В пятницу, на первой неделе «Вуэльта де Испания», вышел очередной номер «Гэлакси-сиклисм». И тут же наделал огромного шума. Читателей повергла в шок надуманная история, жалкая и омерзительная побасенка о двух бывших друзьях-велосипедистах, всемирно известном чемпионе и его верном помощнике, самым грязным и бесстыдным образом намекавшая на некие трения между Акилом и Патрулем. Причем первый из них проникается непреодолимой ненавистью ко второму. Далее следует какая-то расплывчатая бредятина про химика-нациста, лабораторию, эксперименты над людьми… В общем, в итоге campionissimo, используя модифицированную питьевую флягу в качестве метательного оружия, выстреливает сверхбыстродействующую токсичную свечу прямо в анальное отверстие своего fidèк équipper. Непристойный вымысел так и был озаглавлен: «Кровавая фляга».
Жакоби принес в их общую с Патрулем комнату этот образчик желтой прессы после ужина, вечером трудного дня большой гонки. Акил более чем уверенно держался на «Вуэльте», как, впрочем, и во всех последних состязаниях. Не рисовался, не лез из кожи, лишь бы доказать собственное превосходство и открыто начхать на остальных, однако легко и спокойно оставался в лидерах.
Беда в том, что теперь гонщик наотрез отказывался общаться с товарищами по команде, ограничиваясь несколькими грубыми окриками на трассе. С Азафраном он не разговаривал вовсе. И даже не замечал его. Методично и последовательно, изо дня в день, Акил вел себя так, словно пространство, где находился Патруль на велосипеде, пустовало и вполне заслуживало того, чтобы занять его без малейшего предупреждения. Не в силах предугадать следующую перемену направления или скорости своего лидера, Азафран должен был незамедлительно реагировать на них, дабы увернуться от неизбежного столкновения. Подобное отношение всегда ранит; но пережить такое от ближайшего друга больно и унизительно вдвойне.
И вот появляется эта «Кровавая фляга».
Жакоби не торопился ложиться спать. Пока Патруль читал, он молча сидел, задрав ноги на стул, и неспешно рассматривал соседа, как если бы на его лице отражалась каждая строчка. Любому другому Азафран рявкнул бы что-нибудь обидное, но в трудную минуту не обойтись без верного плеча, и ведь Жакоби ничего не делал со злым умыслом, даже если бесцеремонно пялился на людей, когда им этого совсем не хотелось.
— Ахинея какая-то, — сказал мужчина, дочитав последнюю исполненную яда строчку.
Взгляд Жакоби опустился на пол, лениво заскользил по ковру, вскарабкался по задернутым занавескам, внимательно изучил дверцы платяного шкафа, вознесся к потолку и, наконец, медленно сполз обратно, чтобы встретить глаза Патруля. На губах молодого человека мелькнул отсвет улыбки. Затем и сама улыбка. Затем он покачал головой.
— Я прослежу за твоей задницей, — произнес Жакоби, вышел из-за стола и покинул комнату.
Знаете, что такое паранойя? Это когда враги позволяют вашему разуму выполнить за них всю грязную работу.
Де Зубия в это время сидела дома, следила за гонкой по телевизору и кормила дочь. Как только сосед захлопнул дверь, Азафран отпечатал на ноутбуке короткое письмо и отправил его Перлите, воспользовавшись шифровальной картой Габриелы Гомелес, полученной во время памятного разговора в Ленсе.
Эй, подруга, читала отстой в «Сиклисм»? Они уже совсем оборзели, ничего не боятся. Дурдом какой-то. Что делать, а? Бежать отсюда к чертовой матери? Не могу, хотя это был бы самый разумный выход. Только не думай, я тут не корчу из себя героя. Просто у меня контракт, а с ним не поспоришь. Заглянешь к нашим приятелям? Может, что и скажут? Обнимаю крепко. Твой Друг.
Перлита безотлагательно связалась с Габриелой. Дамы условились встретиться. На рассвете, пристегнув к переднему креслу «диабло» сиденье для малышки, де Зубия выехала в Андухар. Присутствие беспомощной смуглокожей крохи на время умерило аппетиты бесстрашной женщины, и вместо привычных двухсот пятидесяти километров в час она едва-едва превышала сотню. Покидая Андалусию, Перлита переслала Патрулю ответ инспектора-детектива Гомелес:
Полагаю, до «Мировой» можно не дергаться: ты им еще понадобишься. А вот мне твои лапы нужны, как собаке пятая нога. И все же обнимаю взаимно, ибо каждый из нас таков, каков он есть, и тут уж ничего не поделаешь. Габриела.
