царя Канема и господина Борну». Посольство из Канема произвело в Тунисе большое впечатление.
В начале XIII в. государство Канем приобрело необычайно большое значение. В уже упоминавшемся каталанском атласе, представляющем очень большой интерес, на карте Судана наряду с царем Мелле, или Мали, изображен только правитель Канема. Один из лучших знатоков истории Канем-Борну, И. Юрвуа, заметил: «Сефува заботились не только о военном могуществе своего государства. В средние века Канем воистину был средоточием цивилизации в Центральном Судане, как преемник Ганы — Мали в Западном Судане».
Во внутреннем социальном и политическом строе Канема много сходства с другими западносуданскими государствами. Правители главных провинций, часть которых передавала свой титул по наследству, на первых порах были в основном членами царской фамилии, т. е. царского рода. Трон передавался по мужской линии, хотя еще были живучи и пережитки материнского права. Царский совет (ногена) имел решающее слово в вопросах законодательства и управления. Рабский труд применялся в патриархальной форме — в домашнем хозяйстве, а также в специальных поселениях.
Уже при май Диббалами феодальные распри и сепаратизм аристократии, особенно же членов царского дома, подрывали внутреннее единство государства. Этому способствовали и центробежные тенденции и восстания некоторых племен теда и булала. Именно булала вынудили правящую династию (в XIV в. один за другим были убиты в разные годы четыре царя) покинуть в конце XIV в. собственно Канем, находящийся к северо-востоку от озера Чад, и обосноваться к западу от озера, в Каго. Теперь центром государства стало Борну, населенное в основном канури. Булала правили Канемом до конца XV в. Только Идрису II (1504–1526) удалось вернуть Канем и вновь включить в свои владения столицу Нджими.
Но на этом, втором этапе возвышения государства Канем-Борну резиденцией царей династии Сефува остался Борну. При Идрисе Алома (1571–1603) были восстановлены прежние границы государства, т. е. оно расширилось. Был покорен Аир, во временную зависимость попал хаусанский город Кано. Войска Канема-Борну заняли оазис Кавар на пути к Феццану, имевший немаловажное значение благодаря богатым залежам соли и соды. Хроника и другие исторические источники изобилуют сообщениями о непрекращающихся восстаниях тубу и булала. Май Идрис и его преемники пытались подавить волнения, переселяя целые племена и принимая другие решительные меры. В XVII в. царю Борну платило дань и Багирми, хотя в это же время Дарфур в правление мусульманской династии Кейта добился независимости. В последующие столетия государство Канем-Борну, как и многие его соседи, переживало упадок, отмеченный внутрифеодальными междоусобицами.
1.6. Бенин и народы йоруба
Побережье Верхней Гвинеи, от Берега Слоновой Кости до устья Нигера, населяли народы (кру, эве, акан, йоруба, ибо), очень близко стоявшие друг к другу по языку и этническим особенностям. Об истории населенной ими территории, и в первую очередь Юго-Западной Нигерии, мы узнаем из устных преданий «придворной» историографии, из ценных материалов археологических раскопок, поразивших специалистов прекрасными произведениями искусства, а также из рассказов португальских и голландских путешественников, которые с конца XV в. сообщали интересные подробности быта и государственного устройства этих народов. Однако недостаток письменных источников чрезвычайно затрудняет детальную реконструкцию их истории.
В 1486 г. Аффонсу д'Авейру по приказу португальского короля предпринял торговую и исследовательскую экспедицию ко двору правителя Бенина — обы. К этому времени Бенин, подобно другим городам-государствам йоруба, существовал уже много веков. Первые португальские путешественники описывали большие корабли, вмещавшие около ста человек. Европейские купцы, которых манила торговля у побережий, с удивлением рассказывали о величине и красоте города, о богатстве его жителей, о впечатляющем придворном церемониале, о высоком развитии ремесел и искусства. Анонимный автор второй половины XVI в., подписавшийся инициалами Д. Р., в своем «Описании королевства Бенин» дает известное представление об этом центре западноафриканской культуры: «Дома в этом городе стоят в большом порядке и построены один возле другого, так же, как дома в Голландии. В дома, в которых живут важные люди, знать или другие, надо подыматься на две-три ступени. Они имеют спереди галерею, где можно укрыться в дождь… Каждое утро галерею подметают рабы».
Голландский географ О. Даппер, живший в XVII в., также, сравнивал города Западной Африки с голландскими. Он оставил описание дворца правителя Бенина. Квадратный в плане, дворец не уступал размерами тогдашнему голландскому городу Харлему и был обнесен прочной стеной с воротами.
Однако прославили Бенин на весь мир ценнейшие памятники искусства. Экспедиции 1897 г. (во время которых английские колонизаторы разграбили дворцы и похитили ценные бронзы), исследования немецкого африканиста Лео Фробениуса, раскопки и случайные находки в стране йоруба, например во дворце они в Ифе в 1938–1939 гг., выявили большие коллекции и отдельные предметы из бронзы и латуни, а также прекрасные резные работы из слоновой кости в Бенине и соседнем Ифе. Они привлекли к себе самое пристальное внимание и вызвали множество гипотез и предположений. Стены дворца были украшены бронзовыми изображениями и рельефами знатных людей, военачальников, священнослужителей, богов и священных животных. Прекрасные бронзовые фигуры и головы членов царской фамилии, стилизованные изображения животных, в том числе змеи и петуха, выполненные из высококачественного литья, служили культовыми предметами и украшали так называемый алтарь предков во дворце правителя.
Большую известность получили и найденные Бэконом в 1897 г. бронзовые доски. На более поздних из них запечатлены, иногда во весь рост, европейцы. Придворное искусство синтезировалось в культе предков с творчеством деревенских мастеров, которые в сельских общинах объединялись в касты резчиков и литейщиков. Неудивительно поэтому, что многие произведения, предназначенные прославлять правящую династию и ее предков, демонстрировать богатство и могущество царя, поражают своим «крестьянским» характером. Деревенские мастера работали чаще всего с деревом, глиной, терракотой, т. е. с быстро разрушающимися материалами, тогда как при дворе по приказанию обы и его чиновников создавали изделия в основном из бронзы, слоновой кости и терракоты.
Как и в творениях искусства долины Нок и прилегающей области, появившихся на свет приблизительно на тысячу лет раньше, дошедшие до нас произведения Бенина представляют собой стилизованные портретные изображения, доведенные почти до совершенства. В них подчеркнуты типические черты, индивидуальные же особенности играют второстепенную роль, они, даже если говорят о разнице в социальном положении, выявлены лишь во второстепенных деталях — в одежде, драгоценностях, раскраске тела и головных украшениях. Высококвалифицированные придворные резчики и литейщики владели искусством особого литья методом потерянного воска и достигли в нем высокого мастерства.
Датирование этих прекрасных по форме и богато украшенных отливок было иногда сопряжено с большими трудностями, но в некоторых случаях ясность внесли аналитические исследования с применением современных химико-физических методов. В настоящее время общепринята точка зрения, что преобладающая часть произведений искусства создана при дворах правителей Бенина и Ифе в XIII–XVII вв. Если верить устной традиции, Бенин заимствовал технику бронзового литья у Ифе. В первой половине XIII в. правитель Бенина Огуола якобы пригласил из Ифе, тогдашнего религиозного центра всех городов-государств йоруба, опытных литейщиков. На самом деле некоторые из прелестных терракотовых и бронзовых фигурок Ифе, а также бронзы Тады, Джеббы и Гираги или Игбо-Укву (ок. 900 г. н. э.) относятся к более раннему периоду.
Необходимые для бронзового литья металлы, в том числе медь, ввозили из очень отдаленных местностей, благо торговля с ними велась с глубокой древности. Добывали их, скорее всего, в копях Северной Африки, в Южной Сахаре и в Дарфуре. Выявленные к настоящему времени предметы искусства из Ифе и Бенина, особенно бронзы, по совершенству технического выполнения не только превосходят соответствующие произведения самого Судана, но и не уступают по тщательности художественной обработки и качеству литья произведениям мастеров европейского Ренессанса.
После открытия этих прекрасных творений многие буржуазные ученые пытались приписать их чужеземным влияниям, отвергнуть их африканское происхождение. Не раз даже «доказывалось», что бронзы Бенина были изваяны в XV и XVI вв. португальцами. Их родиной объявляли Грецию, в них даже усматривали индуистские влияния. Широкий отклик получили оказавшиеся впоследствии совершенно необоснованными предположения Лео Фробениуса, будто цивилизация йоруба создана древними этрусками и представляла собой окраину легендарной Атлантиды на западном берегу Африки. Реальные результаты изучения подлинной истории народов Африки опровергли многие из этих теорий и гипотез, которые в период империалистических завоеваний и колониального господства пополнили арсенал расистских и колониально-апологетических аргументов. Что касается произведений Бенина и Ифе, то сейчас уже невозможно отрицать, что они — творение рук африканских мастеров.
Это не означает, что следует полностью отвергать наличие культурных контактов по старым торговым путям, достигавшим Средиземноморья, Египта, Нубии и Эфиопии. Еще ждут ответа многие вопросы, в частности о связях между отдельными центрами искусства в Южной Нигерии (у ибо) и в Береге Слоновой Кости, где издавна производилось золотое литье по методу потерянного воска. Но это никоим образом не подтверждает иноземного происхождения искусства Бенина и Ифе, глубоко негроидного по своему существу.
Государство Бенин основал, очевидно, в середине XII в. правитель Эвека, выходец из Ифе, религиозного центра йоруба. Территория Бенина соответствовала области расселения группы племен эдо, которых устные предания называют близкими родичами йоруба. Даже еще в начале XX и. голову каждого умершего обы Бенина хоронили в Ифе. Нигерийскому историку Дж. И. Эгхарезбе принадлежит заслуга реконструкции истории Бенина на основе перечня правителей и других преданий.
В более или менее самостоятельной роли Бенин выступает начиная с XII в., когда он выделился из союза городов-государств йоруба, но этому, несомненно, предшествовала борьба за власть между членами царских фамилий. Образование в Бенине государственных институтов повлекло за собой, как и в других городах-государствах йоруба, появление сложной системы титулов и связанных с ними прав и обязанностей и, конечно, отношений эксплуатации. В первой половине XIII в. Эведо ввел культ новых правителей, построил тюрьму, учредил много новых придворных должностей и упрочил свою власть по отношению к государственному совету. Его преемнику традиция приписывает строительство в XIII в. укрепленных стен вокруг Бенина и введение бронзового литья. Некоторые правители Бенина своими военными походами против соседних племен заслужили занесение в хроники. Так, к моменту появления на земле Бенина в конце XV в. первого португальского посла оба Озуола уже много лет воевал против эгба и заставил их платить дань. Над покоренными областями он ставил вождями и правителями своих сыновей.
