В коридоре царил полумрак, и Лизетт шагала по нему с некоторым трепетом, торопливо, приподняв подол ночной сорочки так, чтобы он не соприкасался с зернистой грязью под ее босыми ногами. Отслаивающуюся коросту обоев испещряли проказные язвы штукатурки, а когда она поднесла свечу ближе, выбоины и царапины на стенах показались ей тревожаще неслучайными. Фигура девушки отбрасывала на пятнистую поверхность двойную тень: одна, искривившись, наклонилась вперед, другая легла за спиной.

Часть коридора занимало большое, в полный рост, зеркало, и Лизетт остановилась, изучая свое отражение – испуганное лицо, растрепанные волосы. Какая странная ночная рубашка – бледная, шелковая, с воланами, старомодная, – девушка не помнила, как надевала ее. Не знала она и того, как очутилась в этом месте.

Отражение озадачило ее. Волосы казались длиннее, чем должны быть, локоны свисали до самой груди. Точеные черты, выступающий подбородок, прямой нос – лицо принадлежало ей, но такого выражения у нее никогда не было: губы полнее, чувственнее, краснее и ярче, чем ее блеск для губ; зубы ровные, белоснежные. Зеленые глаза по-кошачьи жестоки, в них горит острая жажда.

Лизетт отпустила оборки сорочки и удивленно потянулась к отражению. Пальцы ее прошли сквозь стекло и прикоснулись к лицу за ним.

Нет, это не зеркало. Это вход. Вход в склеп.

Пальцы отражения, приблизившиеся к ее лицу, вцепились девушке в волосы, притягивая ее к зеркалу. Холодные как лед губы впились в ее уста. Сырое дыхание могилы потекло в рот девушки.

Лизетт забилась в смертельных объятиях, чувствуя, как рвется из ее груди крик…

…и проснулась – ее трясла Даниэль.