На следующее утро Азафран чувствовал себя посреди пелотона, будто напроказивший школьник, от которого отвернулись товарищи. Один только Жакоби время от времени ехал с ним рядом, болтая как ни в чем не бывало. Казалось, он даже не замечал того, что Патруль то и дело шарахался от Саенца, который, устремляясь вслед за тем или иным соперником сквозь мнимую брешь, вынуждал помощника, не желающего видеть лидера, пусть и вполне заслуженно, в виде свалки покореженного металла и кровоточащей плоти, увиливать в сторону.
Уже почти год крупные гонки обходились без смертей. Наступала пора, когда в низинах курились туманы, а высоко в горах выпадал первый снег. Густые кроны лесов начинали буреть и громко трепетали под налетающим ветром. Близилась «Мировая».
* * *
Похоже, мы все-таки недостаточно рассказали о достижениях великого Акила Саенца за истекший год. Благо было на что отвлечься. А ведь даже голые цифры: количество выигранных гонок, побитых рекордов, гор, покоренных буквально в одиночку, пока прочие копошились где-то у подножия, — это что-то невероятное. В спорте, как и везде, есть профи высокого класса, а есть подлинные великаны. Я о тех, чьи имена, точно по заказу, не сходят с уст в мире велосипедистов, ни дать ни взять набор святых угодников на благочестивом собрании — Коппи, Анкетиль… Так вот, насколько истинные мировые чемпионы превосходят обычных людей, наделенных особыми талантами, каких-нибудь там Азафранов, настолько же Саенц выделяется на фоне заурядных мировых чемпионов.
Следы его величия сохранились на кино- и видеопленке, но все они — не более чем легкая дымка далекого воспоминания. Возможно, лишь пара-тройка полотен да звуковые записи репортеров, чьи голоса внезапно ломаются при попытке передать словами то, во что не верят даже глаза, — разве что подобные свидетельства способны хоть на краткий миг вызвать в крови ту лихорадочную дрожь, которая пробирала целый мир. Сильнее всего западает в память один из портретов Саенца… Нет, не привычное полуподобие витязя на железном коне: скорость разрывает оковы гравитации, сверкают выпуклые капли пота, резко очерченные мускулы с нечеловеческой силой приводят в движение ожившую, дрожащую машину, узкие «трубки» рассекают черную пасть дороги, вены раздуваются тугими узлами под шоколадной кожей предплечий, лик героя воплощает собой бездну отчаяния, прикрытую лишь средоточением воли, невыносимо яркий оттенок «козимовской» майки режет глаз — словом, околоспортивная «художественная» мазня, мало чем отличающаяся от комиксов, изображающая мужчин на гоночных автомобилях, на гоночных мотоциклах, мужчин, играющих в футбол, в баскетбол, в гольф, а то и в бильярд, захлебываясь от щенячьего восторга. О нет, лучший из холстов даже не подписан — автор явно не вышколенный профи, а любитель, но любитель, несомненно, одаренный и пылкий. Перед вами только лицо и волосы Акила. Для дилетантской работы довольно удачно передан тревожный розовато-лиловый взгляд, взирающий с пика Мон-Венту поверх альпийских вершин на грешную землю.
Итак, час истины пробил. «Гэлакси-сиклисм», что они могут знать!.. Черт побери, извините за выражение, конечно, и все-таки, черт побери, смотреть, как поливают грязью такого достойного мужчину, как Азафран, и не попытаться восстановить истину — это было бы слишком гнусно. Ведь они же столько понаписали… Патруль, видите ли, хотел помешать патрону выиграть гонку, а потом, дескать, когда патрон рухнул на подиум без дыхания и без мозгов, Азафран — здесь его величают «трусом» и «прожженным ловчилой» — смылся, прихватив жену покойника. Патрон! Нет, вы подумайте! Французы! Никаких понятий чести, дружбы, порядочности. Но я, неприметный очевидец и просто порядочный человек, который не может оставаться в стороне, когда вершится несправедливость, я расскажу вам все, что знаю.
Правда, это далеко не все.
Кто, например, пытался убить Патруля во время «Велогонки Мира», сложно ответить с уверенностью. По правде говоря, нам даже доподлинно неизвестно, собирался ли вообще один из участников укокошить кого-либо из товарищей. Злобная статья в задрипанном листке — вот и все, чем располагал Азафран. Так стоит ли удивляться, а тем более осуждать беднягу за невольно зародившееся в недрах его рассудка подозрение: бог весть, может, Акил и впрямь намерен прикончить бывшего друга, засадив ему баллистическую свечу из модифицированного бидона сквозь лайкру и замшу прямо в зад, и любоваться, как за час его плоть обвиснет на костях драными лоскутами? Конечно, хорошо судить задним умом, дескать, что за нелепая и смехотворная затея, но позвольте задать вам встречный вопрос. Учитывая все последние события, прилично ли скалить зубы над Патрулем, не исключавшим вероятность подобного плачевного оборота?
Простите мою горячность, но когда на ваших глазах бесчестно порочат имя человека столь правдивого, порядочного и мужественного, нелегко сохранять невозмутимый вид.