Государственное устройство и все социально-экономические условия в Бенине убедительно свидетельствуют о наличии важных черт племенного строя. Это была, скорее, система управления свободными крестьянскими общинами в сельских местностях, сохранившая почти без изменений многие элементы древней сельской организации (роль старост и совета старейшин, формы коллективного и индивидуального культа предков). Деревенская община как коллектив также осталась неприкосновенной. Каждый городской округ в союзе йоруба имел своего отдельного вождя, т. е. правителя. Как и в случае с городами-государствами хауса, легенды устанавливают династическую связь между всеми государственными образованиями йоруба.
Начиная с XI в. Ойо (Старый Ойо, или Катунга, к западу от Джеббы) считался политической столицей и резиденцией алафина, являвшегося общепризнанным верховным правителем. Напротив, они из Ифе выступал лишь как религиозный глава и хранитель священного меча; он короновал алафина. Ислам только в XIX в. распространился в некоторых северных областях. До этого времени он не мог поколебать влияние древней традиционной религии йоруба — культа предков с поразительно богатым пантеоном. Правители, однако, были объектами истового религиозного поклонения. Города-государства йоруба очень часто враждовали между собой и подчиняли одно другое. Примером могут служить Эгба и Ифе.
Власть алафина или отдельных оба была ограничена советом сановников. Эта служилая знать поддерживала тесный контакт с родовой аристократией через тайное религиозное общество. В то же время правители Бенина и всех других государств йоруба жаловали своим приближенным, правда без права передачи по наследству, титулы, привилегии и статьи дохода, пополняя таким образом правящую верхушку. Теоретически доступ к иерархической лестнице был открыт для всех, и это надолго задержало образование широкого слоя наследственной знати. Доходы правящей верхушки состояли преимущественно из податей и трудовых повинностей свободных крестьян и таможенных сборов и налогов с внутренней и внешней торговли и с ремесел.
Рассказы португальских и голландских путешественников XVI и XVII вв. об эксплуатации многочисленных рабов не могут быть безоговорочно отнесены к социальным условиям в Бенине и других государствах йоруба в XIII–XV вв. Появление здесь рабов вполне могло быть следствием основания европейских факторий, занимавшихся работорговлей, и их обратного воздействия на африканские государства. Хотя первые колониальные завоевания европейцев и основание колоний развязали процессы дифференциации и на первых порах правители Бенина извлекали выгоду из некоторых торговых сделок, именно с XVI в. город-государство Бенин начинает клониться к упадку, типичному для этого периода.
Почти одновременно с образованием Бенина и других городов-государств йоруба вдоль побережья Западной Африки и до самого устья Конго возникали центры объединений племен, находившихся на поздней стадии родового общества.
1.7. «Королевство» Конго
Историю государства Конго можно проследить начиная с XIV в., но особенно хорошо известен период после проникновения на его территорию португальцев, т. е. после XVI в. Это относится и к лежавшим дальше на юго-восток «царствам» народов луба и лунда в верхнем течении Касаи.
Когда в 1484 г. Диогу Кан, первый европеец в этих местах, прибыл с официальным поручением в широкое устье Конго, он очень скоро узнал, что большая территория вокруг подвластна одному великому правителю — маниконго. Ко времени появления португальцев этот непрочный племенной союз, только еще вступавший в стадию государственности, занимал внушительную площадь и объединял ряд бантуязычных племен от побережья близ устья Конго до реки Кванго в глубине материка. Правителю Конго, или маниконго, были подвластны владения вождей Нгойо, Каконго и Лоанго, вплоть до современного Габона, находящегося в 600 километрах к северу от устья Конго. К югу от Кванзы власти маниконго покорился и верховный вождь Ндонго (Ангола). По устной традиции, впервые преобладания над другими вождями добился в XIV в. вождь маленького племени Ньими-а-Лукени, Выдавая себя за высшего жреца и представителя культа предков на земле — титул «мани» буквально означает именно это, — он установил систему данничества и зависимости, которая обеспечивала привилегии маниконго и племенной аристократии народности баконго.
С XV в. на коренной территории Конго государственное управление осуществлялось по территориальному принципу. Было выделено шесть главных провинций, они, в свою очередь, делились на округа. Из сообщений, относящихся к более позднему периоду, следует, что в Конго совершался торжественный церемониал введения сановников и придворных во власть над провинциями и районами, с которых они взимали налоги. Права эти могли быть в любой момент отменены и вначале далеко не всегда передавались по наследству. Аналогичный ритуал пожалования лена соблюдался и в Западной Европе.
Однако первоначально в государстве Конго, безусловно, производилось только утверждение в «должности» бывшей племенной и родовой аристократии. Маниконго получал значительные доходы от таможенных сборов с процветавшей еще перед приходом португальцев торговли с побережьем, от натуральных податей, рыболовства, охоты, земледелия в сельских общинах и трудовой повинности на строительстве царских дворцов, улиц, дорог и т. д. Столицей государства был Мбанза-Конго, впоследствии получивший название Сан-Сальвадор. В это время добыча железа и меди и производство из этих металлов орудий труда, оружия, украшений достигли наивысшего развития. Железную руду добывали открытым способом с применением примитивных средств, железо выплавляли в конусообразных печах. Из него делали топоры, молотки, ножи, цепи, копья, боевые секиры, мечи и даже искусно украшенные браслеты. Из волокон рафии ткали ткани.
С утверждением влияния португальцев в государстве Конго его история пошла по иному пути.
2. История Восточной Африки
2.1. Эфиопия
1270 год ознаменовал начало новой эры в истории эфиопского государства, которая лучше предыдущей освещена в хрониках и документах: к власти пришел Иекуно Амлак, первый из династии, которая, храня преемственность по отношению к правящему дому Аксума, претендовала на происхождение от Менелика, сына Соломона и царицы Савской .
В историографии и преданиях это событие получило название реставрации Соломоновой династии. Действительно, с конца XIII в. укрепляется центральная власть, создается аппарат внутреннего управления, благодаря систематическим воинским наборам удается покорить соседние племена.
Хотя Иекуно Амлак (1270–1285) короновался в Аксуме как «царь царей», он перенес центр своего государства в провинцию Шоа. Подобно всем другим правителям раннефеодальных государств, например европейским Каролингам, эфиопские цари и впредь часто меняли местонахождение своей резиденции и только в XVII в. окончательно обосновались в Гондэре, к северу от озера Тана. До этого же двор со всеми сановниками, военачальниками и церковными прелатами часто переезжал с места на место. В стране с труднопроходимыми горными дорогами это была единственная возможность утвердить верховную власть и вершить высший суд в отдельных провинциях, а главное — и самое сложное — добиться поступления налогов и податей и выполнения трудовой повинности. В источниках, относящихся к этому времени, упоминаются пять провинций — Тигре, Амхара, Ласта, Годжам и Шоа, — которые составляли ядро средневековой Эфиопии. Она занимала, несмотря на проводимую негусами политику экспансии, лишь половину территории современной Эфиопии, за пределы которой в конце XIX в. вышел Менелик.
В XIV и XV вв. ускоренными темпами происходило объединение и укрепление центральной власти на основе упрочения позиций христианской монофизитской церкви. Эти меры были вызваны сепаратизмом данников негуса — вассальных племен и ранне-мусульманских султанатов на восточной границе провинции Шоа (Ифат, Харэр, Адаль, или Зейла). Мусульманские княжества богатели на торговле с Аравийским полуостровом и даже с Индией за счет доступа к морю и в силу своего экономического превосходства очень скоро стали тяготиться политической зависимостью от христианских правителей Эфиопии, с главными провинциями которой их связывали лишь незначительные экономические интересы.
В начале XIV в. султану Ифата Хак эд-Дину удалось освободиться от господства Эфиопии. Султанат Адаль-Харэр также пытался в вековой борьбе, шедшей с переменным успехом, разбить войска негуса и завладеть эфиопскими землями, но в XV в. центральной власти еще удавалось остановить это наступление. Зара Якоб (1434–1468) даже приглашал в Эфиопию мусульманских купцов, желая оживить торговлю с районом Красного моря. Но уже при его преемнике прежде победоносные войска негуса потерпели поражение в Данакильской пустыне.
Тем временем в важный хозяйственный и культурный центр превратилась область Харэр. К нападению на Эфиопию готовился и султанат Адаль. В 1527 г. его султан Ахмед Грань (Левша) захватил все восточные и центральные провинции Эфиопии, разрушил Аксум и Годжам и уничтожил царскую семью. Негус Давид II со свитой был вынужден отступить в горы. Фоном для этих событий послужило усиление Турции. В 1517 г. ее провинцией стал Египет; турецкие войска очень быстро продвинулись до побережья Красного моря и установили контроль над Зейлой и Массауа. Остальным мусульманским княжествам и эмиратам на Красном море Турция поставляла огнестрельное оружие и военных инструкторов и всячески подстрекала их к войне против Эфиопии. Но в конце концов заново организованные эфиопские войска и призванные им на помощь подразделения португальцев разбили Ахмеда Граня. Тем не менее прибрежные эмираты подпали под власть турок. Лишившись самостоятельности, они утратили какое бы то ни было значение.
В период относительной стабилизации центральной власти в Эфиопии в XIII–XV вв. очень усилилось монашество. Основанные в это время монастыри не только были центрами культурной жизни, но и укреплялись экономически. Необычайно многочисленное и сильно разветвленное эфиопское духовенство стало одним из могущественнейших землевладельцев и получило в собственность третью часть всех обрабатываемых площадей. С этими землями и огромными доменами негуса и светской знати была связана система всемерного внеэкономического принуждения, усиленная в этот период введением сложных юридических норм, в соответствии с которыми оседлое крестьянское население обязывалось нести барщину, военную службу, облагалось натуральными поставками и прочими налогами. Кроме того, во многих областях экономики военнопленные по-прежнему применялись в качестве рабов для возведения роскошных зданий, обелисков, церквей. «Цари-реформаторы» Амда Сион (1314–1344) и Зара Якоб усиливали влияние духовенства и поощряли историографию, служившую возвеличению правящей Соломоновой династии и аристократии. При Амда Сионе в монастыре Дабра-Либанос была составлена «Фетха Нагаст», хроника легенд во славу царского дома.
