Дровосек с глазами зелеными, как весенние листья, с красиво изогнутыми алыми губами, с двухдневной щетиной на нежно-розовых щеках подошел к стойке бара. В ушах его покачивались серьги-замочки. Дровосек снял с плеча свой огромный острый топор, легко вогнал лезвие в пол и сказал: — Мне как обычно.

У него был красивый нежный голос - такой же мягкий, как и черты его лица.

Я был бы рад сохранить невозмутимое выражение, но не преуспел. Глаза мои распахнулись в изумлении, уши горели словно в огне, а желудок свернулся в тугой комок. Каждый мой нерв был напряжен До предела. Я поспешно опустил ресницы и нарисовал в блокноте заказов малюсенький вопросительный знак. А потом еще много-много значков вопроса подряд. У меня внутри все бурлило. Если бы только Дровосек видел судорожные подергивания моего карандаша, он бы решил, что я пишу на каком-то особом нечеловеческом языке.

— Вообще-то, наверное, стоило бы расшифровать это мое «как обычно», чтобы не вышло накладки. — сказал он. — Мне, пожалуйста, бифштекс и яйца. Бифштекс должен быть хорошо прожарен. Яйца вкрутую, шесть штук, чуточку-чуточку недоваренные... Я бы сказал, что они должны быть средне проварены, но из этого «средне» часто получаются яйца всмятку, а я их терпеть не могу...

У него были черные волосы и магнетический взгляд, зовущий за собой в неведомые голубые дали...

— Извините за беспокойство, но мне бы хотелось еще вот что: оладьи, помидоры, бекон, сосиски, яблочный соус. И четыре тоста, намазанные маслом так, как будто в них врезался грузовик с маслобойни... если вы понимаете, о чем я...

Я понимал. В этот момент я как раз рисовал фургончик доставки, потерявший управление на горном мосту и свалившийся на крышу пекарни...

— Намазанные маслом сверх всякой меры, — сказал я. Мне очень хотелось ему угодить.

Он кивнул, и его серьги-замочки звякнули в унисон.

— Точно. Так, чтобы масло с них прямо капало. Мне нужно сохранять форму. Знали бы вы, как быстро худеешь, когда валишь деревья. — И он ткнул себя пальцем в ребра.

Мы пожали друг другу руки, и я немедленно ощутил себя маленьким мальчиком... Большой, умный папа, забери меня домой!

— Меня зовут Зеус Лили. А вас?

Я молча указал на табличку, приколотую к рубашке. Молча — потому что язык мой прилип к гортани. Его взгляд скользнул по моей груди.

— Что ж, вы первый мой Скитер.

Я ретировался на кухню и впился глазами в свой блокнот. Я написал в нем «хорошо». Потом приписал: «сверх всякой меры». Затем я нарисовал шарж на Зеуса. После всех этих манипуляций я зашвырнул в духовку бифштекс, разбил шесть яиц — пара за парой — и уставился на картошку, бекон и сосиски, которые не надо было готовить. Я вообразил себе тяжелую секвойю, с шумом и треском валящуюся на землю. Я поразмышлял над заказом мистера Лили и задумался о том, что обозначает для меня эта встреча.

— Мегачеловек, — сказал я сам себе. — Это мегачеловек...

Что тут поделать? Я не знал. Разве что пасть на колени и молиться. Можно ли поступить иначе, когда тебе выпадает возможность узреть Чудо?..

Я вылил на сковороду тесто для оладий, положил в тостер четыре хлебца, а потом схватил нож и сказал:

— Замолчи. Успокойся. Никаких разговоров.

— Что , если он узнает, что никакой я не Скитер? — раздраженно подумал я, больше не осмеливаясь заговорить вслух даже сам с собой.

— Сготовь ему хороший обед — и довольно, — сказал я вслух, будучи не в силах держать рот на замке более трех секунд.

Заткнись, подумал я затем. Уймись. Помолчи. Сожми и думай о куске мяса, шипящем в духовке. Если хочешь—представь себе, как он станет есть это мясо и  резать его, отправлять в рот огроменные куски, перемалывать их своими мощными челюстями, глотать... Потом он поднимется с табуретки — довольный и сытый. Встанет и уйдет обратно в свой лес. Там он будет переваривать мясо — медленно, будто медведь во время зимней спячки. Если бы я мог хотя бы мечтать об этом высшем наслаждении — встретить взгляд дровосека, раскинувшись на ложе из глины и чертополоха посередь темного-темного леса. Огромная любовь, воплощенная в исполинском человеке с серьгами-замочками в ушах. Это превосходило все мои самые смелые ожидания.

Тут я задумался об одиночестве. Может быть, дровосеку нужна компания? У Зеуса Лили есть весь его лес, все деревья, все бурундуки. Лягушки и орлы любят его, считают своим братом, сородичем, лучшим другом... Может быть, и меня кто-то любит, но мне о том ничего неизвестно. Каждому из нас нужно немного тепла. Пусть кто-нибудь убедит меня в том, что я необычен и уникален. Что моя жизнь имеет значение. Развеселит меня и заставит поверить в чудеса... Я представляю себе могучие гениталии Зеуса Лили, прижатые к моему телу. Лес... Чуть брезжит рассвет... Где я? Что со мной?..