Да, я еще не рассказывал, что представляла собою та удивительная «Велогонка Мира», совсем не похожая на предыдущие гонки по нормальной, замкнутой кольцом дороге в каком-нибудь нормальном месте вроде Колумбии или Швейцарии. Лак-Кул-д’Авенир — совершенно особая точка на спортивной карте, целый комплекс, возведенный в горах, куда и без того здоровые и богатые приезжают урвать еще немного земных благ. Клиники здесь самые продвинутые. Молоко молодого осла и порошок из эмбрионов. Положим, я чуть-чуть утрирую, однако врачи достанут вам любые диковины, только заикнитесь.
И хотя многое в программе состязания соответствовало привычным эталонам, вспомним для начала: стартовый и финишный отрезки трассы проходили через Храм Неделимого Бытия, что на вершине горы Игфуан. Название звучит как бред, но это всего лишь очередное порождение коммерции, очень даже в духе здешних традиций. Среди главных экспонатов, к примеру, выставлен человеческий геном, причем каждый ген упакован в прозрачную оболочку с ярлычком фирмы, купившей права на данную частицу смертной души. Остальное вы без труда вообразите сами.
А то, что устроили вдоль трассы, — вообще полный улет. На старте и финише участников сопровождали величайшие гонщики всех времен, от первых победителей «Тур де Франс» до тех, чей прах, как говорится, едва успели развеять по ветру, — точнее, их манекены, которые крутили педали настоящих машин своего поколения. Не просто голограммы, как могут подумать любители «держать руку на пульсе». Нет, светлые дизайнерские головы решили, что эти звезды заслуживают вполне осязаемой оболочки. В итоге на свет появилось не меньше сотни отлитых из латекса роботов, не то чтоб уж очень реальных с виду, зато выразительно раскрашенных и с четко прорисованными основными группами мускулов, и все эти призраки мчали по обочине бок о бок с живыми велосипедистами. Самое ужасное, что в конце концов «модели» скрывались за барьером и ныряли под землю. Представляете? Пока мы, словно чумовые, гнали в одну сторону, они, как не менее чумовые, неслись в другую — вниз головой и под землей. Мороз по коже, правда? Словно в детстве в пещере страха. Или в крематории.
Вылетев пулей из Храма Неделимого Бытия, попадаешь прямиком на «техничный» спуск. Здесь гляди в оба, если не хочешь вылететь на обочину или раскровить кожу о дорожное покрытие. Следующий участок — скоростной: по лесу, то вверх, то вниз, плавные изгибы, поворот на северо-запад и по берегу озера. Далекие зубчатые скалы обрываются в зеркальную лазурь, однако любоваться красотами некогда: ветер дует в лицо, всегда в лицо, и ты выжимаешь из машины все силы, чтобы добраться к подножию нового склона. Считанные километры, дюжина узких поворотов-шпилек — и ты на вершине Шез-де-Диабле.
А вот дальше начинается интересное. Та самая выдумка, что придала состязанию вкус настоящей, экстремальной опасности. Чувствуешь себя акробатом на ярмарке, а не участником солидной гонки. «Что мы им, циркачи, что ли? — возмущался Стонго. — Может, еще костюмчики в блестках нацепить?» Официальное название установки «Ла Редондес Комплеха», однако некоторые тут же окрестили ее Чертовым членом. Над прежней дорогой, что змеилась вниз по крутому стотридцатиметровому склону, возвели ужасно хрупкий с виду каркас из кевлара и стали, огороженную по сторонам тройную петлю с двадцатипроцентным уклоном. Техничная задачка, ничего не скажешь. Страдающий головокружением Тальбали с первого же взгляда на этот кошмар отказался продолжать гонку. Нашлись и другие, кто предпочел упаковать чемоданы, не дожидаясь заезда. Только не Саенц и Азафран. Испытать сладость полета — это ли не торжество? Взмываешь на Шез-де-Диабле, переходишь на низшую звездочку — и падаешь камнем, достигая ста двадцати км в час, разгоняешься с нарастающим ускорением по часовой стрелке, описываешь правосторонний вираж, а когда путь выравнивается, совершаешь бросок — это как перепрыгнуть с крыши на крышу над ущельем, не напрямик, а по гиперболе, на краю кидаешься влево, еще раз круто вниз, вверх по кривой, последний виток вправо — и ты почти свободно устремляешься к земле, на камни и битум родной планеты.
Со стороны сооружение походило на хлипкую постройку из палочек и паутины, однако на деле, когда два десятка парней метались по виражам, взлетая и низвергаясь рядом, колесо к колесу, локоть к локтю, никто не жаловался, чтобы конструкция дрогнула хотя бы на миллиметр.