Другие монастыри переводили труды коптов по истории иудеев и христиан. Эта литература представляет для нас особый интерес, так как некоторые работы, например «Всемирная история» Иоанна Никиусского, написанная в VII в., «История евреев» Иосифа бен Гуриона, сохранились только в геэзском варианте. Упоминавшийся неоднократно император Зара Якоб, один из наиболее выдающихся эфиопских правителей, в середине XV в. сам написал пособия по теологии и христианской морали, где трактовал вопросы определения причастия и разграничения христианских и языческих обычаев. Видя, что Эфиопию окружают мусульманские султанаты и государства, он стремился установить связи с папой римским. В 1439 г. делегация эфиопской церкви, еще признававшей тогда верховенство каирского патриарха, приняла непосредственное участие во Флорентийском соборе.
Зара Якоб вошел в контакт также с королем Португалии, и в результате в 1490 г. португальское посольство во главе с Педру Ковильяном совершило сложное путешествие в Аден, а оттуда на арабских судах добралось до противоположного берега и предстало перед императором Эфиопии Александром. Готовясь предпринять поиски морского пути в Индию, португальцы вняли просьбам эфиопских правителей о помощи в борьбе против усиливавшихся турок и наступавших прибрежных султанатов. Они усмотрели в этом благоприятную возможность мирным путем и без особых усилий захватить огромную добычу и надежный опорный пункт. В 1541 г. в красноморский порт Массауа вошла португальская эскадра под командованием племянника Васко да Гамы. На ее кораблях находилось 400 португальских солдат. Прежде всего они атаковали грозного султана Адаля, захватившего значительную часть территории Эфиопии, но потерпели поражение. Только несколько лет спустя объединенным силам португальцев и эфиопов удалось одержать победу в этой войне. Однако после реставрации Соломоновой династии Португалия не смогла достигнуть своей цели и оказывала на Эфиопию лишь косвенное влияние, в том числе через иезуитов.
Хотя формально Эфиопии удалось отстоять свой суверенитет, в последующие века ее раздирали усиливавшиеся внутренние раздоры и распри влиятельных правителей и высшей знати. К началу XIX в. центральной власти по сути дела уже не было, ибо провинции Тигре, Амхара, Шоа, Годжам и другие стали самостоятельными княжествами. Распаду средневекового эфиопского государства с конца XV в. немало способствовали набеги и завоевания кочевых ллемен галла, которые в конечном счете захватили весь юг Эфиопского плоскогорья, образовав выдававшийся на север до озера Ашанге анклав. В этническом составе населения над амхара численно возобладали галла, которые в это время лишь частично переходили к земледелию и только начинали образовывать первые племенные союзы. Серьезным препятствием на пути развития Эфиопии были, кроме того, ее изолированное положение и удаленность от центров заморской торговли, находившихся на побережье Красного моря.
2.2. Зимбабве — государство Мвене Мутапа
На остальной территории Восточной и Юго-Восточной Африки многие племена и народы к концу I тысячелетия н. э. в процессе общественного развития также достигли границы между родовым обществом и раннегосударственными формами организации. От этого периода остались прекрасные творения из камня, железные орудия, керамика и разнообразные золотые украшения.
Хинтерланд «зенджа» (так многие арабские путешественники называли в своих сообщениях побережье; слово это до сих пор звучит в наименовании «Занзибар») — Кения, Танзания, Уганда — продолжал развитие великих традиций африканского палеолита и неолита. Здесь на протяжении последующих столетий развивались цивилизации железного века и складывались их центры. Для этого этапа равно типичны как огромные земляные валы Биго в Уганде, так и многочисленные каменные поселения, окруженные террасами и толстыми стенами. На границе Танзании и Кении археологи обнаружили руины большого поселения и стершиеся следы старых террас.
Один из специалистов по древнейшей и древней истории Африки писал по этому поводу: «Я полагаю, что город насчитывал 6300 домов на галечных склонах возвышенностей и свыше 500 — в долинах, где погребений было еще больше». Численность населения «колебалась, возможно, между тридцатью и сорока тысячами человек, но я даже допускаю, что это преуменьшение». Здесь еще многое по сей день остается загадкой, о многом мы можем лишь строить предположения. Точно не установлен, например, возраст развалин в Энгаруке, мало что известно о его жителях, но высокий уровень культуры тогдашнего населения не вызывает сомнений. О нем свидетельствуют не только руины Энгаруки, но и другие многочисленные развалины монументальных каменных строений, очень рационально разбитые террасы, оросительные сооружения, улицы, кузницы, рудники, а также впечатляющие наскальные рисунки.
Богатый археологический материал (жернова, шлаки, разбитые литейные формы и т. д.) позволяет заключить, что в этой местности жило оседлое население, занимавшееся земледелием. Жители строили на склонах холмов террасы для орошения, с большим мастерством изготовляли железные орудия, успешно занимались сельским хозяйством. В этих поселениях, появившихся около 700 г. н. э., несомненно, был постоянный излишек продуктов питания. Большое развитие получили ремесла, в частности очень рано привилегированное место в обществе заняла каста кузнецов.
Однако в этот период земледельческое население Восточной Африки в целом, по-видимому, еще не вышло за пределы родового общества и племенной организации. Действовала система кровного родства, с которой была вынуждена считаться родо-племенная знать. Только после того как начавшееся с XIV в. продвижение с севера и северо-востока кочевых скотоводческих племен и выделение в восточноафриканском Межозерье правящей верхушки вызвали сложные социальные процессы расслоения и перемешивания общества, в недрах консолидировавшегося на протяжении многих веков родового строя ускорились процессы экономической и социальной дифференциации и образования государств. Крупные государства сложились в Межозерье в XVIII — начале XIX в., но им предшествовали ранние государственные объединения, одним из которых была «империя» Китара-Буньоро на территории Уганды (см. гл. IV, 2.2).
Хотя до сих пор не обнаружено свидетельств торговых контактов и связей поздненеолитических селений восточноафриканского хинтерланда с побережьем, именно такие связи при равных условиях развития в Зимбабве, Мозамбике и других районах к югу от Замбези, по-видимому, послужили стимулом к появлению более высоких форм общественного устройства.
О них говорят мощные стены археологического комплекса Зимбабве, очень крупные остатки рассеянных на большом пространстве монументов того же периода, стоящая на холме резиденция Мапунгубве в Северном Трансваале (Южно-Африканская Республика). На территории от берега Индийского океана до центральных областей Зимбабве найдено более 300 руин каменных строений. Здесь же обнаружены тысячи выработанных месторождений золота, меди, железной руды, цинка. До бесконечности, кажется, тянутся следы террасных посевов, оросительных каналов, каменные развалины поселений и кладбищ. Тут раскопан и колодец, пробитый в скале на глубину 12 метров. Это все немые свидетели давно погибшей высокоразвитой культуры. Европейцы, видевшие «акрополь» (так они назвали крепость на горе), «храм», огромное, искусно построенное здание в виде эллипса, стоявшее в долине, террасные сооружения вокруг, не могли и не хотели поверить, что это творение рук предков народа шона, тех самых насельников этой местности, которые продолжают вести кочевой образ жизни и заниматься примитивным земледелием.
Португальский историк Ж. де Барруш писал в 1552 г., ссылаясь на известия других исследователей: «В центре страны (Бена-метапа) стоит квадратная (?) крепость, каменная внутри и снаружи, сложенная из камней поразительной величины, по-видимому, без применения извести… Это здание почти со всех сторон окружено холмами, на которых стоят другие строения, сходные с крепостью обработкой камня и отсутствием извести, и одно из них представляет башню высотой более двенадцати саженей». Это сообщение было забыто к тому времени, когда исследователи, предпринимавшие путешествия в связи с началом колониальных захватов, и среди них Карл Маух, в 1872 г. обследовали район Зимбабве.
Маух энергично оспаривал африканское происхождение этих построек и видел в них копии храма царя Соломона и дворцов царицы Савской в Йемене. Другие апологеты колониализма, например авторы «финикийской легенды», пытались доказать все что угодно, но только не исторические факты и культурные достижения Африки, являющиеся естественным следствием ее общественного развития. Еще и сегодня [в 1976 г.] режимы Южной Родезии (Зимбабве) и Южной Африки и их идеологические пособники открыто и официально приписывают этой культуре чужеземное происхождение, хотя в результате усиленных изысканий последних 40 лет археологи и историки с полным основанием пришли к противоположным выводам. Можно не сомневаться, однако, что история вынесет свой приговор и угнетенные народы Зимбабве и ЮАР, сбросив господство расового меньшинства, получат возможность вновь открыть важные традиции своего исторического развития.
Ученые-марксисты и прогрессивные буржуазные исследователи никогда не оспаривали автохтонное происхождение Зимбабве, в чем их убеждали найденные археологические материалы. Между находками из Мапунгубве к югу от реки Лимпопо — остатками костяков, прекрасными золотыми бусами (около 1200 штук), наручными браслетами и обручами, осколками тончайших золотых пластинок и безделушек — и создававшимися на этой территории с I тысячелетия н. э. земледельческими культурами, знавшими железные орудия труда и оружие, а главное — высокоразвитое художественное ремесло, прослеживается столь тесная связь, что нельзя не видеть в них творения местных жителей негроидной расы.
Правда, наука до сих пор не может дать исчерпывающих сведений об умелых строителях монументальных каменных зданий, о людях, в них живших, и их социальных отношениях, о тех, кто трудился в рудниках и мастерских. Знаменитые каменные строения Большого Зимбабве на протяжении многих веков явно служили резиденцией правителя и центром государства Мвене Мутапа (Мономотапа) — «Господина рудников». Титул правителя был искажен арабскими и португальскими авторами, и к тому же они перенесли это наименование на все государство. Местные письменные документы пока не найдены, но в отдельных сообщениях арабов в период X — начала XVI в. при описании прибрежных городов упоминаются «поставщики» важнейших товаров для заморской торговли: золота, слоновой кости, железных и медных пластин и др. После того как португальцы около 1500 г. установили власть сначала над городом Софала, а затем над городами Сена и Тете на Замбези (Мозамбик), сложились архивы, документы которых иногда представляют большой интерес. Они дают необходимые подтверждения богатому археологическому материалу.
Первые большие каменные сооружения Зимбабве были построены бантуязычными народами шона. Увлекаемые, вероятно, большими переселениями народов, они из области Центрального Конго (Заир) пришли в район Замбези, продвинулись к Замбии и Зимбабве и здесь смешались с местным населением. В XIII и XIV вв. они начали возводить на равнинах величественные здания. Шона же основали опорные пункты на юге, например в Мапунгубве, к югу от слияния рек Лимпопо и Шаши. На пороге XV в. коренные насельники Мапунгубве подчинялись аристократии шона. Однако, как показывают галечный и «зольный» слои периодов I и II Большого Зимбабве, еще до монументальных строений правителей шона в Зимбабве дома строили более ранние обитатели этой местности. Последними исследованиями выявлена нижняя граница культурного слоя в Зимбабве, более ранняя, чем считавшиеся ею следы поселения VIII–IX вв.
