На следующий день Бушардон продолжил свои атаки. Он начал допрос с ее беседы с Крамером и последующей встречи с фон Калле. Вся связь с немцами была в его глазах как открытая книга. По мнению Мата Хари, однако, он читал на страницах этой книги то, чего там никогда не было.

– Вы вряд ли считаете, что мы сможем вам поверить, что Крамер дал вам просто так двадцать тысяч франков, не удостоверившись, что вы стоите этих денег. Немцы ничего не дают задаром. Средства, которые они обычно дают в качестве командировочных своим агентам, намного меньше суммы, которую получили вы. Потому вы обязаны были работать на Германию. Этот вывод подтверждается также вашими собственными высказываниями в разговоре с фон Калле. Из его первой радиограммы мы знаем, что вас направляли два раза во Францию в целях шпионажа в пользу Германии. О второй поездке вы рассказали. Теперь давайте поговорим о первой поездке.

– Женщину вроде меня, имеющую дом и любовника в Голландии, не посылают в путешествия просто так, не снабдив соответствующими средствами. Что касается моей первой поездки во Францию, то она не имела никакого отношения к Крамеру. Я сказала фон Калле, что я была во Франции дважды – а не то, что меня дважды туда посылали.

– Почему вы воспользовались услугами голландского консульства, чтобы послать Анне Линтьенс две телеграммы с просьбой о деньгах? В этих телеграммах должно было быть что-то секретное, иначе вы послали бы их обычным путем. Не пользовались ли вы консульством в другое время, особенно для передачи сведений Крамеру?

– Уверяю вас, что я просила консульство только об отправке этих двух телеграмм. Так они доходили быстрее.

Бушардон вернулся к подробностям прошлого дня. Он подчеркнул, что Мата Хари не решилась бы рассказать фон Калле, что она и есть шпионка Х-21, если бы до того никак не отработала полученные от Крамера 20 тысяч франков. Из интерпретации Бушардоном перехваченных радиограмм следовало, что нигде в них Х-21 не называли предателем.

– Я, в конце концов, не могла совершить самоубийство! У меня не было денег. Я думала, что если дам какие-то сведения фон Калле – информацию, не имеющую никакой ценности, то смогу вернуть к себе расположение и доверие немцев и получу разрешение проехать через Германию домой.

Бушардон более-менее закончил свой допрос. Он вводил своего первого свидетеля: капитана Ладу. Капитан дал свои показания еще раньше, во время допроса Бушардона. Теперь он должен был подкрепить свои аргументы. И если Ладу знал все или почти все о Мата Хари, то она не имела никакого представления о торговле Ладу со Скотланд-Ярдом.

В своих показаниях Ладу, среди прочего, утверждал, что Мата Хари еще до ее первой поездки в Париж, в декабре 1915 года, работала на немцев.

– Когда я в 1915 году приехала во Францию, – утверждала Мата Хари, – я не была у немцев на службе. Я прибыла в Париж только чтобы забрать мое белье. Но мне нужно признать, что Крамер, которого я знаю с января 1915 года, задал мне после возвращения много вопросов общего и политического характера. После такого долго времени мне трудно вспомнить точно эти вопросы и мои ответы. В Голландии немцы всегда так поступают. Если кто-то возвращается из Франции, они тут как тут. Они кружатся вокруг него как мухи и задают вопросы о Париже.

Мата Хари спросили, может ли она что-то сказать по поводу показаний капитана Ладу. Она ответила: – Капитан Ладу пообещал мне миллион франков, если я добьюсь успеха.

По словам капитана, дискуссия по этому вопросу выглядела несколько иначе: – Когда Зелле-МакЛеод дала мне понять, что она действительно может получить доступ к немецкому штабу, я спросил ее, действительно ли она считает, что сможет достать для нас оперативный план немецкого Вермахта. Когда она ответила положительно, я сказал: – За такую информацию мы заплатили бы миллион. Я добавлю – и не могу четче подчеркнуть это обстоятельство – что МакЛеод никогда ни слова не сказала о своей принадлежности к немецкой разведке и ни разу не упоминала свой кодовый номер Х-21.

– Во-первых, я не рискнула бы сделать это, – возразила Мата Хари, – а во-вторых я сама себя никогда не рассматривала как немецкого агента. Просто потому, что я ничего для них не делала. Капитан Ладу никогда не возражал против моего возвращения во Францию. И тогда, когда я просила визу в Мадриде. Почему?