Да, и еще. Дорога со всеми поворотами была выполнена из прозрачного полимера, ясного и гладкого, точно стекло, и лишь изящные черные линии очерчивали ее замысловатые формы и границы. Под колесами простирались острые выступы горного склона. Толпы зрителей там, внизу, смотрели запрокинув головы на участников гонки, будто бы впервые проницая глазами саму землю.
Очутившись на старой трассе, приходится немедленно тормозить, ибо перед носом вздымается утес Ле Барат, который можно обогнуть либо справа, либо слева, и никаких тебе предупредительных черных линий по краю ограждения. Далее вновь километры по равнине, очередной взрыв скорости, и вот уже дорога уводит обратно, на Игфуан. В принципе восхождение как восхождение, сто девяносто один метр, простой велотурист и ухом не поведет. Однако надо же учитывать, что к этому времени гонщики провели в седле семь часов кряду, покрыли двести шестьдесят восемь с половиной километров и, между прочим, дважды возносились на высоту Эвереста.
Но вернемся к Патрулю. Возможно, его и мучила вина из-за того, что «Гэлакси-сиклисм» преподнесла как «тактическую уловку прекрасно разыгранное безумие, сначала в виде низкого фарса, а потом и вовсе на уровне животного бешенства». Нетрудно догадаться, как это выглядело для журналистов, десятков тысяч наблюдателей и миллионной армии зрителей, прилипших к экранам телевизоров. С другой стороны, разве не имел Азафран достаточно поводов для паранойи? Шут возьми, да ведь Акил не разговаривал с ним пятьдесят четыре дня.
Было еще кое-что. Покоряя предпоследнюю гору по правую руку от Саенца, Патруль уже почти не сомневался, угроза исходила из другого источника. Вы, конечно, можете усмехнуться, мол, ну ты и тормоз, парень. Черт, я же объясняю: они с Акилом не общались пятьдесят четыре дня. Страхи не рассеялись, даже когда верный помощник прочел усталую мольбу в глазах и голосе лидера, точнее, обиду брошенного малыша, которого злой папа не хочет взять на ручки.
Так вот, на старте Акил улыбнулся бывшему другу. Впервые за пятьдесят четыре дня. Отвыкшему Патрулю послышалось шипение змеи.
На первом же спуске случилась авария. Так, пара сломанных ключиц в рядах спортсменов второго эшелона. Сущие пустяки. Новички должны учиться благоразумию. Достигнув пика Шез-де-Диабле, соревнующиеся разделились на три группы. Во главе мчались лидеры, половина из которых не выдержит сложной дистанции. Близко к ним держались опасные соперники: Саенц, Азафран, Карабучи, Тисс, Гештальт, де Вега, Пелузо, Лорка, Жакоби, Кальдерон и прочие — все, кроме Виллерони, пострадавшего в первом столкновении. Ну и в самом хвосте плелись те, у кого были проблемы с дыханием, неуверенные, засидевшиеся на старте и просто лодыри.
Их-то и подстерегла трагедия на Редондес-Комплеха. Большеглазый дю Синей стремительно перемахнул через гребень, вылетел на стеклянную трассу, посмотрел вниз — и внезапно какая-то часть его мозга закричала, что парень совершил чудовищную ошибку, на семьдесят процентов отклонившись от настоящей дороги, а теперь едет в полной пустоте, среди мельтешащих черных полосочек. Видимо, та же введенная в заблуждение часть мозга предложила якобы единственно верный выход. «Сто-оп!» — завопила она. И дю Синей нажал на тормоз. Что произошло потом, лучше не описывать. Впрочем, ничего непоправимого, но телевидение на все лады смаковало шокирующие подробности: черные ожоги, множество серьезных сотрясений, груду покореженного железа. К счастью, задело только отставшую группу.
После кровопролития состязание прервали, чтобы навести порядок на трассе, и начали заново, с участка номер два. Теперь уже о технической стороне можно было не тревожиться, и Патруль сосредоточился на том, как бы не подпустить Акила слишком близко.
Странно все-таки устроен человеческий разум. Даже получив самый, казалось бы, прозрачный намек, Азафран не обратил на него внимания. Первым достаточно безопасным участком стала именно Ла-Редондес. Сверхскоростные виражи требовали чересчур большой осмотрительности, чтобы распыляться на любые глупости. Целых несколько мгновений Патруль наслаждался покоем, в то время как его тело, слившееся с машиной, мчалось по предписанной компьютером трассе. На втором и третьем отрезках пути Меналеон, вынырнув из нулевой гравитации, решительно устремился к Азафрану и буквально задышал ему в левое плечо еще до того, как настала пора тормозить перед Ле-Барат. Внутренний голос Патруля смолчал. Гонщик, разумеется, заметил флягу в руках противника и даже удивился про себя — дескать, нашел когда утолять жажду, — однако никакой угрозы почему-то не заподозрил. Вместо этого Азафран решил, что Меналеон собирается толкнуть его на утес. В конце концов, одним апрельским деньком Патруль и сам поступил так же, и это была их первая встреча на трассе с тех пор. Переломанные кости срослись, Меналеон выглядел отдохнувшим, полным сил и, по мнению Азафрана, искал равной мести, око за око.