Это не было неожиданностью, ибо на северо-востоке (Машо-наленд), в Ботсване и Трансваале археологи открыли железные орудия и керамику, которые датируются — для центров Зива и Го-комере — еще последними веками до нашей эры. Следовательно, в Южной и Центральной Африке в I тысячелетии н. э. уже должны были происходить различные процессы, вызванные развитием и совершенствованием горного дела, гончарства, производства орудий труда и оружия и, что не менее важно, всей хозяйственной деятельности, имевшей своей целью увеличение производства продуктов питания и рост скотоводства. Эти процессы, в своюочередь, ускоряли разделение труда. И, конечно, развитие всех этих отраслей экономики было теснейшим образом связано с расцветом прибрежной торговли.
Во второй половине XV в. государство Мвене Мутапа очень окрепло и стабилизировалось. Ветвь племени шона — розви с 1425 г. подчинила своей политической власти другие племена шона и основала новую династию. Мутота и его преемник Матопе совершали большие военные походы, покорили Данде и распространили власть мутапы на севере до Замбези, на юге до Лимпопо, на западе до пустыни Калахари, на востоке в некоторых местах до хинтерланда, непосредственно примыкавшего к побережью Мозамбика. В этом раннефеодальном государственном образовании основу центральной власти составлял прямой контроль над главными провинциями, ключевыми позициями в торговле и 'горнодобывающей промышленности, а также религиозный культ предков, обожествлявший правителя.
Мвене мутапа был высшим религиозным авторитетом. После смерти ему, подобно всем его предкам, было уготовано место в сонме богов. Правитель и его двор строго блюли сложный церемониал. Мвене мутапа обычно восседал на богато украшенном троне за занавесом; чиновникам, знатным вельможам, вассалам и прочим лицам разрешалось приближаться к нему только на коленях. Предметом особого почитания, имевшего глубокий символический смысл, был царский огонь. Его возжигали на священных местах во дворе правителя и поддерживали жрецы и члены касты кузнецов. Вассальные вожди в знак верноподданнических чувств и признания верховной власти мутапы заимствовали «священный огонь» для своих резиденций в провинциях. Вожди подвластных племен ежегодно платили мутапе дань слоновой костью, золотом, рабами и скотом. В главных провинциях, где правили сыновья и племянники мутапы, близкие к нему вельможи и придворные, система дани и подношений получила еще большее развитие.
И все же львиную долю царских доходов приносила торговля. Централизованная власть шона-розви не только извлекала большие прибыли в виде налогов и таможенных сборов со всей торговли с побережьем и с производства железа и меди, над которыми она установила контроль, но и, выступая в роли «защитника» торговых дорог, укрепляла свои политические позиции и власть над аристократией своих и соседних племен. Следует учесть, что период XII–XV вв. был эпохой расцвета арабо-суахилийских городов-государств на основе широкого развития внутриафриканской и заморской торговли на восточном побережье Африки (об этом пойдет речь в следующем разделе).
Внутренние районы Центральной Африки поставляли в первую очередь золото, слоновую кость, железные и медные пластины, шкуры леопарда, а в последующие века и рабов. В обмен мусульманские посредники ввозили во внутренние области хлопчатобумажные и шелковые ткани и предметы роскоши, очень дорогие из-за дальности перевозок и высоких таможенных пошлин на побережье. Особенно ценились красный жемчуг из Индии и прекрасный светящийся китайский фарфор. В Зимбабве найдены осколки китайского фарфора XIII–XV вв. и стеклянных сосудов арабского и персидского производства XIII в. Главные торговые пути начинались в Софале и Килве. Уже в X в. ал-Масуди, имея в виду самый южный порт, построенный арабскими купцами для нужд экспорта, сказал: «Софала золотая».
В конце XV в. государство Мвене Мутапа, подобно другим образованиям такого рода, распалось на несколько почти независимых территорий. Его единство было подорвано соперничеством между членами правящей династии розви, в частности из-за исключительных торговых привилегий. Вскоре северная провинция, являвшаяся коренной частью бывшего государства и еще хранившая верность мутапе, утратила свое значение. На юге, близ Зимбабве, усилилась династия Чангамире. Захват португальцами с начала XVI в. колоний на побережье принес существенные изменения и областям в глубине материка.
2.3. Главные торговые города на побережье Восточной Африки
Арабские путешественники и купцы очень рано сообщают о торговых поселениях на восточноафриканском берегу. Уже в VIII и IX вв. в местности между Могадишо и Софалой были основаны арабские торговые конторы и фактории. Маленькие колонии давно сложились в Унгуджа-Укуу на Занзибаре. Торговля между Аравийским полуостровом и восточноафриканским побережьем процветала и в домусульманский период, но начиная с VII в. ее объем увеличился еще больше. В связи с перипетиями политической борьбы с VII в. в южную часть восточноафриканского побережья переселялись не только арабские купцы, но и целые роды со своими старейшинами. Религиозные расколы и феодально-династические распри также заставляли арабских эмигрантов устремляться на ближайшее к ним побережье Африки. Так, с 740 г. в окрестностях Могадишо поселились последователи зайдитов из Йемена.
Начиная с XII в. уже на всем побережье Восточной Африки выросли крупные торговые центры и города-государства, обнесенные каменными стенами. Только часть из них возникла на базе маленьких арабских факторий, да и то эту связь можно проследить не всегда. Важнейшие торговые города — Могадишо, Пате, Малинди, Момбаса, Занзибар, Ламу, Килва, Софала и те, что разбросаны на многочисленных мелких островках, — обязаны своим происхождением не столько поселениям арабских, персидских и даже индийских купцов и воцарениям чужеземных династий, сколько социальным процессам среди бантуязычного населения прибрежной полосы Африки. В XIII и XIV вв. на фоне расширения внешней торговли происходили важные социально-экономические и культурные изменения, которые повлекли за собой формирование мусульманских по религии, но бесспорно африканских по существу торговых империй и государственных образований.
Имеющиеся в нашем распоряжении арабские и раннепортугальские источники не оставляют сомнений в том, что большинство населения, причем во всех его слоях, составляли африканцы и что они создали собственный язык — суахили (т. е. «прибрежный») и собственную культуру (культуру «зинджей»), В этих городах арабские, персидские и индийские купцы, обычно происходившие из знатных фамилий, осев на постоянное жительство, ассимилировались с местной знатью и образовали единую верхушку населения, говорившую на суахили. Ее стараниями в XIII–XIV вв. ислам стал государственной религией. Арабским путешественникам и географам ал-Масуди (947 г.), ал-Идриси (XII в.) и другим арабским авторам X–XII вв. было хорошо известно, что в населении прибрежных районов преобладают зинджи — негры.
Когда в 1331 г. Ибн Баттута посетил Килву, он отозвался о ней как об одном из самых прекрасных из виденных им городов, хорошо распланированном и красиво построенном. Большинство его жителей были зинджи с очень черной кожей, лица их покрывала татуировка. Последние археологические раскопки особенно убедительно опровергают мифы о персидском (ширази) и арабском происхождении суахилийских городов. Хотя торговые контакты несомненно оказывали глубокое влияние на общественное развитие городов-государств восточного побережья Африки, это никоим образом не дает права отрицать их негроидно-африканский характер (равно как и значительных государств и городов-государств западноафриканского побережья в это же время).
После многих лет серьезных археологических исследований Дж. Мэтью был вынужден признать ошибочность своего первоначального тезиса, будто исследованные им руины — остатки арабских или персидских колоний на побережье. Он привел хорошо аргументированные доказательства того, что история этих городов-государств является историей африканской культуры, которая постепенно исламизировалась: «Но и став мусульманской, эта культура оставалась негритянской». Даже архитектура побережья, сильно подверженная культурным влияниям извне, представляла собой, по его мнению, ярко выраженный вариант средневековой мусульманской культуры. Так были опровергнуты вековые легенды, распространявшиеся местными городскими хрониками. Ибо, как и в других странах, африканские правители, мыслившие космополитически благодаря широким торговым и культурным контактам, охотно использовали в своих интересах миф о нездешнем, божественном происхождении их власти и искали подтверждения своего господства в арабско-персидской традиции.
Восточноафриканские города-государства XIII–XV вв. стали центрами, исходными точками и очагами оригинальной суахилийской культуры, прославившейся своим высокоразвитым языком и созданными на нем многочисленными литературными произведениями, равно как и историческими хрониками. Начиная с XVI в. все надписи делались на суахили. На этом языке местные поэты складывали утонченные лирические стихи и эпические поэмы и записывали их собственным письмом, созданным на основе арабской письменности. Кроме того, история некоторых городов-государств запечатлена в местных хрониках, преимущественно на суахили. Только немногие из них составлены, как встарь, на арабском языке. Наибольший интерес представляют написанная в 1520 г., еще по-арабски, хроника Килвы и относящиеся к более позднему времени хроники Пате и Ламу, сохранившиеся в различных вариантах на суахили. История Момбасы, также написанная на суахили, дошла в английском переводе. Килва, важный торговый пункт на восточноафриканском побережье, многие века занимала первенствующее положение среди соседних городов, поэтому ее хроника дает возможность создать представление о всех них. Археологические раскопки дополнили это представление недостающими в цепи звеньями и интересными данными об экономике и культуре.
При раскопках в Килве, Геди, Занджи-я-Като близ Килвы, в Куа, на коралловом острове Сонго-Мнара и во многих других прибрежных районах найдены остатки великолепных мечетей, гробниц, каменных дворцов, монеты арабской, персидской и местной чеканки, множество глазурованных каменных изделий, черепки китайского фарфора от позднесунского периода до раннего периода Мин (ок. 1127–1450), украшения и предметы роскоши из Индии и стран Персидского залива. Находки говорят о том, что с развитием судостроения и навигационной техники, а также благодаря использованию благоприятных течений и ветров установились очень тесные торговые отношения этого района побережья с северо-западной частью Индийского океана и — через Малаккский пролив — с китайской провинцией Кантон. Прибрежные города Восточной Африки служили перевалочными пунктами в морской торговле, сюда же сходились нити всех посреднических (в прямом смысле этого ошва) операций в глубине материка.
Как уже было показано на примере государства Мвене Мутапа, торговля на побережье и посреднические операции между ним, с одной стороны, и племенами и сферами влияния государств в глубинных районах Центральной и Южной Африки — с другой, были сосредоточены в руках арабо-суахилийского купечества. Барбоса, который наблюдал внутриафриканскую торговлю, когда она еще не была подорвана португальскими завоевателями, рассказывает: «На маленьких судах — „самбуках" они приходили из королевств Килва, Момбаса и Малинди в Софалу и доставляли большое количество хлопчатобумажных платков — разноцветных, белых, синих, а иногда и из шелка, и множество маленьких бус серого, красного и желтого цвета. Все эти вещи привозили в названные королевства из больших индийских государств Камбея другие суда большего размера». Морская торговля осуществлялась в основном на судах арабов и персов, ее маршруты вели через южные порты Аравийского полуострова, в том числе через Аден, и Персидского залива в Индию, Индонезию (Ява, Суматра) и Китай.