Для человека, который дал поручение Мата Хари шпионить для него, капитан дал весьма странный ответ: – В мою компетенцию не входили ни запрещение въезда МакЛеод во Францию, ни разрешение этой поездки. Точно так же, как я не обязан был отвечать на ее письма. Так как МакЛеод добровольно решила вернуться во Францию, я воспользовался этим обстоятельством, чтобы ее разоблачить. Этим я просто исполнил свой долг.

– У меня больше не было денег. Мне нужно было вернуться во Францию, чтобы оттуда попытаться попасть в Голландию. Я и еще раз подчеркиваю, что капитан Ладу в определенном смысле действительно завербовал меня.

Тут возразил Ладу: – МакЛеод не была завербована. Агент считается завербованным тогда, когда ему дают задание, присваивают номер, средства связи и деньги. МакЛеод получила лишь указание. Так как она все равно ехала в Голландию, она должна была там подождать, пока ее посетит агент нашей разведки. Этот агент, возможно, доставил бы ей дальнейшие инструкции.

– Капитан тогда выразился в куда более позитивном духе, чем сейчас. Неужели вы думаете, что я приняла бы его предложение, если бы он не пообещал мне большего? Он очень точно знал, что я поеду в Бельгию и попытаюсь там войти в контакт с немецким командованием.

Капитан Ладу не отступал ни на дюйм: – Даже если бы я не знал, в какой степени можно доверять утверждениям МакЛеод, что она действительно сможет внедриться в круги, связанные с немецким верховным командованием, я не мог бы дать ей никаких заданий до того, как наша разведка в Голландии, которой в любом случае пришлось бы ей заняться, не предоставила бы мне подробную информацию о ней.

Это высказывание Ладу было несколько неясным. Потому что он либо был убежден в ее способности заполучить знакомых в немецком командовании и внедриться туда, где она в качестве двойного агента могла бы, возможно, получать полезную для французов информацию – или же он был уверен, что она не немецкая шпионка. В таком случае он должен был бы ей доверять. Мата Хари прекрасно это поняла. Она вполне логично ответила: – Я требовала от вас миллион не до, а после того, как я добьюсь успеха. Вы ничем не рисковали.

Ладу повторил свое прежнее, расплывчатое утверждение: – Нельзя дать задание агенту, заранее не проверив, что он надежен. А МакЛеод всегда казалась мне подозрительной.

– Почему тогда вы не попросили меня выложить мои карты на стол? Вместо этого вы всегда ходили вокруг да около и повторяли, что мне сперва нужно доказать, что я в состоянии сделать, потому я, наконец, решила молчать.

– Во время всех наших разговоров я требовал от вас рассказать мне все, что вы знаете о немецкой организации. Я даже неоднократно спрашивал вас, знаете ли вы «Фройляйн» в Антверпене, руководившую из Антверпена шпионажем против Англии и Франции. (Речь идет об Эльсбет (Элизабет) Шрагмюллер, известной как «Фройляйн Доктор» или «Мадмуазель Доктор» – С.В.) Но вы постоянно отвечали мне, что не знаете ее.

– Я ничего не сказала вам о моих планах, потому что вы не хотели мне платить. Как только дело дошло бы до оплаты, у меня бы уже не было причины скрывать перед вами мою большую тайну.

– Но если вы, как утверждаете, так любите Францию, то вам следовало бы все-таки рассказать мне все.

Что бы вы ни говорили, несомненно, одно – я никогда не выполняла задания Крамера.

В этом месте Бушардон прервал их словесную дуэль одним из тех ошеломляющих утверждений, которые порой высказывались им на допросах: – Что касается этого момента, то я должен указать вам на то, что по нашим законам само поддержание подобного рода контактов с врагом является столь же тяжким преступлением, как и фактическая передача информации противнику.

Тут Мата Хари взорвалась: – Тогда ваш закон ужасен! Если бы я знала об этом, я никогда бы сюда не вернулась. Я никогда не собиралась добывать для немцев какие-либо сведения. Капитан Ладу в январе три раза не пожелал со мной встретиться, когда я приходила к нему на Бульвар Сен-Жермен, чтобы рассказать ему обо всем.

Ладу обратился к Бушардону: – В то время я не мог принять МакЛеод, потому что я уже знал, что она служит немцам. Теперь дело было за военными властями, которым следовало ее допросить. Когда МакЛеод поехала на Аустерлицкий вокзал, чтобы увидеть полковника Данвиня, он тоже уже знал обо всем, что стало нам известно из перехваченных немецких радиограмм. Потому и он отвечал обвиняемой только общими фразами, когда та обратилась к нему с вопросами.

Бушардон поинтересовался, почему Ладу предоставил Мата Хари выбор, возвращаться ли ей домой в Голландию через Германию или через Испанию.

