Вопрос о том, почему некоторые человеческие индивидуумы совершают преступления, является одной из величайших и неразрешимых загадок криминалистики. В XIX веке была предпринята творческая попытка ее решения. Таковой можно считать «науку» френологию, или краниологию (как ее называли сначала), созданную в конце XVIII века венским анатомом Францем Иозефом Галлом. В ее основе лежало предположение о том, что моральный облик и интеллектуальные способности индивида являются врожденными, и их можно определить по форме черепа. (Безусловно, Шерлоку Холмсу было известно о существовании данной теории, так как в рассказе «Голубой карбункул» он говорит: «Видите, какой размер! Не может же быть совершенно пустым такой большой череп».)

Галл опубликовал свои идеи в 1796 г., а с 1804 г. начал путешествовать по Европе вместе со своим учеником и последователем Дж. Г. Шпруцхаймом, читая лекции по данной теме. Появление Шпруцхайма и френологии в Великобритании в 1814 г. вызвало оживленные дискуссии. Интерес к методике то усиливался, то шел на убыль, но во времена, когда Шерлок Холмс и его расследования вышли из-под пера Конан Дойля, френология снова была в моде.

В рассказе «Последнее дело Холмса» Великий Детектив рассказывает о первой встрече со своим возмездием, гением преступного мира, профессором Мориарти:

Его наружность была хорошо знакома мне и прежде. Он очень тощ и высок. Лоб у него большой, выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое, бледное, аскетическое, — что- то еще осталось в нем от прежнего профессора Мориарти. Плечи сутулые — должно быть, от постоянного сидения за письменным столом, а голова выдается вперед и медленнц — по-змеиному раскачивается из стороны в сторону. Его колючие глаза так и впились в меня.

— У вас не так развиты лобные кости, как я ожидал, — сказал он наконец.

С точки зрения френологии это было совсем не лестное замечание. Определенные части черепа отвечали за конкретные способности, а «лобные кости» связывались с развитием аналитического мышления и способности к сопоставлению. В 1873 г. Сэмюель Уэллс в своей книге «Как прочитать характер. Новое иллюстрированное руководство по физиологии, френологии и физиогномике» объясняет, почему, по крайней мере в данном случае, размер имеет значение: «Если зона сопоставления (лобные кости) очень велика, это говорит о том, что вы обладаете поразительными способностями к аналитике; можете делать выводы, проводя аналогии, и открывать новые истины; способны легко замечать связи между знакомыми и незнакомыми людьми, ускользающие от взгляда обычных наблюдателей». Вспомним, что именно этими качествами Холмс особенно гордился. Очевидно, что Мориарти был не просто «Наполеоном преступного мира», но и знатоком френологии, как и поразительное число его образованных современников.

Британское френологическое общество было основано в 1881 г. Особые модели человеческих голов, разработанные американским сторонником френологии Лоренцо Фаулером, которые иллюстрировали различные «органы способностей», были частым зрелищем во врачебных кабинетах. Молодые пары часто перед свадьбой проходили «чтения» на совместимость, а «ученые джентльмены» коллекционировали черепа с интересными «шишками», которые раскрывали сокровенные черты характера их обладателей.

Джеймс Мортимер, хирург, который рассказывает Шерлоку Холмсу о собаке Баскервилей, тоже является подобным коллекционером, о чем он немедленно сообщает Холмсу при первой же их встрече:

— Вы меня чрезвычайно интересуете, мистер Холмс. Я никак не ожидал, что у вас такой удлиненный череп и так сильно развиты надбровные дуги. Разрешите мне прощупать ваш теменной шов. Слепок с вашего черепа, сэр, мог бы служить украшением любого антропологического музея до тех пор, пока не удастся получить оригинал. Не сочтите это за лесть, но я просто завидую такому черепу.

Френология могла вернуть себе признание в конце XIX века, но ее теоретические принципы были очень шаткими. Сначала Галл предположил, что разные отделы головного мозга управляют определенными функциями, и это было достоверно. Но его дальнейший вывод о том, что мозг оказывает влияние на форму черепа, а таланты и моральные качества человека можно определить, измерив контуры головы, не выдерживал никакой критики.

Почему же так много образованных исследователей и врачей посчитали эту псевдонауку реалистичной методикой объяснения характера и психологических качеств человека? Истоки этого заблуждения лежат в прошлом. Вся история медицины свидетельствует о слишком длительном заблуждении и игре с магией и мифами. В древние времена напуганное смертями и болезнями человечество отчаянно пыталось найти объяснения, способные подавить людские страхи. Человек всегда стремился обнаружить и понять суть надвигающейся угрозы, но ему не хватало знаний для разработки доступных логических методик. Знахари, алхимики и примитивные лекари, вооруженные заговорами и травами, были опасными гидами в неизвестное. Среди прочего, они убедили легковерную публику в том, что раны убитой жертвы начинают кровоточить в присутствии убийцы, сердце чернеет, если причиной смерти было отравление, а флакончик с мочой далекого возлюбленного может стать индикатором его эмоционального и физического благополучия.

В Средние века, когда пандемия бубонной чумы (получившая название Черной Смерти) уничтожала миллионы европейцев, никто не смог догадаться, что причиной смертельной напасти были орды плодящихся крыс с приплывающих кораблей. Более того, общественное воображение создало множество находчивых объяснений причин заболевания. Одним из них было провозглашено, конечно же, колдовство, творимое старухами. (Пожилые женщины, которые выживали после эпидемии, оказывались под подозрением просто потому, что они не умерли, хотя, скорей всего, из-за предыдущих нашествий болезни у них выработался иммунитет.) Другой версией, получившей всеобщее признание, было то, что чуму распространяют драконы. Как объяснялось в некоторых страшных сказках, крылатые драконы могут спариваться только в воздухе. А их излюбленными местами встречи было небо над стоячими водными поверхностями: озерами, прудами или колодцами. Пока драконы парили в воздухе, дрожа от своего животного экстаза, часть их семени, которое считалось чрезвычайно ядовитым, каким-то образом попадало в воду, превращая ее в источник смерти. Менее умудренные граждане настаивали на том, что воду отравляли евреи. В результате еврейское население подвергалось массовым репрессиям.