Состязание вошло в средний период — ритмичный и сосредоточенный. Кальдерон и Лорка маячили далеко впереди, но никого это не беспокоило. Оставшаяся группа растянулась на сотни метров. На данном этапе восхождения соперничество еще не разгорелось в полную силу, хотя со стороны могло показаться иначе. С кошачьим покоем и грацией привстав на педалях, гонщики обменивались бесхитростными вопросами по поводу ценных бумаг и вкладов. Не ответить нельзя: скажут, подвела дыхалка. И все это на горном подъеме, на скорости, которую и десяти секунд не выдержать обычному велосипедисту — даже на равнине в полный штиль.
Внезапно, за пару сотен метров до вершины, Саенц властно прорезал толпу и оказался рядом со своим затихшим помощником.
— Патруль, — промолвил он с чувством, — Патруль Азафран. — Тут Акил перешел на диалект родной глубинки с тем, чтобы и земляки-горожане напрасно прислушивались к беседе: — Давай забудем прошлое.
— Надо же, — фыркнул гонщик. — И это ты говоришь здесь, на Кул-д’Авенир? Что же мне остается, бывший приятель?
Спортсмены как раз проезжали через Храм Неделимого Бытия, и призраки прошлого — вернее, их крикливо разукрашенные, отлитые из латекса подобия механически вращали педали по обе стороны трека.
— Настоящее, — отозвался Акил. — Что же еще? Послушай, с этой минуты работай на меня и не отвлекайся. Или я сорву победу, или все, что было раньше, псу под хвост.
— А мне по барабану, — процедил сквозь зубы Патруль; впрочем, не слишком искренне, и хотя в этот миг мужчины совершали полный разворот, настолько крутой, что их педали целовали пыль, а колеса чуть не лежали друг на друге, словно тарелочки в сушилке, и вираж требовал предельной осторожности, Азафран исхитрился бросить на товарища выразительный взгляд: дескать, самому обидно, что так сложилось.
— Тогда подумай о себе, — не уступал Саенц. — Помоги выиграть — спасешь наши шкуры. А нет…
Дорога стала ровнее и шире. Патруля охватило замешательство.
— Оба мы окружены врагами, — продолжал Акил. — Меналеон с радостью увидит кое-кого в белых тапках. И вряд ли найдется гонщик, который в душе не порадуется моему провалу.
— Я первый, — буркнул Азафран.
— Слушай, я не шутки шучу. Говорю; если не выручишь меня — ты покойник. Доверься старому другу, ты еще многого не знаешь. Мне нужна подмога, сейчас же, а то…
«Покойник». Это просто выражение такое. Оно могло означать: «плакала твоя карьера» или «попрощайся с контрактом на следующий год». И все-таки… «Покойник». Нет уж, голубчик, держись-ка подальше.
— Покажи свою флягу, Акил.
— Чего? — рявкнул тот.
— Флягу. Обе. Дай сюда.
По весу легко распознать, питье там или что похуже.
— Какого хрена? — Судя по голосу, лидер и впрямь растерялся.
— Проверить надо. Убедиться. Ты ведь читал эту фигню.
Нужно сказать, ответы Саенца прозвучали неубедительно. Сперва он предположил, будто Патрулю нельзя доверять, еще намажет горлышко какой-нибудь гадостью, вызывающей обильный понос или рвоту. Азафран заявил, что это уже полный бред — возомнить его, оскорбленного и униженного лучшим другом на глазах у команды, но тем не менее человека кристальной честности, в отличие от некоторых, опускающихся до уровня чужих задов, способным хотя бы на миг допустить омерзительную, подлую мыслишку о намеренном отравлении, а вот его бывший товарищ, почти брат родной (тут он с болью поморщился), похоже, не против замарать руки.
При этих словах терпение Акила лопнуло. Одним стремительным движением он выхватил флягу и заехал ею по голове помощника. Щелкоперы, конечно, толковали потом о низком фарсе, о героях, опустившихся до уровня рыночных торговок, но разве им известно, что такое настоящая трагедия?
Уворачиваясь, как он верил, от смертельного яда, Патруль быстро пригнулся. Фляга просвистела мимо, врезалась в дерево и разбилась. Наружу брызнул обычный изотоник. Осколок ударил Азафрана в нос и, разумеется, вызвал потерю крови, однако не таков человек был équipper, чтобы обращать внимание на пустяки.
Если забыть об эмоциях, следует признать поведение гонщиков не самым разумным, ибо дело происходило на скоростном этапе, и пока одни наблюдали с разинутым ртом (когда бушуют подобные страсти, не обязательно понимать каждое слово), другие не теряли времени даром. Угадав переломный момент, эти самые другие молниями понеслись к победе.