С XV в. в торговле участвовали китайские флотилии. Численность их команд и пассажиров в иных случаях достигала 30 тысяч человек. В 1417–1418 гг. высокопоставленный чиновник императорского двора адмирал Чжэн Хэ, сопровождаемый огромным флотом, нанес ответный визит в Малинди на побережье современной Кении. Но это был исключительный случай: китайские суда редко бросали якорь у восточных берегов Африки. Китайские товары поступали на рынки Восточной Африки из портов Южной Индии, куда издавна заходили китайские суда и купцы из района Персидского залива и из других промежуточных пунктов. Города восточноафриканского побережья вывозили добывавшиеся во внутренних областях материка золото, железо и медь в виде брусков, слоновую кость, шкуры животных. В начальный период рабы занимали в товарообороте второстепенное место; лишь после того как в XVI в. в Африке появились португальские работорговцы и возник спрос на рабов, этот товар стал цениться больше. Этому способствовало вторжение маскатских арабов и установление их господства в XVIII в. На побережье и в его хинтерланде наиболее популярными из ввозившихся товаров были хлопчатобумажные и шелковые ткани, стеклянные товары, бусы, благовония, фарфор, изделия из золота и серебра.
Благосостояние арабо-суахилийской верхушки приморских городов зиждилось прежде всего на доходах от торговли. Знатные люди либо сами, либо через посредников деятельно занимались коммерцией и богатели за счет приносимых ею барышей. Многие из них, будучи чинами различных органов административного аппарата, получали прямым или косвенным путем свою долю прибылей с таможенных сборов и налогов на ввоз и вывоз товаров. Например, за вывоз золотых брусков стоимостью 1 тысяча мискалей таможенные власти взимали 50 мискалей. Наряду с твердо установленной пошлиной султаны приморских городов-государств часто облагали товары дополнительными сборами.
Напротив, взимание налогов с жителей городов и с окрестных сельских общин, занимавшихся рыболовством, земледелием и огородничеством, приносило правящей верхушке весьма ограниченные доходы. Судя по сообщениям, существовал институт домашнего рабства и множество рабов использовалось в качестве слуг, надзирателей и других служащих, но о применении рабского труда в производстве источники не упоминают. Только один неизвестный португалец писал в начале XVI в. о плантациях вокруг города Килва, обрабатываемых черными рабами. Лишь начиная с XVII–XVIII вв., когда власть арабско-маскатских династий распространилась на побережье и Занзибар, применение труда рабов и лично зависимых людей в имениях аристократии (на суахили — «машамба»)увеличилось.
Обработка меди и железа, в частности для производства сельскохозяйственного инвентаря, наконечников для стрел, ножей, иголок, достигла сравнительно высокого уровня, но тем не менее на развитие общества суахили ремесло не оказало сколько-нибудь существенного влияния: оно не было органически связано с внешней торговлей.
О политическом и государственном устройстве этих городов в период XII–XV вв. нам известно мало. В некоторых семьях сан правителя передавался по наследству, но это определялось правовыми нормами суахили, а не велением Корана. Правители неизменно стремились утвердить свою власть над племенами глубинных районов: без этого нельзя было обеспечить безопасность передвижения и торговли.
Необходимо подчеркнуть, что города восточного побережья никогда не объединялись в единый федеративный союз, пусть даже непрочный, хотя периодически то один, то другой город возвышался и занимал более или менее ведущее положение: в XIII в. — Килва, в XIV в. — Пате, в XV в. — Занзибар.
Когда в конце XV в. на побережье Восточной Африки появились первые португальские завоеватели, они еще нашли цветущие центры торговли, чьи богатства и доходы разожгли их аппетиты. Пытаясь их удовлетворить, они варварски разрушили приморские города и захватили в свои руки торговые связи. Тем самым был положен конец существованию городов-государств Восточной Африки и их культуры. Выразительную картину рисует Б. Дэвидсон: «Приморские города Африки по красоте и удобствам не отличались от большинства приморских городов Европы или Индии. Так же гордо стояли они на берегу сверкающего океана, так же высоки были их дома, так же прочны стены, так же вымощены камнем были их набережные. Вершины холмов были застроены крепостями и дворцами. Казалось, города эти достаточно сильны, чтобы сохраниться навечно. И тем не менее от них ничего не осталось. Почти все они исчезли с лица земли. Лишь немногие ученые знают сейчас об их существовании. Их руины, затерянные в прибрежных джунглях или среди пустынных холмов, — лишь предмет загадок для любителей древности».
3. Социально-экономический строй государственных образований к югу от Сахары
В доколониальную эпоху, закончившуюся в разных областях в разное время, в пределах периода от португальских захватов, т. е. от XV–XVI вв., и до территориального раздела Африки империалистами в XX в., многие ее народы достигли относительно высокой ступени развития, не уступая в этом жителям других регионов. К югу от Сахары тогда сложилось много значительных государственных объединений. Их первый взлет приходится на XIII–XVI вв. Следующим этапом, как говорится ниже (глава IV, 2), явилось возникновение в XVIII и начале XIX в. в глубинных районах Африки ряда новых государственных образований. По уровню материального производства, общественной и государственной организации, развития культуры они имели много общего и по существу, и по форме с ранними государствами эпохи первоначального подъема, но их отличали новые явления социально-экономической и политической жизни.
До сих пор еще бытуют буржуазные теории, утверждающие, что к югу от Сахары даже после образования ранних государств якобы веками длился застой. Авторы этих теорий не только отрицают гибельные последствия европейской колонизации и трансатлантической работорговли, начало которым положил приход португальцев, но и заявляют, что обществам Тропической Африки «была чужда какая-либо внутренняя динамика», что они никак не могли выйти за рамки патриархально-родовых отношений. Последние исследования, проливающие свет на объективный ход развития народов Африки, опровергают эти буржуазно-апологетические построения. История многих народов Африки, которые перешагнули рубеж неолита и с I тысячелетия н. э. создавали основанные на эксплуатации и ранней классовой дифференциации крупные государства, развивалась по восходящей линии.
Однако прогресс был прерван, часто из-за воздействия «извне», т. е. прежде всего из-за европейской колонизации, начавшейся с конца XV в., но иногда и в силу внутренних социальных причин. И тем не менее между древним государством Гана, где еще были очень сильны пережитки первобытнообщинного строя, и Сонгай, Эфиопией, а главное — государствами фульбе и тукулёров, возникшими в XVIII или начале XIX в., лежат важные этапы развития, о которых нельзя не сказать.
Верная своей методологии, марксистская наука при изучении социальных отношений доколониальных государств Африки опирается на всеобъемлющий анализ социально-экономического базиса, видя в нем фактор, который имел решающее значение для возникновения эксплуатации и классовых отношений и, как следствие, для изменений в области политики и права. Несмотря на это, в последние десять лет среди ученых-марксистов, особенно среди тех из них, кто занимается африканистикой, велись творческие дискуссии об уровне развития, достигнутом народами Африки, и их месте в мировой истории. Такие дискуссии, несомненно, будут продолжаться и впредь. В частности, всесторонне рассматривается вопрос об «азиатском способе производства» (Карл Маркс говорит о нем в «Критике политической экономии»), о том, каково соотношение между ним и классическим рабством и феодализмом за пределами Европы.
С VIII–IX вв. феодализм вытеснил с арены мировой истории первую классовую формацию — рабство, воплотившуюся в государствах древнего Востока, в Древней Греции и Риме, и определил направление общественного развития многих регионов. В зависимости от конкретных природных и исторических условий феодальные отношения принимали различные формы и развивались в различных вариантах. В Африке феодализм также имел свою социальную и экономическую специфику.
В дальнейшем мы постараемся доказать, исходя из некоторых особенностей социально-экономического и политического развития отдельных народов Африки, что при всех различиях в хронологических рамках и ходе развития в основе доколониальных государственных образований на территории Африки находились раннефеодальные отношения. Нам придется сослаться в этой главе и на несколько примеров феодальных новообразований XVIII и начала XIX в., поскольку они позволяют лучше понять социально-экономическую структуру ранних африканских государств.
В земледелии многие африканские народы рано перешли от беспорядочного использования полей к систематической их обработке, научились применять удобрения, а кое-где даже практиковали высокоразвитое террасирование и искусственное орошение. Тезис, будто такие формы земледелия привнесены вторгшимися скотоводческими племенами (например, в Эфиопии), опровергается бесчисленными примерами. Раскопки на восточноафриканском побережье и в Большом Зимбабве доказывают, что во многих областях Восточной и Юго-Восточной Африки существовали хорошо налаженная система каналов и продуманное до мельчайших деталей террасирование. Тем не менее в земледелии, являвшемся в большинстве районов главным источником общественного богатства, в целом преобладали экстенсивные методы обработки почвы. Африканцы не знали плуга и пользовались лишь мотыгой для обработки участков, которые они расчищали с помощью подсечно-огневого метода. Далее, колесо как часть транспортных средств в общем было африканцам неведомо. Отсутствие этих орудий производства объясняется только тем, что климат и окружающая природная среда делали их применение нецелесообразным.
Было бы неправильно считать признаком общей отсталости отсутствие того или иного орудия труда, часто прослеживаемое и в истории Европы, или даже наличие различных форм экстенсивного земледелия (длительные периоды нахождения земли под паром, нерегулярный севооборот или даже вообще его отсутствие) .
Африканское земледелие в сильнейшей мере зависело ог таких естественных условий, как климат и структура почвы, а его-продуктивность в древности вполне соответствовала плотности населения, уровню его культурного развития и т. д. Но главное то, что оно обеспечивало производство избыточного продукта, особенно в районах саванн.
В это время африканские народы умели добывать и с высоким мастерством обрабатывать металлы. Выше уже говорилось, что они самостоятельно научились выплавлять из руды железо и что у них сложились самобытные формы металлургии. В Западной Африке замечательного расцвета достигло бронзовое и медное литье. Археологи и искусствоведы установили, что высокохудожественные бронзовые статуэтки и скульптуры Бенина периода XIV–XVII вв. качеством литья и тщательностью обработки не уступают бронзовым изделиям европейских мастеров этого времени, даже художников Ренессанса. Мы не хотим и не должны идеализировать или преувеличивать успехи некоторых народов Африки в материальном производстве и культуре, но названный нами «актив» их эволюции показывает, что наиболее развитые районы Тропической Африки участвовали в общественном прогрессе своего времени.