– Потому что я хотел выяснить, не скрывает ли МакЛеод что-то от меня. По причинам, которые мне не известны, она предпочла Испанию. Но Ладу добавил, что дорогу через Испанию предпочитают почти все, кто едет из Франции в Голландию. Эта поездка удобнее и не требует частых перегрузок багажа. По крайней мере, в этом вопросе Мата Хари согласилась со своим визави. Она указало в частности на то, что она предпочла ехать через Испанию и потому, что по уже названным ею причинам поездка через Германию казалась ей не особенно удобной.

До завершения допроса в этот день Ладу и Мата Хари нашли еще один пункт для взаимного согласия. Мата Хари сказала, что хочет еще раз подчеркнуть, что капитан Ладу пообещал ей миллион, если она достанет ему планы немецкого генерального штаба.

– Это верно, – сказал Ладу.

– И идея работать на две стороны, для французов и для немцев, тоже исходила от капитана.

23 мая было третьим днем в серии этих жестких допросов, которым Бушардон подверг свою жертву. У него теперь не было сомнений в ее виновности. «Дело было уже совершенно ясным», – писал он в своей книге. И исходя из этого, Бушардон изменил ход своих допросов. Он больше не спрашивал Мата Хари, что и как произошло. Теперь он сам рассказывал ей об этом. То, что он говорил, и было правдой. Мата Хари ничего не оставалось, как соглашаться.

– Мы хотим попросить вас вспомнить те вопросы, которые задавал вам Крамер или другие немцы, когда вы вернулись из вашей первой поездки во Францию. Конкретно, мы опасаемся, что Крамер был не один. Мы уверены, что вам не придется слишком напрягать свою память. Сразу же вспомните и о данных вами ответах. Двадцать тысяч франков Крамера подтверждают важность этих вопросов и ответов.

– Я повторю еще раз: Крамер дал мне 20 тысяч франков как аванс переел моей поездкой в мае 1916 года. Эти деньги не имели к моей предыдущей поездке никакого отношения. Ту поездку я предприняла только чтобы забрать оставленные мною в Париже вещи – белье, одежду, серебро, аксессуары для скачек и прочее. Возможно, Крамер посчитал нужным заплатить мне деньги потому что потревожил меня так поздно вечером, оставил у меня свои грязные бутылочки и предложил доставать для него информацию. Беспокоить и надоедать мне целый вечер – это стоило 20 тысяч франков.

Я признаю, что Крамер после возвращения из моего первого путешествия пришел ко мне на чай и задавал вопросы о Париже. Но это была чисто светская беседа. Я рассказывала ему, что английские офицеры произвели плохое впечатление на своих французских коллег, что англичане общаются с французами невежливо, а парижане, напротив, обращаются с англичанами как с королями. В ресторанах и чайных их обслуживают в первую очередь. И платят они по самым умеренным ценам. Я согласилась с Крамером, когда он сказал, что французы потом пожалеют о том, что пустили англичан в свою страну, потому что те не уйдут просто так. Я рассказывала ему о Рэмэкерсе, карикатуристе, начавшем публиковать антинемецкие карикатуры после того, как вначале рисовал карикатуры, высмеивавшие французов и англичан.

Оставшееся время беседы разговор Мата Хари и Крамера вертелся вокруг того, что купцам в Гааге теперь невозможно по коммерческим делам ездить во Францию, чтобы заводить деловые связи с Великобританией.

Затем Бушардон захотел узнать, почему Мата Хари послала своей служанке телеграмму через консула Бюнге, хотя уже знала, что фон Калле попросил у Берлина разрешение на выдачу ей денег.

– Когда я после нескольких дней в Париже все еще ничего не получила, я начала беспокоиться. 8 января я отправила телеграмму через Бюнге. Я и сейчас думаю, что деньги были от полковника ван дер Капеллена. В любом случае, именно так написала мне Анна в письме.

– А где это письмо?

– В голландском посольстве.

– Первая радиограмма утверждает, что Х-21 приписан к разведцентру в Кёльне. Но более поздняя депеша от 25 декабря, указывает на связь Х-21 с Антверпеном. На самом деле фон Калле получил из Антверпена одну радиограмму, касающуюся вас. В нем сказано, что за полученные от Крамера 20 тысяч франков и за 5 тысяч франков, переведенные в ноябре 1916 году, вы могли бы делать свою работу и получше. Но там не сказано, что вы вообще ничего не делали.