Чаще всего изучение болезни заключалось в анализе одного-двух прецедентов, за которыми следовали быстрые, зачастую неправильные, выводы. В середине XVII века английский рыцарь сэр Кенельм Дигби осчастливил потомков замечательным примером такого подхода к решению проблемы, решив поэкспериментировать с новыми методиками лечения ран, полученными на поле битвы. Он слышал о случаях заживления ран в результате прикладывания к ним сложных мазей, в состав которых входили такие ингредиенты, как жир евнуха, крокодилий навоз, иногда незначительно увлажненный мочой. Несмотря на то что эти мази считались последним писком медицинской моды, некоторые раненые упорно не поддавались подобному лечению.

Затем военные врачи переключились на методику натирания оружия. Она заключалась в том, что пациента оставляли в покое, а орудие, нанесшее ему рану, смазывали специальным эликсиром. Прогресс был на лицо, потому что стало умирать меньше раненых, но самая большая трудность состояла в том, чтобы найти нужное оружие в хаосе после битвы. В результате этот способ перестали использовать, армейские врачи вернулись к нанесению на раны небезопасных смесей, и уровень смертности повысился.

На этой почве у сэра Кенельма и родилась его гениальная идея. Он решил «работать» с одеждой раненых воинов, избегая, таким образом, утомительного поиска оружия. В качестве снадобья использовался порошок, изготовленный в основном из сульфата меди (поскольку евнухов и крокодилов было найти весьма проблематично, их тоже было решено оставить в покое). Эксперимент сработал — уровень смертности в войсках начал падать. В 1658 г. гордый Дигби опубликовал свой труд «Недавний доклад, сделанный на торжественной ассамблее дворян и образованных людей во французском Монпелье, о лечении ран с помощью порошка милосердия, с инструкциями по созданию этого порошка, в который включаются многие другие секреты природы». Оригинал книги был написан на французском языке, а на английский ее перевел некий «Р. Вайт, джентльмен».

«Эффект Дигби» относится к той разновидности ошибочных выводов, о которых предупреждает Шерлок Холмс в рассказе «Рейгетские сквайры»: «В искусстве раскрытия преступлений первостепенное значение имеет способность выделить из огромного количества фактов существенные и отбросить случайные».

Тем не менее Холмс не был полностью защищен от ошибочной трактовки необоснованных утверждений, выдаваемых за научные методики. Это четко видно в рассказе «Последнее дело Холмса», когда он говорит о моральных пороках профессора Мориарти как результате биологической наследственности: «… в его жилах течет кровь преступника. У него наследственная склонность к жестокости. И его необыкновенный ум не только не умеряет, но даже усиливает эту склонность и делает ее еще более опасной».

Оценка Мориарти, данная ему Холмсом, полностью соответствовала криминалистическим теориям XIX века, которые, в свою очередь, появились под влиянием ложных исследовательских методик предыдущих веков.

Итальянский врач Чезаре Ломброзо в 1876 г. издал маленькую книжечку под названием «Типы преступников». Позднее он дополнил ее, объясняя свою точку зрения на некоторых преступников как на атавистических существ, носящих на себе физические признаки своей дефективности и вырождения. Его мнение обрело международную известность, и хотя потом Ломброзо кое-что изменил в своих суждениях, первоначальные труды приобрели многочисленных сторонников. В 1906 г. на Шестом конгрессе криминальной антропологии в итальянском городе Турине Ломброзо сделал доклад, позволяющий нам получить представление о применяемых им методиках:

В 1870 году я занимался изучением покойников и живых людей в тюрьмах и сумасшедших домах Павии для того, чтобы обнаружить существенную разницу между душевнобольными и преступниками, но не преуспел в этом. В конце концов, в черепе одного разбойника я обнаружил серию атавистических аномалий, среди прочих включавшую гигантскую затылочную ямку (выемку) и гипертрофию средней части мозжечка, которые присущи низшим позвоночным животным.

Когда я увидел эти странные аномалии, проблема природы и происхождения преступников показалась мне решенной; в наше время черты примитивного человека повторяют поведение низших животных. Мне кажется, что эту гипотезу подтверждают многочисленные факты.

То же можно сказать и о психологии преступников: частота использования татуировок и профессионального жаргона; увлечения так же скоротечны, как и жестоки; недостаток предвидения, который напоминает смелость, и смелость, которая граничит с трусостью; безделье, чередующееся со вспышками азартной игры и действия.

Очевидно, что исследования Ломброзо не соответствуют общепринятым в настоящее время научным подходам: формулирование проблемы, формирование гипотезы, предсказание результатов будущих наблюдений и повторение результатов независимыми учеными. Ломброзо основывал свои заключения всего лишь на одном примере, и он явно перепутал причину и следствие, смешав такие проявления «культуры», как татуировки или жаргон, с антропологическими особенностями.

Кроме того, Ломброзо полагал, что к совершению преступлений провоцирует пресса. В частности, он утверждал:

Нездоровые побуждения стократно подогреваются поразительным успехом по-настоящему криминальных газет, которые повсюду распространяют вирус самой опасной из болезней общества просто ради грязной прибыли… и удовлетворяют ненормальные желания и любопытство низших социальных слоев… В 1851 г. в Нью-Йорке женщина убила своего мужа, через несколько дней так поступило еще трое.

