Они вошли в тот же дом, из которого утром забирали мастера Михеля. Входная дверь вела на большую застекленную веранду, на которой, похоже, было не сильно теплее, чем на улице. Летом здесь, возможно, собиралась вся семья, а сейчас было что-то вроде холодного склада. Следующая дверь привела их в полутемный коридор с несколькими дверями слева, одной справа и лестницей в мансарду. Здесь уже было гораздо теплее.

— Это типичный осануэвский дом, — пояснил Найгель. — слева мастерские, гараж и скотина, справа — жилые помещения.

Карл принюхался. Никаких признаков того, что вплотную к этому коридору примыкает коровник или там мамонтятник, не было. Вообще, осануэвские двери внушали уважение. Тяжёлые, в толстых коробках, врезанных в бревенчатые стены, они закрывались настолько плотно, что, кажется могли бы использоваться в шлюзовых камерах космических кораблей.

И открывались совершенно бесшумно.

Гости повесили верхнюю одежду на обширную вешалку, занимавшую почти всю правую стену, поставили под ней обувь, надев в изобилии валявшиеся под вешалкой войлочные тапочки, и через ещё одну, столь же внушительную дверь, вошли в жилую часть дома.

Первое, что они там увидели, была огромная печь, излучающая тепло. Ее стенка, обращённая к входной двери была превращена в большую картину, которую сначала Карл принял за витраж, но потом оказалось что это мозаика, сложенная из идеально подогнанных друг другу кусков полупрозрачных поделочных камней.

На картине была изображена зеленеющая, слегка пожелтевшая от зноя степь. С белёсого неба ярко сияла Осануэва, на фоне далёких темно-зелёных гор прогуливались несколько мамонтов и носорогов и полосатый саблезубый тигр крался за большерогим оленем.

Всё это, казалось источало жар летнего полдня.

Лотта, выскочившая непонятно откуда встречать гостей, обнаружила их интерес к картине.

— Это моя работа, — похвасталась она.

— А почему она прямо светится изнутри? — поинтересовалась Лада.

— Ну я в Техникуме учусь или где? Лампа подсветки от старого монитора, и ура, картина сияет как настоящий летний день. Она специально тут такая, для борьбы с зимней меланхолией.

— Это типичной пример тех самых осануэвских самоцветов, которых Руслан мечтает набить полный трюм, — пояснила Алина. — так-то поделочные камни не стоят того, чтобы их возить с планеты на планету. Но осануэвская техника мозаики очень ценится в Галактике.

— А у тебя ещё есть? — поинтересовалась Лада.

— Пошли, покажу, — Лотта потянула космонавтку в один из многочисленных небольших закутков, на которые было разгорожено отапливаемое печкой пространство. В этом закутке стояла двухэтажная кровать и небольшой столик со стационарным монитором и клавиатурой.

Девочка нырнула под кровать и вытащила оттуда громоздкий деревянный ящик. В нем, аккуратно переложенная толстым картоном лежала пачка мозаик в рамах из тонкой рейки.

— Вот это наш Миллербах весной, — комментировала она. — Вот это рододендроны цветут на альпийских лугах. Вот, — она показала пейзаж из явно субтропического климата, — морской берег под Нуэва-Картахена. Мы туда два года назад на отдыхать ездили. А это коралловые рыбки там же. А это сказочный сюжет. Зигфрид, побеждающий дракона.

— И здесь Фафнир, — вздохнул Карл.

— А где ещё? — заинтересовалась Лотта.

— А это парочка моих учеников, вернее, конечно, учеников моего учителя, как раз перед тем как я ушёл в космонавты, делала Фафнира для постановки в Венской Опере. Хочешь, скину запись?

— Хочу.

Лада тем временем рассматривала мозаики.

— А почему у тебя сплошные весенние и летние пейзажи? Совсем нет зимы?

— Ну, мозаика это зимнее занятие. Зимой хочется помечтать о тепле, о лете. Вот и сидишь перед камнерезным кругом, подбираешь тёплые тона. А ещё почему-то мозаики с зимними пейзажами очень хорошо покупают. За летние куда меньше дают.

— А ты это по памяти делаешь? — cпросил Карл.

— Нет, конечно. У меня есть уйма фотографий, — Лотта села за компьютер, на который уже передавались с наладонника Карла записи «Кольца Нибелунгов», вытащила на экран фотоархив и очень быстро нашла среди множества фотографий прототипы своих картин. Правда, комментируя их фразами вроде:

— А вот это дерево не отсюда, а вот отсюда.

— Слушай, — спросила Лада, постоянно переводившая взгляд с экрана на мозаики и обратно. — У тебя тут везде рисунок травы или водяных струй, или облаков, передан натуральной фактурой камня. Как ты это делаешь? Это ж сколько камней нужно разрезать чтобы получился подходящий рисунок.

— Есть такая машинка, которая по рентгеноструктурному анализу делает трехмерную модель камня. Все камни, которые добываются, попадают в неё, и на сайте рудника выставляются модели. Их там можно покрутить как угодно, порассекать любыми разрезами, и если понравилось — заказать именно этот камень. Если кто-то другой не успеет раньше.

Поэтому сначала набираешь рисунок из срезов моделей на компьютере, и только потом уже делаешь из настоящего камня. Это как машина. Та тоже сначала рождается в воображении, потом в чертежах, на экране, и только потом обрастает железом.

Тут раздался громкий женский голос:

— Лотта, куда ты гостей дела? Все уже за столом, идите сюда.

Когда молодежь присоединилась к остальным за столом, Лада спросила:

— Слушай, Лотта, а что ты с такими талантами не пошла в художественный колледж, а пошла в Техникум?

Девочка замялась.

— Понимаешь, Лада, — ответил за неё Найгель. — невозможно жить под одной крышей с мастером Михелем, и не проникнуться поэзией Горячего Железа. Поэтому, когда умерла бабушка Грета и мастер Михель переехал в дом своего внука Хельмута, судьба детей Хельмута была решена. Все они либо уже попали, либо скоро попадут ко мне на факультет паросиловых установок. Элен Гоозе из Художественного на меня до сих пор дуется, что для Лотты мозаика есть и будет на втором месте после конструирования машин. Как будто я тут что-то мог изменить.