Антверпен, однако, ничего не сообщал о том, что Мата Хари действительно сделала что-то. Когда Бушардон в осторожно-позитивном духе высказал свои обвинения, он совсем не упомянул об этом обстоятельстве. По его мнению, направленное в адрес фон Калле разрешение из Антверпена на выплату ей трех тысяч франков доказывало больше, чем этот простой факт. Оно подтверждало, в глазах следователя, что все было именно так, как он предполагал. Это подтверждают следующие его слова: «В любом случае Антверпен знает вас и знает, что вам были переданы невидимые чернила. Они даже спрашивали, едете ли вы в Швейцарию и сможете ли писать оттуда».

Это означало: «Даже если все упомянутое раньше и не соответствует действительности, в одном можно быть уверенным – вас там знают». Но, вероятно, ближе к истине было бы следующее предположение: Антверпен узнал о Мата Хари от Крамера. Это совпадет и с ее собственными показаниями: «Я клянусь, что общалась только с Крамером. Я понятия не имею, в каком бюро он работал, потому что никогда его об этом не спрашивала. Я никогда не бывала в Антверпене. Я никого в этом городе не знаю».

Из ответа на его следующий вопрос Бушардон уже мог бы понять, что Мата Хари сказала правду, утверждая, что она не знала фон Калле, пока не пошла к нему на встречу в Мадриде. Он потребовал информацию об ее поездке из Франции в марте 1916 года. Это был тот месяц, который назвал фон Калле в одной из своих перехваченных французами радиограмм, посланной в Берлин.

– Дата в этой депеше неправильна. Фон Калле спутал март с маем. Я получила свой паспорт только 12 мая. Возможно, ошибка связана с моим немецким произношением. Май и март в немецком языке звучат чуть-чуть похоже.

После капитана Ладу следующим самым важным свидетелем обвинения был полковник Жозеф Данвинь. Так как полковник был в данный момент в Мадриде, Бушардон зачитал Мата Хари данные им под присягой показания.

– Его показания содержат много правды, – сказала она. – Я даже сказала бы, что в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник ловко перекрутил характер наших отношений. Он забыл сказать, что он бегал за мной так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле «Ритц». Он при всех пил со мной чай и кофе и постоянно называл меня «моя маленькая» и «мое дитя». Верно, что он не стал моим любовником. Но он все-таки предложил мне жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище. Человек уровня полковника Данвиня не должен первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Это тем более верно, что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Он еще пригласил меня на обед в «Отель д’Орсэ».

И об его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать только одно – это просто смешно! Если он так действительно думал, то он естественно поостерегся бы на публике показывать ко мне свое расположение так, как он это всегда делал. Он ведь даже попросил у меня как сувенир букетик фиалок и ленточку.

После полковника Данвиня опрашивали еще одного свидетеля – маникюрщицу из отеля «Плаза». Она подтвердила, что Мата Хари рассказывала ей, что терпеть не может англичан и бельгийцев. Еще она что-то говорила о Вердене.

Мата Хари согласилась, что такое могло быть. Возможно, во время маникюра она действительно что-то говорила об этих двух народах, «но я имела в виду только поведение бельгийцев и англичан в этой гостинице. А Верден я определенно не упоминала».

Следующую неделю Бушардон провел, опрашивая других свидетелей обвинения. Те, которые не могли приехать в Париж, протоколировали свои показания под присягой. Среди них был и капитан Вадим Маслов. Мата Хари воспользовалась этим временем, чтобы написать Бушардону еще одно подробное письмо. В нем она снова подтверждала все, что она сказала о полковнике Данвине.

Когда 30 мая она вновь сидела напротив Бушардона, основное время допроса заняли показания французского полковника. По его собственному мнению и запротоколированным показаниям полковник с самого начала раскусил Мата Хари. Она сама первой подошла к нему. Однажды она упомянула в ходе беседы имена немецкого кронпринца и герцога Камберлендского, зятя немецкого императора. Это, по мнению полковника, подтверждало, что она шпионка.

Он также врал, что просил Мата Хари еще раз прийти к фон Калле. Под присягой он показал, что сам рассказал ей о десантах в Марокко. Кроме того, он совсем по-иному описал под протоколом содержание их беседы на Аустерлицком вокзале. Свои показания он закончил не очень лестным замечанием, что, в конце концов, Мата Хари всегда охотилась только за деньгами других людей. А сама по себе она ни на что не способна.