Можно вполне согласиться с тем, что продажная и непристойная пресса является не слишком приятным явлением для общества, но переход к предположению о том, что рассказ о единственном убийстве в Нью-Йорке стал непосредственной причиной последующих преступлений, слишком скор и необоснован. В конце концов, супруги умудрялись истреблять друг друга с неиссякаемой энергией веками и до появления газет.

Ломброзо с легкостью подхватывал новые идеи и был одним из первых, кто начал использовать ранние образцы детектора лжи. Также он был искренним поклонником работы Роберта Дагдейла, «социолога-любителя» из штата Нью-Йорк, который в 1877 г. опубликовал свою книгу «Джуки: история преступлений, бедности, болезней и наследственности» (The Jukes: A Study in Crime, Pauperism, Disease and Heredity), описывавшую жизнь нескольких поколений семейства Джук, представители которого были преступниками и страдали умственными отклонениями. Ломброзо в книге «Преступление: причины и способы лечения» писал: «Самое убедительное доказательство наследственности преступности и его связи с развратом и психическими заболеваниями предоставляет Дагдейл в своем замечательном исследовании семейства Джуков». Что касается самого Дагдейла, то, по его мнению, главной причиной криминальной склонности Джуков было бедное окружение. Однако сторонники евгеники, желающие «улучшить» человеческую расу с помощью контроля над размножением, предпочли выбрать работу Дагдейла и восхищенные отзывы Ломброзо в качестве теоретических обоснований своих стремлений. В США это привело к насильственной стерилизации людей, признанных слабоумными или идиотами.

В результате исторических исследований, проведенных в течение нескольких последних лет, были обнаружены архивные записи, из которых стало ясно, что клан Джуков состоял из нескольких семей, т. е. не все они были связаны между собой кровными связями. Более того, Джуки не были поголовно преступниками или умалишенными. Основным объединяющим фактором для этого семейства была бедность. Тем не менее в конце XIX века в обществе бытовало мнение о том, что главной причиной преступности является наследственность. Мы видим отзвуки этого в рассказе «Тайна Боскомской долины», когда Тернер объясняет Холмсу свой яростный отказ претенденту на руку дочери тем, что его отец был негодяем, и говорит: «Нельзя сказать, чтобы мне не нравился его сын, но в жилах юноши текла кровь его отца, этого было достаточно».

В конце XIX века набор перекошенных логических выводов, представлявшихся наукой, встречался не только в криминалистике. Как и во времена Дигби, понимание главных причин болезней, диагностика и лечение часто погрязали в мифах. Диагноз «нервная лихорадка» был универсальным для врачей и удобным художественным средством для писателей. Он неоднократно упоминается и в историях о Шерлоке Холмсе, в том числе в рассказах «Медные буки», «Обряд дома Мэсгрейвов», «Горбун», «Морской договор» и «Картонная коробка». Холмс описывает состояние потерпевшей в рассказе «Горбун» стандартной фразой: «Сама женщина ничего объяснить не могла: после пережитого потрясения она находилась в состоянии временного беспамятства, вызванного нервной лихорадкой».

Заболеванием, которое могло вызвать состояние «временного беспамятства», скорей всего был энцефалит, или воспаление мозга либо его мягких оболочек (мембран, которые окружают головной и спинной мозг). Его симптомами, в том числе, являются головная боль, лихорадка, тошнота, слабость и раздражительность. Среди популярных методов лечения были пиявки, пропаривание ног и никогда не устаревающие сильные слабительные. Поскольку в действительности энцефалит встречается не так часто, как в литературе (там он распространен почти так же, как обычная простуда) или в старых медицинских книгах, можно с большой долей уверенности подозревать, что любая болезнь, вызывающая горячечный бред, диагностировалась и лечилась как нервная лихорадка.

Трудности, связанные со стремлением поставить правильный диагноз и избежать болезней, вызванных неизвестными причинами, привели к определенному врачебному терроризму. Любой медик-практик мог делать совершенно дикие предположения о причинах заболевания, намекая на то, что ими послужили привычки пациента, и назначать весьма неприятные способы лечения, чтобы умерить боль.

Первым примером можно назвать навязчивое предубеждение перед мастурбацией в XIX веке. Журнал доктора Уоррена «Домашний врач» в 1891 г. содержал статью под названием «Самоудовлетворение, или онанизм»:

Наверняка, не существует другого такого порока, как самоудовлетворение, которому подвержено столько мальчиков и юношей, девушек и молодых женщин, и который стал причиной стольких болезней…

Симптомы… очень многочисленны… Среди основных можно перечислить головную боль, бессонницу, беспокойные ночи, вялость, отвращение перед учебой, меланхолию, угнетенность, боли в спине и половых органах, неуверенность в своих способностях, трусливость, боязнь посмотреть другому человеку в глаза.

В качестве лечения предлагались тонизирующие средства и частое обливание гениталий ледяной водой. «Домашний доктор» также советовал больным избегать одиночества и деликатно предлагал «спать с каким-нибудь другом».

Страшнее было то, что наряду с множеством симптомов, описанных доктором Уорреном, мастурбация, по его мнению, была лишь предшественником чего-то более угрожающего: ночных выделений или «сперматореи». Согласно этому мрачному прогнозу, очерченному в 1889 г. в книге доктора медицины Р. В. Пирса «Народный справочник медицины», результатом онанизма будут импотенция, преждевременное старение, истощение организма, пляска святого Витта, эпилепсия, паралич, размягчение мозга, полное умопомрачение и помешательство. «Такая форма помешательства, — продолжает доктор Пирс, — почти не поддается излечению и часто приводит к самоубийству». Чтобы предупредить это явление, Пирс советовал носить свободную одежду и получать «ежедневные вливания холодной воды внутрь». (Интересно заметить, что доктор Пирс был конгрессменом США; он вышел в отставку в 1880 г., чтобы «лечить бедняков». Судя по всему, его практика была весьма разнообразной, поскольку со временем в продаже появились «Приятные слабительные пилюли доктора Пирса».)