Относительно высокий уровень земледелия, скотоводства и ремесла (этапы первого общественного разделения труда между земледелием и скотоводством, а также выделение ремесла остались к этому времени уже позади) вызвал к жизни более развитые по сравнению с первобытнообщинным строем формы собственности. Появились зачатки классов.
Степень развития отношений зависимости в обществе определяется прежде всего наличием в той или иной мере собственности на землю, скот, а значит, и на пастбища. Следует установить, что, несмотря на своеобразие африканских государств, несмотря на их отличия от аналогичных сообществ других регионов, многие государства Африки в том, что касается собственности на землю, скот и пастбища, имеют большое сходство с остальными феодальными государствами, особенно Переднего Востока. В Африке земля и крупный рогатый скот часто находились в полном владении правителя, который во многих районах, например в древнем государстве Конго, наследовал свои прерогативы от старейшины рода или племенного вождя, персонифицировавшего права племени. Отделение права владения от рода или племени свидетельствует о начале преодоления родовых отношений, начале эволюционного превращения вождя в государственного правителя. Здесь необходимо оговориться, что в Африке владение политического правителя или аристократа землей часто отличалось от соответствующих привилегий западноевропейского феодала. Хотя африканский властитель имел широкие полномочия распоряжаться тем или иным владением, его права собственности на землю были слабо обоснованы. Он как бы олицетворял общие права всего населения на общественную собственность, а население в большей или меньшей мере (это зависело от степени развития данного общества) видело в нем высшего стража и хранителя бывших родовых или племенных земель.
Правитель, часто обладавший лишь символическими или религиозными прерогативами, олицетворял государство, поэтому считалось, что вся земля — его владение, над которым он осуществляет наивысшую власть. Согласно религиозным представлениям, например ашанти, их земля была священной и принадлежала всему народу. Во многих областях, подчиненных вождям низшего ранга, правитель выступал всего лишь как верховный страж и хранитель бывших племенных владений, хотя в XIX в. он уже имел и частную земельную собственность.
В Африке к югу от Сахары, бесспорно, существовали известные различия между странами, принявшими ислам, и остальными государственными образованиями. Введение в Западном Судане мусульманского права, преимущественно маликитского толка, вызвало многочисленные конфликты между коллективной собственностью на землю, предопределявшейся прежним традиционным правом, и собственностью частной, индивидуальной и ускорило выделение последней. Однако многие правители мусульманских государств первоначально также рассматривали свою верховную власть лишь как политическое управление, связанное со взиманием налогов с земли и населения, и не пытались осуществить свои фактические права для использования своей частной собственности в личных интересах.
Типичные для средневекового Востока особенности форм государственного землевладения (а также то обстоятельство, что по отношению к зависимым крестьянам государство выступало одновременно и как верховный землевладелец и как сюзерен, а следовательно, земельная рента и налог совпадали) наблюдаются на ранних этапах развития во многих африканских государствах, особенно исламизированных. В силу этих условий сложились такие формы зависимости и эксплуатации, которые основывались наряду с данью зависимых племен на государственных податях или налогах, вносившихся коллективно сельскими общинами исконной территории государства. Это не помешало тому, что в более развитых государствах, прежде всего в Сонгай, Эфиопии и поздних государственных образованиях, аристократия захватывала права частного владения и частной собственности на сбор налогов, скот и пастбища, а также на поместья — поселения рабов и домены. Эти явления, несомненно, отражали усиление происходившего подспудно процесса феодализации.
В Африке феодальные или полуфеодальные отношения собственности не только находили выражение в характере землевладения, но во многих случаях базировались на верховных правах правителя, царской фамилии или царского рода, а также влиятельных сановников, аристократов, чиновников и военачальников на скот, а главное — на пастбища. В этом сказывается еще одна особенность общественного развития Африки, обусловленная ее географическими условиями: здесь, как и на Переднем Востоке и в Центральной Азии, области расселения оседлых земледельцев часто были окружены широким кольцом степей и полупустынь. Некоторые государства Центральной и Западной Африки, например Канем-Борну, отдельные государства фульбе, в особенности же государства Восточной Африки, возникали в результате захвата земель кочевыми племенами скотоводов, которые быстро устанавливали свое господство над оседлыми крестьянами и подвергали их эксплуатации. Подчинение земледельцев скотоводами ускоряло процесс экономической и социальной дифференциации и образования государств — явление, далеко не новое в мировой истории.
Этот процесс установления господства над захваченными землями обычно был неразрывно связан с подлинной дифференциацией внутри кочевых племен, с присвоением скота и права владения пастбищами кучкой патриархальных семей и родов, с эксплуатацией более бедных кочевников и выделением слоя завоевателей и правителей. Все эти признаки типичны для «военной демократии» (Ф. Энгельс). Более точные сведения об этих явлениях дает только этнографический материал, относящийся к XVIII и XIX вв.
К сожалению, события, связанные с захватом земель кочевниками и вызванным им ускорением формирования государств, часто становились предметом фальсификации. Не говоря уж о том, что далеко не все африканские государства обязаны своим происхождением захвату земель пришельцами, притоку вторгшихся извне больших или меньших групп переселенцев, тем, кто упорствует в фальсификаторских теориях, можно возразить, что в момент захвата земель кочевые скотоводы часто стояли на более низкой ступени развития, чем покоренное ими население. Кочевые племена во время своих нашествий нередко разрушали великие центры культуры и отбрасывали развитие общества далеко назад. Обэтом говорят многочисленные примеры из истории Азии; мы же можем напомнить, какие пагубные последствия для всего Западного Судана имело разрушение Томбукту и гибель государства Сонгай в результате нападения полукочевых марокканских войск в 1591 г..
Установление верховной государственной собственности на землю наталкивалось на серьезное сопротивление сельских общин. Африканская коллективистская сельская община, возникшая на последней стадии первобытнообщинного строя, основывалась на территориальном принципе, но еще сохраняла многие пережитки организационных форм патриархальных родов и большой семьи.
Она оказалась поразительно устойчивой и жизнеспособной; достаточно напомнить, что во многих странах она пережила период колониального угнетения и сохранилась до сегодняшнего дня. Чрезвычайно трудно выявить, какое значение имела сложная функция деревенского старейшины при переходе от первобытнообщинного строя к классовому обществу. Пока находившиеся во владении старейшин богатства использовались в основном для общей пользы, нельзя говорить о наличии эксплуатации. Но как только вся социальная верхушка (обычно деревенские старейшины и их окружение) отстранялась от всякого производительного труда и для обеспечения своего существования посягала на часть произведенного общего продукта, присвоение лишалось общественного характера.
Как видно на примерах древних государств Конго, Канема-Борну, Бенина, государств Мономотапа, Мали и Сонгай, зависимость деревенских общин от центральной власти сначала выражалась в том, что они коллективно отдавали ей часть урожая и скота. Подати собирали деревенские старейшины, подчинявшиеся центральной администрации и получавшие в качестве вознаграждения определенный процент от взимавшихся податей и дани. К этому добавлялись обычно не устанавливавшиеся точно, но подчас весьма обременительные трудовые повинности на строительстве дорог и зданий, дополнительные взносы на военные походы правителя, подношения, доля от добычи охотников и рыбаков. Уже в ранних средневековых государствах на первых этапах их существования появилась еще одна форма трудовой повинности — дополнительная обработка принадлежащего деревенскому старейшине участка земли, урожай с которого отходил исключительно старейшине. В дальнейшем такая форма частного землевладения нередко служила основой для возникновения, частично на базе ленов, крупной земельной собственности, где применялась и более интенсивная феодальная барщина (например, в Эфиопии XIII–XVI вв.) .
Этот процесс чаще всего сопровождался тем, что место традиционного деревенского старейшины занимал член дружины или чиновник правителя либо могущественного сановника. Хотя и в Западной Европе сельская, или марковая, община долгое время сохраняла определенные формы, традиции и принципы коллективной организации, в Африке и, как известно, в Азии община оказалась особенно живучей и даже превратилась в серьезное препятствие на пути классового расслоения общества. Причины этого явления на Переднем Востоке, в Индии и других местах были вскрыты К. Марксом. Необходимость общественных работ, связанных с оросительными сооружениями, способствовала сохранению деревенской общины. К Африке подобное объяснение неприменимо. Здесь решающим было отсутствие во многих районах земельной проблемы. Сельскохозяйственные площади имелись в избытке, и, несмотря на преобладание экстенсивного метода земледелия, всегда изобиловала целина, годная для обработки.
При таком изобилии земли, порождавшем у целых племен, родов и сельских общин склонность к уходу с насиженных мест, к переселению, правящей верхушке, султану, царю было проще захватить еще не обработанные площади и таким образом избежать столкновений с организациями деревенских жителей, которые иногда энергично сопротивлялись эксплуатации. Тот факт, что экономическая и социальная дифференциация внутри общины протекала во многих случаях медленно, а на каких-то этапах и вовсе приостанавливалась, объясняется тем, что этот процесс часто был ограничен натуральным хозяйством, составлявшим обычно основу застойного состояния общества. Но это не единственная причина.
Дело в том, что принадлежавшее теперь индивиду (или большой семье) право распоряжаться либо «владеть» землей было настолько сковано многочисленными пережитками коллективной собственности, что не создавало благоприятной среды для появления ярко выраженных социальных противоречий, хотя уже самый факт существования подобного права безошибочно указывает, что процесс классового расслоения начался. Кроме того, скотоводство даже при сравнительно примитивных методах ведения хозяйства открывает возможности для широкой экономической и социальной стратификации, в земледелии же для этого требуется сравнительно высокая продуктивность. Эти и некоторые другие второстепенные факторы — причина того, почему деревенская община в некоторых регионах удерживалась в прежней форме на протяжении тысячелетий, не претерпевая видимых изменений в результате социального расслоения.
Традиционная коллективная земледельческая община могла существовать как в позднеродовом племенном обществе, так и в раннеклассовой формации, составляя ее низовую ячейку. Она оставалась относительно самостоятельной экономической единицей, и изменить это положение часто было не под силу даже эксплуататорской верхушке сформировавшихся государств. Во многих из них, в частности в Бенине, городах-государствах йоруба, разные элементы деревенской общинной организации по преемственности перешли в государственные институты. Примером может служить совет старейшин.