Патруль утер нос и поднял голову. Жакоби рассекал ветер на дальнем вираже, а вслед за ним летели еще семь или восемь гонщиков.
Ярость, боль и недоумение нашли наконец выход, и Азафран с утроенной силой завращал педали. Акил, в глазах у которого закипали слезы, даже не отреагировал. Зато пресмыкающееся по прозванию Меналеон тут же село Патрулю на колесо.
Азафран гнался, как лев. Случается, и посредственность неведомо откуда обретает нечеловеческую мощь и с легкостью обходит признанных лидеров. Патруль, как всем известно, далеко не посредственность. И хотя Меналеон, точно обгаженный хвост, неотвязно волочился следом, Азафран в один прием настиг оторвавшихся лидеров на Шез-де-Диабле и пролетел вместе с ними вниз по Ла-Редондес (на пике Игфуан разгорелась настоящая схватка; трое выдохлись и вышли из борьбы; на спуске отстали еще двое — должно быть, из ужаса перед смертоносными виражами опасного противника) и неудержимой бурей помчался по плавным изгибам лесной дороги, уводя Жакоби, Меналеона и еще четверых оторвавшихся все дальше от основной группы. И это был не просто выпад юнцов, жаждущих мимолетной славы, но серьезная угроза тому, кто рассчитывал на звание чемпиона всего мира. Так о чем же думал этот Азафран, пренебрегая священным долгом помощника величайшего на свете гонщика?
В свое извинение Патруль может с полным правом ответить лишь одно: подобные мысли просто не приходили ему в голову. Зато приходили другие. На следующем восхождении к Шез-де-Диабле он расправился со всеми за исключением Жакоби с Меналеоном. Точно пикирующие истребители в тесном боевом строю, троица с ревом обрушилась по Ла-Редондес и стремительно понеслась по дороге. То и дело один из гонщиков вырывался вперед секунд на пятьдесят, но, не выдержав напряжения, уступал и удалялся в хвост перевести дыхание, примерно так же, как расслабляются спринтеры на середине стометровки.
У подножия Игфуан Меналеон переместился с третьей позиции вплотную к Патрулю.
— Вот ты и попался, крыса зубоскальная! — зашипел он и помахал перед носом соперника флягой.
Возможно, это ничего и не значило. После грязного пасквиля в «Гэлакси» размахивать флягами стало модной шуткой — довольно низкого пошиба, по меркам Азафрана. Кое-кто и сейчас обвиняет Патруля в излишней, прямо-таки «женской» чувствительности. Бумагомараки! Где им понять, что подчеркнутое презрение к прекрасному полу давно уже олицетворяет собой не мужскую доблесть, а происки уязвленного либидо! Покажите мне человека, который на месте Патруля подпустил бы шутника ближе чем на милю.
Загвоздка таилась в том, что Азафран и Меналеон имели майки одной национальной команды в отличие от иностранца Жакоби. Поэтому правильнее всего — и, конечно, выгоднее для Саенца — было бы травить чужеземца, путаться под ногами, не давать спуску, пока тот не выдохнется. Какое там! Повинуясь инстинкту самосохранения, Азафран поклялся себе, что нипочем не даст этой гадине подобраться к своей пятой точке.
Оставалось лишь одно: обойти Жакоби, а там — либо сердце разорвется, либо враг рано или поздно отвяжется.
— О, какие сладкие, восхитительные ягодицы, — с издевкой простонала гнида, поглаживая флягу, словно налитый кровью член. — Скоро мясцо-то поотвалится…
Это была последняя капля. Уже во второй раз за гонку Патруля затрясло от ярости, в висках зашумело, и за сотню метров до пика гонщик ринулся вперед, как леопард за добычей.
Уловка подействовала. Подстрекаемому злобой Меналеону не хватило ни боевой закалки, ни высокого духа противостоять внезапному напору. Зато Жакоби с его чистым сердцем и незамутненным разумом, нацеленным лишь на победу, тут же воспрял при виде столь неслыханной щедрости. Когда эти двое перемахнули через гребень и помчались по трассе, зрители не могли разглядеть и миллиметрового просвета между их колесами. Меналеон же, заячья душонка, остался ждать пелотона. По равнине Патруль и Жакоби летели бок о бок, точно братья, старший и младший. В конце концов, остальную часть года они делили комнату, боролись за одну и ту же команду — как тут не породниться?
Чуть погодя гонщиков настиг автомобиль сопровождения. Из окна показался Эското, капитан не только «КвиК», но и национальной сборной Азафрана. Патрулю довелось лишь однажды услышать, чтобы Фернанд уместил такой обширный набор ярких, но весьма специфических выражений в незамысловатый вопрос: «Че ты творишь?»
Азафран изложил ситуацию честно, как мог. Только вдруг отчего-то слова перестали вязаться друг с другом.
— Что-что? — рявкнул Эското.