Отвратительные способы лечения особенно процветали в викторианские времена. Например, считалось, что никотин в форме табачного дыма, вводящийся в прямую кишку, полезен для успокоения пациента и расслабляет спазм нижнего отдела кишечника. Доктор Джордж Б. Вуд в «Трактате по терапии и фармакологии и лекарственным средствам», изданном в 1860 г., объясняет, каким образом ввести нужную дозу. Врачу следовало зажечь трубку или сигару и посредством воронки направить дым в один из многочисленных инструментов, придуманных, чтобы вводить дым пациенту. Самым простым подобным прибором были ручные меха, обитые кожей, чтобы не повредить внутренние органы пациента.

Другие органы тоже выигрывали от использования табака. Далее доктор Вуд описывает случай с женщиной, страдавшей сильными болями в вывихнутой челюсти. Ее доктор полагал, что ей настоятельно требовалось расслабить напряженные лицевые мышцы, но общее состояние здоровья дамы не позволяло прибегнуть к кровопусканию, которое было обычным методом достижения расслабленного состояния. Вместо этого ей дали выпить пинту джина. Доктор с надеждой ожидал результата, но напряжение не спадало. Отчаявшись, врач вручил женщине сигару. Она сделала несколько затяжек и так быстро расслабилась, что упала со стула. Бдительный доктор поймал нужный момент и вправил ей челюсть.

Несмотря на такую полезность никотинового дыма в отчаянных ситуациях, он все равно оставался очень опасным. Никотин — это потенциальный яд, о чем Шерлок Холмс прекрасно знал («Знаете, Ватсон, пожалуй, мне снова придется взяться за трубку и снова вызвать ваши справедливые упреки», — говорит он в рассказе «Дьяволова нога»). Измерить правильную терапевтическую дозу было трудно, и, как только дым попадал в организм, его уже никак нельзя было извлечь оттуда, если пациенту становилось плохо. Известны случаи, когда больные умирали от переизбытка дыма.

Юрген Торвальд в книге «Столетие хирургии» сообщает читателям, что некоторые остроумные врачи избегали проблем с дымом, просто вставляя в прямую кишку пациентов сигару, которую при потребности легко было извлечь. Торвальд не говорит об эффективности такого способа лечения, но пациенты, несомненно, находили его весьма занимательным.

Безусловно, Шерлок Холмс имел право увлекаться френологией, но, когда дело касалось других вымыслов, он ста- новился. на сторону науки. В рассказе «Вампир в Суссексе» Холмс является воплощением логики и скептицизма. Получив знаменитое письмо, начинающееся словами:

Касательно вампиров.

Сэр!

Наш клиент мистер Роберт Фергюсон, компаньон торгового дома «Фергюсон и Мюирхед, поставщики чая» на Минсинг-лейн, запросил нас касательно вампиров. Поскольку наша фирма занимается исключительно оценкой и налогообложением машинного оборудования, вопрос этот едва ли относится к нашей компетенции, и мы рекомендовали мистеру Фергюсону обратиться к Вам.

Холмс реагирует на него с раздражением, справедливо вопрошая:

— Так что же нам известно о вампирах?.. Чепуха, Ватсон, сущая чепуха. Какое нам дело до разгуливающих по земле мертвецов, которых можно загнать обратно в цогилу, только вбив им кол в сердце? Абсолютная ерунда.

— Но, позвольте, вампир не обязательно мертвец, такими делами занимаются и живые люди. Я, например, читал о стариках, сосавших кровь младенцев в надежде вернуть себе молодость.

В основе высказываний Ватсона и Холмса лежит не только фольклор, но и многочисленная литература о вампирах, чрезвычайно популярная в XIX веке (ее самым ярким примером можно считать роман «Дракула» Брэма Стокера, опубликованный в 1897 г.).

В реальной жизни процедура эксгумации предполагаемых вампиров стала источником обширной информации, полезной для медицины. В XVIII веке во времена охватившего всю центральную Европу страха перед вампирами врачи захватнической австрийской армии вскрывали огромное количество могил. В их докладах содержалась подробная картина множества неожиданных фактов. Для менее искушенных умов она стала дополнительным маслом, подлитым в огонь легенд о вампирах. Например, на телах мужчин иногда обнаруживали «дикие знаки», т. е. эрекцию полового члена, которая, несомненно, была результатом образования газов. Те же газы иногда служили причиной того, что трупы лопались, часто с сильным шумом, слышным наверху. Некоторые захоронения проводились в земле, настолько богатой дубильным веществом танином, что трупы сохранялись исключительно хорошо, даже после столетий пребывания под землей. Все это укрепляло веру в «неумирающих».

Доктор Р. В. Пирс мог полагать, что причиной «чахотки», или туберкулеза, было сексуальное самоудовлетворение, но помимо этого в XIX веке жители многих деревень связывали появление этого заболевания с вампирами. Существование инкубационного периода, по истечении которого симптомы заболевания становились очевидными, означало, что у инфицированных потомков жертв туберкулеза часто первые признаки болезни проявлялись уже после того, как их предки были похоронены. Тогда люди не понимали, что болезнь передавалась через предметы обихода. Слабость и малокровие, вызванные плохой работой легких и кровохарканьем, для доверчивой публики означали, что мертвые вернулись для того, чтобы напиться крови своих детей.

Иногда при вскрытии могил предполагаемых вампиров оказывалось, что положение тела покойника изменялось. На самом же деле это было результатом действия газов, образующихся в процессе разложения. На внешний вид мертвецов влияла деятельность насекомых, из-за сокращения высохшей кожи казалось, что после смерти ногти и волосы продолжают расти, а в грудине или во рту можно было обнаружить жидкость, напоминавшую свежую кровь. Тогда никто не понимал, что кровь, которая сворачивается после смерти, впоследствии может вновь частично перейти в жидкое состояние. Когда наблюдатели вбивали в грудь выкопанного покойника кол, и оттуда вытекала струйка крови, они полагали, что вампир убит.