Но едва лишь мое воображение приводит меня к самому главному, самому чувственному моменту—раздается надсадный звонок тостера. Иллюзия рассеялась. Я снова на грешной земле...

Я взял в руки тост и как следует намазал его маслом, воображая, что мажу я не кусочек подогретого хлебца, а моего дровосека. Мажу всего, целиком, изводя тонны масла и прочих смазочных материалов. Никогда — даже в самых смелых своих мечтах — не мог я вообразить, что буду готовить завтрак для человека, которого, по размерам его, хватило бы на двоих. Я выглянул в окно обслуживания и неожиданно перехватил его взгляд. Он сидит в зале, за столиком. Безукоризненная осанка. Салфетка заткнута за ворот его пиджака от «Кархартс». Руки сложены на коленях. Веки опущены — и лишь слегка трепещут ресницы, будто дровосек пребывает в глубокой медитации... Какую высшую школу он заканчивал? Академию Нежных Бычков? Его кисти размером втрое превосходят мои, а ботинки будто прошлись по затерянным землям.

— Пенис, — сказал я негромко. Будто бы кто-то впрыснул мне сыворотку правды, и я не мог смолчать. Любовь сжигала меня целиком, проникала в каждую клеточку моего тела. Я чуть ли не задыхался от собственных мыслей...

Я занялся бифштексом, яйцами и пирожками.

О, как я мечтаю смазать маслом его задницу, его мясистые бедра и обвитые венами ступни. Как мечтаю познакомиться с прочими его частями тела—языком, пальцами ног, кончиком носа... Я неустанно размышлял об этом и тихо напевал про себя: ля-ля-ля, смазать бы маслом яйца ему... Два этих маленьких мешочка стояли перед моим мысленным взором, и некуда было от них деться.

Когда цунами спермы накрывает меня, проникая в самые сокровенные глубины, я принимаюсь выть или визжать. Надеюсь, он не возражает против такого поведения, думал я, держа перед глазами лопаточку и любуясь покрывающими ее каплями жира. Вообще-то я человек угрюмый, но во время любовной схватки Радикально меняюсь... Пальцы Лили, с огромными, выпуклыми — как у гориллы — подушечками. Как бы счастлив я был, просто-напросто пососав один из них, — подумалось мне. Я не находил себе места от всех этих мыслей, одна за другой приходящих мне в голову. Для первого свидания этого было бы предостаточно. На висках и шее Зеуса Лили проступали мелкие морщинки — словно на заслуженной кожаной куртке. При ходьбе он немного поскрипывал, будто внутри его тела был скрыт какой-то крошечный шарнир, требующий смазки. Я положил на поднос заказанную еду. Стейк, яйца, оладьи, картошку, помидоры, тосты, приправы, петрушку, апельсиновые дольки и еще много всякого разного. Положил — и понес ему, через зал, к самому дальнему от кассы столику. Дровосек кивнул в знак благодарности. Одна из его серег ударилась о сахарницу, и та разлетелась на миллионы сверкающих кусочков. Мы остолбенело воззрились друг на друга. Зе-ус Лили приоткрыл рот, так что его губы сложились в самую совершенную на свете букву «О».

— Жутко извиняюсь,—сказал он. — Я как слон в посудной лавке.

— Нет. Вовсе нет. То есть, да... То есть, я сейчас принесу веник...

Я метнулся в один из углов и принялся подметать. Сахар, рассыпанный по полу вперемешку с разбитым стеклом, напоминает алмазные копи... Зеус Лили пересел на один стул и передвинул свои тарелки. Он наблюдал, как я подметаю.

— Скитер, сколько вы весите?

— Э... Думаю, фунтов сто сорок.

— А сколько способны впитать?

— Что?

— Не обращайте внимания. — Он отправил в рот чудовищный кусок мяса и принялся жевать. Вилка в его руке казалось кукольной принадлежностью из игрушечного набора для Барби. — Знаете, Скитер, большинство дровосеков, вместе с которыми я валю лес — гомосексуалисты. И я в том числе.

Я выронил веник.

— Право же, это прекрасно. Выкиньте к черту свой фартук и присоединяйтесь к нам. Что скажете? Мы спим в лесу — все вместе. И мы счастливы.

— В каком смысле — счастливы?

— В самом прямом. — Он откусил кусочек яйца и взял картофелину. — Мы — взрослые самостоятельные парни. Мы занимаемся той работой, которую любим. Живем на природе, дышим свежим воздухом. Каждую ночь мы занимаемся сексом. Выбираем того, кто нам понравится, и никто никого не ревнует.

— Звучит заманчиво, — сказал я, сметая осколки в мусорный ящик.

— Так что же, Скитер? Не хочешь ли ты отправиться со мной и стать дровосеком?

— Хочу.

— Мы не связываем себя узами брака. Просто валим деревья и живем как одна семья.

— Понимаю.—Я распустил завязки фартука, снял его и повесил на крючок. — Мне придется носить клетчатую рубашку?

— Да, — отозвался Лили. — Зайдем в магазин, а потом отправимся в лес. — Он поднялся и взял меня за руку — Отличная была еда, малыш. Спасибо.

— Всегда пожалуйста.