Между тем, пока Патруль беспомощно лепетал через окошко, глядя на окаменевшего капитана, Жакоби уходил все дальше.
Не то чтобы ему так уж хотелось пахать в одиночку — делить ветер с Азафраном было гораздо легче, — просто исход разговора и глупец предсказал бы заранее.
Патруль ответил, что подумает.
— А ты не думай, мать твою, делай, так тебя! И… сейчас… тебе в… Азафран, если хочешь, чтобы тебя еще когда-нибудь уважали, то жми… к пелотону, на… и тащи сюда эту… задницу Саенца. Одна нога здесь, другая там, на!..
— Я подумаю, — повторил гонщик.
Эското не первый день жил на свете и знал, что в минуты великого перелома каждый решает за себя. Поэтому лишь пристально посмотрел подопечному в глаза и благоразумно скрылся из виду.
Азафран же поехал своей дорогой. Он уже не силился догнать Жакоби, но и не отдыхал в седле. Очередное восхождение далось ему без особого труда. Ноги работали отлично, будто и не было тех двух рывков, продиктованных отчаянием и жаждой выжить.
Так уж получилось: проезжая сквозь Храм Неделимой Фигни, Патруль обнаружил, что крутит педали в компании мнимого Стива Роше и с той же скоростью. Кукла сгибала и вытягивала ноги, даже играла искусственными мышцами. Однако Патруль, которому в юности (как-то раз дедуля взял его на пиренейский заезд) довелось увидеть «оригинал» живьем, только плюнул с досады. Какая все-таки ерунда эти заводные игрушки по сравнению с плотью и кровью!
Азафрану вспомнился истинный образец, мерило возможностей человеческого тела. То есть Акил. Почему он не здесь, не рядом? Неужели нечаянное оскорбление со стороны помощника до такой степени обескровило его, что величайший из героев утратил волю к победе? А если… Перед глазами вспыхнула яркая картина: Барис, умирающий в муках на кресте.
Манекен скрылся за барьером и нырнул под землю. Стивен Роше. Как он страдал тогда, на последней «Джиро». Не только из-за трудностей гонки, это само собой, но вытерпеть оскорбления и плевки сбесившихся тифози?.. Этих трусливых ничтожеств хлебом не корми, дай поизмываться над мужчиной, штурмующим на велосипеде крутую горную трассу. Без надежной охраны Роше нипочем не закончил бы состязания. К счастью, неразлучные companero всегда были рядом, принимая на себя несправедливые выпады недоносков, именующих себя людьми. Друзья сопровождали героя к вершине славы, и теперь их именам суждено вечно сиять на историческом небосклоне велоспорта.
У подножия склона Патруль затормозил, положил руки на руль и принялся ждать товарища.
Пелотон промчался мимо, похожий на ослабевающую бурю. Стоит, наверное, упомянуть, что, пока события шли своим чередом, гонка покрыла сто семьдесят километров, расстояние от Рима до Флоренции, а это вам не развлекательный пикничок.
Став прежним, Азафран активно взялся добывать победу для Саенца и первым делом выстроил воедино свою растерявшуюся сборную. Удрученные предыдущим поворотом событий, парни ободрились и перехватили власть. Пора было показать землякам Жакоби, уютно пристроившимся во главе, кто на трассе хозяин. Плечом к плечу с Акилом, в окружении преданных мирмидонцев, Патруль вихрем обошел основную группу и прибавил ходу. Остальные сразу же поднатужились, стараясь за ним поспеть. Еще два восхождения, и пелотон превратился в кучку присмиревших, задыхающихся велосипедистов, упорно преследующих Жакоби.
Недооценивать достижения этого прекрасного гонщика было бы нечестно. Даже улучив редкую возможность воспользоваться великодушием более сильного и опытного Азафрана, не каждый сумеет выжать из нее столько пользы. Ноги молодого человека буквально пылали огнем, и он неуклонно мчался к финишу, предоставив Патрулю заново сплачивать команду. Разрыв доходил уже до семи минут. Азафран со товарищи сокращали его на одну минуту за круг, что оставляло Жакоби верных три минуты лидерства.
И тогда Патруль заговорил. Злые языки утверждали, будто бы на сей раз он расщедрился, как никогда. Назывались даже конкретные кругленькие суммы. Азафран мог возразить лишь одно: пожелай он заняться спортом, где все решают мускулы, а не мозги, пошел бы в команду любительской гребли. Но велогонки — другое дело, они зеркало нашего общества. Щедрость, доверие, мнение расхожей молвы замешаны здесь не менее, чем грубая сила.