(Считалось, что для борьбы с вампиризмом надежнее всего будет отрубить у трупа голову. В XVIII и XIX веках в Новой Англии этот способ использовали во время вспышек эпидемии туберкулеза. В недавно вскрытых могилах на Род- Айленде, в Вермонте и Коннектикуте ученые обнаружили черепа, лежащие в ногах мертвеца.)

Шерлок Холмс относится к суевериям без тени уважения. «Можно ли относиться к подобным вещам серьезно? Наше агентство частного сыска обеими ногами стоит на земле и будет стоять так и впредь», — заявляет он в рассказе «Вампир в Суссексе» и докапывается до сути преступления, определив, что злоумышленником, наносящим телесные повреждения маленькому ребенку, был не вампир, а его ужасно завистливый сводный брат.

Ватсон часто упоминает о страсти Холмса к коллекционированию книг и статей с описанием старых преступлений. Наверное, он решает загадку с вампиром так проворно потому, что вспоминает другое скверцре преступление, совершенное в Англии на шестьдесят четыре года раньше написания «Вампира в Суссексе». Одним июньским утром 1860 г. Френсиса Савила Кента, четырехлетнего сына Сэмюеля Кента, не оказалось в детской комнате богатого трехэтажного дома Кентов в Уилтшире. В комнате не было следов взлома. Помимо главы семейства в доме проживала его вторая жена (на тот момент беременная), трое ее маленьких детей, трое детей Кента от первого брака (все старше пятнадцати лет) и нескольких слуг. Отчаянные поиски ребенка семьей, местной полицией и горожанами не приносили успехов, пока кто-то не догадался заглянуть в неиспользуемый флигель для слуг, наполовину спрятанный за зарослями кустарника.

Пол домика был залит кровью. В его подвале обнаружился труп пропавшего ребенка, одетый в ночную сорочку и укутанный одеялом. В груди мальчика зияла рана, а горло было перерезано так сильно, что голова была почти отделена от тела.

Местная полиция отреагировала арестом няни, у которой не было никакого вероятного мотива. Также против нее не было никаких улик, и, в конце концов, женщину отпустили. На оконной раме полицейский обнаружил кровавый отпечаток руки и вытер его, чтобы «не расстраивать семью». Кладовки никто не обыскивал, чтобы «не вторгаться в семейные тайны». Властные манеры мистера Кента не способствовали его популярности среди местного населения, и вскоре поползли слухи о том, что он сам убил своего маленького сына по непонятным причинам. Возбужденная пресса потребовала от следствия результатов.

Местная полиция пребывала в откровенном замешательстве. Расследовать дело по поручению Скотленд-Ярда отправился один из самых одаренных детективов, инспектор Джонатан Вичер. Узнав, что нынешняя миссис Кент, мать погибшего ребенка, первоначально попала в дом в качестве гувернантки для старших детей, он заинтересовался шестнадцатилетней Констанцией, дочерью первой миссис Кент. Было известно, что мать девочки страдала психическими расстройствами, а впоследствии оказалось, что флигель использовался ее дочерью в качестве тайника. Могло ли безумие матери перейти по наследству к девочке? Поскольку маленький Френсис был явным любимчиком всей семьи, могла ли зависть и месть послужить мотивом убийства? Могло ли это быть «у нее в крови», как вопрошает отчаявшийся отец Фергюсон в рассказе «Вампир из Суссекса»?

При детальном расследовании оказалось, что одна из трех ночных сорочек Констанции пропала. Прибыв на место убийства, местная полиция обнаружила возле котельной окровавленную «рубашку», но оставила ее лежать там, а к моменту прибытия Вичера ее там уже не было. Детектив решил, что рубашка и была пропавшей ночной сорочкой. В результате обыска в спальне девушки под матрасом нашли кипу старых газетных вырезок, в которых подробно освещался судебный процесс над некой шотландкой по имени Мадлен Смит, представшей перед судом в 1857 г. за отравление своего любовника. В прессе подчеркивалось особое хладнокровие и сдержанные манеры, которыми миссис Смит поразила своих обвинителей. В результате суд вынес вердикт «Не доказано».

Скорее всего, под влиянием выявленных улик (газетных вырезок и факта пропавшей ночной сорочки), 16 июля, к большому удивлению жителей городка, инспектор Вичер арестовал Констанцию. По примеру Мадлен Смит, девушка оставалась спокойной и умеренно печальной. Она немедленно стала предметом всеобщего сочувствия. Адвокат, которого мистер Кент нанял для защиты своей дочери, охарактеризовал детектива Вичера как «человека, одержимого погоней за убийцами и жаждущего получить обещанное вознаграждение».

Констанцию освободили без проведения судебного процесса, поскольку улики против нее сочли несостоятельными, после чего повторно арестовали няню, которую тоже отпустили за отсутствием доказательств. Тело мертвого ребенка эксгумировали в надежде, что пропавшая ночная сорочка была по ошибке погребена вместе с ним, но в могиле ее не оказалось. Страдающая от слухов и сплетен семья Кентов переехала из Уилтшира, отправив Констанцию в монастырь во Франции. Вишер, которого подвергли резкой критике за то, что он посмел арестовать блистательную представительницу английского дворянства, уволился из Скотленд-Ярда. Прошло время, и люди стали забывать об этом происшествии.

А затем, через пять лет после убийства Констанция Кент появилась в церковном приюте в английском Брайтоне. Приют предоставлял убежище незамужним матерям, а Констанция, по некоторым сведениям, помогала акушеркам. Понятно, что в приюте она проводила много времени, разговаривая со священниками. Наверное, благодаря их влиянию Констанция Кент в компании церковнослужителя отправилась в полицию и созналась, наконец, в убийстве своего маленького сводного брата Френсиса.