Особая стабильность деревенской общины представляется нам одним из обстоятельств, под влиянием которых почти во всех крупных африканских государствах удерживалась вторая форма зависимости и эксплуатации, первоначально временно сосуществовавшая с первой, а затем сливавшаяся с ней во всеобъемлющую форму раннефеодальной эксплуатации. Речь идет об использовании труда несвободных людей. Патриархальное рабство как первая, а во многих регионах Востока даже единственная возникающая форма классового устройства общества в ранний период появилось во многих африканских государствах на стадии перехода к классовому обществу. Это было не «домашнее» рабство в узком смысле слова: по данным новейших исследований, рабы выполняли весьма важные функции в земледелии, скотоводстве и ремесле.
При всем многообразии этой разновидности рабства для нее характерны прочные семейные узы, заслоняющие истинный характер эксплуатации раба и его участия в производстве, ибо он являлся как бы членом семьи. Среди рабов распространяли учение ислама, и в результате им часто удавалось возвыситься в обществе, став надсмотрщиками, чиновниками, военачальниками, сановниками или просто скопив большие богатства. В государстве Сонгай бывшие рабы или несвободные воины составляли большинство чиновников царского двора, правителей районов и сборщиков налогов; они же служили в постоянной армии. Аналогичное положение сложилось в других суданских государствах, например в Канеме-Борну, и на территории Восточной Африки.
Однако право индивидуального владения землей со временем выделялось все более четко, возникали крупные землевладения — домены, число военнопленных, обращаемых в рабство, возрастало, и в результате зависимость и эксплуатация принимали более откровенный характер. Невольников из числа военнопленных стали широко использовать в ремесленных мастерских, рудниках и больше всего в сельском хозяйстве. Раньше «домашние» рабы жили в доме своего господина, теперь же несвободных людей селили отдельными деревнями вблизи больших доменов или же в самом имении правителя либо вельможи.
Жители этих селений, как в отдельных случаях и патриархальные рабы, получали в свое владение участок, хижину и кое-какие орудия труда, которые со временем становились их личной собственностью, а если не их самих, то уж, во всяком случае, их детей. За это они вносили арендную плату и под наблюдением надсмотрщика выполняли барщину на землях своего господина .
В первом поколении невольники еще подвергались юридической дискриминации, их можно было продавать и наказывать, т. е. они были лишены гражданских прав. Но уже их прямые потомки часто пользовались личной свободой и известными правами, они становились как бы прикрепленными к земле зависимыми людьми. Тем не менее «рабские» поселения находились в самом низу общественной пирамиды.
В применении к этому периоду истории Африки слово «раб» в известной мере вводит в заблуждение: условия его существования никоим образом нельзя сопоставить с жестокой эксплуатацией рабов в античной Греции и Риме или с бесчеловечным обращением, которому подвергались африканцы в эру капиталистической работорговли. Экономическому и социально-правовому положению несвободных людей в Тропической Африке больше соответствует термин «лично зависимый», хотя и здесь следует остерегаться механического перенесения на почву Африки западноевропейских норм.
«Рабские» поселения известны еще из ранних периодов истории государств Мали и Сонгай, хаусанских стран, Канема-Борну и в некоторой мере — городов-государств Восточной Африки. Главным источником несвободных работников явно были военные походы и войны. Например, аския Дауд сообщает в «Тарих ал-фатташ», впадая, правда, в риторическое преувеличение: «Вот это Сулейман, брат наш… Если ты примешь решение о посылке отряда в какую-нибудь область стран неверных, то он не проведет в разлуке с тобою и этой ночи, как захватит добычей десять тысяч невольников или более». Многих несвободных просто покупали — число таких рабов было значительным. Тот же аския Дауд, унаследовав имущество умершего чиновника, радостно воскликнул, что он сразу стал обладателем 500 рабов и для этого ему не пришлось покупать их, предпринимать путешествия или вести войну против кого-либо.
У правителей государства Сонгай во всех главных провинциях были коронные имения, где селили несвободных. В этих имениях аския в каждой деревне имел рабов и надсмотрщика, говорится далее в «Тарих ал-фатташ». Некоторым надсмотрщикам подчинялось до 100 рабов, обрабатывавших землю. Относительно Мали также есть свидетельства, что целые племена, например бамбара , попадали в зависимость и их расселяли общинами в имениях правителя или высокопоставленных светских и духовных вельмож, т. е. они образовывали деревни рабов. Жители таких деревень в соответствии со своеобразной кастовой системой, основанной на этническом принципе, несли специальные службы, трудовую повинность и, кроме того, вносили многочисленные разновидности натуральных податей. «Рабские» деревни еще очень долго сохраняли этническую структуру, примером чего может служить Мали. Зато в государстве Сонгай, вокруг некоторых городов-государств Восточной Африки, а главное, в государственных новообразованиях последующих веков в поселениях рабов усиливались отношения эксплуатации все более ярко выраженного феодального характера.
Благодаря рассказам европейских путешественников XIX в. и данным этнографических исследований мы можем составить довольно ясное представление о том, как была организована работа в некоторых таких деревнях, а это позволяет реконструировать картину того, что происходило и в более раннее время. В государстве Сокото (ср. гл. IV, 2.1) в XIX в. заслужившие доверие рабы и их потомство получали собственный участок, но взамен были обязаны определенное количество дней работать на земле своего господина и платить ему подати. В Зарии раб трудился на господском участке («ганду») под наблюдением «саркан ганду» от шести до семи дней в неделю. В других областях государства Сокото трудовая повинность составляла четыре-пять дней в неделю, причем и в эти дни несвободные имели право несколько часов работать на своем участке.
На исконной территории государства Сокото (Северная Нигерия) трудовая повинность, возложенная на потомков рабов, в течение XIX в. все более уступала место натуральным и денежным податям, а сами эти люди по своему правовому и экономическому положению приближались к обедневшим свободным крестьянам, попавшим в зависимость. Постепенное превращение зависимости личной в зависимость экономическую и усиление последней говорят о возникновении феодальных отношений. Поселение на землю военнопленных и начальные формы их эксплуатации на первых порах являлись новшеством для социально-экономических систем многих районов, но не были им чужды по существу и в конечном счете привели к образованию общественной структуры, носившей, с нашей точки зрения, типично феодальный характер.
Присвоение плодов труда несвободных людей, которые были захвачены на войне, куплены или закабалены за долги, характерно для правящей верхушки не только африканских государств. Это явление наблюдается во всех раннеклассовых обществах мира, а следовательно, никак не может служить доказательством особой жестокости или отсталости общества Тропической Африки. Многие исследователи, начиная от европейских путешественников и кончая современными буржуазными африканистами, желая доказать якобы цивилизаторские, гуманные цели колониализма вообще и капиталистической заокеанской работорговли в частности, извращали и извращают масштабы и последствия обращения людей в неволю, степень и формы их эксплуатации в Африке. Эти авторы договариваются до явно апологетического утверждения, будто применение рабов африканской аристократией отличалось большей жестокостью и затронуло большее число людей, чем вся европейская трансатлантическая работорговля начиная с XVI в., которая якобы «способствовала прогрессу». Такой фальсификации истории следует противопоставить доскональный анализ применения труда зависимых людей и невольников до прихода европейских захватчиков.
Во многих государствах Африки территориально-государственный принцип сложился отчасти на основе организации по происхождению, поэтому древняя родовая и племенная знать, из которой выходили правящие династии, сохраняла свое влияние. Только принадлежность к царскому роду, большой семье царя или родственным семьям открывала доступ к экономическим и политическим привилегиям, т. е. к управлению провинциями, участию во взимании налогов, получению в личное пользование имений, «рабских» поселков, скота и пастбищ. В государствах Гана, Мали, Сонгай, Канем-Борну, Конго, Мономотапа подавляющая часть губернаторов, высших придворных сановников и военачальников выходила из среды этой «знати по крови». Напротив, часть «служилой знати», а именно чиновники двора — «заведующий протокольным отделом», как сказали бы мы, казначей, управляющий царскими имениями или рыболовством, сборщик налогов, — а также чиновники и вожди среднего масштаба очень часто назначались из числа членов царской дружины или бывших рабов.
Процесс формирования государства во многих случаях сопровождался созданием аристократами собственных дружин, что во всей мировой истории, бесспорно, является важным показателем превращения родового общества в феодальное. Дружины состояли в основном из свободных бедняков или даже выходцев из несвободных слоев населения. Впоследствии многие из них получали земельные пожалования, и таким образом система кровного родства перекрывалась иным организационным принципом. И все же дружины не могли полностью вытеснить старую родо-племенную знать, и чаще всего она продолжала пользоваться влиянием наряду с новой служилой верхушкой. От степени могущества государства и правящей династии зависело, насколько ей удавалось замещать должности губернаторов и вождей своими ставленниками — членами дружины, придворными, приближенными лицами — и оттеснять родовую знать, в том числе даже членов царской фамилии.
Отношения эксплуатации и зависимости, зиждившиеся помимо налогов на торговлю и ремесло на дани, взимавшейся с зависимых племен, а более всего на поборах с крестьян, по-прежнему живших деревенскими общинами, были экономической базой правящей верхушки во многих областях Тропической Африки. Наряду с этим в некоторых районах эксплуатировался труд несвободных людей: во владениях правителя и аристократов, в «рабских» деревнях, в рудниках, а также в ремесленных мастерских. Об этом речь пойдет ниже.
Экономическое усиление «новых» аристократов выражалось в области политики в ожесточении их междоусобий, в борьбе за власть и за трон, что зачастую приводило к быстрому распаду государственных объединений. Стремясь пресечь сепаратистские тенденции знати, центральная власть пыталась использовать, особенно в войске и чиновничьем аппарате, бывших рабов, которые по своему юридическому статусу долго сохраняли известную зависимость от своих господ. Но в конечном счете эти попытки не давали выхода из заколдованного круга раннефеодальных отношений. Ведь правитель «вознаграждал» своих верноподданных помимо подарков передачей им права взимания налогов, пожалованием земель и несвободных людей.
Блистательные торговые центры в Западном Судане, например мусульманские города Томбукту, Гао, Дженне, города-государства хауса или города восточного побережья, подобно исламским городам Северной Африки или Переднего Востока, процветали прежде всего благодаря внешней торговле и мало зависели от развития внутренних торговых связей и рынка. Тем не менее по мере развития последних разделение труда между ремеслом и сельским хозяйством усиливалось.
Некоторые категории ремесленников — кузнецы, гончары, ткачи, красильщики, портные, сапожники, — выделившись из племенного и деревенского ремесла, организованного в своего рода касты, часто по этническому принципу, продолжали обособляться и в конце концов стекались к наиболее крупным центрам торговли. В некоторых городах государства Сонгай и в ранних хаусанских городах уже существовала довольно узкая специализация отдельных отраслей ремесла, особенно в текстильном производстве (прядильщики, ткачи, красильщики), кожевенной промышленности, производстве стекла и кузнечном деле (кузнецы по золоту, серебру, железу и меди). Эта тенденция проявилась и в высоком мастерстве придворных художников Бенина, в изготовлении и отделке хлопчатобумажных тканей в Килве, находящейся на восточноафриканском побережье, и в некоторых других торговых центрах.