По окончании беседы Нарабеллини (это был его последний сезон, оставалось лишь мирно удалиться на покой) двинулся под прикрытием Патруля на обгон. Последовала целая серия вспышек: то один, то другой гонщик отважно бросался в прорыв, и пока первого соперники тащили обратно под суровым конвоем, второй ускользал от погони, чтобы затем преспокойно вернуться в строй. Пелотон бурлил и содрогался, противники теряли ритм, поминутно увязая в искусственно созданных заторах и водоворотах. И надо всем этим кажущимся хаосом царила жестокая воля Азафрана: с каждым рывком его сборная отвоевывала еще немного времени. Саенц уверенно мчался вперед под неусыпной охраной сплотивших ряды соотечественников.
В начале тринадцатого крута, когда гонщики еще раз «перетасовались» над озером, Азафран затерялся в гуще толпы — ни дать ни взять скромный, безвестный трудяга, избегающий телеобъективов. Но вот, за считанные метры до вершины, на глазах у вертолетчиков и миллионов зрителей по всему миру он прорезал пелотон как нож масло и устремился вдаль. Уже зная, что произойдет, Акил ринулся следом. Дружно переметнувшись через Шез-де-Диабле, они вдвоем предались головокружительному полету.
Если бы вы спросили Патруля, он бы ответил, что ужасающий спуск по Редондес на крыльях могучего ветра, и колокольный звон велосипедных «трубок» по гладкому точно зеркало треку, и невероятный крен обеих машин на крутых виражах, и нервная близость, когда не только ноги партнеров, но и волоски на их коже, казалось, вибрировали в такт, — все это слилось в единый восторг, воплотивший лучшие минуты его спортивной карьеры.
А у подножия счастью пришел конец. Словно прорвав дамбу, потоки боли хлынули из потаенных глубин. Акил по-прежнему оставался в седле, но что-то уже переменилось. Внезапно Патруль ощутил весь ужас своего друга. Кишки резко скрутило, внутри возникла сосущая пустота, дыхание стало еще более прерывистым. Нет, вовсе не проигрыш сам по себе пугал Азафрана (хотя кто же согласится перенести напряжение, от которого необратимо растрачивается мускульная сила, истончаются зубы, вылезают волосы, обвисает складками кожа, — и не получить награды) или даже связанный с ним позор, хотя было ясно как день: если Акил не получит лавров мирового чемпиона, каинова печать навеки заклеймит чело никчемного помощника. Но не собственная участь заботила Патруля в эти мгновения. Сам он чувствовал себя отлично. Агония, отчаяние, усталость — всего лишь издержки ремесла, в целом же он был в полном порядке. Обычный человек, накрытый тенью умирающего титана.
Впереди, на вершине очередного склона, маячил Жакоби. Азафран бросил быстрый взгляд через плечо: далеко внизу растянулся полосой стремительный пелотон. Ситуация казалась безнадежной. Но кто же предскажет, кто проникнет в душу Патруля? Четырежды за одну гонку он открыл в себе источник силы, какую и раз-то в жизни проявит не всякий. Судя по виду, он и не состязался вовсе, а спасался бегством от безжалостного рока.
Огромная толпа замерла, услышав громогласный крик Саенца. «Возопил, как Эвридика, когда ее влекли обратно в подземный мир», — написал потом один языкастый журналистишка. Лицо Акила перекосилось, будто на известной картине «Крик», и вот он, призвав на помощь резервы, которых нет и не может быть в человеческом теле, сел на колесо Патрулю в точности перед мучительным спуском. Если прежде гонщики одолевали склоны достаточно аккуратно, экономя силы, то сейчас они просто падали с неудержимостью сумасшедших. Только слепая судьба уберегла их от гибели. На полпути к озеру товарищи настигли Жакоби. Однако, поднимаясь на Шез-де-Диабле, Акил вдруг застонал в голос; по его лицу ручьями заструился пот, и противник вновь начал отрываться. Патруль, не чуявший от боли ни рук, ни ног, ринулся вдогонку. В коротких промежутках между судорожными вздохами он умудрялся еще и говорить.
Циники, разумеется, единодушно твердят: и здесь, мол, не обошлось без презренного металла. Верность, честь, желание собственноручно ковать историю — затасканные понятия, согласен. Но раз уж речь об Акиле, значит, и второстепенные ценности негоже сбрасывать со счетов.
Победу великого героя никто не назвал бы «блестящей»; во многих она оскорбила чувство прекрасного. Глядя на Жакоби, нетрудно было поверить, что пороху в его пороховницах более чем достанет на последнюю схватку. Однако пятнадцатая встреча с Игфуан подкосила и этого молодого человека. Впрочем, как и его соперников. Когда все трое показались на вершине, они скорее смахивали на воинов, чудом уцелевших после кровавого побоища. На спуске Акил шатался, точно пьяный. И если он пересек черту первым, то лишь потому, что Азафран и Жакоби по сравнению с ним были совсем плохи.
Пелотон прибыл на финиш спустя три целых пятьсот семьдесят три тысячных секунды, и гонщик, имя которого навеки останется величайшим в истории велоспорта, утонул в разноцветном водовороте.