Она описала даже, как заколола его. «Я думала, что кровь никогда не потечет», — призналась она. Суд приговорил девушку к смерти. Ввиду ее молодости на момент совершения преступления и чистосердечного признания своей вины смертную казнь быстро заменили пожизненным заключением. Констанция отсидела в тюрьме 20 лет и в 1885 г. после своего освобождения попала в совершенно чужой для себя мир. В это же время ее трагическая история попала на страницы газет. (Наверняка молодой врач Артур Конан Дойль был знаком с подробностями этой истории. Судя по всему, именно они послужили источником для написания рассказа «Вампир в Суссексе».)

В момент освобождения Констанции был 41 год, но ее волосы уже стали седыми. К тому же, она обладала несколькими полезными навыками, полученными во время работы акушеркой. Сохранились сведения о том, что время от времени она обращалась к религии. (А еще нам хорошо известно, что однажды она уже имела дело с ножом.) Другая информация о том, где проживала и чем занималась женщина до нас не дошла. Поскольку Констанцию освободили всего за три года до серии убийств Джека-потрошителя, наводившего ужас на жителей Лондона (считалось, что он умел обращаться с ножом и владел некоторыми познаниями в медицине), можно сделать предположение о возможной связи между этими событиями. Однако нет никаких свидетельств о том, как Констанция Кент провела остаток своей жизни.

К тому времени Вичер работал частным детективом. В его послужном списке, среди прочих, значилось расследование «самозванца Тичборна». После признания Констанции Кент ему предложили вознаграждение, от которого детектив отказался. В деле Кентов ему удалось раскрыть чудовищную семейную тайну, очень похожую на ту, которую разоблачил Шерлок Холмс в истории о вампире из Суссекса. Беседуя с измученным отцом, Холмс говорит ему: «Отнеситесь к этому мужественно, Фергюсон. Особенно печально, что причина, толкнувшая мальчика на такой поступок, кроется в чрезмерной, нездоровой, маниакальной любви к вам и, возможно, к покойной матери. Душу его пожирает ненависть к этому великолепному ребенку, чье здоровье и красота — прямой контраст с его собственной немощностью». Несмотря на душевную боль и страдания, Фергюсон мужественно принимает efo приговор, но в реальной жизни детективу Вичеру не везло с клиентами так, как Холмсу. Будучи честным и прямым человеком, он часто сообщал людям плохие новости, и это не всегда воспринималось Надлежащим образом.

Джонатан Вичер был одаренным детективом, делавшим правильные выводы из наблюдаемых фактов и не верящим в сказки о вампирах так же, как и Холмс. Однако в конце XIX и в начале XX века подобная преданность фактам не была общепринятой. Даже опытные профессиональные врачи иногда с готовностью следовали чужим заблуждениям, трактуя их на языке науки, что зачастую сильно усложняло расследование преступлений.

К примеру, во многих сельских общинах бытовало ошибочное убеждение в том, что ногти и волосы продолжают расти после смерти, и это считалось доказательством существования вампиров. Тем не менее некоторые патологоанатомы, отрицавшие явление роста ногтей и волос как следствие вампиризма, продолжали считать его доказанной реальностью. В плену подобного заблуждения пребывал даже знаменитый Чарльз Меймотт Тайди, имевший репутацию дотошного исследователя. Несмотря на существование трудов патологоанатомов Хэллера и Чэпмена, в своей книге «Судебная медицина» Тайди замечает: «Могут ли волосы расти после смерти? То, что и волосы, и ногти способны увеличиваться в длине после смерти, доказано тщательными наблюдениями».

В качестве доказательства этого любопытного, хотя и ошибочного, утверждения Тайди приводит цитаты из «Французского словаря медицинских наук», в который были включены статьи ведущих в то время медиков, в том числе докторов Гуда, Паризе, Вилларма и Бише. Тайди поясняет, что «может существовать молекулярная жизнь и развитие эпидермиса, а следовательно, и волосяных фолликул после соматической смерти, что достаточно подтверждается наблюдениями и следует ожидать, исходя из теории». В подтверждение своих слов он описывает случай из журнала «Нью-Йоркские медицинские записи» от 18 августа 1877 г. Доктор Колдуэлл из штата Айова рассказывает, что в 1862 г. он присутствовал «на эксгумации тела, пролежавшего под землей четыре года». У Колдуэлла были свидетельства того, что перед похоронами покойника побрили, а на момент эксгумации тела длина волос на голове составляла 18 дюймов, бакенбард — 8 дюймов, а волосы на груди отросли на 4–6 дюймов.

Поскольку было точно доказано, что волосы и ногти не растут после смерти, но из-за стягивания кожи может возникать такая видимость, нам остается только подозревать, что либо объект эксгумации доктора Колдуэлла стал жертвой чрезвычайно неряшливого цирюльника, либо врачи просто открыли не тот гроб.

Чрезвычайно распространенным было еще одно невероятное заблуждение, которое многие адвокаты и медики того времени воспринимали как реальность. Считалось, что сетчатка глаз человека способна запечатлеть картину последних мгновений его жизни. Без надежды на удачу предполагалось, что это убийца. Известный криминалист Андре Моэнссенс в своей книге 1962 г. «Истоки судебной фотографии» приводит цитаты из гражданского дела «Эборн против Зипельмана» 1877 г., касавшиеся допустимости фотографических улик. Во время слушаний адвокат выдвинул идею о посмертном образе, заявив:

Каждый объект, видимый человеческому глазу, мы можем видеть только потому, что он фиксируется сетчаткой. В жизни отпечаток мимолетен, и только смерть в силах навсегда запечатлеть образ на сетчатке… Ученые обнаружили, что на сетчатке умершего человека остается превосходный снимок объекта, отражавшегося у него в глазах в момент смерти. (Результаты недавних экспериментов можно прочитать в статье доктора Фогеля в майском номере «Фотографического журнала Филадельфии» за 1877 г.) Возьмем дело об убийстве, произошедшем на дороге: в глазах жертвы зафиксировалось отличное подобие человеческого лица. Мы предполагаем, что глаз убитого человека предоставляет лучшее свидетельство того, что обвиняемый находился там в момент совершения преступления, просто потому, что не требуется никаких усилий памяти, чтобы запомнить это… печать природы, сохраненная естественным фотоаппаратом.

