ПО ЦЕНТРУ СТУДИИ, тщательно избегая окон и стен, нарезает круги муха. И в этом нет ничего странного: мух не привлекают источники света, свежий воздух или поверхности. Можно подумать, он что-то знает о мухах и их предпочтениях относительно среды обитания!

Нет, я ровным счетом ничего не знаю. Я не специалист в этом вопросе. Я никогда не занимался мухами: не изучал их даже в школе. Я специализировался в английском, но сейчас работаю художником. Теперь вам понятно, что делает эта кисть в моей руке. Черный, черный, черный.

Муха отрезает себе кусок пространства, невидимый моему глазу, но имеющий четкие границы, и вычерчивает его в воздухе своими характерными неравномерными восьмерками. Она не торопится в другую комнату с целью изучить там уровень грязи, замерить температуру или просто в яростном поиске пищи. Эта муха скромна в своих желаниях. Она просто жужжит где-то поблизости, занимаясь своими, только ей понятными делами. В присутствии обезумевшего человека. Которому, по его подсчетам, приходится красить по восемь часов в день (за вычетом обеда, разговоров по телефону и командировок).

На днях он с головой ушел в свое проблемное искусство. Если говорить о том, как это выглядело со стороны, то он просто ползал на карачках.

В результате от продуктов этого дерьма пришлось избавляться мне.

Он высок и хорош собой. Лишнее очко в его пользу.

А я? Я просто ...уй облезлый!

Обычно мухи обнаруживают себя весной и летом. Не правда ли? Он так считает. В холодный или дождливый день их не видать. Как будто они все спят. Этот парень не прибивал ни одной мухи уже много лет. Мне так кажется. Я просто стою и позволяю им приблизиться ко мне. Потому что именно так и надо это делать. Муха выходит на разворот и планирует над черными каплями краски на полу и на стенах. Промазал! Где она? Ага, вон она где.

Как насчет тех, что жужжат? Громко и назойливо. Почему вдруг? Эта попалась тихая. Может, те просто более материальны, чем эти? Или все дело в половой принадлежности? Мне попадались мухи, которые все свое свободное время проводили на окнах. Он просто хочет сказать, что таких гораздо проще прибить. Их не нужно сбивать, роняя и разбивая при этом вещи. Легким движением руки муха просто растирается по сетке для насекомых, находя свое последнее пристанище между ее переплетений. Таков мой взгляд на мир. Если будете все это кому-то пересказывать, не забудьте на меня сослаться.

Он бросает кисть на лист вощеной бумаги и скручивает в трубочку первый подвернувшийся под руку журнал, превращая его в орудие убийства. «Арт-Фо-рум». Нет-нет-нет, этим нельзя. В нем написано про его последнюю инсталляцию. С унитазом. Хороший был унитаз... Он думает, это забавно. Но лично мне труп этого хренова обозревателя пришелся бы больше по душе. Так. Тот, что под ним, тоже нельзя трогать. Там размещена реклама инсталляции. Сзади, на внутренней стороне обложки. Как насчет вот этого, старого? В нем про него нет ни единого слова. Только не думайте, что он его читал. А я-то тем более не буду. Дело в том, что если на нем останутся мушиные кишки, он непременно его выкинет. Даже если их стереть, его все равно будет от этого тошнить. Примерно такое же чувство испытываю и я. Когда перелистываю страницы этой бульварщины. Все знают, для чего они на самом деле предназначены. Для того же, для чего и листья в лесу. Мертвая муха. Два дня, как мертвая. Три, четыре, пять и так далее. Даже самое смутное воспоминание о насилии может стать для него проблемой на несколько часов. Да, от этого меня действительно тошнит. Что странно. Особенно если учесть, каким неистовством отличается мое воображение. Как же его звали? Того англичанина с кучей бабок, который сказал, что основная тема моих полотен — страх. Думаю, он не так уж не прав. А вот от от заумного пиз...больства Жака Лакана и Роланда Барта, меня действительно тянет отложить коричневую личинку.

Каждый день в три часа он отправляется вздремнуть. Как правило, ему сняться самые обычные вещи. На этой вот неделе — люди с огромными белыми зубами. «Почему именно зубы? — спрашивает он сам себя. — Мои вроде не настолько плохие. Немного кривые, но зато не очень желтые. И чего я беспокоюсь о хороших зубах?» Да, это для него затруднительный вопрос. «Может, меня волнует перспектива быть съеденным? Но кем?» Он видит, как его эмоции выплескиваются через край ванны, и расстраивается еще больше на предмет того, что мыльная вода просочится под линолеум (когда вообще последний раз такое случалось?), уйдет в фундамент и будет там тухнуть. Прекрасные условия для размножения всяких паразитов. Влага. А я только недавно внес последний платеж за этот участок, черт бы его побрал.

Он хватает газету и скручивает ее. Он скручивает ее еще и еще, чтобы она стала твердой, но податливой. Муха демонстрирует свои скоростные характеристики, не изменяя тем не менее своему случайному эзотерическому курсу. Он замахивается на муху — медленно, будто паясничая. Ну, вот теперь она зажужжала. Низким жирным голосом. Одним из тех, что вызывают раздражение. После этого ее никак нельзя назвать тихоней. Работа — хоть серьезная, хоть какая, особенно живопись, — не может выполняться в условиях, когда тебя что-то отвлекает. Из нормального рационального человеческого существа этот экземпляр превратился (только давайте не будем обсуждать мою личность) в нечто уродливое. В какое-то абсурдное, никчемное существо. И прекрасно. Я никогда не мечтал стать незабываемым.

Он вспоминает других мух, залетавших в студию. Ах да, я называл одну из них соней. Она вела себя так, словно взросла в холодильнике. Хмельная замороженная муха, которая не могла передвигаться по воздуху. Она была зомби в своем мушином мире. Восставшей из мертвых, рассчитывающей на великодушие посторонних (людей, пауков, кошек), которые воздерживались от того, чтобы ее убить. И вот эта сонная муха, совершенно бестолковая в своем опьянении, грустная и очень ранимая, приземляется на мою руку в надежде, что ее приласкают. Я смахиваю ее на стол. «Может, она просто неважно себя чувствует? — думаю я. — Съела что-то не то? Впрочем, нет, как она могла съесть что-то не то, если ее любимая пища — это дерьмо. И о чем я только думаю? Может, она в депрессии? Или просто уже очень старая, на закате лет? Это больше похоже на правду. Ее жизнь подходит к концу». Пошатываясь, сонная муха забирается на ободок чашки. Она вся трясется. Ее волосатые лапки просто не в состоянии выдерживать тяжесть такого откормленного тела. Я с размаху бью по чашке. Слишком сильно. Чашка разлетается на куски. Жертва охоты. Ничего, разотру в порошок для глины. Муха падает замертво. Надо подвесить ее где-нибудь в качестве предупреждения всем остальным, гласящего: «Это может случиться с каждым!»

Опытные боксеры запросто могут поймать муху. Так он начинает разговаривать с мухой, будто она — его противник по рингу. Вслух, громким голосом он заявляет мухе, что намерен пришибить ее на месте. Что порвет ей задницу. «Ты пожалеешь, что вообще родилась на этот свет!» Затем он рисует в уме рекламный плакат, изображающий маленькую муху (примерно в два раза больше ее истинного размера, что все равно не больше его ногтя на большом пальце) и себя — рассерженного, растерянного, потного, одетого в атласные боксерские трусы со скрученной газетой в руках. Двое, планирующие схлестнуться на Рождество во Дворце Цезаря.