По сведениям «Тарих ал-фатташ», в XVI в. в Гао было 26 мастерских, где работали портные с очень узкой специализацией, имевшие в среднем по 50 учеников, а некоторые даже от 70 до 100. Почти все арабские путешественники, вплоть до Льва Африканского, и многие местные хроники сообщают о широких масштабах внутриконтинентальной торговли, которая и на другом своем конце, в городах Западной Африки, способствовала развитию ремесла, рассчитанного в первую очередь на экспорт и мало зависевшего от внутреннего рынка. Естественно, что благосостояние этих городов никак не отражалось на окружающих сельских районах.
Уже К. Маркс писал о консервативном характере чисто посреднической торговли, которая часто не оказывала стимулирующего воздействия на производство. Тем не менее до нас дошли описания хорошо функционировавшей внутренней торговли в ряде городов-государств Восточной Африки и в Бенине. Анонимный автор оставил рассказ о рынке в Бенине, где торговля производилась несколько дней в неделю. В числе других предметов, сообщает он, «туда приносят на продажу множество различных железных изделий: рыболовные приспособления, земледельческие орудия, оружие, например ассегаи и боевые ножи. И рынок и торговля подчинены строгому порядку, и каждый, кто приходит на рынок с подобными изделиями или другим товаром, хорошо знает свой ряд и место, где он может разложить вещи».
Ремесленных цехов, какие существовали в средневековых городах Западной Европы, в Африке не было. Правда, в отдельных отраслях ремесла сложились организации наподобие гильдий, но их назначение состояло главным образом в том, что они помогали лучше организовать сбор налогов для царского чиновника. Здесь явно напрашиваются параллели с мусульманским Передним Востоком. Учениками и подмастерьями — если только правомерно употреблять эти понятия — были сыновья ремесленников и иногда несвободные люди. Роль последних часто выражалась в том, что они выполняли подготовительные работы (например, делали кузнечные поковки), но по своему экономическому положению они ничем не отличались от свободных подмастерьев.
Несмотря на значительное развитие торговли, деньги занимали в ней весьма скромное место. По-прежнему преобладал натуральный обмен посредством определенных единиц обмена в виде установленного количества тех или иных продуктов, скота, металлических изделий (например, медных колец, золотых или железных пластин), брусков соли, раковин каури, первоначально доставлявшихся из стран бассейна Индийского океана. Арабский динар, широко распространенный в Средиземноморье, в Африке к югу от Сахары приобретал важное значение только периодически, и то далеко не везде. Он имел хождение в торговых центрах восточноафриканского побережья, им пользовались арабские и местные купцы в посреднических пунктах Западного и Центрального Судана. Поэтому такое внимание привлекло относящееся к XI в. сообщение Ибн Хаукала о том, что он видел вексель на 40 тысяч динаров, выданный купцом из Сиджилмасы (Южное Марокко) жителю Аудагоста, входившего тогда в состав Ганы. Уже в XIII в. производилась чеканка медной монеты в тех мастерских, которые позднее использовались правителями Килвы и Занзибара в тех же целях.
Предполагается, что население некоторых торговых центров, например в Судане, составляло от 40 тысяч до 80 тысяч человек. Подсчеты показали, что в Гао находилось 7627 домохозяйств .
По данным этнографии, одна «сукала» (большая семья) насчитывала в среднем от шести до двадцати человек. Судя по этим данным, в Гао накануне вторжения марокканцев в XVI в. могло жить приблизительно 75 или 80 тысяч человек.
Как уже отмечалось, несвободные люди подвизались не только в сельском хозяйстве, но и в ремесле. Отдельные вельможи имели в городских центрах тысячи «рабов», которые самостоятельно занимались ремеслом или торговлей и значительную часть доходов отдавали своему господину. Таких людей было много, например, в промысловом городе Буса на территории современной Нигерии, где они пользовались полной профессиональной независимостью, сами заботились о содержании семьи, но были вынуждены около половины получаемых доходов отдавать своим владельцам.
В результате во многих областях производства, прежде всего в тех, товары которых шли на экспорт, и в горнодобывающей промышленности труд несвободных людей получил широкое применение. Они разрабатывали соляные копи в древнем государстве Конго и промывали золотой песок. Рабы во множестве использовались на различных стадиях производства тканей, которое в хаусанских государствах XVIII и XIX вв. достигло некоторых форм организационного объединения под началом одного владельца всех участвовавших в нем ремесленников: прядильщиков, ткачей, красильщиков. Мы не располагаем доскональными сведениями об организации труда в мастерских такого рода, но, судя по косвенным свидетельствам, занятые в них рабы, число которых иногда колебалось между 500 и 800, работали под надзором надсмотрщиков и в ходе всего трудового процесса номинально объединялись под верховенством одного господина. Фактически, однако, производство ориентировалось на кустарный труд отдельных семей и групп рабов, частично занимавшихся еще и своим личным хозяйством.
В доколониальный период ремесленное производство даже в высокоразвитых хаусанских городах не достигло раннекапиталистической стадии простой кооперации и мануфактуры. В этих городах отсутствовали почти все предпосылки, необходимые для возникновения даже самой простой капиталистической кооперации. Их было лишено и само ремесленное производство, и тесно связанный с ним торговый капитал, и, что не менее важно, сельское хозяйство. Здесь не мог появиться свободный наемный рабочий, подвергшийся экспроприации средств производства и потому полностью их лишенный, а бывший «раб», сохранявший многие черты прежней правовой зависимости, никак не восполнял этот пробел. Значение ремесленного производства и основные тенденции его развития можно определить только в связи со всеми сторонами материальной жизни и общественного производства.
Преобладание преимущественно сельскохозяйственного способа производства и то место, какое занимала во всей общественной структуре эксплуатация «рабов», убеждают, что, хотя в силу благоприятных географических и исторических условий в некоторых городах Судана сложились сориентированные на экспорт ремесла, они не стали почвой для возникновения капиталистических форм материального производства. Это относится не только к государствам, существовавшим до XVI века, который ознаменовал крутой поворот в истории Африки и всего остального мира, но и к государственным образованиям XVIII и начала XIX в.
4. Многообразие и сложность этапов общественного развития
Некоторые из наиболее передовых государств и централизованных иерархий Африки до известного момента находились в своем развитии на такой же стадии, какая определяла на том этапе ход всемирно-исторического процесса, а следовательно, полностью достигли возможного для того времени прогресса. И тем не менее даже эти государства в общем не вышли за рамки раннефеодального периода. Почему в Африке к югу от Сахары не сложились позднефеодальные и раннекапиталистические формации — вопрос, требующий в числе многих других неразрешенных проблем специального исследования.
Социально-экономический и политический строй ряда упоминавшихся государств рассматриваемого периода, особенно его начального этапа (Гана), а также образований, возникавших в последующие столетия в процессе перехода многих этнических групп и племен к классовому обществу, сплошь и рядом был отмечен чертами патриархального уклада. Часто в силу природных или исторических условий развитие замирало на определенной стадии и появившиеся было признаки перехода на более высокую ступень исчезали. Так, например, во многих областях Африки выделялась аристократия, которая с помощью аппарата власти и управления угнетала и эксплуатировала самые широкие слои населения и заняла прочные классовые позиции. Несмотря на это, процесс расслоения общества на классы правящие и угнетенные, эксплуатирующие и эксплуатируемые не завершился еще и в государствах XIX в.
Даже в самых развитых обществах аристократии, как классу эксплуататоров, и зависимому населению крестьян и пастухов, как классу эксплуатируемых, было далеко до положения «класса для себя». Повторяем: классовый антагонизм очень часто бывал заслонен патриархальным характером власти знати и государства. Этим объясняется почти полное отсутствие организованных и зрелых проявлений классовой борьбы эксплуатируемого населения городов и деревень. Это необходимо подчеркнуть, хотя имеется много свидетельств стихийных актов возмущения зависимых несвободных людей, крестьян, пастухов и ремесленников против гнета и эксплуатации знати.
Важную роль играло и то обстоятельство, что к началу европейской колониальной экспансии народы Африки достигли самых различных уровней социально-экономического развития. В непосредственной близости с блистательными центрами государственного и культурного развития продолжали жить племена, еще находившиеся на стадии первобытного общества. Ниже всех по своему развитию стояли общества охотников и собирателей: пигмеи, населявшие влажные экваториальные леса Центральной Африки, и этнические сообщества бушменов и готтентотов, кочевавшие по сухим и засоленным степям Южной и Юго-Западной Африки. Многие племена, еще не знавшие классов, жили деревенскими или родовыми общинами и занимались земледелием, часто в сочетании с некоторыми формами скотоводства. Их можно было встретить и в саваннах — на территории от Судана до Восточной Африки, — ив лесных районах Западной и Центральной Африки. Кроме того, многочисленные скотоводы-кочевники Северо-Восточной, Восточной, Юго-Западной Африки и Судана по старинке объединялись в первобытнообщинные родственные группы на основе отцовского права.
Подобное многообразие достигнутых ступеней общественного развития опять же не является чисто африканской особенностью. Оно наблюдается во многих регионах всех континентов, например в Латинской Америке и Азии, которые не смогли сами достигнуть капитализма со всеми его последствиями в общественной сфере, включая и определенное нивелирование различий в уровнях развития.
Итак, некоторые факторы, тормозившие внутреннее развитие и с разной силой проявлявшиеся в разных государствах Африки, в целом не способствовали вызреванию раннекапиталистических отношений. Однако с конца XV в. естественное развитие африканского общества было насильственно прервано вмешательством извне. Появление и закрепление на континенте европейских колонизаторов, а особенно (начиная с XVI в.) связанная с первоначальным накоплением трансатлантическая работорговля с ее опустошительными последствиями оказали сильнейшее влияние на исторический прогресс Африки и в некоторых районах даже приостановили его или вовсе прервали. Конечно, это отнюдь не означает, что самостоятельное развитие народов Африки прекратилось полностью. В XVIII и XIX вв. во внутренних областях Африки снова образовался ряд феодальных государств. Как будет ясно из последующего изложения, некоторые из них достигли определенного прогресса, но в целом они были не в состоянии разорвать навязанные им со стороны путы, сдерживавшие общественное развитие. Экономическая и социальная пропасть, отделявшая их от европейских стран, которые вступили на путь капитализма, становилась все шире. За ускоренное историческое развитие отдельных стран Западной Европы и Северной Америки народы Африки заплатили бедствиями и историческим регрессом, от которых их могла избавить только национально-демократическая, антиимпериалистическая борьба.