Несмотря на драматические гиперболы, подобные «научные». факты никогда не были подтверждены. Однако увлеченные адвокаты не всегда использовали лишь научные факты для защиты своих клиентов. Идея о посмертном образе на сетчатке прочно закрепилась в памяти у многих, и, наверное, именно она послужила причиной того, что в те времена убийцы нередко выкалывали глаза своей жертве, прежде чем покинуть место преступления.

Это заблуждение оказалось настолько стойким, что проникло даже в известное дело о загадочном убийстве в Нью-Йорке в 1920 г. В восемь часов утра, теплым июньским утром того года миссис Мари Ларсен направлялась к себе на работу в Манхэттен. Она работала экономкой у Джозефа Боуна Элвелла, знаменитого специалиста по игре в бридж. После развода со своей женой Хелен Элвелл жил один. Он был любителем поиграть на скачках, владельцем скаковых лошадей и вел светский образ жузнц, Его шарм, его ослепительная улыбка, блестящие каштановые волосы в сочетании с огромным опытом игры в карты делали его весьма популярным сотрапезником. Миссис Ларсен была счастлива служить такому известному человеку.

Зная, что предыдущим вечером Элвелл собирался надолго задержаться у друзей, экономка повернула ключ в скважине входной двери очень тихо, чтобы не беспокоить отдыхающего хозяина. Войдя в особняк, миссис Ларсен услышала неожиданные звуки затрудненного дыхания, исходящие из маленькой комнатушки справа. Эти звуки издавал пожилой лысый мужчина, сидевший на кресле с высокой спинкой. Он был бос и облачен в красную шелковую пижаму. В его открытом рту виднелись три отдельных зуба. Отверстие от пули находилось точно в центре лба мужчины, и кровь оттуда капала прямо на письмо, лежащее у него на коленях. Гильза от убийственной пули лежала на полу. На стене за мужчиной виднелась кровь, фрагменты костей и мозговой ткани, попавшие туда из выходного отверстия пули. Поскольку пуля прошла сквозь череп мужчины, ударилась в стену и отскочила назад, то теперь она лежала на столе рядом с креслом.

Выскочив из дома, миссис Ларсен обнаружила молочника, доставлявшего заказы, и попросила его послать за полицией. Машина скорой помощи немедленно доставила хрипящего мужчину в госпиталь, где он умер два часа спустя, не приходя в сознание.

Обыск особняка позволил точно установить личность убитого. В чулане Джозефа Боуна Элвелла была обнаружена целая коллекция дорогих париков. Все они имели разную длину волос, чтобы владелец, одевая их по очереди, мог создать иллюзию роста волос. Отличный комплект фальшивых зубов, сделанный так, чтобы держаться на трех настоящих, покоился в стакане с водой.

Блистательный эксперт по карточной игре никогда не появлялся в обществе без своих косметических ухищрений. Он так хорошо хранил свой секрет, что полиция тут же заинтересовалась тем, кому он мог доверять настолько, чтобы позволить увидеть свое истинное лицо.

Самоубийство сочли возможным, но пистолет 45 калибра, из которого стреляли, не нашли. Кроме того, у Элвелла не было очевидного мотива для совершения суицида. Письмо, лежавшее на коленях умирающего, было доставлено в семь тридцать утра (в те счастливые времена еще существовала ранняя доставка почты), поэтому выстрел, очевидно, произошел после этого времени.

Главному медицинскому эксперту города Нью-Йорк нужно было установить истинную причину смерти: несчастный случай, убийство или суицид. Поскольку весь город немедленно заинтересовался этим делом, и у каждого было свое мнение по этому вопросу (в конце концов, это был один из многих случаев, который журналисты провозглашали «Преступлением века»), давление на эксперта было огромным.

Большинство детективов полагало, что произошло самоубийство, а пистолет был украден после преступления неизвестной стороной. Эта информация просочилась в газеты, огласившие ее как доказанный факт. Доктор Норрис уверял, что Элвилла убили. В своем отчете о результатах вскрытия он в истинно шерлокианской манере описывает входное отверстие, изучив его с помощью увеличительного стекла. В радиусе 8 см вокруг раны виднелись следы от пороха, но не было ожогов, что, по мнению Норриса, означало, что выстрел был произведен по меньшей мере с расстояния 10 или 13 см. Поскольку рана находилась прямо в центре лба, можно было утверждать, что для совершения самоубийства Элвеллу пришлось бы потрудиться, чтобы расположить пистолет под нужным углом.

Чтобы убедить полицию и окружного прокурора, доктор Норрис пригласил капитана Корнелиуса Уильямса, командира Первой детективной бригады Нью-Йорка, который помог бы продемонстрировать невозможность самостоятельного нанесения такой раны. В присутствии помощника окружного прокурора Дулинга доктор Норрис и оружейный эксперт армии США капитан Уильямс стреляли в позаимствованный из морга кусок человеческой плоти из револьвера 45 калибра, подобного тому, которым был застрелен Элвелл. Образовавшаяся при выстреле с расстояния 10–13 см рана почти полностью соответствовала ранению жертвы. Выстрелы с более близкого расстояния вызывали появление ожогов от пороха. Полиция признала, что было совершено убийство, и необходимо начинать расследование.