Пока Мата Хари обсуждала с Бушардоном свое письмо, где она частично возражала против высказываний полковника, она попросила еще раз прочитать протокол. Она хотела дать устные замечания, которые возможно забыла в своем письме. Потом пункт за пунктом она прошлась по обвинениям:

– Сначала я хочу заявить, что полковник сам просил, чтобы его представили мне. Если он утверждает, что атташе голландского посольства господин де Вит представил ему меня как госпожу МакЛеод, то я могу только сказать: любой человек в Мадриде знал, что госпожа МакЛеод и Мата Хари одно и то же лицо. Я там уже танцевала. Кроме того, полковник Данвинь на следующий день, примерно в половине третьего, сидел в читальной комнате «Ритца». Он точно знал, что я в это время обычно бываю там. Он приветствовал меня словами: – Угадайте, почему я здесь? – Наверное, из-за меня, – ответила я. Потом он сделал комплимент моему платью и спросил, хотела бы я поужинать в «Ритце». Я сказала – да.

В тот вечер после ужина во время танцев меня сопровождали господа де Вит и ван Эрсен, когда появился полковник. Пока оба голландские атташе танцевали с другими дамами, полковник воспользовался возможностью провести весь вечер в моей компании. Он спросил меня, что я делаю в Испании, и почему я не поехала прямо в Голландию. Я ответила на это, что я на его стороне, и что если бы я познакомилась с ним раньше, то передала бы ему все сведения, которые только что отправила в Париж. Затем я рассказала ему, что случилось со мной в Фалмуте.

Верно, что я упоминала в разговоре немецкого кронпринца и его свояка, герцога Камберлендского. Но я только сказала, что у принца очень глупая улыбка и что он во всем спорит с герцогом. Я познакомилась с ним, когда была любовницей Киперта. Он часто обедал у меня дома.

Что касается беседы, которая, по показаниям полковника, состоялась позже в тот же вечер, то я утверждаю, что она на самом деле была лишь через два дня. Как минимум, через два дня. Да и проходила она иначе, не так, как он пишет. Я описала мою встречу с фон Калле на моем допросе 28 февраля. И я настаиваю на моем утверждении, что моя вторая встреча с фон Калле произошла по настоятельному желанию полковника.

Я не только не упоминала о каких-то профранцузских группировках в Каталонии, но и не оговорила о моем собственном положении в Германии. Я разговаривала с полковником о том, что капитан Ладу все время занимается мелочами, как он беседует, беседует, но ничего не понимает, что он может извлечь из меня. И не месье Данвинь просил меня добыть для него детали десантов в Марокко. Он вообще о них ничего не знал. Наоборот – это я дала ему эти сведения. Он был так озадачен, что пришел ко мне на следующее утро и спросил, не смогу ли я достать более подробные сведения об этом. Совершенно неверно, что он просил меня получить точную информацию о средствах и методах, как можно сорвать эту высадку. Этот человек, похоже, видел это во сне! Точно так же неверно, что я рассказывал ему, что я жила во Франции из-за моего искусства, а в Германии ради удовольствия.

Он дал мне понять, что он, вероятно, сможет добиться для меня контракта с мадридской оперой. На это я ему ответила, что после войны я охотнее вернусь в Париж, чтобы жить там.

О морали разных господ из немецкого посольства я никогда не говорила с Данвинем, по той простой причине, что знала там только одного человека – фон Калле. И о нем я сказала только, что нашла его усталым и в плохом состоянии здоровья.

Полковник постоянно занижает ценность информацию, предоставленной мною. Он ошибается. Потому что когда 4 января я доставила ту же информацию капитану Ладу, тот был очень удивлен и буквально сказал: «Я озадачен».

Что касается нашего последнего разговора на Аустерлицком вокзале, то я подробно описала вам все, что тогда было сказано. Если мои показания отличаются от показаний полковника, то мне очень жаль – но беседа проходила именно так, как я описала.

По поводу оценки полковником Данвинем информации, которую я поставляла французам и немцам, то я могу только еще раз напомнить о том, что я уже говорила. А о последней фразе полковника я скажу только одно: во всем говорит ненависть и ярость отвергнутого любовника. Я даже больше чем уверена, что полковник стоит за письмом, которое русский военный атташе написал полковнику первого императорского полка, где было предупреждение, что я, мол, опасная авантюристка, с которой Маслову лучше бы не иметь дела. Он знал, что Маслов был моим любовником.

После протокола показаний Данвиня, были зачитаны показания Вадима Маслова. В основном, он показал под протоколом, что его афера с Мата Хари не имела глубокого значения, и что он уже в марте собирался порвать с ней. Но она тогда уже была в тюрьме. Капитан Бушардон спросил, может ли она что-то по этому поводу сказать. Ответ был краток: – Мне нечего сказать.