Однако драгоценное время было потеряно. Газеты развили бурную деятельность и теперь печатали драматические заявления Роланда Кука, пожилого врача, который перед домом убитого высказывал свое мнение толпам жаждущих журналистов. Описывая дело Эдвелла в своем труде по истории криминалистики, известный специалист Джонатан Гудмен говорил о том, что доктор Кук был твердо убежден в грубейшей ошибке, совершенной доктором Норрисом. По мнению Кука, она состояла в том, что во время вскрытия не были сфотографированы глазные яблоки убитого. Это не позволило определить, что же видел Эдвелл в последние мгновения своей жизни. Газета «Нью-Йорк Тайме», подробно освещавшая ход расследования, даже опубликовала статью под названием «Как бы Париж расследовал дело Эллвела». В ней подчеркивалось, что доктор Норрис проигнорировал такую важную медицинскую процедуру.

Затем журналисты обратились к помощнику окружного прокурора Дулингу. Совершенно не разбиравшийся в этом вопросе Дулинг пообещал, что он исследует эту «чрезвычайно занимательную» теорию и посоветуется с «экспертами-фотографами и врачами по этому вопросу». Эти заявления еще сильнее задерживали расследование, отвлекая внимание медицинского эксперта, который едко заметил, что идея об образе на сетчатке не выдерживает никакой критики, но даже если бы она была истинной, жертва не умерла мгновенно, поэтому любой след на сетчатке изображал бы кого-нибудь из медицинского персонала, прибывшего на помощь. Поэтому мы с точностью можем утверждать, что даже в XX веке это заблуждение считалось достойным споров.

Убийство Джозефа Боуна Элвелла так никогда и не было раскрыто.

Хотелось бы верить в то, что неравный брак между медициной и мифами подошел к концу, и теперь все убийства рассматриваются только сквозь призму научного подхода, но, к сожалению, это не так. В последнее десятилетие в Великобритании один многоуважаемый педиатр сформулировал свой «закон», касающийся необъяснимых смертей новорожденных, у которого нет никакого доказательства. Этот закон гласил: «Одна такая смерть в семье — это трагедия, две вызывают подозрения, а три означают убийство». Как и многие афоризмы, этот закон краток, легок в запоминании и неверен. Он предполагает, что не существует ка- кой-либо наследственной предрасположенности, которая могла быть вызывать такие последствия.

Далее врач заявляет, что повторная смерть новорожденных в результате синдрома внезапной детской смертности в одной семье встречается чрезвычайно редко (вероятность синдрома один к семидесяти трем миллионам). На основании этого ошибочного утверждения, несмотря на полное отсутствие улик, подтверждающих совершение преступления, у многих британских женщин, потерявших первого ребенка из-за «смерти в колыбели», отбирали родившихся позднее детей и отдавали их в приемные семьи. Трех женщин, в том числе адвоката Салли Кларк, обвинили в убийстве и заключили в тюрьму. После подачи апелляций эти случаи пересмотрели, поскольку статистики обнаружили, что вероятность «один к семидесяти трем миллионам» оказалась существенно заниженной. В действительности потеря ребенка в результате синдрома внезапной детской смертности увеличивает вероятность повторной потери следующего ребенка, а официально принятая цифра вероятности повторения такого трагического события составляет один к сорока трем миллионам.

Подобно Бертильону, ввязавшемуся в дело Дрейфуса, английский педиатр вышел за пределы своей компетенции, занявшись исследованиями в области, в которой не был специалистом. И так же. как в деле Дрейфуса, в результате пострадали невинные люди. Как говорит Холмс в „Этюде в багровых тонах“: „Строить предположения, не зная всех обстоятельств дела, — крупнейшая ошибка“.

Однако ни один врач, пусть даже руководствующийся благими намерениями, не мог бы внедрить свою теорию в масштабе государства, не заручившись поддержкой доверчивой судебно-правовой системы. В рассказе „Пустой дом“ Шерлок Холмс предупреждает Ватсона о необходимости помнить о том, что „иногда мы вступаем в область догадок, а в этой области одной логики мало“.

 

Всякая всячина

♦ Мадлен Смит, решительная молодая женщина, представшая перед судом за отравление своего любовника Эмиля Л'Анжелье мышьяком, также подвергалась френологической экспертизе. Правда, не совсем понятно, в какой именно период ее увлекательной карьеры это происходило. Сведения появляются в опубликованном отчете заседаний суда. Френолог одарил ее талантами к математике, инженерии и архитектуре. Он завершает описание словами: „Обладая сильными привязанностями и уравновешенным характером, в роли жены она станет сокровищем для любого мужчины“.

♦ В попытке упростить исследования френологи XIX века разработали ужасающе сложный прибор под названием психограф. Он состоял из 1954 деталей, заключенных в корпус из ореховой древесины. Устройство содержало штангенциркули, которые использовались для проведения измерений головы человека. После чего психограф выдавал бегущую ленту, на которой перечислялись двадцать восемь личных качеств испытуемого, включая щедрость, осторожность и склонность к супружеской любви. В США на сегодняшний день сохранилось три работающих психографа.

♦ В 1873 г. известный писатель и юморист Марк Твен, находясь с визитом в Лондоне, заметил объявление своего земляка Лоренцо Н. Фаулера о проведении френологических чтений. Твен посетил Фаулера, назвавшись вымышленным именем, и получил от него схему своей головы. Три месяца спустя Твен снова отправился к Фаулеру также под чужим именем и вышел из его комнаты со схемой головы, совершенно не похожей на предыдущую.

♦ В Америке XIX века осиротевшие родственники иногда самостоятельно выкапывали тела своих возлюбленных, чтобы предупредить появление вампира. Такие случаи были зафиксированы не только в Новой Англии, но и на Западе, в Чикаго, в 1875 г.